Хайн Носон Яковлевич

Н.Х.- Родился 1/1/1922 года в латвийском городе Даугавпилсе (Двинске). Отец был родом из Польши, работал мастером на железной дороге, эта работа тогда считалась престижной, но он был также прекрасным сапожником - модельером и по вечерам занимался сапожным ремеслом. Мы жили вместе с родными в одном доме, семья -14 человек, и из них уцелел в военные годы только я один. Я окончил семь классов школы и пошел работать учеником скорняка в мастерскую Геллера, и через четыре года стал помощником хозяина. Работа в скорняжной мастерской была фактически сезонной, всего 4-5 месяцев в году. В 13 лет вступил в подпольный комсомол Латвии, хотел помочь пролетариату в деле борьбы за справедливость и за лучшую долю для бедных и обездоленных людей. По заданию руководителя нашей комсомольской организации Виктора Шкрабо, я клеил плакаты и листовки, распространял коммунистическую литературу, агитировал против буржуазного правительства Ульманиса. Ходили по мастерским и собирали деньги для поддержки товарищей, коммунистов и комсомольцев, сидящих в тюрьмах, и для помощи их семьям. Я фанатично верил в правоту коммунистических идей, и когда в Латвию в 1940 году пришла Советская власть, то был просто счастлив. Вскоре после прихода новой власти было принято решение о подготовке командирского состава из пролетариев для новой армии Советской Латвии, и в партийные организации республики пришло письмо, в котором рекомендовалось отобрать достойных молодых коммунистов и комсомольцев,, по возможности, владеющих русским языком, для обучения в военном училище в Риге, и отобранных в местных организациях кандидатов послать в Рижское Пехотной Училище (РПУ). Из Даугавпилса нас поехало в Ригу всего 14 человек : 11 латышей и 3 еврея. Я тогда плохо себе представлял, что такое армия, но желание служить в Красной Армии было огромным . В Старом городе Риги, в районе «Пороховой башни», находилось РПУ, и вновь прибывших разместили в казарме. Начались всевозможные комиссии. Пришел на мандатную, ответил на вопросы -«Кто такой? Кем работал? Расскажи о семье?», и так далее. Потом объявили, что из нашей группы в училище остаются всего двое, а остальным сказали -«Спасибо, можете вернуться домой». Я не попал в число отобранных. Находился в отчаяньи, все мои надежды был сокрушены. Пришел прямо к комиссару училища и сказал -«Я не могу вернуться домой, мне стыдно показаться перед родителями и товарищами -комсомольцами, это будет мой позор . Если я не подхожу в курсанты, то просто призовите меня в армию, оставьте в училище хоть в обслуге или пошлите рядовым красноармейцем в любую часть, только не гоните назад! Нельзя мне обратно! Дома не поймут, как я отцу в глаза посмотрю?». И меня оставили в РПУ кандидатом в курсанты, я занимался вместе с «официальными кадровыми» курсантами. Я был хорошим гимнастом, у меня хорошо все получалось на занятиях по штыковому бою, и мой взводный командир, лейтенант Калеп, прибалтийский немец высокого роста, взял меня к себе помощником- инструктором по штыковому бою. И только после «зимней сессии» 1941 года меня приказом перевели из кандидатов на учебу в «штатные» курсанты.

Г.К.- Военные пехотные училища в странах буржуазной Прибалтики осенью 1940 стали кузницей командирских кадров для национальных советских прибалтийских дивизий. Как это было накануне войны, например в Литве, в Вильнюсском пехотном училище, подробно написал Герой Советского Союза полковник Вольф Виленский в своей мемуарной книге «Повороты судьбы». Сейчас готовлю два интервью с фронтовиками-пехотинцами, командирами стрелковых рот Сегалом и Кушниром, бывшими курсантами Таллинского пехотного училища в 1941 году, и об этом военно-учебном заведении они рассказали детально. Но о довоенном Рижском пехотном училище нигде не нашел никакой подробной информации. Так что, помогите, расскажите о РПУ.

