На сегодняшний день я полковник в отставке. Воевал на пяти фронтах: Южном, 4-ом, 3-ем, 2-ом украинских и 1-ом белорусском. Принимал участие в десяти наступательных операциях: на Миус-фронте, Донбасской, Одесской, Крымской, операции "Багратион" в Белоруссии, Будапештской, Брновской, Пражской. Прошел 12 тысяч километров боевого пути в составе 4-го Кубанского казачьего кавалерийского корпуса от Кубани до Праги. На войне остался жив, смерть миновала меня, хотя воевал я исправно, восемьсот дней был на передовой и мог быть убит в любую минуту. Такова моя судьба - уцелеть. В годы Великой Отечественной войны остаться в живых - это просто чудо. Теперь я верю, что есть-таки на свете чудеса. Был дважды ранен, дважды контужен. И вот остался жив.
- Расскажите, как вы попали на фронт.
- Родился я в России, в Курской области, до войны жил с родителями на Кубани. Пять месяцев я пробыл на оккупированной территории. Молодежь наша пряталась от немцев по подвалам, по сараям, чтобы не забрали в Германию. Всего шесть месяцев была Кубань оккупирована. Когда 4-й кавкорпус освободил нашу станицу, мы были призваны, приглашены, можно сказать, в этот корпус на службу и с боями пошли на Ростов и Таганрог. Первые мои бои были в августе 1943 года на Миус-фронте, когда Красная армия вела тяжелые бои на Курской дуге, нужно было отвлечь силы немцев от этого основного сражения.
- А как проходило ваше обучение перед отправкой на фронт?
- Пару недель мы обучались в тылу. Кавалеристы стояли во втором эшелоне действующей армии, то есть фактически мы сразу попали в боевую часть. Днем мы занимались материальной частью. Изучали устройство автомата, карабина, пушки, винтовки и почти каждую ночь нас поднимали по боевой тревоге. Я стал артиллеристом в кавалерийской части и меня назначили наводчиком 76-мм орудия, поскольку у меня было приличное для того времени образование. Окончил я пять классов средней школы. Тогда это было серьезно. У командира моей роты, например, было всего два класса, помкомвзвода - три класса образования. Он рассказывал, что винтовка состоит из всего лишь трех частей: стебель, гребень, рукоятка - больше ничего не знал, а про котелок говорил, как в анекдотах, "люминевый". Были, конечно, малограмотны наши командиры. Меня поставили наводчиком первого орудия, так как я был более-менее грамотен.
Попал я в батарею самым молодым, было мне тогда 17 лет. Меня опекали, учили. Закрепили за мной бойца Дятлова, который делился своим опытом солдата-фронтовика. Он мне рассказывал почему нужно ложиться лицом вниз, когда бомбежка идет, почему нужно в канавки прятаться, за бугорком, за любым столбиком. Отчего нельзя ложиться лицом вверх, когда бомбит вражеская авиация? Потому что нервы могут не выдержать, выскочишь и погибнешь. Руки нужно врозь держать. Если они будут к туловищу прижаты, то осколком может ранить и руку и туловище и ты тогда не сможешь ни добежать, ни доползти до своих, а когда у тебя одна рука будет ранена, ты можешь еще действовать.
Вот так мы пару дней позанимались, а потом нас поднимали по тревоге, мы выходили в поле, занимали огневые позиции, отрывали в полный профиль окопы для себя, маскировали пушку, окапывали лошадей, канавы рыли. Работы были очень тяжелые. А на рассвете приходит командир батареи и говорит, что маскировка плохая, никуда не годится и будет легко замечена с воздуха. Тогда батарея снимается с места, проходит метров двести, опять роет окопы и поступает команда "танки справа", "танки слева". Вот так нас и учили.
