В марте 1944 года Смоленское артиллерийское училище, которое в то время находилось в городе Ирбите Свердловской области, произвело очередной выпуск офицеров - на этот раз младших лейтенантов. Весь выпуск эшелоном, в теплушках, был доставлен в Москву, откуда разлетелся по военным дорогам. Одна теплушка - в ней нас было 24 человека - благополучно, несмотря на бомбежки в пути, добралась до Гомеля, где размещался штаб 1-го Белорусского фронта. Молодые младшие лейтенанты, в основном не нюхавшие пороха, бывшие выпускники десятого класса с Урала, с трепетом ожидали назначения в боевые части.
Перед тем как выехать в Действующую армию, мы сфотографировались и отправили домой снимки в новой офицерской форме, с погонами. По дороге на фронт я и мой друг по училищу Евгений Полушкин решили отметить его 19-летие: променяли свое теплое белье на картофельные лепешки и "налопались от пуза".
В Гомеле мы пробыли двое суток. Город был сильно разрушен, и это действовало на нас удручающе.
Все мы были занесены в список по алфавиту и разбиты на пятерки. Мы - Иван Тепляков, Федор Хохряков, Александр Шмелев и я - замыкали список, не набрав даже пятерки. Когда очередь дошла до нас, то услышали: "Ну а этих - в Резерв Главного Командования". Мы разом зароптали: дескать, направьте нас тоже в боевые части. На что получили ответ: "Вы и приехали на фронт, а не к теще на блины". Как выяснилось, мы были назначены в 1071-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк Резерва Главного Командования. Старшим назначили Шмелева, он еще до училища был сержантом в разведке и, кроме того, был старше нас по возрасту.
Не помню, какой дали нам маршрут, тем более, что пакет был у Шмелева, но добирались мы до части довольно долго. С трудом узнали, что наш полк находится на Быховском плацдарме. Переправились в районе Ново-Быхова через Днепр на
правый берег и, ориентируясь по реке, бодро зашагали на север в направлении Ново-Быхова.
6 апреля мы оказались в окрестностях деревни Камаричи. Был ясный солнечный день, вокруг - тихо, безлюдно и спокойно. Пение жаворонков настраивало на благодушие, и мы совершенно позабыли о бдительности. Вошли в деревню, надеясь найти штаб части. Ходили от дома к дому, если их можно было так назвать - целых строений не осталось. Самое удивительное, что мы никак не могли никого спросить - изредка показывались люди и сразу же исчезали. Ну, ладно, мы-то впервые попали на фронт, но и Шмелев, наш ведущий, бывший разведчик, тоже "потерял голову".
Нам надоела эта "игра в прятки", и мы решили перекусить остатками сухого пайка. Остановились около развалин хатки, расположились на виду находившейся впереди деревни (позже мы узнали, что это Лудчица, передний край обороны противника). Между деревнями, ближе к Днепру, лежала болотистая местность, листья кустарника только-только распускались, левее - обширное поле, дальше - заросли молодого сосняка и сплошной лесной массив.
Не успели мы как следует расположиться, как к нам подбежал сержант и на повышенных тонах предложил убраться подобру-поздорову куда-нибудь в другое место, ибо Камаричи хорошо просматриваются противником, и вот-вот начнется артналет. Мы быстро спустились в лощину. Не отошли и на километр, как над нами что-то завыло, от неожиданности мы присели и замерли. У дома, где мы были несколько минут назад, поднялся столб земли. Переглянувшись, поняли, что попали наконец на фронт. Минут двадцать немцы обрабатывали снарядами тот участок, где мы собирались перекусить. До нас дошло, что мы были на краю гибели, осознали, какую беду навлекли на тех, кто оставался в том районе. Этот день запомнился на всю жизнь. Понуро опустив головы, добрались до штаба полка. Бесследно испарилось все наше приподнятое весеннее настроение, ожидали порядочную нахлобучку от командира полка. Но нас удивило и обрадовало хорошее настроение в штабе при нашем появлении - ведь пришло пополнение офицеров! Но тут раздался телефонный звонок, все в землянке притихли. Звонивший говорил громко, был разгневан, а командир полка через щель в занавеске все поглядывал на нас. Потом вышел к нам - широкоплечий, высокий, с зычным голосом, и стал нас внимательно разглядывать, всех по очереди, с ног до головы и обратно. Тут возобновился артобстрел, мы молчали и потом услышали: "Ну, что, вояки? Долго вы же добирались, небось не очень-то торопились!" Шмелев попытался что-то сказать, но комполка, резко махнув рукой, прервал его: "Вот, полюбуйтесь на этих гусаров. Надо же иметь такое нахальство! Под носом у фрицев устроили пикник. Да, обозлили вы их не на шутку! Давненько они нас так не обрабатывали".
