Кано Михаил Матусович

М.К. - Родился 10/10/1923 в городе Витебске. Мой отец, участник Первой мировой Войны и Гражданской Войны, работал тогда сплавщиком леса, но через год наша семья перебралась жить в Москву. Отец приобрел новую специальность, стал портным, но это достатка в семью не принесло. Жили мы первые годы бедно, постоянно снимали « углы» на квартирах, все время в долгах, но как-то выживали, а к середине тридцатых годов уже стали жить прилично. Я закончил семь классов московской школы № 9, а далее - поступил в московскую артиллерийскую спецшколу №2.

Г.К. - Как в Вашей семье отнеслись к тому, что Вы с юных лет выбрали для себя путь кадрового армейского командира?

М.К. - С одобрением и пониманием. Отец шесть с лишним лет провел на фронтах в Мировую и Гражданскую войны, был ранен во время Брусиловского прорыва, и он не возражал против принятого мной решения. Большое влияние на выбор жизненного пути оказал мой двоюродный брат из Перми Лева Шустер. Он был летчиком и погиб в Китае в 1938 году, ему там до сих пор стоит памятник. И когда я был принят на учебу в артспецшколу, то искренне гордился собой. Школа находилась на Кропоткинской улице, возле музея Пушкина. В этой школе был собран весь отборный цвет преподавательского состава Москвы, директором второй артспецшколы был Крейн, а военруком - капитан Левит (в 1942 году под Сталинградом он был уже полковником).

В школе, наряду с ребятами из простых рабочих семей, учились в немалом количестве сыновья руководителей партии и правительства, «кремлевские дети», так, например, на класс старше меня, до своего отъезда на учебу в Качинское авиационное училище, в спешколе № 2 учились Василий Сталин и Тимур Фрунзе, а с нами вместе школу заканчивал сын Куйбышева. Значки-«ромбики» «За отличную артиллерийскую стрельбу» спецшкольникам вручал лично Воронов, маршал артиллерии. По всем изучаемым предметам, военным и общеобразовательным, мы получали фундаментальные прочные знания. Когда мы шли по городу в своей парадной форме, в серых габардиновых кителях с черными петлицами, то встречные сверстники смотрели на нас с нескрываемой завистью. В столице тогда было несколько военных спецшкол, и в нашей школе было четыре десятых класса, примерно 100 ребят 1923 года рождения. Летом мы выезжали в полевые летние лагеря в Кубинку, где проводились учения и стрельбы из 76-мм орудий, рядом с нами находились курсанты Московского военнополитического училища. Выпускников артспецшколы зачисляли в военные училища без экзаменов, и в июне сорок первого, заканчивая 10-й класс, я уже знал, что буду зачислен в 3-е Ленинградское артиллерийское училище (3-е ЛАУ). 15-го июня я успел принять участие в чемпионате Москвы по вольной борьбе, который проходил на открытом ковре в парке Горького, а уже через неделю, будучи курсантом 3-го ЛАУ, находился в летних лагерях под Лугой. В июле сорок первого года училище вернули в Ленинград, в наши казармы у Литейного моста, старшие курсы досрочно выпустили и отправили на фронт, а нас в августе вывезли по железной дороге из Ленинграда в Кострому, где мы продолжили обучение. Я был курсантом топографической батареи дивизиона АИР (артиллерийская инструментальная разведка), и все время, ежедневно, в любую погоду, мы находились на полевых занятиях, отрабатывали «привязку боевого порядка».

Но учиться в училище нам пришлось всего полгода, уже в декабре состоялся досрочный выпуск курсантов, мы получили командирские звания и назначения по частям.

Я попал служить в недавно сформированный 24-й Отдельный гвардейский минометный дивизион, но уже через полтора месяца был переведен в 43-й Отдельный гвардейский минометный дивизион, в котором провоевал всю войну.

Г.К. - Находясь в 3-м ЛАУ, Вы слышали о новом оружии - реактивных минометах «катюша»?

М.К. - Нет. И когда я впервые увидел реактивные установки, то был сильно удивлен, куда я попал? Что это? В дивизионе были установки М-13, каждая имела восемь направляющих рельсов и давала залп из 16 снарядов. Общий залп батареи - 64 снаряда, в дивизионе было всего 2 батареи, это восемь установок М-13.

В феврале 1942 года дивизион уже воевал на Северо-Западном фронте, южнее Старой Руссы, участвовал в боях на Холмском направлении.

