Герега Гордей Тимофеевич

- Родился – в селе Дениховка, Тетиевского района Киевской области, в 1920-м году, 2-го января.

Детство было – тяжёлое, земля – хлебопашная… плюс ещё получилась такая встряска перед коллективизацией: сестра замуж выходила – и от нас уходила, а за новый дом нужно было заплатить, продали лошадей, себе сарай собирались делать – а не на что… всё это сказалось.

Нас 8 человек было: 6 детей младше, я – и сестра, старше меня на 2 года. Перед войной – когда они с мужем поженились только – рассказывали, что умер у них ребёнок.

В голод 1932-1933 гг. я отца похоронил и четверых младших (3 брата и сестру).

Семилетку – кувырком сдавал: то коллективизация, то ещё что-то. Кончил её – и уже устроился на работу в деревню: 110 дворов, сахарный завод, спиртовой завод, железнодорожное управление совхоза, который выращивал семена. Деревня была – культурная. Так я ходил в 5 часов на ферму, замерял дойку, потом шёл сдавать экзамены… а одежды не было после голода, и мать мне на экзамены заняла брюки. Я помню, вышел на математику в этих брюках. Начал писать. А потом, формулы когда выводил – нагнулся, а швы – треснули. Учитель заметил – и всем говорит: «А ну-ка тише!» Не дал им смеяться. Потом посмотрел на доску – и велел мне устно рассказать ответ на вопрос. Все опять были удивлены. Поставил мне оценку – и только тогда сказал, что у меня брюки порваны и чтобы я шёл домой.

Так я работал – и кое-что ухватил из хозяйственного опыта. 18-летний возраст, а я уже делал учёт и начисления. Когда вышел из отпуска – остался без работы. Хотя и материально ответственен был…

Профком был на сахарном заводе. И в 1938-м году, во второй половине августа – он дал мне направление идти 25 километров на фабрику заводского обучения. Мы пошли туда. Это было не просто ФЗО, а центр подготовки специалистов. Это был рабфак. Шикарные классы. Там когда-то церковь была, сахарозаводчики сделали перекрытия в этой церкви – и устроили общежитие.

Заведующая сказала: «Что пришли? Уже набрали». Мы сказали, что нас направили, и мы же прошли 25 километров пешком!

- Закончен набор.

Это – заместитель по учебной части. Опять через огород идём наверх к этим зданиям. Идёт сзади стройный такой молодой человек… спрашивает, в чём дело – мы отвечаем, что нас направили учиться сюда, а тут нам сказали, что закончен набор. Спросил, откуда мы. Сказали, что нас Шевченко послал, а его все заводы знали!

- Пойдёмте разберёмся.

Уже были готовы корпуса административный и учебный. Паркет, всё чисто, новое. Заходим, директор рабфака Минченко, у него кабинетище и два ряда стульев. Велел садиться.

- Давайте, на что хотим учиться?

Сказал, кого готовят для сахарной промышленности: сахароваров, выпарщиков, рабочих слесарей, токарей, шорников и т.д. Ну, я знал, что такое шорный, а модельщик – что это такое? Давайте попробуем сейчас. Дал бумагу… Вот я, короче, отучился – и закончил модельщиком, и пошёл на сахарный завод. Заработки были хорошие летом: в период, когда заводы свёклу перерабатывают. Я проработал два года.

В 1939-м году, где-то в апреле или в мае, открылся приём в партию. Директивы были. А я был членом бюро комсомола, и меня вызывает сам директор: «У нас есть мнение; как ты смотришь?»... Собрал собрание, меня приняли… это было в апреле-мае, а в июне – пришли на собрание (было ещё пару молодых людей) – нам говорят, что учиться надо, так не проживёшь. А куда учиться после трёх лет? Сказали ехать выбирать…

Поехал в сельхозтехникум, сдал экзамены по направлению на ветеринара, потому что там была военная кафедра, были офицер, кабинет, оружие – и после окончания присваивалось звание «младший техник-ветеринар». Я учился – и меня перевели на зоотехнический. Избрали секретарём комсомольской организации в техникуме, где доучился до III-го курса.

Сначала направили меня и ещё одного в 1-е Киевское пехотное училище. Он не прошёл по плоскостопию, а я – по близорукости. Даже не знал, что она у меня. В техникуме садишься в классе – доска далеко… Нас вернули домой. Мы снова в военкомат пришли, документы отдали, сказали, что хотим служить. Мне дали команду. Сказали, что осталась последняя в полковой школе. В военкомате меня уже знали. Дали личное дело: давай на сборный пункт. А тогда и кормили на узловых станциях, на них и водили в парилки от вшей…

Вшивость – была невыносимой. Но – только у тех, кто ехали. Вот в техникуме – не было. У нас и нормальная баня была, и бельё менялось… а остальные – набрались.

Как только доставили нас – на станции встретили с оркестром. Привезли в полк, в так называемые Журавлёвские казармы в Казани (ныне там танковое училище). Привели в казарму. Нам выдали справки, что мы учёбу закончили, что призыв с III-го курса, что на курсе экзамены сдали и так что у нас в этом отношении вроде среднее образование.

Там была пехота, два полка стояли. Ещё один полк в центре стоял, и дивизия. Сразу дали нам мешки, и – в баню. Пришли в неё, в мешки всё своё сложили… чтобы 2 года отслужил – и возвращаешься в своём же. Голенькие остались. Помылись. Выходишь, а там нары и бельё 5-го роста – рубашка и кальсоны – и выходишь уже наконец одетый. Будёновка тогда ещё была, шинель, ботинки, обмотки.

