Демченков Виктор Семенович

В.Д. Я родился в 1926 году в городе Вязьма Смоленской области. Семья наша считалась по тем временам небольшой и состояла из пяти человек: отца, матери, брата, сестры и меня. Мама наша не работала - была домохозяйкой. Отец трудился на строительстве оборонительных военных сооружений на острове Ханка в Финском заливе. Во время отпуска он к нам приезжал. Мать тоже иногда к нему туда наведывалась. Когда в июне 1941-го года началась война, ни для кого из нас это не стало неожиданностью. Накануне нападения Германии на СССР люди у нас стали поговаривать: «Вот-вот случится война...» Кроме того, перед этим немцы выбрасывали на нашу территорию своих диверсантов (в Подмосковье, в Вязьму, да и вообще на Смоленщину), которых мы ловили. Со временем обстановка стала ещё больше нагнетаться, разговоры ходили всякие, и из-за этого, конечно, стало трудно разбираться в том, где нам правду сообщают, а где ложь. Потом какие-то наши предсказательницы говорили, что очень скоро красные и белые петухи начнут бороться и что последние дойдут до Москвы, как это в своё время сделал Наполеон. И такие разговоры, между прочим, ходили постоянно. Помнится, когда уже наступила война, один наш сосед в Вязьм обмолвился другому своему приятелю о том, что немцы скоро дойдут до Москвы. Кто-то донес на него о том, что он ведет такие провокационные разговоры, и его после этого забрали и увезли в неизвестном направлении. Надо сказать, ежовщина (по имени наркома внутренних дел того периода Николая Ивановича Ежова) конца 30-х годов, когда людей забирали ни за что ни про что, я хорошо помню. Например, когда я учился в восьмом классе в Вязьме, у нас ни с того ни с сего «забрали» двух учителей. Мнения на этот счет высказывались разные. Одни говорили, что арестованные оказались самыми неблагонадёжными людьми, другие, наоборот, называли их самыми честными. Время 30-х годов, конечно, было очень тяжелое. Сталину, надо сказать, досталось тогда. Так что мы ждали этой войны, думали, что она вот-вот нагрянет. В последний месяц это особенно ощущалось.

О самом же нападении немцев я узнал следующим образом. Мы проживали тогда на окраине города, в поселке, в хорошем домике с садом. Я был тогда еще школьником, окончил только 8 классов. У нас в это время как раз начались летние каникулы. В 12 часов дня 22-го июня, когда мы сидели в беседке и пили чай, вдруг стали передавать по радио (мы его никогда не выключали): «Сейчас будут передавать важное сообщение...» Потом мы услышали голос Вячеслава Михайловича Молотова, который от имени советского правительства всем советским гражданам говорил о том, что немцы без объявления войны напали на нашу страну.

После, когда прошло с момента этого самого выступления сколько-то времени, через Вязьму на Москву начали летать немецкие самолеты и бросать на наших людей «гостинцы» (так мы называли бомбы). Мы, комсомольцы (в школе я вступил в ВЛКСМ), из-за этого непрестанно дежурили на крышах домов и ночами не спали. Обстановка с каждым днём все больше и больше накалялась. В нашей местности опять стали появляться немецкие шпионы. Стоит отметить, что еще перед войной в Вязьме оказалось очень много этих несчастных западников, людей, которые на нашу территорию прибыли с Западной Белоруссии и с Западной Украины. Многие из них впоследствии стали бандеровцами и оуновцами. И что они делали? Вы только представьте себе! Когда ночью стали через нас пролетать немецкие самолёты, эти люди показывали им путь, давая сигнал ракетами. Мы их ловили и этим помогали нашей милиции.

31 июля 1941 года, когда все мы ещё находились в Вязьме, в городе произошла страшная бомбежка. Буквально перед самым её началом немцы бросили нам листовки, в которых сообщали: «Уходите за 23 километра от города. 31-го июля начнётся сильная бомбёжка!» Но никто у нас со своих мест уходить, конечно, не стал. От смерти спасались тем, что по рекомендации военных у каждого дома выкопали зигзагообразные щели (окопы), наложили на них брёвна и всё это засыпали землей. Во время бомбёжки 31-го июля мы там и сидели, пытаясь сохранить себе жизнь. Надо сказать, в этот трагический день у нас погибли тысячи людей. Потом, когда все ужасы закончились, нас всех собрали и сказали (не знаю, правда, насколько это верно или нет): начальник вокзала станции Вязьма оказался предателем. А ведь Вязьма являлась тогда крупным железнодорожным узлом, через который на Западный фронт шли все поезда. И тут вдруг стало известно, что этот начальник станции намеренно сосредоточил у себя огромное количество эшелонов с горючим (цистернами), с боеприпасами, с военнослужащими, которые ехали на фронт, с ранеными. Сколько погибло тогда людей, это ужас один. Всё сгорело. Помню, цистерны с горючим буквально взрывались на наших глазах.

И.В. Паники не было во время той бомбежки?

В.Д. Знаете, когда началась война, а потом случилась эта злополучная бомбежка, весь наш город заклеили плакатами вроде «Родина-мать зовет» и «Паникер — враг народа». Поэтому какое там паниковать людям было? Но, худо-бедно, а ночь 31-го июля мы пережили. В это же примерно время произошел случай, который мне запомнился особенно. Немецкие «Мессершмидты» свободно летали над нами на бреющем полете. Бывает, посмотришь на летящий в воздухе самолет, а у него, чтобы лучше тебя бить, ещё и лента с пулемёта свисает. В такой обстановке мне ничего не оставалось, как тут же пойти в лес. Еще про себя подумал: «Пойду-ка грибочков пособираю и спрячусь заодно...» Как прошел какое-то расстояние, передо мной раскинулись широкие совхозные поля и открылась дорога. По ней я и стал идти один. И тут вдруг фашист, паразит такой, стал строчить по мне с «Юнкерса» из пулемёта. Но меня спасло то, что рядом располагались кусты. Я в них забрался и спрятался от него, а самолет, покружившись в небе три раза, улетел. Должен сказать, что в то время в нашей армии было очень мало зенитной артиллерии, да и самолётов тоже не хватало. Всё это было связано с тем, что в первые дни войны немцы уничтожили много наших танков и авиации. Уже потом в этом обвинили командующего Западным фронтом генерала Павлова. Но вопрос о том, виноват ли он на самом деле был или нет, так и по сей день остаётся открытым. Ведь незадолго до начала войны в наших войсках проводились учения, поэтому многие наши самолеты и танки остались без бензина. Этим и воспользовались немцы, уничтожив их 22-го июня 1941-го года своей внезапной бомбёжкой.

В Вязьме мы пробыли до 13-го августа. Потом немцы снова нас забросали листовками, в которых сообщали: уходите за 25 километров из города. Кстати говоря, листовки немцы сбрасывали нам всякие. Например, среди них встречалась «продукция» такого содержания. Скажем, подпись под фотографией Якова Иосифовича Джугашвили: «А вы знаете, кто это изображён на фотографии? Это сын Сталина Яков Джугашвили, предатель, который сдался добровольно в плен, а сейчас сидит с немецкими генералами и участвует в застолье с ними, пьет шампанское и ест яства. Переходите на сторону немецкой армии. Мы всем вам советуем сдаваться в плен и принимать нашу сторону». Некоторые их листовки служили пропуском для перехода на их сторону. Тут же они писали: мы вас в Германии встретим хорошо и вы будете отлично жить. Много листовок, адресовавшихся мирному населению, касались евреев. Писались тексты и такого содержания: «Бори хворостину — гони жидов в Палестину».