Г.К. - Воевавшие в ГМЧ, в своих интервью утверждают, что в гвардейские минометные части существовал особый отбор личного состава, в основном туда посылали служить молодых проверенных комсомольцев. Насколько такое утверждение верно?

М.К. - Наш 43-й ОГМД имел другой личный состав. Многие рядовые и сержанты были сорокалетние мужики из районов Ярославской и Владимирской области, умелые, опытные в жизни и смелые простые русские люди. Чтобы к нам целенаправленно присылали «комсомольский набор»? - я лично такого не помню.

Единственное, что надо заметить, что нам в дивизион никогда не присылали на пополнение бывших «штрафников» или солдат находившихся на «оккупированных территориях» или плохо владеющих русским языком уроженцев среднеазиатских республик. Офицерский состав был в основном из выпускников 1-го МАУ (Московское артучилище), но офицеров для ГМЧ всегда не хватало, и у нас в дивизионе взводными становились бывшие сержанты, командиры установок.

Г.К. - Каким для Вас оказалось прибытие на службу в 43-й ОГМД? Как встретили на новом месте лейтенанта Кано?

М.К. - Прибыл в дивизион, командир которого, обладатель «революционной фамилии» Куйбышев, сразу поменял мои хромовые сапоги на свои валенки.

Прибыл я на должность командира взвода. Меня представили комбату Татарчуку, это был хороший, смелый и грамотный человек. Как раз в штабе шла пьянка, и Татарчук приказал: «Налейте лейтенанту!» - «Я не пью, не умею» - на что Татарчук ответил: «Гвардеец должен уметь пить!». На батарее в тот день было кроме Татарчука еще четыре командира (офицера): лейтенант-пиротехник, командир огневого взвода Королев, командир взвода ПТР (взвод охраны дивизиона) лейтенант Моисеев и я.

В начале 1943 года я стал комбатом.

Г.К. - Какие задачи выполнял Ваш дивизион на Северо-Западном фронте(СЗФ)?

М.К. - Наш дивизион постоянно поддерживал 33-ю стрелковую дивизию или 8-ую гвардейскую Панфиловскую дивизию. Мы были приданы этим частям для обеспечения выполнения очередной боевой задачи.

Г.К. - Насколько трудно вести огонь подразделениям ГМЧ в условиях стационарной обороны на СЗФ? Ведь если фронт долго стоит на месте, то каждый метр, включая ближние тылы, уже пристрелян противником.

М.К. - Сам залп «катюш» длится 7 секунд, но если огневой взвод в течение двух минут после залпа не снялся с огневых позиций, то его немцы накрывали артиллерией. Обычно после залпа наших реактивных установок немцы сразу начинали бить из орудий по району, откуда велся огонь, особенно старались накрыть бризантными снарядами перекрестки дорог, чтобы не дать «катюшам» целыми уйти от линии передовой.

Настоящее «море огня» обрушивалось на наши головы, а «катюша» - мишень прекрасная.

Под Холмом часто приходилось стрелять не из установок, а с «рам», прямо с земли снарядами УК, уменьшенной дальности. «Взрывной» машинкой подавался сигнал на пиропатроны, и снаряды неслись в сторону немецкой передовой. Здесь уже немцы реагировали в ответ моментально, начиналось «светопреставление».

Г.К. - Где проводилось заряжание реактивных установок, если вслед за первым залпом, требовалось сразу дать второй? Например, во время артподготовки при наступлении.

М.К. - В зависимости от обстановки и поставленной задачи. Одна грузовая машина со снарядами («транспортно - заряжающая»), находилась неподалеку от огневых позиций и в случае необходимости расчеты с нее забирали снаряды для заряжания установок на повторный залп.

Г.К. - Все ветераны, воевавшие на СЗФ в сорок втором году, вспоминая неимоверные тяжелые условия войны в тех местах, в один голос говорят - «было очень голодно».

А как снабжали отдельный гвардейский дивизион ГМЧ?

Чувствовался ли недостаток в боеприпасах и продовольствии?

М.К. - Снаряды к «катюшам» нам доставляли напрямую из Торопца, и не было такого, чтобы мы совсем оставались без боекомплекта. Начиная с сорок четвертого года мы постоянно возили с собой по два боекомплекта, для перевозки снарядов у нас появились английские грузовые машины, а сами «катюши» уже были на шасси «студеров».