Н.Х. - Набор в училище был небольшим, всего около 400 курсантов, разбитых на два батальона. Первый батальон состоял из старослужащих Латвийской буржуазной армии(ЛА), в большинстве своем отобранных на учебу по классовому признаку, как дети рабочих и крестьян, но также из частей направляли на учебу в РПУ хороших строевиков, невзирая на происхождение. Среди них оказалось немало случайных людей, негативно относившихся к Советской власти . Второй батальон состоял из бывших рабочих - подпольщиков, молодых комсомольцев и коммунистов. К зиме 1941 года оба батальона были смешаны между собой и получались курсантские группы с разнородным «довоенным прошлым». Училище было с двухгодичной программой обучения, половина преподавателей была из офицеров старой ЛА, остальные «восточники», присланные из частей Красной Армии. Обучение велось на русском языке. Особенностью училища являлось то, что курсанты были разбиты не на взвода, а на учебные группы, по 25-30 человек в каждой. Кормили курсантов хорошо, но наша экипировка, обычная курсантская красноармейская форма, вызывала недоумение у гражданских жителей Риги. После того, как, еще «до Советов», они видели роскошные шинели латышских юнкеров ЛА, то на этом фоне, мы в своем обмундировании выглядели как «общипанные курицы». Нагрузки в училище были тяжелыми, но не было какой-то особой программы обучения «для прибалтов», я думаю, что график, объем и насыщенность наших занятий ничем не отличались от какого нибудь Гомельского или Рязанского пехотного училища. Дисциплина строжайшая. Исключали из училища только за выпивку или «за неблагонадежность». Первые полгода мы выходили в город только строем и только на общественные мероприятия. Весной сорок первого на увольнение в Ригу разрешалось выходить группами. О скорой войне мы не думали, да и политруки не акцентировали внимание на этой теме, и не внушали нам в сознание «образ германского врага», хотя о немецких парашютистах заброшенных на территорию Латвии мы слышали неоднократно . Но в июне 1941 года явственно почувствовалось напряжение среди командного состава. Взаимоотношения между курсантами были довольно ровные, например, к евреям у латышей- курсантов было хорошее отношение, я не припомню открытых выпадов в нашу сторону. На территории Латвии, из частей старой буржуазной латвийской армии был создан 24-й территориальный национальный стрелковый корпус Красной Армии, состоявший из двух дивизий : 181-й и 183-й стрелковых дивизий. Для службы в этих частях нас и готовили.

Г.К. - В 1993 году в Латвии были опубликованы следующие данные : в июне 1941 года, за неделю до начала войны были арестованы 424 командира -латыша, включая командира 24-го территориального СК генерал -лейтенанта Клявиньша и командира 183-й СД генерала Лиепиньша. Оба этих генерала были приговорены к расстрелу через месяц с небольшим после начала войны. В училище как-то курсанты обсуждали массовые аресты бывших офицеров ЛА ?

Н.Х- Мы, курсанты, не имели ни малейшего понятия, о каких-то массовых репрессиях командного состава бывшей буржуазной ЛА в июне сорок первого . До нас подобная информация в те дни не доходила. Я не могу сейчас припомнить, был ли арестован кто-то из препдаваелей РПУ накануне войны. Возможно, подобные эпизоды время просто стерло из памяти. Но «пятая колонна» в Латвии существовала, и как она действовала в первую неделю войны, нам пришлось испытать на своей шкуре и видеть своими глазами. И как дезертировали кадровые солдаты -латыши, бывшие старослужащие ЛА из территориальных дивизий и из РПУ я тоже помню...И как «айзсарги» нам в спину стреляли, пока не забыл...

Г.К.- Первые дни войны. Что ожидало курсантов РПУ?

Н.Х.- В субботу, 21/6/1941 года, в учебных группах объявили -«Ожидаются военные действия», но никаких дополнительных деталей нам не сообщили. А на следующий день, после речи Молотова, все училище было приведено в полную боевую готовность. Нам выдали новые «трехлинейки», боеприпасы, гранаты. Двадцать третьего июня, на грузовиках, реквизированных у местного населения, личный состав РПУ выдвинулся к Либаве. Нам зачитали приказ по Приб.ОВО, в котором курсантам предписывалось вести борьбу с немецкими диверсантами в районе Либавы. До самой Либавы мы не добрались, порт уже был в окружении. Мы окопались в километре от морского берега, и тут началось непредсказуемое, фронт был уже со всех сторон . Вспоминаю, как мне трудно было в первый раз целиться и стрелять в живого человека. Соседний взвод поймал двух диверсантов. У немцев, заброшенных в наш тыл, был удрученный вид, с их слов, перед получением задания, им начальство сказало, что большевистские комиссары расстреливают без жалости всех, попавших к ним в плен. Мы отходили с боями, наши боевые группы сводили в команды. После первой стычки у нас в группе было шесть раненых. Но страшно было другое...Треть курсантов, все «из старослужащих», сразу сбежала к немцам... Где-то 25 -го июня, на отходе, два наших курсантских отделения попали в засаду. Немецкие парашютисты были одеты в красноармейскую форму, и мы спаслись только благодаря тому, что два наших курсанта вооруженных автоматами, Тимофеев и Федоров, оба из «русских латышей», моментально почуяли неладное и вступили в бой с этими немцами.