Вой пролетающих снарядов стал заглушать его слова, доносилось громыханье разрывов, содрогалась земля, обстрел шел по площадям. Командир полка выругался: "Кондрашка, что ли, их хватила?" Затем уже в снисходительном тоне обратился к нам: "Впредь будет наука. Фронт есть фронт, здесь шутки плохи. Без причины на рожон не лезь, без дела не высовывайся... Ничего, наши корректировщики кое-что засекут, так что ваше лихачество без пользы не останется". Пронесло!
Все мы были определены командирами взводов. Я с Хохряковым оказался в 3-й батарее, которой с недавней поры командовал армянин лейтенант Оганес Варткезович Габрие-лян. Принял он нас хорошо. Огневая позиция батареи находилась метрах в 150-200 от переднего края. Ночью можно было наблюдать, как трассирующие ленты пуль, словно паутина, опутывали всю передовую. Перед нами видны были окраины деревни Лудчицы, за которой располагался Быхов.
Мой однокашник по училищу Федор Хохряков, уроженец Пермской области, Кунгурского района, русак до кончиков волос, назначенный командиром 2-го огневого взвода, разместился в землянке командира 3-го орудия, Алексея Алексеевича Дижи. Нам здорово повезло: попали в семью обстрелянных фронтовиков; на вооружении имели 76-миллиметровые пушки ЗИС-3, которые хорошо поражали цели и прямой наводкой, и с закрытых позиций, что в дальнейшем подтверждалось неоднократно; и, наконец, для перевозки пушек у нас были американские машины марки "Додж" и "Студебеккер".
 |
В обороне свои заботы. Ночью - рытье окопов, ходов сообщения, в том числе и ложных. Где нужно - тщательно маскировали, а где хотели ввести немцев в обман - оставляли какой-нибудь изъян в прикрытии. Враг тоже умело маскировался, и не удивительно, что я в первый день пребывания на фронте не разглядел перед собой передовую.
Днем - занятия с расчетами или уходили через лощину в лес, где старшие офицеры полка проводили учебу с командирами взводов. Обычно я с Хохряковым чередовался: он - на передовой, я - в тылу, и наоборот. Жили мы, как я уже сказал, в землянках вместе с расчетами, спали на невысоких нарах или на приступках, как правило, не раздеваясь, ослабляли ремни, шапку клали под голову, а обувь и портянки снимали и просушивали. Дневальные поддерживали в печурках огонек, у орудий менялись часовые. Когда рыли окопы и ходы сообщения, то ночью работали все, а днем отсыпались.
Кормили нас хорошо, пищу приносили из леса, где располагалось хозяйство старшины, там же находились командир батареи и командир взвода управления с разведчкам, связистами и радистами. Пищу приносили в термосах, от каждого взвода уходили за ней по одному человеку, а возвращались вчетвером, с управленцами, которые потом относили пустую тару обратно. На первое, обычно, суп с картошкой и крупой или кислые щи, на второе - каша или вермишель с мясом или американскими консервами. Частенько при доставке пищи солдаты попадали под обстрел, а иногда и в госпиталь. Водку нам не выдавали, а может быть, и старшина зажимал, но от курева в землянке стоял дым столбом, хоть топор вешай, спокойно дышать можно было только лежа. Василий Налдин не курил, он менял табак на сахар, а я свой офицерский паек отдавал в общий котел. Делился и большей частью легкого табака, предпочитая махорку, так как от нее лучше работали мозги.
