C пожара той войны (рассказ)

Вам хотелось бы услышать что-то личное, без штампов, геройских прикрас, цензорского сита для неприятных эпизодов. Хотелось бы увидеть более правдивую картину. Услышать как вели себя люди, не только герои. Что ж, как говорили, задача ясна. Это непросто сделать шестдесят лет спустя, тем более, что память затуманило и можно нечаянно что-то спутать и присочинить. Мне надо вспомнить, посмотреть свой военный архив. Постараюсь, чтобы отклонения от правды были в пределах допуска, как мы, инженеры, говорим.

Знайте, я не был героем, не совершал особых подвигов. Я был рядовым молодым воентехником из тех, кого наш генерал при вручении наград назвал трудягами войны.

Итак, вы хотите услышать новое и правдивое о пожаре войны. Скажете, что эта пара слов - избитый штамп журналистов, но для меня выражение “пожар войны” не штамп и не только образ, но и конкретное, тяжелое, трагическое событие. Но расскажу о нем позднее, в хронологическом порядке.

В июне 1941 года я заканчивал машиностроительный институт в Харькове, на Украине. В первые дни войны, точнее, 30-го июня я защитил диплом и получил назначение инженером-механиком на авиазавод в Куйбышеве (теперь это снова Самара). Но я не поехал туда, а вместе с другими ребятами из нашего выпуска пошел на призывной пункт военкомата, чтобы, думал я, мне потом не было стыдно смотреть людям в глаза. Могло не быть этого “потом”, скажут мне. Могло. Молодые об этом редко думают.

После мобилизации нас, новых инженеров из многих институтов города, 6-го июля отправили в Москву, на курсы воентехников при военных академиях - артиллерийской, бронетанковых войск и других. Я попал в артиллерийскую.

Когда немцы начали бомбить Москву, мы, курсанты, каждую ночь дежурили на крышах и сбрасывали оттуда зажигалки, а потом днем часами упражнялись с винтовкой, гранатой и буссолью и крепились чтобы не уснуть на лекции, прямо на глазах у многозвездных профессоров знаменитой академии. А профессора нас учили устройству испытываемых недалеко от Москвы, на полигоне (мы туда ездили) будущей «Катюши» и пушки ЗИС-3, подготовке данных для стрельбы и мудростям артилерийского боя. Спать нельзя, держись!

Дальше было хуже, и держаться надо было куда как крепче всю войну.

Гитлеровцы начали наступление на Москву. По радио сообщили о сдаче нескольких городов.

- А завтра сдадут следующий, Вязьму, - тихо сказал один курсант.

- Что?! - услышав это, крикнул комвзвода. - Курсант Песков, вон из строя! Я вам покажу панику! Не позволю позорить мой взвод! Забыли, что болтун - находка для врага?!

Запахло военным трибуналом. От этого ретивого взводного можно было все ждать. Что делать? Мы решили пойти к командиру батальона Светину. Кадровый военный, арестованный в тридцать восьмом и выпущенный в первые же дни войны, со званием теперь всего лишь старшего лейтенанта, был человеком очень порядочным, справедливым, эрудированным и пользовался большим уважением на курсах. Но рискнет ли он после того, что с ним случилось, вмешаться? Надо попробовать. Выбрали и послали к нему умного и авторитетного курсанта-отличника (идти ведь надо одному).

Старший лейтенант выслушал его спокойно, дал понять, что просто велеть взводному молчать нельзя; надо подумать. Когда тот пришел к нему с докладом, комбат попросил написать его рапорт, короткий и ясный, и показать. Для того это было непростым делом, он был тугодумом. «Утро вечера мудренее, есть время», - подумал комбат. А на следующее утро сообщили о сдаче Вязьмы. Это спасло болтуна. Комбату удалось прекратить «дело».

- И человек без чина должен быть мужчиной, - сказал Светин нашему делегату, - тем более завтрашний командир. Должен вовремя затормозить. Нашел время и место для предсказаний, оракул тибетской...

Немцы прорвались к столице. Решили вывезти из города академии и курсы - дорогие кадры, все с высшим образованием - и по дороге распределять по воинским частям.

17-го октября, во время большой паники в Москве, мы, курсанты, шли в баню перед отъездом. «Бравый» комвзвода дал команду: «Запевай!» Вероятно, хотел поднять дух убегающих с чемоданами толп людей. Мы, удрученные, молчали и он угрожал нас наказать.