А тридцатого июня мы получили приказ оставить Ригу по горящему мосту через реку. Велели взять на дорогу провиант по максимуму, и мы набирали в брошенных складах, все что можно было унести в своих вещмешках. Училищу выделили грузовики, и под непрерывными ежечасными бомбежками, мы проделали путь до Пскова. Через 200 километров дороги, нас осталось меньше 30 % от всего курсантского состава сводного батальона РПУ. Местные латыши сбегали, дезертировали при любой возможности. Кругом царил полный хаос. Паника...Трупы на дорогах...Приехали в Псков, нас сразу загрузили в вагоны, и отправили в Стерлитамак. И когда на новом месте собралось наше училище, то в строю оказалось чуть меньше ста курсантов.

В РПУ сразу «влили» прикомандированных, «украинский контингент», человек 80-90 курсантов из училищ эвакуированных в тыл с Украины, но когда нас построили, то стало не по себе, слишком тяжело было пережить в душе сам позорный факт, что столько народу дезертировало... В строю в основном стояли «русские латыши», евреи, и латыши-комсомольцы, такие как мои товарищи Витя Шкрабо, Ларионов,Тимофеев, Кирилов,Федоров, замечательные ребята. Мой друг Кирилов погиб уже в 1944 году, будучи майором, в бою за родной город, он попал в немецкую засаду и был убит... А старослужащие ЛА, в своем большинстве ушли по домам или к немцам, не желая воевать за Советскую власть, и их осталсь с нами только человек пятнадцать-двадцать, помню среди них своего товарища Пауля... Из старого преподавательского состава с нами были единицы... Поселили нас в Стерлитамаке в казармах, мы проучились еще две-три недели, а потом нас выпустили из РПУ. Объявили приказ о присвоении звания «лейтенант», но нам при выпуске не дали новых петлиц или каких-либо докментов, подтверждающих наше командирское звание. Наш выпуск прибыл в Гороховецкие учебные лагеря, что находятся в 60 километрах от города Горького, на формирование 201-й Латвийской Стрелковой Дивизии . Старослужаших поставили на роты, а «молодых комсомольцев» - на командование стрелковыми взводами. Я попал служить в 3-й батальон 191-го Стрелкового Полка. Батальоном командовал «советский латыш» майор Андерсон, а моей ротой, лейтенант Тимофеев, латыш из Риги. Кстати, я думаю, что вы в курсе, что у многих латышей еще с царских незапятных времен были чисто русские фамилии.

Г.К.- Как проходила формировка?

Н.Х.- Мы сами строили для себя землянки. А потом стали прибывать добровольцы и латыши, мобилизованные в различных районах СССР . Примерно 80 % из личного состава нашего стрелкового батальона были бывшие жители Латвии и еще 20 % «советские латыши». А по национальной принадлежности было следующее соотношение - 50% латыши, четверть- евреи, и четверть русские. У меня в роте половина солдат и командиров отделений были евреи. Дивизия было по сути дела добровольческой, попавших к нам по мобилизации было немного. Изредка встречались случайные люди, так у меня во взводе оказались два бывших уголовника, которым война, по их выражению, была «..... не нужна». В роте было 4 стрелковых взвода, всего 130 человек личного состава. Пулеметный взвод был только при штабе батальона. Уже на формировке у нас были полковые взвода автоматчиков, и как мне запомнилось, в дивизии даже была команда по подготовке снайперов. Огневой подготовкой мы занимались много. Боевая подготовка также проводилась на довольно высоком уровне, мы даже отрабатывали тактику ведения боя в тылу врага. Кормили нас скверно, только перловкой и капустой, и скудная пайка хлеба. Многие старадали от авитаминоза, фурункулеза и дизентерии. Медики заставляли нас ежедневно пить отвар из хвойных иголок. Нам нередко говорили,что дивизия готовится исключительно к боям по освобождению Латвии, но сводки с фронта, сообщающие о нашем непрекращающемся отступлении, нас угнетали, моральный дух солдат падал. В ноябре мы уже понимали, что скоро поедем на войну, нас «убивал» сам факт, что немцы находятся в двадцати километрах от Москвы. И когдав в конце ноября нам дали приказ на отправку на фронт, многие вздохнули с облегчением, сидеть в бездействии и голодать в Гороховецких лагерях нам просто уже обрыдло. Маршем дошли до станции Ильино, загрузились в эшелоны и поехали на запад. Высадились, прошли через затемненную Москву, сели на грузовики, и отправились на передовую. Морально нам было нелегко, мы знали что идем в пекло, из которого мало кто вернется живым...

