Черномордик Михаил Александрович

Я родился 31 декабря 1922 года. Жил в городе Смоленске. В июне 1941 года закончил десятый класс, и ждал вызова на экзамены в Ленинград, в Высшее Военно-Морское училище имени Фрунзе. Еще весной, военкомат отобрал мою кандидатуру, среди десятков других, желающих стать морскими офицерами. Романтика моря, красивая форма, кортик, и девичьи глаза с восторгом глядящие на это великолепие. Сами понимаете. Перед войной была развернута просто бешеная агитация среди старшеклассников за поступление в военные училища. И мое поколение, воспитанное на ура - патриотических лозунгах, верное своему гражданскому долгу - с радостью шло в военные учебные заведения.

Но надеть тельняшку помешала война.

22 июня пришел в военкомат, попросил документы, для отправки в училище, но, нашей группе, в количестве тридцати человек предложили, а вернее приказали, поступить в Смоленское арт. училище, готовившее командиров для гаубичной артиллерии. Уже через две недели немцы подошли к Смоленску, и училище, в экстренном порядке, эвакуировали в город Ирбит на Урале. Привезли нас, 700 человек курсантов, и объявили, что срок обучения сокращен до полугода. а до войны в училище обучали в течении почти трех лет. За шесть месяцев из на сделали «людей». Боевые стрельбы проводили только «огневики», но общая подготовка, включая общевойсковую, была на высоком уровне. Я даже три раза стрелял на стрельбище из пулемета «максим» и один раз из ручного ПД.

Занимались в училище по 12-14-часов в день. Уже 4 января 1942 года меня выпустили в звании «младший лейтенант» из училища, и в составе группы «свежеиспеченных» артиллерийских командиров меня направили на Алтай, в город Бийск, на формирование 232- й Стрелковой Дивизии.

Нас разобрали по артполкам, но я, и еще три человека, попали в Отдельный 214-й дивизион противотанковой артиллерии. Так что, на гаубицах воевать не пришлось.

Дивизион состоял из трех батарей, вооруженных 45-мм пушками.

Батареей командовал старший лейтенант Востриков, политруками были Мотенко и Шамшиев. Меня назначили заместителем командира батареи, а взводами командовали лейтенанты, ребята старше меня по званию, выпускники Ростовского артучилища, которое готовило командиров для частей ПТА, известных, как «Прощай Родина». Сами представьте - январь, морозы страшные, а жили мы в лесу в шалашах. Кормили по самой захудалой тыловой норме, полушубков и валенок не было, так что нашей главной задачей было не замерзнуть. Боевую подготовку начали только в конце апреля, отработали взаимозаменяемость в расчетах. Люди приходившие на формировку, были в основном - алтайские крестьяне и зэки из Красноярского края, амнистированные досрочно и посланные на фронт. Атмосфера в частях дивизии была соответствующая контингенту. Об этом даже не хочется говорить. Командиров в дивизии, особенно в стрелковых полках, - не хватало. Командовал дивизией майор (!) Улитин, ставший к концу войны генералом. Вострикова забрали на должность начальника штаба дивизиона, и мне пришлось лично командовать батареей. В июне сорок второго нас погрузили в эшелоны и направили в район города Воронеж. Мой друг, Илья Эйдинов, погибший потом, в 1943 году, сказал мне одну фразу перед отправкой на фронт, - «Я знаю, что ты выживешь». Почему он был в этом уверен?

Прибыли в Воронеж, город чистенький, опрятный, было такое ощущение, что дыхание войны его не коснулось. Встали на южной окраине города, заняли огневые позиции. Мимо нас двигалась огромная колонна беженцев. Поразило большое количество молодых парней среди беженцев. Мы все удивлялись, почему они не в армии. Потом, через два дня, эта «молодежь» ударила нам в тыл. Это были переодетые немецкие парашютисты, свободно владевшие русским языком. Потрепали они нас солидно ! По крайней мере панику посеяли такую, что многие снялись с позиций и побежали...

Первый бой сложился для нас удачно, мы потерь не понесли. Вслед за очередной колоной отступавших, в метрах трехстах от нас, из леска появились два танка. На одном из них реяло красное знамя. Вдруг порыв ветра развернул знамя, и мы увидели на нем белый круг с черной свастикой. Все, на какие -то мгновения опешили... Огонь орудий дивизиона загнал немцев обратно в лес. На следующий день на батарею вернулся Востриков. На место начштаба прислали другого человека, и Вострикова «попросили назад». В довольно грубой форме, он сказал мне - «Иди к нач. арту дивизии за назначением, эта батарея - моя. ». К тому времени, должность - « заместитель командира батареи» - в армии уже отменили.

Пришел в штаб дивизии, к начальнику артиллерию Минтюкову. Объясняю причину своего появления в штабе, и в это время, из - за перегородки выходит комдив Улитин. Получаю от него приказ -« Пойдете в штаб армии офицером связи нашей дивизии. Передадите секретный пакет». На попутках приехал в штаб армии, а там, таких же как я, делегатов связи, человек тридцать. Все в звании от капитана и выше. Только я был там единственный с одним «кубарем» в петлицах, да еще в солдатском обмундировании ! Через пять дней вызывают меня в оперативный отдел армии, вручают пакет. Я поинтересовался местом расположения моей дивизии. Предложили искать, где-то севернее Воронежа. Ситуация почти как у Ваньки Жукова, с его письмом на деревню к дедушке...

Штабист еще пару слов добавил - «В плен к немцам не попадать, в случае опасности пленения пакет сжечь и застрелиться». Лучше бы он, места дислокации дивизий знал ! Сутки добирался до станции Воронеж-Северная. На станции стояли четыре эшелона : три с боеприпасами и один - санитарный поезд. Налетела немецкая авиация, началась бомбежка. Из полыхающих вагонов санитарного поезда выскакивали раненые, , и те, кто мог передвигаться, бежали не разбирая дороги. Тяжелораненые пытались выползти из вагонов, но взорвался состав со снарядами и осколки безжалостно косили всех. Грохот стоял невообразимый...

Я лежал под бомбежкой, понимая, что не имею права погибнуть, возможно от пакета, что был в моих руках, зависит жизнь многих людей. Если пакет не доставлю, - я буду виновен в их гибели, а если меня бомбой разорвет и мой труп не найдут, - подумают, что сбежал. А на моих глазах сотни солдат погибают. Видно я « в рубашке родился», после того как немецкие самолеты улетели, кроме меня на станции живых и не покалеченных было всего несколько человек... Я еще долго плутал по линии нашей обороны на Задонском шоссе. Картина была удручающей. Многие просто без приказа, отходили в тыл, бросая орудия и машины. Стойко держались в этот трагический день, только бойцы, сражавшиеся в районе стадиона и здания сельхозинститута. Все части перемешались, никто ничего толком не знает , но я нашел штаб дивизии. Передал пакет Улитину под расписку. Комдив говорит - «Пойдешь ко мне адъютантом. Моего капитана - адъютанта вчера при бомбежке убило. А ты - мне подходишь, видно, что парень смелый ».

