Чернуха Иван Данилович

Родился я в Ставропольском крае, станица Воровсколесская, Курсавский район. Станица была большая и богатая. Там недалеко три станицы: Суворовская, наша, Кочубеевская над горами, климат хороший и земля, и жили там богатые люди. Я там родился в 1913 году, это еще и не советская власть была. Там жили в основном казаки. Наша станица казачья была, даже хор был казачий. Почему-то у нас станица делилась на три участка: Поднизовка, Станица и Хохловка. Вот где Хохловка, там жили хохлы – украинцы, а где Станица, там все чисто русские. Я как раз жил на том участке, где хохлы были.

Мне в 22 году только 10 лет было, конечно, кое-чего хорошо помню – лез куда не надо. Жили мы так. В семье самая старшая сестра была Катя, потом Дуся, потом я, Егор и Танька.

Родители занимались в основном сельским хозяйством, землю пахали, тогда же техники не было, лошади и быки у нас были, вот и пахали, сеяли, так и копались все время, в том числе и я. Когда началась Гражданская война, отца забрали. Станица наша два раза переходила из рук в руки. Я тогда не все понимал, только понимал – красные и белые. Белые прошли и не взяли отца, там чисто казаки были – вооруженные, одетые красиво. Потом когда пришли красные, даже не в военной форме, а так в гражданской, кто в чем, вот они и забрали отца. Они дошли до Кубани, все белых нажимали, белые отходили в горы. Вместе с отцом на Кубани сосед был, потом он мне рассказывал: «Белые когда окружили нас, и не убивали, не рубили, а с кручи попхали в Кубань». Там отец погиб, и остались мы с матерью, копались дальше, жили и жили. Отец погиб еще даже 1920-го года не было, мне кажется.

Мать за меня держится: «Ты сынуля хозяин, давай-давай!» Лошадей, быков запрягаем – пашем, сеем. Причем, полно всего было, во двор зайдешь: и куры, и гуси, и черт знает кого только не было. Я даже потом думал: Зачем так перегружать было себя? Можно же норму иметь какую-то. Так и тянул я, в 1930-31 годах, что-то какой бардачок получился – началось раскулачивание. Это я не понимал, зачем? Богатые люди стали, а их начали раскулачивать.

- Скажите, когда вы в первые в жизни увидели деньги?

- Я поздно увидел. Когда мне 7-10 лет было, мы сельским хозяйством занимались, у нас денег не было. Мы же все свое имели: зерно, мука, молоко, коровы, овцы, на базар-то возили, продавали там, но я с деньгами дела не имел. Мать картошки наберет, масла – везет на базар продавать, а оттуда тащит то рубашку, то обувку, или инструмент. Узнал я, что такое деньги перед армией, у нас образовался колхоз. Я в него не пошел, а пошел работать на молотилку – паровик. Я ездил с этим паровиком по колхозам, обмолачивал хлеб. Скирды были - я барабан поставлю, обмолочу, потом на другой участок. Тогда уже начали платить и денюжки, и зерном давали. Мне тогда, наверное, уже лет 20 или 19 было. Вот денюжки я в руках тогда подержал.

Я дожил до 22 лет, оставил все и по призыву пошел в армию. В 32 году осенью меня призвали. Пришел в район, меня спросили: «Куда желаешь?» Я с лошадьми дело имел, говорю: «Я только в кавалерию пойду!» Назначили меня в кавалерию, на Украине в городе Бердичеве стояла кавалерийская дивизия, даже помню 3-я кавдивизия, а я попал в 16-й ее полк. В дивизии было три кавалерийских полка и во всех полках разные лошади. У нас все были белые и серые, в другом вороные, в третьем рыжие. Вот если полки построить в колонну по цвету видать где какой - интересно было.

Служил я в третьем эскадроне, первый взвод разведки, командир взвода был лейтенант Волков, такой хороший человек, так солдат жалел, хорошо обращался. Я у него был коноводом, и всегда с ним рядом находился. Так два года служили, и в 34 году осенью из нашей дивизии выделяли лучших солдат в Киев на состязания, и я попал. Мне все хорошо удавалось, легко было на лошади работать, шашкой хорошо рубил лозу. В Киеве на трибуне Ворошилов, Буденный, и Якир – командующий Киевским военным округом. Рядом с трибуной поставили лозу и вот мы на голопе рубили эту лозу направо-налево, да еще в конце из револьвера надо мишень побить. Отличники, у которых хорошо получилось рубить и выстрелить, построились, Ворошилов подходит к нам – поздравил и даже руки пожал. Мы себя так показали, молодцы. Вот так все хорошо прошло.

Приезжаем осенью домой, разъехались все по домам, кто был на соревнованиях. И вдруг через 1,5- 2 месяца объявляют нам: Якир, наш командир дивизии Мишук и даже командир полка Раппопорт – враги народа! Забрали их! Батюшки! Так это что же, нас солдат, враг учил что ли, что же мы врагу подчинялись, как же это так? Шум подняли. Там скандал такой был… Политработники были, успокаивали нас всех. И как забрали их, так мы и не слыхали куда они делись, и Раппопорт, и Мишук, и даже командир Киевского округа. Вот это я помню все. Вроде наш командир Раппопорт был такой хороший, строевой, выправочка. Всегда с солдатами обращался культурно, хорошо, умело. Потом прислали старенького человека, участника Гражданской войны, а мы смотрим: «Вроде тот был лучше».

- Как вы были обмундированы?

- Обмундирование хорошее было, военная форма, пилотки на лето, и острые шапки были. У кавалериста всегда шашка, карабинчик и лошадь – это все самые главные для нас в жизни! Расписался за лошадь и за ней ухаживал, она даже меня знала, иду а она отзывается, когда еще 10 шагов не дошел, а она уже танцует – знает, что я к ней иду. У меня был зимородок – серый конь хороший, хорошо лозы так брал. Есть лошадь хорошо работает, а другая почему-то плохо – как и люди.

