Козловский Леонид Михайлович

- Родители мои из крестьян. Отец мой из «богатой семьи», в смысле, что их там было десять человек детей: шесть мужиков и четыре девчонки. И все жили, слава богу, и корни пускали. Отец мой был Георгиевским кавалером, крестов у него было то ли один, то ли два, я ими, помню, еще игрался. Кстати, за то, что у него были эти кресты, его в советское время преследовали. А мать моя была совершенно безграмотная женщина.

Сначала я жил в селе, там у нас была хата. У матери моей отец был лесником. И, когда мой отец на ней женился, то дед построил для них хату, такую мощную, из дубовой доски. Заходишь в хату, сначала попадаешь в сени, а потом в комнату, где стоит печь, в которой пекут и лежанка в одном комплекте. И еще на печи сверху тоже была лежанка. В период коллективизации всех начали в колхоз собирать. Мать была против вступления в колхоз и говорила, что надо убегать из села. Брата отца по доносу чьему-то забрали: написали, что он такой-сякой и взяли без звука… Даже расстреляли его, совершенно безвинного. Там же как: виновных или безвиновных выдавали по плану – дай из села десять человек, хоть умри… А с теми, кто не хотел вступать в колхоз, поступали так: не вступаешь в колхоз, приходят и вынимают из стен дома все четыре окна. Смотришь, по селу то там, то там стоят дома без окон. Выбора поэтому не было и большинство населения было в колхозе.

Когда мне было 10 лет, отец взял меня из села в Киев. Жил он в Киево-Печерской лавре. Там, рядом с залом, где молились, находилась комната, в которой стояли кровати. Там он и жил. Мы с ним спали на одной кровати. Мать в это время оставалась еще в селе. Потом к нам приехала и мать и стали мы жить втроем. В Киеве я пошел в первый класс школы. Когда я ходил в первый класс, мать моя на кухне работала. Когда она чистила картошку, она немного картошки заворачивала в тряпочку и приносила, кормила меня. А когда ей что-нибудь выплачивали, ей нужно было расписываться. А она не умеет это делать в свои 34 года! Она ко мне обращалась: «Леньку, научи мене распысыватысь!»

Прожили мы в Киеве с 1934 по 1942 год.

- Кем работали в Киеве Ваши родители?

- Мать была чернорабочей, а отец работал штукатуром в бригаде.

Семь классов я закончил в сорок первом году. И тут же военный комиссариат из нас, молодежи 1924 – 1925 годов, сформировал группы и отправил на юго-восток, на Донбасс, в город Сталино.

- Для чего вас туда отправили?

- Как будущий резерв для армии. Ведь война уже шла вовсю.

Провожала меня моя бедная мать. Перед проводами зашли в барак, в котором мы жили. А там сидит моряк, который участвовал еще в Цусиме. Она мне говорит: «Целуй ему руку». Я поцеловал этому старику руку. Мать сдала меня после этого кому-то, кто формировал эту группу. И так я оказался в составе этой группы.

- Кем был этот моряк? Какую роль он играл во всем этом?

- Он просто жил там. Мать меня в первый раз провожала, а потом и отец меня провожал, когда я на фронт уже уходил.

- Как Вы узнали о том, что началась война?

- Самолеты летали и везде только и слышно было: «Война, война, война…» Мы же в Киеве жили, и немец в первую очередь бомбить начал ближние города.

- Как население города себя вело при начале войны?

- Среди ребятишек радость была, бегали, кричали: «Война, война!» Смотрели на самолеты, которые летали над городом и на то, как по ним стреляли зенитки.

- Паника в городе была?

- Нет, паники, по-моему, никакой не было. А может я ее просто не видел.

- Вас военкомат повесткой вызывал для формирования этих групп?

- Не помню уже. Вызвали каким-то образом. Какие-то списки были.

Собрали в Киеве нашу группу и перешли через мост на левую сторону, там станция Березань. Первую ночь нам пришлось ночевать в лесу рядом с этой станцией. Мы ж мальчишками были шестнадцатилетними, практически дети. Мы ветки сосновые наломали, подстилки себе сделали и вот таким образом отдыхали.

- Сколько вас было в группе?

- Да группа была где-то десятка два, а то, может быть и побольше.

- Кто был с вами сопровождающим?

- Какой-то гражданский. Он, наверное, выполнял партийное поручение.

- Из военных никого не было в сопровождении?

- Нет.

- Чем вы питались во время движения группы?

- Нам сразу говорили, чтобы мы из дома брали с собой продуктов на три дня.

- Шли все время пешком?

- Нет. Как только перешли через Днепр, дошли до станции, а дальше поездом. Помню, товарнячок был, открытая платформа. И пассажирским поездом тоже нас тоже везли. Помню, рядом сидела молодуха и смотрела постоянно на фото своего, наверное, мужа.

Привезли нас в Сталино и сразу же распределили по колхозам. Я и Мишка Зайцев жили у одной бабки. Она нас кормила. Мишку после войны мне так и не удалось увидеть.

- Чем Вы занимались в колхозе?

- Работали. Там жнива такие были, что воду часто пить приходилось, только подавай!

Поработали мы в колхозе недолго, а тут и немец вслед за нами уже пришел. Просыпаемся, смотрим, зашел один немец к нам в хату и рукой что-то показывает, а сам жужжит: «Жжжжж…» Это он меду хочет и изображает пчелу.

На работу идем, видим, немцы в углублении земли по кругу улеглись и лежат отдыхают, разговаривают…

- Что за углубление такое?

- Ну что-то типа окопа.

- Как немцы вели себя по отношению к местному населению?

- Обычно. Ничего такого не было. Мы проходили мимо них, они нам даже улыбались. В хаты они заходили.

- Немцы, как и вы, по хатам стояли?

- Нет, они отдельно. В это время они больше двигались вперед. Хотя у нас в деревне, где я потом жил, они жили в хате.

Когда немцы появились в колхозе, мы с Мишкой решили, что надо возвращаться обратно в Киев. Мы двигались на запад до железной дороги, а потом вдоль нее. Шли около недели. Переночевать попросишься где-нибудь.

Когда мы из Сталино обратно в Киев вернулись, приходилось прятаться и работать мне там негде было. А родное село в ста восьмидесяти километрах.

- Кстати, как родное село называлось?

- Слобода Кустовецкая Винницкой области.

- Вы всей семьей вернулись в родное село?

- Нет, мы с мамой и сестрой вернулись, а отец остался в Киеве. И правильно сделал. Он пришел к нам уже позже. А мы втроем тащили за собой двое санок, на которые уложили все свои пожитки. У нас были не чемоданы, а такие большие корзины, которые закрываются. Шли все время пешком.

- По пути не задерживали вас немецкие патрули?

