Агалаков Николай Антипович

А. Б.: Николай Антипович, скажите, пожалуйста, когда и где Вы родились?

Н. А. А.: Я родился в 1924 году, д. Таланники Юрьянского района Кировской области.

А. Б.: Расскажите о жизни Вашей семьи до войны.

Н. А. А.: Мы - крестьяне, работали в колхозе. В семье у нас было 6 человек - это когда я был большим. А когда маленьким был, семья была 24 человека. У деда было 7 сыновей, и вот они все с ним жили. А после гражданской войны стали делиться, разъехались. Один погиб, двое померли, сейчас никого нет в живых.

В моей семье было 4 детей, средние жили не очень-то. В колхозе работали за «палку» - денег не получали, сколько-от грамм на трудодень давали хлеба, сена, соломы. Вот корову свою имели - так и жили. Неважно, плохо жили. У отца-то были сапоги, у меня не было. Я в школу пошёл в лаптях, в первый класс, а потом ботинки купили, в них ходил. А одежда вся из льна была, домотканая - не было денег на ситец.

Картошки до весны хватало, так как дома садили в огороде. По-настоящему не голодали, но хлеба не хватало, и смешивали муку с картошкой. Картошку тёрли, и в муку, и такой хлеб пекли. Это было.

А. Б.: Расскажите, как Вы попали в армию?

Н. А. А.: А что? Как обычно, исполнилось 18 лет, повестка пришла и ушёл в армию в августе 42-го. Я попал в 20-ый запасной артиллерийский полк тогда ещё в Горьком, сейчас Нижний Новгород. Первоначально нас учили на командиров орудия, а потом почему-то сняли и отослали в Гороховецкие лагеря. Там стали учить на артиллерийских разведчиков.

А. Б.: Из чего учёба разведчика состояла?

Н. А. А.: Изучали все приборы. 2 месяца учился в училище. Заболел воспалением лёгких - лежал в госпитале г. Гороховец. Выписался, пришёл в часть, а там уже никого нет. Мы жили в землянках. Дров не было, так за ними ходили в лес, на себе носили - так и обогревались. Тут наша дивизия стала формироваться и по первости я был в 280-ом артиллерийском полку. У нас были пушки 152 мм. - ну трактор тянул её. Марку я не помню.

Уже в январе 1943 г. погрузили - и под Старую Руссу привезли. Разгрузили на станции Крестцы. Сразу нас немецкие самолёты окрестили. Веток в лесу наломали, на снегу выспались, а утром на свои рубежи, наблюдательные пункты заняли. 23 февраля в наступление пошли, и ничего у нас не получилось. Оттуда нас сняли - и под Витебск. Тоже у нас ничего не получилось. Дальше нас на Орловско-Курскую дугу перекинули, на реке Зуше мы стояли.

Там, знаешь, страшный бой был. Меня во время тех боёв перевели в управление дивизии во взвод разведки. Вот там я служил артиллерийским разведчиком у генерал-майора Курочкина, он помер уже. Это была артиллерийская дивизия из 6 бригад: 18-ая минная бригада, 35, 67, 82, 44 и 106-ая. Когда меня перевели, то говорили, что нашу бригаду отправили на Украину. А мы на Курской дуге.

В тот период времени превосходство было у немцев, особенно в авиации. Наша авиация слаба была ещё - это до середины 43 года. А в конце 43 наше превосходство было в авиации, технике. Появились танки. А то под Старой Руссой послали в бой, так 1 танк дали! Что там с одним танком? Пехота не поднялась. Танк походил по переднему краю - как сейчас это вижу! И так на этом закончили. У нас один майор пушку 152 мм. выставил на прямую наводку.

(рассмеялся)

Его сняли конечно сразу - нельзя так-то.

А на Курской дуге с утра до вечера он нас бомбил. Вот одна тройка отбомбит - вторая, третья идёт. Так с утра и до вечера. С утра - эта итальянская «рама». Это нас «старшина» поднимал - так мы про неё говорили. Она полетает, наша артиллерия постреляет - бесполезно, не могли сбить её.

На Прохоровском страшный бой. Там столько танков было набито! Площадь глазом не обведёшь - несколько километров, ровная площадь как стол. Были набиты наши и их танки, тысячи! Воды не было, жара. Это вот танк пройдёт - грязь со дна ... как свиньи купались в этой грязи. Мы эту воду пили.

С 43 года он стал отступать, отступать. Как деревни горят - значит он отступает. По 60-70 км. у нас в сутки было, а мы всё пешком. А дальше у нас техника была, дали машину. С Курской дуги нашу дивизию сняли, она дивизия РГК была. Нас с места на место перекидывали, и на карело-финский перешеек.