Кончается служба, все увольняются, а мне командир взвода говорит: «Иван Данилович, ну вот ты придешь домой, ну что ты там будешь делать?» – «Что все делают – то и я буду делать» – «А ты вот останься на сверхсрочно – ты убедишься, что тебе будет лучше! Тебя оденут хорошо по форме, тебе будут платить зарплату и ты будешь с новыми солдатиками, которые придут, тоже работать, что и с тобой работали». Я и согласился и остался на сверхсрочно. 600 рублей платят. Солдатики приходили, а я с ними работал.

– Что тогда можно было купить?

- Тогда это было денег много, мы жили не нуждались. Курево да мыло-шило, только по мелочи покупали. Солдатики – что нам там надо было? Питались хорошо. Я помню у нас в полку продовольствие общее, а еще подсобное хозяйство было, там солдатики работали – там и свиньи, и телята, мяса полно было. В столовую придешь – так уж покушать, что хочешь! Даже иногда куски забираешь, не доешь и тащишь лошади своей. Кормили и одевали хорошо.

Я, наверное, и года не проработал, а тут вызывают: «Знаете что, давайте в училище? Там хорошо, вы получите образование, звание». Начали уговаривать. - «Только знаете что… как закончите, вы домой уже не попадете вы будете постоянно военным». Некоторые отказались, а я думал-думал: Уж раз уж так пошло – поеду, и пошел в училище.

Это в Краснодаре военное училище – артиллерийское. Закончил училище и по назначению попал в Сталинград. Тут была дивизия. Нас всего с училища четыре человечка сюда попало. Трое пошли в Красные казармы с солдатами работать, а меня почему-то пхнули в штаб дивизии в секретное делопроизводство. Он тогда располагался где сейчас Аллея героев, где трибуна сейчас, там раньше стоял 2-этажный царский жилой дом, и там штаб дивизии был, прямо в центре. Я при штабе дивизии в секретную часть попал. Батюшки! Двери железные, я в окошечко даю под расписочку секретное дело, потом принимаю, как в тюрьму попал! Мои друзья заканчивают службу в Красных казармах, приходят – меня ждут, а я сижу в 8 часов только закрываю делопроизводство, сдаю караулу, а потом выхожу. Так недоволен был такой работой.

Служу-служу, это было уже в 39 году, наверное. На Халкин-Голе события с японцами случились. В итоге наш Северо-Кавказский военный округ – это Ростов, тогда наша Сталинградская дивизия тоже туда входила. Набирают полк командиров: командир полка, три командира батальона, ротные, взводных офицеров набрали, загрузили нас и аж в Читу в Забайкальский военный округ, и я туда попал. В Читу приехали, а там уже солдаты есть, мы их приняли, кто взвод принял, кто роту, полк. Вооружили нас, погрузили и на границу в городишко один, дивизия целая там формировалась в тылу. Командиров набрали от нас, а солдаты там были уже. Мы только развернулись на границе, пошли в наступление против японцев, а они на третий день руки подняли и сдались! Мы еще и не делали ничего, пока окопались, пока разобрались, посмотрели на этих япошек, что в плен взяли…

Нас собрали и вернули в Читу, мы солдат этих сдали, разоружились, а сами остались в запасе. Отправили в станицу какую-то, и ждем дальше назначения. После этого я попадаю в Киевский военный округ. Там стояла дивизия, и я уже попал в артполк. Я при штабе артполка был во взводе разведки, там я стал командиром. Потом одесский округ свои войска передвинул в Молдавию, Западную Украину, а мы отсюда перешли на их место, и наша дивизия перебралась в г. Николаев – это областной центр Украины, который входил в состав уже Одесского военного округа. Вот там, в Николаеве для меня и началась война.

- Перед войной какая была ситуация, ждали нападения?

- Как-то даже нормально мы не занимались. Все пахло войной, чувствовали мы, и политики нам каждый день объясняли, что там готовится, что Германия Финляндию заняла, ввела свои войска. Но переход с одного места на другое, тут уже целая проблема. Пока расположились в Николаеве, а потом выехали в лагерь – наш артполк организовал боевую стрельбу, надо же работать, готовится.

- Какие у вас орудия были?

- 122 мм гаубицы. Гаубичный артполк, пушечный еще был, всего два полка.

Что хорошо помню – как началась война – наш одесский округ превратился в 9-ю армию, развернул боевые действия, а мы тоже мобилизовались и через Одессу перешли, на станцию Раздельное, собирались или в Молдавию или в Западную Украину. На какой-то станции, всю дивизию нашу остановили, долго что-то мы стояли, нас погрузили и подбросили под Киев, тогда еще за 100 км где-то противник был. Мы там развернулись хорошо, целая дивизия, полный состав, все вооружены, обеспечены всем. Немцы скоро поднялись и пошли в наступление. Мы впервые как столкнулись с ними и уже до конца дрались! И они нас, и мы их переполовинили точно. Преимущество, конечно, их было очень большое, особенно в танках. У нас в дивизии их 10, а у них в полсотни танков… и прям идут один за одним, душат! Но мы там их долго задержали, они долго разбирались, окопались. Мы заняли вторую полосу, отступили, правда, у нас уже потери были очень большие.

- Вы так и были во взводе разведки?

- Да, так я разведчиком и был. В артполку есть НП – наблюдательный пункт, КП – командный пункт и ОП – огневые позиции. Все в разных местах. НП – это я - командир взвода разведки, мои радисты, связисты тут, командир полка. Мы сидим и смотрим за противником – где он и что делает, наносим на карту, сообщаем в штаб полка, а штаб наносит у себя и сообщает в дивизию. Это у взвода разведки была задача такая.

- Первый бой – какие впечатления были?