Г.К.- Что ждало Вашу роту на передовой?

Н.Х. - Привели на передовую, под Наро-Фоминск, мы сменили «русскую» часть. Нам поделили участки обороны, по взводам. Кто в траншеях, а кто прямо на снегу - заняли рубеж обороны, и на этом рубеже мы две недели замерзали, ожидая приказа на атаку. Напротив, в двухстах метрах от нас, лес, откуда постоянно за нами охотились снайперы. Мы несли от снайперского огня серьезные потери. Когда потом мы нескольких снайперов поймали и убили, то сильно удивились, среди них в основном были финны. У меня во взводе один солдатик был, ему только восемнадцать лет исполнилось. Лежит он рядом со мной на снегу, чуть голову приподнял, и сразу упал лицом в снег с дыркой в голове, снайпер не промазал. Мы были злые как черти, сразу между собой порешили, никого из немцев живым в плен не брать и дали такую «негласную команду»... Рядом с нами держала оборону «сибирская» дивизия. Зима, холода лютые, у нас ни валенок, ни полушубков, все мерзли как собаки. Питание на передовую тыловики доставить не могли, так что за этот декабрь многие бойцы натерпелись фронтового лиха на пол-войны вперед. И только через две недели, 20-го декабря наша 201-я Латышская СД пошла в наступление. После хорошей артподготовки, с криком «Ура!!!», мы поднялись в атаку, пошли цепями по глубокому снегу. Захватили первую траншею, забросали немцев гранатами. Вокруг все смешалось. Я шел напролом, вперед, с автоматом ППД в руках, и даже не оглядывался назад. Рядом, мой товарищ, взводный Кирилов, заколол штыком эсэсовца, а Тимофеев взял офицера в плен. Бойцы видели нас, командиров, впереди, и смело поднимались в атаку за нами. Бегу по немецкой траншее, из-за поворота выскакивает немец с гранатой в руке . Застрелил его. Продвигаюсь дальше, еще один, немолодой, лет сорока солдат, в очках. Убил и его, а на душе потом было тяжело, муторно. Понимаю, что он враг, но пока убивать привыкнешь, проходило определенное время. Но уже через пару недель, наши души зачерствели настолько, что когда приносили еду в термосах на передовую, то мы спокойно сидели на замерзших трупах, не разбирая, свой или чужой этот труп, и хлебали варево из своих котелков...Сначала считал, сколько лично немцев убил, а потом забросил это дело...

Г.К. -В боях за деревню Елагино в конце декабря 1941 года 201-я Латышская СД понесла тяжелые потери. Согласно архивным документам, ваш 191-йСП потерял до 80% личного состава.

Н.Х.- Под деревней Елагино действительно были страшные бои...Идем вперед, без разведки, окрыленные первым успехом наступления. Прямо перед нами заброшенное село, нам сказали, что немцы уже оттуда отошли. Мы пошли цепью, по пояс в снегу, к этому селу. И когда были в метрах в ста от крайних домов, то по нам ударили пулеметы...Мы потеряли больше половины бойцов в этом бою. Прошло время, и мы научились уважать противника, и уже не лезли на рожон, без разведки и тщательной подготовки, без предварительного согласования взаимодействия подразделений. В плен немцев не брали принципиально, только если речь шла о требуемых «языках», то могли кого-то из них оставить в живых.

Г.К.- За бои под Елагино Вас наградили орденом Боевого Красного Знамени. Для первого года войны награда очень редкая и, поэтому, особенно почетная. Во всей дивизии всего двадцать командиров и красноармейцев получили орден БКЗ, за зимние бои сорок первого года . За что конкретно Вы получили этот орден?