До того, как началась очередная бомбёжка немцев, мама наша продолжала работать. А в это время все мирное население подмосковных городов отправляли рыть окопы и противотанковые рвы для обороны Москвы. Мать, сестру и брата тоже на эти работы послали. Так что дома я остался один. Как мне потом мама рассказывала, на работах их немцы обстреливали (хорошо, что рядом располагался лес, куда они и убегали) и бросали им листовки такого плана: «Дедушки и бабушки, не ройте для нас ямочки, приедут наши танчики и сровняют ваши ямочки!»

А 13-го августа в городе снова началась бомбёжка, на этот раз — самая страшная. Во время её немцы буквально сеяли на нас зажигательные бомбы. От этих зажигательных бомб, которые буквально трещали во все стороны, кругом разлетались искры, которые сметали всё на своём пути. Потом они стали бросать фугасные бомбы, которые, обладая страшной разрушительной силой, уничтожали дома наравне с людьми. Когда бомбёжка закончилась, находиться в Вязьме стало совершенно невозможно. Ведь хлебозаводы немцы все уничтожили, а магазины прекратили свою работу. Правда, нам выдавали немного муки, из которой мы сами делали себе лепёшки и их ели.

Надо сказать, всё это время мы находились в окопах, в том числе и во время той самой страшной бомбёжки. Помню, сидим мы в них 13-го августа и не знаем, что делать. А всё дело ещё и в том, что за два дня до начала бомбёжки мы получили письмо от своего отца. В нём он сообщал о том, что их военно-строительная организация покинула полуостров Ханка. Перед этим, как потом мне стало известно, они повзрывали и уничтожили, чтобы немцам не досталось, всё самое важное и необходимое, а сами под прикрытием самолетов и подводных лодок благополучно добрались до Таллина. «Теперь мы едем в Куйбышев, - писал он нам. - Выезжайте туда и ищите там военно-строительную организацию». Ночь с 13-го на 14-е августа мы как-то пересидели. К тому времени станцию Вязьма, которая считалась крупным железнодорожным узлом, немцы окончательно разрушили. Мы всё свое имущество оставили в городе. С собой взяли только покушать и кое-какие документы. После этого пошли за 15 километров на разъезд. Приходим на место, а нам там уже подгоняют товарные составы и вагоны. Но, что интересно, в вагонах мы могли садиться только на второй этаж, нижние же нары были заняты. Мы сели. Нашими основными попутчиками оказались беженцы. Когда началась погрузка, нам стало известно, что в Ельне, расположенной в 60 километрах от Вязьмы, немцы уже успели высадить десант. На наших глазах происходило что-то невероятное: шли беженцы, тут же какие люди с колясками и с торбами скот перегоняли. Что характерно: пока мы стояли в Вязьме, пока до города добирались, нам не встретилось ни одного отступавшего войска. Но что в этой связи немаловажно, нам приходилось в это время опять вылавливать немецких диверсантов. Они, как правило, ездили на велосипедах, были экипированы хорошо. Ясное дело, что на такие задания простых людей не посылали. Мне, впрочем, самому не довелось их задерживать, а многие их вылавливали и сдавали в милицию. Когда проходило из задержание, они, конечно, отпирались от всех обвинений, говорили, что они хорошие люди, что они беженцы, приезжие, и так далее. Но какое там было с ними разбираться? В Вязьме началась паника уже.

Постепенно мы доехали до Куйбышева. А в Куйбышеве, следует отметить, зимой с 1941-го на 1942-й год начался страшный голод. Что мы взяли с собой в дорогу из Вязьмы? Только чуть-чуть одежды. Из продуктов почти ничего. А зима наступила лютая. А все дело в том, что к нам каждым летом на отдых приезжала в Вязьму из Ленинграда тётя. На этот раз она гостила с двумя маленькими детьми. Так она вместе с нами тоже в Куйбышев поехала. Но когда приехала, документов у нее никаких не нашлось. Мужа ее в Ленинграде, как только началась война, сразу забрали на фронт. В результате всего этого создалось следующее печальное положение: нам выдали карточки на 400 граммов хлеба, а ей, раз она без документов, не дали ничего. Детям её тоже ничего не дали. Ей сказали: «Пока нет документов, мы не знаем, где ваш муж и все такое, мы не имеем права ничего вам выдавать...» И так продолжалось месяца четыре. Но мама, конечно, делила этот хлеб по кусочку на всех. Жить в Куйбышеве стало страшно... Я, помню, и сам как-то раз упал. Так еле-еле встал на ноги. Голова начала кружиться. А многие люди уже начали опухать в то время.

Жили мы, правда, не в самом Куйбышеве, а за городом, в селе Висла-Дубрава Безенчукского района. Там наши люди строили различные военные объекты. Называлось это строительство Висло-Дубрава. Кругом, помню, располагались дубовые леса. На этом строительстве и работал наш отец. Между прочим, нас, его иждивенцев, пустили туда не просто так. За то, что мы там жили, нам поручили топить печку в подсобном помещении. На дрова шли всякие отходы от строительных материалов. Потом, когда на окраине города Кубышева, в Дзержинском районе, организовалась станция Кряж, недалеко от которой стали строить военные объекты, на это строительство перевели отца. Нам там уже специально выделили место — небольшие участки земли, на которых мы кое-какую картошечку и помидоры посадили. Жить после этого стало немного получше. А то, что мы перенесли в 1941-1942 годах, так это был ужас просто! Ведь 400 граммов хлеба и вода только и были нашим основным питанием. Правда, в Куйбышеве в то время работали большие пивоваренные заводы. Так, например, «Жигулевское» пиво, которое здесь варилось, всегда славилось своим хорошим качеством. Так вот, на этом заводе иногда без карточек нам продавали пивные дрожжи. Но для того, чтобы их получить, нам приходилось выстаивать немалую очередь. Кроме того, в местных магазинах продавали кофе на сахарине. С самим же сахаром был дефицит. Бывает, чай с таблетками сладкими, сахарином этим, попьешь, как после этого лучше себя почувствуешь... Кофе чаще всего нам попадался желудевый. Но он, надо сказать, недорого стоил.

На второй год нашей жизни в Куйбышеве я стал работать и учиться. Сестра тоже начала вкалывать, устроившись на то самое довоенное строительство, где работали отец и мать. Я поступил в столярную мастерскую, где сделался учеником столяра. Потом это довоенное строительство закончилось, город Мариуполь-Жданов освободили от фашистов, и отца с матерью переведи туда на завод «Азовсталь» работать. Но как только они собрались ехать, мне в военкомате сказали: «Ты не уезжай никуда, не имеешь права ехать, потому что на днях мы тебя призовем в армию». Так я остался на месте, а они все перебрались в Мариуполь-Жданов. Прошел месяц, и карточка, по которой я получал продукты, у меня закончилась. А карточки ведь давали с работы! У нас их получали только отец с матерью. Так целую неделю я проходил голодным. Тогда я появился в военкомате и сказал: «Когда ж вы меня возьмете-то в армию? Я голодный хожу!» Ой, Боже мой, так намучился с этим! Они потом мне и говорят: «Иди в райисполком, тебе там должны помочь». Я пошел в райисполком. Там мне дали талоны на пять дней на питание, которыми можно было отовариться в специальном магазине — взять без очереди 400 граммов хлеба, но не больше. Но потом меня все-таки призвали в армию.