- Самый первый бой под Киевом – это был страшный бой! Во-первых, превосходство немца и в авиации, и в танках. Мы тоже сильные были и крепкие, и настроены до смерти воевать. Когда мы заняли двухпозиционную оборону, и он поднялся…немец хитрый: он перед началом наступления поднял в воздух с полсотни самолетов и прямо по переднему краю нашему пробомбил, 50 самолетов по 3-4 бомбы сбросили – перемолотили наш передний край. Не успели очухаться, как танки их идут! И тут танки накрывают нас и месят. Это мы испытали в первом бою. Если бы равные были силы, так мы бы дрались, но когда нас придавили авиацией, да потом танки придушили, то тут уже… кто жив – выскочили и на вторую позицию побежали. Не знаем, сколько было там убитых, раненых, а были наверное, и такие кто поднял руки…

Половина нас осталась и говорим: «Вот это дааа! Вот это немец умный!» Так обидно было! Потом вторую позицию когда заняли, уже знаем его хитрость, так мы боевые порядки завели, чтоб пореже – чтоб не кучей – всех за один раз пробомбил и кончил. Начали уже учиться, чтоб меньше потерь было. А тогда мы Киев им так и не сдали и держали еще, а один раз двинулись вперед, но потом отступили.

Немец правее нас обогнал, и левее, и в сентябре окружил. Такое большое кольцо. Начали наступать и с другой стороны. Батюшки! Вот тут мы тоже думали, что же делать-то. В кольце воевали, но мы с той позиции перебрались, артиллерию, поставили на прямую наводку, а они идут и мы прям открыто бьем, а сколько можно? Десять дней подрались – ни одного боеприпаса не осталось, да и продовольствия тоже. А куда же нам деваться? Солдаты уже начинают теряться. Стрелять нечем. Как же так? Танк идет, а стрелять нечем.

Потом получили приказ: «Уничтожить материальную часть и прорываться к своим, как кто может». Вот тут и пошла такая страшная картина. В нашем полку три дивизиона. В каждом дивизионе сами все уничтожали. Штаб полка, мы взвод разведки и полно еще всяких начальников: полка, медицины, связи, артснабжения, группа большая человек 30. Мы дождались ночи, решили, что попробуем прорываться. Ночью ползем, вплотную подошли к переднему краю, а они как обнаружили, да как ракеты повесили, осветили нас и как начали лупить по нам минометным огнем, из пулеметов, лупят так, что ничего не слышно. Мы назад и откатились. А кто, сколько, сколько ранило и погибло – никто ничего не знает. Нас четверо откатились, мы сразу в камыш, и из под огня вправо двинулись, они же поняли, что мы отступили и будут огонь переносить, и так мы выскочили так из-под огня.

- Чем были вооружены тогда?

- Пистолет, карабин, больше ничего у меня не было. Да и патрончиков нету, мы ж тогда тоже стреляли. В самом патроннике 5 патронов да в коробочке еще с десяток вот и всё! Плохо с этим было. Просидели мы день, как из-под огня вышли, слушали – там огонь еще долго тарахтел. Наверное, многие тогда сдались, а там все начальство полка было.

Остались: я, пропагандист полка, младший лейтенант секретного отдела и помощник начальника штаба по учету кадров. Дотемна досидели, потом еще дальше вправо продвинулись и попали как раз в какой-то хуторок, длинный, и там к реке огороды, конопли большие – туда залезли и смотрим. А там одна бабушка по огороду ходит, мы ее пригласили: «Бабушка, тут немцы есть?» - «Нет, деточки, тут нету, а там на перекрестке танки стоят». – «А были?» – «Нет, тут не было!» Мы ночи дождались, прям через этот хутор пробежали, через дворы и вышли в поле. Мы думаем, что мы из окружения вышли. А мы и сами не знаем, так это или нет? За ночь продрапали километров пятьдесят. На день останавливались, окапывались, чтоб нас никто не видел, и мы никого. Потом еще одну ночь прошли.

Вдруг эти два человека – украинцы – говорят: «А куда нам идти, там уже Москва взята, а мы чего туда пойдем?» И ушли они домой. Мы вдвоем с Парамоновым остались, а он уже пожилой был, капитан, пропагандист полка. Ночь пробираемся с ним вдвоем, а день посидим. Одну ночь идем, и слышим - канонада, и справа, и слева. Значит, справа у нас Харьков, а слева Курск, а мы между городами. Определяем по компасу, я веду. Дошли мы так до Северского Донца, там какой-то длинный хуторок, пришли, там дедушка ходит: «Деда, тут немцы есть?» – «Нет, тут нема, вон там в Харькове что делается! Воюют!» – «Ну, ты переправь нас?» Он начал искать корыто, чтоб переправить нас двоих. Переправились, на опушку леса вышли и стоим. Едет солдат верхом на лошади, а другая идет рядом. Мы остановили его: «Куда ты идешь?» – «Да лошадей напоить».

Он нам сказал, что недалеко наша оборона, мы сразу и пошли к ним. Нас там встретили, взяли, привели в штаб полка, допросили от и до: откуда, где воевали и в какой дивизии были. Потом в штаб дивизии передали, нас там под оружием водили, повели солдатики нас вооруженные, а мы так и шли. Потом из дивизии в штаб армии. 21-я армия находилась в Новом Осколе. Нас сдали в штаб армии, я так понял, что контрразведчики нас взяли, разделили, дали по листу чистой бумаги: «Садись ты тут, а ты тут и пишите все от и до, где, что, как». Проверка в общем. Мы сели, я говорю: «Парамонов, давай тогда все уже писать. Все подробно, как было, тут нам обманывать нечего, тут дело такое». После этого, как нас с ним развели, больше я с ним не виделся. Он политработник, он по своей линии пошел, а я как строевой офицер. Петр Парамонов его звали, пожилой уже человек.

На сборный пункт пришел. Штаб в Новом Осколе был, а сборный пункт в станице Алексеевской Воронежской области. Сборный пункт был большой. Уже сам иду, меня со штаба армии уже не провожали. Пришел – тут встречают назначенные люди, один встречает артиллеристов, второй танкистов, третий пехотинцев. Кто выходит из окружения – каждый своих встречает. И тут меня встречает наш начальник штаба. Ух ты, едри ж твою мать! Мы аж плакали с ним, и потом долго разговаривали.