Однажды на рассвете командир батареи дал команду "отбой", мы уже прицепили пушку за передки и вышли на маршрут и тут командир дал команду "танки с фронта". Мы развернули батарею, и поступает приказ открыть огонь моему орудию. Смотрю, вроде бы как и правда танки. Оказывается, взяли колхозную веялку, приделали ствол, колеса от какой-то брички, покрасили, кресты нарисовали. И, наверное, как я сейчас думаю, лошади эту веялку на тросе тянули. До нее было метров 400-500. Я беру небольшое упреждение, так как цель не быстро шла и первым же выстрелом ее поражаю. Тут поступает команда "отбой", все построились, мне говорят выйти из строя и объявляют благодарность. И вот тогда я понял, что умею стрелять по танкам.
- Расскажите о своих первых боях, какое они у вас оставили впечатление?
- В августе сорок третьего на мы вошли в прорыв на Миус-фронте в районе Амросиевки Донецкой области. Пехота пробила брешь в обороне немцев, а мы через нее проскочили на оперативный простор и пошли на юг к Азовскому морю с задачей блокировать с тыла Таганрог и не дать возможность немцам отступить. Наш полк оторвался от остальных частей дивизии и в полном окружении вел бои под Таганрогом с немецкой пехотной дивизией.
Где-то на второй день мы выскочили на огневые позиции немцев. Получилось так, что нас с утра несколько раз бомбили немцы, а затем еще наши налетели и по нам отбомбились. Тогда такой, как сейчас связи, не было, тем более в полку. Может в штабе дивизии или корпусе была возможность связаться с авиацией, мы же так делать не могли. И вот где-то во второй половине дня немцы пошли в психическую атаку. Им обязательно нужно было прорваться. С востока их наш фронт их выдавливает, а в тылу мы стоим, не даем отступить. Мы расположились на оставленных немцами оборудованных позициях. А нужно сказать, что по тем окопам можно было до Ворошиловграда добраться, ни разу не вылезая оттуда. Немцы два года здесь оборону готовили. И вот немцы идут в атаку, нашу полковую батарею ставят на прямую наводку, за нами расположилась минометная батарея, затем зенитчики, еще дальше пулеметчики. Вся сила артиллерии была сосредоточена на наступающих, и все приданные нашему полку части тоже стали на прямую наводку. Обычно минометы ведут огонь с закрытых огневых позиций, а в этом случае минометчики могли видеть, куда они стреляют. Немцы идут, а они по ним шпокают.
Часа два мы по ним били. Немцы наступают лавиной, с засученными рукавами, расстегнутыми воротничками, без головных уборов, кричат, гранаты бросают, ужас наводят, а когда мы взяли пленных, оказалось, что они пьяные были. Всю ночь пили шнапс, а потом пошли в атаку. Выбора у них не было - или погибнуть, или прорваться. Поле перед нами стало серым от их мундиров. И тут где-то в четвертом часу появились танки, и один из них идет прямо на мое орудие. Танк этот я подбил, а другие расчеты еще четыре. Атака захлебнулась. Немногим удалось просочиться в сторону Мариуполя, но основная часть была разгромлена в Таганроге.
Командир немецкой пехотной дивизии узнал, что перед ним сильная кавалерийская часть. Мы - 138-й кавалерийский полк, а на Кавказе эта немецкая часть встречалась в боях с 38-й казачьей дивизией, а это часть даже не из нашего корпуса. Но немцы почему то решили, что перед ними та же дивизия, с которой они встречались на Кавказе, где они сильно друг друга пощипали. Командир нашего полка, узнав об этом, дал им телеграмму: "Прошу сдаваться в плен. Командир казачьей дивизии Минаков". На следующий день с утра от немцев к нам прибыли два офицера и где-то в середине дня подъехал командир дивизии вместе с офицерами штаба и сдался в плен. Но когда он узнал, что сдался в плен кавалерийскому полку, он чуть с ума не сошел.
За этот первый бой и подбитый танк я был награжден медалью "За отвагу". Я ведь молодой совсем тогда был и думал, что на этом для меня война окончилась, немцев мы разбили, генерала в плен взяли, я могу идти домой. В свою школу зайду, расскажу ребятам, как я воевал, как танк подбил, приеду на вороном коне, родителям расскажу о своих боевых подвигах, а получилось все наоборот. Мы снялись с позиций и через пару ночных переходов были уже под Мариуполем и опять в бой.
- Страх перед противником тогда испытывали?