Майор Минтюков стоял рядом и немедленно отреагировал -«Я вам его не отдам. У меня в противотанковом дивизионе командиров почти не осталось, а младший лейтенант опытный артиллерист. Я его знаю». Получил под командование батарею 45-мм пушек на автомобильной тяге, а 15 июля мне присвоили звание лейтенанта.

Полгода мы держли рубжи по берегу Дона, примерно в 20-и километрах от северной окраины Воронежа. Все это время батарея находилась сразу за боевыми порядками пехоты. Снарядов катастрофически не хватало. Я, командир батареи, не имел права сам открыть огонь, без получения разрешения от командира дивизиона! Наших пехотинцев все время «гробили» в попытках захватить плацдарм на правом берегу Дона. Река в этом месте не была особо широкой.

Помню бой за деревню Хвощеватка, в августе сорок второго. Там был страшный случай, два наших стрелковых батальона ворвались в эту деревню, но примерно полтора десятка немецких танков окружили их, и большинство солдат попало в плен. Немцы уводили пленных из деревни «конвоируя»!их танками!, с четырех сторон. Мы получили приказ открыть огонь по удаляющейся колонне, но уже ясно видели, что это не немецкая пехота, а уводят в плен наших товарищей. Дали залп в сторону. Политрук батареи промолчал. А вот с соседней батареи дали залп вдогонку довольно точно... Первый немецкий танк моя батарея подбила через месяц, в боях на плацдарме возле села Новоподклетное. Это был средний танк и «сорокапятки» могли противостоять танкам такого типа. Хоть и говорили про «сорокапятчиков», что они смертники, но воевать с этими пушками все же было возможно, хоть и недолго... Пока не убьют... Нашей судьбе никто на фронте не завидовал, добровольно к нам никто не приходил.

45-мм пушки, приземистые, легкие, почти игрушечные, подвижные и очень маневренные, их легко можно было развернуть в любую сторону и катить на руках, перемещая вместе с наступающей пехотой. У нас были эти «пушечки» еще довоенного выпуска. Но именно благодаря своей конструкции они были чрезвычайно уязвимы. Невысокий и неширокий щит не защищал расчет орудия от огня противника. Вести огонь из «сорокопятки» было крайне неудобно -артиллеристы при ведении огня должны были или стоять на коленях, или согнуться в «три погибели». До сорок третьего года мы могли относительно успешно бороться с танками, но !... Любая промашка расчета - был ли кто убит или ранен, либо наводчик промазал и снаряд уходил в «молоко» - для артиллеристов, как правило, грозила смертью. Без преувеличения... Танки успевали добраться до позиции орудия и своими гусеницами стирали в пыль и пушку и расчет. Действительно, - «Прощай Родина»... Даже находясь в стационарной обороне, дивизион нес существенные потери постоянно, хоть и немецких танков в тот период, в районе Воронежа было немного. В январе сорок третьего мы перешли в наступление. Помню как несколько суток бились за деревню Кочетовка. Наши 605 СП и 712 СП, там потеряли почти весь личный состав в лобовых атаках.

А после, с непрерывными боями, дошли до границ Курской области.

В самом конце февраля 1943 года меня забрали в ИПТАП.

Г.К. Каковы были критерии для отбора в ИПТАПы? Чем истребительно-противотанковые полки отличались от обычных арт. полков ствольной артиллерии? Какова была структура Вашего полка и его вооружение?

М. Ч. - Отбирали в ИПТАПы артиллеристов с боевым опытом, проявивших себя в предыдущих боях с хорошей стороны, только коммунистов и комсомольцев. Но, например, полк в котором я воевал в конце войны, был сформирован из новобранцев, в основном 1925 года рождения, ранее «не нюхавших пороха». Других критериев отбора я не знаю. Никто в анкеты не смотрел, репрессированных или раскулаченных среди родни не выискивал. Попал я в истребители танков после довольно своеобразной истории, которая вам покажется неправдоподобной, но к сожалению - имевшей место в моей фронтовой судьбе.

В феврале 1943 года, батарея застряла в курском селе из за неисправности двух машин. Я не спал до этого двое суток. Завалился спать на полу в ближайшей избе, вдруг меня будит мой комвзвода Малышев, и спрашивает - «Полицая поймали. Что с ним делать? Шлепнуть или в штаб передать? Местные жители хотят его казнить». Единственное, что я успел сказать спросонья, это - «Лейтенант, иди ты к черту, делай что хочешь, только дай поспать». Через пару минут автоматная очередь во дворе. Вышел из дома, - на снегу полицай убитый, и толпа селян, вперемешку с моими бойцами. Крестьяне кричат -« Собаке - собачья смерть», да рассказывают, какой гадиной был убитый немецкий пособник. Прошла неделя, и тут, вызывает меня к себе на допрос уполномоченный особого отдела полка и начинает выяснять обстоятельства происшедшего в деревне события. Рассказал как было дело, особист, дружелюбно улыбаясь, мне пожал руку, и пожелал боевых успехов. А еще через неделю вызывают меня в штаб дивизии. Взял коня у стрелкового комбата. Приехал в штаб, расположенный в здании сельской школы. Подходит ко мне капитан -юрист и властно командует - «Следуйте за мной !». Заводит в класс, а там... - заседание дивизионного трибунала ! Сидят три тыловых дармоеда, и не слушая моих объяснений, обвиняют в самосуде над гражданским человеком, переспрашивают вопросы из протокола особиста, и минут через десять объявляют, что, трибунал ! удаляется на совещание. Возвращаются и председатель зачитывает приговор - «Восемь лет заключения». Я взбесился - «За что!?!». А он дальше монотонным голосом продолжает читать по бумажке - «Если в боях за социалистическую Родину будут проявлены мужество и героизм, приговор может быть пересмотрен и смягчен, по представлению командования». И никаких слов о замене срока штрафным батальоном, или, о том, что исполнение приговора отложено до конца войны, вообще - ничего больше !... Развернулись и вышли из комнаты. Я еще сидел там два часа и ждал когда придут конвоиры, - сорвут петлицы, заберут ремни и пистолет. Никого... Что делать? - не знаю. Вышел, сел на своего коня и спокойно ! беспрепятственно вернулся на батарею. На душе муторно, вот думаю : « Сволота чекистская ! Вас бы на передовую, особисты хреновы !». Пришел командир дивизиона, я ему пересказал что случилось, он в ответ говорит - «Воюй и не думай об этой ерунде , попробуем разобраться». Другой бы на моем месте, наверное, - или бы дезертировал, или бы к немцам перебежал... Но я еврей, коммунист, патриот, и слово - «Родина» - для меня не пустой звук. Мне подобный выбор не подходил. А еще через две недели, по телефону приказ - сдать командование батареей и прибыть в штаб дивизии. Тут я был уже точно уверен, что маршрут один - в Сибирь, в лагеря . Старшина батареи собрал для меня продукты в вещмешок. Простился с боевыми товарищами, все свои «трофеи» друзьям раздал и пошел пешком в штаб. Нас там собрали, пятерых артиллерийских командиров, и предложили служить в истребительно-противотанковых частях РГК . Отказов не было. А что дальше с моим «уголовным» делом стало я не знаю. При демобилизации в моем личном деле не было никаких трибунальских документов. А попасть в штафбат я не боялся, я и так всю свою войну провел в частях под названием - «Ствол длинный - жизнь короткая». Какая разница, где погибать?! Давайте вернемся к вашему вопросу.