С продовольственным снабжением было намного хуже. Вся моя батарея страдала из-за авитаминоза от «куриной слепоты», и медики заставляли людей пить настой из хвойных игл, это невообразимая горькая гадость, но выбора не было. Случаев дистрофии в дивизионе не было ни разу.

Пока в конце 1943 года наш дивизион не передали в 1-й гвардейский Донской танковый корпус Панова, то кормились мы довольно скудно и однообразно, в основном - гороховый суп из брикетов. Нашим старшиной был толковый мужик, бывший директор гастронома из Горькова Пономарев, но «из топора каши не сваришь».

Хлеб мы получали по фронтовой норме, иногда давали сухари.

Офицерские доппайки состояли из пачки махорки и пачки печенья, редко давали масло, но я не помню, чтобы офицеры получали консервы или что-нибудь еще в доппайке.

Г.К. - На каких установках довелось воевать?

М.К. - Всю войну только на БМ-13. В конце сорок третьего года мы получили новые установки на базе «студебеккеров» с бронированной кабиной.

Г.К. - Приходилось ли вести огонь из «катюш» прямой наводкой?

М.К. - Да. За один такой бой я получил орден Отечественной Войны.

Летом сорок четвертого года под Бобруйском немцы вырвались из кольца окружения и шли на Борисов. Утром мы продвигались вперед, и в тумане, на параллельной дороге, заметили какую-то непонятную сплошную серую массу. Посмотрел в бинокль - а это колонна немцев идет: пехота, машины, танки, самоходки. Сразу приказал своим: «Колеса в кювет!», машины съехали с дороги, и направляющие оказались над уровнем поверхности. Врезали по колонне, в самую гущу. В ответ открыли огонь самоходки, но сразу за нами шел танковый батальон Т-34, который и завершил разгром немецкой колонны.

Г.К. - Вы прошли в одном дивизионе все три года войны, начав свой боевой путь с должности командира взвода, в дальнейшем занимали должности командира батареи, командира и начштаба Вашего 43-го ОГМД.

Какие потери в личном составе и в материальной части понес дивизион за войну?

М.К. - Матчасть мы теряли нечасто. Помню, как две установки на моей батарее были повреждены при бомбежке, а одна подорвалась на мине рядом со станцией Локня.

От контрбатарейного немецкого артогня изредка мы тоже теряли установки.

Большая часть личного состава дивизиона выжила на войне, например, из тех кто воевал в 43-м ОГМД зимой сорок второго под Старой Руссой, до конца боев весной сорок пятого осталось примерно процентов шестьдесят-семьдесят.

Помню многих, из тех, кто погиб из моей батареи. Был у меня связист Зинченко, его тяжело ранило, но он, умирая, продолжал из последних сил руками держать концы перебитого осколками провода, давая связь на огневые.

Помню солдата Коробкина, двухметрового гиганта, который терял рассудок во время бомбежек. Все на батарее об этом знали, и во время бомбежки товарищи держали его за руки и за ноги. Но один раз не смогли удержать, и, обезумевший от воя падающих бомб, Коробкин вырвался из рук, выскочил из укрытия и был сражен осколками авиабомбы. Под Гданьском дивизион вывел «катюши» на берег моря, приготовился дать залп по стоящим на рейде немецким кораблям, и в это мгновение нас по ошибке стали бомбить свои пикировщики ПЕ-2. Погибло несколько бойцов....

Летом 1944 года выходящие из Бобруйского окружения немцы напали на штаб дивизиона, был смертельно ранен начальник штаба капитан Ткачев, убиты три солдата и тяжело ранен заместитель начальника штаба старший лейтенант Иосиф Гежис.

Когда в ноябре 1944 годя я принял командованием дивизионом от подполковника Волкова , то вместо меня на должность начальника штаба дивизиона пришел хороший парень, капитан Кадыгроб, который уже был семь (!) раз ранен на фронте.

В один из дней меня срочно вызвал к себе начальник артиллерии 1-го гв. ТК полковник Кукин, и Кадыгробу пришлось заменить меня , пойти вместо меня на передовой НП . Шальным снарядом Кадыгроб был убит на ПНП.