- Нет. Тогда я еще не знал толком, что такое танк в бою. Как он стреляет, как давит орудия и расчеты. Мне казалось, что я стреляю, как на учениях по колхозным веялкам.
- Существует мнение, что кавалерийские части в условиях той войны были анахронизмом, отжившим свой век неэффективным родом войск. Согласны ли вы с этим?
- Немцы тоже имели кавалерийские части. Сколько их было, я не знаю, но кавалеристы были точно. Румыны широко использовали конную тягу и у венгров, по-моему, были кавалерийские дивизии. А советских кавдивизий в годы войны было 82, из них 17 - гвардейские.
Конечно, это была война моторов. В век техники, казалось бы, что шашкой махать нечего. Что такое шашка против танка или самолета? Масса лошадей, подводы со снарядами, полевые кухни, тачанки, минометы и прочее - все это легко можно засечь с самолета. Ясное дело, что днем мы прятались, как могли, так как бои вели обычно в тылу противника. Ночью же мы выполняли свои боевые задачи. Конечно фронтом, как пехота или танки, мы не наступали, а в основном перерезали тыловые коммуникации, нарушали связь, громили эшелоны, идущие к фронту. Вобщем вели полупартизанскую войну. Но, что самое главное, мы были очень маневренны. Сегодня - здесь, а завтра - там. Например, мы расположились в лесу, развели костры, и тут немцы засекают, что в этом районе действует кавалерия. Пока они соберут свою авиацию, пока артиллерия начнет бить по тому месту, где нас засекли, мы уже за 50-60 километров от этого участка.
Мы напрямую подчинялись командованию фронта и потому в боях решали свою судьбу сами - куда наступать, куда скрыться. В Белоруссии под Брестом мы попали в окружение. Командующий нашей конно-механизированной группой Плиев не пошел обратно в сторону нашего фронта, а повел нас наоборот вглубь, в тыл к немцам. Там, во-первых, нет больших вражеских сил, во-вторых, мы в таких условиях сами себе хозяева. Там мы забрались глубоко в тыл, заняли круговую оборону и стояли насмерть. И таких примеров я могу привести много.
Конечно, многим нашим командиром казалось, что кавалерия устарела и ее нужно расформировывать, но она очень помогала нашим войскам. Особенно в Белоруссии, где болотистая местность, на Украине в Одесском, Новобужском, Крымском рейде. Как раз грязь, распутица - не проедешь, не пройдешь. Танки не идут, а кавалерия проходит. И для танкистов, артиллеристов других частей мы снаряды подвозили. По семь тысяч конского состава выделяли для таких целей. По два, четыре снаряда на одной лошади везли. Так что в годы войны применение кавалерии себя оправдывало.
Сначала были у нас легкие кавалерийские дивизии. Из вооружения шашка, граната, винтовка, автомат - больше ничего. Затем кавалерию стали объединять в корпуса. К концу войны появились конно-механизированные группы. А что это такое? Это кавалерийский корпус - до 50 тысяч лошадей и механизированный корпус - танки и пехота на автомобилях, зенитчики, "Катюши", минометные полки, приданная артиллерия и так далее. Это была махина, которая подчинялась только командующему фронтом. И представьте, что вся эта махина заходила в немецкие тылы. А командовал группой обязательно кавалерист, командир кавкорпуса, потому что если поручить командование танкисту, он кавалерию постоянно задвигать будет. А командующему группой подчинялись не только кавалеристы и танкисты, но и некоторые приданные части авиации.
- В сабельные атаки ваша кавалерия ходила?
- Я, как артиллерист, конечно, не ходил, но в нашей дивизии было и такое. Например, в Одесском рейде мы шли в атаку в конном строю под Раздельной. Был приказ захватить Беляевку. Там была водокачка, которая снабжала водой всю Одессу. Разведка докладывала, что она заминирована и ее могли взорвать, и тогда город мог пропасть без воды. Во что бы то ни стало нужно было захватить Беляевку и спасти водокачку. А для того, чтобы туда пробиться, нужно было еще захватить Раздельную. Мы только вышли из боя, очень устали, боеприпасов было мало. Мы оторвались далеко от фронта, нужно было отдохнуть пополнить запас боеприпасов, пополниться как личным, так и конским составом и потом уже идти в бой, но командующий решил, что если сейчас мы не освободим Беляевку, потом будет уже поздно. И он сам на коне возглавил атаку, а за ним пошли танки, пехота, кавалерия на галопе, даже санитарные батальоны шли вместе с нами.