Вот туда мы приехали - такая тишина, ужас! Как будто войны нету. Как начали разведку боем, и вскорости начали. Вот тут-то превосходство было нашим полностью. А финны линию Маннергейма, которая была с 1939 года, всю восстановили. Наши в первый день бомбили передний край, потом на второй день - артиллерия и авиация, и с ходу пошли, - небольшие потери были.

А. Б.: Вы не могли бы вспомнить, в каком месте Карельского фронта вы были?

Н. А. А.: Недалеко от г. Выборг. А там горы ввобще-то, лес и горы, озёра «ярви». Сала-ярви. Война кончилась, финн мирный договор заключил - Эстония, Латвия, Литва, - это всё мы прошли, и нас под Варшаву. Под Варшавой плацдарм за рекой Нарев сделали весной, и нас оттуда сняли. Пришла польская армия, они брали Варшаву, не наши солдаты. Нас оттуда сняли под Кенигсберг.

Вот тут бой был 6 дней ужасный. Кенигсберг был весь разбит, столько там набито было немцев! И сколько наших? Погибло много...

Кенигсберг мы взяли, и дальше пошли возле Балтийского моря - Гдыня (Данциг) и до соединения с американцами. Тут и кончилась война, а Берлин-то мы не брали. Мы от Берлина в 50 километрах севернее были к Балтийскому морю.

На карело-финском перешейке мы ходили в разведку и языка принесли. Задание дали, пошли.

А. Б.: Сколько человек было в группе?

Н. А. А.: Нас 12 человек.

А. Б.: Как-то разделялись обязанности внутри группы? Были подгруппы захвата, прикрытия, сапёры?

Н. А. А.: Там лес. Какая группа захвата? Что ты? Это может у разведчиков так в ночное время, а мы в дневное пошли. И днём мы всё очень хорошо, удачно сделали. Одного заметили и спрятались. Он к нам пришёл, мы сразу его взяли - без потерь. Пистолет у него взяли и увели в часть.

А. Б.: Как-то Вас наградили за это?

Н. А. А.: Так я имею орден Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За взятие Кенигсберга». «За отвагу» получена как раз - языка-то мы привели на Карело-финском перешейке, а орден Красной Звезды за многие бои. Вообще-то нас наградами обижали - сколько мы огневых точек уничтожали? У нас оружие было - наблюдали в стереотрубу с перископом, бинокль. Обнаруживали огневые точки их - ДОТы, ДЗОТы, передвижение техники, самой пехоты, людей, и все данные передавали. По этим местам уже артиллерия действовала.

А. Б.: В чём несправедливость награждения? Вы столько много обнаруживали, а Вас за это не награждали?

Н. А. А.: Да, и наплевать. Вот ... я не буду говорить. Это выключи, тогда скажу.

(перерыв в записи)

А. Б.: Расскажите подробнее о своей службе артиллерийского разведчика.

Н. А. А.: Это при батарее управления взвод артиллерийской разведки. Должно было быть 22 человека, а нас всегда было человек 12, потому что как бой - так у нас потери. На Карело-финском перешейке нашу машину разбомбило сразу, 3 человек мы потеряли. Одного убило, второму руку оторвало - у шофёра, - у переднего колеса бомба разорвалась. А человек в кузове сидел, спал - целый остался. Я, конечно, не усидел, убежал. На том же перешейке майор, начальник разведки 35-ой бригады, - душа-человек. Он нам кричит: «Спасайтесь, авиация идёт»! Мы разбежались по лесу, и когда всё это прошло, мы стали искать. Майора нет, а от планшета маленький кусочек нашли, и всё. Видать - прямое попадание бомбы, а какой человек был! Редко такого человека найдёшь - душевный, красивый, стройный.

А. Б.: Расскажите об организации службы артиллерийских разведчиков. Парами или поодиночке работали?

Н. А. А.: Мы на самых высоких высотах занимаем место. Если высоко, то в окопе. Окоп выроешь, а стереотрубу куда-нибудь крутишь и поставишь. Она с треногой, и вот наблюдаешь постоянно, все 24 часа. Меняемся через 2 часа, глаза-то устают, что ты?! В окопе всегда находится 1 наблюдатель, а второй в блиндаже где-нибудь или в траншее под открытым небом.

Вот и записываем всё, а потом передаём по телефону. У нас связист свой был из взвода связи [нашей батареи управления]. Вот в Варшаве у нас один связист погиб - какой парень! Ужас! Ночью тянул связь, и на минном поле мина взорвалась. Заражение получилось - за 2 часа умер человек.