В тот же день большую группу ребят вытащили на вокзале из эшелона и бросили на передовую, под Подольск. Многие из них погибли, в том числе мой сокурсник по институту, у которого недавно родилась дочка. Мы уезжали из Москвы с тяжелым сердцем.

Перед самым отъездом я зашел к знакомым попрощаться. На стене, где раньше висел портрет Сталина, сейчас был портрет Петра Первого. Я удивился и спросил: - Почему? Хозяин-старик ответил: - Обстановочка... Правительство бежит в Куйбышев. Вот-вот могут прийти немцы. Оставлять Великого Иосифа опасно, Адольфа повесить (немцы разбрасывали листовки с его изображением с самолетов) - тоже, он может задержаться. Вот я и вырезал из старой книги хороший портрет Петра Великого. Уже никто не придерется. И нашим, и вашим.

Когда по дороге наш эшелон второй раз за день обстреляли, нас высадили, и мы пешком пошли по крученным дорогам и лесам - километров двести - до Владимира, где ждали распределения.

Я получил назначение во Второй Запасной Воздушно-десантный полк, который формировался в Саратовской области, на территории прежней Республики Немцев Поволжья. Дома там пустовали после выселения в Казахстан всех чисто немецких и смешанных семей. Произошло это будто бы потому, что в столице республики, Энгельсе, вблизи которого были авиационный и другие заводы, кто-то сигналил налетавшим фашистским замолетам. (Потом говорили, что это неправда, провокация).

- Вы бы немцев Маркса и Энгельса, Тельмана и, скажем, Гёте тоже выслали, вместо того чтобы искать сигнальщика? - спросили нашего комиссара.
- Может, разве среди рыбок мир свободен от ошибок, - ответил он замысловато.

Как там жили немцы? Условия жизни в тех местах нелегкие. Степь, ни деревца, ветры, сильные морозы. Часты снежные заносы. Места как раз для хорошей закалки солдат. Не успели мы выйти из вагона на станции Мокроус Рязано-Уральской ж.д. и пройти нескольких сот метров, как одному из нас кричат: «Эй, лейтенант, трите нос, он побелел»! Но немцы жили хорошо, зажиточно, в добротных и чистых домах, хотя из степи дуло песком, и топили свои печки подсолнухом и брикетами из навоза. Толково вели хозяйства - и свои, и коллективные. А какие были поэтические названия деревень: Лилиенталь, Блюменталь, Мариенталь. Их потом заменили Федоровкой, Ивановкой и др.

Но вернемся ко Второму ЗВДП. Формировать полк в таких природных условиях и при неблизких базах снабжения было тяжело. Приходилось посылать за всем необходимым не топлько в Саратов, Энгельс и Мрксштадт, но даже и на Урал. Попутно побывали в местах, где воевал Чапаев.

Трудной была учеба десантников. Кроме общевойсковой подготовки - изучения оружия, учебных стрельб и прочего, учили солдат сначала нести на себе тяжести, прыгать с высоких мостков (бывало, неудачники повреждали себе ноги), потом -прыгать с парашютом. Запомнилось, как один сержант, не новичок, не смог погасить парашют и его долго, очень долго тащило по земле. Перед полетом он получил известие, что фашисты расстреляли его родных, и с горя крепко выпил. Его нашли на опушке леса изуродованного и окровавленного. Кое-где валялись куски парашютного шелка, которые прохожие женщины подбирали на платочки. Кому что... Когда у Волги стало туго, наших солдат бросили на фронт как обычную пехоту, но потом часть из них вернули в десантную часть; труды не пропали.

Как известно, под Сталинградом наши войска мастерски окружили и взяли в плен армию фельдмаршала Паулюса. О перепетиях Сталинградской битвы ее участниками и писателями написано много интересных, и, думаю, правдивых книг, и добавить что-то стоящее трудно. Приведу только один неприятный случай из первых дней битвы. В прифронтовое село влетел на виллисе толстый веснушчатый парень, по виду шофер, с криком: «Бегите, окружают! Так и до Сибири докатимся, если раньше не убьют». Его неубил. Позже я его встречал. Все было, и героизм и трусость. Однажды, недалеко от передовой, я видел расстрел дезертира перед строем.