Пришли, нас накормили перед утром: селёдка, картошка… нары были: не койкой… легли спать, поспали перед обедом… как заорут со всех концов «Подъём!» – не знаешь, куда прыгать. Оделись, пошли пообедать, тогда был «мёртвый час», но нам его не дали, нас начали разбирать: кто в полковую школу… особенно – артиллеристы по образованию. Армия большая, потребности тоже.

Ко мне подошёл командир батареи или зам, спросил меня, пойду ли я планшетистом. А группа планшетистов – расчёты записывает. Какой-то подполковник подошёл – и говорит, что это не мне. Меня сразу этот подполковник взял, выписали все документы, на этой же улице, только ближе к заходу… сразу выходишь, и – через Волгу. Меня привели – и там была полковая школа, она занимала 5-й этаж, а при полковой школе была группа цензовиков: это те, кто на среднее и высшее образование не прошёл. Военных кафедр не было, их собирали и должны были учить 9 месяцев, потом 3 месяца учить командовать, потом экзамены на младшего лейтенанта запаса… хотя – вряд ли попал бы под запас. Ну и начали учиться.

- И Вы попали в группу этих цензовиков?

- Да. И там были с Куйбышевского техникума культуры, 8 человек с Киевского архитектурного института, и т.д. В начале февраля комсомольцев, которые работали в гражданке, членов партии и кандидатов в партию – отобрали группу большую, чуть ли не роту, и нас – в Куйбышев с Казани. А в Куйбышеве был военный госпиталь, и там было политуправление, и при политуправлении создали курсы младших политруков шестимесячные… хотя я их кончал раньше: уже война началась месяц спустя.

- Как и когда Вы узнали, что началась война?

- Очень «мудрили» перед этим, за такое на кол сажать надо! Ночь на 21-е июня – это была суббота – часть пошла в увольнительную, а часть осталась. А после ужина пришёл лектор политуправления: обстановка накалялась, было заявление ТАСС – и говорил, что немцы спрашивают нас: зачем вы подвели свои войска к границе? Говорят, что они свои отвели с юга. А мы говорим: чтобы вам было спокойно отдыхать. Проснулись назавтра… я был дежурным по Ленинской комнате… большой зал – я пошёл дежурить, там при входе диван – лёг и уснул. Вдруг – шум:

- Давай на митинг!

- Какой митинг?

- А ты что, не знаешь? Война!

А тот говорил – чтоб немцам отдыхать спокойно… а тут – война! И всё понятно стало. И нас сразу неделю спустя с Куйбышева выгрузили. Он был запланирован только на всякий случай. «Запасная столица»…

Всех, кто второстепенный – в том числе нарком Военно-морского флота там был, часть дипломатов, военные атташе из Москвы и т.д., и нас – в Елабугу!

- Каково было в 1941-м – не было ощущения, что страна погибла, что всё пропало?

- Нет. Уверенность, что будет победа – была всегда. Абсолютно. Даже если непонятно – а почему мы победим, где основание? Ведь он [Немец. – Прим. ред.] дошёл до Волги и бьёт нашего – а мы не можем дать отбой…

Дело, наверно, было в том, что я стал – специалист, для меня оружие – это не проблема. Мне известно, что такое сила отдачи, как отливается, как отстрелять стволы... На роту, а рота – 120 человек – у нас был один ППШ… лично за мной были закреплены: танковый пулемёт, ручной пулемёт и ППШ. Потому что занятия – то в одном, то в другом. Это – на курсах младших политруков! Мы знали уже, что у немцев карабины есть, и только в определённых службах – автоматы. А у нас – трёхлинейка, тульская винтовочка…

- Чему ещё обучали на курсах младших политруков?

- Марксизму. Ну, и военная подготовка была. А как же. На стрельбу ходили, и чучела кололи, и оружие изучали – всё было. На курсах преподавали, что такое «друзья народа»…это работа Ленина. Ну и так далее.

- Из Куйбышева Вас вывезли в Елабугу – и?..

- Дело в том, в Куйбышеве – управление округа. Там машины, библиотеки, кровати… на пароход двухпалубный – и в Елабугу, а там пристани нет. Пароход подошёл к обрыву, встал на якорь – и всё, что возили три дня – всё это два дня на руках выгружали с него. Выгрузили, а городок был – километра три от реки. На себе – спинку кровати, боковую стойку, тумбочку, табуретку… а сколько ты возьмёшь? Сетку возьмёшь – и будешь два часа идти, потому что – режет.

Я не знаю, сколько было, но перенесли всё это, и даже библиотека была. Это сейчас никто не читает, а тогда библиотека была большая, десятки книг… Перенесли, поставили, а спали просто на пружинах. Потом вывезли в поле, дали матрасы, подушки, наволочки, набили соломой, устроились, всё нормально, вроде учиться должны. Мы же почти заканчивали…

Помню построение и объявление приказа о расстреле Павлова и группы офицеров старшего командного состава Белорусского военного округа. Дали приказы – и тут же объявили «Постановление военного Совета о выпуске 16 человек на направление на комсомольские работы в воинской части». В том числе и я был.