Интересно, как первый раз пристрелку делали по переднему краю. Вот где разорвётся снаряд? А потом второй где разорвётся? Эту пристрелку сделают, а потом стреляют. Точно били наши, по нашим координатам.

А. Б.: Вы должны были корректировать огонь?

Н. А. А.: Это командир, старший лейтенант, он корректирует. Мы сержанты, наше дело [наблюдать], а они координаты делают, на батарею передаёт. А на батарее, там по буссоли ...

А. Б.: Вы имели дело с людьми из батарей, в бригадах?

Н. А. А.: Нет, мы на переднем крае, нам некогда. Всё время отдельно.

А. Б.: То есть Вы про орудия ничего не можете сказать?

Н. А. А.: Нет. Про орудия могу сказать, что не хватало у нас снарядов. Дадут на ствол 5 снарядов - ну что это?! А он стреляет беспрерывно, пока калёный ствол не будет. Немец без ограничений стрелял, а народу-то было, знаешь сколько, на переднем крае напёрто? Куда снаряд не попадёт - везде цель.

А. Б.: Всю войну так снарядов для ваших орудий не хватало?

Н. А. А.: Последние года нормально было, а первоначально плохо.

А. Б.: С какого времени стало нормально?

Н. А. А.: А вот с 44, 45. Тогда и танки стали, самолёты намного лучше их. Немец, наверное, много сам-то и не воевал, я так теперь считаю. Большинство воевали - часть русских, закарпатские украинцы. К нам во взвод попал один украинец - видит, что порохом пахнет, - куда-то скрылся, ё-моё. Бог его знает, никто не искал. Война, так что там? Он дней 10 у нас был, не больше. А куда он делся?

У нас во взводе разведки в основном были сибиряки, татары, мы русские, бурято-монгол был.

А. Б.: Как отношения во взводе опишете?

Н. А. А.: Очень дружно. Не так, как сейчас передают. Там как одна семья, как брат с сестрой. Ссор не было, все дружно были. Но вообще-то в войну все, и офицеры, были гостеприимны. Чтобы на кого-то накричать? Этого не было. Выключи ещё.

(второй перерыв в записи)

Высадили под Старой Руссой в Крестцах, стали снимать - нам подали вагон-баню. Вот уж эту баню мне никогда не забыть. Всё обмундирование в жарилку, и там пар знаешь какой? Веники дали. Не забыть эту баню. В Москве мылись, так не то было. А за всю войну раза 3 в бане был, за 2,5 года.

А. Б.: А как обходились? Как вшей изводили?

Н. А. А.: Нет, ничего не делали. Вот тогда в жарилке пережарили обмундирование, и мы в Вязьму прибыли. Там мы месяц отдыхали - вши куда-то делись. Лучше питание стало, до этого питание было очень плохое. Что было? Скелет, натянутый кожей, и всё. Видал в кино голодающих в Африке? Вот примерно такие мы были после Старой Руссы. Питание было плохое - сухарями питались, у нас ведь котлового не было.

Я 2,5 года из котла не питался, всё сухим пайком: сухарь, консервы, ещё крупы давали - так каши сваришь. Мы с капитаном, так вместе питались. Капитан был, помощник начальника разведки дивизии, помер уже тоже. Я с командованием своим бывшим всё имел связь, только последние года 4 не имею. Они в Москве жили.

Капитана, помощника начальника разведки, звали Борисом. А начальник разведки Седлецкий Борис Николаевич, он впоследствии был командиром 18-ой минбригады. Командир батареи управления Штейн Гельман Соломонович, вот я его всю войну не видел. Война кончилась, тогда увидел, что у нас командир батареи есть.

А. Б.: Как Вы сейчас относитесь к тому, что всю войну командира своей батареи не видели?

Н. А. А.: Так он не нужен был, зачем он нам там? У нас был старший лейтенант Дроботенко, командир взвода разведки. Он позднее мне писал, что Штейн ослеп. Штейна под Кенигсбергом в голову ранило. Сейчас-то он не живой, наверное, с 20-го года. Командир батареи был тоже с этого года, а начальник разведки с 18-го. Борис, с которым мы питались, он, года с 16-го.

Когда надо было корректировать огонь, то это делал либо Дроботенко, либо сам генерал. Он всем бригадам приказывал, с ним адъютант был. Кудрявцев был старый, ещё с гражданской войны, командир, очень хороший мужик. Он нас очень любил. В Псковской области надо было вырыть для него блиндаж с 5-6 накатами брёвен. Земля была - гравий, киркой не возьмёшь, не только ломом или лопатой. Мы не замогли. Шофёр его приехал, посмотрел, видно доложил.