И.В. А когда именно вас взяли в армию?

В.Д. Это произошло в конце 1943-го года. В это время я как раз учился в финансово-экономическом техникуме в Куйбышеве, на втором курсе. И вдруг я получил повестку о том, что официально призываюсь в ряды Красной Армии. Нас, всех призывников, посадили в поезд и повезли в город Инза Ульяновской области. В пути запомнилось следующее. Вместе со мной в вагоне оказалось очень много призывников из деревень. Они ехали с торбами, везли с собой сало, хлеб и другие продукты. Так как у меня ничего такого не было, приходилось сидеть голодным. Смотреть на это было, конечно, тяжело. Потом нас всё-таки привезли в Инзу, где мы, расположившись в лесу, стали служить в противотанковой артиллерии. Между прочим, с питанием в городе нас выручила одна вещь. Когда мы прибыли на место назначения, то нас, которые были одеты более-менее прилично, встретили местные солдаты и предложили: «У вас, мальчики, хорошие фуфайки, ботинки, сапоги. Раздевайтесь, меняйтесь с нами, а мы вам за это еду дадим...» Так мы получили по буханке или краюшке хлеба. Но когда после этого пришли в свою часть, на нас страшно стало смотреть. Но потом, надо сказать, всё наладилось. В учебном полку противотанковой артиллерии я прослужил три месяца, после чего получил звание сержанта и отправился на фронт.

И.В. Чем с вами занимались в учебном полку?

В.Д. В учебном полку мы в основном осваивали противотанковую артиллерию — 45-миллиметровые пушки, или, как мы эти орудия называли, сорокапятки. Занимались, надо сказать, с нами там нормально, мы получили все необходимые навыки. Правда, питание было слабым и неважным. В бытовом отношении имелись также свои сложности. Мы вырыли и сделали себе землянки в лесу, в которых с одной стороны шёл проход, а с другой располагались сплошные нары. Но у нас не оказалось никаких одеял, поэтому нам, конечно, приходилось очень сильно там мёрзнуть. Кроме того, у многих завелись блохи и вши. От последних мы спасались дёгтем. Бывает, помажут тебя им, и после этого вшей становится вроде как меньше. Ведь дёготь не даёт распространяться всякой заразе!!! Потом мы написали нашему руководству письмо, в котором сообщали ему о том, в каких плохих условиях нас содержат в учебной части. Так получилось, что одновременно с нами написали жалобу руководства и курсанты из другого учебного полка, где содержание было отнюдь не лучше. После этого к ним нагрянула с проверкой комиссия, и им выдали матрацы и одеяла.

Надо сказать, служба в столь непростых условиях продолжалась у меня недолго. Вскоре после всего этого мы попали на фронт, нас зачислили в 910-ю артиллерийскую дивизию. Но перед этим, правда, нам некоторое время пришлось послужить в запасном артиллерийском полку, дислоцированном во Львове, который тогда только-только освободили от фашистов. Тут, правда, мы уже стали иметь дело с другой артиллерией, с 76-ти миллиметровыми орудиями и 122-миллиметровыми пушками-гаубицами. Между прочим, когда мы во Львове несли свою службу, в городе складывалось страшное и опасное положение. Ведь всюду действовали бандеровцы, которые стреляли в наших солдат и офицеров из-за угла, с крыш, да откуда угодно. Всё это делало нашу службу невыносимой. Помню, мы для своей части просили местных жителей продавать нам овощи, начиная от картошки. Узнав об этом, бандеровцы стали на каждый дом вешать объявление: «Ничего не продавать и не давать Красной Армии!» Тех же людей, которые нам что-либо продавали, они вырезали целыми семьями. Представляете, что тогда у нас творилось? Так эти люди приходили к нам и просили: «Поставьте хоть около нашего села одно орудие и защитите нас от бандеровцев!» Впрочем, о дальнейшем я не могу ничего сказать, поскольку совсем недолго во Львове служил. 19-го ноября 1944-го года, как раз в День артиллерии, отсалютовав холостыми выстрелами во Львове, мы отправились на передовую. Тогда как раз наши воинские части стали подходить к границе Восточной Пруссии. Почти вся наша территория была уже освобождена от немцев. Мы попали на 3-й Белорусский фронт, которым в то время командовал генерал армии Черняховский.

И.В. Помните ваш первый бой?

В.Д. Первый бой чем запомнился? Знаете, ведь я на фронте непосредственно в пехоте не воевал, а находился в артиллерии. Поэтому рассказывать об этом, по сути дела, и нечего. Когда нас, десять новеньких солдат, привезли в артиллерийский полк, с нами сначала провел беседу командир полка. Потом стал говорить начальник штаба полка. Решали следующий вопрос: кого в какую батарею и в качестве кого назначить. Со мной получалась такая вещь, что меня всегда считали отличным наводчиком, так как я не пропускал ни одной цели. Кроме того, грамотность была больше, чем у других. Всё таки я в техникуме успел отучиться, а не только, как многие другие, всего несколько лет в школе. Поэтому, когда со мной проходила беседа, я так представился: «Я — наводчик!» И тут вдруг мне командир полка заявил: «В ты пойдешь в разведку!» Помню, я этому очень сильно удивился. Еще подумал: «Ничего себе — идти в разведку? Какой с меня разведчик? Ведь я совсем ещё пацан!» Командир полка поймал этот мой взгляд и сделал пояснение: «Не бойся, ты будешь ходить не за «языком», а станешь артиллерийским разведчиком». Значение же артиллерийской разведки состояло в следующем. На нейтральной полосе со стороны наших окопов, за которой шла уже немецкая линия обороны, мы прорывали узкую щель и устанавливали над землёй всякие приборы, с помощью которых, неся боевое дежурство как днём, так и ночью, засекали вражеские цели. У нас, кроме того, имелась карта, на которой на каждый квадратный метр указывалось абсолютно всё: в каком месте какой пулемет бьет, где орудия стоят, где у противника имеется скопление боевой техники или сосредоточение живой силы. Получая эти данные, мы передавали их в штаб. Так что задача у нас была такая: сидеть как мыши и действовать как разведчики. Правда, во время наступления мы, как и остальные прочие, шли вместе с пехотой в наступление. Продвигаясь вперёд, мне довелось участвовать в знаменитой Тильзитской операции и в штурме Кенигсберга.

Между прочим, мне очень хорошо запомнился непосредственный штурм города Кенигсберга в апреле 1945 года. Конечно, у немцев там стояли очень сильные укрепления. Если не ошибаюсь, у них вокруг города было сосредоточено что-то около 24 дотов. Прямое попадание бомбы ничего с таким дотом не делало, оставалась только трещина. Должен сказать, что и вся Восточная Пруссия в то время являлась сильно укрепленным районом. По истории я знаю, что немцы со стороны «Пруссии» и раньше совершали свои набеги. Кенигсберг считался городом-крепостью. Помимо дотов там располагалось много других всяких укреплений и оборонительных сооружений. Само население в Восточной Пруссии чаще всего и в основном проживало в самом Кенигсберге. Гитлер хотел его переправить морем на запад, в свою Германию.

6 апреля 1945 года начался сам штурм города. Этот день запомнился мне как самый ужасный.

