Афанасьев Виктор Федорович

Я родился 25 марта 1923г. на Хопре, Алексеевские район, станица Усть-Бузулукская, Хоперский казачий округ, казацкие корни. Жил там до 7 лет. Детство я особо и не помню, только знаю, что прабабушка была дочерью мирового судьи, а бабушка уже была крестьянка, замужем за болгарином, как этот болгарин попал в те края - не знаю, у нее было 8 человек детей.

Дед работал, подавал снопы в молотилки механические, попал рукой, и руку раздробило. В селе не было никаких медпунктов, ничего, в летнее время, пока его довезли со станицы до Урюпинска, 80-90км, произошло заражение крови и он умер. И она одна осталась с детьми. Жили бедно, конечно. Мать моя тоже работала, занимались сельским хозяйством, а вся моя сознательная жизнь связана со Сталинградом. Здесь я пошел в школу, жили мы на Тракторном заводе: мои родители, дяди, тети, уехали в город работать на заводе, как раз он в 30-е строился. Я сам поступил на Тракторном заводе в школу - подшефная школа, она была очень хорошо оборудована по сравнению с другими школами, кабинеты по физике, химии, прекрасные, мастерские по труду- в те годы еще редкость была, слесарные, столярные, хорошие преподаватели. Спортивная школа была: волейбол, баскетбол, лыжи, гимнастика, в общем, спорт очень хорошо поставлен был. Школа №1. Собственно, что она хорошая я узнал потом, когда поступал, а закончил я школу в 1940г. В этом же году поступил на 1 курс Сталинградского учительского института - это 2-годичный был институт, который готовил преподавателей-предметников для 5-7 классов, при Пединституте.

В 41 году я закончил 1 курс института и летом, помню, был воскресный солнечный хороший день, сдавали последние экзамены. В комнате я готовился и поздно уснул: шум какой-то - на балкон вышел, а там: "Война-война!" Утром это было часов в 9-10. Вот и все известия. Сразу поехали в институт, там было собрание. Война пока еще была далеко, ведь только началась, и мы еще были настроены благодушно, потому что была такая военная доктрина в нашей стране, что мы чужой земли не хотим, но и пяди своей не отдадим. Что наша армия самая могуча, мощная. И мы, убаюканные это доктриной, все считали, что все быстро будет, что у нас достаточно сил.

Сразу стали призывать в армию. А мы только 1-й курс закончили. Вышло постановление, поскольку война еще где-то далеко, то пока на студентов выпускных курсов сохранялась броня (это студенты 2-го курса - учительского и 4-го - педагогического институтов), чтоб они доучились. Но город стал сразу переходить на военное положение: в конце лета нас собрали и направили на строительство оборонительных сооружений - Сталинградские обводы, их было 4 кольца (на 50,100, 150 и 500км). Кстати, потом они не пригодились для наших, особенно дальнее на 500. Нас направили человек 700 с института в Калачевский район недалеко от ст. Ляпичево, в сторону Городищенского р-на мы двигались. Мы копали там ходы сообщения, траншеи, рвы, гнезда пулеметные, орудийные. Только земляные работы и вся техника - лопата, лом, тачка - все! Земля там в летнее время задубевшая, долбить надо было. На этом берегу Дона, в сторону ст. Чир, Калача двигались. Жили мы в полевых условиях, даже не в селах, а там, где встречались кошары прямо по ходу работ, сараях, где приходилось. Стелили накошенное сено, солому, что попало, и спали там вповалку. Готовили - то же самое. Работали с утра до темноты. Все прекрасно понимали, что это необходимо. Немец прет, стало уже ясно всем. Мы там проработали до ноября.

- Сам проект - военные показывали, где, сколько копать?

-Да там были военные, они руководили. Откуда мы знаем, как строить гнездо пулеметное или минометное, орудийное, где пониже, где, чтоб башня танка прошла. Завозили-то нас организованно, а оттуда, мы ж разбросаны на 50-60 км, поэтому каждая группа студентов добиралась самостоятельно. Мы ехали на товарняке - до ст. М. Горького, (тогда Воропоново), а оттуда уже пешком до города. В институте уже тоже жизнь изменилась - ввели военную подготовку для ребят, и даже казарменное положение ввели - из ребят делали что-то вроде отрядов обороны, то есть мы там по расписанию дежурили. Например, ночь дежуришь, потом учишься. Задачей была охрана на случай бомбежки или чего еще и защита учебных помещений. Кстати, была введена плата за обучение в школах в старших классах (150 руб.) и в институте (300 руб.) А для девушек была организована подготовка медсестер. Инфак проводил ускоренные курсы переводчиков, механизаторов, трактористов и даже разведчиков, вроде того.

Занятия были ускоренные. В школах уже некоторых тем временем начинают создаваться госпитали. В одном из наших трех учебных корпусов тоже самое был госпиталь размещен. В том, корпусе, где сейчас "Горхоз" (бывший Институт инженеров городского хозяйства, сейчас Волгоградский строительный университет) двух этажное, красное, проходили военную подготовку, дежурили. В главном корпусе был госпиталь. Школы тоже были заняты, поэтому занятия в них шли в 3 смены и урок был 30 минут, потому что за 45 минут 3 смены никак не выгадаешь. Издержки военного времени, все понимали.

- Цены на продукты изменились?

- Чуть ли не сразу была введена карточная система на продукты и промтовары. Количество дней в месяце - на талончике указано. Студенты, помню, получали грамм 500, домохозяйки - 400, рабочий - 800 грамм хлеба. Еще там было: меньше 1кг сахара, 400-500г жира, может, свиной, бараний, говяжий и растительное масло, а если, повезет, то сливочное масло. Самое страшное было потерять карточку. Если потерял, то продукты не получаешь ничего - это смерти подобно было. Цены на продукты сразу подскочили. В свободной продаже в магазинах их не было. Промтовары - тоже по карточкам, но другая система. Там по количеству талонов - те же носки: у рабочего больше всего талонов, у домохозяйки - меньше всего. Мы даже потом за счет этих промталонов питались. У нас при институте был организован магазин продуктовых и промышленных товаров. Директор магазина, поскольку у нас много девчонок было, завозил дешевые товары, типа ситец, чулки женские и другие вещи. Мы пользуясь тем, что у нас много было талонов на те же чулки, носки, мы их покупали, а потом шли на базаре продавали и покупали что-то себе поесть.

Ускоренная военная подготовка у нас шла до лета 42года, а в июне мы сдали госэкзамены, и нас сразу призвали в армию, в первых числах июля вызвали в военкомат. Сначала я остался под Сталинградом, располагались мы в р-не Ерзовки-Дубовки с июля до конца августа. 23 августа началась бомбежка в Сталинграде, и мы наблюдали зарево пожаров. Я попал в школу младших командиров минометных расчетов. В июле немцы уже были на Дону, а потом сделали прорыв к Латошинке и сделали 80 км коридор. Из-за которого перерезали железную дорогу на Москву и взяли под контроль Волгу. Так сразу двух зайцев и убили: лишили Сталинград связи с центром и со средней Азией. Это был тактически сильный маневр. Как только немцы вышли на Спартановку и создалась угроза, а мы не подготовлены, нас быстро переправили на другой берег Волги и мы по левому брегу пешком двинулись в сторону Астрахани. Там не бомбили. А здесь уже в сентябре бои начались в самом Сталинграде. Двигались мы сухими калмыцкими степями, дали нам сухие пайки: сухари, пшено, селедка.

- А пункт назначения?

- В саму Астрахань. На полпути мы пересели на поезд, в теплушки. Двигались

только ночью несколько часов, потом все замирало, из теплушек выхода не было. Там был целый полк, 63-й учебный, и его могли налететь-разбомбить, там строгая дисциплина была. Так мы дошли до Астрахани, а оттуда нас тоже перебросили в Горьковскую область, там проходили мы дальнейшую подготовку, в лесу были польские лагеря (поляки пленные строили). Были там примерно до конца октября 42 года, а потом стала формироваться под Тамбовом 2-я гвардейская армия под командованием Малиновского в том числе на базе воинских частей, которые участвовали в боях на Дону.

Например, 33-я гвардейская стрелковая дивизия, куда я потом попал, принимала участие в боях в излучине Дона, известный бронебойщик Петр Болото оттуда. Мы под Тамбовом в попали в нее. Эта армия по замыслу ставки создавалась как ударная, была очень хорошо оснащена артиллерией.

- В учебном полку как кормили и чему учили, какие минометы были?

- Есть минометы 82 мм и 120 мм, нас учили и тем и другим. Практически мы не стреляли, только для занятий была. Условия там были очень суровые, давали нам в день 400г хлеба, утром картошка или крупа, в обед и вечером тоже самое, то есть жизнь была полуголодная, все мечтали быстрей попасть на фронт и там хоть поесть. Просто с одной картошки понос начинался. А потом сами условия жизни еще были не очень хорошие, полевые, спали в бараках на нарах, гигиены - никакой.

2-я гвардейская армия, куда я попал, готовилась в очень быстром темпе, перед ней были поставлены очень жесткие условия, она должна была к 25.11.1942г. уже сформирована. 19 ноября началось уже контрнаступление под Сталинградом, операция "Уран", и ставка все время ее торопила. Тут уже условия изменились, хотя тоже в лесу. Давали в сутки 800г хлеба, 150-200г мяса, мы здесь вздохнули, с иголочки одетые: и фуфайки, телогрейки и полушубки. На ноги - керзачи, в холодное время - валенки. Потом прибыли сибиряки и моряки-дальневосточники, ребята молодые как на подбор - одна из первых гвардейских армий формировалась. Подготовка очень серьезная шла дни и ночи, приближенная к боевым условиям. Были ночные броски на 10-15км, а то и на 30. Стрельбы были. Все было поставлено так, чтоб можно было вести бои в любых условиях. Учили и обороне и наступлению.

