Дергаев Андрей Андреевич

Я Дергаев Андрей Андреевич. Родился в 1924г. Архангельская область, Лимьский сельсовет, деревня Сельская. В простонародье Село. Наша деревня не большая, 30-40 дворов. Стоит на берегу реки Лимь, впадающей в реку Моша, а Моша в реку Онегу, а та уже в Белое море. Это 250км. Южнее Архангельска.

Дед мой был кузнецом. Отец Андрей Алексеевич 1879г. Рождения был бухгалтером. Окончив три класса церковно приходской школы, самоучкой стал бухгалтером и работал в Лесохимической артели, которая выпускала древесный спирт, порошок, смолу... Для нужд обороны. Артель располагалась в тайге, в 150-и км. От станции железной дороги.

Мама Акулина Ефимовна была домохозяйкой. В семье нас было шестеро детей. Я третий по старшинству. Самая старшая из нас Прасковья 1913г. рождения. Жила в городе Иваново. Умерла 20 лет назад. Старшая сестра Анна 1920г. рождения. До 75-и лет работала в школе. Преподавала математику. Брат Руфин 1927г. рождения. В 1945г. Поступил в военное училище железнодорожных сообщений. Служил в Вологде, Польше. Сейчас живёт на Родине. Сестра Августа 1929г. рождения работала преподавателем немецкого языка и завучем средней школы. Сейчас на пенсии. Самая младшая из нас Антонина 1932г. рождения

Учился я в селе Моша. Там располагалась средняя школа обслуживавшая "куст" из семидесяти деревень. В ней мы учились и жили в интернате. Вместе с нами учились дети выселенцев. В основном украинцы из раскулаченных. Было двое немцев Вилли и его сестра. Учились нормально. Никаких преследований не было, никакой злобы.

У нас жили двое выселенцев с Украины. Один Павел Греценко. Ох, как он ненавидел советскую власть.

Помню, когда их выселяли в 1932-33г. Что там мне было, девять лет. Идут эти выселенцы, а мы бежим и кричим: "Украина хлебородная немцам хлеб свой отдала, а сама голодная!" Ну, дети, не понимали. Не от злости, а что вычитал в книге то и кричал.

У нас тоже наверно был план по раскулачиванию. Если мужик какой побогаче, на него донесут и человек пропадает. Так исчез муж моей тёти. Ушел и с концами. Если кулаков с Украины высылали к нам, то наших оставалось только в лагеря. В нашей местности никаких зон или лагерей заключённых не было.

Село Моша стоит на острове посреди Мошинского озера, которое длинной десять километров и километр шириной. Добирались туда на гребных лодках, моторных

тогда не было.

Местные жители занимались охотой, рыболовством, но в основном сельским хозяйством. Себя обеспечивали и ещё оставалось. Это сейчас всё заброшено. Вот у нас было две лошади, несколько коров, овцы. Будь здоров работы. От зари до зари люди работали. Дед ещё в кузнице работал, лошадей ковал. Десять деревень обковывал. Ему не до хозяйства. Так что даже не знаю, как они со всем справлялись.

Я с 12-и лет уже, каждое лето работал в колхозе - навоз возил. Будь здоров, как за большого трудился. Помню, хомут лошади одеть не мог. Не той стороной одевал. Всякое было (говорит, улыбаясь) После коллективизации осталась одна корова, ну овцы ещё. Корову оставляли обязательно. Телёнок от неё рождался на мясо. Девять лет назад я ездил в деревню. Лучше не становится, а только всё хуже. Осталось всего 15 дворов. Конечно не так, как на родине моей жены в Тверской области, где на пять деревень трое жителей.

Своих убеждений я не сменил. Если вы знакомы с газетой "Советская Россия" то мне вам объяснять ничего не надо.

В 1937-м году, я тогда учился в шестом классе, у нас взяли двоих самых лучших учителей. И всё за то только, что они состояли когда-то в партии эсеров. А эсеры были крестьянской партией, и сельские учителя вступали в неё. И почему Сталин их всех поголовно?... Фамилия одного была Ступин, он меня учил с первого класса. А второй Прокопьев был приезжий. Считаю, что всё это были перегибы. С вредительством, саботажем сильно преувеличено. Но люди у нас были более независимые. Крепостного права не знали, никакой кабалы, никаких помещиков. За то, что они осваивали север, с них налог брали маленький, маленький. Они были свободолюбивые, как казаки на Дону. Вот такая особенность наших дедов. Все дела у нас хранились в здании райисполкома. А оно было деревянное. Так мужички его сожгли. Это я хорошо помню (говорит, улыбаясь) И в Кондопоге, недавно наши архангельские первые поднялись.

22-е июня я очень хорошо помню. По улице бегают мальчишки и кричат: "Война, война! Война началась!" Как будто что-то радостное. Я открываю окно и говорю: "Что вы глупости говорите". У нас ведь радио не было. А оказалось, правда, война.

Я с 12-и лет читал газеты. Помню, как сообщили об убийстве Троцкого. Читал заявление правительства, что войны не будет в середине июня. Но как Гитлер пришел к власти, все знали, что войны не избежать. Шапкозакидательских настроений у нас не было и в помине. Даже я понимал, что война будет долгой и мне на неё придётся идти. Тогда ростом я был маловат. Выглядел младше своих лет и, помню, думал, ну куда я пойду такой маленький. Но через год вытянулся до 1м. 70см. Уже служа в армии, был уверен, что с войны не вернусь. Помню, как страшно было смотреть на карту, когда немцы наступали, и какое было удовлетворение, когда их остановили под Москвой и Тихвином.