И мой непосредственный командир, начарт танкового корпуса полковник Кукин не дожил до конца войны. Под Варшавой я вел колонну дивизиона вперед, меня остановил Кукин, мы сверили с ним карты и маршрут, он поехал дальше, а я продолжил вести 43-й ОГМД прямо на запад, но тут заметил, что перед нами чужие следы и остановил движение. А полковник Кукин на своем «виллисе» по ошибке заехал к немцам и был убит. Когда нашли его тело, то увидели, как с гимнастерки убитого полковника немцы с мясом срезали все ордена...

Смерть не разбирала, кто рядовой, кто полковник, кто гвардейский минометчик, а кто танкист, прибирала всех подряд, кто ей под косу подварачивался.

Но в 1- гв. Донской ТК самые страшные потери были у танкистов. Просто - страшные...

И постоянно видеть на поле боя наши горящие танки... - жуткая картина.

Один раз попали под бомбежку, спасаясь от осколков, кинулись под стоящий рядом танк, под днище, и тут танк стал заводить мотор, мы стали вылезать из-под танка, а один из нас замешкался, и начавший движение танк раздавил его гусеницами, половина тела целая, остальное « в фарш»... Такое захочешь забыть - все равно не сможешь...

Были еще потери в результате трагических проишествий, не связанных с боевой обстановкой. У меня на батарее четыре водителя установок были москвичами с одного завода: Махов, Андропов и еще два человека, фамилии которых уже не помню. Они как-то вчетвером выпили антифриз и умерли, отравившись этим «пойлом»...

Г.К. - Какие силы имел 1-й гв. ТК?

М.К. - В него входили три танковые бригады (15-16-17 гвардейские танковые бригады), одна мотострелковая бригада (1-я гв. МСБр), полк ТСАП (самоходные установки САУ-152) , отдельный минометный полк (120-мм минометы), полк ИПТАП (пятибатарейного состава), отдельный зенитный дивизион, и наш 43-й дивизион «катюш». Командовал корпусом генерал Панов, прекрасный командир, умный и порядочный человек. Мне часто приходилось с ним общаться, поскольку только он или полковник Кукин ставили задачу нашему дивизиону. Панов тщательно готовил корпус к каждой операции, на ящиках с песком, макетах территории, на которой нам предстояло действовать, командиры бригад и отдельных подразделений под руководством Панова отрабатывали взаимодействие между своими частями. Обычно корпус выбивало после двух недель непрерывных боевых действий и нас отводили в тыл на пополнение.

Г.К. - Перевод с СЗФ в состав танкового корпуса был для Вас неожиданным?

М.К. - В армии о таких переводах никто заранее не сообщает.

Это произошло в октябре 1943 года. Мне командир дивизиона подполковник Волков приказал взять группу водителей и техников, и отбыть в Москву за новой техникой.

Здесь же я должен был получить орден Красной Звезды. В комендатуре Москвы мне выдали пропуск в Кремль и предписали прибыть на следующий день в определенный час на вручение наград. На входе в Кремль офицер-пограничник проверил мои документы, сверил со списком приглашенных на церемонию вручения, мне показали, где будет происходить церемония, и из рук Михаила Ивановича Калинина я получил свой первый орден. Еще через сутки, получив новую технику, мы поехали назад на СЗФ, ... и не застали там свой дивизион. Его уже передали в состав 1-го гв. ТК.

Все произошло для нас внезапно.

Г.К. - Свою семью тогда успели повидать?

М.К. - Мать с младшими братьями еще была в эвакуации в Молотове, а отец служил в армии. Отец 18-го октября сорок первого года, на следующий день после «московской паники», добровольно ушел в ополчение, и пришлось ему воевать на Волховском фронте во 2-й Ударной Армии генерала Власова, но отец был ранен еще до окружения армии и вывезен в тыл, и так, случайно остался в живых, не разделив горькую участь остальных бойцов Второй Ударной.

Г.К. - Танковый корпус идет в прорыв, вероятность оказаться в окружении довольна высока. Что предпринималось в дивизионе, для того чтобы исключить возможность попадания реактивных установок в руки врага в случае окружения?

М.К. - В сорок втором году под каждой установкой размещали ящик с толом для подрыва установок в случае явной опасности захвата. Потом приказали ящики с установок убрать. Взрыватели в снаряды в снаряды обычно вкручивали прямо перед залпом. Но если бы пришлось уничтожить установки в безвыходной ситуации, мы бы успели это сделать, любой ценой...