- Вы на какую должность попали?

- Только все формировалось, а поскольку я артиллерист, то попал в артполк. 59-й артполк 33-й стрелковой дивизии. В полку был один дивизион 45 мм (противотанковый), один - 76мм (противопехотный и танковый), один - 122 мм. Я попал в 122 мм гаубичный дивизион.

25 ноября 2-я гвардейская армия из-под Тамбова, двинулась к железной дороге и стала эшелон за эшелоном отправляться в сторону Сталинградской области. Движение было только ночью, но поезда шли один за другим, чтоб быстрей перебросить армию. Мы высадились на ст. Арчеда во Фроловском р-не, так же разгружались на ст. Раковка, Лог, Иловля и вплоть до Качалино. Чтобы не концентрировано, а быстрее освобождать вагоны, чтоб сразу их обратно - зеленый свет для них был - чтоб перебросить остальных как можно быстрее. А к этому времени в районе Советского замкнули кольцо вокруг немцев, а чтоб удержать окружение сил было недостаточно. У них 300 000 человек группировка. А наших в районе Сталинграда было всего 2 армии первое время - 62 и 64-я Чуйкова и Шумилова. Потом подошли армии Донского и Сталинградский фронтов.

Немцы, когда по коридору прошли до Латошинки, они рассчитывали взять Сталинград очень быстро, и они даже разбрасывали листовки в конце августа, в которых они писали: "Дон взяли с бомбежкой, а Сталинград возьмем с гармошкой". Были уверены они на блиц-криг.

Мы двигались к Сталинграду пешком из Арчеды, в основном ночью, немцы имели преимущество в авиации, и дневные походы были ограничены. Это почти 100 км. А когда двигались, за десятки километров было видно зарево, дым, слышно взрывы. И что меня поразило, что были такие бои, что земля содрогалась так, когда из мешка горох сыпят - стук такой идет. Нас постоянно торопили и, по замыслу первоначальному ставки, предполагалось использовать армию, чтоб разрезать кольцо пополам, и потом легче уничтожить.

Когда стали подходить к городу, здесь создалась другая угроза. 12 декабря со стороны Котельниково и Тормосино стала двигаться танковая армия Гота, чтоб деблокировать группировку. Причем первые дни им сопутствовал успех - продвинулись на 45 км, и им оставалось 40-50 км, чтоб освободить Паулюса. И нас срочно повернули навстречу группировке Манштейна.

Мы по бездорожью и днем и ночью (максимально с нас все выжимали) - нас направили занять выгодный рубеж на реке Мышкова, небольшой степной речке, которая тем не менее еще одна естественная преграда для немцев. И в середине декабря мы вышли на речку и этот период боев нашей армии хорошо описан участником ВОВ Юрием Бондаревым в книге "Горячий снег". Очень жестокие были бои. Усугублялось все тем, что земля мерзлая, окоп для орудия хороший не сделать, да и времени нет.

- Как происходил марш вашего дивизиона гаубиц, какая техника, как тянули, как выглядело все?

- Для артиллерии, особенно тяжелой, нужна механическая тяга. В основном 45-мм и 76-мм артиллерия вначале была на конной тяге. Были ездовые упряжки и они, в зависимости от веса орудий или пара лошадей, или больше, когда мы подходили к Сталинграду, у них была конная тяга. Орудийные расчеты гаубиц тянули трактора гусеничные, а в последующие годы студебекеры были. И 76 мм тоже они потом тянули и даже 45 мм по-моему. А в начальный период - гужевая тяга и трактора.

- Ваше место во время марша, где вы находились?

- Мы пешком шли вместе с гаубицами. Трактора тащили орудия и снаряды.

- Вы с самого начала с рацией работали?

- Нет. Я зам. командира орудийного расчета был, все это постепенно. Мы пешком двигались по бездорожью: в колено снег, причем, в Сталинграде зима была в это время суровая - до 30 градусов мороза. Некоторые и сейчас считают, что одна из причин нашей победы под Сталинградом в том, что на нашей стороне был "генерал Мороз". А немцы дескать к морозу были не готовы и не устойчивы. А я в ответ говорю: "А что разве нас и немцев морозило не одинаково? Им минус 30, а нам минус 10 градусов, что ли?" Мы тоже были на морозе без квартир и безо всего. Морозы действительно были и сильно осложняли боевые действия: нельзя было окопаться ни пехоте, ни артиллерии, спрятаться нельзя было. Только какой-то естественный рельеф, укрытия. Притом еще зима и на белом фоне все прекрасно видно! Маскхалаты не у всех были.

- Пушки красили?

- Пушки были как пушки. Маскировали их просто. А белым цветом бы даже и не успели выкрасить, слишком быстро мы двигались и все было быстро.

- Когда вы на Мышкову пришли, там же еще 51-я армия сдерживала немцев. Вы их остатки видели или чистые позиции занимали? Где вы стояли?

- 51-я она где-то рядом там была. Дело в том, что тогда для нас солдат, мы были на каком-то узком пятачке и его защищали, и понятия не имели, что там дальше. Про армии, дивизии - это знало только начальство. Мы были черновые рабочие войны.

В зимнее время воевать очень трудно. И первый бой, поскольку нас торопили, мы быстро двигались, в ночное время только, и в ночь мы прошли немцев, проскочили их, а немцы когда очухались, стали нас обстреливать. Мы развернулись и стали отвечать, и мы сумели их разбить. А когда рассвело, мы увидели, что немцы в передней части расстреляли нас. Здесь первое потрясение у меня было. Немцы разбили дом и девушку молодую и женщину убили, причем, не только убили, а видно девушку стали насиловать, а бабушка ее защищать. Кошмар такой и потрясение. Это хутор был на речке.

Это были самые трудные бои почему? Не было опыта. Второе, это были оборонительные бои против танков в зимнее время, окоп не выкопаешь, даже ровика, где спрятаться самому, у орудия тоже должен быть капонир, чтоб держаться за что-то, иначе откат получается. Ломом землю долбишь, земля звенит. Не закопаться было, а ровики элементарно нужны, чтоб жить. Ведь 30-градусный мороз - мы целые дни и ночи на улице. Это невозможно, эти ровики, которые с таким трудом рыли, они для нас были квартирой, то есть мы помещались расчетом. Накрывался он брезентовой плащ-палаткой, ящиками от снарядов и для маскировки снегом, с одной стороны получался вход с другой выход. Кроме того, мы заняли оборонительные рубежи, мы должны были орудия охранять в ночное время, иначе их утащат. В ровики мы садились так: одетые все, чтоб тот кто был ближе к выходу выходит в караул, а тот кто приходит со смены, садится в ровик с другой стороны и так по очереди вся эта система двигались.

Продвижение было сложным не только с точки зрения природных условий - 30 градусный мороз, снег высокий, бездорожье - но днем двигаться означало попасть под бомбежку немцев, поэтому главное движение - в темное время суток было, благо зимой его побольше. Так мы двигались примерно по 40-50 км в сутки! Без отдыха, без ничего, как можно быстрее! Был строжайший приказ в этом отношении. Вот этой марш-бросок 2-ой гвардейской - был 1-й подвиг этой армии.

Мы к 12 декабря все равно вышли к Мышкове, остановили их, выстояли, затем после 18 декабря пошли в контрнаступление в сторону Котельниково, тут еще части подошли, и к концу декабря мы освободили Котельниково, а дальше был путь открыт в сторону Ростова, и мы на плечах отступающих частей стали продвигаться туда.

Наша армия не позволила деблокировать окружение, кольцо вокруг немцев в Сталинграде. И тут уже немцы стали испытывать недостаток вооружения, продовольствия, в вещах, и раненых девать некуда было. Это сначала они имели преимущество в самолетах, а к этому времени и у нас количество самолетов увеличилось. Немецкий историк даже пишет о том, что где-то с 18 по 23 декабря 2-я гвардейская армия нанесла сокрушительный удар немцам. Немецкий историк пишет: "Не будет преувеличением сказать, что битва на берегах этой безвестной речки привела к кризису 3-го рейха, положила конец надеждам Гитлера на создание империи, явилась решающим звеном в цепи событий, предопределивших поражение Германии".

- Когда вы увидели первых пленных немцев? Какое было впечатление?

- Вообще я первое боевое крещение принял под Сталинградом, и там же увидел первых пленных, причем, пленные, которые встречались раньше, до Сталинграда, были нахальные, самоуверенные, что они победят. Когда попадали, они чуть не заявляли: Сталин капут! Настолько были морально уверены, что быстро победят. После Сталинграда уже они стали другими. Кстати, там были не только немцы, но и итальянцы, румыны. Они выглядели в зимнее время довольно бледно, если не острее сказать.

Благодаря удару нашей армии план деблокирования немецких войск со стороны немцев был сорван. Есть еще одна важная сторона. Вплоть до освобождения Котельниково в конце декабря (28 или 29) мы все время отступали, вся наша армия, моральное состояние солдат тяжелое, проблеска никакого. Окружили немцев, бои за Сталинград - это уже успех, но все равно еще не наступление, потому что 300 000-я группировка не была уничтожена. А теперь мы начали наступать! В нашем подсознании солдат произошел коренной перелом. Раньше мы хотели победу, но не верили, а теперь благодаря наступлению (еще Сталинградская битва ведь продолжалась до 2.02.43г.) у нас появилась уверенность в победе.