- Задержали. Это когда уже в село возвращались. Из Киева вышли, а на станции Мотовиловка задержали. Патруль у нас спрашивает: «Партизан? Партизан? Папир!» Ну, а у меня то документ был, свидетельство о рождении. Показал им, они: «Гут, гут».

Староста пустил нас жить в наш родной дом. У нас дом был большой. Вернее, из нашего бывшего большого дома был сделан клуб, а у клуба была пристроечка такая в одну комнатушку или две. В ней канцелярия сельсовета была раньше. Клуб потом разобрали, а пристройки от него остались. В одной пристройке корова стояла, а в другой печь была. Вот в этой пристройке мы и жили. Когда немцы жили у нас, один из немцев, молодой такой, показывает матери на меня и дает понять, чтобы она меня куда-нибудь спрятала, потому что утром будут забирать.

- Местное правление привлекало Вас для каких-нибудь работ?

- В колхоз нас определили сразу. Ну а куда? Жить-то надо! Поэтому колхоз продолжал работать, только теперь уже на немцев. Я хоть и мальчишкой был, но мне доверили лошадей и повозку. Моя задача была перевозить снопы и возить на станцию зерно. Лошади были у меня белыми, как клавиши у рояля, их поэтому за цвет «музыкальными» звали.

- В вашем районе партизаны действовали?

- В районе партизан не было. Но было другое – бандиты. Со слободы были такие Сидоровы. Они в другое село ходили и там, значит, показывались как бандиты, воровали.

- Как немцы смотрели на эти дела?

- Был немец, который смотрел за селом. Типа коменданта. Жил он в другом краю села. Я помню, подъезжаю раз домой пообедать, а он меня увидел, раскричался на меня. У него такой пужално (деревянная часть кнута – прим. ред.) был, он меня им как огреет! Я вскочил на свой воз и от него!

А когда немцы отступали, жители соседнего села, кустовцы, так добросовестно отходящих немцев встретили, кормить их начали, в котелки им еду накладывали. Вот такое даже отношение к немцам было.

- Вы говорили, что немец предупредил маму, что Вас могут забрать. Из деревни много народу забрали?

- Да. Уводили, бывало, все мужское население. Соберут их в кучу и уводят. А куда их там дальше, черт его знает.

- Для службы в немецких частях молодежь забирали?

- Забирали, в основном, для работ в Германию. Это было, а для службы нет.

В конце 1943 года Красная армия подошла к нашему селу и в нашем селе фронт остановился. И стоял до марта 1944 года. По-моему, так. В одном соседнем селе были немцы, в другом наши войска, а в нашем селе вообще никого не было. Под Новый год случилось так, что немцы стали наступать. Наши приняли этот бой. В районе колхозных строений и конюшни наших побили много, они так и продолжали лежать, пока их не пособирали. Меня и одного старого мужика потом заставили их стаскивать в кучу, чтобы похоронить. Мы перед этим доставали их документы.

- Кто заставлял вас собирать убитых? Немцы?

- Нет, наши. Чувствуется, что, наверное, по пьяному делу, с Новым годом связанному, погибли ребята. И вот они долго так лежали, пока наши не заняли село.

- Где вы их хоронили?

- Где была глубокая яма, просто зарывали. Но, в основном, их грузили на подводу и отвозили на кладбище. Там вырыли для них большие могилы, в которые их складывали.

- А немцев где хоронили?

- А немцев я не припомню, чтобы были.

- После освобождения села Красной армией как быстро появились в селе органы власти?

- Да тут же! Прямо с ходу! И сельский совет и все остальные.

- Они вместе с войсками пришли?

- Нет, из своих, местных, назначались. Свой, местный, стал председателем. Он же при немцах старостой был и при наших остался руководить. Правда, говорили, что его органы «дергали», но народ о нем ничего плохого сказать не мог.

- И сразу Вас призвал полевой военкомат?

- Нет, обычный военкомат. Это ж уже немного времени прошло, фронт ушел вперед, власть местная расширилась.

- Вы по возрасту уже подходили для призыва?

- Да, уже подходил. Но меня призвали не сразу, а только в мае. Сначала прошел медицинскую комиссию, а потом получил повестку и вперед. Комиссию проходил в районе. Улановский район у нас был. Там комиссия и там же военкомат.

- Много народу призвали вместе с Вами из деревни?

- С деревни нас двое было: я и Снегур Олэкса.

- Как проводы прошли?

- Отец мой работал в Бродецком. Там два завода было: сахарный и соевый, поэтому работа там была. В этот раз меня уже проводил отец, как положено. Он меня до самого сборного пункта отвез, где всех призывников собирали. Сборный пункт находился в Виннице.

На сборном пункте мы долго не пробыли. Тут же, пешочком, с Винницы пошли до Калиновки, а оттуда направились мы в Белую Церковь.

- Покупатели за вами приехали в Винницу?

- Нет, покупателей там еще не было. В Белой Церкви находился запасной артиллерийский полк, вот там нас распределили кого куда. Номер полка не помню: то ли семьдесят четвертый, то ли семьдесят девятый. С мая по август 1944 года я пробыл в этом запасном артиллерийском полку. Мы там осваивали технику, буссоль, бинокль, стереотрубу и карту. Потому что в этом полку я попал в отделение артиллерийской разведки.

Сначала мы занимались в полку, а потом, колхозники, поскольку у них не хватало людей, попросили у командования помощи в сельскохозяйственных работах. И нас, несколько человек, отправили в другой район на Днепре собирать скошенное сено. Нас отправили туда вместе с офицером, поэтому мы и там продолжали наши занятия. А те, кто оставался в это время в Белой Церкви, попали под мобилизацию и их всех отправили куда-то под Варшаву. А наша группа была отправлена в Клуж, в Румынию.

- В запасном полку Вы изучали только специальность артиллерийского разведчика или материальную часть орудий тоже?

- Нет, нам орудия только показывали. Стрелять из них не доводилось. Стрелять из них обучались только огневые взвода. А мы учились наблюдению, цели составлять, карту изучали, ориентиры, расстояния между ними. Ну а бинокль, что его там изучать. Но тоже работа, например, стереотруба, буссоль.

Когда мы, после сельхозработ, прибыли в запасный артполк, нас погрузили в эшелон и поехали мы куда-то на южное крыло советско-германского фронта. Наш эшелон где-то остановился и за нами прибыли «покупатели».

- Куда Вы попали сразу после Белой Церкви?

- В 316-ю стрелковую дивизию. Триста шестнадцать – это был номер знаменитой «панфиловской» дивизии. А та дивизия, в которую уже попал я, формировалась в Краснодарском крае, в Темрюке. Вот в этой дивизии я был определен в артиллерийский полк.