За всю войну пришлось только один раз оказаться в окружении. В конце сорок третьего года шли жесточайшие бои на линии Речица-Калинковичи. Ночью мы заняли позиции для залпа, вышли на огневую. И тут со всех сторон шум немецких танковых моторов, нас обошли, мы оказались в полном окружении. Отводить батарею я не имел права без команды старшего начальника, действовал по приказу №227. Мы до утра ждали сигнала на залп, и, после него, только волею случая удалось выскочить из окружения.

Г.К. - Что из себя представлял дивизионный «взвод охраны»?

М.К. - Это был взвод ПТР и командовал им лейтенант Моисеев. Подобные взвода в отдельных минометных дивизионах были упразднены в сорок четвертом году и Моисеев со своими пэтээровцами ушел в пехоту. Но и у нас Моисееву представилась возможность отличиться и честно заслужить боевой орден. Как-то над передовой на малой высоте кружил немецкий самолет - разведчик, «рама». Моисеев поставил ПТР на пенек и подловил «раму». Точное попадание, «рама» сорвалась в пике и разбилась прямо перед нами. Сразу со всех сторон потянулись зенитчики: «Товарищ капитан, подпишите акт, что это мы сбили». Никому ничего не подписал, а Моисеева сразу представил к ордену Отечественной Войны за сбитый самолет, и этот орден он вскоре получил.

Г.К. - Были случаи, что «взводу охраны» приходилось вступать в бой?

М.К. - Был даже случай, что весь дивизион вступил в бой. Под Минском колонну дивизиона прямо из леса атаковали немцы, их было примерно с роту. Автоматным огнем атака была отбита... Обычно такое происходило только в последний год войны, когда мы нарывались на блуждающие группы немецких «окруженцев», идущих к линии фронта на прорыв к своим. Там же в Белоруссии, пошел выбирать огневую позицию для дивизиона. Трава высокая, и вдруг, совершенно неожиданно прямо передо мной из травы поднимается немецкий офицер и в упор стреляет в меня из пистолета. Но немец промазал, и мой ординарец сразу «срезал» его автоматной очередью...

Г.К. - В дивизионе были случаи, когда в силу неясности обстановки или трагического стечения обстоятельств «катюши» давали залп по своим боевым порядкам?

М.К. - Был один такой эпизод, но здесь дивизион открыл огонь по приказу командира корпуса. Под Данцигом четверть снарядов дивизионного залпа легла на территории занятой нашими частями, но никого не задело.

Немцы перешли в контратаку, ворвались на позиции мотострелков, и Панов приказал мне дать залп. Я предупредил комкора, что заденем своих, но он потвердил свой устный приказ. Я все равно добавил 200-300 метров в расчетах и отдал команду дивизиону на залп. Залп был дан с учетом рассеивания снарядов по оси, чем ближе ты стреляешь, тем больше рассеивание по дальности. Через несколько часов я уже был на допросе у прокурора корпуса майора Тартаковского, показал ему все расчеты по таблицам и по карте перед открытием огня, и добавил, что комкор был предупрежден. Тартаковский сразу пошел к генералу, и комкор Панов, порядочный человек, сказал ему: «Это был мой личный приказ, немцы уже были в нашей обороне». И потом выяснилось, что действительно, никого из своих не задели, когда дивизион нанес огневой удар, то наших на том участке уже не было, все, кто был жив к тому времени, отошли на другие позиции.

Г.К. - Какие свои залпы Вы считаете самыми удачными?

М.К. - На Нареве наш танковый корпус придали 65-й Армии. Одна немецкая батарея постоянно обстреливала переправу через реку и эту батарею разведчики не могли обнаружить. Мне удалось с ПНП засечь ее и огнем дивизиона уничтожить. Установки находились на правом берегу, а я с артразведчиками и связистами на плацдарме.

Там же, на Нареве, огнем дивизиона удалось сорвать немецкую контратаку.

Засек скопление пехоты и немецких танков, две колонны, изготовившиеся к броску вперед. Рассчитал данные для стрельбы, передал их за реку на огневые и двумя залпами мы «похоронили» контратакующих. Наш огневой налет оказался настолько эффективным, что за эти залпы мне вскоре был вручен орден Боевого Красного Знамени.

Г.К. - Какие средства связи и наблюдения имел дивизион ГМ на передовом ПНП и на огневых позициях?

М.К. - Рацию РБМ в штабе дивизиона и две рации 6-ПК (которые прозвали «шесть ПэКа - молчит пока») на передовом ПНП, но в основном пользовались телефонной связью . На ПНП мы обязательно имели стереотрубу и буссоль.