Из нашей деревни сразу всех мужиков взяли в армию. Остались одни старики да калеки. Половина из ушедших погибла. Вот нашему классу повезло больше. Из 12-и ребят погибли трое. Многие были ранены, но вернулись. Ещё же потом взяли в армию всех женщин 1923-24г. рождения. Например, моя двоюродная сестра 1924г. рождения служила в армии.

В том году я закончил девятый класс и собирался учиться дальше. Но все ушли на фронт. Никого нет, и председатель артели попросил меня поработать счетоводом-кассиром и в школу я не пошел. Ребята учились, а я работал. За 120км. Ездил в банк получать деньги. Иногда на лошади, а иногда пешком приходилось. Никакого оружия мне не полагалось. Да и боязни никакой не было, это не нынешние времена. Конечно, было обидно, что доучиться не пришлось, но с другой стороны надо было помогать.

Производство находилось в глухой тайге. Стояли цистерны, куда загружалась плашка. Внизу разводился огонь, и происходила сухая перегонка. Готовую продукцию вывозили в зимнее время, когда устанавливался санный путь. На десятки километров вокруг была дремучая тайга. Ни каких населённых пунктов. Уже после войны примерно в 70-и километрах севернее был построен космодром Плесецк.

Время наступило трудное, голодное. В колхозе давали зерно, по несколько килограмм. Мололи его на ручных жерновах. Я сам молол. Понимаете, люди выживали.

Уже осенью из леса я выехал проходить программу всеобуча. Топором, ножом сделали себе болванки винтовок. И с этими "винтовками" по полям, по снегу ползали: наступали, отступали. Учил нас раненый сержант Григорий Маисеев, пришедший с фронта. Он был совсем больной и вскоре умер. Программа всеобуча рассчитана на 110 часов, а нас учили всего часов 10, не больше. Я кстати как винтовку учил в девятом классе, то так получилось, что больше её нигде и не учил. В учебном полку я пробыл всего пять дней. Так что на фронт прибыл без знания материальной части.

В это время я ещё продолжал работать счетоводом кассиром. Начислял рабочим зарплату. Их было человек 50-60. И так до самого призыва.

Восемнадцатого октября 1942 года, за полтора месяца до совершеннолетия меня взяли в армию.

Ребят родившихся в начале 1924 года призвали в августе. А всех остальных в октябре. Со мной просто смешно получилось. Провожали мы двоих парней в армию. Я наяриваю на гармошке. В последней деревне встречаю почтальона Розу. Она мне говорит: "Андрей, а тебе ведь с ними тоже завтра надо ехать". Я говорю: "А чего же ты... Я ведь даже в бане помыться не успею". Короче веселье схлынуло. Второй парень говорит: "Пойдём Андрей в соседнюю деревню. У меня баня натоплена". Помылся у него, а утром пошел.

Даже во время войны в армию провожали с песнями и гармошкой. Помню, вышли на мост через речку. Там собралось много народа. В основном пели частушки про девок, про любовь. При этом вообще не пили. До фронта я рюмки в руках не держал.

Из тех ребят, что мы тогда провожали, один вернулся раненым, а второго убили. Тот, что звал меня помыться в своей бане, Лупанин Василий Фёдорович вернулся. А Иван Маисеев погиб. Он был единственным сыном у своей матери. В моей деревне много ребят, моих товарищей погибло: Казатин Гриша, Вислых Григорий, Сашка Дергаев... Короче все мои друзья приятели погибли. В деревню только один вернулся.

Уходя, я одел фуфайку. Мать дала тёплые носки и перчатки. Как только прибыли, в первый день пока мылись в бане, меня ограбили. Оставили буквально безо всего. Правда я нашел и воров, земляков с Вологодской области. Пожаловался командиру роты. Ком. роты был грузин. Ну что я - мальчишка. А тут на берегу Белого моря надо отрабатывать ружейные приёмы, а у меня руки отмерзают, но стараюсь. Они потом даже сами ко мне подошли, говорят: "Ты извини, извини. Мы тебе взамен вот это, вот это дадим". По-детски, правда. Но это так отступление.

И вот восемнадцатого октября мы втроём пошли за 60 километров в Райвоенкомат. Там нас на целую неделю отправили на соседнюю станцию разгружать вагоны. Потом нас посадили в пассажирские вагоны и отправили в Северодвинск, бывший Молотовск. Отец пришел за 60 километров проводить меня. Помню, поезд пошел, дождь идёт, а он провожает.

Приехали в Молотовск, а там тоже интересно. Я больше не у кого не слышал таких вещей, как у нас было. Поместили нас в казарму, ну кормили там всё. Двух товарищей моих уже не было. Я один и со мной был парень с Вологодской области. Звали его Василий. Лежим мы на нарах, заходят командиры и объявляют: "Пехота - царица полей! Стрелковые войска. Кто желает служить? Выходи, стройся". Мы сидим. Думаем, давай подождём. Может, что лучшее подойдёт. Через час идёт другой командир, опять: "Танковые войска, выходи, стройся". Васька мой: "Пойдём в танкисты". Я говорю: "Подожди, Васька. Посидим ещё. Какие мы с тобой танкисты. Танка не знаем. Трактора не знаем". Опять остались. Примерно через час снова выходит командир: "Артиллерия - бог войны! Кто желает в артиллерию, выходи строиться". Я: "Васька пойдём" (смеётся). Вот мы с Васькой записались в артиллерию. Так я стал "Яшка-артиллерист".