Оказывается когда в первый раз мы прорывались, нас обстреляли, он с тремя еще людьми отступил влево, а мы вправо. Вот так мы и разошлись. Он немножко вперед пришел, тоже и в штабе армии был, и на сборный пункт его назначили собирать артиллеристов. Вот мы сидели, рассказывали, как и что – от и до прошли всю, наверное, свою службу. С фронтов поступает заявление: такие-то офицеры требуются, а только он посмотрел, а там в штаб дивизии требуется артиллерист. Он мне и говорит: «Вот уже и требуется» - «А где она?» – «А она обороняет город Волчанск Харьковской области, а Шибекино – это Курской области, и там дивизия заняла оборону на Северном Донце».

Я пришел в эту дивизию, попал в артполк, представился, рассказал кое-чего о себе. Командир полка начальнику штаба: «Ну давайте оформляйте!» Писаришки открыли журнал и записывают меня от и до: и где родился, и служил и т.д. А потом и говорят: «А у нас тут с этой дивизии и полка есть уже человек!» – «Как есть? Кто?» – «Пипкин» – «Пипкин, это ж наш командир батареи!» Я тогда к комполка, говорю: «Товарищ полковник, рассказывают, что с нашего полка есть тут человек. Разрешите с ним повстречаться!?» Он разрешил. Дивизионы и батареи далеко друг от друга расположены, и я побежал туда, чтоб увидеть командира 6-й батареи. Встретились. Батюшки! Он вышел с тремя солдатами, со всей батареи. Только в другом месте, далеко южнее, и раньше он вышел, раз попал в дивизию.

Мы с ним просидели, проговорили почти всю ночь. Я так и оформился, начал работать так же, как и там – командир взвода разведки в артполку. Частенько офицеры вопросики задавали. Эта дивизия стояла в Армении и до этого еще не воевала. Заняла эту оборону впервые, и им интересно было. А я начал аж за Киевом, уже прошел большой путь. И вот они спрашивали: как и что, как же так, что дивизии нет, а я есть!? Ну а это очень сложно объяснить, как же так получилось. Рассказывал как было, так и говорил – им интересно было послушать - как страшно воевать с сильным противником.

В этой дивизии я простоял всю зиму, пришел туда 3 декабря и всю зиму стояли, а весной 42 года, когда Паулюс собрался, и весной начал прорываться через эту дивизию. Конечно, он с превосходством был, прорвал…

Оборонялись мы, отступали, с боями дошли до Сталинграда, немцы подошли. Конечно, рядовым мало что заметно было, что наши тут организовывают прорыв. Мы по левому берегу Дона обороняемся, а по правому немцы наступали. В этой армянской дивизии даже тяжелая артиллерия была на конной тяге, эту гаубицу тянут шесть лошадей, в поле, зима, так трудно было.

Гаубицу надо перетянуть с место на место, а лошадей кормить нечем, зима, снег кругом. Расчет сам пихает эти гаубицы. Вдруг раз – подкатили студебекеров, под каждую гаубицу студебекер. Он гаубицу тащит, расчет семь человек садится, боеприпасов комплект и по бездорожью жмет. Как же солдаты рады были! Когда артиллерия механизированная и переход несложный: подцепили, отскочили на 12 км, развернулись, и как дали огня! И тут же уехали. Там бомбят, где мы были, а нас уже нет.

Нас посадили на технику. Потом уже смотрим – появились танки – это впервые появилась танковая армия, перед тем как идти в наступление. Значит, нас технически обеспечили.

Представитель у нас был в 21-ой армии – командующий артиллерией всех вооруженных сил генерал Воронов. 19 ноября мы как дали по переднему краю, целый час артподготовки, перемесили все! Пехота встала и пошла, никакого сопротивления, прорвались немного, на 50 км, тут уже Паулюс подбросил навстречу нам войска, но уже мало сил. В общем, мы их стоптали. С юга 20-го ноября пошли, и под Калачем сомкнули кольцо.

От Калача левей, станица есть большая, там был немецкий госпиталь, раненые там лежали. И мы как раз гаубицы тащили через станицу. В этой станице мертвых немцев в госпитале было очень много. Наложили скирду из трупов, с домов вытаскивали и ложили-ложили мертвых немцев. Наложили такую кучу! Взяли все облили бензином, подожгли и все сгорело. Там не сотня, а больше людей было в одной станице. Вот это было очень плохо. Я тогда подумал: Мы когда отходили, наверное, и у нас так было.

Потом Гитлер еще сил подбросил помощь Паулюсу от Котельниково. Но наши это знали, тут кольцо замкнули хорошо и сказали: «Паулюс никуда не денется! Сдохнет, а не выйдет!» Половину сил бросили на Манштейна. И потом когда с ним закончили, тогда опять пошли в наступление сужать кольцо.

Подошли к оборонительной полосе, а наши сталинградцы до войны кругом Сталинграда оборонительные обводы делали. Эти оборонительные рубежи немцы заняли, а мы их…так обидно было. Даже моя жена там работала, и их пришлось потом разбивать. Гаубицы ставили на прямую наводку. Немцы окопались уже хорошо. Долго оборонялись, так трудно было, но все же не хватило у них сил.

Они стали подымать руки, а некоторые стали убегать. Оборону прорвали, и все они в город отступили. Наша дивизия как из Городища вышла и уже нам Мамаев Курган видать. На Красном Октябре поселок, и наши солдаты соединились с солдатами 62-й армии. Подняли руки немцы. Мы с командиром полка – разведка и радисты – движемся, за пехотой сразу, и видим все. Как начали кричать и стрелять наши солдаты, даже немцы кричали тогда: «Гитлер капут!» С час, наверное, в этом поселке Красного октября братались.