Перед началом боев стоял для меня как солдата вопрос: Победим или не победим? А теперь стоит иначе: Когда мы победим? Важным теперь стало выжить и победить. Психология наша изменилась коренным образом. И все последующие бои в нашей области, в Ростовской мы уже только наступали. Важный моральный момент. До этого мы сомневались в победе, поскольку мы по сути уже полстраны отдали, не даром же вышел приказ Сталина: Ни шагу назад! в Сталинграде, потому что Дальше отступать было некуда. Это был бы провал.

Дальше мы прошли Батайск, Ростов, Новочеркасск, Миусс-фронт, Молочное, Донбасс, Таганрог и Сталино, и к концу осени мы вышли к Севашам, к Крыму, форсировали озеро, по понтонным мостам и заняли там плацдарм на другой стороне, немцы еще оставались в Крыму. Там было тоже очень тяжелое положение. Нас там было не очень много частей, и достаточно было не очень сильного удара, а у немцев там было сконцентрированы большие силы, мы через Севаш уже перейти не могли. По понтонам они бы нам не позволили, а перейти глубокой осенью Севаш, когда он холодный, по грудь в воде, это равносильно смерти.

Перед нами стояла задача: Назад земли нет. Там стоять надо было насмерть. Хорошо то, что мы уже имели некоторое преимущество в авиации. Немцы хоть и бомбили нас, но не так, как под Сталинградом и на Миусс фронте, когда они целыми днями над нами висели.

Когда мы имеем ввиду Крым, мы подразумеваем обычно южную его часть: тропические растения, зеленая растительность и прочее, а северная часть Крыма - это степная часть вроде нашей Сталинградской области, и вся зелень там только по речушкам. Вот мы и располагались по речушке Бельбек, вот все воинские части вдоль этой речки, как она идет. На открытом пространстве там не замаскируешься - степь. Такое противоречие было: весна! Расцветает все! А тут над тобой висят бомбы, и жить хочется, и природа расцветает, а здесь каждый день на волоске от смерти.

В Крыму в конце апреля наша 33-я гвардейская стрелковая дивизия участвовала в освобождении Севастополя. Мы штурмовали известную Сапун-гору, и 8-9 мая Севастополь был освобожден. Мы имели очень приличное преимущество к этому времени в авиации: мы не дали немцам уйти из Крыма, бомбили все дороги, а они там горные, и если бомбежка пошла, она идет сплошная, и наша авиация бомбила их колонны на пропалую. Чтоб нам двигаться, мы сбрасывали с дороги эту разбитую технику, машины, в общем, немцев мы частично сбросили, а тех, кто пытались уйти баржами, их с берега стали бомбить наши из орудий, из гаубиц, пушек и авиация опять же. Они и спаслись, конечно, но основную часть, особенно технику, похоронили в море.

Впервые там в Севастополе я увидел настоящий солдатский салют, в Севастопольской бухте все части наши, которые вышли туда, поняли, что война по сути дела не надолго закончилась для нас, Крым мы уже освободили. Теперь мы не знали сколько дней, но рассчитывали не участвовать в боях 5-10 дней, если ничего не случится, и над бухтой устроили настоящий салют: все снаряды, которые у нас были, орудийные, чуть ли не весь НЗ, расстреляли их к чертовой матери. Во-первых радость, а во-вторых уверенность, что снаряды нам дадут еще. Там что-то невероятное творилось.

Стреляли над бухтой, а она же большая там. Трассирующими пулями, снарядами из орудий, но так, чтобы не попадало, конечно, на какие-то строения, чтоб только в воду.

Конечно, посмотрели потом Севастополь. Это город морской славы. Нашей дивизии за освобождение Севастополя присвоили звание Севастопольской, а я имел личную благодарность главнокомандующего Сталина. Еще за освобождение Прибалтики и Кенигсберга у меня благодарность такая есть. А за Сталинград я к этому времени был награжден медалью "За отвагу" и "За оборону Сталинграда".

После Севастополя мы вышли на формирование. В Симферополе мы располагались.

После войны я ездил опять в Севастополь, так там у них диорама есть, но в основном все у них там по морякам: Канунников и др. А про нас на экскурсии махнули рукой: вот отсюда наступала 33-я гвардейская дивизия, и на этом кончилось, но мы не в обиде. Важен результат.

После Симферополя мы были направлены в Белоруссию в район Витебска, после этого была Прибалтика, Литва. Здесь в Литве у нас было и хорошее, и плохое. Мы участвовали в боях под Шауляем. В Литве местность болотистая, и там главная дорога, где могли идти воинские подразделения, как раз - Шауляйское направление, по-моему даже асфальтированная была. Наша часть сумела зайти в тыл немцам и оседлать эту дорогу. Но получилось так: мы ее оседлали, но немцы на бугре, а мы внизу оказывались. В начале казалось, что они появятся и мы их тут уже орудийными залпами встретим, но мы не учли одного: танк закрыт броней, мы внизу, наши орудия там стояли в открытую, окопаться не успели, и получилось так, что наш дивизион гаубичный - 4 орудия было - а они полтора десятка танков на нас бросили. Они с разных сторон вышли наверху, и мы сумели подбить 2 или 3 танка, не больше. Они стали бить, в упор расстреливать. Нам ничего не оставалось, как бросать орудия и отступать, гаубицы по 2,5 тонны - мы не смогли вытащить, а они прямой наводкой били. Мы бросили орудия и отступили в лес.

Дождались вечера, нас собрали и говорят: "Ребята, вы потеряли материальную часть. Раз так - попадаете под ревтрибунал! Или вы отбиваете матчасть или мы вас отдаем под трибунал". Нам ничего не оставалось, а у нас только автоматы, причем группа у нас небольшая (если б нам еще подкрепление еще дали - другое дело), один расчет - по 5 человек осталось, вот и получается 4 орудия - 20 человек.

Мы сумели вот почему: для этих немцев, поскольку они были отрезаны, для них важно было ликвидировать нас, чтоб освободить дорогу, и лишь бы уйти. Не только танки уходили, а за ними и пехотные части, они пользуясь тем, что они нашу засаду подавили, они быстро в темноте прошли этот участок дальше. И благодаря этому мы все пушки вернули, правда, некоторые были покореженные, но самое главное - матчасть мы возвратили.

Я к этому времени работал на радиостанции, переносные такие РД что ли, у них 2-3 аккумуляторные батарейки, весили около 20 кг, они позволяли держать связь. В Литве возле какого-то очередного неизвестного поселка, мы просто поддерживали пехоту, но пехота встретила очень сильное пулеметное и артиллеристское сопротивление. Они залегли где-то на опушке леса и никак пробиться не могли. А наша артиллерия стрелять не может. Связь с ними была проводная, прервалась - перебили. А когда пытались посылать связистов, они просто расстреливали их и все. И меня послали, надо было идти через болото, какой-то открытый участок, указали только ориентир, где расположена часть, с которой нужно установить связь. Я вышел, рвы такие большие заполненные водой, а на спине радиостанция и автомат: мне прыгать через ров - я его не перепрыгну, все тянет. А только перепрыгну - сразу начинают стрелять, я думаю: ну все! Ляжешь, перестанут стрелять - вскакиваешь и бегом. Как только начинают стрелять - снова в воду. Мне показалось, я двигался по этой расстрельной полосе, чуть ли не вечность. Поскольку за тобой охотятся, то кажется, что так время тянется. И потом, кому хочется умирать!?

Короче, я всеми правдами и неправдами пересек это пространство, нашел часть, восстановили с ними связь и своими залпами мы дали возможность продвигаться пехоте, подавили огневые точки, и стали наступать. За это, что восстановил связь, я получил орден Красной звезды.

Потом из наиболее трудных, бои были у нас в Кенигсберге. Там очень серьезные укрепления были. Там были укрепления, о которых мы и не мечтали. Были дзоты - углубления в землю не то, что на 20-30 метров, а на 100. А сверху положено бетонное или железобетонное укрытие, бомба не брала. Сделаны амбразуры, в которых стоят пулеметы и типа легких пушек, направлены на направление, откуда мы наступаем. Там есть речка Превель, естественная водная преграда, а получилось так: речка и несколько дзотов, каждый автономного питания (света, электричества, продовольствия, снарядов чуть не на полгода в каждом), огневые точки долговременные у них были, т.е. его не сверху не возьмешь, ни с земли. Мы там застряли здорово! Кенигсберг и наши бомбили, и американцы, от бомбежки город здорово тоже пострадал. Для меня он не очень значим, потому, что это чужой город. В Кенигсберге мы застряли, пока форсировали Превель.

Мы заставили немцев отступить на Земландский полуостров, он окружен с трех сторон водой, мы их туда всех задвинули и перед ними сделали укрепления, что они не могли выйти оттуда. Там довольно значительная группировка была закрыта. Не сразу они сдавались. Даже, когда мы взяли Кенигсберг, эта группировка еще оставалась на Земландском полуострове, очень большая была группировка. Все их попытки уйти водой кончались безуспешно. Наши и авиация, и береговая артиллерия не давали им уходить на лодках и на паромах. Они все время хотели вырваться и было много стычек. Мы взяли Кенигсберг в апреле 45г., а в начале мая мы стали слышать, что идет наступление на Берлин - запахло окончанием войны, а мы еще были там и немцы все время нам не давали покоя, пытаясь прорваться.