Направили меня секретарём комсомольской организации скоростного авиационного полка. Сам полк был в Орске. Мы приехали в Бузулук, нас месяц там потренировали, показали, как ходить по аэродрому, подняли на У-2 и сбросили с 22-х метров [Так у автора; очевидно, речь идёт о вышке. – Прим. ред.] с парашютом. Я и ещё один со мной поехали в Орск.

Самолёты в полку отсутствовали; те офицеры, которые там служили, уже бывали на фронте, но остались без техники. Лётным составом полк был полностью укомплектован, командир – Герой Советского Союза, подполковник (в Финскую войну получил).

Все ждали… самолёты стали поступать, и тут же с Орска – на Дальний Восток! Как учебная техника. Они, конечно, в бою – нещадно горели, но скорость – была, да… СБ, «Скоростной Бомбардировщик». Ну и – вместимость. То группу офицеров возьмут, то группу техников возьмут…когда забирали на фронт из полка. Так как техники нет – и сказали, что не будет. Забирали – и группами направляли туда, где была техника. А БАО (батальон аэродромного обслуживания) там остался.

Все офицеры жили в общежитии, а нас – выпустили отдельно. С собой – только обмундирование, и – мы же ещё в солдатском ходили! Прибыли туда в этом обмундировании. Нам в Орске выдали шинель офицерскую, сапоги…

И меня вдруг назначили зам. командира – от Орска километров 100, район какой-то Кумакский и совхоз Кумакский, огромное количество сельских угодий, а убирать хлеб некому, комбайны есть, а помогать нет, вот призвали. Мы создали роту – и туда поехали, приезжаем – а в совхозе всего 3 машины, наша 4-я.

Единственное, что мы успевали – поджигать стерню: комбайн косил, мы всё сметали, жгли, земля нагревалась, сохла – и мы туда зерно сгружали и соломой укрывали. Потом Леонид Ильич говорил, что мы научились в полевых условиях хранить зерно, когда он в Казахстане был секретарём, когда он «целину осваивал». А мы это делали ещё за 30 лет до этого! И вообще так испокон веков крестьяне поступали. Зерно они домой не возили: у них же мазанки, не то что сараи…

- Вы рапорта об отправке на фронт командирам писали?

- Я – не писал. Меня предупредили: не морочить людям голову. Мол, придёт и твоё время… и – через месяц нас отозвали, уже снег был, зима – я возвратился в Орск, и меня вызвали в политуправление… это Приволжский военный округ. Политуправление из Куйбышева убрали – и разместили в Саратове, так что я через Чкалов прибыл в Саратов. Направили в резерв политуправления, прибыли туда в школу: стёкол нет и людей почти нет, поставлены нары, и – куда хочешь… спать – невозможно!

А получилось так, что в Орске начальник строевой части БАО, когда узнал, что я еду в Саратов – говорит, что у него сестра там учится на IV-м курсе госуниверситета, медицинский факультет – написал ей письмо, чтобы я передал. Я ночь пересидел в этой школе, пошёл в столовую позавтракал – нам талоны давали – а потом пошёл к ней. Она на лекциях была, я дождался, после обеда они пришли, их там в комнате человек 6 было или 4 – не помню. Прочитала письмо…

…молодёжь же – они почти мои ровесники. Если бы я нормально заканчивал среднюю школу – я бы тоже учился в институте. Ну, рассказал им, как ночевал. Одна там, старшая, говорит:

- Девчата, а что, примем его?

Они мне дали койку, себе две койки сдвинули – и вместе втроем спали… и я там был до поры в женском общежитии. И даже ходил на их собеседования, слушал. Тем более, что мне часть тем была знакома: я же в ветеринарном учился, анатомию знал хорошо.

А в Саратове стояла авиационная дивизия. Я иду по коридору политуправления, навстречу – полковник… форма политсостава – знаете, чем отличается? Шевроны-звёзды. Посмотрел на меня: «Младший политрук, вы откуда?» Я рассказал, что да как. Меня вызывают: вот, езжай в штаб дивизии к нему, и, если понравишься – устроим. Это был комиссар дивизии, полковник.

Я поехал, побеседовал… говорит – образования маловато. Послал к своим работникам, чтобы они со мной пообщались. Они поговорили – и сказали:

- Куда тебе? У тебя – ни опыта, не знания.

Они комиссару так и доложили. Там ещё в чём дело было: в том, что эту дивизию курировал Василий Сталин. Это истребительная дивизия. Так что они набирали лучших, и отбор был жестокий.

Ну, не взяли – и не надо. Меня через некоторое время и так назначили. Было такое, что «всё для фронта!» – и каждый военкомат изыскивал что-то. Было решено, что военкоматы областные, входящие в состав округа, должны подготовить по два батальона. Меня и послали в один автобатальон.

Я приехал, в военкомате побеседовали – и сказали, что они не будут курировать, создавать, что они своих людей уже отдавали в Саратов или ещё куда. Запросили политуправление – и говорят: направлять в Куйбышев. Я вернулся в Куйбышев.

А там действительно формировалось много всего, была большая войсковая площадка, с фронтов привозили побитые машины, мы выбирали – и делали из двух-трёх-четырёх одну. Машины очень пригодились. Ведь начальство хоть и мелкое в Куйбышеве, а машину дай каждому. Мы набрали около 70 легковых и 100 грузовых. И обслуживали, и возили продукты, и даже членов Верховного совета возили.