Потом уже разошлись, разобрались, нам дали три дня, чтоб помыться, побриться, переодеться. И нас тут сразу погрузили – и на Курск. А там тоже столчок был хороший! Мы только до Курска доехали, разгрузились, а тут стрельба со стороны Белгорода. Он там много танков бросил в бой…

Наша 21-я армия за Сталинград стала 6-я гвардейская, а 62-я стала 8-я гвардейская. Так там крепко дюже подрались! Танков много было на Курской дуге. Уж дожились до того, что приказали нам: «Наступать не надо! Потери большие. Надо окопаться и на месте уничтожать все танки». Окопались мы, и били-били прямой наводкой. Пока перебили все танки, поле все в технике горит. Потом в наступление наша 6-я гвардейская и аж до Полтавы дошла. Потом ее вывели отдохнуть. Вот так закончились самые трудные бои: и оборонительные, и наступательные.

Потом уже когда организовались 10 фронтов, тут уже нам легче было. Мы тут уже умели воевать, знали противника и знали, что он уже переполовинен, технически уже такой не будет, как был. Пошли все смелей и смелей.

После того, как мы отдохнули, пошли в наступление и дошли до Молдавии. И в Кишиневе были две армии румынские, как и под Сталинградом. В Кишиневе мы румын окружили, и они там подняли руки и давай кричать: «Гитлер капут! Мы с вами будем воевать против Гитлера!» Так напрашивались они. Правительство договорилось, и румыны организовались и пошли воевать против Гитлера. Румынию мы прошли уже без боев, они сдались, в Югославии мы не воевали, а уже когда в Венгрию пришли – там толчок сильный был. Мадьяры сами воевали, они не хотели русских.

Брали мы Будапешт, у меня за него тоже награды, и за Курскую дугу. Окружили Будапешт, начали сужаться, а он как танки подбросил и нас там окружил. Вену мы брали легко, в Вене не сопротивлялись. Через Вену мы за ними уже гнались. Они отступали, а мы за ними шли развернутым фронтом, и так до западной границы Австрии дошли и там встретились с американцами. Эти немцы, которые убегали, они полностью перешли и сдались американцам: они их и не били, забрали и все. 2 мая тут закончилась война. Уже все отмечали и праздновали, 9 мая везде закончили. Настолько были рады! Сам себе думаю: как мы могли победить, такая слабенькая, бедная Россия была, и такую силу победила европейскую!? И сейчас даже не верится.

Война кончилась. Там нас рассортировали в Австрии две дивизии только остались, и одна в Венгрии – называлась ЦГВ – центральная группа войск. Они там еще после войны оставались, и я тоже еще 6 лет служил в ЦГВ, в той же дивизии, и жил в самой Вене. Жил там с женой, ее забрал сразу, жена там работала. Там офицеров меняли: у кого дома семья, им замену присылали. Ну а я раз с женой – то 6 лет жил. Только в 51 году переехал с Австрии в Молдавию. А на мое место приехал человек с Молдавии, тоже с артполка, капитан. Пришел, посмотрел, я его познакомил с людьми. Ой, - говорит, - Данилович, у нас там такого не будет! Тут везде порядочек, хорошо, а там нет!

Мы с женой приехали. Пришел к комполка и говорю: «Жилья у меня нет!» - «Бери три дня и ищи себе квартиру, а потом выходи на работу». Мы по Молдавии походили, нашли маленькую квартирку, а в Австрии я занимал хоромы ой-ой-ой!

- Вы с супругой на войне познакомились?

- Когда я с училища приехал в Сталинград, я познакомился, и так почти мы сошлись с ней. Но меня оторвали на Халкин-Гол, я ей говорю: «Вот видишь, ты вышла замуж, а военные люди никогда на одном месте не бывают». Когда я вернулся оттуда, назначение получил уже на Украину, я ей сразу письмо. Назначение получил, телеграмму дал – я встречаю тебя. Она сразу приехала, как только я приехал в Керменчук. Потом жили с ней там, жили и в Николаеве. Как только война началась – меня на формировку и пошел на фронт, а она доченьку забрала и драпать сюда домой, в Сталинград. На Украине под бомбежку попала, она шла домой с Одессы до Днепропетровска, а в нем бомбежка была, и дочь погибла там. Она добралась до Харькова, а там на Сталинград. Сюда пришла, и тетка мне пишет: «Она ни жива не мертва пришла, без дочки, такая страшная, растерянная». Да еще на оборонительные работы забрали. Война кончилась, я сюда сразу приехал в первый отпуск, ее забрал и за границей мы жили вдвоем.

Как только стали немцы к Сталинграду подходить, она сразу эвакуировалась в Саратов, а оттуда в Пугачев. Рассказывала как тылы работали в войну. В Пугачеве был большой мельзавод, ее как жену командира, сразу взяли на работу. А работали там так. В Пугачеве она на квартиру и не заглядывала, а она там два года жила. На заводе жили день и ночь. Вагоны подают: 2-ой украинский, 3-ий украинский, а они готовят ящики, загружают вагоны. На мельзаводе и зерно мололи, и хлеб пекли. Всю ночь! Некогда ни спать, ничего… так постоишь, вздремнешь, а тут кричат: «Давай, давай!»

Вот я не знаю, как на Сталина обижаются… Он такую армию имел и как оставить ее без питания? И без оружия? На это он не имел права. Так он на тылы жал, чтоб они и боеприпасами снабжали и кормили, и одевали. Армия, раз ее организовали, она должна быть и одета, и накормлена, и вооружена. Я на него не обижаюсь. Хотя некоторые и говорят, что Сталин такую армию погубил, людей, а я думаю: Сукин ты кот! Ты ж и духом не видал, кто бил: Сталин или Гитлер! Я глазами видел, как Гитлер наших людей танками месил и авиацией. А вдруг говорят: Сталин бил! Как это можно понимать?

Мы же хорошо знаем, когда Жуков предлагал правительству, чтоб сократить потери, надо Киев сдать, он сказал, а там ЦК: «Ой, что ты! Киев сдавать!» Потом когда окружили Киев да все уничтожили, тогда они подумали: Конечно, Жуков был прав! А Сталин тогда промолчал. Жуков, говорит, Киев оставим – мы силы сохраним, оттянем. А те кричат: «Как это Киев ты сдашь, что ты думаешь! Ты предатель!» Это в правительстве был разговор. Я вот так думаю: Кто там прав был? Надо было сдать Киев – мы бы силы сохранили! Две армии там было. Мы бы их сохранили.