Мы ожидали, что кончится война, а я по образованию историк на фронте еще был агитатором, пропагандистом, по сравнению с другими было высшее образование, тем более историческое, член партии, и естественно активистом в этом деле. Где-то 7-8 мая чувствуем, что вот-вот. Нас утром 9-го собрали в политотдел части для инструктажа. Сказали, что вот скоро бои закончатся, поддерживайте дух, дали информацию, как наши Конев и Жуков продвигаются и берут Берлин, идут бои за Рейхстаг. Об этом нужно рассказывать своим бойцам. После инструктажа я стал возвращаться в свою часть, подхожу - а там стрельба, не знаю какая, чуть ли не изо всех орудий: "Ура! Ура!" Думаю: "Ну все, это немцы идут в атаку, наверное на прорыв… рев, шум, подхожу ближе, вижу уже своих, думаю: "Так стреляют - еще к черту убьют!" Я по-пластунски к своим ползу, смотрю - стоит стреляет, я ему: "Куда стреляешь?" Он: "Так ведь война кончилась! Ты какого черта ползаешь?" Вот так я на животе и вполз, так сказать, встретил Победу.

- Прямой наводкой как часто стреляли?

- В конце войны довольно часто. В начале войны у гаубичных частей были закрытые цели, а в конце войны, в Прибалтике, и даже раньше, здесь прямой наводкой. Когда достаточно данных, и можно что угодно уничтожать - закрытые цели: пехоту, артиллерию, гаубица для этого и предназначена. А вот когда танк идет, здесь и нужна прямая наводка. Командиры орудий в основном за танки и получали награды, ордена. И из нашего дивизиона ребята были приглашены на парад Победы в Москву, именно командиры орудий. Гаубица - 122 мм. Гаубица отличалась траекторией своей, во-вторых, силой взрыва (заряд большей мощности: вероятность поражения танка выше, чем у 76-мм орудия или 45 мм). Чаще всего, когда шли в наступление, прежде нужно было уничтожить артиллерийские, пулеметные гнезда, скопления танков, пехоты. Поэтому гаубица была крайне необходима. Все остальные орудия стреляют прямо, и только гаубица по навесной траектории.

- Наблюдали попадание по танку, все-таки большой калибр?

- Да. Прямая наводка - видно. Смотреть-то некогда, когда танки наступают - там не до смотрин. Но когда поражает его - сразу видно, или загорается, или он останавливается, это сразу заметно.

- Когда вы стали с радиостанцией работать, какие у вас были обязанности?

- Во-первых, радиостанция должна быть готова всегда к работе. Есть артполк, в нем 3 дивизиона. Задачи могут касаться своего только участка работы, т.е. артиллерии. Но сама артиллерия - 4 орудия в разных местах расположенные. К примеру, в какой-то части нужно дать массированный огонь, дают установку, а с частью связаться невозможно. Где-то сидит наш разведчик и дает репер, по каким целям и сколько стрелять. Поддерживать связь части с ним - задача радиста. И еще задача - поддерживать связь между расчетами артиллерийскими. Я находился на батарее и иногда слушал, иногда сам связывался с ним, иногда передавал данные на батарею другим. Связь, имела большое значение. Телефонная связь была распространена больше, чем радио. Была более доступна и проще изначально. Там только зависело от проводов.

- Как команда она по цепочке переходила: от наблюдателя до выстрела?

Передает репер: осколочным или зажигательным, сообщает - цель такая-то, дает дальность, репер сколько, количество снарядов, беглый огонь, если беглый, то сколько штук. Повторяем - опять сколько штук беглый огонь: 10, 5. Выстрелили, а наблюдатель смотрит: попал/не попал, поразил/не поразил. Если не поразил, то сколько нужно, чтоб поразить. Какие-то изменения: вправо, влево, ближе, дальше - корректировка огня.

В артиллерии строение примерно такое: орудийный расчет - самое низшее звено, затем орудийная батарея - как взвод в пехоте. За батареей - дивизион, обычно в полку 3 дивизиона. Дальше полк. В дивизионе есть взводоуправление, у них есть свои разведчики, своя санчасть, свои штабы, связь, и то же в дивизионе. Вот я входил в управление дивизиона. Во время боев в артиллерийском полку ставилась задача, которая связывалась с пехотными частями, потому что артиллерия обычно поддерживала пехотные подразделения. Это могло быть подавления огневых точек, орудий, танков, самоходок противника, или пехота в наступление, или это удар по передовой, по окопам. Какая-то конкретная задача. И для того, чтоб ее решать, в каждом подразделении есть свой наблюдательный пункт - дивизия, корпус, артиллерийский полк, дивизион. Он располагался так, чтоб имелась возможность просматривать сверху все это дело и корректировать орудийный огонь. И вот была телефонная связь и радиосвязь с ними. В основном превалировала у нас телефонная. Радиостанций было мало, и они были не очень надежные - они были на аккумуляторах. А как ведет себя аккумулятор в зимних условиях? - Быстро садится. А где там заряжать его в боевых условиях!? Аккумулятор сел - радиостанция бесплатным приложение стала. Поэтому радиостанции использовались редко - когда невозможно было установить проволочную связь. Мы только в крайних случаях вступали, но мы были на батареях. Я в случае необходимости должен был передать команду - репер, как его называли, - ориентиры такие, столько снарядов, беглым или одиночная - вот эти команды здесь на батарее я должен был передать командиру орудия. А так как орудия разбросаны, а командир батареи в определенном месте, и он говорил для других командиров, например: "3-е и 4-е орудия, 5 осколочных снарядов или фугасных, огонь беглый". В зависимости от условий варьировались и подачи команд. В нашем полку, причем, был 1 дивизион 45-мм орудий (противотанковый), 2 - 76-мм орудий, и третий дивизион - это наш - 122-мм орудий. И каждый из них имел свое предназначение и выполнял свои функции. На передний край в первую очередь бросали сорокопятки. Они подвижные и мобильные, их 2 человек утащат, а наша - 2,5 тонны - подумаешь, прежде чем везти куда и где расположить.

- Каску вы носили?

- Нет. У нас были каски, но в основном зимой в ушанке теплой, это объяснялось спецификой, что я был в артиллерии - подальше, а когда на прямую наводку выходили - там обязательно было нужно.

- Какое личное оружие было у вас?

- Автомат ППШ с круглым диском.

- Применять приходилось?

- Конечно. Война есть война. Там просто повезло, что остался жив, просто в рубашке родился. Поэтому для меня День победы как второе рождение. Ведь я мог в любой момент быть убит, и были десятки случаев, вот шли мы в Крыму в долине Бельбека, вдоль речки идем, трое нас, одного ранило, второго - наповал, один я цел. Чистая случайность. Здесь никакого героизма, ничего…Правда, как-то легкая бомба упала, а поскольку мы шли вдоль берега, она попала в воду и взорвалась в воде и в меня от этого взрыва попала земля, она меня сшибла и оглушила, а остальным не повезло - достались осколки. Я тоже думал, что ранен, но я действительно был оглушен, но меня сшибло илом. Это дело чистейшего случая.

- Как кормили?

- В полевых условиях кормили нас 2 раза в сутки: утром и вечером. Часа в 4-5 кухня начинала работать, чтоб к рассвету уже можно было покормить. Кухня - это такой котел литров примерно на 300-500 где-то. Кормили целый дивизион. Готовили только первое, оно было густым. Никаких там вторых блюд, чаев - это невозможно в боевых условиях сделать, и это даже было трудно. В основном использовали всю войну наши продукты. Полевая кухня на 2-х колесах сначала передвигалась с помощью лошадей, а позже где-то к лету таскал за собой грузовик, который сам загружался снарядами, бойцами и всем прочим. Время кормления и качество зависело от боевых условий, времен года, погоды и прочего. Например, под Сталинградом, поскольку морозы, нам выдавали мерзлый хлеб, его разрезать невозможно и прежде чем его съесть, его нужно было разогревать на костре, его ножом не возьмешь, только топором рубить, но он разлетается.

Во время уже наступления мы форсировали Дон. Мы его перешли, когда еще лед стоял, с левого берега на правый. Начался ледоход. Это апрель где-то. Мы были отрезаны от тыловых частей. Артиллерия с частями переправились, а подбросить нам питание нельзя было. Никаких мостов, лодок, понтонов - ничего! И мы были вынуждены перейти на подножный корм. Это так - в колхозе или у жителей мы находим просто зерно - рожь, пшеница, если повезет картошка. В Дону гранатами мы стали глушить рыбу. Выбирали где проталины побольше, глушили, длинными шестами, пытались ее поближе подтянуть. Удавалось. А рыба какая попадалась - не имело значения. Всякая мелочь, все шло. Голодные, хлеба нету, а рожь начинали варить с вечера, целую ночь, она разбухала, но не разваривалась, как крупа. Дело доходило до того, что мы ее ели, а потом в туалете она выходила не переваренная. Но самое страшенное запомнилось - вот это зерно с добавлением рыбы и, главное, без соли. Это было что-то ужасное! Я никогда не представлял, что соль имеет такое значение. Это трава, это невозможно есть, а есть нужно, иначе голод просто! Это не 1-2-3 дня, а пока не наладили переправу, пока не перебросили на лодках нам продукты.