Потом мне пришлось служить в отдельном артдивизионе, позднее - в пехоте. Об авиатехниках многие, наверное, слышали и читали, видели их на «гражданке» на аэродромах у самолетов. Арттехники менее заметны; они где-то «возятся» с пушками, минометами, «Катюшами», пулеметами, автоматами, противотанковыми ружьями, винтовками, в общем - с вооружением. Делают все, чтобы материальная часть была в исправности и не подвела в бою. Находясь во многих родах войск, они вместе со всеми трудились, шли, тащили, бежали, догоняли, стреляли, были солдатами. Приходилось вместе с пехотой спать на снегу или в болоте, блуждать вечером и ночью, в пургу или мороз, ветер и дождь. Казалось, очень нежный механизм - человечий организм; не выберемся, где-нибудь провалимся в ямы, окопы или траншеи, или нас собьет с ног, захлестнет, и мы, обессиленные, свалимся и окоченеем. Спотыкались и падали, но все-таки поднимались. Бывало, бросали часть груза и из последних сил, подерживая друг друга, шли дальше. Живы остались, даже не верится. Мы знали, куда шли; правда не всегда. Иногда думали, что знали, но это тогда тоже было немало, неуверенность хуже.

Честь и хвала пехоте, ей было несравнимо трудней чем остальным. Другие рода войск, конечно, должны были ее прикрыть и поддержать, но увы, это не всегда получалось из-за нарушения связи, из-за боя в другом месте, из-за непогоды и прочего.

Политрук кричал: «Держитесь, хлопцы! Вот-вот придут подкрепление и танки!» Но они нередко приходили слишком поздно или не приходили совсем.

Если же всё было как надо, скоординировано, тогда было весело воевать. Например, как в бою за Никополь, город на юге Украины. 3-й Украинский фронт. Рано утром, в пасмурную погоду, после тщательной подготовки на позиции фашистов неожиданно для них налетели эскадрильи, нет, стаи самолетов, мощно загрохотала артиллерия всех видов и калибров, приятно запели «Катюши». Двинулись несколькими рядами танки, много тяжелых, и за ними, еле поспевая, пехота и тыловики с нею. Куда там до этого известной киношной психической атаке белых в гражденскую войну! Другие темп, техника, стрельба, и массы людей. Не сравнить! Немцы отступали сначала как-будто в порядке, но потом, увидя вдалеке спускающийся парашютный десант, дрогнули и, боясь окружения, побежали, бросая убитых, раненых и даже орудия. Некоторые фрицы подорвались на минах, приготовленных для нас с другой стороны города, откуда, вероятно, ожидалось нападение. «Может быть там есть десантники из того нашего полка», - подумал я.

Мы быстрым темпом вошли в город. Возле Трубного завода невозможно было пройти, улицы были завалены брошенным гитлеровцами военным и другим имуществом. Было не до подсчета трофеев для рапорта, надо было отдышаться и преследовать немцев.

Всегда, во всех войнах, когда действовали и дрались вместе, слаженно, энергично и беззаветно, то побеждали. Прошли эту тяжелую школу и мы. После успешных операций 3 и 4 Украинского фронтов, весной сорок четвертого года, гитлеровцы оставили всякую надежду вернуться на левобережную Украину. Удержать бы правобережную!

Вы просите рассказать о себе лично. Я, бывало, носил на передовую через лес или по степи, нередко под обстрелом, канистры с незамерзающей жидкостью для пулеметов, иногда напевая про себя новую песню «Темная ночь». Когда же я возвращался по той же дороге, там уже лежали убитые, а я проскочил. Не раз приходилось бывать в переделках: в трудную минуту всех бросали на оборону или в атаку; ходил в бой за Калач и Изюм, и там и там было несладко. Пришлось командовать и артрассчетом при стрельбе из пушек.

Не раз участвовал в сборе оружия на передовой, и однажды так увлекся увиденной подбитой новой немецкой пушкой (надо знать ее, пригодится) что не заметил, как зашел к немцам. Вдруг кто-то крепко схватил меня сзади и потащил к окопу, который мне раньше показался брошенным. Я вскрикнул и оглянулся. Это был крупный фриц. Я ударил его сапогами по ногам, но он только покачнулся и сильно ударил меня в ответ кулаком по голове, да так, что она помутилась. Я понял, что мои дела плохи. Однако вскоре раздалась автоматная очередь. Фриц упал и я вместе с ним. Меня спас от плена молоденький туляк, вовремя заметивший мое исчезновение. Услышав мой вскрик, он побежал в направлении к нам и выстрелил. Он стрелял сбоку, и так, что пуля меня не задела. Фриц был убит. Парень знал, что я еврей, и что мне угрожает. Мы с ним дружили. Звали его Слава. Младший сержант Святослав Никитин. Я всю жизнь буду помнить, что меня спас от неминуемой смерти русский человек.