Я попал в отдельный 1660 -й ИПТАП, под командованием прекрасного человека и смелого офицера подполковника Ивана Васильевича Черняка.

Полк состоял из пяти батарей. В ИПТАПах не было разделения на дивизионы, но встречались истребительно- противотанковые полки шестибатарейного состава, причем среди них могла быть одна батарея «сорокапяток», одна - гаубичная и одна оснащенная пушками ЗИС-2. Наш полк был вооружен только пушками ЗИС-3 прозванные в армии длинным словом - « семидесятишестимиллиметровки».

В батарее было четыре пушки, перевозимые на «студебеккерах». Два огневых взвода, по две пушки каждый. В расчетах по семь человек. Взвод управления состоял из отделения разведки (командир и 6 разведчиков), отделения связи ( командир, два радиста и 5 связистов -телефонистов), отделение мат. -тех. обеспечения- боепитания ( старшина, дители и свой арт. мастер), а взвода боепитания у нас не было. Всего числилось на батарее, примерно 60 человек личного состава На батарею полагалось шесть машин. Все артиллеристы были вооружены карабинами, только разведчики были с автоматами ППШ. На батарею полагалось два ручных пулемета, для защиты орудий от немецкой пехоты, но у меня всю войну был еще пулемет «максим» с большим запасом лент, который не раз нас выручал в трудные минуты. А отличий от обычных артполков было немало. Например мы ходили с пришитой на рукаве эмблемой истребителей танков - две скрещенные пушки на черном фоне. В 1186-м ИПТАПе, эту эмблему офицеры носили на каракулевых кубанках. Та же эмблема по трафарету рисовалась на кабинах машин. А вот своей полевой кухни на батарее не было, хотя питание «иптаповцы» получали по усиленной норме. В некоторых батареях таскали с собой противотанковое ружье, но это больше для успокоения, как «последний шанс». У меня было в «заначке» два ящика противотанковых гранат, чтобы: если «умирать, так с музыкой». Стрелковых рот в полках РГК не было, они находились только в составе бригад.

Все солдаты и офицеры получали двойной денежный оклад, и нам засчитывалась выслуга лет - полтора года - за год в ИПТАПе. За подбитую немецкую технику нам полагались денежные выплаты, но мы все деньги переводили в Фонд обороны.

В отличие от обычных арт. батарей, у нас имелось две рации!, ведь очень часто, полк, для прикрытия танкоопасных направлений, действовал отдельными батареями на разных участках, и связь со штабом поддерживалась только по рации. Боевая подготовка была построена так, что в каждом расчете было минимум три подготовленных человека, способных заменить наводчика орудия в случае необходимости, ведь потери у нас были чувствительные...

Еще одна существенная деталь. Командир батареи истребителей танков, мог по своему усмотрению израсходовать снаряды из НЗ - (12 снарядов на ствол), не испрашивая разрешения командира полка. Наш боекомплект был как минимум двойной -140 снарядов ! на орудие, в «простых» арт. частях он был всегда гораздо меньше. Было всего по тридцать-сорок осколочных снарядов, два ящика картечи, а в основном были бронебойные и подкалиберные. Можно вспомнить еще немало отличительных черт свойственных только ИПТАПам...

Г.К. Чем запомнились первые бои Вашего полка?

М. Ч. - В мае 1943 года полк принял первый бой, но нас использовали для огневой поддержки пехоты. Во время Курской битвы, полк стоял во второй линии обороны, возле Прохоровки, и немцы не дошли до наших позиций всего три километра. А мы уже приготовились геройски погибнуть. В конце июля полк участвовал в тяжелом бою с немецкими танками, моя батарея подбила три танка, но во время немецкой бомбежки нас пикировщики просто смешали с землей, и мы, остались без орудий. Да и солдат в живых было всего ничего.

Но самое страшное воспоминание сорок третьего года - это переправа через Днепр. Переправлялись ночью, побатарейно, вместе с пехотой. Немцы заметили начало форсирования, и их осветительные ракеты превратили ночь в день. Вода в реке кипела в буквальном смысле от падавших в нее снарядов и мин. С правого, высокого берега был открыт такой ураганный огонь, что никому не посчастливилось в ту ночь переправиться через Днепр. Только десятки разбитых лодок и плотов с убитыми гребцами... Сколько там людей погибло и потонуло !. . Течение Днепра равнодушно сносило вниз все - живых, мертвых, обломки плотов, бочки, бревна. Нечеловеческий вой тонущих солдат стоял над рекой... Я, хоть и готовился стать моряком, но плавал очень плохо, поэтому перед переправой знал точно, что сегодня последний день в моей жизни. Войти в этот ад и надеяться выжить - было глупой иллюзией Мы срубили и связали плоты заранее, но когда скатывали орудия по настилам на плоты, немцы дали залп из шестиствольных минометов по кромке берега и разнесли - и наши плоты и орудийные расчеты в щепки. Прямые попадания... Мы, человек пятнадцать уцелевших, вместе с пехотой, откатили два исправных орудия назад , от берега. По рации связался с комполка, доложил обстановку и получил приказ - «отставить переправу». А на берегу немецкий огонь уничтожал все живое, весь берег был завален трупами наших солдат. Страшно, даже сейчас вспоминать об этом... 19-го октября нас перебросили на плацдарм, севернее Киева . Меня как раз «схватили» приступы малярии, день командую батареей, а на другой - валяюсь в блиндаже, загибаюсь от лихорадки. Замениться я отказался. , потом потихонечку оклемался. 3-го ноября пошли в наступление на Киев. Нервное напряжение от сознания предстоящих боев и хлопоты перед наступлением оказались лучшими лекарствами против приступов малярии - их как рукой сняло. 5-го ноября батарея вступила в Святошино. А дальше, наш путь лежал на Житомир.

Г.К. Как Вам удалось избежать житомирского окружения?

М. Ч. - Мы дошли до Коростышева. На батарее кончились снаряды, кроме НЗ, и по рации, я получил приказ : остановиться возле какой-то деревни, в пяти километрах от города, и ждать подвоза снарядов. Остальные батареи полка ушли вперед. Вдруг видим по проселку идет немецкая машина с пехотой и бронетранспортер. Уничтожили их первым залпом. Навстречу нам бежит наша пехота. Подошел лейтенант -пехотинец и обратился ко мне - «Мы кажется в окружении, возле деревни много немецкой пехоты и танков штук двадцать. Возьмите нас, иначе мы к немцам в руки попадем». Своих бросать нельзя. Посылать в деревню разведку - времени не было. Услышали звук мотора мотоцикла и увидели, как вдалеке проехал немец. Нас он, к счастью, не заметил. Понимаю, что если в деревне немцы, то надо проскочить ее на большой скорости, не давая им опомниться, но звуки моторов наших машин - прилекут внимание немцев еще до того, как мы туда доберемся. Принял решение двигаться к деревне на самой малой скорости, производя как можно меньше шума. Пехоту поставил по обе стороны от «студебеккеров» и предупредил, что в случае появления немцев открывать шквальный огонь, прыгать в машины и прорываться на полном газу вперед. Риск такого маневра был чрезвычайно велик, но другого выхода не было, без снарядов мы с танками успешно воевать не можем. Подошли к крайней хате. Большое село словно вымерло. Состояние было такое напряженное, я даже был уверен, что немцы притаясь в засаде, уже взяли нас на мушку и сейчас начнется!... Зашли в крайнюю хату, там старик сидит и от страха трясется. Спрашиваю - «Немцы в селе есть?».