У каждого солдата был алюминиевый котелок и ложка, которая была именная, на ней каждый писал свои символы. Я - Вик Ф.- Виктор Федорович. Аф - Афоня или Афанасьев. На случай, чтоб ложку не утащили, а то и такие случаи были. Это визитная карточка была. Котелки тоже алюминиевые с крышками. И подходили все по очереди к кухне, черпаком в котелок наливали, ты отходил в сторону и ел. Попозже стали появляться алюминиевые кружки. А в начале чая не было, обходились без кружек. Американская тушенка у нас бывала, но очень редко, в основном мясопродукты наши. Но и американскую я помню. Но она какой-то заметной роли не играла. Из помощи мы существенно ощутили - то, что к нам поступили американские машины: джипы и студебекеры, и легкового типа - виллисы - для начальства. У нас был студебекер. Мы - артиллеристы - очень благодарны этой машине. Она нас спасала не знаю как: у нее 2 моста ведущие, есть еще лебедка: на тросе можно за дерево зацепить, включить мотор и она будет наматывать и вытащит. Это было незаменимо для нас, и потом, чтоб таскать наши орудия - 2,5 тонны - нам нужна была не пара лошадей, а тракторы, а они тихоходные. Студебекер развивал скорость 50, а то 70 км/ч, и мы стали более мобильными. Мы стали передвигаться вслед за противником по 20-30-40, а то 50 км. Это огромное преимущество! К студебекеру мы цепляли гаубицу, в кузов грузили снаряды, скарб, ломы, лопаты, личные вещи и сам расчет, иногда управленцев с собой подвозили, потому что машина была роскошью и ее давали только по необходимости. Они нами очень активно использовались.

- Трофеи брали?

- У нас артиллеристов трофеи особой роли не играли. Впереди нас шла пехота. Второе - мы освобождали свои территории, ни о каких трофеях не могло быть и речи. Был строгий приказ за мародерство. Местные жители сами испытывали огромную нужду, села были разрушены, питания у них не было, причем, если у населения были продукты, они сами кормили и помогали нам, встречали с радостью. Они понимали: мы их освобождаем! К числу трофеев я бы отнес трофеи военные - это орудия, минометы, снаряды, винтовки, пулеметы, машины, танки ,самолеты, склады. Вот это было конечно. Но этот трофеи не носили личного характера. И с тех пор, как мы стали наступать, военные трофеи носили массовый характер. И орудия, танки, самолеты можно было сотнями считать: немцы, когда отступали, итальянцы, румыны, особенно много таких трофеев бросали. Орудия мы не использовали, потому что снарядов не было. А пулеметы нам были ни к чему, да и поругали бы, если б мы взяли. Зачем он нам нужен на себе таскать!? У нас автоматы были, а это нам не нужно было. Их вооружения нам просто не подходило. Все это вооружение тыловые части собирали, может, даже где-то и использовали, но мы в своей практике не делали этого. Относительно трофеев при освобождении был очень строгий запрещающий приказ! За мародерство чуть ли не военный трибунал! Да из приказа каждый из нас понимал - это такой же народ, как мы, и находится в таком же бедственном состоянии. На меня очень сильное впечатление произвела Белоруссия. Мы воочию видели, как женщины, старики, дети для обработки земли запрягались в плуги. Смотреть было тяжело на такие картины. И здесь говорить о трофеях просто невозможно. Прибалтика тоже наша была.

Вот когда в Восточную Пруссию стали мы переходить - в Германию - здесь уже другая сложилась ситуация. Но несмотря на то, что мы находились на вражеской территории, о трофеях можно было говорить с большой натяжкой. Той вседозволенности, которая была у немцев, когда их солдаты безнаказанно грабили наших, обирали, убивали, делали что хотели, вообще говорить невозможно было. Чтоб наш солдат расстрелял местного жителя? - Он сразу шел под военный трибунал. Если местный пожаловался, что у него что-то отобрали, тоже трибунал. Был приказ, который запрещал этим заниматься. Вот местное население гражданское очень боялось нас в восточной Пруссии. Оно, видимо, было подготовлено немецкой пропагандой, и потом они видимо боялись, что мы заплатим им тем же, что они делали на наших территориях. Пугали местное население, что русские будут вас насиловать, убивать, вы уходите. Когда мы впервые зашли в Восточную Пруссию бродил скот, гуси, утки, овцы, свиньи и ни одного жителя! Брошенные дома, вещи. Но как трофеи они в нашем сознании отчего-то никак не увязывались. Ну белье поменять - куда ни шло, а даже взять приличную рубашку - ну куда я ее возьму? В вещмешок? Я не знаю, когда война кончится. Зачем возьму? Ходить буду в каком-то пиджаке или брюках? Зачем мне это нужно? Это или начальство или тыловики, или люди, которые имели какой-то транспорт, а мы у пушек все время. Зачем нам трофеи? Там хоть бы голову свою донести до конца войны.

По поводу мародерства единственное событие в моей памяти - это было в Кенигсберге. Заняли когда мы его. Он был крепким орешком и долго пытались его занять, были очень серьезные оборонительные сооружения бетонные - форты чуть не на 20 метров в глубину, там и питание, и снаряды, и электричество, и что угодно. Самостоятельная маленькая крепость была. Поэтому Кенигсберг брали с большим трудом. Например, они стояли на берегу реки Превель, а нам нужно было ее перейти, а прямой наводкой не возьмешь. Если только попадешь прям в амбразуру, разрушишь, то может быть. Наши гаубицы их обстреливали: снаряды рвались, а им они ничего не причиняли. Только вот бомбовые удары большой силы помогли в конце концов Кенигсберг взяли, конечно. Мы первые наступали там и захватили мы город не разграбленный. Мы же артиллеристы, мы же не бросим пушку. Солдат-пехотинец захотел - пошел в магазин, и что хотел там, то и делал. А мы что орудия что ли бросим? У нас и радиостанция. Да и что такое, занять новый рубеж? Для солдата - это окоп, а для нас - должен ты окопать орудие, выкопать ровик, запрятать снаряды и еще масса других дел. Да некогда даже просто было.

Когда мы окопались, до нас дошел слух, что на такой-то улице есть не разграбленный магазин и там есть вино и продукты. У нас были лошади, мы запрягли и поехали в тот магазин. Наши-то магазины до войны - там разговаривать не о чем было, там смотреть не на что. А там десятки сортов вин, причем, немецкие, французские и итальянские болгарские, польские и черт знает какие еще. Поэтому когда мы приехали в этот магазин, мы решили брать по ящику каждого сорта, потому что мы поняли, что это единственная возможность попробовать заграничные вина. Ну где мы их пробовали? Давали нам по праздникам великим какие-то 100 граммов. Но что такое 100 граммов в месяц-полтора!? Больше только разговора об этих 100 граммах.

Мы загрузили свою повозку ящиками с вином и еще какими-то продуктами, которые под руку попались. Перспектива попробовать эти заграничные вина, а потом, если доживем, в мирной жизни похвалится, что попробовал, нас конечно очень прельщала. Ну и это конечно была единственная возможность выпить на дармовщину! Да кто нас когда еще будет угощать во время войны?! Ну и третье, каждый размышлял примерно так: сегодня я живу, а завтра меня убьют, так что я должен честь какую хранить или показывать, что непьющий. И даже те, кто, возможно, вовсе не пили - решили: "Ай, да хоть раз в жизни!" Ну и под этим девизом мы спустили все это дело в подвал и там стали пробовать. Не ждали, когда закончится ящик. Попробовали из него несколько бутылок и давай открывать другой ящик и пробовать из него. Пробовали мы довольно активно, с охотой все. Стремление-то было не то, чтоб напиться, такого не было, а скорее каждым двигало любопытство и любознательность.

- Ну и как вам на вкус?

- Сейчас уже сложно сказать. Были какие-то кислые, какие-то сладкие. И поскольку мы в этих вещах тогда не разбирались, нам крепкие напитки не достались. Кто поумнее - те брали всякие джины, а мы там этих вин набрали по глупости. И вкуса их я не помню. Короче, нами руководила чисто внешняя сторона - лишь бы каждая новая бутылка была другой марки. Дегустация эта проходила в тайне от начальства. Но несколько ящиков мы отнесли начальству, которое поменьше.

Так как я был радистом, то у меня был там перерыв в связи - примерно на час-полтора. В общем, мне особенно увлекаться было нельзя. У меня приказ был через некоторое время выйти на связь. Поэтому я относился к этому делу настороженно и старался меньше выпивать, не налегал, а потом у меня не было особого опыта и желания. Через некоторое время у меня голова пошла все-таки кругом. Кстати, до этого я ни разу не напивался, жил я бедно, среди студентов, у меня опыта не было совершенно. Меня и потом выпивка не влекла никогда. У меня стала тяжелой голова и, помня о том, что у меня должна быть связь, я оттуда ушел на улицу - протрезвиться. Прилег, полежать и уснул. Этот сон тогда сыграл со мной забавную штуку.

Проснулся от холода - замерз. Часов у меня не было. Открыл глаза, лежал как на спине, а у меня звезды прыгают. Опыта пьяного у меня не было, и я не подумал, что это от выпивки, я сразу подумал, что нас бомбят и колышется земля. Потом прислушался - взрывов никаких нет. Потом сообразил, что по-видимому я настолько пьян, что у меня прыгают звезды. Вспомнил про связь, встал и сразу немножко протрезвел, но в какую сторону идти - совершенно не знаю, темно, местность незнакомая. Подвал где-то недалеко, но где именно, в какой стороне - в темноте не видишь. Услышал какой-то гомон, разговоры, причем, русские или немцы - я не знал, - я был осторожен (умирать -то не хочется), и стал потихоньку идти на этот гомон. Причем, никак я не мог понять, то ли немцы, то ли русские говорят, может, пьян еще, может далековато, но речи я не различал. Просто сторона, из которой речь шла, хорошо прослушивалась. Я руки вытянул вперед (вдруг упадешь еще), стал медленно двигался в сторону звуков.