Хотя свободного времени оставалось мало, но все же порой от безделья и чрезмерного курения можно было одуреть, поэтому старались и развлекаться: рассказывали анекдоты, житейские байки, подтрунивали над товарищами, не затрагивая душевных ран, играли в домино, шашки, шахматы, читали. Газеты нам приносили регулярно. Были и книги, кое-кто возил их с собой, некоторые считали их чудаками. Я посылал домой много писем, писал почти каждый день.
В майские дни в часть приезжали шефы из тыла, привозили подарки, мне достался кисет, но без обратного адреса. Часто бывали в полку артисты, и мы, в порядке очередности, небольшими группами уходили в лес, где на импровизированной сцене выступали гости. Там же показывали кинофильмы. Очень мне тогда понравилась картина "Актриса".
В июне узнали, что наконец-то открылся долгожданный второй фронт, но эффект был бы гораздо сильнее, явись он на свет Божий на год-два раньше. Поэтому мы шутили: "Ага, испугались союзнички, что без них освободим Европу!"
Конечно, не все шло гладко, случился даже самострел:
один солдат ранил себя в ладонь через консервную банку;
возникали и отдельные ссоры. Но и тогда, и встречаясь через десятки лет после войны, мы оставались единой братской семьей.
...В своем письме родителям 26 июня 1944 года я сообщал: "Наконец-то мы пошли в наступление! Началось полное изгнание врага с нашей территории, ибо ждать нельзя... Кругом разрушения. Жители, которые встречаются, имеют подавленный вид в результате бедствий. Ненависть к врагу кипит..."
Наш полк накануне не участвовал в прорыве обороны противника. 25 июня он был брошен в уже образовавшуюся брешь для поддержки тех войск, которым предстояло окружить Бобруйск и уничтожить в котле гитлеровцев. Часть была придана 40-му стрелковому корпусу генерала В. С. Кузнецова. Его соединение, совершая марш-бросок, с ходу переправилось через Березину около села Шатково, захватило большой деревянный мост и сражалось за расширение плацдарма на западном берегу реки. Нашу батарею оставили для охраны моста, а все остальные направили на поддержку частей корпуса. Они непосредственно участвовали в боях с немецкими войсками, отчаянно пытавшимися пробиться из окружения. В этих боях погиб наш старший по группе при направлении в полк младший лейтенант Александр Шмелев. Какое-то число гитлеровцев вырвалось из кольца и двинулось вдоль западного берега Березины в сторону Сычково, рассчитывая уйти на север. Наша батарея получила срочный приказ оставить оборону моста и двинуться на соединение со стрелковыми частями около Сычково. В сумерках мы выбрались на шоссе Бобруйск-Минск и остановились в зарослях у дороги. Вдруг по кустам стали чиркать пули. Я выскочил на шоссе и увидел человека, скакавшего во весь галоп на лошади. Он прокричал, что очень много прорвавшихся немцев сплошной массой движутся по дороге. Приняли решение орудия не разворачивать, так как здесь не было никакого обзора для обстрела, и к тому же совершенно стемнело. Целесообразнее было быстро добраться по шоссе до первой развилки, развернуть там пушки и принять бой.
Комбат на "Виллисе" рванул вперед, мы за ним. Метров через 500 я увидел деревню и ответвление от дороги влево. Не заметив, что лейтенант Габриелян проскочил это место и ушел в глубь Сычково, я дал своему взводу команду свернуть влево, развернуть орудия и открыть огонь по подходившему противнику. У одной пушки солдаты замешкались, не могли вытащить стопор, чтобы развести станины. Я - к ним. А Налдин, находясь левее и чуть сзади, успел уже выстрелить. Неудержимая сила перебросила меня через станину, я потерял слух. В ушах сплошной звон, различаю речь, только если кричат мне в ухо. Кто-то завопил, что не может найти прицел. Кричу: "Наводить по стволу!" И пошло-поехало. Слева открыли огонь Дижа с Хохряковым. Снаряды подавали на руках с машин к орудиям, как по конвейеру. Но где же четвертая пушка? Что за чертовщина?! Лишь после боя я узнал, что командир расчета старший сержант Воробьев не услышал распоряжения о повороте и вслед за комбатом въехал в Сычково, где застрял на основной магистрали. Впопыхах я не заметил, что по дороге неслись не только мы, но и те, кто отходил от немцев. Воробьев пытался съехать с шоссе, но ничего не получилось, был сплошной затор, а его самого помяло машинами. Потом я отвез его вместе с ранеными в госпиталь.