Личное оужие у меня было обычное. Сначала наган, потом пистолет ТТ или пистолет-пулемет ППШ или ППД. Могли себе взять на время даже «личную» пушку после ремонта, не шучу, для тренировок в стрельбе в момент затишья. Бывало что-то трофейное, но нам некогда было щеголять с ним. Наш оружейный мастер Андрияш носил автомат ППШ, но называл его не как все ПэПэШ'а, а нежно - папаша. Хороший был автомат.

Неприятности с оружием, отказы, обычно бывали из-за незнания или халатности новобранцев в сборке и обращении, нечего греха таить. Однажды в пушке после чистки не до конца докрутили гайку цилиндра и при стрельбе сорвало резьбу. Было решено везти пушку на столичный завод-изготовитель, тогда ЗИС, благо дело было в Московской Зоне Обороны (была еще такая в 1942 г.), и мне там с трудом удалось уговорить начальство срочно заменить поврежденные детали. Еще повезло, что при этом случае никто из артиллерийского рассчета не пострадал.

Я проехал по городу. Это была уже другая Москва, спокойная и уверенная в себе после недавней победы в декабре сорок первого. - Интересно, - подумал я, - чей портрет сейчас висит на стене в доме того старика? Но не было времени зайти проведать.

На память о войне у меня остались награды, удивительная боевая характеристика, шапка товарища и радикулит. У меня была своя Малая Земля под Запорожьем, на острове Хортица, где когда-то жили запорожские казаки. Она была не легче той, расписанной для Брежнева. Когда в декабре сорок третьего немцы бомбили переправу через Днепр, я оказался в ледяной воде на середине реки и чудом выплыл. При этом получил радикулит.

Сохранились еще мой фронтовые стихи:

В широкой степи у Днепра и у Буга
грохочут разрывы и стоны несутся.
Нас крутит и валит военная вьюга,
устали солдаты, где силы берутся?!

Вся степь окровавлена, берег и косы,
кровь смоют нескоро днепровские воды.
В затишье, бывает, услышишь вопросы -
раздумья, они нам даны от природы:

О долге и смерти, о риске, везеньи,
о судьбах людей и твоей среди люда.
Бой ради жизни других поколений,
ты вспомнишь их, Днепр? Нет, ты их не забудешь!

Виднеется город, где прожито детство,
учились и строили, пели, влюблялись.
Должны отстоять - это наше наследство.
Удастся?
- К орудиям! Танки прорвались!
- В бой!
Снова откуда-то силы берутся.
... И хочется хлопцам живыми вернуться.

* * *

Вы спрашиваете, чем же была замечательна моя боевая характеристика? Вы надеюсь не подумали что я хвастун? Судите сами.

Однажды по полку проехал старший лейтенант из штаба, искал инженеров-горняков и механиков. Было постановление Государственного Комитета Обороны об их отчислении на восстановление освобожденного Донбасса. Записали и меня. Мне завидовали, а я не очень рвался в тыл: на фронте стало веселее, наши хорошо наступали. Проходили месяцы, и о том списке как-будто забыли. И вдруг в штаб моей 244-й Запорожской стрелковой дивизии передали по телефону: Горенцвейга и Титова откомандировать в распоряжение Наркомугля. Нас стали разыскивать. Оба были живы.

Была весна. Развезло фронтовые дороги. Некоторые бойцы еще были в валенках. Машины застревали, и их постоянно приходилось вытаскивать из грязи, даже ночью, когда везли боеприпасы. Впереди показалась деревня. Начальник артснабжения полка капитан Сурин послал меня выбирать хату получше на постой. Большинство хат уже было занято. Первая свободная не понравилась: грязно; вторая - неплохая, ведь ненадолго. И я остановился в ней.

Подошедшему Сурину она не понравилась - маловата. Две ночи не спали, весь день ничего не ели, все устали и были раздражены. Капитан, вообще, человек нервный, бывший учитель, к тому же. И он сделал мне резкий выговор.
- Знаешь, что тебе полагается за невыполнение приказа?! - крикнул он.
- Мы же не собираемся здесь танцевать и не баре, на одну ночь ведь, - ответил я, обиженный таким тоном. Признаюсь сейчас, не совсем удачно сказал.