«Есть, много, и с танками »-ответил он. Прошу его - «Выведи нас на дорогу, чтобы немцам на глаза не попасть». А он - «Не пойду, меня за это немцы расстреляют !»

Достаю пистолет и говорю - «Немецкого расстрела боишься, а красноармейского нет?. Не выведешь, я тебя раньше убью !». Это подействовало. Вывел нас старик.

Встали на шоссе КиеГ.К.Житомир, наш полк выскользнул, наудачу, из окружения с малыми потерями. Полку, по рации указали наиболее подходящий маршрут для выхода, и они смогли выйти из кольца. А многие тысячи там, в окружении, навеки остались... Через день меня снова стала терзать малярийная лихорадка и меня отправили в ближайший санбат. Лежу и слышу топот ног, вроде бегут десятки людей. Выглянул в окно, а там наши солдаты, сломя голову от чего-то драпают. Смотрю в другое окно, а там !... , метрах в сорока немецкий танк стоит. Выскочил из окна и побежал к лесу. Бежал, падал, поднимался и - снова бежал. Только когда достиг леса, совершенно обессилел. Нашел свой полк. Лучше «болеть дома».

Собрал нас, командиров противотанковых батарей, в Киеве, на инструктаж, генерал-лейтенант Кариофили, зам. командующего артиллерией Фронта.

«Смертники вы!»- так прямо, не стесняясь нам сказал...

Наш полк пополнили, дали немного отдохнуть, и двинулись «смертники» дальше на запад. За киевско-днепровские бои, только двух человек из нашего полка - меня и Исаева представили к орденам Красного Знамени. Исаев этот орден получил через несколько месяцев, а мне - заменили «боевое знамя» на орден Отечественной Войны первой степени.

Г.К. Как Вас ранило? Почему Вы вернулись на фронт? Ведь ваше ранение сделало Вас негодным, даже к нестроевой службе. Я же вижу, что правая рука почти не действует. Расскажите поподробней об этом.

М. Ч. - В январе 1944 года, с бесконечными боями, теряя людей и матчасть, пополняясь и опять теряя, мы вышли под Шепетовку, приближаясь к старой границе СССР. В 12 километрах от Шепетовки, на окраине деревни Великие Деревичи, батарея застопорила свое движение на запад. Немцы предприняли сильную контратаку. Трирудия поставил на фронтальный огонь, а четвертое, как обычно, замаскировав, поставил в стороне, в 300-х метрах от батареи. Назначение этого орудия - вести кинжальный огонь по уязвимой бортовой броне надвигающихся на нас танков противника. 15 января из ближайшего леса, выползли два немецких танка. Один мы сразу подбили, а второй отполз обратно в лес. Через некоторое время на нас пошли уже четыре танка, стреляя с ходу. За ними шли цепи немецкой пехоты. Наша пехота побежала, без оглядки. Вроде не сорок первый год. Но это пехотное подразделение было необстрелянным и в основном состояло из недавно мобилизованных колхозников с освобожденных территорий. Ко мне подбежал командир этого полка

- «Родной ! Прикрой, прошу, умоляю!- чуть не плача, стараясь перекричать грохот орудий, умолял он - Прикрой, пока я полк соберу ! Я тебя к «Красному Знамени» представлю !». С правого фланга появились еще три танка. Прямое попадание в орудие «кинжального огня», пушку подбросило и перевернуло в воздухе. Расчет орудия погиб. Мы подбили два танка, и немцы отошли на исходные позиции.

Я понимал, что это не последняя атака и велел поменять позиции батареи. На рассвете следующего дня, большая группа немецких танков двинулась по параллельной дороге. Один танк отделился от колонны. Не увидев батарею на прежнем месте, двинулся дальше, прямо по направлению к нашим новым позициям. Для этого, ему надо было перейти через мост. Решил подождать и подбить его на мосту, чтобы закупорить дорогу для других танков. На середине моста мы его и «кончили». Он проехал чуть вперед, гусеница распласталась перед ним. Некоторое время спустя появился немецкий тягач, чтобы стянуть подбитый танк с моста. Но тягач мы тоже подбили. Тогда все танки развернулись в нашу сторону и открыли по нам огонь. Одно орудие накрыли вместе с расчетом, все погибли. Второе орудие было целым, но расчет был полностью выведен из строя.

Побежал с ординарцем к этому орудию. Прямо впереди полыхнуло зловещее желто-красное пламя, с визгом пронеслись осколки... Перелет... Вскочили на ноги, бросились к орудию, но тут грохнуло вторично. Меня отбросило в сторону. Осколки пробили правую руку, пальцы повисли на сухожилиях. Ординарец мой получил осколок в живот, лежал на земле и стонал. К нам бросились солдаты из взвода управления. Я приказал им оказать помощь сначала ординарцу, его ранение было более тяжелым. Пытался сделать себе перевязку. Подбежал шофер нашего «студебеккера», оторвал кусок доски от находившегося рядом забора, и положил на эту доску мою руку, приладив к ладони пальцы. За неимением перевязочного материала он привязал мою руку к этой самодельной шине, пропитанной солидолом тряпкой. Я вышел из боя, а потом санбат, и далее - госпиталь. В батареи были разбиты все орудия, а из солдат орудийных расчетов все! были убиты или ранены. Такой вот бой был... .

В феврале получил от матери письмо, а в него вложена «справка» от командира полка, в которой сказано, что я - воевал хорошо, представлен к двум орденам Боевого Красного Знамени, и так далее. Пальцы мне к ладони пришили, но они бездействовали, рука в запястье не сгибалась, все кости кисти были раздроблены и деформированы. При выписке из госпиталя умолял врачей не комиссовать меня, что-то «плел», что не могу жить без армии. Сжалились над мной и дали вторую группу инвалидности, и направление в запасной артиллерийский полк, в мой родной город Смоленск, на должность командира учебной батареи. Прибыл туда и пришел к полковнику, командиру полка. Он обрадовался, говорит, хорошо мол, что опытный офицер с боевым опытом будет у него служить. А я прошу отпустить меня в Действующую Армию, к своим ребятам. В ответ - «Кругом! Приступить к службе !». Пошел к замполиту , показываю письмо из своего полка, говорю, что я, коммунист, не могу быть в тылу, когда война еще продолжается, : что хочу Родину защищать, что всю мою родню немцы вырезали и я обязан отомстить... Комиссар вспылил - «А я значит могу в тылу служить?! Ты что думаешь, раз ты герой орденоносец, так ты нам указывать здесь будешь, где кому служить!?». Но с полковником поговорил ! Уже на следующее утро, командир ЗАПа вызвал меня к себе и сказал - «Слушай комбат. Я уважаю твое стремление вернуться на фронт. Но что ты, там, инвалид! делать будешь?. Ладно, поезжай, но знай - мы тебя в Смоленске не видели, и никаких документов тебе не дадим. Береги себя!». В мае 1944 года я нашел свой полк. Никто меня на прифронтовых дорогах не останавливал и документов не проверял. Старые офицеры полка обрадовались моему возвращению в строй. Решили «обрадовать» и меня.