Н.Х.- Была аналогичная ситуация, подобная бою, о котором я вам только что рассказал. Перед нами село, в котором немцы заняли оборону. Пошли в атаку, а с правого фланга - пулеметная засада. Стали по нам бить с неимоверным остервенением, еще бы немного, и весь батальон бы полег. Я под этим сильным огнем поднял роту в атаку, в штыки, спас фланг, и мы уничтожили пулеметы.

Г.К.- В училище Вы были инструктором по штыковому бою.На передовой пришлось применить эти навыки?

Н.Х.-Несколько раз довелось, но, поверьте, подробно об этом рассказывать не хочется.

Г.К.- Когда Вы стали командиром батальона?

Н.Х.- В феврале сорок второго. Но этот «стремительный карьерный рост» был обусловлен только следующим фактором - нашими высокими потерями. В ноябре сорок первого я ехал на фронт простым взводным, потом мой ротный командир выбыл из строя и в декабре я принял роту под командование, а в феврале заменил раненого комбата, и воевал в должности командира 1-го стрелкового батальона 191-го СП до самой осени 1943 года, а потом меня тяжело ранило, и после этого ранения вернуться на передовую мне больше не довелось.

Г.К.-В начале девяностых годов в Риге была издана небольшая книга «Раны рубцуются, боль остается», в которой ветераны 43-й гвардейской (бывшей 201-й) Латышской СД, вспоминают о своем боевом пути. Все пишут,что за всю войну, не было ничего страшнее и тяжелее,чем бои под Старой Руссой.

Н.Х.-Так оно и есть. Начиная с января сорок второго года, бойцы дивизии в течение почти двух лет, непрерывно воевали в болотах под Старой Руссой, в тяжелейших условиях, неся серьезные потери. Вам будет трудно понять, как мы продержались в той обстановке на своих позициях все это время.

Г.К.- А если попробовать рассказать чуть подробнее об этом долгом и кровавом периоде?

Н.Х. - Когда мы воевали в валдайских болотах, то я за свою жизнь не дал бы и ломаного гроша. Батальон расположился на болоте, роты превратились в опорные пункты на островках. Со всех сторон немцы, все наши позиции простреливались противником с любого направления, и со своими нас связывала только одна маленькая тропка через болото, которую немцы настойчиво пытались перерезать. Нас постоянно пытались полностью окружить и добить. Нам зачастую неделями не могли доставить в батальон боеприпасы и хлеб, так доходило до того, что нам сбрасывали мешки с патронами, сухарями и концентаратами с самолетов, один мешок падал в болото, другой к немцам, и только третий летел в наше расположение. Бомбежки постоянные, дневные и ночные, немцы бомбили нас так, как хотелось их германской душе, немцы даже применяли против нас легкомоторные самолеты-бомбардировщики, похожие на наши У-2.

Голод, холод, все время рядом погибают твои бойцы, патроны на счет, но мы держались. Позиции наши не совсем удачные, мы были на виду у противника, как на ладони, чем все время пользовались немецкие снайперы, нанося нам большой урон, но мы не имели права отступить хоть на один метр. У меня был прекрасный боец, «русский латыш», Федор Шван, обладавший исключительным зрением и особенным чутьем на снайперов, так он многих из нас спас от верной смерти. В батальоне было не больше 150-170 человек личного состава, но были моменты, что месяцами нас оставалось всего 80-90 человек. У меня был писарь, по фамилии Ковнат, так он когда список личного состава мне подавал, в его глазах стояли слезы . Многие из нас вооружились безотказными немецкими автоматами, за ними просто шла охота, а наши ППД часто заедали. А наш фронтовой быт, вам даже трудно будет представить, что это за испытание -прожить в болоте свыше полутора лет, ежесекундно находясь под смертью. У меня в батальоне был стрелок, боец Гутман, после войны ставший известным художником. Вот, посмотрите его зарисовки о нашей войне под Москвой и на Валдае, сами все поймете... Пополняли нас изредка, по ночам, в основном плохо одетыми нацменами - среднеазиатами. Зимой мороз тридцать градусов, а они в ботинках, там немало народа обморозилось. Легкораненые оставались в строю, даже отправить в тыл раненого бойца было сложной задачей. Меня как-то ранило осколком в правую руку, но я не ушел из батальона.