Сурин, услышав такое («Это я барин?!», видно, подумал он), выхватил пистолет и направил на меня. Я схватил его руку и быстро отвел вверх. Подбежал высокий, крепкий мужчина, лет сорока пяти, старший сержант Андрияш и развел нас. Мы разошлись в разные концы двора. Я вдруг вспомнил, что сам выбирал капитану этот пистолет из новой партии, лучший, хорошо стреляет.

Тут пришел посыльный из штаба и что-то сказал Сурину. Капитан посмотрел в мою сторону и ушел в хату.

- Товарищ техник-лейтенант, - крикнул мне Андрияш, - пришла та бумага, и вас двоих отправляют в тыл. Остынь и собирайся.

- Счастливчики! Везет же людям, - сказал посыльный. - Возьму твою боевую характеристику и потом пойдем в штаб вместе. Титов уже там, ждет.

Как я уже говорил, могло не быть этого «потом».

Я зашел в хату, взял вещмешок и кое-что, уже лишнее, выложил. Сурин сидел за столом и писал. Первый листок он скомкал, взял второй; долго сидел не двигаясь, думал.

Такое напишет, запомню на всю жизнь, подумал я, хотя я служил честно, на совесть, и он это знает. Неужели он сейчас все забыл? Я вышел из хаты и стал прощаться с ребятами. Позже вышел и Сурин, передал посыльному сложенную бумагу. Я повернулся, чтобы уйти. С ним прощаться не хотелось.

- Постой, лейтенант, - остановил меня Сурин. - Хлопцы, у кого в фляжках что-то осталось? Проводим товарища. Извини меня и не держи зла. Намучились за двое суток, но подтянулись и догоняем полк. После этого жить будешь долго, сколько захочешь. Будь здоров, Желаем удачи на гражданке, Ведь едешь домой.

В разрушенной фашистами Украине жизнь сейчас очень тяжелая, до удач далеко, подумал я. Надо будет, наверное, работать день и ночь, чтобы все восстановить. Что ж, я готов. Я поблагодарил Сурина и других за добрые пожелания.

Когда выпили, кто-то сказал, что надо бы подарить что-нибудь на память. Андрияш снял свою шапку, потом мою и поменял их.
- Годится. Моя новая, бери.Отказываться нельзя.

- Спасибо, Алевтин Павлович. Ребята, еще раз желаю вам скорой победы и всем вернуться домой живыми и невредимыми. Прощайте.

Я пожал руки Андрияшу, Сурину и остальным и ушел с посыльным.

Из штаба дивизии меня послали в Харьков, где был представитель Наркомугля. Узнав, что я харьковчанин, он дал мне направление на Харьковский машиностроительный завод «Свет шахтера», а там - в отдел главного конструктора.

Боевая характеристика, которую мне в штабе выдали на руки, была неожиданно очень хорошей, нестандертной. Она у меня хранится до сих пор. Шапку-ушанку я потом носил лет десять, до ее полного износа. Сурин, извиняясь, мне напророчил долгую жизнь. Надо оправдать доверие начальства, хотя с каждым годом это все труднее. А геронтологи, как говорят, считают долгожителем человека после девяноста. Еще пятилетка с хвостиком. Попросить снизить ценз, что ли?

* * *

Я не забыл, что обещал рассказать о настоящем, не фигуральном, пожаре войны. Не тянет. Не спешу рассказать о той трагедии. Итак, мало приятного было на войне, но мы договорились ничего не утаивать и я обещал.

Мы останвились в одной деревне южнее Никополя. Собралось много народа из разных частей и заполнили до отказа все дома и постройки. Вдруг, под утро, мы услышали артиллерийскую стрельбу со стороны немцев и вскоре - дикие крики. Мы выскочили из хат и прибежали к какому-то длинному сараю, который уже пылал. Внизу почти все успели выбежать, а на чердаке было полно людей, которые бегали в поисках выхода, напирали друг на друга, и создали пробку. Больше всех, истошно кричали те, кто еще лежал и не мог встать, их давили и топтали. Сильнее других, бабьим голосом пищал один, как потом оказалось, мордастый и лупоглазый детина. Командиры старались навести порядок, стреляли в воздух, но это не помогало. Предлагали стрелять прямо, чтобы освободить проход, но рука не поднималась, да и не было бы хуже.