И вот на этой площадке стоит сбоку машина: я даже не видел – «ГАЗ», «ЗиЛ»? Подошёл, посмотрел – написано «Шевроле», грузовая, полуторка. Полазил – а сиденье обрезано. Кожа была. Я сразу сообразил, что это правда «Шевроле»: кожа! У нас – ставили кирзу на сиденье. Ну, поднял капот, смотрю – всё есть, только обогревателя нет. Я своим ребятам сказал, мы эту машину обшили брезентом, поставили доски – и ездили в столовую «военторговскую».

Всё было нормально, взял зампотех батальона эту машину – и поехал в город. И где-то там уже к нему подъезжает легковая. Выходил русский шофер, говорит:

- Откуда вы взяли эту машину?

Он ответил, что это не его дело. А тот заявил, что это машина – японского атташе. То есть что её украли у японского атташе. А наш капитан сказал, что мы нашли её на площадке.

На второй день в батальон приехал Вишневский: замминистра иностранных дел. Начал спрашивать меня. Я – не украл, не продал. Он так посмотрел... Ему рассказали, что мы из 3-4 машин делаем одну. А эта – скандальная. Я ему рассказал всё…

- Раз ты такой специалист, скажи – трое суток вам хватит, чтобы эту машину, как новую, сделать? Кожа будет, всё будет!

Я пошёл советоваться. Сказал, что сделаем – а потом и сделали. Приехал, посмотрел. Сказал, что мог быть скандал. Получилось так, что атташе поехали железными вагонами пассажирскими, а машину отправили грузовым поездом, а там кто-то взял и ободрал её. Когда сгрузили и пригласили получать – сказали восстановить. Но это же гигантская махина, площадка! Почему она там оказалась? Это же товарный двор нужен…

А потом, когда уже всё утряслось, батальон сделали гражданским, чтобы военным спокойно дальше службу нести. Передали мы технику, и она стояла на стадионе «Динамо» возле вокзала.

Нас там было семь политработников. А уже началась летняя кампания, наступление на Харьков, и нас – в резерв Западного фронта, в Воронеж! Но уже так разгорелось всё, что стало не до резерва. Нас вернули в Москву – и в Москве вечером же получили назначение в бригаду. В артиллерийскую. Избрали меня комсоргом полка. Истребительного противотанкового артиллерийского полка резерва Главного командования. Нам сразу установили полуторные оклады, хотя звания «гвардейских» тогда полкам не присваивали.

- Какие орудия были в полку?

- 45-ки. Они были на автотяге, были тягачи… Мы за ночь проходили иногда по 200 километров.

- Вы попали в истребительно-противотанковый полк, и…

- 6 полков были назначены в Сталинград, но мы этого тогда не знали. Мы получали технику, нам дали время на комплектование. Машины – получили сразу. «Виллисы». А грузовые были – «Доджи ¾».

Эти полки имели специальные снаряды. Наши прочухались, только когда немцы под Харьковом – когда Тимошенко наступал на Харьков – изобрели кумулятивный снаряд и 67% танков «КВ» вывели! Они держали это в секрете до самого наступления, и так мы остались без танков «КВ». Тогда и наши подумали, как можно сделать подкалиберный снаряд. Это такой мягкий наконечник, а внутри стержень типа заточки… и эти снаряды давали только истребителям из противотанковых полков. Он под любым углом броню брал. Мягкий наконечник, когда воткнулся – типа как «прилип», и это снаряд ставит под прямым углом к броне, а эта стальная заточка изнутри пробивает броню, и туда врываются газы, 3000 градусов! Так что, если такой снаряд пробьёт броню – танк обязательно вспыхнет.

Вот мы в полку получили технику, артиллерию, личный состав – и нас направили в Сталинград. 6 полков пошли туда.

Мы прибыли на трёхпалубный теплоход, на каждой палубе – по два полка (200 человек) и три самоходных баржи: на каждой – техника двух полков. Я плыл на одной из барж комиссаром.

Прибыли в Сталинград. А ещё до этого заменили винтовки: водителям карабины дали, а командирам – ППШ. Когда получали ППШ, то начали говорить, что в массах его не знают. Один из первого полка случайно запустил очередь вверх, так меня назначили – и я стрелковые занятия проводил по обращению с ППШ.

- Какой армии Вы подчинялись? Или непосредственно Сталинградскому фронту?

- Нет. До этого решали. Было – 62-я армия, 63-я и 64-я. 64-я – на юге, в центре – Чуйкова, 63-я – так и осталась, 63-я на севере стояла. Мы попали в неё, в 63-ю армию. Она стояла самая северная.

Был специальный приказ, что эти полки ставятся на танкоопасном направлении. Если можно – заранее, но не меньше 2 батарей. Использовать пушки по-другому – запрещалось: только по 2 батареи, а у нас были 5-батарейные полки. А батарея – это 4 пушки. И этим – только командующий командовал! Командующий артиллерии.

- Какой был средний возраст личного состава полка?

- За 35…

- В полку до переброски на фронт проходили учения?

- Каждый день по 12 часов в сутки учились! Включая боевые стрельбы.

Прибыли 12-го июля 1942-го года – в день образования Сталинградского фронта – в Сталинград. Разложились, стали технику выгружать… когда выгрузились, командиры пошли получать указания: куда, к какому полку – а мы стояли… сейчас – знаете ротонды в Сталинграде? Вот, к маячку, к ресторану [Показывает.]. Был подход там снят – и от Хользунова [Памятника лётчику Хользунову. – Прим. ред.] поднималась лестница вверх, и аж до Драмтеатра выстроились эти полки! И тут объявили, что образовался Сталинградский фронт.