Бой продолжался. Вдруг мне кричат в ухо, что снаряды кончились - разве на "Додже" их много увезешь? Воробьев пропал, а второй "Студебеккер" - у Хохрякова. Да и светать стало. Снарядов нет, пехотного прикрытия нет, надо спасать людей и технику. Даю команду отходить. Вслед за нами снимаются с позиции Дижа с Хохряковым. Проскакиваем по окраине Сычково - ни души. На выезде - заслон: "Куда?!" Кричу: "За снарядами!"
Пока шла схватка, наши войска, в основном подразделения соседней 65-й армии, сумели организовать оборону на противоположной окраине Сычково, наш комбат тоже там участвовал. И все прорвавшиеся немцы так в Сычково и остались. Вся деревня была заставлена машинами, они, сволочи, даже весь свой "военторг" увозили, хотя сами еле ноги уносили.
 |
Как оказалось, в начале боя первым выстрелом Налдин сумел подбить "фердинанд", который, на наше счастье, развернулся и перекрыл всю дорогу, а по болоту в темноте не поскачешь. Стреляли мы почти в упор, и эффект получался большой. Немцы как залегали от выстрелов артиллеристов, так и не поднимались до нашего отхода. А когда они после нас влезли в деревню - наткнулись на стрелковый заслон и стали "пачками" сдаваться в плен. За этот бой Налдин и Дижа были представлены к ордену Славы 2-й степени. Представили к наградам и нас с Хохряковым. На партийном собрании приняли кандидатами в члены ВКП(б), а приказом по 1-му Белорусскому фронту нам присвоили очередное звание - "лейтенант". Но я об этом узнал после госпиталя, в другой части, там же мне вручили за этот бой медаль "За отвагу", а Хохряков так и не услышал об этом приказе: под Брестом он погиб смертью храбрых, и ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Это был наш первый бой, своего рода пропуск во фронтовую семью. Отношение к нам стало совершенно другим, это я прежде всего почувствовал со стороны Налдина.
Под Сычково погибших не было, но без раненых не обходится ни один бой. Комбат поручил мне отвезти их в госпиталь в Осиповичи, и там я попрощался со своим командиром орудия Воробьевым.
Перед отъездом из Осиповичей нашу машину окружили жители. Все рады, говорят наперебой, обнимают и желают победить врага и выжить. Вдруг подходит ко мне девочка лет двенадцати: "Дяденька офицер, я так хочу вам подарить что-нибудь на память, но у меня, кроме этого кусочка хлеба, ничего нет. Возьмите, пожалуйста". Я опешил - как брать хлеб у голодного ребенка? Но меня выручила женщина, не знаю, кто она. Сказала: "Возьми и сохрани, она, девочка, этого очень хочет. Это же ее радость, может быть, первая в жизни". Я дал слово, что сохраню, но... В боях под Брестом мы потеряли всю технику, сгорели все наши вещи, остались в одном обмундировании. Погиб и тот кусочек святого для меня хлебушка...
До Минска полк дошел с 3-й армией, затем его передали корпусу генерала Плиева, а после Бреста 11-му танковому корпусу. Под Брестом я был ранен и попал в госпиталь. Под Франкфуртом ранило командира полка, на Зееловских высотах погиб Иван Тепляков, в Берлине был ранен комбат. Налдин и Дижа закончили войну полными кавалерами ордена Славы.