Днем и ночью на земле, в воздухе и на море все горело и дребезжало от внезапно начавшихся страшных боев. Мы, конечно, за это время понесли немалые потери, так как сами тоже наступали на немцев и их бомбили. Кенигсберг был весь охвачен огнём. Но что интересно, наше командование, наступая на город, осуществило следующую гуманитарную миссию: разрешило мирному населению, которое там проживало, перейти через линию фронта и пробраться непосредственно к нам. И это, как мне кажется, было сделано правильно. Ведь иначе бы немцы всех там уничтожили: и своих детей, и стариков, и женщин. Помню, идём мы вперёд, наступая на Кенигсберг, как вдруг нам навстречу попадаются эти самые мирные жители. 9 апреля мы наконец взяли город. Потом стали наступать на порт Фишхаузен, который, как оказалось, был пристрелен немецкой корабельной артиллерией. Как только мы туда пришли, они нас там и накрыли. Из-за этого мы опять понесли большие потери. Так, например, нас, из десяти человек, направленных во фронтовую часть с учебного полка в городе Инза, осталось после всего этого только трое, все остальные остались лежать там.

Должен сказать, что Кенигсберг в период тех самых боёв понёс очень серьезные разрушения. На каждом перекрестке городских улиц ни вырывали огромные котлы, где устанавливали артиллерию и лупили ею по нам. Танки и пушки били по нам буквально на каждом перекрестке, сметая всё на своём пути. Когда город был взялт, Москва салютовала нашим войскам. Потом нам всем выдали по медали «За взятие Кенигсберга», как участникам штурма города.

23-го апреля, после того, как мы закончили воевать на западе, нас посадили в эшелоны и повезли на Восток, в Монголию, на самую границу к Китаю. Что интересно: соблюдая режим секретности, начальство нам не разрешало писать писем домой. До нас письма, впрочем, доходили. Сами же мы писать ничего не могли. Наше стояние на границе с Китаем продолжалось до 10-го августа. А затем в составе Забайкальского фронта мы начали вести боевые действия. Кстати говоря, на Дальнем Востоке в то время действовали не один, а сразу несколько фронтов: кроме нашего Забайкальского это были 1-й Дальневосточный и 2-й Дальневосточный фронты. На участке действия 1-го и 2-го Дальневосточных фронтов буквально сразу начались сильные боевые действия с японцами. На нашем же участке (участке Забайкальского фронта) сильных боёв не происходило.

Как сейчас помню, в 12 часов дня мы перешли границу. Тогда наша разведка донесла нам о том, что знаменитая миллионная Кватунская армия японцев пошла занимать места в каких-то соседних укрепленных районах. Мы бросились скорей догонять их. Вот и считайте: в 4 часа объявили войну Японии, а в 12 часов мы уже перешли границу и стали против них воевать. Конечно, мы разнесли их тогда основательно. На первой ближайшей станции они садились в поезда, как вдруг появились мы и разбили их в пух и прах. Ужас, что тогда творилось!!! Но самураи очень вредными оказались. У них росли кукурузные поля, рос гаолян, высокие такие растения. Мы на ночлег обычно там у них и останавливались. Так они ночью в этих местах часто нападали на нашего брата. Но как у них работала против нас пропаганда! Помню, первое время они на наши танки с кинжалами бросались. Но такое было только первое время. Видимо, поначалу им казалось, что наши советские танки сделаны из фанеры.

Затем наши бои с японцами вновь продолжились. Так, например, мы участвовали в знаменитом форсировании Большого Хингамского хребта. Положение наше осложнялось еще и тем, что во время неимоверной жары нам нечего было пить. Поэтому, натыкаясь на какую-нибудь лужу, мы безмерно ей радовались. Тогда хоть немного пили грязной воды через носовой платок. Местного же населения в Монголии мы почти и не встречали. Ведь Монголия представляет из себя пустыню, где на сплошных полях растет ковыль (местное растение) и бегают суслики, которые разрывают буквально всю землю. Это был прямо ужас какой-то! Навстречу нам, кроме того, шли неисчислимые стада овец. Иногда, впрочем, нам всё же попадались юрты, в которых проживали местные. Обычно встречалось по две три юрты. Что интересно: встречавшиеся нам монголы и сами не знали, сколько у них было в стаде овец. Один из них, помню, прямо при нас сел на лошадь, закинул веревку на первую попавшуюся овцу и стал ее тащить. Потом её бросил в котёл и начал варить. Её мясом тогда монголы нас и угостили. Никаких овощей у монголов не было. Питались они в основном только чаем, мясом и сыром, который, кстати говоря, на солнце сушили.

Потом мы высаживали десант в Китае, где на какое-то время и остановились. В Порт-Артуре я прослужил с 1945 по 1949 год. Что еще хотелось бы в связи с моей военной службой отметить? Мало того, что у нас в боях с японцами погибло много людей, так еще в 1946-м году началась страшная эпидемия японского энцефалита. Китайцы им не болели, японцы тоже, потому что у них к этому иммунитет сформировался, а наши заболевали. И страшное случилось дело! Я помню, как летом 1946 года с утра до вечера мы везли наших умерших на кладбище, где еще с 1905 года были похоронены наши предки, погибшие в русско-японскую войну. Пополняя это кладбище своими мирными потерями, мы перещеголяли ими своих предков в количестве. Смертность от этих заболеваний составила у нас в полку 97 процентов. То есть, получалось так, что у нас только три процента выживали, которых после этого демобилизовывали из армии и отправляли домой. Помню, от этого страшного заболевания мы спасались тем, что для того, чтобы комар к нам ночью не залетел, устанавливали над кроватью сетку. Мазали свои тела мы, кроме того, и всякими отпугивающими средствами. Потом, когда после этого прошло какое-то время, нам привезли из Москвы вакцину и стали её нам колоть. Но впоследствии оказалось, что всё это было практически бесполезно, вакцина мало нам помогала. Так закончилась моя жизнь на войне!

Впрочем, если вам интересно, могу вспомнить и некоторые другие эпизоды, относящиеся к военному времени. Так, например, два раза со мной происходили случаи, когда я чуть было не угодил в лапы к немцам. Первый раз получилось это так. Меня послал в разведку капитан Гиршевич, заместитель начальника штаба разведки, у которого нас двое находилось в подчинении (я и еще один человек). Ночью мы стали чертить «легенды», как называли мы схемы военных отрядов. Чтобы вам было понятнее, что это значило, сделаю некоторые разъяснения. Так как немцы также засекали расположение наших батарей, мы старались втихую менять схемы военных порядков своей артиллерии. Как-то раз, когда мы занимались разрешением этих самых вопросов, чертя на бумаге схемы, в нашей землянке потух свет. А лампа, которая нас освещала, у нас была сделана из артиллерийского снаряда, внутрь которого помещалась толстая тряпка, служившая фитилём. Всё это дело «питалось» керосином. А тут, вероятно, керосин у нас закончился. А дело в том, что когда перед этим нас вели в наш артиллерийский полк, мы шли не по дороге (дорога проходила километрах в двух - двух с половиной вкруговую от штаба полка), а по тропинке через минное поле, которое не успели еще разминировать наши саперы. Но сама тропинка была разминирована. Мы по ней примерно с полкилометра шли. И вдруг потух свет. Что делать? Я говорю своему напарнику: «Я побегу в хозвзвод за керосином». На это он меня предупредил: «Ты смотри, иди по дороге, далеко не ходи по этой тропинке, а то собьешься!»