А 63-я армия не подошла, полностью не заняла позиции; он [Немец. – Прим. ред.] же шёл от Харькова до Воронежа – и поворачивал вдоль Дона и на юг, а казачьи станицы – как раз здесь [Показывает.]...

А раньше всех – наше наступление на Воронеж! Думали, что двинется туда – поэтому в одной деревне и поселили, а пехоты нет. Разведчиков выставили на всякий случай. Но он, когда подошёл, не смотрел… а может, и видел, что пушки стояли в огородах и садах, но прошёл мимо…

- Немецкая авиация – работала?

- Нас не трогала, а на юге бомбила.

- Это – июль 1942-го года: тогда же 22-го числа был издан Приказ № 227 «Ни шагу назад»…

- Я не помню дату, но помню, что нам зачитали. К нему относились войска по-разному. Были люди, которые – голову задрал, ружьё бросил и бежать. А пушку – не бросишь…

- Это был правильный приказ, своевременный – или он всё-таки был чересчур жесток?

- Нет, не жесток. Я сам один раз побывал в заградотряде…

Ну так вот, немцы прошли мимо нашего полка – и пошли на юг. А дальше нас оттуда забрали, потому что там было делать нечего. От нас сюда к югу есть Камышин, а оттуда идет дорога до Сталинграда. И вот на этой дороге, где-то километров сто за Доном, были немцы.

Там получилось так, что они заняли центральную излучину – оттеснили наших. Не хватало сил. Они очистили там плацдарм, чтобы переправлять технику. Переправили её – и уже готовились к наступлению, но, чтобы отвлечь от этого, задержать – дорог каждый день, час – решили нас кинуть туда поддержать.

Каждый переправлялся по-своему. Нам дали понтон – и мы сами всё устанавливали. Заняли все хутора, но коренного изменения не получилось. Плацдарм расширили – но немца не остановили. Мы начали 20-го, а 23-го августа он перешёл в наступление на северную часть Сталинграда, и в этот же день вышел на Волгу.

Пехота радовалась, что – пушки! Мы ж вместе с пехотой стояли, на их позициях. Ходили рассказывали, что у нас такие снаряды… А полковая одна 76-мм мортира, короткая, стояла – как с Дона смотреть – слева, почти с Серафимовичем, возле МТС. Я пошёл туда, чтобы состыковать, договориться о взаимодействии… Вдруг – шум такой! И идёт так дальше… Стрельбы – нет. Я выскочил, смотрю – шумит, а не видно! А пехота – побежала.

Я – командиру батареи (он моложе был) кричу:

- Давай палить картечью вверх, чтобы остановить пехоту!

Мы показываем, что по ним стреляем: 240 шариков каждый выстрел, 4 пушки – и она оттуда сыпется… и вдруг поднял глаза вверх, и – темно… и идут бомбардировщики…

- Это 23-е августа? Тот самый налёт на Сталинград?

- Да. Дивизия! А у них – дивизия состоит из «крыльев»: не полк, а крыло. Крыло – 27 самолётов, командира самолёт, штурмана самолёт, заместителя командира полка... 90 самолетов идёт крыло в крыло, 15-20 метров. Я тут и думаю: всё...

Оказывается, они бомбили так – сделали с трёх часов, пока светло, 2000 вылетов! Если посчитать бомбы хотя бы по 100 кг? А самолёты поднимали по 500! В Сталинграде не осталось ни одного дома…

- Вы увидели этот вылет – а дальше?

- А что ему скажешь?!

Дальше – мы остались на плацдарме, мы держали… потом он вышел из Сталинграда узкой полоской, 6 км «рукав» такой. Нас сняли отсюда – и хотели перерубить этот «рукав». Не получилось. Он все лёгкие и средние танки закопал. Пехоту поставил. А нас сняли – и говорят: «Вперёд»… У него как танк – так пушка, у него дальность – 1200, а у меня – 800! Я должен на 400 метров под его огнём подползать!

Чтобы эту «кишку» прервать, стягивали армии. Потом оказалось: 66-я, 65-ю поставили, 1-ю гвардейскую, 4-ю танковую… Как только «рукав» не взяли?!

Осень 1942-го – 6-я немецкая армия уже была под Сталинградом. А у нас ещё 10-я дивизия НКВД была и ПВО. И мы там были до зимы. Пытались прервать тот «рукав» и не пустить. А мы же не знаем, что там, за «рукавом». Тем более что 6-я армия его уже не касалась, он ей оперативно подчинялся.

Сдавались они – после того, как окружили. Молодые генералы сдавались отдельно.

Две румынские армии окружили, итальянская – не вся попала. Она попала под окружение, когда внешнее «кольцо» делали. Мы участвовали, когда прорвали в районе Клетской, в конно-механизированной группе. И двинулись на Перелазовский район на реке Чир. День и ночь – прошли Перелазовский, развернулись, сделали «кольцо» – и по тылам. А мы танки поддерживали.

А потом вернулись опять, где окружали, под Клетскую. И нас придали разведдивизиону. А там отрезали румынскую армию, которая была с правого фланга рядом с итальянцами, но и румыны сдались. Немцы – у них была дивизия на переформировку – двинули её между румынами и нами. А наши вышли принимать румын. Тут завязался бой с танками.