Те, кто были на чердаке, как будто озверели. Некоторые начали задыхаться, прыгали вниз и калечили ноги. Когда пожар наконец потушили, то стали выносить пострадавших и укладывать их рядями. Насчитали несколько десятков трупов и еще больше обгоревших живых и среди них - лупоглазый. Много пришлось видеть смертей, но умирали достойно, за редким исключением. А это была дикая паника, когда люди становятся животными и каждый думает только о себе. Вот что такое «Спасайся, кто может!»

Противно было видеть этих «самоспасателей», да простит мне такое заимствование одноименный спецпротивогаз, для защиты шахтера на случай прорыва метана.

Конечно, этот пожар на фронте с таком поведением людей - случай особенный, скорей всего единичный. Что писали родственникам? Неужели стандартное: «погиб смертью храбрых»? Оказывается, не всегда можно писать правду; есть такое, что позорит армию или семью.

- А.Ф.Что Вы чувствовали, когда узнали о начале войны?

Мы тогда готовились к защите диплома и все это на нас влияло… А когда передали о том, что началась война, выступление Молотова, а потом уже все эти сообщения о сражениях у границы, отношение к учебе изменилось. Абсолютно. Я перестал заниматься тем, чем я должен был заниматься. Мне говорят хлопцы: «Что ты делаешь?! Ты ж все запустил! У тебя ж осталась неделя, что ты делаешь?» 30-го защита, а сообщение было 22-го. Говорю: «Меня это сейчас не интересует». Потом все таки на меня напали: «Как это так, если вернешься с войны, диплом тебе пригодится», - и стали помогать чертить. Это детали, но Вас интересует, поэтому я и говорю.

Ну, а что чувствовали? Ну, что наступает очень тяжелая пора. Интересно, что когда сидели на защите 30-го июня, вижу: никому никакого дела нет до этой моей защиты! Сидели профессора, были пожилые люди, с именами (был хороший институт) они даже об этом не думали. Когда они задавали какие-то вопросы, то чувствовалось что-то не то. И я сам был так настроен (я тогда получил четверку), что меня это тоже не волновало. Ну, кроме того, нас попросили из общежития. Ведь надо же где-то жить. Вот такие были проблемы. Общежитие под госпиталь заняли. Крупное было общежитие. Буквально в первые дни, на третий, на четвертый. Понимаете? Так что у нас все пошло вверх тормашками. А у меня еще была сложность, что надо ехать в Куйбышев. Зачем мне в Куйбышев? Я говорю: «Я не поеду в Куйбышев.»

- А.Ф. Назначения раздавались перед защитой?

Нет, нам сказали после защиты. Когда получили, я не могу сказать. У кого как, наверное.

У нас был один студент, голландец. Вы наверное слышали такое семейство, Пельтцеры? Артистов Пельтцер? Был старик Пельтцер, он играл в «Большой жизни», и Пельтцер была, женщина. Вот это были их родственники. Они давно еще в Россию приехали. И они думают: что делать? Значит, студента в армию не берут. И они не знают что делать…

- А.Ф. Скажите, а приближение войны чувствовалось?

То, что чувствовалось, это безусловно. Знали, что будет. Но не думали, что таким образом. Не так быстро. У нас же скрывали правду, у нас же не говорили, что на самом деле происходит. Когда было опровержение ТАСС, было сообщение о том, что заграничные круги говорят неправду. Мы хотели, чтобы немцы опомнились… Так что приближение войны чувствовалось. Правда, материально накануне мая стало легче. Появилось в магазинах все. Удивительно! Откуда - не знаю. С одной стороны материальное положение стало легче, а с другой стороны чувствовалось, что что-то будет.

- А.Ф. Была ли какая либо паника в Харькове после объявления войны?

Нет. Я не видел… не видел. Я видел панику в Москве, в октябре, это я видел и я об этом рассказал. И меня это очень удивило. Потому что мне казалось, что Москвичи более дисциплинированы. Боялись. А тут все бегают с чемоданами, с узлами. Торопятся.

- А.Ф. А транспорт ходил?

Транспорт-то ходил, но на все на этобыо неприятно смотреть. Особенно когда еще наш комвзвода кричал: «Запевай песню!» Это ни в какие ворота не лезло. Что ж он дурак такой не понимал, что этого делать нельзя. Не то было настроение.

- А.Ф. Какое у вас было первое воинское звание?

Воентехник второго ранга.

- А.Ф. А как оно было присвоено, автоматически во время призыва в армию?

Нет. Когда мы окончили курсы. Мы приехали туда 6-го июля, а закончили в октябре. То есть паника была 17-го а мы закончили как раз после этого, числа 18-го. Обучение проходили в районе Заставы Ильича, на окраине Москвы. Сама академия, имени Дзержинского, была на Солянке 12, недалеко от Красной Площади.