- В каком звании Вас выпустили по окончании учебы в запасном полку?

- В нашей роте все были ефрейторы. Мы же были отличными солдатами! (смеется)

- Сколько человек отобрали «покупатели» в ваш полк?

- А черт его знает! Начальник разведки выстроил нас, проходит вдоль строя. А с ним еще какой-то сержант шел рядом. Останавливается перед каждым и спрашивает: «Откуда? Где учился?» Спросил и меня. Я говорю: «В Киеве», - он сержанту: «Запиши». Сержант у себя в тетрадке пометил, что я закончил семь классов и жил в городе. Так он себе насобирал целую команду и отправились мы в 857-й артиллерийский полк.

В составе нашей дивизии было три пехотных полка, артиллерийский полк, в котором была гаубичная батарея 122-мм орудий, медсанбат. В общем, дивизия была довольно большой боевой единицей.

- Если не ошибаюсь, у вас в дивизии были еще самоходные орудия.

- А, да, да, да! Был отдельный артиллерийский дивизион с САУ 76-миллиметровыми. Кстати, в Будапеште, когда окончательно, 13-го числа, взяли город, мы двигались по улице в этих «самоходках». Там же спереди броня и с боков броня, а мы сзади сидели. А крыши там нет.

- В этом дивизионе были только СУ-76?

- Да, только такие.

- Как Вас встретили в полку?

- Сразу определили в управление. Встретил меня ПНШ -1, начальник разведки, старший лейтенант Щеглов. Он определил мне место, рассказал о службе. Потом небольшую учебу провели и на войну!

- И куда Вы попали?

- Под Будапешт.

- Кем Вы были в управлении?

- Нас в управлении было пять человек разведчиков: начальник разведки, командир отделения и три человека разведчиков.

- У вас было по одному отделению разведки на дивизион?

- Наверное так. Кроме отделения разведки было отделение связи, радисты с рациями. Это все было в управлении. Управление командовало тремя батареями: одной гаубично-пушечной, в которой было четыре ствола, и двумя батареями 76-миллиметровых орудий, в которых тоже было по четыре ствола. Всего двенадцать стволов.

- Какое оружие было у Вас?

- Автомат ППШ.

- Что, кроме автомата, всегда носили с собой?

- Пару дисков, обязательно. На случай, если что-то серьезное случится.

- Нож был у Вас?

- Нет, ножа я не носил. Нас же, артиллерийскую разведку, как пехоту, за линию фронта не гоняли – у нас своя задача была.

- В чем была задача артиллерийского разведчика?

- Артиллерия придавалась пехоте. Поэтому старшим начальником всегда был командир-пехотинец, как правило, командир батальона. Наш командир дивизиона, конечно, подчиняются тоже только ему. А также все помощники начальника штаба: ПНШ-1 (разведка) и ПНШ-2 (связист). И наипервейшая задача артиллерийского разведчика выявлять цели. Для этого выдвигаешься с переднего края поближе к врагу в поисках удобного места для ведения разведки. Выявлять нужно было техническую часть врага, его огневые точки, скопления машин и живой силы. После этого нужно было быстро определить ориентиры.

- Как Вы передавали информацию о целях? По рации или по телефону?

- Телефоном. С нами же связисты всегда рядом были. Поэтому на наблюдательном пункте обязательно был телефон.

- Немцы засекали ваши наблюдательные пункты?

- Обстреливали, бывало. А вообще-то они наступательных боев уже не вели, потому что некем было воевать. Да и у нас уже тоже некем было. Приходит пополнение в пехотный полк, вроде с численностью все в порядке. А проходит некоторое время, смотришь: опять одни старики бегают с ручными пулеметами. Мы же, разведчики, между собой контактировали, встречались и нам пехотные разведчики все это рассказывали.

У нас обычно команда была: «Определить цели!». И мы выясняем, куда «дать огонька». У нас связь была с батареями, и они вели огонь по указанному нами месту.

- По каким приметам выявлялись цели?

- Только визуально. Когда увидел цель, тогда и засек ее. Ну, иногда еще для этого бинокль использовался.

- Как близко к немецким позициям вы подбирались?

- По мере необходимости. Все зависит от начальника. Однажды мы с моим начальником оказались на одном бугорке. А тут же рядом были и немцы. Да еще какие немцы! Командир мне говорит: «Сходи на левый фланг, посмотри, кто там». Я пошел. А там немец на меня орет, я не пойму нихрена. Я в маскхалате и он в маскхалате. Я падаю вниз, покатился, покатился. Командиру говорю: «Там немцы!». Он мне удивленно так: «Да?» - «Да!». А тут, прямо перед нами вынырнул еще какой-то немец и бегом до своих позиций побежал! В тот раз я впервые по человеку из автомата стрелял. Три очереди ему вслед дал – рррррр, рррррр, рррррр – и он за дом скрылся. И тут они как выбежали оттуда, и «фаустами» по этому бугорку как дали залп! Тут начальник наш уже говорит: «Отходим!» Конечно, отошли, куда ж там стоять…

- Получается, вы с немцами друг к другу «в гости» ходили?

- Ну, конечно.

- Вы же находились до призыва на оккупированной территории, на немцев работали в колхозе. Каково после этого было отношение к Вам в полку?

- Я не чувствовал никакого отдельного отношения к себе. Ко всем относились одинаково хорошо. Даже политработники никогда этот вопрос не затрагивали.

- А особисты? Как вообще складывались отношения с органами?

- Да ничего. Придут, побеседуют и дело с концом. Врагов в нас не видели. То, что они сразу кого-то подозревать начинают – это все бабушкины сказки.

- Перебежчики были на вашем участке? Немцы к вам или ваши к немцам.

- Нет, такого не было. Вот только командир отделения где-то в подвале в Будапеште так и остался. Не знаю, что с ним. По бабам он пошел или еще где шуровал, неизвестно. «Где Смолич?» - «Нету, не пришел». И, по-моему, заместитель командира даже скрыл этот факт исчезновения Смолича, потому что ему пришлось бы самому за это отвечать.

- Списали как погибшего или пропавшего без вести?

- Ну, там найдут как списать его.

- Вы в комсомоле с 1944 года. Как Вас принимали в комсомол?

- В полку меня принимали. Командир решил, чтобы у него все комсомольцы были во взводе.

- Во что Вы были одеты на фронте?

- Обычная одежда: брюки, гимнастерка. Зимой шинель или бушлат.

- Маскхалаты постоянно использовали?

- Нет, только когда была необходимость. Если где-то переходить надо было или на месте надо было замаскироваться.

- Линию фронта вы переходили?

- Нет, мы были на ней, на этой линии. Чтобы оказаться в тылу врага – такого не было.