Верхняя Бузиновка заканчивается – и овраг начинается. И идёт до реки. Глубочайший и широчайший овраг. Мы должны были спуститься вдоль реки и выйти к Большенабатовской, где принимали румын, а тут танки пошли. Как стоял дивизион кавалерийский – сказали сняться с лошадей, и мы остались, а тут – пахота!

Кавалеристы – рядом они были: там далеко не ускачешь, на десять метров – два оврага. И мы как раз по этой пахоте пушки выкатывали навстречу танкам. Сразу он подбил первое орудие, которое выкатывал командир батареи. Там весь расчёт погиб. А я – у четвёртой к оврагу. По пахоте. Пушечка – 600 кг, 6 человек расчёта – это по 100 кг на брата. Вытащили – и открыли огонь. В борозду лёг. Кажется – сплошняком утрамбуют. Батарея там подбила 7 танков, я получил орден Красной Звезды в то время. И мне приказали принять батарею вместо погибшего командира. И я ею командовал до Ростова 3 месяца…

- В 1943-м году были отменены звания специального политического состава и, кроме того, очень большая часть политсостава была направлена на переподготовку как командного состава…

- Это было в 1942-м году. А в 1943-м уже отменили замполитов в батареях, ротах… И, когда отменили, часть отправили на переподготовку. Кто пошёл прямо, кто уже командовал. Мы в это время перевооружались на 76 мм. После Сталинграда нас не отводили на перевооружение, прямо на фронте перевооружали. ЗИС-3. И вместо «Виллисов» и «Доджей» уже «Студебеккеры» пришли. В тылах остались «Доджи».

Батарея – пополнилась. У неё стало шесть «Студебеккеров». Четыре – пушки таскали, один – взвод управления, а шестой – дополнительный боекомплект, потому что нам запрещалось иметь меньше снарядов, чем 3 боекомплекта, после любого боя. С машины перегрузили – послали за новым.

5 батарей – это 30, а ещё 5 в запасе. Вот: 35 автомобилей, «Студебеккеров»…

На 76 мм нас даже не переучивали, а с нуля учили по-настоящему. Сразу же.

- Инструкции ко всем Вашим иномаркам – были на русском или на английском?

- Просто учили. Когда мы формировались – шофёров сажали на «Виллисы» и учили. Инструкций – не было, были документы в отношении двигателя. На русском языке. Ничего не было на иностранном.

Описания были полностью на английском языке – на американские самолёты, на которых Покрышкин воевал. «Кобра», там, и прочие… потому что они отличались. А у «Студебеккера» – те же распределители, прерыватели… а потом – их же учили! Нам уже приходили «Студеры» с водителями.

- И дальнейший путь Вашего полка?

- Он так и был истребительно-противотанковый, перешёл на Южный фронт, мы перегружались на Миусе – и дальше шли.

Про Миус, кстати. Вот тут – низина и лозняк [Показывает.], и речка протекает, и наши три батареи стояли в этом лозняке. Когда пехота была дальше и держалась – мы помогали, а тут пехота выдохлась и пропала, и немцы подкатились под самый лозняк. А из 76 мм – запрещено стрелять картечью!

Я там – как представитель штаба полка. Все мотаются, а я посмотрел – и говорю:

- Вы что, хотите батарею сдать?! Пусть взрывают надульные тормоза!

Три батареи – кааак взорвутся! Ничего не видно. Ждём… а наши там – тоже беспокоятся: наверху был командный пункт командира дивизии, он это увидел – и вызвал авиацию. Вдруг смотрю – летят штурмовать наши! Прилетают, заходят на круг…

- Они хотели атаковать Ваши батареи?

- Так им сказали: «район такой-то», а с воздуха – попробуй разбери, чья батарея стоит. Я там думаю: чёрт побери, надо сигнал дать! И – ракету красную: раз! Два! Три! Они спустились, крыльями помахали…

Тоже за это дали орден Красной Звезды.

Вот. Южный фронт, потом – 4-й Украинский… Но я под Мелитополем ушёл из полка. Направили в укрепрайон полевого типа. Это – часть артиллерийско-пулемётная. В роте – две пушки 76 мм, две 45-ки, два миномёта 80 мм, два станковых пулемёта, 4 ручных пулемёта. Из отдельных батальонов состоит. Это даже меньше, чем батальон обыкновенный. Но это было не полковое звено – бригада!

Задачи? Вот наши пошли в наступление, вот выдохлись: людей не хватает, вооружения не хватает… и в этом случае – ставился укрепрайон. Если рота стоит на 1000 метров по фронту, то он – должен давать 9 пуль и осколков на погонный метр. В батальоне укрепрайона – больше артиллерии, чем в простом полку!

Я был там помощником начальника политотдела по комсомольской работе. Расскажу, как перевели. Пришёл в полк комсомольским работником. Потом стал комиссаром батареи, потом заместителем командира, потом командиром батареи… так меня держали на всякий случай в резерве, я работал в комсомоле полка – и из полка к нам никто не ездил. На передовой не было проверяющих «сверху», а я – как оперативный работник. «Вот тебе машина, бери 4 бочки бензина, бери сухари, там стоят батареи – и там сам посмотри».