-«Пойди в штаб- говорят -полюбуйся на свой орден». И рассказали мне, что когда в штаб полка, поступила реляция о представлении меня за мой последний бой к ордену «Красного Знамени», начальник штаба майор Быков переписал наградной лист и вместо моей фамилии вставил свою. Так что, предложили мне посмотреть, как мой орден красуется на чужой гимнастерке. На войне часто бывало : рисковали жизнью одни, а ордена получали другие. Но искать справедливость в армии - себе дороже обойдется. Воевать рядом дальше, с такой сволочью как Быков, - не хотелось... Спрашиваю, а что, Черняк, промолчал, узнав о подобном «фортеле»?. Отвечают, что Черняк с конца февраля командует 640-м ИПТАПом, который находится в двадцати километрах от их расположения. . Попрощался с ребятами, зашел к себе на батарею, а из прежнего состава, среди управленцев, всего трое человек осталось. Я, в тот момент, - «в списках не значился» и был «вольной птицей». Поехал искать 640-й полк. Захожу в блиндаж к Черняку. Он сначала не поверил, что я вернулся. Обнимает меня, говорит, что вместе воевать будем до Победы, а все бюрократические формальности связанные с зачислением в полк, он лично уладит. Дали мне под командование батарею. Была там еще одна радостная встреча. В этом полку, начальником разведки, служил мой сосед по Смоленску, Рувим Яковлевич Долин. Он был чемпионом города по шахматам, и до войны мы часто играли с ним в шахматы. Рувим был на два года старше меня и закончил Смоленское арт. училище, еще в сорок первом.

Г.К. Я понимаю, что постоянно ходить глядя в лицо смерти очень тяжело. Были ли в Вашем полку случаи, что кто-то отходил без приказа или бросал орудия?. Люди не из железа сделаны, жить хочется всем.

М. Ч. - Со мной лично был такой случай. Чего только не случается на войне. Иногда думал о себе, что я уже обстрелян, насквозь пропитан пороховым дымом, не кланяюсь каждой пролетающей пуле, прошел огонь, воду и медные трубы, считаюсь матерым воякой, сват министру, кум королю и сам черт мне не брат. Но случается что и таких, черт может попутать. Ни с того. ни с сего, «душа в пятки уходит», становиться неспокойно на сердце, и с трудом получается сдерживать страх. Было это под Золочевым. Мою батарею придали на поддержку пехоте, наступавшей на Львов. . Закрепились на северо-западной окраине Золочева, отразили атаку немецкой пехоты и бронетранспортеров. . То ли это был отвлекающий маневр немцев, то ли они пытались какую-то нашу часть обойти и неожиданно наткнулись на нас, но мы их атаку отбили. И вдруг наступила тишина. После грохота боя, внезапно наступившая тишина кажется оглушающей, аж в ушах звенит. Немного попозже мы услышали, что где-то вдали идет бой. А на нашем участке тишина сперва насторожила, а потом обеспокоила. Я послал разведчиков выяснить обстановку. Вернувшись через некоторое время, разведка сообщила, что ни немцев, ни пехоты, которую мы должны поддерживать своим огнем - не обнаружили. Снялась пехота, и в известность нас не поставила ! А немцы могут появиться здесь в любую минуту. Я не только обеспокоился, но и скажу прямо - испугался. Опытные фронтовики всегда боятся тишины на передовой. Когда идет бой все ясно, противник там, ты здесь. А когда тишина... Какая каверза таится за ней?. Откуда ждать удара?. Какими силами?. Наши противотанковые пушки и так легко уязвимы, а без пехотного прикрытия - вдвойне. Появятся немцы с флангов или с тыла, не то что орудие развернуть не успеешь, сошники не выдернешь как весь расчет перебьют! Не зря нас «смертниками» называют.

Так вот -тишина. Противника перед на нет. Наши машины, без которых мы орудия не перевезем, далеко отсюда - в укрытии. А тут еще десятки ящиков со снарядами. Связи нет, кабель перебило. Радистов, вместе с рацией, еще вчера прямым попаданием снаряда разорвало на куски. Приказа нет. Вся ответственность за батарею, за людей - на мне, и почувствовал себя в этот момент я как-то неуютно. Так одиноко... Считайте, что я смалодушничал. На батарейцев своих посмотрел, и жалко мне ребят стало... Сколько своих товарищей, своих солдат я уже потерял за два года войны. А почти все бойцы на батарее, мальчишки девятнадцатилетние. А тут, не окружением «пахнет», просто вскоре уничтожат нас, а в полковых списках напишут - «пропали без вести»...

Принимаю решение : затворы и панорамы с орудий снять и закопать, ящики со снарядами спрятать в стоящем неподалеку сарае, а орудия бросить в овраге и замаскировать ветками! Так и сделали.

Добрались до своих, которые отошли на пять километров(!), и, я, доложил командиру полка о случившемся. Глянул он так, что у меня мороз по коже прошел.

- «Орудия бросил ! Под трибунал захотел? Марш на передовую, в пехоту ! и без матчасти не возвращайся !». Взял я своих батарейцев и отправились мы в окопы к пехоте. Думал, что пропаду от стыда, с досады и злости на себя. Ну меня-то ладно. Виновен я. А батарейцы мои в чем виноваты, что я, их командир, - в дезертиры записал? И залегли мы вместе с пехотой в траншеях и двое суток отражали немецкие атаки. Стрелять из винтовки с одной действующей рукой было непросто, но быстро приспособился. Я молил Бога, чтобы меня убило, совесть меня замучила, я хоть и не людей бросил, а орудия, но все-таки... Через два дня немцы стали отходить, бросая свою технику. Как ошпаренный, побежал я к тому месту, где свои орудия оставил. Глазам своим не поверил - стоят милые, им хоть бы хны. На радостях я стал пушки целовать. Выкопали мы затворы, почистили, ящики со снарядами из сарая вынесли, и пошли наступать вместе с пехотой, уже при орудиях. Солдаты мои понимали, почему я принял решение оставить пушки, и знали, что я рисковал своей честью и головой. Все солдаты подошли ко мне и парторг батареи сказал -«Товарищ капитан. Спасибо вам, если живыми останемся детям своим о вас расскажем»...

Спустя много лет я понял, что командир полка Человеком был. Человеком с большой буквы. Он видел меня раньше в боях и знал, что трусом я не был.

Хлебнул он на войне , много перевидел, и знал, что человек не железо, и нервы его не из стали сделаны. Бывает дрогнет человек и согнется от усталости, перенапряжения, постоянного ожидания смерти. А у нас, чуть-что, его перед строем под дулами автоматов ставят, в назидание, чтобы другим неповадно было.