Г.К. - Немецкие реактивные минометы сильно уступали в мощности огневого удара нашим «катюшам»?

М.К. - Немецкие минометы, «скрипухи», имели больший калибр и били более кучно.

Г.К. - У меня вопрос по штатной и структурной организации отдельного дивизиона гвардейских минометов. Сколько личного состава имели батарея и сам дивизион?

Какие подразведления входили в дивизион и кто ими командовал?

Сколько человек служило в штабе дивизиона?

М.К. - Батарея «катюш» состояла из двух огневых взводов и взвода управления (иногда это было только одно отделение: связисты, и артразведчики), хозяйственного отделения во главе со старшиной, артмастер, санинструктор - это обычно 45-50 человек личного состава. В батарейном взводе (или в отделении) управления было три артразведчика, два вычислителя, помковзвода и шофер машины ГАЗ-2А, на которой «управленцы» передвигались. Численность огневого взвода обычно была 16 человек, на каждую установку был положен командир, его заместитель, шофер с помощником и четыре орудийных номера. Был во взводе еще шофер с машиной для подвозки боеприпасов.

А отдельный дивизион ГМ по штату имел 19 офицеров, 68 сержантов и 100 рядовых.

Дивизионом командовал подполковник Волков, после него я, но потом на должность командира 43-го ОГМД прибыл Дмитрий Нилович Орлов, назначенный к нам с понижением с должности командира отдельного гвардейского минометного полка.

У него в полку офицеры по пьянке застрелили «особиста», и Орлов «попал под раздачу». После его прибытия я вернулся на должность начштаба дивизиона.

Замполитом у нас был бывший торговый работник, майор Семен Петрович Миронов, который всю войну «сидел тихо», никуда не лез и, вроде, доносы не строчил. Молча занимался своими партийными делами. Парторгом дивизиона был уважаемый всеми капитан Рязанов, он всегда во время залпов находился на огневых позициях.

ПНШ - по разведке был старший лейтенант Грязнов, я всегда брал его с собой на НП, но как артразведчик он был средних качеств. Вторым помощником начальника штаба дивизиона был лейтенант Юдин, заменивший тяжелораненого Гежиса.

Заместителем командира по тылу (помощником по материальному обеспечению) был майор Мурга, после войны ставший генералом и служивший в МВО.

Начальник связи - лейтенант Воронов. Начальник артвооружения (артмастерских) лейтенант Антонов. Начфин дивизиона - Каптур Сергей Михайлович.

Начальник химслужбы дивизиона - пожилой москвич Тарасов, все его называли Слава.

Своего «особиста» у нас в дивизиона не было, только из корпуса иногда приезжал «куратор» - «смершевец». В штабе дивизиона по штату еще полагалось три писаря, одним из них был старший сержант Кузнецов, в хозчасти служило 6 человек, и был еще автотехник. Транспортный взвод дивизиона - 18 водителей и автомехаников, командовал этим взводом Николай Васильевич Поздов. Было также отделение по подвозу ГСМ из пяти человек и еще семеро рядовых и сержантов служило в артмастерских. Санслужба дивизиона - в общей сложности пять человек, во главе с фельдшером. Хозяйственное отделение имело пять машин: пять шоферов и пять помощников водителей. Взвод связи дивизиона - обычно это 10-15 человек, отделение телефонистов и отделение радиосвязи. Взвод управления дивизиона: шесть человек в отделении артразведки (разведчики-наблюдатели) и отделение вычислителей из четырех человек, которыми командовал москвич Александр Грищенко.

В принципе, это все, что я могу ответить по вашему вопросу.

Г.К. - Вы сказали, что у Вас в дивизионе из-за нехватки офицеров огневыми взводами командовали бывшие сержанты. Почему такое происходило? Ведь артиллерийских офицеров во фронтовых резервах всегда было с избытком.

М.К. - Я фронтовые резервы не посещал, и что там происходило мне не ведомо, но факт остается фактом, у нас сержанты получали прямо в дивизионе офицерские звания и становились командирами подразделений. Командиром бывшей моей первой батареи в конце войны стал Александр Хрулев, начинавший службу в дивизионе с должности помкомвзвода. Командиром огневого взвода стал Аверин, а транспортного Поздов, оба также бывшие сержанты 43-гоОГМД, и офицерские погоны я вручал им лично.