- Выходя из окружения под Киевом, и отступая к Сталинграду надежду не теряли?

- В голову лезла такая мысль: Как же так? Что же получается? Да неужели нам конец? А под Сталинградом же нас стали на технику сажать, танки появились, тут уже пошли другие мысли: Нет! У нас еще силы есть! Раз хватило сил прорвать, значит, мы победим! Тут уже пошла уверенность: да, действительно, значит мы еще сильные.

- Как вы на фронте были обмундированы?

- Первый год, конечно, плоховато было. Как зима пришла, а мы-то одеты в летнее. Шинелька – она не спасала. А когда уже начался 42 год, – на нас и полушубки надели, ушанки, валенки дали, мы уже ходим по полю, в землянках, холода не боимся! Одеты хорошо солдаты были. Вот под Сталинградом зима была сильная.

- НП как готовился?

- Как занимаем оборону. Вот стрелковая дивизия, в ней 3 стрелковых полка, 2 стрелковых полка переднюю линию занимают – это 6 км – они окапываются, и запасные окопчики тоже копают. Мы НП должны расположить так, чтоб видеть противника, видеть что впереди пехоты: пехота или танки. Мы подбираем место, чтоб находилось повыше, мы вправо влево передвигаемся сзади пехоты. Тут у нас трубы, бинокли, разведчики, аппаратура есть вся наблюдательная. Окапывались, замаскировались, чтоб нас только не видели. Если нас противник увидит, то расстреляет прямой наводкой. Но мы в землю залезем, а потом уже прибор устанавливаем и наблюдаем. Видим идет колонна пехоты, что они делают, и сразу на карту наносим и докладываем в штаб дивизии, и те себе на карту, и уже знают что тут что-то готовиться. Мы знаем, где их огневая позиция, хотя они тоже закапываются. Вот это работа НП – все видеть, знать где противник, и что он делает. И все о нем сообщать.

- А ваши обязанности?

- На карту данные наношу, и сразу докладываю, оно идет в штаб полка, в штаб армии и так вот…

- Огонь вы корректировали?

- Мы же докладываем, где противник, но и командиры дивизионов тоже смотрят. И если они не видят то, что я вижу на НП, то он стреляет по моим данным. По команде командира полка: «Открыть огонь!» Командир дивизиона ориентируется по карте. У нас же закрытые позиции, тяжелая артиллерия всегда сзади и не все видит. Он командует по карте – намечает точки, где противник, где огневые, прицел и дальность такие-то, огонь! Снаряд разорвался, а он видит где надо: правее, левее или дальше, он ориентируется сразу, чтоб следующий в цель попал. Вот такой огонь в артиллерии. А мы им докладывали где противник. Они не всегда видят то, что мы видим, а мы тоже не всегда видим, что он видит – у него тоже НП есть. Это очень было организованно хорошо.

- Прямой наводкой часто гаубицы стреляли?

- Часто! Особенно под Сталинградом. Когда они заняли наши оборонительные рубежи, а мы наступали на город. Пушки-то всегда прямой наводкой, а гаубицы обычно закрытые. Прямой наводкой так били, что ДЗОТы ворочались, иногда подходим, а они там засыпанные и подохли уже, а иногда убегали.

- Когда первого немца пленного увидели, какое было впечатление?

- Первого немца я в Киеве увидел. Как только наступление первое было, они нас перемесили всех, порвали, но и немцы нам попали в руки. Ну а что с ним тогда говорить… немцы сильнее, они наступают, мы больше потеряли чем они. Ну и о чем же с ним разговаривать? Я спрашиваю: «Ты откуда?» Он говорит: «Я не понимаю». – «Отец, мать есть?» – «Есть» – «Кто они?»... Вот так поспрашивали и забирают его и отправляют дальше. А с переводчиком не разговаривал с ними. Они себя вели нахально. Тут под Сталинградом только почувствовали нашу силу, и здесь уже они все кричали: «Гитлер капут!» И больше ничего не говорили.

- Немецких союзников вы видели?

- Конечно видел. Мы в Кишиневе румын окружили, и потом их спрашивали, почему с немцем они прошли против нас – «Мы не знаем» - солдаты ничего не знали.

- Как с гигиеной было на фронте?

- Трудно было, особенно в зимнее время, да еще оборонительные работы где-то в полевых условиях. Если оборона на окраине деревни, так тут хоть как-то проберешься в комнатку и помоешься ночью. А когда в поле – так что ж там… Еду там же нам не готовят, а привозят ночью в поле. Два солдата с баками на спине тащат нам и ужин и обед и завтрак. По котелку налили, похлебали, чай попили… Да еще глянешь – на НП радистки сидят девушки – ну, просто обидно… Солдаты так хоть управляются, а женщина же – женщина! Смотришь и обидно делается.

- Что по поводу ППЖ думаете?

- При мне всегда радистки были на НП, и всегда станция на ней. Мы с ними дела не имели. Позвони туда-то, она звонит, докладывает, дает трубку и мы разговариваем, а больше ничего, никаких!

У нас был командир полка – полковник Хорин, у него при штабе полка санитарка, а она с ним как жена жила. Она в штабе полка находится, а ночью ползет на НП. Пришла к комполка, я ж не пойду спрашивать, что там комполка делает. Потом она уходит, он имел дело с чужой женщиной. Я этого не имел и даже не мог помыслить – как я радистку отниму от ее дела, она не будет выполнять свои обязанности. Я не хотел этого и все! Он долго имел дела с этой санитаркой, а потом еще и с другой. Он любил это дело. Но как командир был молодец, умница, очень хороший, грамотный.

- То есть, вы в войну верность супруге сохранили?

- Хочешь верь, хочешь нет.

- С кем вы дружили, общались?

- Да все начальники и дружили. Все хорошо было. Я командир взвода, он старше меня – начальник штаба, командир комендантского взвода, командир связи, все тут друзья. Как встретимся в штабе полка, тут разговоров не початый край!