- А.Ф. Какое у вас было обмундирование? Было оно хлопчатобумажное или полушерстяное? Выдали ли вам сапоги?

Детали я уже не помню. 60 лет прошло! Было хорошее обмундирование. Не стыдно было выйти в город. Я как-то раз получил увольнительную и поехал в центр. И где-то там в районе Площади Революции я встретил нашу бывшую учительницу, еще с института. И она мне говорит, что сейчас работает в МГУ, и сказала мне свой адрес. Я как-то пришел, и она мне стала рассказывать всякие истории о дочери Сталина. Она была там студенткой. Когда ее шибко любопытные расспрашивали об отце, она говорила: «Я на эти вопросы отвечать не буду!» Оказалось, очень хорошая студентка.

- А.Ф. Как Вас в училище кормили?

Грех жаловаться. Первое время было очень хорошо. Уже позже, когда уже получили назначение, всякое было. Потому что, как я уже говорил, я был не на передовой, и соответственно значит были моменты когда нам давали, как говорили, “затируху”. Знаете что такое затируха? Это когда в воду немножко мучного добавляют. В общем, это просто для приправы… А, скажем, в училище нас кормили хорошо. Никаких забот не знали.

- А.Ф. А как на фронте было кормление?

Я считаю что нормально. Не жаловались. Вот когда я уже был демобилизован и приехал в Харьков, то это просто день и ночь по сравнению с фронтовым снабжением. Все что можно отправляли на фронт. Это естественно. А вот, скажем, в резервных частях, когда ожидают назначения, особенно, скажем, артиллеристы, они, все-таки, погибают реже чем пехотинцы, то там кормление неважное. Бывало, когда нет места для назначения, люди сидят в этих резервах. Вот там тоже как день и ночь…

- А.Ф. А водку выдавали?

Выдавали. Я даже и не помню, как это было. Я, скажем, помню такую вещь, что, скажем, выдавали и водку и папиросы, и я стал курить. А я был не курящий. И когда хлопцы увидели, что я что-то не так курю, так сразу: «Дашь нам?» Мне добавляли взамен сахар зато. Ну, пили. Я вот вспоминаю, что когда уже я уходил, то тоже, значит, выпили. Фляжка была.

- А.Ф. А официально водка выдавалась каждый день?

Нет. Что каждый день - не могу сказать. Во всяком случае у нас таких пьющих я не помню.

- А.Ф. Вы упоминали, что зимой носили антифриз для пулеметов в канистрах? Это случайная мера или постоянная?

Я не могу сказать, что это постоянно, но часто это было. Зимой, естественно. И вот я и говорю, что идешь.. Вот прошел, а обратно идешь, уже валяются трупы. Но знаете, надо было. Куда деться?

- А.Ф. А как хоронили солдат?

Ну как, салюты были. Ну это, конечно, если это уже в спокойной обстановке. Старались хоронить как полагается. Гробы не помню, не до того… могли во что-то завернуть…

- А.Ф. Видели ли вы пленных немцев?

Пленных я видел в Ростовской области, когда уже работал на заводе. Я поехал в командировку. И нам надо было конвейер наладить. Прихожу - там немцы. Причем не один человек. Пять их вроде было. Ну как? Отношение двойственное. С одной стороны, как люди они толковые. Работящие, соображали хорошо. А с другой стороны знаешь, что это немец. Ведь когда Эренбург везде писал: Папа убей немца, знаете? Не фашиста, а немца. Это же известная тема была. Это казалось странным. Ведь нас же воспитывали, что если он пролетарий, его убивать не надо, если буржуй, то - надо. И поэтому отношение было двойственное. С одной стороны, они на нас напали, причем вели себя по-хамски очень многие. С одной стороны это бывший враг, а с другой стороны если он человек, нормальный человек… И я могу сказать, что все-таки народ это понимал. Старались сдерживаться. По-моему, где-то было, в какой-то картине, есть такой момент, что мальчишки играют. И вот на одного напали. Оказывается, что его мать жила с немцами. «Фриц» и так далее… Дети, себе это позволяли, а взрослые старались сдерживаться.

Хочу добавить единственное. Многие из этих немцев, действительно очень аккуратные, делают работу как полагается. Ну а то, что многие были сволочами, это другой вопрос.