- Расскажите о боях в Будапеште.

- Пешт мы взяли быстренько. Он расположен на ровной местности и в нем, в основном, находилось промышленное производство. Она там было сконцентрировано. А чтобы взять Буду, пришлось опуститься километров на тридцать ниже по течению и форсировать. Сначала мы были Вторым Украинским фронтом, командующий Малиновский, а, когда форсировали Дунай, то стали Третьим Украинским, которым уже Толбухин командовал.

- Каким образом форсировали Дунай?

- По-моему, с четвертого на пятое это было. Сосредоточили нас в одном месте. Лодки нам выделили. Началась канонада. Полчаса неустанно стреляли наши орудия. Потом, когда закончились эти полчаса, прозвучала команда: «По лодкам садись!» А немец, пока наши орудия стреляли, отошел из этих своих окопов. Дураки они, что ли, сидеть там. У них, помню, была первая линия окопов, за ней вторая, а дальше, не помню, было ли что. И там как раз был бугорок, на котором капитан Гысин, начальник разведки артиллерии полка, корректировал огонь. Ему для этого рация была придана.

Когда форсировали Дунай, мы расположились на немецких позициях. И, как рассвело, поползли немецкие танки и самоходные орудия. Дойдут ли до нас? А тут сплошные снаряды рвутся. А за танками идет немецкая пехота. Тут наши дали такой сильный артиллерийский огонь, что немецкие танки даже не разворачиваясь, стали отходить. Отходят, а сами стреляют. Отошли они на некоторое время, а потом опять начинают в нашу сторону двигаться. Только подойдут к тому месту, где мы расположились, наши опять начинают шквалистый огонь. Пехотой немцев занимается тут своя пехота. Вот таким вот образом все было.

Пехота захватывала плацдарм на противоположном берегу, а мы, как артиллерийская разведка, вслед за ними переправлялись и должны были выявить вражеские огневые точки. Какая цель попадалась – стреляли. Мы продвигались слегка позади пехоты. Если бы я тогда шел вместе с пехотой, я бы сейчас рядом с Вами здесь не сидел. В пехоте как: если не убили, то обязательно ранили. Оттуда целыми почти не возвращались.

Световой день закончился, и с ходу наши как рванули! А немцы сами уже пошли отступать, там некому уже было сдерживать наш натиск. И мы шли, справа у нас был Дунай, а впереди эта самая Буда.

У меня медаль есть за Будапешт. Она для меня очень ценная, эта медаль. В том смысле, что этот город мы не освобождали, нет, он не хотел сдаваться, этот город. Наоборот, немцы его сильно укрепили, салашисты там всякие были. Так что пришлось нам его брать, они сами не сдавались.

- Вам в Будапеште противостояли эсэсовские части?

- В Будапеште да. Кстати, там была танковая дивизия эсэсовская, переброшенная с севера Италии. Она сначала была брошена под Варшаву, когда там было восстание, а потом эта же дивизия попала в Будапешт. А почему я это знаю? Мы когда этот бугорочек, по вершине которого немцы свои окопы нарыли, захватили и выковыряли их оттуда, одежда на них была черная. Знак-эмблема у них какая-то была на штанах. На кителе были знаки и еще на штанах. Три человека стоят, и все на штанах в районе карманов пытаются руками что-то оторвать. А стояли перед нами молодые парни, немцы эти.

- Вы, кроме разведки, еще и пленных брали?

- Ну вот, были такие случаи! А эту нашу «катавасию» наблюдали из дивизии все, кто мог. В нашей дивизии газета выпускалась, и мы в этой газете «прогремели» с этим случаем. Написано было, значит, что пехотинцы вроде спят, ничего не делают, а артиллерийские разведчики начинают за них всю работу делать и среди белого дня из окопов немцев выводят.

Этих трех немцев потом отправили в штаб к командиру, который их потребовал.

- Эти немцы во время пленения сопротивления не оказывали?

- А когда над ними пролетели «ИЛы», они попрятались. Они вниз спустились в окопы, у них там матрасы были постелены в каждом окопе. Окопы у них были хорошо оборудованы, у каждого лежали гранаты приготовленные. И когда наши самолеты пролетают, мы в это время броском к их окопам. Там буквально метров пятнадцать голого места нас разделяло. И, как только мы спрыгнули к ним, сразу быстро разбежались по этим окопам. А нас трое парней и сам начальник с нами. К нам еще примкнул какой-то пехотинец, но он шел чуть левее от нас.

И, когда меня послал начальник посмотреть, кто там и что там, я иду, смотрю, пехотинец этот лежит в шинели своей. Я хотел посмотреть, что с ним, но тут, как раз на того немца нарвался. Тот орет на меня, а я сначала и не понял, кто это такой. Он мог бы выстрелить в меня, но, почему-то не сделал этого.

- За этот бой Вам дали орден Красной звезды?

- А черт его знает! Награждать «Звездой» было право командира дивизии. Дальше документы не идут, на дивизии останавливаются.

- В описании подвига Вашего наградного листа на орден «Отечественной войны» I степени написано: «4 февраля 1945 года в боях за город Будапешт группа разведчиков в составе шести человек, где участвовал красноармеец Козловский, получила боевую задачу разведать на западных скатах высоты 259 горы Шашхедь огневые точки, систему обороны противника и захватить языка. Умело маскируясь, отважная группа разведчиков, скрытно зашла с тыла противника на высотку и ползком приблизилась к противнику на 20 – 30 метров. Противник, находящийся в ячейках и траншеях, открыл огонь. Наши смельчаки, несмотря на интенсивный ружейно-пулеметный огонь противника, вдохновленные и уверенные в победе, открыли ураганный автоматный огонь по противнику. В результате умело организованной схватки и проявленные при этом мужество и отвагу было уничтожено более 10 гитлеровцев и 2 взято в плен. Красноармейцем Козловским лично было убито из автомата 2 гитлеровца. Поставленная боевая задача была выполнена». Вместо ордена «Отечественной войны» Вас наградили орденом «Красной звезды».

- Это там чья подпись стоит? Македонова, командира полка? Ну, нас там не шестеро было, а всего трое и старший лейтенант с нами.

- Вы как-то взаимодействовали с пехотной разведкой?

- Да, конечно. Даже встречались, знали друг друга. Они, если обнаруживали огневую точку противника, по которой надо вести огонь, нам обязательно сообщали о ней. Там ведь кроме разведчиков много кто занимался выявлением целей. У командира батареи обязательно была пара ребят, которые тоже целями занимаются. Он же тоже не ждет манны небесной, а наблюдает. А по сути, командир дивизиона тоже ведь воюет, поэтому и у него разведка есть тоже. Вот его-то разведка как раз из управления, где я и служил.