Надо отдать должное, нас очень хорошо экипировали, выдали полушубки, валенки... У меня был длинный, чёрный полушубок. Так, что зиму 1943 года я не замерзал. Потом уже полушубков не было.

Тогда же мы приняли присягу.

Около пяти дней проводили занятия. Седьмого ноября была демонстрация и военный парад. Мы тоже участвовали в параде. С винтовками на перевес прошли по Молотовску. Никакой предварительной подготовки к параду не проводилось.

Через два дня после праздника нас поездом повезли через Вологду, через Москву на станцию Акуловкав пятый запасной артиллеристский полк.

Запомнилось, что посередине городка находился плац, по которому не разрешалось ходить пешком, а только бегом. Дисциплина была строгая. Помню на конюшне лошадей чистили. Там дня три пробыли и на фронт. Правда, тоже нас хорошо проводили. Перед отправкой на фронт выступил ансамбль песни и пляски имени Александрова.

Снова долго везли, кажется опять через Вологду до Волхова. Помню по дороге горланили песни: Синий платочек, на рейде... Выгрузили где то у Бабаново, Новая Деревня. Детали уже не помню. Оттуда выдвинулись к линии фронта. На станции прибытия выдали лыжи, противогазы, вещмешки с НЗ. Всю ночь шли, шли пешком по шоссе, а спать так хочется.

Второго декабря вышли к линии фронта. Разместились в заброшенных землянках, а где то и новые построили.

Там снова выкликают: "Огневой взвод, вычислители, разведчики!" В итоге мы остались двое, я длинненький и маленького роста учитель Турышев с Коми. Пришли за нами самыми последними. Так случайно я попал в развед дивизион. А точнее в батарею оптической разведки 798-го отдельного армейского разведывательного артиллерийского дивизиона. В него входили: батарея оптической разведки - пять наблюдательных постов, батарея звуковой разведки и фотовзвод. У нас были на вооружении: бинокль, стереотруба и теодолит. В стереотрубу рассматривали, где цель батарея, шестиствольный миномёт или что ещё у противника, а теодолитом засекали. Теодолит - такой круг разделённый точно на 360 градусов. Все наблюдательные пункты у нас привязывались к геодезической сети. Поэтому точное расстояние между наблюдательными пунктами, всё это мерилось мерными лентами, теодолитом, по углам.

В основном работали по вспышкам батарей ночью. Например, центральный наблюдательный пункт давал команду: "Вспышка середина". Наводят на эту вспышку. Или: "Вспышка слева". Наводят на вспышку все пять постов. Но потом поняли, что все пять наводить трудно. Расстояние примерно 10 км. И после прорыва блокады Ленинграда стали засекать тремя постами.

Вот, допустим, направление отсчета 335 градусов 30 минут по теодолиту он снимает, а специальный теодолит даже ночью делается с подсветкой от аккумулятора, чтоб снять отчёт. И поступали эти данные на пункт управления или вычислительный пункт, как угодно можно называть. По этим данным с начала графически определялась цель на планшете. В одном километре 4 сантиметра. Такие квадраты 4 на 4. И наносят координаты цели, потом командир батареи капитан Лойфман он как-то ловко ещё кроме того по этим отсчётам вычислять уже математически. Математически брался точно. Но математически готовился через пять минут, а графически через минуту готовы координаты. И передавались в штаб полка или в штаб бригады.

О капитане Лойфмане скажу особо. Он был молодец. А как он меня взял. Мы с Иваном Турышевым привязывали какой-то наблюдательный пункт перед рощей круглой. Лентой мерили расстояние и всё... А за прибором он стоял или другой офицер уже не помню, да их у нас и было всего двое. А я набрался смелости, подхожу к нему и говорю: "Товарищ капитан, да это всё делается просто. Так и так и координаты цели определить". Начертил всё на снегу. Меня никто не учил, а я самостоятельно разобрался. В школе я был лучшим математиком. Он так удивился, а потом взял меня и Турышева к себе. Так мне в жизни повезло.

Волховский фронт готовился к прорыву блокады Ленинграда. Полоса прорыва намечалась шириной 10 км. От д. Липка у Ладожского озера до Гонтовая Липка. Наши наблюдательные пункты находились вдоль всей линии прорыва. Примерно в километре-полутора от линии фронта. Близко ведь не сделаешь. Все наблюдательные пункты были соединены между собой телефонной связью, и потом она шла в блиндаж пункта управления. К командиру батареи.

Наш центральный НП находился на металлической опоре высоковольтной линии электропередач. Идущей от Волховской ГЭС к Ленинграду. Остальные располагались на деревьях.

Я помню, когда началась подготовка к прорыву блокады, немцы каждый день нас обстреливали. Связь всё время рвалась. Командиру же надо дать координаты цели, они же бьют, батареи. Помню, командир взвода связи, фамилию уже забыл. Он был с Брянской области, лет 35-ти. Он весь мокрый, потный усталый. Все связисты измотались. А командир ему: "С огнём играешь". То есть может он и расстрелять и всё что угодно. Давай связь и всё.

Да каждый день обстреливали. Это конечно неприятно.