Вдруг впереди уткнулся в какое-то крупное лицо. Морда такая здоровая, небритая. Обвел я ее - борода, грубая какая-то, а нас ездовым был мой земляк со Сталингадской области (это была родня не знаю какая) и у нас была твердая договоренность, что если убьют или ранят, обязательно родным написал письмо, у меня был его адрес, а у него - мой адрес. Я спрашиваю: "Василий Николаевич, ты?" - Молчит, сопит, ничего не говорит. Я понял, что не он. Ну и мысль такая у меня: А вдруг это не наш, а немец? Спрашиваю: "Кто?" - Молчит. По-немецки спрашиваю - тоже молчит. Пыхтит, а ничего не отвечает. Загадка целая! Начинаю опускаться по этой бороде, и что меня удивило, борода эта больно длинная. И что меня буквально отрезвило: Вдруг борода кончается и ноги пошли сразу. Без живота прям. И тут до меня дошло, что это я зашел в камыши. Ухватил лошадь за хвост. Хорошо, что лошади фронтовые, они жались к человеку. Лошадь вообще умное животное. Когда ее бомбят, снаряды рвутся, стрельба идет, к звукам она уже приучена. И она терпимо поэтому к моим ухаживаниям отнеслась.

До меня дошло наконец, что лошадь привязана к повозке. Я обошел лошадь, там лежали наши ездовые, время от времени разговаривали, они засыпали уже, ночь же была уже довольно приличная. Я их разбудил. И это событие все подействовало на меня отрезвляюще. Я представил на минутку, что она могла меня ударить по одному месту - могла лишить меня потомства. Я в душе перепугался. И меня это привело в чувства, я очухался, и ездовые сказали, как мне добраться до подвала. Включил с ходу радиостанцию, знал что мне попадет. Меня отругали: "Засранец! Мы уже думали, что на вас напали, вас там нет уже!" Получил я нагоняй и выговор. Я, конечно, не стал говорить, что мы выпивали, а то не знаю что тогда б было. Сказал, что плохо себя чувствовал и проспал, виноват, ругайте, наказывайте. Короче говоря, обошлось. Вот это единственный мой поход за трофеем за всю войну.

- Как фронтовой быт был организован?

- Я с июля 42г. по ноябрь 45г. - это около 3 лет - был на фронте, в армии. И чуть не половину этого срока я был в боевых действиях. Поэтому здесь ни о каких постелях, квартирах, простынях, подушках, одеялах и прочих бытовых условиях речи не было. Ну, щетка, мыло - все это для тех, кто поближе к начальству был, управленцы. Передовики и на эти вещи рассчитывать не могли. Просто невозможно было. Вот представьте, мы на новом месте. С чего начинается жизнь? - Не с быта. Мы начинаем готовить огневые позиции. Что такое огневая позиция для 2,5- тонной пушки? - Нужно выкопать под нее гнездо - впадину сделать под орудие, чтоб она не укатилась, не откатилась. Это какие земляные работы. А расчет там 4-5 человек всего. Поэтому все там работали. Поэтому вот необходимость коллективной работы тут. Там филонить никто не будет, там все на глазу!

Кроме того, прежде всего надо выкопать ровики на случай обстрела, чтоб можно было спрятаться, иначе ты просто будешь мишенью и тебя убьют. Следующая, третья задача: запрятать снаряды, если в снаряды попадет - это опять же гибель. Поэтому масса первоочередных таких работ. Нужно еще иметь ввиду, что у нас были обязательные ночные дежурства по охране орудия, по очереди, через час-два, в зависимости от погоды и от времени года: летом до 2 часов, а зимой, когда дождь и ветер - меньше. Поэтому наш быт начинался прежде всего с оборудования позиций. Кроме того, поскольку мы крупная артиллерия, мы в населенных пунктах не стояли, нам там делать нечего. Или на опушке леса нас ставили, или за пригорком каким, чтоб не было в нас прямого попадания, а мы стрелять могли. Все время мы, короче говоря, на природе. У нас большое орудие - его сразу засекут и выстрелят. Артиллерия размещалась с учетом тех задач, которые ставились перед ней.

О гигиене я вообще не говорю, а лучше один пример приведу. В начале декабря 42 года мы попали под Сталинград, в селах мы не бывали, они были или разрушены, или заняты начальством или кем-то. Значит, мы снаружи, поэтому одеты день и ночь. Одежда теплая: стеганые ватные брюки, фуфайки, шинели, у некоторых даже тулупы, в общем, одеты хорошо. Валенки, рукавицы - в общем жаловаться не на что. Но мы не раздевались всю зиму (4 месяца где-то). Где-то в полях я у немца взял чистое белье, у него было в ранце. В своем белье я уже ходил месяца 2, оно у меня просто задубело все. У них трикотажное белье было. Когда стало тепло - в начале апреля - приспособили теплый сарай и там организовали что-то вроде бани. Вошь заедала. Разводили костры, грели бочки, прокаливали белье, гимнастерки, чтоб вшей убить. Когда я разделся, снял шинель с себя, на мне фуфайка, простроченная продольными полосами, так вот у меня шеренгами по этим полосам шла вошь, особенно в тех местах, где ей теплей было. Это что-то ужасное. Я раньше не видел и не представлял. Ну мы сразу к костру подходили они туда сразу падали, потом ее еще парили. Стал снимать я гимнастерку, в моих кальсонах и рубашке чуть не в каждой ячейке трикотажной - по вше - задницы торчат. Представить только какие бытовые условия были. Эта баня была настоящим счастьем и радостью тогда. Счастье, что мы на какой-то период избавились от полчищ вшей, и чистыми хоть стали.

- Как население встречало?

- Наше население встречало нас радостно, с надеждой на освобождение, на Победу. Делились всем, что было. Встречали нас как своих. И с цветами, и с продуктами. Чувствовалось уважение. В селах - с молоком, помидорами. Что касается немецкого населения, оно боялось нас, настроено враждебно, они боялись, что мы с ними мы поведем себя так, как их солдаты относились к нашим. Они уходили, прятались. В Кенигсберге населения было вообще мало, многие ушли, но те, кто остался, относились мы к ним…когда у нас самих, у меня мать неизвестно где, как я мог относиться, причем здесь женщины, старики, чем виноваты они за эту войну? Они ее развязывали? Солдаты - их дети - вот что я по доброй воле шел воевать? Я выполнял долг, так же, как и они. И отношение к ним у нас было терпимое и был негласный приказ нашего начальства по отношению к населению - не трогать, не мародерствовать.

- Как отношения между солдатами складывались?

Фронтовая дружба. Это особая дружба. У нее совсем другие корни и совсем другие условия. Одно время мы встречаемся за рюмкой водки или соседи там или жены знакомые, а другое дело - дружба скрепленная годами суровых ежедневных испытаний, то есть это дружба проверенная не просто трудностями, а боевыми ситуациями, когда человек находится на грани жизни и смерти. Там на фронте человека видно насквозь. Кто он - Человек или мразь какая-нибудь, шкурник. Шкурники они и пытались куда-нибудь в тыл там и все прочее. Взаимоотношения строились там на совместном труде. Вот взять наш расчет артиллерийский. Мы приехали на позицию - нам нужно копать под орудие, ровики, дежурить, готовить. Если кто будет филонить - он сразу будет на виду, поэтому и люди там сходились по глубоким своим убеждениям, по отношению к жизни, взаимопомощи друг к другу. Если с вами что случилось, друг будет до последнего вас защищать, не бросит никогда, и он будет надеяться в бою на вас. Дружба серьезную основу там имела и была очень прочной и крепкой. Вот девиз: Сам погибай, а товарища выручай! Вот он и характеризует основы отношений в такой дружбе. Земляк - тоже друг. Вот он жил где-то в Филоново в области, а я в Сталинграде, мы знать друг друга не знали, а там встретились, и он был моей надеждой. Земляк - это уже как родственник на фронте.

Есть еще одно. На фронте мы все были в какой-то степени верующими, вне зависимости коммунисты мы или не коммунисты. Вот стреляют в нас или бомбят, а в душе же чуть не каждый говорит: "Господи, пронеси!" Даю вам слово. Это не значит, что каждый крестился, но в душе все были верующими. - "Дай бог, чтоб не убило!" - "Дай бог, чтоб если ранят, то рана небольшой была". - "Дай бог, если смерть, то мгновенная, чтоб сразу умер и все, раз уж этого избежать нельзя". Пусть там коммунисты-атеисты не хвалятся там, что они не верят в бога, они верили в душе в него. Я вот к богу отношусь сдержанно. И самым своим большим счастьем в жизни я считаю - это то, что я остался жив после войны. Я не знаю, бог помог или кто, но это самое величайшее счастье.

- Радиоволну немцы забивали?

- Нет, мы слышали их, а они нас. Понимать мы, конечно, не понимали. Думаю, что и они не понимали. Но работали на одной волне. Я их матил, когда мог. А чаще всего я говорил: Давай перейдем на другую волну. Тогда мы не пересекались.