Ну, а это «сочинение» Македонова или еще кого-то, не знаю… А было вот так. В живую я целился в одного немца. А попал может и в двоих, а может и побольше – кто их там считает. А может нашли раненых немцев и приписали их мне.

- Расскажите о тех немцах, которых Вы в плен взяли.

- Молодые парни были. Почему я решил, что танкисты – на них были черные танковые мундиры. Да немец уже выдохся! Да и у нас, знаете ли, уже 1926 год рождения уже воевал. Дивизия пополнялась в Раве-Русской в основном уже за счет жителей освобожденных территорий: украинцев и молдаван.

- Куда пошел ваш полк после взятия Будапешта?

- После Будапешта, 13 февраля, мы пошли на юг, на Балатон. Секешфехервар там есть такой город. Балатон – это гордость венгров.

В Граце как-то, на рассвете, вбегаем в этот населенный пункт. Кстати, Грац – это родина бывшего губернатора Калифорнии. В этом городе были какие-то бараки с пленными или с угнанными рабочими, в общем, лагерь там был. Там, в этом лагере, вроде был даже кто-то из наших видных деятелей.

- Если по пути освобождали из лагерей кого-нибудь, забирали, по возможности, к себе в часть?

- Да нет, вроде. За время моей службы у нас было два новых бойца, но они были не из бывших заключенных лагеря.

В начале моей службы в отделении у нас были я с земляком Снегуром и еще один, он называл себя «чапаевец», говорил, что служил в «чапаевской» дивизии. Он родом откуда-то с Кавказа. Он как-то, после боя, все командиру батареи показывал, что у него ранение, а тот ему отвечает: «Да это же у тебя самострел!» Командиром отделения был старший сержант Смолич, который так и пропал где-то в подвалах.

А Снегур потом нашел где-то шпагу и в помещении, где была куча, на которой лежала граната, как врезал этой шпагой по этой куче и попал по гранате! Она и взорвалась… Сразу прибежала санитарка, там много осколков у него в одежде было. В общем, забрали его и увезли куда-то.

Вот Снегур и этот «самострельщик» - считай, почти пятьдесят процентов личного состава нашего отделения. Вот им на замену и присылали новых бойцов.

- Что с этим «самострельщиком» стало? Подтвердился факт самострела или в госпиталь отправили с ранением?

- Да черт его знает, даже и не скажу…

- А где Снегур взял шпагу?

- Ой, да этого добра там много было.

- Что старались взять себе из трофеев? Что больше всего ценилось среди солдат?

- Разрешалось солдатам посылку посылать домой, килограммы там для этого какие-то определялись.

Когда заканчивалось все, мы уже вдвоем со Щегловым идем, он начальник, а я с ним. Идем за САУ, а эта САУ, она ж без крыши. Мы сзади двигаемся по улице и видим, из подвала флаг белый высовывают. Ну, как флаг – тряпка такая, типа полотнища. И начальник меня туда посылает. Ну я и иду. На фотографии он потом мне напишет «Ты верил в меня, я верил в тебя». Подхожу, заглядываю в подвал, а мне немец оттуда рукой машет и кричит: «Ком, ком!» Я говорю начальнику: «Он меня вызывает! То есть приглашает!»

А я в оккупации немцев вблизи видел, поэтому они мне не так были страшны. В общем, подошел ко мне Щеглов, мы с ним вместе в этот подвал спустились. А там быстро собралась весьма приличная группа немцев, которые где-то раздобыли бутылку и стали друг друга угощать. И они нам подарили подарки. Щеглову досталось кожаное пальто. Я уже после войны встречался с ним в Москве, так он до сих пор его носит. А мне немцы подарили кожаную куртку.

Я потом как-то стою, держу куртку в руках, не надевая. Подходит командир дивизиона майор Барышполь, а с ним его ординарец. Он дает команду ординарцу: «Николай, забери у него!»

Ну вот, а немцев много там было, в этом подвале. Надо было их куда-то сдавать. Выводим всех из подвала наверх. В это время мимо уже проходила какая-то колонна и мы их попросту в эту колонну воткнули, и они пошли.

- В каком городе этот случай произошел?

- Это было в самом Будапеште.

- Расскажите о Щеглове. Кем он Вам приходился?

- Старший лейтенант Щеглов, командир мой. Москвич. Он меня везде вперед посылал. Вот, почитайте, что на фотографии своей он написал: «Я верил в тебя, ты верил в меня, поэтому мы остались живы в этих передрягах».

Щеглов Николай Николаевич, 28 июля 1945 года

Еще немного о трофеях. В Австрии, в Граце, все время ходили какие-то поляки из Армии Крайовой. Попался мне как-то один поляк, у которого при себе был такой большой баул. И я этот баул слегка «пошерстил» и достал оттуда шубу. А это была шуба немецкой жандармерии. И я эту шубу забрал себе, еще и материал у него прихватил и хороший пиджак. В этом пиджаке я потом ходил, когда в техникуме учился.

- Как этот поляк оказался в Австрии? Отступал?

- Я не знаю, как он там оказался. Но он пытался свой баул у меня отобрать, а я ему говорю: «Да пошел ты...».

- А из трофейного оружия было «модно» чем-нибудь завладеть?

- У меня был трофейный пистолет. Я его, когда заимел, все время носил в руке, думал, вот сейчас немец откуда-нибудь появится и я его сразу…

- Вы постоянно ходили с этим пистолетом?

- Постоянно я ходил с ППШ.

- А как раздобыли это пистолет?

- Да каким-то образом он мне попался, а каким – черт его знает, не вспомню уже. Я его потом где-то выкинул.

- Расскажите про ранение, которое Вы получили. О нем даже упоминается в Вашем наградном листе: «26 марта 1945 года в районе села Алшо (Венгрия), находясь на передовом наблюдательном пункте в боевых порядках пехоты, во время отражения вражеской атаки лично из автомата уничтожил восемь солдат и четверых взял в плен. Кроме этого, им было выявлено две пульточки, которые были уничтожены огнем наших батарей. В этом бою, будучи ранен, товарищ Козловский не ушел с поля боя, пока исход боя не решился в нашу пользу. За проявленное мужество и отвагу товарищ Козловский достоин правительственной награды Орден «Красной Звезды»»

- Я и не знал, что я такой герой! Так красочно расписали все, что могли бы дать и побольше награду! (смеется)

У меня начальников было три в дивизионе. Старший лейтенант Щеглов – это первый. Потом перевели его в полк на такую же должность начальника разведки, а взамен прислали пожилого старшего лейтенанта, да еще и с женой. Не знаю, официальная она ему была жена или что-то другое. А потом появился новенький младший лейтенант, самый свежий, Шестов его фамилия. Вот в этом бою, который описан, этот Шестов тоже был ранен.