Всё же на фронт я попал уже в благоприятное время. У нас были ещё кадровые солдаты, которые от немецкой границы отступали в 1941г. Рассказывали, как драпали. Все пушки побросали. Еле сами живыми приползли, но воевали. Хотя до войны и дисциплина в армии и порядок, по их словам были хорошие. Они нас пацанов учили, как себя вести. Снаряд свистит, плюхайся на землю. Если прилетел, можешь дальше перебежку сделать. Который свистит не страшен, только осколки от него страшны.

Вот сидим в землянке и слушаем: недолёт, перелёт. Гадаешь, врежет или нет. Тогда же немцы с самолётов разбрасывали множество листовок. На них изображались Сталин, Рузвельт и Черчилль с кровавыми руками. Писали, что с этой листовкой проходи в плен. Будешь иметь корову там и всё такое. Нам было запрещено их поднимать. Мы и не поднимали. Больше до конца войны немецких листовок я не видел.

Когда начался прорыв, артиллерийская канонада. На сердце стало так приятно. Такая гордость. То по нам стреляли, а тут такой гул, такая мощная канонада. Через каждые четыре метра орудие. Тук, тук, тук! На 10 километров. Зрелище незабываемое. И всё это два с половиной часа. Мы думали, ну всё немцы уничтожены. А оказалось не так. Короче, когда уже прорвали, и мы переносили наблюдательный пункт дальше, то поле боя было так усеяно трупами... Я в последствии больше нигде такого не видел. Занесённые снегом, некоторые стояли на коленях, как скульптуры. Сейчас я даже думаю, что может убитых специально сносили на этот участок с окрестностей. Но всё равно было очень много погибших.

Во время прорыва блокады мы корректировкой огня не занимались. Это в последующем отрабатывали навыки. Просто передавали координаты цели. Сменяясь, работали круглые сутки. Давали координаты целей не просто на глаз, а координаты целей у нас точные были. Ну, 5-10 метров. Это очень хорошая точность. Другое дело, как артиллеристы стреляли потом. Но координаты давали хорошие. В основном мы работали с двумя полками: 164-м и 166-м арт. Пушечными. У них были 152-х мм. орудия.

Через 7 дней, когда прорвали блокаду, мы снялись с места и уже привязывали новые наблюдательные пункты. Раньше мы стояли с востока на запад, а теперь фронт развернули в сторону Синявино. Первый НП был в районе д. Марьино, а второй примерно там, где начинали прорыв, перед рощей круглой. Наш пункт управления переместился в Рабочий Посёлок №1. Там был немецкий блиндаж в три наката. Мы его заняли. Немцы впопыхах всё бросили, попал нам в трофеи отличный планшет, и с этим планшетом мы воевали до конца войны. А до этого у нас была простая чертёжная доска. Которая была очень мала всего 80 на 60 см. А немецкий планшет полтора на полтора метра.

От первого рабочего посёлка оставался только один сарай, а так всё были немецкие блиндажи. После войны поставили памятник в честь соединения Волховского и Ленинградского фронтов. Но не совсем на месте р.п. №1, а ближе к дороге, так удобнее.

Через две недели в полосе прорыва была построена железная дорога. В Ленинграде её называли "Дорога Победы". Немцы её очень сильно обстреливали. Я сам видел, как целые вагоны с продовольствием уходили под откос. Нам тоже доставалось от немецкой артиллерии. Вот налёты немецкой авиации были редки.

В марте мы переехали на станцию Назия. Там снова стали разворачивать наблюдательные пункты. Первую ночь спали на снегу. Пошла обычная фронтовая жизнь и работа. Помню, тогда у нас были потери. Связисты прокладывали связь между постами и попали под обстрел. В другой раз и мы чуть было не погибли. Тогда мы размещались в деревянном здании. И вот как то вызывает меня командир батареи капитан Лойфман и говорит: "Хотя вы сегодня и не спали, давайте. Вот за домом есть сарай, там надо вырыть землянку перекрыть рельсами, сделать накаты. И перейти туда, а то в доме опасно". Я спрашиваю: "Товарищ капитан, а кому работать?" Он говорит: "А всем".

И что вы думаете. Когда поздно ночью мы закончили и перешли в землянку начался обстрел. И фугасный снаряд прошел точно через комнату, где раньше стоял наш планшет. Стены, потолок всё рухнуло. Вот какой у нас провидец капитан, умница. Спасибо ему. А иначе никого бы из нас не было в живых. Сам он в этот момент находился в другом крыле этого здания.

Считалось, что в артиллерии все люди образованные. Это не просто стрелять. Попробуйте это всё: разведку делать, координаты... Это мы ничего не знали, а офицеры у нас были очень образованные люди. Молодцы конечно. Вот капитан Лойфман всё время писал какие-то книги. Давал мне их переписывать. У него был неразборчивый почерк. Про что были эти книги, и что он потом с ними делал, я не помню. Умница мужик был. Я вот академию окончил. Топографию, геодезию изучал, а делать такие расчёты, как он, вычислить цель не могу. Наши командиры матом никогда не ругались, и мы, глядя на них, почти не матерились. Я всегда с уважением вспоминаю своих командиров. Они были требовательные, но всегда беспокоились о солдатах. В первую очередь сохранить людей и их здоровье. Приходим на место, сразу приказ: "Закопаться в землю", чтоб землянка была. Или если организовать отдых на снегу, то чтоб люди не замёрзли. И т.п.