Г.К. -Воюя в таких условиях, кто-то из бойцов батальона «сломался»?Я имею в виду боевой дух.

Н.Х. -У меня в батальоне не было случаев перехода к врагу или самострелов. Узбеки из пополнения иногда специально «организовывали» себе самообморожения... Но «латышский костяк» батальона, вместе с русским пополнением, держались стойко, и достойно вынесли все лишения и тяготы нашей гибельной «болотной» фронтовой жизни.

Г.К.-Какова была роль политработников в боях этого периода?

Х.Н. - У нас большинство комиссаров были из «старых» латвийских подпольщиков, и они за солдатские спины не прятались. Комиссаром моего батальона был бывший секретарь райкома Ильин, замечательный, бесподобный человек. Бесстрашный политрук. И такие как Ильин, или как политрук Рувим Амдур, первый орденоносец в дивизии, своим мужеством и поведением, не давали бойцам пасть духом, и всячески поддерживали нашу веру в победу. Основным лозунгом в бою для командиров и политработников 201-й СД был -«Делай как я!»...

Когда Елагино атаковали, комиссары первыми на смерть поднимались вместе с командирами взводов и рот. Многие геройски погибли. У нас в полку был политрук Исаак Борок, старый подпольщик -коммунист. Погиб прямо на моих глазах, в рукопашной...

Г.К.- 201-я Дивизия была национальной. Латышские стрелки, как говорили раньше.. Были ли какие-то «серьезные трения» между латышами, представителями «титульной нации», и красноармейцами других национальностей?

Х.Н. -Нет, я такое не припоминаю. Отношения между солдатами разных нацонльностей были братскими. Вражды между латышами, русскими, евреями на национальной почве в дивизии не было. И откровенных антисемитских выпадов в свой адрес я не помню. В нашем полку половиной стрелковых рот в 1942 году командовали евреи : Леонид Вольф, Меер Дейч, Иосиф(Язеп) Пастернак, и так далее, каждый третий боец шедший с винтовкой в руках, в стрелковой цепи, на верную смерть, в атаку на немецкие пулеметы, был еврей, и никто про нас тогда слова плохого не сказал, все видели как мы воюем и жертвуем собой. Мой товарищ Пастернак стал первым в дивизии кавалером ордена Александра Невского. Высокий красавец - офицер, закончивший войну комбатом, он трагически погиб в Риге уже после войны.

Г.К. - По воспоминаниям бывшего командира взвода полковой разведки 43-гв.СД старшины Семена Метрикина, Вас, под Старой Руссой, за героизм еще дважды представляли к орденам Красного Знамени. Почему Вы не получили эти ордена?

Н.Х . - Тогда вообще перестали кого -либо награждать. Продвижения вперед не было, каких -то значимых успехов мы не имели, поэтому армейское начальство «наградами не разбрасывалось»... Несколько раз я заполнял наградные листы на всех отличившихся бойцов своего батальона, но «наградные терялись» где-то в штабах, и в печальном итоге, мужество простых рядовых красноармейцев, отличившихся в боях в тот тяжелый период так и остались ничем не отмеченными. Комсостав тоже орденами не баловали. Мое представление на орден Красного Знамени в штабе армии заменили на медаль, а второй раз реляция вообще куда-то испарилась, будто бы ее и не было. Но вряд ли я тогда мог думать о орденах. Дожить до следующего утра для нас было подарком судьбы, а награды... Это не самое важное...Когда снег весной начал таять, и по всей линии обороны полка, от деревени Туганово и до деревень Вайново и Сорокино, из под снега появились «подснежники» - многие и многие десятки трупов наших боевых товарищей, которых мы не смогли похоронить зимой, то я спрашивал себя, почему еще жив до сих пор?, ведь такого не может быть!... А сколько наших бойцов полегло в конце лета сорок второго года возле деревни Никольское?! Я только после войны до конца осознал, сколько раз я был на волоске от смерти, да Бог миловал...

Г.К.- А за что второй раз на орден Красного Знамени представляли?

Н.Х.- Немцы решили окончательно добить наш батальон в болотах, перерезать тропу связывающую нас с остальными подразделениями полка, и вырезать наши опорные пункты. И они замкнули окружение. Мне пришлось самому лечь к «максиму», ординарец подавал ленту, и я стал их косить очередями... Шеренги трупов на снегу... И так отбились ...

Г.К . -Когда Вы выбыли из строя?