Но я своего напарника не послушался и пошел снова по тропинке. Подумал: ну зачем мне бежать по дороге и такой круг делать? А ночь была же темная. И тут вдруг наступила полная тишина: как мы, так и немцы перестали с окопов стрелять. Пока бежал, про себя всё время думал: «Времени прошло много, я должен как можно скорее добежать и потом вернуться...» И тут вдруг, ничего не видя и ничего не зная, натыкаюсь на колючую проволоку. Меня окликают: «Стой! Кто идет?!» Оказалось, что там как раз проходила окопная передовая линия. «Куда идешь?» - спросили меня. Я обо всём честно рассказал. «Да ты что, к немцам идешь, что ли? - посмеялись надо мной. - Если бы мы тебя не заметили и проволока бы не зашуршала, ты бы сейчас к немцам пришёл...»

Второй эпизод случился в период боёв в Восточной Пруссии. Когда после тяжелых боев, во время которых погибло очень много наших людей (в живых оставались единицы), мы зашли в господский двор Медникин, у нас нарушилась проводная связь. А у нас, как назло, выбило всех связистов, которые бегали с катушками и налаживали связь. И тогда нас, троих солдат, не являвшихся связистами, послали на восстановление этой самой связи. Мы, впрочем, сами согласились оказать нашим такую помощь. Пошли по проводу искать разрыв, чтобы, соединив его, наладить связь с батареями. Когда подошли к железнодорожной станции, там нам повстречалась будка. Тут же мы нашли разрыв, который немедленно соединили. После этого мы получили приказ: «Останьтесь в будке, скоро здесь будет располагаться контрольная промежуточная станция. Если что случится, вы сможете быстро наладить связь...»

Следует отметить, что около той же самой будки рядом располагался двухэтажный кирпичный домик, оказавшийся заставой на том самом железнодорожном разъезде. Когда мы туда зашли, там ужас сколько нам попалось и наших, и немецких мертвецов. На втором этаже домика спряталось гражданское немецкое население. Когда мы туда поднялись, раненый итальянец, который там лежал, нам прокричал: «Гитлер капут!» Видимо, он побоялся того, что мы убьем его. Потом он нам сказал, что против нас не воевал. Но какое там не воевал? Конечно, воевал. Мы потом нашли у него под кроватью в барахле спрятанное оружие — автомат. Мой друг, тамбовец, помню, сказал тогда ещё: «Давай убьем его, паразита!» Я сказал: «Да пусть живет». Оставили его жить. Через какое-то время немцы пошли в наступление. Мы продолжали сидеть в домике. Из оружия у нас имелись только бутылки с горячей смесью, несколько гранат и карабины. А потом произошло следующее. Когда наши мимо этой самой будки пробежали вперёд, немцы вслед за ними стали наступать. Когда мы стали звонить своим и сообщать о том, что оказались в тылу у немцев, нам сообщили: «Держите связь и никуда не уходите!» И тут вдруг через какое-то время появились немецкие танки. Увидев их, мы тотчас перебрались в подвал, на всякий случай решив: если немцы пойдут в подвал, будем отбиваться гранатами. Мысли у нас крутились вокруг одного: будь что будет. Ведь и в самом деле, что мы, трое солдат, могли сделать с немецкими танками? Но,наше счастье, они покружились вокруг будки и поехали дальше. Вот и получается, от гибели нас спасло то, что мирные немецкие жители, которые находились в домике, не дали своим о нас знать. Молчали. А дело в том, что в четырех от этого самого разъезда располагалась станция Зейрапин. Так вот, оттуда нам вдруг стали телеграфировать: «Снимайтесь и по кюветам к своим на станцию Зейрапин добирайтесь!» И вот мы ползком, чтобы нас не заметили, четыре километра ползли до места своего назначения. Вот так два раза я чуть не попал к немцам.

На войне, впрочем, происходили всякие памятные эпизоды. Но самое тяжелое воспоминания остались у меня от первого дня пребывания на передовой. Ведь когда мы на фронт пришли, батарея, которая до этого на нашем месте стояла, немцы всю вдребезги искорёжили. Картина нам, конечно, представилась ужасная. Пушки валялись в человеческой крови. Я после того, как всё это увидел, два дня не мог есть. Таким было мое первое впечатление от фронта. Потом, когда как-то привык ко всему, снова стал есть, всё пришло в норму...

И.В. Как вас награждали во время войны?

В.Д. За Тильзитскую операцию мне дали медаль «За боевые заслуги», за штурм Кенигсберга — орден Красной Звезды и медаль «За взятие Кенигсберга».

И.В. А орден Красной Звезды вы за какой-то конкретный случай получили, да?

В.Д. Знаете, награждения у нас проходили массово и в общем потоке. Конечно, на фронте случались и конкретные представления к наградам, когда человек ходил за «языком» или совершал какой-то другой героический поступок. Но в случае с моими наградами речь идёт о массовых представлениях.

И.В. Вообще, как вы считаете, справедливо ли награждали во время войны?

В.Д. Конечно, справедливо. Ведь в то время, когда шла война, люди не считались ни с чем и шли вперёд в бой. Не знаю, насколько это возможно сейчас (если начнется война, может, патриотизм тоже появится), а мы в советское время были так воспитаны: что за жизнь свою нисколько не беспокоились. А сколько партизан воевало против немцев! Они же все добровольно шли громить врага. Кстати говоря, на нашем участке героически погиб Иван Данилович Черняховский, командующий фронтом. Ему было всего лишь 39 лет. Надо сказать, это был выдающийся командующий. Между прочим, я его видел лично. Он приезжал к нам на машине. Но нас, конечно, особенно близко не пускали к нему. Мы со стороны его видели. А потом на нашем фронте, это произошло в феврале 1945-го года, погиб брат Зои Космодемьянский Александр, который воевал командиром самоходной артиллерийской установки, гвардии капитан. Брат той самой известной партизанки Зои, что из деревни Петрищево Московской области.

И.В. Какие орудия были в вашем полку, по каким целям стреляли?

В.Д. На вооружении у нас стояли следующее пушки - 76-ти миллиметровые и 122-х мм гаубицы. Конечно, наши 76-ти миллиметровые орудия являлись более крупным вооружением, чем сорокапятки, на которых я практиковался в самом начале своей военной службы. А если бы 45-мм орудия стояли в нашем полку, когда мы находились уже непосредственно на фронте, мы бы шли в бой уже вслед за пехотой и имели огромные потери. Не случайно наши солдаты называли эти орудия «Прощай, Родина!» Говоря о целях, по которым мы стреляли, могу отметить, что мы лупили по тем местам, где скапливалась техника и живая сила противника. Часто стреляли по огневым точкам немцев, по их пулемётам и миномётам. Точные координаты их расположения наши батареи получали непосредственно из штаба полка и по ним били. Кстати говоря, первый боевой опыт в стрельбе по противнику мы получили еще до того, как оказались на фронте. Так, например, находясь во Львове, мы стреляли из своих орудий по лесам, где были бандеровцы. Потом нам рассказывали, что там у них имелись даже свои танки и артиллерия.

И.В. Мирное население в Германии вам встречалось?