- Личное оружие приходилось применять?

- Такого близкого боя не помню. Хорошо помню Киевскую оборону, вплотную так не было. Если пробомбили и все, кого уж тут стрелять? А какая ж стрельба, когда танки идут всплошную и месят все. Кого тут стрелять? Не было такого случая.

- Со своего НП вы не видели ненужных атак, неоправданных потерь пехоты?

- Нет. Никогда не видел такого. Там, где мы отходили, там совсем другое, мы обороняли рубежи и отходили. Такого не было, что: «Мы будем отходить, а ты стой – хай тебя немцы убьют!» Отходить значит, всем отходить, нам дороги все силы были. А когда наступали и по Украине, и в Венгрии, и в Австрии, там нигде такого не было.

- Какой самый страшный момент?

- Самое страшное это был Киев. Когда окружили, если б глянуть, что там делалось. Все готовились оставлять Киев, граждане хотели эвакуироваться, все поднято было, все из города вышли – и тут вдруг окружили. Помешалось все. Народ-то кричит и не знает, что делать! Глянешь и страшно делается.

- На войне надеялись выжить?

- Да уверенность вроде была. Что ж, дивизия, полк, артиллеристы, пушки, бить-то есть чем – знаешь что гаубица может дел наделать. Превосходство тоже большую роль играет, а другого ничего не придумали. Решили обороняться, воевать, не сдаваться же! Некоторые думали, что надо было сдаться Гитлеру – я не согласен. Уж как бы не было, а драться – так драться до последнего, что будет то и будет. Вот такая мысль была.

- Из офицеров полка никто в штрафные подразделения не попадал?

- Когда мы стояли на Северском Донце в 41-42 году, там у нас были такие… их считали предателями. А что он за предатель? Командир роты разговаривали с немцами, а какую он связь мог заиметь? Там была такая оборона, что солдаты наши перекрикивались с немцами, разговаривали.

Я помню под Сталинградом, немцы подбрасывали самолетами боеприпасы, питание для окруженных. Летят самолеты, а наши как откроют сплошной огонь, они бросают корыта большие, и они падают на нашей территории. Наши хватают, тут боеприпасы, а там шоколадки, солдат хватает и кричит: «Фриц, вот твой шоколадик! Иди я тебе отдам!» Наш солдат в войну 100 граммов получал, а немец шоколадку.

Офицерам 100 грамм полагалось, но я не пил. Я помню, Сталинградская битва 2 февраля закончилась, а у меня 22 февраля день рождения - 30 лет исполнилось. Мы ехали со Сталинграда на Курск, отмечали мои 30 лет, фляга с водкой, офицеры говорят: «Давай отметим юбилей!» Выпивал тогда, а принесут 100 граммов, я не пил. Выпить - надо закусить. Я вообще не люблю пить, и сейчас соберутся, сто грамм проглочу иной раз. Не знаю, что я водку не люблю.

- Как население встречало на освобожденных территориях?

- В Румынии хорошо встречали: приветствовали, руки поднимали. Когда мы Румынию взяли, Кишинев окружили, тогда уже они подымали руки. Югославы тоже хорошо встречали, когда через Югославию шли. Мадьяры очень осторожные, противные, они нас не любят. А уж австрийцы – бит аше, ауфидерзейн, батюшки – готовы прямо все отдать! Что за люди такие! Вроде Европа должна быть одинаковая: Австрия и Венгрия соседи, но австрийки такие они культурные, приветливые, поклонистые, а мадьяры - нет! Эти не разговаривают, даже спросишь по делу – ляпнет что-нибудь и не разговаривает, а что они такие злые? Природа что ли там такая…нехорошие они.

- Эксцессов не было с мирным населением?

- Нет. Жили все нормально. Особенно когда я шесть лет в Австрии жил, мне так уж там понравилось: и культура, все так чистенько, все так уважительно, там от нас требовали, чтоб вели себя аккуратно. В Австрии офицеры жили по квартирам, а они же поесть, попить любят. А напился – хватает австрияка и душит его, а он жалуется. Двоих проводили в Россию. А что делать? Нельзя тут так себя вести! Раз люди культурные, хорошие, то и ты будь таким. В этом направлении особенно политики работали, вели замполиты разговор с нами, чтоб мы там были более культурными, вежливыми. Мы попали в чужое государство, попали сюда не по их воле, не по своей, а немцы нас заставили сюда прийти. Не было бы тут немца – нас бы не было и в Австрии. Мы мадьярам говорили: «Зачем вы сюда немцев пустили? Если б не пустили, мы бы к вам не пришли! Мы пришли не к вам, а пришли немца бить. Немец ведь пришел аж в Москву и в Сталинград!» А он этого не понимает…

- О Власове когда впервые услышали?

- Слыхал, да. Но это далеко от нас было, на Ленинградском фронте он сдался. Потом его в Чехословакии поймали. Сразу взяли, и отправили в Москву. Я думал, его там на месте расстреляют, а они в Москве с ним занимались… Ну как он мог? Он, значит, не уверен был или он не из Советской России был. Почему он хотел к Гитлеру прилепиться? Мне в голову это не лезет! Как этот человек, который жил в России, имел в руках русских солдат, воевал, и потом, значит сдался, да еще как сдался. Целую армию сдал. Одному сдаться, перебежать – это легче всего, но армию – это очень трудно.

А власовцев не встречал. Далеко они от нас были. Наш же южный фронт – 3-й украинский. Юг я хорошо знаю.

- Немецкие зверства видели?

- Нет. Я же в Германии не был. Вот мне хотелось всегда – сколько с Германией воевали, а закончили в Австрии. Хотелось раз с немцами воюем, так на немцев поглядеть что же это за люди.