Тогда генерал нам офицерский паёк сделал, и нам его в то время давали: печенье, больше жиров, сахара. Нам хватало тогда. А в 45-ом году на территорию Польши, Германии вступили - мы трофейным питались. У нас шоколад, масло, печенье ящиками было. И спирт был.

А. Б.: Могли бы рассказать, как у вас во взводе употребляли спиртное?

Н. А. А.: Спиртное нам давали по 100 г., зимой ежедневно.

А. Б.: В Польше, Германии сильно пили его?

Н. А. А.: Пить-то ведь нельзя! Да ты что? Генерал увидит, он тебя на фиг! Мы боялись его.

А. Б.: А хотелось?

Н. А. А.: Нет. Я пошёл в армию, не пивал водку, да не больно и хотелось. И не курил, а вот в армии закурил. То, что когда он бомбит тебя или артиллерийский налёт бывает. Стреляет, снаряды рвутся - покуришь, и как-то на душе легче становится. В то время я научился курить.

А в конце службы я бросил курить, и сейчас не курю.

А. Б.: Я спрашиваю потому, что сейчас многие говорят, что русские в той войне победили благодаря обильным возлияниям. Они пили, и им не было страшно.

Н. А. А.: Ну уж так?! Болтают много чего. Шёл народ на явную смерть, а шли и не боялись.

А. Б.: Вы говорили, что под Данцигом встретились с американцами. Что Вы думаете о союзниках в той войне?

Н. А. А.: Я не ходил встречаться с ними. К англичанам, американцам нормально отношусь. И финнов не видел после заключения мирного соглашения. Ребята бегали к ним, я не пошёл. Берлин ездили смотреть, я тоже не ездил. Почему-то не хотел вообще. Насмотрелся я на смерть ... Он расстреливал, особенно нашего брата гражданского. В затылок - во лбу разрывная. Вот попробуй узнай, какой человек?! А сколько вешал?

А. Б.: А он это кто?

Н. А. А.: Немец!!! Кто же больше-то? А может и наши. Власовцы-то, может они, Бог его знает, - форма-то немецкая. А кто он есть? В последнее время мадьяры, чехи эти не сопротивлялись, просто сдавались в плен, и говорили: «Я - мадьяр, я - мадьяр». И без конвоя шли все в тыл к нам.

А. Б.: К власовцам Вы как сейчас относитесь?

Н. А. А.: Отрицательно, паразиты. Конечно, тут трудно судить вообще-то. Но к большинству отрицательно - вот те, вступившие на их сторону и провоевавшие против нас. А те власовцы, попавшие в плен, они ведь не хотели. Это ведь предательство было. Ведь столько тысяч в плен было взято, что ты?

А. Б.: Как Вы относились к немцам на той войне?

Н. А. А.: Отрицательно, я их ненавидел.

А. Б.: На что были готовы ради этой ненависти?

Н. А. А.: Ну ты вопрос задал? Если ты его не убил, значит, он тебя убьёт. Это война.

А. Б.: Когда на территорию Германии вошли, не хотелось отомстить?

Н. А. А.: Было всё. Первоначально, примерно с месяц так, - всё жгли, уничтожали наши. Что он делал у нас, то и мы делали. А он завопил вообще-то на весь мир, и опять приказ стал - не трогать ничего. Опять нашего же брата показательным судом судили и расстреливали.

А. Б.: А Вы может объяснить, как в первый месяц в Германии командование к этому относилось?

Н. А. А.: Мы ведь тогда звери были! Что командование, причём там командование?! Мы тогда - что зверь был, то и я. Злые мы были, не как сейчас.

А. Б.: Как Вы сумели от этой ненависти избавиться?

Н. А. А.: Что, война кончилась, они сами успокоились, нервная-то система. Спокойно стали жить.

А. Б.: А вот взять апрель, май, лето и осень 45-го, как у вас с ненавистью к немцам было? Можете описать?

Н. А. А.: А что? После войны нас сняли, мы переехали в Польшу сразу, в г. Лишно, там и жили. Поляки нормально к нам относились, а мы не трогали никого.

А. Б.: После войны Вам война снилась?

Н. А. А.: Она и теперь снится.

А. Б.: После войны в 40, 50-ые гг. Вы замечали за собой раздражительность, конфликтность по отношению к другим людям, невоевавшим, небывшим на войне?