- Вы различали, кто там впереди: румыны, немцы?

- Эти вещи отмечала армейская и корпусная разведка, прежде всего, ну, может, дивизионная. Для полка эти вещи не имели значения, ему говорили: Огонь! По таким целям. А румыны там, поляки, немцы - хрен сними…лишь бы не в своих стрелять.

- Своих никогда не накрывали?

- Один раз вынуждены были. Штрафников окружили на Миусс-фронте, Саур-могила, они не могли никак отбиться и вызывали огонь на себя. К ним немцы подходили. Это вынужденно все было (дрожит голос) Мы сожалели, мы знали, что они там.

Это могло случиться например в первых боях под Сталинградом, когда вырвались в перед. Танкисты были, мы - артиллеристы и пехота была. Ночью, поскольку приказ был быстрее-быстрее на Мышкову нужно идти, не считаясь ни с чем, наши танкисты, а за ними пехота и мы подошли. В общем, немцы нас пропустили, танки прошли, а немцы их не сдержали их, а когда расчухались, стали их расстреливать, обожженные были танкисты. Это недалеко, где изнасиловали девушку, застрелили старуху, вот где я впервые увидел, что делают немцы с нашим населением. Я раньше считал, что это все агитация, пропаганда, но когда я увидел сам, то на всю жизнь осталось. Это было где-то недалеко, в нашей области, а вот хутор не знаю какой, ведь мы ночью шли.

- На Земландском полуострове там сдавались немцы?

- Нет, там их приходилось брать, там была группировка серьезная. Там большая группа танков, артиллерия была и пехоты много. Они до самого последнего там держались.

- Национальный состав какой был на батареях?

- Довольно разнообразный. У нас были и алтайцы, и украинцы, и евреи. Из всех национальностей слабовато воевали "елдаши", мы их называли - это среднеазиатские республики, они не годились. А вот все остальные хорошо воевали. Вот сейчас Украину ругают, а украинцы очень хорошо тогда воевали, и грузины, то была единая семья на фронте, никакой национальной розни, ничего. Там и помыслов никаких не было - какая разница, кто он? - Мы вместе делаем одно и то же дело! Самое главное - сделать его качественно, добиться выполнения каждый день конкретной задачи. Все понимали, что в слове "Победа" - десятки маленьких взятых высот, населенных пунктов, городов и сел. Я потом посмотрел на карту, сколько я освобождал: Донбасс, Украину, Крым, Белоруссию, Прибалтику, а закончил я в Кенигсберге.

На 9 мая дали по 100 граммов, конечно. Нам дали какую-то передышку, не помню сколько, месяц или два, и потом нас стали готовить к отправке на войну с Японией. Это, кажется, уже сентябрь был или конец августа. Я был из тех, кто формировался во 2-ой гвардейской армии и кто остался жив, пройдя войну, абориген этой части - нам дали в октябре 45г. Месячный отпуск.

Я же Сталинградец, и когда бои за Сталинград начались в августе 42г. - вся связь с городом была прервана, и я не знал, где мать, и куда писать. Война закончилась - я не знаю, куда ехать, писать, где кто. Я только в конце сентября или начале октября получил письмо от маминой сестры. Она была в Сталинградской области, в нашей станице в Усть-Бузулуке, и она мне написала, что мать во время войны шла вдоль дороги, их на дороге немцы схватили на машине, потом посадили в теплушки и отправили в Германию. Она мне только написала, что мать в Германии, жива и должна приехать. Вот такая трагедия: мало того, что дома нет, еще и мать была угнана в Германию и чудом осталась жива. Когда я в октябре приехал в Алексеевку в отпуск, она тоже только тогда вернулась туда, и я ее встретил. Еще вернулся ее брат родной, без ноги, инвалид войны.

Поскольку я добирался через Сталинград, я туда заехал. Первым делом пошел посмотреть свой дом. Приехал на Тракторный завод, это район где сейчас вещевой рынок, мы там жили. Там все дома были разрушены, а если не разрушены, то сожжены, и стояли только коробки, зияли оконные, дверные проемы, от балконов остались одни балки. Я подошел - ни одного жилого дома. После освобождения Сталинграда - в нем осталась всего 31 000 жителей, я где-то читал, но и то в основном южных районов. А в центре города - всего 1,5 тысячи, а то и меньше. Единицы остались.

От Тракторного я двинулся к своему институту, я был шокирован! Я конечно видел разрушенные города, но это чужие города. Кенигсберг - это для меня вражеский город. Я его не знал, и мне его не жаль. Когда пошел я по своему Сталинграду, эти глазницы обгоревших домов, развалины, разбитые трамваи, машины, искореженная техника, глядя на мертвый город, мне стало жалко его, как человека. Вот буквально как человека, беспомощного…Я проходил по знакомым улицам, знакомые дома, разрушенный институт, все эти остановки - ужасное впечатление! До слез было жалко. (дрожит голос) И сейчас не могу спокойно об этом говорить. Это 1945 год, а что же было сразу после освобождения? На него страшно было смотреть.

Вернулся я и как учитель попал на демобилизацию в первых числах ноября 1945г. Приехал. Мать еще не работала. Послевоенные деревни тоже были разрушены. В городе хоть карточная система была, а в деревнях - вообще ничего! Тем более ни жилья, ничего нет. Я решил пойти-восстановиться в институте, устроиться на работу. Пришел - у меня документов никаких в институте, но сохранились работники - они вспомнили, что я там учился. У фронтовиков только красноармейские книжки - больше ничего нет. Ну с чем мы возвратились с фронта? Вот только то, что было в моем вещмешке: солдатское белье, кирзачи, фуфайка, шинель - и все мое богатство. Дали нам после демобилизации - ну кто сколько заработал: офицеры еще получали что-то, а мы - солдаты, сержанты - ну что-то за годы войны накопилось, я прикинул так, что примерно несколько месяцев продержусь. Поэтому я решил, что я буду учиться.

Я восстановился, меня приняли на 3 курс института. Это Педагогический институт - разница от Учительского - нужно было дополнительно еще досдать 5-6 предметов. Меня только с таким условием восстановили. Я согласился на это. Но была большая трудность с общежитиями. В Сталинградскую битву были разрушены все 3 учебных корпуса на улице Академической. Было туго с жильем. Меня приютил мой однокурсник бывший, тоже демобилизованный с армии. У него частный дом был в Ельшанке. Я к нему на квартиру встал и устроился на 3 курс.

Когда я возвратился, у меня появилось осознание вот каких вещей: Жить негде - ничего из материального, стулья, стол, квартиры - ничего нет. Вот вернулся я с вещмешком - это все, что у меня есть. Помощи никакой нет. Я невольно и задумался: мне нужно как можно быстрее становиться на ноги. Нужно быстрее получать образование. Это одна задача. Когда я возвратился, у меня было совершенно новое отношение к учебе. Сначала я посчитал, что я просто проголодался по учебе. Это мое, а с другой стороны - понимание того, что у меня нет выхода иного, как получать образование и становиться на ноги, или идти работать, и получить неоконченное высшее, чтоб хотя бы не рабочим идти, а потом уже заочно продолжать обучение.

Студенты Сталинградского Педагогического института на восстановлении учебного корпуса по ул. Академической, весна 1946 года

Я стал напропалую заниматься. Сдал разницу между Учительским и Пединститутом, сдал зимнюю сессию. Встал вопрос - а дальше? Еще много таких ребят-сталинграцев было, которые возвратились к разрушенным домам, у которых ничего нет - нас собралось несколько человек. Мы пошли к нашему ректору и объясняем наше положение: "Дайте возможность нам сдать за 4 курс экстерном с тем, чтоб потом мы могли поступить работать. Допустим, несколько месяцев я протяну, а дальше что…на стипендию одну я ж не могу жить". Нам разрешили. Мы стали готовиться сдавать летнюю сессию за 3 курс ускоренным темпом, а после нее сразу за 4 курс. Сидели мы напропалую, блата никакого у нас не было. Единственное что помню из этого, что когда сдаешь вот так концентрированно, то очень хорошо чувствуется взаимодействие предметов. Легче было сдавать, скажем, Историю СССР, Основы Марксизма-Ленинизма и Философию. Мы на "отлично" не рассчитывали, нам лишь бы сдать. К нам, по-моему, спасибо ректорату и преподавателям, что они понимали наше состояние, что мы халтурить не можем и не будем. Что-то прощали немножко. (дрожит голос) В общем, в течение с января 46г. по июль я закончил 4 курс. Мой товарищ, у него мать рядом была, получше жил, и он сумел успеть на госэкзамены. А у меня сил не хватило. Мне нужно было платить за квартиру и я, как только 4 курса закончил, сразу ушел в общежитие, не стал сдавать. Устроился на работу. Год проработаю, думал я, потом сдам госы, и закончу свое образование.