А ему уверенность в себя внушить надо, выпрямиться надо помочь.

Сколько людей погибло без ума и без нужды. Без оружия, необученных и необстрелянных в «мясорубку войны» бросали, под гусеницы немецких танков, лишь бы дыру заткнуть, чтобы эти танковые гусеницы в раздавленных человеческих телах, в их крови забуксовали. За свою собственную вину и тупость, за халатность - начальники чужими жизьнями расплачивались.

По сей день я с благодарностью вспоминаю подполковника Черняка. Мог просто меня перед строем расстрелять, или, чтобы руки не пачкать, «отдать на заклание» особистам и трибунальцам.

Но во время боя, я не видел в моих ИПТАПах, чтобы люди бросали орудия и бежали с огневой. Как с ума сходят я видел... Как головы от ужаса седеют в одно мгновение - тоже видел... Была бомбежка, упали мы, четыре человека в ровик, и офицеру, лежащему сверху осколками оторвало голову и ноги.

Когда кончили бомбить, и мы, все, в чужой крови вылезли наверх, у лейтенанта-управленца вся голова стала седой. Но явной трусости у нас в батареях не было, все знали что нас ожидает и были готовы к своей участи. Артиллеристы-противотанкисты, были обречены каждодневно и ежечасно смотреть смерти в лицо и ей не сдаваться.

Г.К. Расскажите о организации боя в ИПТАПе. Расскажите о особенностях тактики ведении боя немецкими танками.

М. Ч. - Если нас «выбрасывали» на танкоопасное направление в составе полка, то командир полка сам выбирал места расположения батарей. Все батареи, кроме одной, выдвигались на прямую наводку, часто впереди пехотных позиций. Одна батарея оставалась в резерве на закрытой позиции. Эффективно мы могли поражать танки, только с дистанции 500 метров. Две батареи на флангам, были развернуты орудиями так, чтобы поражать бортовую броню немецких танков.

Но как правило, полк «дробили», и каждая батарея действовала самостоятельно. Ночью прибывали на указанный нам участок обороны, я выбирал огневые позиции для каждой пушки, рыли окопы, щели, ровики, ниши для снарядов, оборудовали запасные позиции, протягивали связь, маскировались. Для солдат это был тяжелейший труд. Зимой, до седьмого пота долбили мерзлую землю, весной и осенью - пытались оборудовать позиции среди липкой грязи и глины. Копание в земле - одно из самых ненавистных воспоминаний любого артиллериста. Ложных позиций на батарее мы не делали, ( это было принято в тактике ведения боя только в составе полка). К рассвету, батарея уже была зарыта в землю, машины уходили в тыл, ну а нас ждал жестокий смертный бой, не на жизнь, а на смерть. В некоторых полках, было принято оставлять на огневой позиции только по три человека из расчета : командир, наводчик и заряжающий, остальные в это время ждали в траншее, когда надо будет заменить выбывших из строя товарищей. Это делалось, чтобы избежать лишних потерь, но по моему мнению, толку от подобной методики- было мало. На открытой огневой позиции спасения нет нигде, ни в траншее или окопе, ни возле орудия. У нас в 640-м полку, была традиция, что например, комсорг и замполит полка, а также большинство штабных, во время боя, приходили в батареи, подносили снаряды, и заменяли раненых и убитых в расчетах, залегали с пулеметами впереди пушек. Хорошо это или плохо - не мне судить, но это был акт самопожертвования и характеризовал боевой порыв «иптаповцев». На НП полка оставались, всего несколько человек, по настоящему необходимых для организации боя и координации взаимодействия батарей. Пушки расставлялись на расстоянии 30-50 метров друг от друга, чтобы можно было подавать команду голосом и также обеспечить плотный заградительный огонь на определенном участке. Четвертое фланговое орудие, ставилось в метрах 300-х от основных позиций батареи. От каждого орудия был протянут телефонный кабель, и к каждому расчету прикреплялся телефонист с полевым аппаратом.

Снарядные ящики располагались в следующем порядке : близко к орудию слева -бронебойные, справа- подкалиберные, а шрапнельные, ОФ метрах двадцати позади от пушки, их подтаскивали поближе по мере необходимости. Все снаряды были заранее очищены от остатков заводской смазки. Орудия наши, даже зимой никто не перекрашивал например в белый цвет. Перед орудиями занимали оборону мои разведчики с пулеметами, на «местную» пехоту, мы, к сожалению, не особо надеялись. В запасе, на каждой батарее, были противопехотные и противотанковые мины. Если перед нами не было пехотных позиций, то эти мины, разведчики, за ночь, выставляли перед каждым орудием. Если надо было сменить позицию- пушки перекатывали на руках, на поле боя «студер» не загонишь.

Ружья ПТР применяли только в бригадах ИПТАБР, там у них была отдельная рота противотанковых ружей. Готовились к бою тщательно. На карту, без преувеличения ставили наши жизни. Можно образно сравнивать ИПТАПы с гладиаторами, но когда на тебя движутся, изрыгая смерть, бронированные коробки немецких танков, тут не до ассоциаций с Древним Римом.

Несколько раз было, что выбранная ночью, в темноте, позиция оказывалась неудачной, но времени сменить ее уже не было и приходилось вести бой, не меняя расположения орудий. Цель для поражения выбирает командир батареи, он же дает приказ на открытие огня. Если комбата убивало, то командир взвода, или орудия, - самостоятельно вели бой. Задачи у ИПТАПов были разные. Конечно наше основное предназначение было - борьба с танками. Но часто нас использовали для поддержки огнем наших наступающих войск, или ставили для уплотнения обороны рядом с полковой артиллерией. Увольте меня от обсуждения вопроса о эффективности пушек в борьбе с пехотой или танками, я не хочу рассуждать, что лучше ЗИС-2 или ЗИС-3, и о мощности различных артсистем. Оставим эти нюансы специалистам-оружейникам. Я практик, и теоретические выкладки - не мой профиль. Кстати, на фронте мы на эту тему старались не говорить. Что дали, с тем и воюешь.