Вскоре по прибытии на фронт я написал заявление о вступлении в Комсомол. В январе 1943 года в штабе дивизии, располагавшемся на берегу Ладожского канала мне вручили комсомольский билет. В феврале 1944 года был принят в кандидаты партии. А уже в августе я был принят в члены партии. Хотя по правилам кандидатом должен был пробыть год. Помню, когда меня принимали в партию, налетели немецкие самолёты. Руководство и мы все попрятались по траншеям, по землянкам. Налёт кончился, продолжили заседание партийной комиссии. Через какое-то время меня назначили секретарём партийной организации взвода оптической разведки. У меня было 37 коммунистов. Во взводе все были коммунисты. Секретарём я только числился. Все формальности, собрания... Было не до этого. Даже партийные взносы, которые тогда составляли 10 копеек, я не собирал. В дивизионе у нас был политрук: подполковник Боенков. Он придёт, побеседует ну и т.д. Но это было редко по тому что вместе мы никогда не собирались. Мелкие подразделения по 5-6 человек были рассеяны по мелким точкам на большой площади, далеко друг от друга.

С огневиками я не разговаривал о том, как они стреляют. Но думаю, что вести огонь по координатам не очень-то легко. Надо учитывать и ветер, и другие условия. Без пристрелки, я считаю вообще стрелять нельзя. А у нас всегда без пристрелки стреляли. Это считается, стреляли по площадям. Это же пустая трата снарядов. Такое моё личное мнение. Что это такое увидел цель за километр или два и начинает стрелять. Мы определяем цели с точностью до пяти метров и для нас это смешно.

Помню, сразу после войны мы собирались на сборы, и выступает наблюдатель с сопряженного пункта наблюдения. Говорит: "Ночью я увидел вспышку сразу засёк, поставил метку..." Я был молодой, смелый встал и говорю: "Что? Как вы стреляли? Как вы воевали? Как же так, мы по теодолиту наводили, подсвечиваем точно наводим градус... А вы спичку ставили и по ней определяли, в каком направлении батарея стоит, но это же мура!" Бывший там полковник, наш командир меня поддержал. Говорит: "Молодец".

Конечно детали, как стреляли артиллеристы, я не знаю, но мало мы пристрелкой занимались. Немцы, те стреляли лучше. Ничего не скажешь. У них это было хорошо поставлено.

Помню летом, когда немецкие самолёты летели бомбить Ленинград. Они сперва залетали к нам. Над Назией разворачивались строем, так красиво и заходили на город с востока. Тогда немецкая авиация была сильна. Помню, летит наш самолётик штурмовик. Прижимается к земле, прячется. Немец сверху догоняет, трах, бах! И наш штурмовик падает. Несколько раз такое наблюдал.

В июле-августе 1943 года проводилась Мгинская наступательная операция. Мы поддерживали войска в районе п. Турышкино, д. Вороново, разъезд Апраксино. Шли тяжелые бои. Но на нашем участке продвижения не было.

Фронт можно так представить. Наступает вечер, немцы начинают освещать передний край непрерывно. Взлетает ракета одна, вторая... Наши никогда не освещали передний край, а передний край всегда освещался немцами. Вечером и ночью всегда светло на переднем крае. А ракета даёт свет на несколько километров. Пулемётная стрельба идёт не прерывно. К этому привыкаешь и перестаёшь замечать. Тем более, что мы подальше стоим от передней линии. Если же стреляет немецкий шестиствольный миномёт, а он воет противно. Это значит активная фаза боевых действий. Всё это обычная фронтовая жизнь.

Вот я рассказывал, мы молодые прибыли на фронт. Сразу было и страшно, особенно первые дни. А потом как то привыкли и воспринимали всё как само собой разумеющееся. Когда нет налётов, так у нас нет никакой тоски, ничего. А вот старослужащие солдаты, которым по 40 лет и старше. Они ходят какие-то угрюмые, настроение печальное. Ни смеха, ничего у него нет. Сейчас, с годами, я это отношу к разному уровню восприятия войны у молодых и у старых. В минуту опасности, например, идёт огневой налёт и не знаешь, вот сейчас ты жив, а сейчас не будешь. Не было чувства обречённости. По теории Толстого. Я помню с девятого класса, чему быть того не миновать. Такова твоя судьба и всё. Я психологически себя так настраивал. То есть не впадал в панику и уныние. Так поступали и все молодые. Ну, уж когда очень страшно маму родную вспоминаешь.

О питании. Каждый НП получал продукты, и солдаты там готовили себе сами. А у нас на пункте управления был повар по фамилии Елисеев с Воронежской области. Он готовил на нас и связистов. Всего человек на 20-25. Кормили два раза в день, но питание было хорошее. Основную норму продуктов помню хорошо: мясо - 180гр. масло - 50гр. Сахар - 35гр. Хлеб - 1кг. А что ещё? Вот и всё. А разве мало этого? Два года назад я лежал в госпитале, там кормили не лучше.

Сейчас говорят: "100грам, 100грам". Всё это липа. Вот нам давали водку, когда пошли в наступление. Был ещё паёк разведчика, там тоже полагалось. Но это было всего несколько раз. А у народа создалось впечатление, что там все пьяные были.

О женщинах. Это сейчас говорят, что они воевали, а я за всё время ни одной не видел (смеётся) Только в День Победы к нам пришла одна машинистка из штаба сфотографироваться в составе бригады. Да конечно они воевали, но в медсанбатах там... В пехоте были, но это единицы. У нас не было женщин, ну да это и хорошо. Не было соблазна. Для дисциплины очень полезно.