- А.Ф. Доводилось ли вам видеть зверства немцев?

Я не могу сказать. Я этого не видел. Потому что нас посылали на передок только когда было очень туго. А в обычной обстановке мы занимались своим делом и меньше знали.

- А.Ф. А когда сменилось отношение к немецким пролетариям? Сразу с началом войны или позже?

По-моему, о пролетариате тогда уже почти не говорили. Потому что зверства начались еще до нашей войны, раньше еще, и все это было известно.

- А.Ф. Вы упоминали что могли пострелять из пушки. Расскажите в каких условиях это проходило?

Значит, если была спокойная обстановка, если никто нас не торопил вернуть эту пушку. Если, допустим, бывает затишье. Так? Так как, все-таки, не исключено было, что придется когда ни будь заменить кого ни будь в рассчете, мы старались подучиться немного. Но это было нечасто.

Почему я тогда заинтересовался немецкой пушкой? Только потому, что это могло пригодиться. Впервые ее увидел и хочешь узнать.

- А.Ф. Не помните что это была за пушка?

Нет, не помню. Первый раз увидел эту пушку и поэтому чуть не погорел. Немец меня просто схватил довольно крепко сзади и потащил. Я просто его не заметил. И хорошо что вот этот товарищ мой… что он потом его убил.

- А.Ф. Как велась работа в артмастерской?

У нас были мастера. Вот вы знаете, у нас был Андрияш. Довольно толковый, пожилой уже человек. Непосредственную работу делали они. Мы только определяли в чем недостаток и направление ремонта. Чинили пушки, пулеметы, винтовки, минометы, противотанковые ружья. В общем все оружие полка. Не только артиллерийское. Стрелковое тоже.

- А.Ф. Новое оружие поступало часто?

По-моему, грех было жаловаться. Учтите что время - это уже 43-й год. Это уже время, когда уже все заводы работали. Ведь в 41-м, когда эвакуация, были моменты когда заводы даже и не работали, перебазировались. А тут уже все!

- А.Ф. Как бы вы оценили качество оружия, которое вы получали в то время?

Положительно. Бывали всякие отказы, но больше из-за того, что народ новый и техника новая. Но, как я уже сказал, положительно.

- А.Ф. Расскажите как вы попали в 244-ю дивизию?

Осенью 43-го. Я служил в Московской Зоне Обороны. Она сохранялась очень долго. Хотя немцев под Москвой, скажем, разгромили, тем не менее опасались, что они могут вернуться. И вот только тогда, когда убедились, что назад им ходу нет, тогда стали уже оттуда части отзывать или расформировывать. И осенью в октябре 43-го года меня послали за назначением.

Мы были в Москве, накануне октябрьских. И я получил назначение на 3-й Украинский фронт. Еду по Москве. Вижу стоит какой-то майор. Я должен его приветствовать, естественно. Но когда я подошел, он отвернулся и я прошел мимо. Он меня остановил: «Что вы нарушаете устав?» Я говорю: «Вы же отвернулись». А он: «Это не имеет никакого значения». И меня потащили. А тогда так: с этим боролись. Надо приветствовать. И меня привели потом на какой-то плац и: «маршируйте с утра до вечера». Я показываю документы, говорю: «Простите, я сегодня уезжаю на 3-й Украинский фронт». Сначала и слушать не хотели. Потом нашелся более уступчивый человек, и он меня отпустил.

А в Московской Зоне Обороны я был при артилерийском полку... Даже скорее это отдельный артдивизион был. И по соседству стоял полк которым командовал сын Чапаева. Это где-то, если я не ошибаюсь, Дмитров или Апрелевка.

- А.Ф. Расскажите, пожалуйста, немного подробнее о Вашей Малой Земле.

Я назвал ее Малой Землей по аналогии с Новороссийской потому, что это был небольшой плацдарм на левом берегу Днепра. Он был завоеван с немалыми жертвами, но его долго не удавалось расширить. Хортица расположена как бы в котоловине; я шел к ней из Запорожья по крутому спуску. Немцы закрепились выше, на горе, и постоянно простреливали нас, были убитые и раненые. И был момент, когда не удавалось двинуться, и из-за этого нас перестали награждать за, скажем, какие-то подвиги. Просто перестали! Потому что полк был тогда, получается, не на хорошем счету. Ну а потом, когда сдвинулись, тогда уже начались награждения. Быстро пошли вперед, и наши полк и дивизия хорошо воевали за освобождение правобережной Украины.