В.Д. Знаете, Восточная Пруссия и раньше была почти вся пустая, потому что все основное население её проживало в Кенигсберге. Но оно нам встречалось, потому что шло по дороге к нам: мы же его, как я уже вам говорил, пустили вперёд, чтобы немцы их не уничтожили. Когда мы вошли непосредственно в город, людей там практически и не было. Бывает, зайдешь в дом, а там лежат немощные старики с ведром воды и какой-то провизией. Ни одного немцы, который мог бы ходить, включая детей, нам в Кенигсберге не встретилось.

И.В. А, скажем, китайское население встречалось вам на Дальнем Востоке?

В.Д. Китайцы очень хорошо нас встречали! Но у них, честно говоря, была бедная очень страна. Помнится, когда мы ехали и они выходили нас встречать, то выносили нам абрикосы, апельсины, мандарины, яблоки. Все это «добро» они несли в кошелках и на длинных шестах, отдавая нам. Одеты были они во всякую рвань. И тогда мы, глядя на их бедность, отдавали им все, что у нас было в излишестве: начиная от лишней гимнастёрки и заканчивая военными штанами. Они так радовались этим нашим подношениям!

И.В. А русское эмигрантское население встречали в Китае?

В.Д. Конечно, встречалось. В тех же Порт-Артуре, в Цзинь-Чжоу, в Дайрейне они нам попадались. Сами мы ведь воевали на Ляодунском полуострове, где действовала 93-я Армия под командованием Маршала Мерецкова. Помнится, в Цзинь-Чжоу располагалось бывшее поместье нашего предателя-белогвардейца атамана Семёнова. Я помню громадный дом с садом и с каменным забором, который некогда ему принадлежал и совсем неподалеку от которого наша часть дислоцировалась. В этом же самом доме когда-то проживал генерал Стессель, участник русско-японской войны, который тоже когда-то предавал нашу армию.

Всё-таки, откровенно говоря, в русско-японскую войну не всё честно у нас проходило, не то, что как в последующую войну. В эту войну, конечно, все друг за друга шли, не думали о жизни, самое главное для нас было – победить. Правда, первое время говорили нам: «Посматривайте за таджиками, узбеками, киргизами». Но у нас не происходило таких случаев, чтобы они дезертировали. Но, видимо, где-то такое случалось, раз об этом нас предупреждали.

И.В. Немцы бомбили и обстреливали ваши позиции?

В.Д. Знаете, на фронте все время пули свистели и рвались шальные снаряды. Помню, сидели как-то раз мы в комнате одного полуразрушенного домика и чертили схемы своих боевых порядков. И тут вдруг случился разрыв снаряда, послышался грохот. Хорошо, что от смерти нас защищала третья стена. В результате того самого взрыва первые две стены были разрушены, а люди, которые там спрятались, уничтожены. Мы же благодаря тому, что оказались за третьей стеной, остались живы. Нас, конечно, оглушило. Но потом все-таки пришли в себя. На фронте все время стреляют шальные орудия, а пули свистят без конца. Особенно когда шли делать артиллерийскую разведку. Хотя это происходило, конечно, несколько подальше от линии фронта. Но мы друг с другом менялись иногда. Бывает, сутками подежурим, после чего нас сменяют другие. Тогда нам приносят в термосах горячее питание.

И.В. Кстати, а артиллерийские дуэли проходили у вас?

В.Д. Ну как понять, артиллерийские дуэли? Об этом я могу сказать только следующее. Скажем, перед штурмом Кенигсберга у нас только на один квадратный метр было сосредоточено около 250 орудий. Представляете, что это такое происходило? Земля вся дрожала от этого. Из-за этого мы в январе 1945 года вынуждены были три дня от нецмев отступать. Как только мы тогда в окружение не попали, я и сам до сих пор этому удивляюсь. Между прочим, многие наши войска туда попадали. И тогда, конечно, немецкие солдаты издевались над нашими людьми, а потом их убивали. Тут нечего и говорить, на войне всякие вещи происходили. Надо сказать, это наше временное отступление продолжалось недолго. Потом наши пригнали «Катюши» и, поставив их одну за другой, начали из них колошматить по немцам. И так их в результате и остановили. Вообще-то говоря, реактивные установки «Катюши» для немцев были грозным оружием. В борьбе с врагом они нам большую помощь оказали. Это, конечно, очень хорошо, что наши учёные добились принятия на вооружение этих «грозных» машин. Ведь до определенного времени, вплоть до 1942 года, мы испытывали определённые трудности в вооружении. Лишь к концу 1942 года мы смогли избавиться от этих проблем. Большую прозорливость в этом вопросе, конечно, проявил лично товарищ Сталин. Еще до начала войны, когда наши заключили договор с немцами, подписав пакт о ненападении с Риббентроппом, Сталин сказал о том, что вот-вот скоро начнется война, которая будет наверняка затяжная. При этом он добавил, что силёнок у нас меньше, чем у немцев. И повёл в связи с этим достаточно мудрую политику. Ведь ещё до того, как началась война, мы заранее облюбовали площадки в Средней Азии и на Урале для переброски наших заводов с западной части России на восток. И они в течение первых двух месяцев после того, как грянула война, стали для нас под открытым небом выпускать снаряды. Тут я, конечно, имею в виду челябинский танкоград.

Одним словом, с конца 1942 года мы стали делать большой перевес в вооружении над немцами, наша армию оснащалась исключительно хорошо... Так что Сталина, как и Ленина, нужно за всё это ценить, а не проклинать. Те идеи, которые они провозглашали, были самыми справедливыми. К их идеям мне не остается ничего добавить. Могу одно только сказать: социалистическое общество — оно самое лучшее. В советское время нас так воспитывали, чтобы мы любили свою Родину. Конечно, и у нас свои недостатки имелись. Но мы жили хотя и не шикарно, но хорошо. Ведь за короткое время Сталину предстояло развить промышленность России, которая долгое время оставалось лапотной. Пришлось поднимать авиастроение, станкостроение, машиностроение, приборостроение, все заново создавали. И в этом смысле Сталин, конечно, брал правильную линию. Нам, Советскому Союзу, правда, никто не помогал — ни одна западная страна не давала нам кредитов на развитие промышленности. Из-за этого приходилось рассчитывать только на свои собственные силы. А где их было брать, когда все получали низкую зарплату, а кругом были одни колхозники? Тем более, что колхозники вместо зарплаты получали палочки на трудодни. Но как-то с этим справились. Если бы мы не победили, то весь мир находился бы в рабстве у немцев. У Гитлера есть известная книга - «Майн кампф» («Моя борьба»). Так там прямо написано, что 15, а то и 50 миллионов русского населения нужно оставить для обслуживания немцев, а всех остальных уничтожить. И нас бы всех они, придя к власти, уничтожили бы...

И.В. Скажите, а какие вы несли потери во время войны?

В.Д. Знаете, нашему поколению, родившемуся в 20-х годах, досталась трудная доля войны с фашизмом. Из каждых 100 человек, которые воевали на фронте с немцами, 97 человек остались лежать в Подмосковье и в других землях, под Прагой, Веной, Берлином. Только три процента из ста остались в живых. Эти статистические данные я читал, кажется, в одной из газет. В нашем полку мы все время несли потери. Почему? Потому что артиллерию немцы старались в первую очередь уничтожить. Они ведь так же, как и мы, засекали наши цели, бомбили нас, обстреливали орудиями и минометами. Но таких потерь, которые несла пехота, мы все же не имели. Пехота ведь как только шла вперёд, так у нее сразу появлялись потери. Но у нас люди постоянно выбывали, вместо них прибывали новые - по десять человек в полк через каждые две недели.