По поводу немецких танков. До сорок четвертого года, в основном мы воевали против танков Т-3 и Т-4. Впереди шел тяжелый танк, а за ним «клином» - средние и легкие танки. А дальше, в сорок четвертом - стало гораздо сложнее. Я участвовал в нескольких боях, где немцы массировано применяли «тигры» и «пантеры», неприятное скажу вам «удовольствие». Немцы были умные и толковые вояки, они по нашему подобию, в лоб танковые бригады на гибель не бросали. Хотя у них разделения на бригады не было, они батальонами воевали. Обычно немцы пускали вперед средние танки стрелявшие с ходу, без остановок!, а сзади стояли или «тигры» или самоходки. Ждали, когда мы начнем пальбу и раскроем свои огневые. А дальше дело техники. На расстоянии километра, мы тяжелому танку фактически вреда причинить не можем, а самоходки или тяжелые танки нас просто спокойненько так расстреливали . Такой кошмар как САУ «Фердинанд» или «Мардер» еще надо умудриться как-то пережить. Смотришь в бинокль как «тигр» тебя стволом «крестить» начинает, и душа куда-то проваливается. Немецкие танкисты были великолепно подготовлены. Особенно в плане огневой подготовки. Поэтому предварительный расчет в ИПТАПах шел один к одному, каждое наше орудие, перед гибелью, должно было подбить один немецкий танк. Все последующее зависело от везения, провидения, удачи и степени подготовки артиллерийского расчета. Ну и конечно очень важно количество немецких танков, атакующих батарею. Один раз батарея выдержала бой с тридцатью(!) немецкими танками. Мы там многих потеряли, но немцы не прошли!. Другой случай- пошли на нас всего четыре немецких танка, началась дуэль. Прозевали, как с тыла, по оврагам, к нам в спину, зашел огнеметный танк. Я до сих пор не пойму, почему немец тянул с огнеметным залпом, он был уже в пятидесяти метрах от нас. На счастье, этот танк застрял в глубокой воронке, как бы завалился набок, и два моих разведчика подорвали его гранатами, удостоившись за это орденов Славы.

Пехоту в танковых атаках немцы использовали редко, это только в кино густые немецкие цепи идут за танками, поливая «от пуза» все впереди из автоматов. Что ты из автомата за триста метров убьешь?. Пехота немецкая лежала на земле и ждала когда танки прорвутся на позиции батареи, а уж потом, бегом, продвигалась дальше. Бронетранспортеры часто поддерживали танки. Один раз, у меня расчет орудия выбыл из строя, так я встал к пушке и сжег три БТР. А вот классический пехотный десант на танках, это чисто красноармейское изобретение. Пехоту немецкую, на броне, во время атаки, я крайне редко видел. Это почти стопроцентная гибель. Мой младший брат Аркадий, воевал командиром танкодесантной роты, несколько раз ранен, и успел заслужить два ордена, пока его не комиссовали по инвалидности, после очередного тяжелого ранения. Так он мне после войны рассказывал, какие потери несли танкодесантные роты. Это трудно передать, хуже любой штрафной роты. А немцы берегли и людей и технику, это факт, и ничего тут не поделать. Это только у нас - «кровь людская - водица».

В бою трудно предугадать куда пойдет танк, многое зависит еще от мастерства механика-водителя, тем более мы не знали всех складок местности перед нами. Самый удобный момент, поймать немца в прицел, когда он остановился для проведения серии выстрелов с короткой остановки. Главное подпустить танки поближе, как мы говорили на расстояние «пистолетного выстрела», тогда есть шанс выжить. А «тигры» надо бить сразу из нескольких орудий с расстояния 100-150 метров. Последний бой против атакующих немецких танков был в начале марта 1945 года. Они нарвались на три полка ИПТАП собранных вместе, так что им не повезло, а мы вышли из этого боя с малыми потерями. К апрелю сорок пятого нас перебросили в Чехословакию. Там немцы, закапывали «тигры» в землю. С двумя такими огневыми точками моя батарея столкнулась в горах. Пехоту из дивизии ВДВ, «власовцы» прижали к отвесным скалам и орали им - «Десантники-комсомольцы, ваш последний прыжок!». Мы появились вовремя развернули орудия и выручили пехоту. Вместе с пехотинцами, пошли дальше, перемещая орудия «на руках» с их помощью, и нарвались на эти «тигры»- ДОТы, вкопанные в землю на высоте. Нас от верной гибели спас авианаводчик, приданный полку и находившийся в этот момент с моей батареей. Он вызвал штурмовики ИЛ-2, и они, расчистили нам дорогу. А иначе, я бы с вами сейчас не разговаривал...

Ну а всего в 640-м ИПТАПе, моя батарея, с мая 1944 года до марта 1945 года, уничтожила 15 немецких танков и самоходок. Это неплохой показатель.

Г.К. Потери в ИПТАПах были весьма большими. Насколько велики были шансы выжить у артиллеристов ПТА?

М. Ч. - Наши потери были самыми большими среди артиллеристов. В пехоте погибало людей гораздо больше. Мой товарищ, служил в дивизии, в которой после Керченского десанта, в полках, не считая штабов, оставалось 37 человек. В нашем ИПТАПе было четыре раза такое положение, что все оставшиеся пушки сводили в одну батарею, продолжая выполнять задачу, до последнего человека и орудия. От Тарнополя до Эльбы, в батареее осталось всего несколько «ветеранов», помню их пофамильно : старшина Лисица, сержанты и рядовые- Иванов, Ткачук, Искандеров, Борисов, Авдеев, Нестеренко, Лебедев, Зиберов. Помню своих командиров огневых взводов Репина и Уланова, но они пришли на батарею, уже после перехода польско-германской границы. Но вообще : выжить в истребительно-противотанковом полку после трех боев с танками - считалось редчайшим явлением. Мы это понимали, и старались отдать свои жизни подороже, и успеть уничтожить немецкие танки.

Г.К. Были ли какие-то особые приметы и суеверия на фронте у «иптаповцев»?.

М. Ч. - Особых примет я уже не помню. Как и в пехоте, считалось, что нельзя брать у своих погибших никаких предметов. Даже когда сапоги с убитого кто снял, считалось, что его судьбу на себя примерил. Классическое суеверие -13-ое число.

А вот насчет предчувствий... Если человек, вдруг «в себе» замкнулся, ходит хмурый, ни с кем не разговаривает -верный признак, что его скоро убьют. Или наоборот, вдруг кто-то начинает смеяться без повода - тоже, - «звоночек»!. Многие чувствовали приближение смерти. От судьбы не уйдешь... Тем более в ИПТАПе.

Г.К. Какое было отношение к пленным и к немецкому населению?

М. Ч. - Вопрос про пленных сложный. Танкистов немецких живыми не брали. На траки гусениц немецкого танка посмотришь, а там мясо твоих товарищей, все кровью русской залито... Стреляли танкистов, сразу, - когда они покидали горящие машины, не давая убежать к своим, или, поднять руки и сдаться в плен. Немцы кстати поступали аналогично. А пленных пехотинцев никто у нас не трогал. Их жизнь была в руках нашей пехоты, а там, как сложиться.

Насчет местного населения. Я не помню, чтобы кто-то из солдат моей батареи, ограбил гражданского или изнасиловал немку. Народ у меня был сознательный.

А вот идеализировать и «лить слезки» по поводу гражданских «бедненьких» немцев я считаю лишним. Простой пример. В мае 1945 года, мы были недалеко от Праги. Рядом с нами расположилась гаубично-артиллерийская бригада РГК. , если я точно запомнил -98-ая бригада. Разговорился с евреем-лейтенантом из этой бригады и он поведал, что три недели тому назад, погиб в полном составе 3-й дивизион этой бригады. Большая группа отступавших немцев внезапно из леса вышлна позиции дивизиона, наши даже не успели занять оборону. С немцами шла толпа гражданских лиц, среди которых было много вооруженных подростков и женщин. И они, безжалостно добивали и расстреливали наших раненых солдат, из винтовок и дамских браунингов. Выжила одна телефонистка, получившая десять(!) пулевых ранений и разведчик дивизиона, успевший залезть на дерево и видевший оттуда всю эту страшную и кошмарную картину. Я думаю добавить тут нечего.