Получилось так. Это было под Днепром. Есть возле Кривого рога переход через Днепр. Поставили там три батареи, и среди всех трёх батарей один новый командир – майор. Его назначили старшим, он поставил орудия, а меня послали укомплектовать и посмотреть, что и как. Я приехал. Дорога идёт от Днепра сюда к Гуляй-полю, ветер, и – одна дорога пошла прямо туда [Показывает.], а вторая поворачивает на юг по самый Мелитополь. Я приехал, раздал всё. Посмотрю, что будет. Поставил машину за ветряком, смотрю – и не пойму, как майор разместил свою вторую батарею. Одну – перед ветряком, а вторую – перед первой впритык. Всего 8 пушек. Первая – «подпирала» вторую. Её нужно было спустить ниже. А здесь [Показывает.] – железная дорога шла до Мелитополя…

- Батареи были направлены на железную дорогу?

- А он свою третью – ещё и разделил! Две пушки поставил на ж/д [Показывает.], а эти две пушки поставил так, что оно не перекрывает [Показывает.]! Ведь здесь – перед этими двумя пушками – уступ, и получается – мёртвое пространство! Танки напрямую выстроились, а пушки – не видят!

Он, может, не знает, что нельзя, если уже есть танки, передвигать батареи. Тут уже – до конца: или он или ты! Почему? Потому что и танк, и пушка – это мишень!

Танк сдвигается – и огонь не ведёт, но у него 1200 метров прицел, прямой выстрел, у него нет параболы! И когда они пошли – этой батареей открыли огонь – и они повернули на третью батарею. До этих пушек ещё не дошло – а эти ещё не видят. И тут он решил вызвать «Студебеккеры» и убрать эти пушки! Они были за дорогой в траншее, вышли на открытый – и тут им каюк, потому что – прямой выстрел! Дело плохое. Шофёру говорю ехать: там же люди, шофера, взвод управления… Сказал забирать раненых – и езжать, а я сам побежал к этим пушкам, которые могли видеть и стрелять. А он – дурак – бросил здесь командование и побежал к машинам. Я не знаю, как бы было, но я примчался вовремя. Они прошли – и повернули сюда, тем более, тут одна батарея не могла стрелять… короче, я тут подбил 3 танка, а один попятился в кусты и пошёл назад…

…скандал был.

- Вы в каком звании тогда были?

- Капитан. И мне приказали принять батарею. Я говорю – опоздали. Это же не 45-ка: у тебя взвод управления, есть, кому стрелять. Чем командуешь – я сам должен уметь управлять.

- А Вы не умеете управлять пушкой?

- Так – знаю, но взять на себя гарантию открыть огонь – не могу. Практически – не умею, практики – не было. А там ещё такое дело, что командир имел право назначать любого до утверждения высшей инстанцией – так он меня и назначил командиром батареи…

После этой перипетии батарею сняли, увезли на юг, в район озера Молочное за Мелитополь, а по пути мы поддерживали 28-ю армию. Я заехал к комбригу – и говорю: мол, такое дело… подняли шум, приказ отменили и меня назначили в укрепление.

А потом, когда накрыли немцев в Крыму – укрепрайон стоял от Голой Пристани в Херсоне до порта под Хорлы, а когда пошли в наступление – то мы стали занимать побережье от Перекопа и до Севастополя.

Когда Крым освободили, то сказали:

- Вот вам месяц отдыхать, стираться, вшей давить – и будем смотреть самодеятельность в каждом соединении. Смотреть будут: члены Военного совета, Черноморского флота, 4-го Украинского, Приморской армии…

Зашевелились, стригутся, бреются… но в пехоте была дивизия – Грузинская – им и оркестр не нужен. А мне начальник сказал готовить эту самую конкурсную самодеятельность. Инструментов – нет. И людей – нет. Но у меня был секретарь комсомольской организации Крымов. Он кончал театральное училище и в Сталинграде работал в Драматическом театре. И ещё один нашёлся: очень хорошо пел, вплоть до романсов. И третий нашёлся, который показывал нанайскую борьбу [«Борьбу нанайских мальчиков». – Прим. ред.] (это один человек: я надеваю шинель, шапку, на руки сапоги, сзади привязываю набитую шапку и шинель, рукава завязываю – и начинаю «борьбу» на сцене, подхожу к рампе – и там тоже «борюсь», аж передние ряды вскакивают).

Выступили. У них – и дирижеры, и всё. А у меня – ничего нет. Так переживал… но мы выступали шестыми или седьмыми на второй день в Симферопольском Доме офицеров. Мы взяли бутылки, ложки, котелки, гармонь была, аккомпанировали певцам на гитаре...

Наш «нанаец» комиссию прогнал: они сидели возле сцены, он – сапогами к ним, и генералы стали разбегаться.

Начали подводить итоги. Грузинская дивизия заняла первое место, моряки Керченско-Феодосийской базы – они плясуны – второе, и вдруг объявляют:

- Третье место – 116-я Мелитопольская дивизия!

И тут же мне объявили – 1000 рублей премия и 10 суток отпуска. Я – первый на деревне, который приехал с фронта!

- Но деревня-то у Вас была под оккупацией два года! Кто там остался?

- Мать и сестра. Сестра работала, она кончала техникум (садоводство), управляла, а мать была в колхозе на свиноферме…

…вернулся из отпуска – обратно в укрепрайон.

- Вы всю войну были замполитом. Какое отношение было к Вам и Вашим коллегам в войсках?