И.В. А вы как-то маскировали свои позиции?

В.Д. Конечно, ставили орудия в укрытия, выкапывая под них большие ямы.

И.В. Танковые атаки приходилось вам поддерживать?

В.Д. А как же? Конечно, приходилось. Ведь перед всяким наступлением обычно проводилась артиллерийская подготовка. Тогда или наши по немцам, или они по нам лупили. Продолжительность такой артподготовки составляла когда тридцать, когда сорок минут, а то и целый час. И уже только после этого в бой пускали пехоту, танки и противотанковые орудия.

И.В. Случалось ли такое, что по ошибке попадали по своим?

В.Д. Да там на фронте и не разобрать этого этого! Такие вещи, конечно, происходили. Правда, лично я сам таких случаев не видел. Но ясное дело, что такое было.

И.В. Трофеи вам приходилось брать?

В.Д. В Кенигсберге, конечно, мы брали трофеи. Ведь когда мы этот город взяли, то там обнаружилось очень много немецких складов с продовольствием. Среди прочего в них нам попадались и шоколад, и сгущенка, и колбасы, и вина. Помню, заняли мы район, где нашли большой винный склад, в котором как вина, так и водки оказалось навалом. Так наши охочие до выпивки солдаты как только его увидели, так сразу же туда и бросились. Обратно возвращались уже с ящиками. Ой, сколько там собралось народу! Потом началась самая настоящая давка. Я как посмотрел на это дело, так мне стало как-то не по себе от этого. Одни лезли за бутылками, другие возвращались уже с ними, третьи еще что-то несли. Как я понял, нашим ребятам очень хотелось выпить трофейного немецкого бренди. Уже потом, когда мы служили в Монголии, нам попадалось хорошее японское рисовое вино, которое называлось саке. Мне, конечно, приходилось его пробовать. Ведь до 1949-го года я продолжал свою службу в Китае. Японского вина там оставалось очень много. А китайцы, между прочим, оказались хорошие мастера делать вкусные пельмени. Вот наши так не умеют их стряпать. И соус к пельменям у них тоже очень хороший. Вообще-то говоря, китайцы были очень искусные повара.

Если продолжать разговор о моей послевоенной службе в Китае, то мне хотелось бы отметить, в частности, следующее. Вообще-то говоря, город Порт-Артур, где я служил, делился на две части: одна часть города была китайская, другая японская. Та его часть, которая называлась Новый город, являлась японской. Посередине этих двух частей города стояла гора, на вершине которой возвышался памятник в честь русско-японской войны 1905 года: он был создан в виде снаряда и его оболочки гильзы, а внутри его находилась лестница с перилами. Помню, когда мы залезали туда, то перед нами открывалось замечательное обозрение: кругом просматривалось море, хорошо был виден и сам город. Так вот, в этом Порт-Артуре жили японцы, а не китайцы. Китайским стал Старый город. Китайцы очень бедно жили. Японцы же, в отличие от них, жили богато, они имели виллы, сами выглядели чистенькими, аккуратными и опрятными, всегда улыбались и проявляли к нам доброжелательное отношение.

И.В. А самострелы не попадались на фронте Вам?

В.Д. У нас такого не встречалось, Боже упаси! Мне иногда, бывает, приходится слышать разговоры о том, что на фронте встречались солдаты, которые поднимали с окопов руки, чтобы их подстрелили, предоставив им возможность уйти с фронта в качестве якобы раненых. Я такого не знал и не видел. Думаю, такое вряд ли на фронте могло произойти. Потому что как так можно поступать? Все ведь у нас шли друг за друга на фронте.

И.В. А штрафников, заградотряды встречали на фронте?

В.Д. У нас, например, штрафников не было. Но против нас, я помню, действовали власовцы. Однажды тихой ночью мы сидели и не слышали ничего, как вдруг немцы на нейтральной полосе установили громадные плакаты, красные такие полотнища, на которых белой краской было написано: «Власовцы. Власовцы. Власовцы». Делалось это, видимо, для нашего всеобщего устрашения. Но мы, как только это увидели, конечно, сразу всё посбивали. Сколько помню свою жизнь на фронте, штрафники у нас не воевали. Сейчас на тему штрафных батальонов можно услышать много всяких разговоров, но в основном, к сожалению, неправильного толкования. Ведь, насколько мне известно, настоящих штрафников, являвшимися бывшими заключенными, направляли во время наступления на самые опасные участки, чтобы они могли кровью искупить свою вину перед родиной. И за ними никто не стоял. Не было такого, что они под дулом пистолета шли в атаку, как сейчас все про это говорят. Это какая-то ложь! Такого просто не могло быть. Между прочим, первые заградотряды создал Гитлер. Но если у нас это началось в июле 1942 года с выходом приказа Сталина за № 227 «Ни шагу назад», то у немцев это началось в декабре 1941 года, когда после битвы под Москвой специальным приказом, который назывался «Стоп», были созданы заградотряды. И они действительно убивали своих офицеров и не давали им отступать. У нас же заградотряды выполняли свои задачи в основном в прифронтовой полосе: появлялись вредители, которые мосты и дороги уничтожали, выбрасывались диверсанты, и всех их следовало ловить и обезвреживать. Вот этим они и занимались. А чтобы с фронта бежали люди? Наши не бежали, без приказа ни шагу не делали. А то, что говорят про это, самое настоящее вранье!!!

И.В. Какие функции вы выполняли в качестве артиллерийского разведчика?

В.Д. Самая главная задача, которую мы выполняли, состояла в том, что мы засекали цели и передавали данные для их уничтожения своему командованию. Между прочим, наш самый передовой наблюдательный пункт находился на нейтральной полосе. Там у нас имелись карты, мы засекали все цели и передавали все полученные данные вышестоящему начальству.

И.В. Результаты стрельбы артиллеристы как-то проверяли?

В.Д. Мы, например, этого не делали. А как дальше это дело шло, мы не знали, про это нам ничего не сообщали.

И.В. Как вас кормили на фронте?

В.Д. На фронте нас кормили хорошо. Уже потом, когда мы перешли в Восточную Пруссию, нам по пути встретилось немецкое село Слоды. Так там и окорока, и сыры, и масло сливочное, и чего угодно из продуктов ты мог достать. Конечно, в разные периоды времени наше питание в армии было самым различным. Так, например, когда мы шли по нашей территории, то там, как говориться, всё наше встречалось, поэтому с питанием проблем особенных тоже не было. Когда же мы служили в учебном полку, то там нас кормили довольно слабовато. Когда же мы перебрались на чужую территорию, то с этим стало намного лучше: появилось много всяких трофеев. У немцев, конечно, снабжение шло лучше, чем у нас. К примеру, у каждого немца на фронте баночка пластмассовая, куда ему сливочное масло клали. У нас такого не встречалось. А так первое-второе, все съестное, нам, конечно, выдавали.

И.В. Как вы оцениваете современные фильмы о войне?

В.Д. Современные фильмы о войне, такие, как «Штрафбат», я считаю фальсификацией, искажением того, что в реальности происходило на фронте. А вот советские фильмы о войне считаю самыми правдивыми. Вы, наверное, смотрели фильмы Никиты Михалкова? Какой все-таки подлец и предатель Родины! А еще он, кроме того, имеет имение под Москвой где-то, еще он дворянин, который почему-то, несмотря на свое сословное звание, остался в нашей стране жить. Ну такая власть у нас стала — власть бандитов, которая это делать позволяет.