Н. А. А.: Я не знаю, мало кто не воевал, большинство воевали. А тыловикам тоже не больно сладко досталось. У меня отец в трудармию был взят, и что - простыл и умер в 43 году. Я пошёл в армию, так не в чем было идти. У людей ботинки заняли, и муки дали. Мама напекла ярушники - это из овсяной муки такие, ты-то не знаешь. Ну вот, с этим я и ушёл. В Горьком у меня эти ботинки развалились. Мама мне связала носки шерстяные, я в них с месяц ходил, а потом мне ботинки дали.

А. Б.: Как изменилось на войне отношение к религии?

Н. А. А.: Церковной? Я не знаю. Я пошёл в армию, меня крёстный благословил, дал мне крест - я всю войну с крестом ходил.

А. Б.: Об этом во взводе кто-то знал?

Н. А. А.: Нет. А зачем? Это секрет. У нас были татары, у них - Аллах, а у нас русских что? Сибиряки они народ тоже наш - оторви ухо от глаза.

А. Б.: Вы молились на фронте?

Н. А. А.: Нет. Крест просто носил с собой, где-нибудь в карманчике, а потом он изломался. Где бомбят, так бросаешься, где в скат залезешь, а обратно не можешь вылезти. На дню сколько смертей, ё-моё! Всё пережито.

А. Б.: Какое у Вас отношение к смерти было на войне?

Н. А. А.: А что к смерти? Простое - убило и убило. Страха перед смертью не было, а было - как спастись.

А. Б.: Были ли женщины на войне у Вас?

Н. А. А.: У нас во взводе не было, в штабе были, по моему телефонистки. Я там не был, не знаю. Одну я видел - она беременная уже ходила.

А. Б.: Как Вы относились к их присутствию на войне?

Н. А. А.: В пехоте женщины были, я видел. Вот так руки в крови все по локоть, матерится в Христа, солдат некоторых трусами называла. Она бегала, вытаскивала людей и перевязывала. Это героическая женщина, бесстрашная.

А. Б.: Это нормально для женщины, что она в такие условия попала?

Н. А. А.: А кому перевязывать-то, большинство там женщины-санинструкторы это делали?

А. Б.: У немцев женщин среди санинструкторов на передовой не было.

Н. А. А.: Ну что ж? Не было, так не было - я не видел. А у финнов были, - финки даже воевали. И наших солдат били, сколько хочешь.

А. Б.: А откуда Вы об этом узнали? Что женщины у финнов воюют?

Н. А. А.: Ну, передают-то, всё передаётся слово в слово. Одни рассказывали, что хотели финку изнасиловать - так ничего не получилось. Финны питались галетами, а мы сухарём. Галеты сделаны из белой муки, сухари из чёрной. Сухарь-то питательнее.

А. Б.: После войны в 40-ые, 50-ые гг. Вам хотелось вернуться обратно к товарищам на войну?

Н. А. А.: Нет, на войну ни в коем случае. Война закончилась, я пришёл домой - а там все голодные, ни хлеба, ни картошки нет. На молоке только жили. В деревню приехал - должны же хоть карточку дать? Ни хрена не дали! Куда деваться? На себе только гимнастёрка, брюки, сапоги были. Поступил я в торговлю, где поближе к хлебу. Вот в торговле я 31 год проработал.

А. Б.: Какие трофеи Вы из Германии, Польши привезли?

Н. А. А.: Никакие. Некогда. Это кто в тылу был ... А нам когда? Нам этим делом заниматься некогда было.

А. Б.: Было же официально разрешено посылать посылки домой с фронта?

Н. А. А.: Было. Так я одну послал домой: шоколад да что-то ещё съедобное. Она дошла.

А. Б.: Как Вы относитесь к той войне сейчас? Нет чувства, что вы зря так страдали, трудились?

Н. А. А.: По настоящему времени как к этому относятся и как правительство наше относится - я отрицательно. Я бы с этими немцами никогда, во веки веков не стал бы ... Я так их возненавидел, ужас! Они и сейчас мне противны. Как они над нашим братом издевались? Особенно лётчики бомбили безбожно, с утра до вечера.

Ну, и людей расстреливали. По 300 человек - я видал в русской деревне в Брянской области расстрелянных. И в Польше тоже видел много поляков расстрелянных - у кого кусок хлеба с маргарином в руке, у кого так. 4 человека в ряд, и все расстрелянные лежат сотнями. Не один и не два.

Ты бы посмотрел на это, что-то у тебя, наверное, не хорошо было бы. Звереешь, в общем.

А. Б.: За что Вы воевали в той войне?

Н. А. А.: За Россию, за народ, за независимость. Больше ничего.