- В своё время без замполитов никак не выходило. Кстати сказать, то плохое в армии, что мы видим – это из-за того, что отказались от «заместителей командира по политической части», а назвали их «воспитателями».

Что значит «замполит»? Были и лодыри, были и честные, были и те, кто не знали, как приложиться к этому делу. Если я прочитал газету – я расскажу, если я получил указания – я пришёл и рассказал. Мало того, людям нужна поддержка: то письмо, то девушка, жена, родители обиделись… куда идти – к командиру? К замполиту: вплоть до начальника политотдела!

- Вы с органами контрразведки, со СМЕРШ – встречались?

- Да. Они имели свою агентуру в каждом подразделении. Я считал, что их работа – это их работа. Правда, в послевоенное время они начали безобразничать. Спрашивали что-то ненужное, пытались показать, что какой-то человек, мол, «не нашего духа»... А во время войны они подставок не делали. Если выявили – тут же в прокуратуру, и всё.

- Как Вы на фронте мылись и боролись со вшами?

- Как раз политработники тут и работали: ищешь овраг, чтобы вода была, подкапываешь, ставишь 2-3 бочки воды – всё, что можно, в чём стирать. Лодку-плоскодонку сняли, сиденье сняли, сделали корыто – и стирали. Чтобы люди и накормлены были, и поспали…

Мылись – как получится, не было регулярного мытья. Если стояла оборона и не двигались – конечно, тут было проще. Когда двигались – было труднее, но в какой-то хате можно ещё было что-то попросить… а мылись так, что, когда мы подошли к Ростову – так аж чуть на всю половину фронта в Новочеркасске организовали помывку! Просто проходит полк – поставили – замаскировали – по пять человек в хату, и – в каждом доме моются, а женщины – стирают, сушат. Два дня – вся армия переодета!

- Как кормили на фронте?

- Мы не испытывали проблем. Даже в 1942-м – никогда! Дело в том, что мы – с машинами. Если даже грузовая не идёт – мы берём два-три «Виллиса»… а когда стояли на Миусе – я посылал в Ростов за свежей рыбой старшину. Беда с едой – была в пехоте.

Я зимой, когда командовал батареей, ни одной ночи не ночевал под крышей или в доме: я ночевал прямо на машине или в овраге. Бурьяну наложат, брезент был, у нас ещё на каждой машине были печка, палатка… только ворочались, чтобы не пристать одним боком. Так и масло, и доппаёк давали, а вот пехота…

…на Миусе – я, секретарь партийной организации, уполномоченный и начхим – нас четыре человека было – по очереди ходили получали горячее, сахар, табак – и тоже всё делили по-братски.

- Трофейным оружием – пользовались?

- Да. Немецкий пулемёт, МГ. Если сравнить с нашим «Максимом» – он лучше. Дело в том, что наш страдал от того, что или вода перегреется (тогда он «плюёт»), или, если кусочек мины попал в кожух и вода вытекла – то всё. А наш ручной – тот обязательно перекосит патрон! Надо очень тщательно укладывать их. На 1 мм выходит пулька – и обязательно, когда пойдёт – она перекосится, и стрелять не можешь. Немецкий был лучше.

- Когда окружили 6-ю армию в Сталинграде – Вы с пленными сталкивались?

- Сталкивался. Это бедные люди. Я как-то ехал, когда окружили там группировку – под конец шли и обмороженные, и хромали на одну ногу… Это же не войска! И сопровождали колонну сержант и два рядовых. И говорили этим пленным: «Вот отсюда, с Нижнеголубинской, вы идёте до продовольственного пункта – там получаете обед», – и те шли. Может, только кого-нибудь баба утащила. Но это больше касалось итальянцев. Когда окружали – то эта итальянская армия была рассыпана поодиночке по полю, и их подбирали наши женщины и спасали…

- С изменниками из числа бывших граждан СССР Вы на фронте сталкивались?

- Да. Первый раз столкнулся, когда окружили: мы дошли до станции Речково, эта станция с запада последняя перед мостом через Дон. Мост – был взорван, часть пролёта. Когда наступали немцы – наши взорвали. Станция Речково была внизу, а наверху – типа сопки, и там немцы приковали наших «власовцев» к пулемёту. Сами ушли – а они отстреливались.

- До последнего?

- Да.

- В плен их не брали?

- Нет.

- Были ли у Вас – в полку, в укрепрайоне – женщины?

- Были. И даже жили гражданским браком. Начальник политотдела укрепрайона был с женщиной-врачом батальона. И, когда Крым освободили, мы стояли в нём – приехала жена начПО и разобралась с этим делом.

В большинстве – это было у начальников. Практически все они так жили. Рокоссовский – жил в открытую. Жуков – тоже…

- Куда Вас двинули после Крыма?

- Дальше нас сняли, и – на ирано-турецкую границу. Тогда собирались проучить Турцию. А ещё сняли потому (мы не знали), что была Крымская конференция. Вот, мы из-за неё – туда. Штаб был в Нахичевани. Была база, через которую шли машины: и консервы, и т.д., а дальше они шли вдоль границы и доходили до Грузии.

Победу мы встретили на турецкой границе. У нас порядок был такой в политотделе: имелся радиоприёмник, и мы принимали последние сводки и все данные, поэтому всё сразу знали. Чувство было, конечно, приподнятое!

- Спасибо Вам большое.