Г.К. - Каким был национальный состав дивизиона?

М.К. - В основном только русские по национальности красноармейцы и офицеры.

Среди офицеров было несколько «восточных украинцев». На пополнение нам присылали только славян, и было еще человек пять поволжских татар. Евреев в дивизионе было всего 4 человека: я, выбывший по тяжелому ранению старший лейтенант Гежис, и два сержанта во взводе связи.

Г.К. - Иногда «современные историки» высказывают мнение, что эффект от применения реактивной артиллерии был меньше, чем описывают в мемуарах, мол, из-за большого рассеивания снарядов «катюши» не могли полностью накрыть участок немецкой обороны и так далее, в таком же духе. Как относиться к подобным заявлениям?

М.К. - Это полная чушь, так к этому и надо относиться. В советской артиллерии в годы войны не было более эффективного оружия, чем «катюши». Конечно, современные системы «залпового огня» более эффективны, но в то время на «катюши» пехота чуть ли не молилась. Особенно был важен психологический фактор, там, где появлялись «катюши», пехота сразу поднимала голову и шла в атаку. Для нас, гвардейских минометчиков война на «катюшах » была обыденной работой, а для любого «постороннего» первая встреча с «катюшами» оказывалась немалым потрясением.

Тут даже не о немцах речь. Помню, как на СЗФ, под Холм, приехал с подарками от монгольского народа маршал Монголии Чойболсан. Привез нам мешки с грецкими орехами, тулупы, маршал лично раздавал меховые кожанные куртки в подарок офицерам. Все это происходило на запасной огневой позиции батареи. Меня, сопровождающие монголов старшие офицеры, спрашивают: «У тебя цели есть?» - «Две немецких батареи держу на мушке» - «Залп дашь?» - «Если начальство не возражает» - «Это мы сейчас уладим». Дали залп,... так несколько человек из окружения маршала Чойболсана от потрясения и удивления на снег сели и долго не могли подняться...

Г.К. - Каким было отношение бойцов дивизиона к «власовцам»?

М.К. - Только ненависть. Никого из нас тогда не интересовали причины, почему бывший красноармеец стал служить немцам, по идейным ли соображениям, или что б в лагере военнопленых с голоду не помереть... «Власовцы» в плен редко сдавались, и если где-нибудь мы наталкивались на сильное сопротивление противника, то это означало, что против нас немцы поставили «власовскую часть»... Один раз, уже в 1-м гв. ТК, я стал свидетелем одного эпизода, который в немалой степени отражает трагедию войны.

Под конвоем мимо нас вели колонну взятых в плен « власовцев». Один из танкистов сел за рычаги Т-34 и врезался в эту колонну, стал давить, кого успел. Танкиста потом отдали по трибунал...

Г.К. - Где 43-й отдельный гвардейский минометный дивизион заканчивал свой боевой путь?

М.К. - 19/1/1945 в составе танкового корпуса наш дивизион ушел в прорыв и участвовал в захвате города Плоньск. В конце марта мы вели бои в Сопоте и Данциге, где нашим танкистам пришлось хуже, чем кому-либо. Эсэсовцы из подвалов жгли танки «фаустпатронами», а наши штурмовые группы из саперов и огнеметчиков «выкуривали» немцев из подвалов и подземных коммуникаций. Дальше мы двинулись вглубь Германии, на Тухель, Картхауз, шли на Штеттин, переправились через широкий Одер и в районе города Варин соединились с союзниками, после чего нас отвели в Росток.

Вообще, после Данцига у нас серьезных боев уже не было...

Г.К. - Где служили после войны?

М.К. - После войны наш 1-й гв. ТК скадрировали в дивизию. Меня генерал-лейтенант артиллерии Пласков направил на учебу в Военную Артиллерийскую Академию имени Дзержинского в Москву, которую я закончил в 1952 году. Почти весь наш курс получил назначение в войска стратегического назначения, а меня, в числе других «космополитов», раскидали по «медвежьим углам». Прибыл в Зак ВО, на должность начальника штаба корпусного артполка, а мне говорят, что произошла ошибка, что эта дожность уже занята. Отправили меня к турецкой границе, в Ахалкалаки, где я продолжил службу в должности заместителя командира полка УРа по артиллерии.

В 1959 году стал полковником, долгое время командовал 29-й гвардейским горным артполком, а закончил свою службу в 1975 году, будучи командующим артиллерией мотострелковой дивизии.