Н.Х. -Осенью 1943 года.Тяжелое ранение в ногу. Лежал три месяца в Валдае в госпитале №1823 . Оттуда, после выписки меня, направили в 1-й Латышский запасной полк, готовивший пополнение для нашей, уже 43-й гвардейской Латышской Дивизии. Прибыл в полк хромая, с палочкой, меня назначили заместителем командира учебного батальона. Но мне хотелось служить на самостоятельной командной должности, и я пришел к кмандиру полка, «сибирскому латышу» полковнику Шпольбергу, и попросил назначить меня командиром роты. Хоть и «с понижением», зато никто над головой не стоит. Назначили командиром 12-ой роты нашего запасного полка, эта рота считалась самой проблемной, в ней было немало уголовников и прочей «подобной публики». Жили в землянках, на краю болота. Кормили плохо, только капустой и кашей, но после фронта это казалось пустяком. Моя рота вскоре стала передовой, и в через несколько месяцев моего пребывания в 1-м Латышском запасном полку меня направили на учебу на Военный факультет орденов Ленина и КЗ Центрального Института Физической Культуры. Институт располагался в Москве, в доме №18 по улице Казакова.

Г.К. - Кого готовил этот факультет?

Н.Х . - Военфак готовил будущих преподавателей военной подготовки для службы на военных кафедрах институтов. На факультете был произведен фронтовой набор слушателей - на учебу были зачислены 300 боевых офицеров из различных частей армии. Одна из учебных групп считалась прибалтийской, в ней были собраны 8 офицеров из 16-ой Литовской Дивизии, 10- человек из Латышской дивизии, несколько из Эстонского стрелкового корпуса, и в группу добавили 6 офицеров, уроженцев России, русских по национальности. Из нашей группы несколько человек стали впоследствии генералами: Панков, или, например, будущий военком Литвы Сталаускас. Из 43-й гв. СД, из тех, кого я раньше хорошо знал, в мою группу попал Гриша Фатале, из разведроты нашей дивизии. Основной нажим в учебе был на огневую, строевую и тактическую подготовку. Кстати, как только начали заниматься, меня вдруг вызывают в спецчасть института -«Товарищ капитан, мы знаем, что вы храните трофейный «парабеллум». Немедленно сдайте пистолет в спецчасть!».

Г.К.- Где Вы служили после окончания Военного Факультета?

Н.Х. - Был старшим преподавателем Военной кафедры Рижской Сельскохозяйственной Академии, стал майором. В 1948 году поступил на заочный факультет Военно -Юридической Академии, успел закончить четыре курса . Но в 1953 году я демобилизовался из армии. Поступил на учебу на 5-й курс юридического факультета Латвийского Государственного Университета, (ЛГУ), правда, пришлось досдавать гражданские юридические дисциплины, которые не изучались в Военно-Юридической Академии. До 1979 года работал заведующим кафедры физического воспитания и спорта Латвийского Университета, стал кандидатом наук, получил звание «Заслуженного деятеля республики». Был также председателем Федерации фехтования Латвии.

Г.К. - Какой эпизод военных лет явлется для Вас самым ярким и дорогим?

Н.Х. - Участие в Параде Победы в июне 1945 года. Колонна нашего военного факультета, парадный батальон, свыше 200 офицеров, шла отдельной «коробкой» в рядах сводного полка Военных Академий . Меня товарищи выбрали знаменоносцем факультета, моими ассистентами были наши преподаватели, полковники Калашников и Мордовин. Поверьте, идти по Красной площади в рядах победителей, держа в руках знамя, было для меня великой честью, ведь я начинал свой боевой путь у стен столицы, в те страшные тяжелые дни сорок первого, когда казалось, что выжить невозможно. Мы, перед началом парада, стояли во втором ряду сводных батальонов, прямо напротив Мавзолея, и душевное волнение было столь огромно, что некоторые участники от напряжения даже падали и теряли сознание, их сразу меняли на заранее подготовленных «запасных» . Шел дождь. Но никто из нас этого не замечал, настолько мы были горды и взволнованы. И скажу вам совершенно искренне, когда наш батальон, чеканя шаг, прошел по брусчатке Красной площади торжественным маршем, я ощущал, что был на Параде от имени всех своих товарищей из 201-й Латышской СД, погибших на войне, и что в эту минуту они тоже шли со мной в одном строю...