Студенты Сталинградского Педагогического института на восстановлении учебного корпуса, весна 1946 года. Афанасьев В.Ф. сидит в центре

Афанасьев В.Ф. (с тачкой) на восстановлении учебного корпуса Сталинградского Педагогического института

Поехал съездил к матери, возвратился, устроился на работу в институт лаборантом, потом инспектором по кадрам стал, но поскольку я партийно-организационную работу вел, партком за меня взялся серьезно. Год я проработал, жил в общежитии, полегче уже было - я получал зарплату. В 1947г. я закончил институт и подошла пора распределения. А так как я занимался партийной работой, меня направили в обком комсомола - на комсомольскую работу, в отдел агитации и пропаганды. Там я встретил секретаря Кировского райкома комсомола, бывшего нашего студента, он после демобилизации был секретарем комсомольской организации Кировского р-на. Он мне говорит: "Иди ко мне секретарем комсомольской организации Мединститута. Мне вот так нужен! Грамотный человек, фронтовик. А то создалось там такое положение - выручай, иди! Комнату дадим тебе!" Ну, я подумал…никакого жилья, ничего, а здесь обещают…и поддержку. Я согласился. Буквально в начале сентября организовали отчетно-выборную конференцию в Мединституте. Меня туда привезли. Обком комсомола рекомендовали меня на секретаря, рассказали, что я - фронтовик, занимался, и образование историческое, что награды такие…Единогласно выбрали меня, в общем. А располагался Мединститут тогда на Сталгрэсе, бывшее школьное здание, в районе клуба. Я 2 года там проработал. 49 год. Нужно думать: или дальше идти по комсомольской линии? я подумал… "Нет, не хочу я по партийной линии? - Нет!"

Предложили мне поступить в военное училище. - А я только прослужил - воевать не хочу больше! Пойду-ка я по своей мирной профессии. Поскольку я еще вел семинар пропагандистов в райкоме партии: готовил пропагандистов для всего района. Они были заинтересованы в этом. Им нужно или искать человека, или сохранить меня у себя в районе. Я попросился, чтоб меня перевели в школу. Они мне дали согласие на перевод на отчетно-выборной конференции. Нужен был в школе завуч и тоже вроде партруководителя. И я в 49г. перешел работать заучем и преподавателем в школу №56. Проработал там пару лет. А так как я вошел в раж, что нужно ковать железо, пока горячо - я решил, что на этом не остановлюсь. Тем более, что когда я был пропагандистом в райкоме партии, нас обязывали, что б мы учились в Университете Марксизма-Ленинизма. Я проучился там 2 года. И стал готовиться к поступлению в аспирантуру. Философия засчитывалась там с дипломом. А немецкий язык я стал заранее учить, даже нанял преподавателя в помощь, потому, что он мне с таким трудом давался, когда я сдавал разницу между Учительским и Педагогическим институтом. Я его учил до потери сознания: учу, учу, под койку забрасываю учебники, с час полежу, потом снова достаю - учить его. Остается Педагогика. Написал работу, поскольку работал я в школе - написал хороший реферат. Сдал вступительные, проработал четверть до конца в школе до ноября и поступил в аспирантуру. Это было в 52г. Здесь же устроился на работу в институте ассистентом кафедры Педагогики.

Как раз попал на переименование Сталинграда в Волгоград. Меня только буквально избрали секретарем парткома и пришел новый ректор в институт, и нам с ним досталось проводить митинг по переименованию в Волгоград. Вопрос о переименовании поднимал Центральный комитет партии, на высоком уровне все это дело. У меня было человек 6 выступающих.

Я открываю собрание как секретарь парткома, зачитываю письмо из центрального комитета партии, и нужно обсуждать. Даю слово тем товарищам, с которыми договорился. Они поддерживают переименование, и лес рук студентов. Даю студентам слово. Студент-историк: "Нет! Сталинградская битва - одно из крупнейших событий второй мировой войны. Величайшее! С нее началось освобождение нашей Родины! Не будь Сталинградской битвы, начала освобождений наших территорий - не было бы Победы! Поэтому Сталинградская битва - так навеки и останется! Она никогда не будет Волгоградской битвой! Всему миру известна Сталинградская битва! А никакая не Волгоградская! Значит, Сталинградская битва и Сталинград навеки останутся в истории, в памяти людей!" Ну, выступил - похлопали.

Даю слово следующему преподавателю, который поддерживает идею переименования. Хлопают, но жидко. Снова масса рук. Ну, по совести, нужно слово студенту давать. Опять говорит: "Нельзя переименовывать. За это сражались наши деды, отцы, братья и сестры, они положили жизнь! А вы теперь хотите забыть их память!? Чуть не растоптать!?" И в таком духе. Ну, надо дальше продолжать собрание. Преподавателю даю слово - а он головой машет: "Не буду выступать!" Что ж делать? Не до смеха! Дело-то серьезное! А студенты свое: "Вы подумайте, разрушили начисто Сталинград, а жители восстановили его, город стал лучше, чем был. Но ведь вы понимаете, сколько людей, какая память здесь завязана?! Ну можно ли забыть все это?" То есть убедительные такие выступления со стороны студентов. Чувствую, что если голосовать - бессмысленно. Я директору говорю: "Ну что будем делать?" А он - бывший секретарь обкома партии, кстати. Говорит: "Закрывай собрание!" Я и сказал: "Митинг, посвященный переименованию Сталинграда в Волгоград, считаю закрытым!"

Разошлись, бузить никто не стал. Мы тогда и задумались, как переименовывать Сталинград. Решили, что мероприятия со студентами проводить бессмысленно - они не поддержат. Не пройдет! Они аргументируют добротно, убедительно. Мы решили, что дальнейшую работу будем более тщательно продумывать, готовить убедительные аргументы, и проводить их не в больших аудиториях, а по группам, по факультетам, предварительно как следует готовясь. Там у нас все прошло нормально. И успешно закончили это дело.

- А чем грозило?

- В вопросе переименования должны участвовать все. Не только коммунисты. Это не партсобрание, это митинг. Вел я его как общественный работник, и на мне ответственность. А вот то, что молодежь не соглашалась - это и наш просчет: мы не предполагали, что можем встретить такое сопротивление.

- Скажите вы и ваше окружение ожидали доклад Хрущева по развенчанию культа личности Сталина на 20-ом съезде? Сейчас говорят, что люди тогда его очень ждали и надеялись, что он будет.

- Само выступление Хрущева было закрытым. Потом его довели до партактива. От обкомов до райкомов партии спустили и то не сразу, просто стали объяснять о чем пишется там. Мы пока его не видели, но земля слухами полнилась относительно содержания - про развенчание культа личности. Но что конкретно - мы не знали. Потом пришло время его обсуждения на закрытых партсобраниях. Но тот текст, который мы читали, он уже был опробирован несколько раз. Это не все то, о чем говорил Хрущев, он говорил больше и пространнее, все сокращено и все политизировано предельно ради того, чтоб найти достойного преемника Сталину. Нужно было убедить и мотивировать. На это кресло - пост генсекретаря - претендовало несколько человек: и Малинков, и Берия, и Хрущев и другие люди. Там шла закулисная и очень серьезная партборьба за то, кто будет генсекретарем. После Сталина от этого человека зависело очень многое. Генсек - по сути дела царь и бог, ведь партия одна! Он все определяет, а сам шаг по развенчанию культа личности очень серьезный. Потому долго скрывали это письмо, готовили, выжимали, что можно, что нельзя сказать. Очень большая и длительная работа.

- Вы как относились к переименованию?

- Переименование Сталинграда. Есть события над которыми время не властно, они на века остаются в истории и памяти народа. К числу таких событий относится как раз Сталинградская битва и Победа. Сталинградская битва - только один из этапов, но на век вписанное в историю и память народную. Сам я - довоенный сталинградец. Мои родители и родственники участвовали в строительстве Тракторного завода, жили, работали там, а мои дяди даже были в народном ополчении, которое защищало Тракторный завод. Сам я закончил там школу, после поступил в Сталинградский пединститут в 40году, 2 курса приучился, был призван в армию и пробыл в запасном полку 3-4 месяца и попал я в действующую армию. Первое боевое крещение - я был рад, что нас направили именно под Сталинград. Это моя малая Родина. С точки зрения патриотической я шел ее освобождать, а потом уже у меня появилось определенное отношение к нашей большой Родине. Моя Родина по сути - Сталинградский Тракторный завод. Я оборонял этот город, получил за это медаль "За отвагу". Кроме того, Сталинград приобрел всемирную известность и историческую, как символ мужества, храбрости, стойкости и массовых страданий, и он до сих пор так и остается.

Я беру собственный пример. Я работал в Германии и когда узнавали, откуда я - Волгоград - тишина, усом не ведут, а скажешь - Сталинград - рот раскрывают - О! У них, например, под Сталинградом погибли родственники. Ребята с Америки приехали опять же. Спрашивают - откуда? - Волгоград. Молчат, не удивляются. А где он? - Это Сталинград. - А-а! Он имеет общемировую такую известность. Поэтому я отношусь, с исторической точки зрения, к этому переименованию очень сдержанно. Считаю, что вопрос этот слишком политизирован. Городом Волгоградом сейчас, если на то пошло, можно назвать любой город, который стоит на Волге. Это название прилепленное, условное. Я считаю, что по этому вопросу будут не раз еще споры и доказательства. Но я склоняюсь к Сталинграду. Я реально оцениваю те беды, которые принес Сталин. К примеру, я с казацких районов, коллективизацию взять, массовые выселки, 37 год, все эти годы - это кошмарное время, но здесь речь об исторической битве и событии, и оно, хотим того или нет, будет относиться к Сталинграду и Волгограду никогда не носить того имиджа, который носит Сталинград.

С институтом и Сталинградом связана тесно вся моя жизнь. Я закончил аспирантуру, защитил диссертацию и остался на той же кафедре работать, а потом в 69г. кафедра Психологии отпочковалась от кафедры Педагогики, и я ушел старшим преподавателем, а потом доцентом кафедры Психологии. Там я работал по 1996год. Параллельно я был председателем месткома, секретарем парткома, активно вел общественную жизнь.