Сейчас много говорят о заградотрядах. Мы стояли в ближайшем тылу. Непосредственно за пехотой, но я их не видел. То есть они наверно где-то были, возможно ещё дальше за нами. Но мы с ними не сталкивались. Несколько лет назад пригласили нас на концерт Розенбаума в концертный зал Октябрьский. Он поёт песню, в которой такие слова: "... вырыли мы окоп в полный рост. Немец бьёт нам прямо в лоб, а сзади заградотряд...". Я сидел на балконе и не выдержав вскочил и кричу: "Позор! Позор!" А вся публика проглотила. Я в перерыве им говорю: "Над вами издеваются, а вы молчите". Он и сейчас эти песни поёт. В общем как женщин мы на фронте не видели, так и НКВД.

Когда я попал на фронт "смертные медальоны" были уже отменены. Но, кажется, летом 1943 года нам раздали личные номера. Такой алюминиевый кружок с выбитым на нём номером. Была ли там ещё какая-нибудь надпись, не помню. На армейских брюках, у пояса был маленький кармашек для часов. Я сунул его туда и забыл.

Касок мы не носили, а вот противогазы были до конца войны. Это очень удобно. Когда ложишься спать, то голова на противогазе.

К введению погон мы отнеслись спокойно. Кто-то может и говорил, что это возврат к царской армии, но у нас всё прошло спокойно. Даже считалось, что новая форма красивее.

Ботинки у нас были только отечественные. Некоторые пытались носить немецкую обувь. Но она была не удобная. У них подошва жесткая, вся утыкана гвоздями. Ходить неудобно. Толи дело наши яловые сапоги. Многое у немцев было лучше, чем у нас, но обувь наша была удобнее. Просто небо и земля.

Осенью нас отвели в тыл. Неделю или две мы отдыхали под Серебреницами. Потом вышли на фронт где то 50 км. Севернее Новгорода. Наша землянка была в деревне Рунша. Это в десяти километрах южнее печально знаменитой д. Мясной Бор, за которую шли бои в 1942 году. Фронт там частично проходил по берегу реки Волхов.

Немцы обстреливали непосредственно передний край, а чтоб нас обстреливали, я не помню.

Здесь мы уже входили в 141-ю арт. Бригаду. И не имели своего номера, а просто назывались разведовательно-артиллерийский дивизион. Тут уже сам командир бригады вникал. Вместе корректировали огонь. Пристрелку делали бризантными снарядами. Засекали воздушный взрыв и по его координатам давали артиллеристам поправки на координаты цели.

В эту зиму полушубков нам не выдали. Одевали фуфайку и на неё шинель.

14-го января 1944г. началось наступление. 20-го числа освободили Новгород.

Потом нас бросили под станцию Медведь. Это между Новгородом и Лугой. Видимо хотели отрезать немецкие войска, которые отступали из-под Мги и вообще из-под Ленинграда в направлении Пскова. Пришли в какую-то деревню. Она вся была сожжена. Одни трубы торчали из снега. Это производило жуткое впечатление. Сохранился только один кирпичный домик. В нём было каких-то две комнатки. Только мы улеглись спать. Тут подходят танки. Танкистам тоже на улице спать холодно. И вот мы вперемешку с танкистами и заночевали. Утром мы ещё не развернули наблюдательный пункт, связи ещё не было и батареи мы не засекали, а просто наблюдали за боем. Впереди эта станция Медведь. Посёлок стоит на возвышении. Все 10-12 Т-34 пошли в бой. И бедные танкисты все погибли. Ну, кто погиб, кто ранен. Думаю вот вместе лежали, ночевали в двух комнатах ...

Немец там упёрся рогом. Ему иначе было нельзя. Если бы мы прорвали оборону то вся группировка быстро, быстро отходившая от Ленинграда попала бы в окружение. Так мы оборону прорвать не смогли и нас бросили в другое место.

Весной мы стояли под Псковом в д. Мелетово кажется. В тех местах немцев не было, а всю войну сохранялась советская власть. Поэтому дома в деревнях оставались целыми.

На освобождённых территориях местного населения почти не было. Гражданские люди встречались буквально в единичных случаях. Помню только когда освободили Псков дальше граница Эстонии. Кажется, место называлось Петсере (ныне Печёры Псковской области) Там попадались голодные жители. Помню к нам за супом приходила эстонка. По-русски она не разговаривала. Через Новгород и Псков нас провозили по ночам, а дальше снова поле, землянка. Так что жителей мы и не видели.

Когда мы начали наступать, у нас появились трофейные телефонные аппараты и трофейный провод. Телефоны и провод были хорошие. Лучше наших. Других трофеев я не помню.

К союзникам мы относились с пренебрежением. Они намеренно тянули с открытием второго фронта. Мы чуть живые были. Нас могли разбить. А они смотрели со стороны. Придерживаясь своей политики: Пусть русские и немцы убивают друг друга, а мы пожнём плоды победы. Всё нам давали плохое. Танки плохие, самолёты плохие. Только студебекеры были хорошие, и мясная тушенка была очень вкусная. Вот за это им спасибо. А остальное вооружение было всё барахло. Но и барахло, конечно, нам годилось.