В.С.Демченков, сентябрь 2014, Краснодар

И.В. Часто ли вы себя как цель обнаруживали?

В.Д. Да постоянно! Немцы ведь тоже меняли свои боевые порядки: минометы, артиллерия, танки все время находились в движении. Надо сказать, наша артиллерия была лучше, чем у немцев. Зато у них то же самое происходило с минометами. И это хорошо, что Сталин с Молотовым положение с вооружением предусмотрели заранее: появились благодаря им и танки Т-34, и «Илы» - бронированные самолеты, которые мы называли «летающие танки». Но вот что касается наших сорокапяток. Мы их и самоходки называли «Прощай, Родина!» Они сразу как шли в бой, так и погибали...

И.В. Ваше отношение к политработникам?

В.Д. Очень хорошее. Они, как коммунисты и комсомольцы, первыми шли в бой. Кого немцы в первую очередь уничтожали среди пленных? Коммунистов, комсомольцев, политруков. Взять хотя бы мой родной город Вязьму. Вы, может быть, слышали про знаменитый вяземский котел? Так там же погибла уйма нашего народу. Я имею в виду армию генерала Ефремова. В Вязьме сейчас ему памятник поставили. Там же 192 тысячи человек с Западного и Брянского фронта попало в окружение. И тогда он, не пожелав сдаваться к немцам в плен, застрелился. Его тяжело ранило в живот. Рядом с ним лежала жена. Так он сперва жену застрелил с ее согласия, а потом себя. И немцы похоронили его с почестями: как солдата, не покинувшего до конца поле боя.

И.В. Что вы можете сказать о своих фронтовых командирах?

В.Б. Только хорошее. Шкурниками они не были. Настоящие патриоты своей Родины. Все были как один. И национальности, кстати, воевали у нас разные. Но большинство попадались все же русские и украинцы.

И.В. Страх испытывали на войне?

В.Б. Сначала, конечно, мы его испытывали, не без этого. Но это происходило только в первые дни нашего пребывания на передовой. А потом никакого страха не стало. Говорили так обо всём: „Будь что будет“. Но, по правде сказать, на фронте как-то быстро ко всему привыкаешь.

И.В. Как спали на фронте?

В.Д. А спали мы во время войны как придётся. Нередко делали это прямо на ходу. Весной так вообще случалось, что отсыпались в грязи. Скажем, когда батарея с одного места на другое перемещалась, мы находили громадную яму, представлявшую из себя месиво, спускались в неё в своих сапогах и, прижавшись друг к другу, спали. Но, честно говоря, спать нам редко когда приходилось, потому что мы, как артиллерийские разведчики, всё время должны были быть на чеку. Бывает, только заснешь, как тебя будят, ты просыпаешься и идешь вперёд.

И.В. Как вам жилось на фронте в бытовом отношении?

В.Д. Да какие у нас могли быть условия жизни на фронте? Условий, можно сказать, никаких не существовало. Нашим укрытием являлись окопы, разрушенные дома и подвалы. Жили где придётся.

И.В. Каким было отношение к Сталину на фронте?

В.Д. Самое положительное. Ведь на каждом орудии, на каждой башне танка наши солдаты писали: «За Родину! За Сталина!» В современных фильмах о войне этого не показывают. Почему? Потому что обо всем нахально врут. Ну почему ф ильмах не показать всё так, как происходило на самом деле? Ведь Сталин большое дело делал, он справедливое общество создавал. А сколько у него появлялось врагов в то время? И троцкисты, и помещики, и кулаки, и буржуи. Ему в борьбе со всеми нужно было выстоять. Возможно, он ошибался. Но не все же время ему Берия верно всё подсказывал. Первое время, правда, он ему помогал хорошо. Но Сталину предстояло бороться со своими врагами и сохранять социализм. И хоть наш народ и большие жертвы принес в первые годы советской власти, все это делалось для будущего и для справедливого общества. И если бы не война, внезапно начавшаяся в 1941-м году, мы бы жили исключительно хорошо уже в 1941-м году.

И.В. С органами СМЕРШ встречались на фронте?

В.Д. Вы знаете, меня дважды пытались во время войны забрать на учёбу. Один раз, когда мы стояли в Инзе в учебном полку противотанковой артиллерии, меня хотели направить по линии контрразведки СМЕРШ в военное училище, а другой раз в просто в артиллерийское училище. С этими ребятами я, конечно же, сталкивался. Ведь когда я служил в учебном полку, к нам попадало много бывших западников. В том числе среди них оказывалось много бывших полицаев и других предателей Родины. Как комсомолец я участвовал в «работе» с ними. Помню, как-то раз меня как не проживавшего на оккупированной территории комсомольца вызвали в землянку, в которой находились работники органов СМЕРШ. Там мне сказали: «Виктор Семенович, у нас в полку служит много полицаев, которых нужно выявлять. Иначе они потом вред нам могут принести. Давайте мы с вами будем сотрудничать и работать». Конечно, я согласился на такую «работу» и дал подписку о не разглашении информации. Но, вероятно, не один я такой деятельностью занимался. Одного такого своего «коллегу» я вычислил. Потом, правда, он и сам узнал, что мы оба выполняем одну и ту же работу. Спалился передо мной он тем, что в одно прекрасное время стал какие-то не очень правильные вопросы мне задавать. После этого я его моментально и вычислил.

В основном этих предателей-западников мы выявляли различными наводящими вопросами. Спрашивали их обо всём примерно в таком ключе: «Как вы жили на оккупированной территории? Как вели себя при вас немцы?» Нас, конечно, специально обучали тому, как задавать бывшим западникам вопросы, как выявлять их, как им рассказывать про себя, как вообще вести с ними беседы. Общаясь с ними, мы затем каждую ночь шли на доклад к особистам. Представлялось всё это дело так, что ты как будто пошёл ночью отлучиться по надобности в туалет, а на самом деле шёл в землянку докладывать обо всём СМЕРШу. Между прочим, методом вопросов мне самому лично удалось выявить двух бывших полицаев. Произошло всё это очень просто. О прошлом их мне стало ясно из его разговоров. Я доложил об этом в СМЕРШ. Изучив все обстоятельства и проверив его, СМЕРШовцы мне сказали: «Ты молодей. Ты действительно выявил немецкого полицая!» После этого по линии контрразведки СМЕРШ было решено направить меня на учёбу в какое-то их училище. Мне тогда ещё, помню, сказали: «Когда надо будет, станешь полковником, когда надо — и генералом. Смотря какое задание будешь выполнять...» Но я, честно говоря, не очень хотел выполнять такую работу и поэтому сказал, что у меня слух слабый на одно ухо и что я из-за этого не пройду в училище по состоянию здоровья. СМЕРШовец с этим согласился и отстал от меня. А то заставил бы идти в училище. А второй раз мне сделали такое предложение уже непосредственно на фронте. Сказали: «Давай поезжай на учебу в артиллерийское училище в Ленинград!» В то время наши войска как раз прорывали ленинградскую блокаду. Я на это ответил следующее: «Знаете что? Я не поеду никуда. Решил, что как был солдатом, так им и останусь. Пусть буду гвардии сержант Демченков!»