А этот Щеглов, после войны, когда нашу дивизию уже вывели и она стояла где-то в Винницкой области, ходил с лейтенантом медицинской службы, неким Гнатюком. Заходит он в батальон, в котором я служил и встречает меня: «О! Ну, как ты тут живешь?» Я говорю: «Плохо!» - «А почему?» - «Постригают все время». Я стричься не хотел постоянно. Он обращается к Гнатюку: «Ты можешь что-нибудь сделать?». Тот отвечает: «Конечно могу. А кем он будет?» Щеглов говорит: «Он будет младший сержант». Так потом и получилось. В танковой бригаде приказом присвоили мне звание «младший сержант».

Так вот, курсировали мы со Щегловым по какому-то городу и попали под обстрел, самый настоящий. Я был, кажется, в шинели. Чувствую, что у меня под рубахой кровь. Я к ребятам обращаюсь, чтобы они поискали на мне ранение. Они спрашивают: «Что там у тебя такое?», я говорю: «Да вот, мокро что-то…». Они посмотрели и говорят: «Да это ж кровь!». Тут нам случайно попались мадьяры, которые прятались в бункере. А в этом бункере были мадьярские врачи. Вот один из этих врачей с меня снял одежду, тыкал-тыкал в меня какой-то железкой и говорит: «Ненч металл», мол, нет в тебе железа. А я ребят прошу посмотреть, должно же что-то быть. Оказывается, осколками от снаряда пробило шинель, но в тело они не вошли.

А стрелять во врага я постоянно стрелял, когда была возможность. И отражал контратаки немецкие, и по пехоте стрелял, когда она за танками пряталась.

Так что здесь в представлении на награду много чего понамешали. Наверное тому, кто писал представление, кто-то помогал составлять описание. А потом командиру полка Соколову отдали на подпись. Тот и подписал. А командиру полка это ведь тоже на руку: он у начальства будет на хорошем счету, потому что у него солдаты вон как хорошо воюют! Сам то он один не навоюет…

- Вам довелось сражаться не только с немцами, но и с мадьярами. Какую оценку можете дать мадьярам как солдатам?

- Ну как их оценить? Идем как-то берегом, встречается нам разведчик и говорит: «Осторожней, там огневая точка». Мы думаем: «Что за точка такая?» и решили в дом подняться на второй этаж, чтобы оттуда лучше рассмотреть эту точку. Нас трое было. И Бадамшин говорит: «Я вижу солдата». Он выстрелил и прострелил этого мадьярского солдата где-то в районе тазобедренного сустава. У того ноги подогнулись, он на руки оперся о край окопа, а другой солдат, который с ним был, встал и стал уходить к себе в тыл. А тот бедняга, остался в окопе, в землю уперся и жалобно так кричит: «Модер! Модер!» Так он нам давал понять, что он не немец, а мадьяр. А мы вылезли и решили догнать того, который уходил в тыл. Бежим за ним, а он широкий такой в плечах. За этой огневой точкой, оказывается была траншея, в которой сидели остальные мадьяры. Так они увидели, что к ним идет их солдат, а за ним бегут русские, повыскакивали из своей траншеи и в тыл побежали. А один из них остался в траншее и руки вверх поднял. Мы ему: «Иди сюда!». Только мы встали, смотрим, а из-за угла дома выходит «самоходка» и стволом орудия начинает двигать. Е-мое! Мы повернулись и бегом обратно, откуда пришли. И этот мадьяр тоже бежит вместе с нами. А это было в ноябре месяце. А на мне плащ немецкий, который у них мотоциклисты носили. Бежали мы очень быстро, чувствую, у меня уже сердце выскакивает. Я тогда это плащ сбрасываю и бегу в одной гимнастерке. Пробегаем мимо солдата в окопе, которого ранил Бадамшин, Щеглов говорит: «Волоките его вниз». Мы схватили этого раненого вдвоем, один с одной стороны, другой с другой, и поволокли. Щеглов приказал занести его в дом. Тут Бадамшин говорит: «Давайте, я его расстреляю, добью». Но Щеглов запретил это сделать. Все-таки на войне не все человеческое исчезает из людей!

- Раненого вы оставили в доме. А что стало с тем, который вам сдался и бежал вместе с вами?

- А тот нас потом еще учил стрелять из «фаустпатрона». Он стрельнул в Дунай из него, а потом мы под его присмотром сделали то же самое. Мы с Щегловым до этого не стреляли ни разу из «фаустпатрона».

Вот такие вот вояки эти мадьяры.

- Куда потом дели этого мадьяра?

- А мы, по-моему, его просто оставили. Отпустили его. Он же сдался. А того, раненого, мы оставили в доме: его гражданские обязательно найдут, если он не истечет кровью и не помрет.

- После Балатона, в Австрии, сопротивление немцев было еще сильным или они уже старались поскорее уйти в зону союзной оккупации?

- В общем, они сюда не шли, это точно. Старались уйти туда, подальше, но все равно, как правило, сопротивлялись. Но мы тоже не дураки, лезть на огонь, поэтому всячески приспосабливались, чтоб не попало от немцев.

Как-то в районе озера Балатон идем, а сбоку у дороги лежит молодая мадьярская женщина, а у нее в промежность воткнуто что-то. Вот такое безобразие бывало. Как вспомнишь… И не известно, кто с ней такое сделал. Вполне и наши такое могли сотворить, запросто. В войсках всякая публика была.

- Что тяжелее: боевые действия в городе или боевые действия в горах?

- Да везде тяжело было, когда сражаться приходилось «по-настоящему».

- Как Вы узнали, о том, что немцы капитулировали?

- Да все начали стрелять. Радовались, конечно, обнимались.

- После Дня Победы ваш полк продолжал преследовать уходящих немцев?

- Война кончилась, поэтому их сильно уже не преследовали. Вот этот город Грац в Австрии был последним местом, дальше которого мы уже не пошли. В Грац мы вошли на рассвете. Австрияки еще сладко спят, а «славяне» уже шуруют в их домах. (смеется)

- Как относилось к нашим солдатам мирное население в Венгрии и в Австрии?

- Мадьяры хорошие люди. У нас были Большой Николай и Малый Николай, так мадьяры звали их Кичи Миклош и Нодь Миклош. А я любил пить сырые яйца, наберу у местных яиц, сложу их в пилотку, сажусь на солнышке, разбиваю их и выпиваю. Мадьяры смотрят на меня и удивляются. А потом стали подходить, разговоры заводить, про колхозы наши расспрашивать.

- Как Вы с ними общались? Как понимали друг друга?

- Да слов хватало, чтобы можно было объясниться, чего ты хочешь. Прислушиваешься к ним, улавливаешь знакомые слова, понимаешь, о чем они говорят.