Я в первый отпуск приехал в Сталинград за женой, а на Рабоче-Крестьянской моя тетка жила, и я приехал к ней. А у нее два немецких солдатика, тут же ничего не осталось – кругом разруха. Они возьмут два ведра и принесут с Волги воды. Она их за это покормит, по кусочку хлеба даст. Они такие милые, ласковые: «Тетя, тетя! Мы еще сделаем! Давай еще, тетя!» Я говорю: «Откуда вы?» Они ответили, что один с Берлина, а другой с пригорода Берлина. Спрашиваю: «Мать, отец есть?» – «Матери нет» – «А где ж отец?» – «Мы не знаем». Говорил я с ними, но что там они понимают, солдатики. Это те пленные, которые тут все восстанавливали. Тетенька их моя привечала, раз они так помогают и несут ей и дровишки, и водичку. Они такие довольные, радостные. Думаю: «Ну вот тебе и пожалуйста! Вот тебе и немцы – враги наши».

- Вы сами как относились к немцам?

- Если бы пришлось в войну, так я бы прямо в лоб стрелял, даже не разговаривал. Не терпел бы их! Вот когда соединились фронты в Сталинграде, солдаты кричат, стреляют вверх, и они тут же между нашими солдатами кричат: «Гитлер капут!» Поднимают руки. Да поздно ты сказал, что Гитлер капут, надо бы раньше.

- По ошибке по своим никогда не стреляли?

- Вот такого случая не вспомню. У нас жестокие бои были на Курской дуге, и под Сталинградом, в Будапеште, но такого у нас не было, чтобы по своим лупить.

- Вы встречались с союзниками?

- Встречались мы! Встретились, пообнимались, поприжали друг друга, поздравили с Днем Победы!

- Трофеи у вас были?

- Когда мы нажимали уже, конечно их оружие оставалось. Оставались убитые, но я их не касался, ими другие занимались. Мне не до них. Солдаты, конечно, обыскивали, шарили у убитых. Я разведчик, и мне нужно смотреть, что дальше пошло. Взяли в плен их, заняли оборону, а тут половина раненых, половина перебитых, есть и живые, я что с ними возиться что ли буду? Они мне не нужны. Тут есть солдаты, которые ими занимаются сразу, а я пошел дальше и своих солдат тяну дальше.

- Сколько во взводе человек было?

- Человек двадцать всего, и было даже до семи доходило – потери были, как пробомбят хорошо, кто-то ранен, кто-то убит. Было трудно. Связисты, радисты и разведчики. Разведчики - это аппаратура: стереотрубы, бинокли. Связисты – это проводная связь, и еще радиосвязь, женщины сидят. Это все было крайне нужно.

- Посылки посылали?

- Нет, я в войну не получал, и не посылал. Когда только уже за границей жил, в Австрии, мы посылали, и жена посылала. Мои сестренки жили бедно в войну, никто мне ничего не присылал. Моя станица была занята немцами.

- Из вашей семьи все пережили войну?

- Да все, только после войны все ушли. Я один остался.

- Номера дивизий помните?

- 16-я стрелковая дивизия, которая погибла, в нее входили два артполка и танковый. В той дивизии было шесть полков. Когда я пришел после окружения, попал в 80-ю, которая в Армении стояла, и вошла тоже в 21-ю армию, а 21-я армия как была в начале под Киевом, так и тут под Сталинградом. Только за Сталинград она стала 6-я гвардейская.

- Мехтяга после Сталинграда была все время на студебекерах?

- Да. Технику и студебекера получали. 122 мм гаубицы, когда воевали, поступали одни и те же. Уже после войны смотрим – уже что-то обновилось, другие стали. Но гаубицы были хорошие. Уж если один снарядик в цель попадет…

- Наблюдали попадание снаряда по танку?

- Попадали – сразу танк разбивается и горит. Броня лопалась. Вот пушки, хоть и прямой наводкой попадали, а он еще идет, а гаубица если трахнет снарядом, разваливается танк совсем.

- Как отмечали 9 мая 1945 года?

- У нас на 3-ем украинском закончили 2 мая. Мы там отмечали сами с собой. Сказали, что каждый дивизион собирался сам по себе, чтоб не собирались в одну кучу. Вот и отмечали. Стоим в поле, я свой взвод собрал, закуска была, харчей нам добавили, водка была. Поздравил всех солдатиков своих, а я как раз тогда был в руку ранен. В Вене, понимаешь, уже война почти кончилась, а мина как разорвалась метров в 8-ми от меня, и прямо рубанула в руку, и рука напухла. День Победы, а у меня рука распухла. Думал что не смогу поздравить солдат. Вышел поздравлять, посмотрел, чтоб они все провели как следует, а сам пошел лег, а терпения нет. Мой санитар снимет повязку, замотает и все, никакого лечения нет.

Потом меня в деревню одну повезли к австрийке. Я сел, она развязала и запричитала: «Почему так допустили, напухшая вся!» Села возле меня, поставила какую-то кружку и целый час, трет и трет и трет, и руку отпустило! Сделала мне перевязку, я приехал во взвод, а рука уже нормальная. Думаю: Ты смотри, как люди умеют лечить-то.

Под Киевом у меня тоже царапины были – в бок осколком попало, здорово был ранен, но все прошло.

- Какие у вас награды?

- Орден боевого Красного знамени, Отечественной войны, две Красные звезды, и медалей еще много: за Киев две, за Сталинград, Курскую дугу, Будапешт и Вену.

А награждали просто за участие. Кончилась Сталинградская битва, медали пришли, комполка собрал офицеров, вручил медали. Какая возможность представлялась на фронте, так и делали. Начал воевать лейтенантом, потом старший, а в конце войны капитан, а как война кончилась майор.

- Вам война снится?

- Такой страх часто снится! Черт знает что! Я даже не знаю. Иногда ляжешь… из конца в конец… даже ночи не хватает, чтоб с начала до конца передумать все, пройти что пришлось… Вот началась война в Николаеве. Батюшки! Хай такой, шум, мобилизация! Поднялись по тревоге, вооружились и встали. Мы начали солдат переодевать, одну одежду у всех сняли, другую получили, надели. Технику тоже. Боеприпасы. Работа день и ночь. Потом тронулись, и пошли… и шли… и шли…и шли…