Г.К. Я знаю достоверно, что Вас представляли к званию Героя Советского Союза за бои на Сандомирском плацдарме. Это документально отражено в письме Черняка. Может причина того, что Вы не получили Героя - Ваша национальность?

Вообще, были ли какие-то конфликты на национальной почве?

М. Ч. - За Сандомир я получил орден Александра Невского и претензий за неполученное звание Героя ни к кому не имею. Тогда многим представленным к высшему отличию заменили «Звезду» на ордена. По поводу антисемитизма в армии- я с ним, к моему большому везению - не столкнулся. В нашей группе из 30 человек, вчерашних десятиклассников, ушедших в июне сорок первого в армию было 12 евреев, выжил из них - наверное только я один. Из русских ребят, в той группе, выжили только Женя Мухин и Вася Алексеев, воевавшие на гаубицах. Может еще кто-то уцелел, но просто не вернулся в Смоленск после войны и не подал весточки... В батарее «сорокапяток», кроме меня был еще еврей, командир орудия, его тяжело ранило в октябре сорок второго. В полку ИПТАП, в какой-то период, тремя батареями из пяти, командовали евреи. Одного вскоре убило, а другой - Гриша, был ранен в ноги и выбыл из полка. Вот, храню, как память его фотографию, присланную из госпиталя. Не помню я конфликтов на национальной почве и у себя в батарее. Мой ординарец был дагестанец, а самый смелый разведчик, один из трех моих солдат имевших по два ордена Славы, был башкир -Галиман Искандеров. Два наводчика были казахи. Но конечно же большинство солдат были славяне. И никто не оскорблял другого по национальному признаку. Мы воевали, а не копались в анкетах и предубеждениях.

Г.К. Расскажите, какой бой был для Вас самым тяжелым?

слева направо: Черномордик, комсорг полка Степневский, начштаба полка Попов

М. Ч. - Бой на Сандомирском плацдарме. Моя батарея переправилась первой вместе с пехотой через Вислу, в районе деревни ПюркуГ.К.Горн. Переправа прошла для нас удачно, батарея потеряла ранеными только трех солдат. Окопались, и сразу были атакованы немецкой пехотой. Отбили атаку и прошли еще на пару километров вперед, расширяя плацдарм. Через некоторое время послышался гул моторов. Из леска, на горе, осторожно выползли два танка. Они шли медленно переваливаясь на неровностях местности. Даю приказ - «Не стрелять!». Я сразу понял, что это разведка. Покрутившись некоторое время на приличном расстоянии от замаскированной батареи, эти бронированные «ящики» удалились. Спустя непродолжительное время появился «тигр», и зная о свое неуязвимости пошел прямо на батарею. И как только он подставил борт отдельно стоящему на фланге орудию, мы скинули маскировку с пушек, открыли огонь и - «тигр» был подбит. Сразу из леса выскочил другой танк, и, набирая скорость, ворвался на позицию флангового орудия, и стал кружиться на месте, перетирая своими гусеницами все : пушку, людей, ящики со снарядами. В тот же момент в лесу, на горе, взревели моторы, немцы готовились к атаке. Интуиция меня не подвела . На батарею шло тридцать танков. Я понимал, что с тремя оставшимися орудиями мне не устоять. и этот бой - мой последний. В лучшем случае сможем подбить несколько танков, прежде чем нас сметут огнем и мы ляжем под гусеницами этого железного вала. Немецкий огонь становился плотнее, кабельная связь была разорвана осколками во многих местах. И как всегда, по какому-то подлому, но постоянному стечению обстоятельств, осколки первых же немецких снарядов разбили рацию. Нужна была помощь и причем - немедленная. Немецкие танки остановились в 700-х метрах и что-то выжидали. У меня появился какой-то шанс. Посылаю на берег разведчика с письменным донесением, даже не зная, успеет ли он добраться до штаба полка вовремя. Главное, чтобы по дороге его не убило. Расчеты замерли у орудий, застыли в готовности открыть огонь. Восемь танков, во главе с «тигром», пошли на батарею. Подпустили их на триста метров и открыли огонь. На долю секунды «тигр» опередил нас и прямым попаданием был выбит расчет первого орудия. Находившийся на батарее капитан Рувим Долин кинулся к орудию, которое осталось без расчета и, один, открыл огонь по приблежающемуся танку. Его он подбил. Но, стреляя по второму танку, он промахнулся, и тут же был накрыт ответным выстрелом. Его подвиг не облегчил положения батареи. Пехота наша покинула окопы, «слиняла» одним словом. Огнем танков батарея была разгромлена. На мой окоп, где я находился со связистом, наехал немецкий танк и «проутюжил», засыпав нас землей. Нас, к счастью, быстро откопали батарейцы. Послышался гул самолетов, прилетели наши штурмовики. Самолеты заходили «в спину» к немецким танкам и бомбили их, и наши позиции заодно. Атака немцев была сорвана. Так батарея была спасена от полного уничтожения. Мы потеряли убитыми 12 человек, и у нас было 11 раненых, разбито три орудия. Батарея уничтожила пять немецких танков. Как потом выяснилось, посланный мною разведчик добрался до цели, и командир полка запросил у вышестоящего начальства поддержку авиации. Еще сутки мы держались на этих позициях. К нам прибилось человек двадцать пять пехотинцев, остатки разбитого батальона, занимавшего оборону в двух километрах южнее нас.

Похоронили на месте боя своих товарищей. Двое из них, Паничев и Ендрихин, были моими хорошими друзьями... Надо было отходить к своим. Послал разведку, и они вернувшись доложили - обнаружены четыре орудия, два из которых разбиты. Расчетов нет, но имеются снаряды. «Студеров» не было, пришлось орудия тащить на себе. Раненых тоже. Едва вышли из деревни, солкнулись с немцами, пытавшимися нас окружить. В бешеном темпе, словно не было усталости развернули орудия и заняли круговую оборону. Еле отбились...

И когда уже оторвались от немцев, в сумерках, нас вновь обстреляли. Крикнул бойцам -«Ложись!», по звуку автоматной стрельбы понял что бьют свои. Нацепил на какую-то палку кусок бинта и поднял над головой. Сдаемся мол. Огонь прекратился К нам вышел офицер с ПД в руках.

- «Кто такие?»-подозрительно глядя на нас, крикнул он.

-«Мы свои, из боя выходим».

- «Документы?!»... Проверив документы, он добавил -«Мы думали, что опять немцы прут. Только что две атаки отбили».

По рации, имевшейся у пехоты, связались со своими. К нам выслали машины. Погрузили на них раненых и снаряды, прицепили свое и два подобранных орудия, и вскоре прибыли к своим. Черняк, встретив меня прослезился.

-«Я уже тебя похоронил- сказал он - В штаб армии доложили, что одна батарея ведет бой в деревне. А когда вы замолчали, мы решили, что все, ваша песенка спета. Приказ на ваш отход мы послали. Но видно, связной не дошел до вас». Вывел я к своим 48 человек.