- А в Австрии?

- А в Австрии мы с местными жителями как-то почти и не встречались. Война когда закончилась, дивизию после Победы вывели, кого куда отправили, а потом и вовсе расформировали ее.

- Перед тем, как вашу дивизию передать из 2-го Украинского фронта в 3-й Украинский, вас отводили в тыл на отдых, на пополнение?

- Нет, не было у нас отдыха. Была обычная простая служба. Мы всегда в движении были, а такого, чтобы где-то постоять, у нас такого не было.

- Как обстоял вопрос с питанием? Как и чем вас кормили?

- Кормили так. Когда впервые попал я в часть, она размещалась в поселке, рядом с которым располагались и немцы. И мне командир говорит: «Иди, давай, корми нас». И я пошел в поселок, на курей охотиться, добывать еду на себя и на тех, кто остался ждать меня в подразделении. Пока я их ловил, слышу, по верху, по бугру, стрельба пошла. Через некоторое время выходит на меня наш солдат и говорит: «Ты чего тут делаешь? Давай отсюда, тут уже немцы, я последний ухожу». А я стою перед ним, кур под мышками держу. Бросаю этих курей, прибегаю к своим. Они мне: «Ты где там пропадаешь? Ну, слава богу, пришел». Правда, без кормежки остались мы тогда.

А обычно кухня у нас нормально работала. Если была такая возможность, то с кухни еду всегда доставляли или мы сами кого-нибудь за ней отправляли. Голодными мы, можно сказать, не бывали.

Ну и, конечно, сами что-то брали в домах из еды. Заходишь в дом и начинается шмон. Отсюда потом пошли и эти посылки, после того как их разрешили.

- В первую очередь, наверное, продукты искали?

- Да нет, брали все, что попадается. Хотя консервы и различные банки закрученные старались прихватить с собой.

- А как отправлялись посылки домой?

- Там специально зашивались все посылки, затем они сдавались на почту и потом их дома получали.

- Вы получали деньги за тот период, когда находились в действующей армии?

- Да я вот и не помню даже. Наверное, было что-то. Потому что, помню, командир мне говорил как-то: «Ты будешь сержантом, будешь больше получать».

- Как с алкоголем обстояли на фронте дела?

- Я-то практически не употреблял. А когда собирались по какому-нибудь поводу офицеры полка, солдаты выставлялись в охрану и, пока они охраняли, офицеры выпивали. Это было. Смотришь в окно, а они сидят, пьют.

- Вы совсем не употребляли алкоголь?

- Нет, если у местных было вино в бочках, то откроешь, нальешь себе. Особенно мне в Альпах нравилось яблочное вино, оно хранилось в таких больших бочках. Или там выпьешь, на месте, или придешь к повару, у того всегда при себе был запас вина. Недостатка в этом не было совсем.

- Но Вам же еще по нормам довольствия полагалась и водка. Как Вы с ней поступали?

- Вы знаете, я что-то не припомню, чтобы нам ее выдавали. А вот в пехоте старшина перед атакой специально ходил с термосом и каждому раздавал водку. После этого все вылазят на бруствер и пошли обычно какой-нибудь населенный пункт брать. При этом кто идет, а кто и не идет, кого гнать приходилось. В общем, неприятная штука. Это я знаю, потому что разговаривал с пехотинцами. Сзади у них всегда шли комсорги: и освобожденные и общественники, которые смотрели друг за другом: кто скрывался, а кто не скрывался.

- Что во время атак кричали? «За Родину, за Сталина»?

- Нет, я, например, просто кричал. А чаще всего просто мат стоял.

- Со штрафниками приходилось встречаться?

- Ох, да еще сколько! Их с нами не мешали, у них отдельная задача ставилась. Если нужно где-то было, их отдельно туда подтягивали, собирали в кучу, и они там прорывали что-нибудь. Их только для этого использовали, для другого их использовать было нелогично.

- С «власовцами» доводилось сталкиваться?

- Попадались русские в немецкой форме, а там «власовец» он или нет, кто его знает.

- Дезертиры были у вас в части?

- Ну вот этот у меня был, который с Кавказа, тот, что руку прострелил. Кричал, что он в Чапаевской дивизии служил. Видел в Австрии, как наши казаки от немцев бежали. Чтобы их остановить, пришлось даже заградотряд командованию выставить. Этот заградотряд наспех собрали из первых попавшихся солдат, ведь надо было кому-то остановить это бегство. Помню, в Венгрии однажды черноморцев прислали, так те тоже дрогнули, останавливали мы их.

- Были случаи прорыва немцами обороны и выхода в наш тыл на участке вашей дивизии?

- Ну а как же! Не без этого! Без неудач войны не бывает.

- Паника сильная при этом начиналась?

- Да нет. Ну эти явления были не частые и, как правило, не имели дальнейшего развития. Прорвать прорвали, а успеха этот прорыв не имел.

- В журнале боевых действий артиллерии вашей дивизии сказано, что после окончания боевых действий ваш полк был выведен на санобработку. Как проходила эта санобработка и в чем она заключалась?

- Обычно приготавливался кипяток, и мы мылись, стирались. Тут уж старшина работает.

- Вшей много было?

- Да как сказать… Да вот что-то и не помню… Молодой был, они меня не кусали. (смеется) Да, конечно, были вши.

Я же воевал всего лишь какие-то восемь-девять месяцев. Но все это время из боев не вылезал.

- Немецкая авиация донимала вас? Или в небе уже господствовала советская авиация?

- Нет, уже особо не донимала. Бомбили они нас, конечно. Бомбы попадали. Пролежишь где-нибудь в кювете, переждешь бомбардировку. Разорвалась – и вперед!

- Как осуществлялось снабжение боеприпасами?

- Регулярно. У нас были машины, поэтому, если нужно, то сразу снаряды подвезут. С этим было «железно»: боеприпасами снабжали в первую очередь, а все остальное – потом.

- Из обуви на Вас что было?

- Ботинки были американские и обмотки «метр восемьдесят». Я ботинки обул сразу, как только в армию попал.

Гуляю я как-то со Щегловым и другими офицерами. Смотрим, лежит немец убитый. Щеглов на него показывает и мне говорит: «Что на тебе обмотки эти? Смотри, какие сапоги!» Начали мы снимать эти сапоги. Сняли. А еще у этого немца оказался при себе будильник. Щеглов говорит: «Ты и будильник тоже забери». Видите, какой немец был – даже будильник носил с собой!

- У Вас часы немецкие наручные были?

- Нет, я их не носил. Хотя иногда попадались. Но у нас процветала такая игра: «Махнем, не глядя», и мы в эту игру все «махали».