По берегу реки Великой немцы построили мощную линию обороны под названием "пантера". Её надо было прорвать. Мы расположились южнее Пскова. Там населённые пункты, Коровье Село ещё какие то.

Помню, тогда произошел такой случай: заехали мы в лесок, и остановились. У нас было за правило всегда, если останавливаемся, делать землянку или сруб. Командиры приказали делать сруб. Мы построили как бы домик. В него провели связь. Позднее приехали пехотинцы. Метрах в десяти за нашим срубом поставили палатку и туда человек 20 легли спать. Ночью я кимарю за планшетом. Телефонист сидит с двумя трубками, тоже дремлет. Часа в 3 или 4 утра входит командир и тут бах! Взрыв. Упала бомба. Командиру осколок в лицо. Оно у него всё в крови. Наш сруб весь перекосило. Бомба попала прямо в палатку. Представляете такая картина. Жутко. Мы не выдержали, утром снялись и уехали.

В самую распутицу мы там попали в "мешок" 3 на 4 км. Сейчас не помню 3 в глубину, а 4 в ширину или наоборот. И куда не пытались наступать так никуда продвинуться не смогли. Я этот "мешок" хорошо помню по тому, что карта всегда была передо мной. У нас там было два наблюдательных пункта. На север и на юг. Немец нас беспрестанно обстреливал. Но мы там закопались в землю. Даже свою машину зарыли. Был у нас грузовичок - газик. Кузов обшит досками. Внутри печка. Это был наш рабочий пункт.

Видимо у немцев не хватало снарядов, так он нас обстреливал болванками. Когда такая болванка летит и при этом жутко воет. От этого визга впечатление хуже чем от снаряда. В моральном плане.

Через несколько дней после прибытия командир меня за чем-то послал на передовой НП. Взяв противогаз и карабин, пошел. Выполнив, задачу возвращаюсь. Там с севера на юг проходила старая линия нашей обороны. Пустые траншеи, землянки. Думаю пойти посмотреть, в каких условиях живёт пехота. Только подумал. Поднял голову и вижу, девять немецких самолётов пикируют на меня, на эти траншеи и бомбы уже отделились. Мать честная! Пробежал метров 20-50 и плюхнулся. Думаю, будь, что будет. Отбомбились они по этим пустым траншеям и улетели. Меня забросало землёй, но, слава Богу, не ранило, ничего. До нашего расположения было ещё метров 700 и командиры всё видели. Когда я пришел, они сказали, что я в рубашке родился. А пошел бы к траншеям, и не было бы меня.

Помню ещё там мы пять дней или неделю сидели без еды и снарядов. Была такая распутица, что сперва артиллеристы принесли на руках снаряды, а потом уже через неделю хлеб и по сто грамм для храбрости голодным солдатикам. Вот что такое распутица мы познали.

Летом нас перевели под Псков. Месяца два мы в стереотрубы любовались городом. Засекали цели. Ну тут обстановка была тихая. Никогда он по нам не стрелял. Не то, что до этого в "мешке". Кажется, в августе наши взяли Псков и дальше мы пошли к Эстонии, Там эта Петсери, потом на Валгу. Тоже стояли. В ней располагались в доме, рядом сад и стояла высокая сосна. На ней наш НП. И вот в девять часов утра началось маленькое наступление. На сосне сидел наблюдатель. Его время дежурства закончилось и с земли ему кричат: "Шейхудинов, слезай, другой должен!" Он отвечает: "Подожди, началась артподготовка. Так интересно" Только он это сказал, рядом разрывается снаряд, и он падает замертво. Там в садике его и похоронили. Вот так, а тот, что должен был залезть вместо него и погибнуть остался жив.

Ну, а потом нас обратно перебросили через Резекне и на Ригу. Там мы участвовали в окружении курляндской группировки, которая насчитывала триста тысяч войск. Мы то не знали, сколько их там, а, оказывается, там были все войска, убежавшие из-под Ленинграда и Прибалтики. Наши войска пошли за Неман, а мы, жидкая цепочка, остались. Хоть войск у нас почти не было, но стреляли мы хорошо. Показывали активность. Помню, ребята с наблюдательного пункта сообщают: "Андрей тут в районе Салдуса движение ... Давай, организуй туда налёт". Я помню, доложил на командный пункт. Не знаю, кто там, командира тогда не было. И мы самостоятельно стрельбу учинили по Салдусу, по железнодорожному узлу. Там взрывы получились, что-то загорелось. Немцы не предпринимали наступление. Мы тоже только изображали активность, снаряды берегли. Когда группировка капитулировала, то мимо нас по дороге строем шла колонна немцев в километр длинной. Мы думаем: "Мать родная! Если бы они на нас пошли. То стёрли бы нас в порошок".

Помню восьмого мая утром, часов в 5 с НП сообщают: Немецкие траншеи пустые. Никого нету. Наверно война кончилась". Я докладываю наверх, так и так. А потом в12 часов мы праздновали победу. Не девятого мая, а восьмого. Мы вышли из землянок стали стрелять из карабинов в воздух, были безумно рады, что мы живы. Никаких сигналов, сообщений по радио мы не слышали, а сами. Немцы у нас капитулировали, и было понятно, что война кончилась.

Девятого мая командир бригады нас собрал вместе. Человек 120 нас было. И каждого вызывал по фамилии знакомиться. А то он большинство из нас знал только по голосам, а в лицо никогда не видел. Помню мой командир взвода лейтенант Долбыш, украинец, очень хороший человек. Меня представил: "Товарищ полковник вот старший сержант Дергаев. Вы с ним стреляли". Тогда же мы всей бригадой сфотографировались.