- Чем Вы разживались, благодаря этой игре?

- Ну, вот, к примеру часами. А потом и их на что-нибудь поменяешь.

- Какой эпизод из Вашей военной жизни Вы считаете самым страшным?

- Вы знаете, пацан есть пацан. Я тогда почти ничего не боялся, потому что не понимал еще многого в этой жизни. Страх, конечно, может быть и был, но я не чувствовал ничего такого, что бы меня потрясло. Просто, наверное, не попадал в такие серьезные передряги. Страшно, как правило, всегда было уже потом, когда начинаешь анализировать: «А чего это он меня туда послал?»

- Война снилась долго?

- Да в первые года после войны я еще дослуживал, поэтому там сниться было нечему.

- Письма с фронта домой писали?

- Писал. Писал родителям даже так, типа: «Огонь, дым, стрельба – это все, шо я бачу!» (смеется) Писал так, чтобы показать, что я весь в боях, что ничего другого кроме этих боев и не вижу.

А после того как форсировали Дунай, домой матери в село пришло письмо от замполита или комсорга роты, в которой я служил. В нем выражалась благодарность за сына, который отличился при форсировании. А в селе, между людьми, прошел слух, будто в письме было написано, что меня «вбилы», т.е. убили и я утонул в Дунае. Люди говорили, что я «через речку не переплыв».

- Как вручали Вам награды?

- В штаб вызывали, да там и вручали их. Чтоб перед строем вручать, так такого не было.

- «Обмывались» награды?

- Не помню уже.

- Присягу как принимали?

- Как обычно. Принял я ее в 79-м запасном артиллерийском полку. Нас официально построили всех на плацу. У каждого карабин. Вызвали, сказал, как положено, что даже и жизнь отдам, если потребуется.

- Доводилось ли Вам участвовать в рукопашных схватках?

- Нет, не доводилось.

- Сколько при себе всегда имели гранат?

- Одну или две в специальной сумке для гранат. А так, в основном автомат при себе всегда был. Да и не очень-то нам раздавали гранаты, иногда приходилось их самим добывать. Ведь для артиллеристов граната не особо нужна, это в пехоте без нее никуда. А тут до противника далеко, не докинешь.

- Жили вы недалеко от своего наблюдательного пункта или где-то отдельно оборудовали себе место для жилья?

- Жили мы там, где прикажут, то есть со всем своим подразделением. Ведь в первую очередь это хата, изба, коллектив.

- Расскажите о бойцах своего отделения.

- В запасном артиллерийском полку Загорулько был, я с ним дружил даже. А на фронте у нас в отделении были Бадамшин, татарин, Николай Федорович Лукьянов, москвич. А меня назначили командиром отделения, после того, как пропал Смолич.

А вообще, за те шесть лет, что я служил, я все лычки на себя примерил. Когда я первую свою ефрейторскую лычку получил, у нас все в группе были ефрейторами. – «отличными солдатами», как нас называли.

- Приходилось использовать трофейное оружие?

- Ну, стрелять стрелял. А так, чтобы оно было постоянно при мне, такого не было.

- Что можете сказать? Большая разница между немецким автоматом и нашим ППШ?

- Знаете, не нахожу особой разницы. Немецкий лучше, потому что у него нет диска и приклада, поэтому он не настолько громоздкий. Аккуратненький такой, короткий.

- ППШ часто заклинивал при стрельбе?

- Да нет, все нормально было, стрелял без проблем. Никаких перекосов патронов не случалось.

- Немецкими трофейными продуктами приходилось питаться?

- Нет, мы всем своим кормились. Довольствовались отечественными продуктами. У нас повара нормальные были и готовили нормально. Не голодали, в общем.

- Когда Вы находились на наблюдательном пункте, с кем необходимо было поддерживать связь?

- Одна телефонная линия с наблюдательного пункта была протянута на батарею, другая в штаб. А у командира дивизиона тоже связь с командирами батарей.

- Чтобы передать координаты цели, с кем выходили на связь: с батареей или со штабом?

- Да по-разному бывало. Кто информацию о целях требует, тому и передавали. Мы же цели засекали и координаты определяли, а команду на огонь передавал уже офицер на батарее. Но обычно сначала в штаб передавали, а потом уже корректировали огонь батареи: недолет, перелет. А если, конечно, батарея ведет огонь прямой наводкой, то тут уже командир орудия корректирует огонь.

- Орудия вашего артиллерийского полка постоянно взаимодействовали с пехотными полками или придавались им по необходимости?

- При необходимости придавались. У них же своих орудий практически не было, одни лишь пулеметы. Ну, одна «сорокопяточка» может и была. В Будапеште, сам не видел, но рассказывали, что пехотинцы даже свою пушку на дом затаскивали, чтобы стрелять оттуда.

- Какие орудия были в ваших батареях?

- 76-миллиметровые орудия.

- Вы потом ходили смотреть результаты работы артиллерии, которую Вы корректировали?

- Конечно ходили. Но это только когда мы оттуда уже врага выбили и там никого не было. Да мы и с наблюдательного пункта хорошо могли рассмотреть разрывы.

Когда закончилась война, из нашей части была сформирована артиллерийская бригада, которая числилась в артиллерийском Управлении. А потом расформировали и ее, а нас посадили в эшелон и отправили на Дальний Восток, где я попал в Краснознаменный учебный танковый полк, в котором сразу был назначен помощником командира взвода. Офицеры там, в части, были все молодые, дальневосточники, они косо на меня смотрели, такого сопляка, да уже с двумя орденами. В бригаде нам выдали какое-то «вшивенькое» обмундирование, настолько тонкое, что пока мы доехали до конечного пункта, задницы на штанах практически не было. Встретил своего одноклассника, который был уже младшим лейтенантом. Он мне кричит: «Ленька, это ты!? Что у тебя со штанами?», я говорю: «Так сидим же на нарах целый день».

После обучения в полку, моя военно-учетная специальность стала называться «механик-водитель средних танков и самоходных установок». Так что я после войны из артиллеристов переквалифицировался в самоходчики.

В общем, прослужил я шесть лет без двух месяцев. Демобилизовали меня в 1950 году, с Дальнего Востока. Когда нас завезли на Дальний Восток, то меня отпустили в отпуск. Так что я два раза Родину пересек с запада на восток и с востока на запад.

Козловский Л.М. 1946 год

- В каком звании Вы демобилизовались?

- У меня звание «старшина». А потом, на «гражданке», окончив кафедру, пришлепнули мне погоны младшего лейтенанта, а, дослужившись до звания «старший лейтенант», я был отправлен в отставку с формулировкой «за достижением предельного возраста».

Автор выражает огромную признательность Красновой Галине Олимповне за помощь в организации интервью.