Потом нас перевезли в лес, там жили в палатках. Примерно через неделю нам показали фильм: "В шесть часов вечера после войны". Представляете, как приятно

(смеётся).

Дальше пошли скучные солдатские будни. Не то, что на войне. Теперь жили вместе, ходили строем...

Наград я нахватал довольно много для солдата. За бои по прорыву блокады Ленинграда получил медаль "За Боевые заслуги". Потом вручили медаль "За Оборону Ленинграда". В 1944 дали ещё одну "За Боевые Заслуги" и в 1945 наградили орденом "Красная Звезда".

Живых немцев я впервые увидел, когда они шли в плен восьмого мая. А так только убитых и то очень мало. Наших всегда было больше. Воевать немцы умели.

Во время войны отношение было к ним враждебно пренебрежительное. С ненавистью и насмешкой, как и в печати. Называли их "фрицами". Большая была на них злоба, тем более что не только командование виновато, но и солдаты виноваты, что они нас убивали. Ну, а потом, когда я уже служил в Германии. Был в Восточной Пруссии, и на моих глазах всех немцев выселили за неделю. Они такие бедные были, голодные... До этого они искали любую работу. Работали кондукторами в трамваях.

Тогда я уже был офицером. Меня обстирывала немка. Служебные помещения убирала тоже немка. Очень хорошие были женщины. Когда их уволили, стало очень плохо.

Первый китель мне шил немецкий портной. Я к нему относился с уважением, и он ко мне с уважением. Потом когда я с 1950 по 1952-й год служил в восточной Германии у нас официантками были немки очень хорошие. Всегда мы шутки прибаутки. Сделаешь заказ. Она всё быстро, быстро запишет и принесёт. Потом через полгода их почему то убрали. Русскими заменили. Сделаешь заказ, она запишет и всё перепутает. Другие блюда принесёт. Неопытные были. Конечно, там следили что бы связей с немками не было, но отношения очень хорошие были. Даже рассказывали такой случай. Русский "Иван" напился, всё потерял. Утром немец идёт, пистолет несёт, ремень несёт. Вот русский потерял. Представляете? Такие они были дисциплинированные. Тогда я много ездил по Германии. И помню, встречался с одним немцем. Моим погодком. Очень говорливый, активный был. Стали состязаться, кто лучше знает краткий курс партии. Дак он не хуже меня знал краткий курс истории КПСС. Где-то в Ростове на Дону он был в лагере военнопленных. Там с ним работали наши политработники. Теперь, на Родине он работал парторгом шахты.

В сентябре 1945 года я поступил в Рижское Военно-политическое училище. Через год был выпущен. Предметы были такие: марксизм-ленинизм, краткий курс истории партии, философия, Гегеля там, Канта некоторые труды, партийно-политическая работа, военное дело, тактика была, приёмы рукопашного и штыкового боя. Как шутили рижане, учили нас на попов.

Тактику на практике проходили в Домском соборе. Он тогда был разрушен. Мы забирались на самый верх, и руководитель там объяснял нам свой предмет.

Наш курс был 150 человек. Нас выпустили только 35 человек, а остальные продолжили учёбу. На курсе был отдельный латышский взвод, где учились ребята латыши. Остальные национальности были все перемешаны. У нас был казах, туркмен, азербайджанец, украинец, белорус...

В Риге тогда было неспокойно. Помню, стою на посту, и вдруг начинается пулемётная стрельба. Знаете, не приятное чувство. По ночам нас направляли патрулировать улицы города.

Мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили на должность начальника клуба авиационной части. Часть располагалась в Восточной Пруссии г. Лабиау ныне Полесск это в сорока километрах восточнее Кенигсберга. Очень мне не хотелось, но служил. Было у меня два здания. В одном офицерский клуб, в другом сержантский клуб. Город маленький и почти вся культура замыкалась на мне. В основном это были кино и танцы. В мою обязанность входило приглашение артистов из Калининграда.

Была у нас и своя самодеятельность. У кого из офицеров голос был то пел, кто плясал. Ставили спектакли по пьесам Островского, Чехова. Сам тоже играл в ролях. Работа была широкая, правда не по моей натуре, но по молодости лет занимался энергично. Люди были довольны.

Когда выселили немцев, то на их место привезли переселенцев из Союза. Помню, как они приехали с коровами, козами... И такой ухоженный городок во что превратили...

Страшно посмотреть.

Осенью 1950 года меня неожиданно взяли в Восточную Германию. Там так же я работал в авиационных частях. В городах Котбус и Финстервалде.

В 1952 году поступил в Военно-воздушную Академию имени Можайского. На факультет Аэродромного Строительства. Был выпущен в 1958 году в звании капитана.

И попал служить в Узбекистан город Андижан. Старшим инженером аэродромной службы. Через год в Ташкент, начальником аэродромной службы. И дальше пошло поехало: Куйбышев, Свердловск. В 1970 году уволился по состоянию здоровья, в звании подполковника.

Ещё в 1951 году женился. Через год родился сын.

Я вам так всё рассказал, что может показаться, что у нас была не война, а прогулка. Но это не так. У нас война была, это сплошной труд. Хотя и кормили нормально, но все 24 часа на ногах. Два-три часа поспишь и всё.