- Как у вас проходило форсирование рек, саперы мосты наводили?
- Саперы у нас были, но пока они сделают понтонный мост, проходило дня два-три, а ждать было некогда. По горло в воде в холод приходилось переходить, да еще пушку по дну волокли. И тут же с ходу, даже воду из сапог не успевали вылить и обсушиться, шли в атаку.
- Что за люди были коноводы в кавалерийских дивизиях, из кого набирались?
- Коноводы у нас были в основном люди уже пожилого возраста. Часто им было тяжело управиться с таким количеством лошадей. На одного, бывало, по пять голов приходилось. Попробуй-ка побегай за каждой. Во время штурма перекопских укреплений в 1944 году на прорыв бросили нашу дивизию. Часть прорвалась, а остальные не смогли, немцы как бы заперли часть наших кавалеристов в своем тылу и начали обстреливать артиллерией. А коноводы в тот момент не удержали лошадей и они табуном в 100-150 голов пошли обратно через немецкие позиции и вернулись в расположение дивизии. А командующий когда увидел это дело, так смекнул - раз лошади смогли пройти Перекоп, то танки должны пройти тем более и пустил в прорыв танкистов, которые и сломали немецкую оборону. Так вот после того случая в коноводы потом старались брать людей помоложе. Молодым и физически легче и стойкость в боях они проявляли лучше.
- Как вы отдыхали, спали во время переходов?
- Бывало дня три-четыре вообще не спали. А во время движения бывали минуты, когда можно было немного передохнуть. Колонна длинная, всякой техники, повозок много - в пути то и дело что-нибудь сломается или в грязи увязнет и тогда колонна стоит, ждет пока там все проблемы решаться, и в это время можно было передохнуть. Я носил с собой одеяло и когда случались такие остановки, то стелил себе на лафете.
В окопах спали сидя на корточках. Иногда воды по колено - а все равно спишь. Или стоя, обопрешься о стенку окопа, руки и голову на бруствер и дремлешь. Так друг мой погиб - Гриша- украинец. В ночи, когда все в основном спали, обязательно выставляли часовых, чтобы немцы не пролезли, и не дай бог языка себе не увели. Я свой срок отстоял, Гриша пришел меня сменять, а я отправился спать. Недолго поспал, просыпаюсь, зову его, а он не окликается. Думаю: что такое, неужели немецкие разведчики взяли или заснул на посту? Иду, зову его и вдруг вижу он, стоя в окопе, спит. Я испугался - нельзя на посту спать, накажут ведь и пошел его будить. Тормошу, тормошу его, а он не отзывается. Тут я рукой провел по его голове и чувствую что-то мокрое. Я из окопа на свет выскочил, гляжу на руки, а это кровь. Оказывается, он закурил и видимо рукой огонек сигареты прикрывал недостаточно хорошо, а немецкий снайпер его засек. В темноте огонек сигареты далеко видно.
- Как складывались отношения с командирами, со своим расчетом?
- Мы на фронте не замечали разницы между командиром и солдатом. У нас была такая дружба, что каждый солдат уважал своего командира, а командир - каждого солдата. Ели из одного котелка, если командир получал офицерский паек, а там еще папиросы или сигареты, то он сразу раздавал свой паек солдатам.
- А спиртное вам давали?
- Каждый день старшина выдавал по сто грамм "наркомовских", но я не пил тогда.
- Как вас кормили?
- Да как сказать. Вот когда мы под Ростовым были, старшина нам пригоршнями выдавал гнилые семена подсолнечника, там еще были в семечках сухие соцветия. И это нам давали на сутки. Так мы не то что их лузгали, а прямо тут, не отходя от старшины, съедали. Было тогда очень голодно. Чем мы, кавалеристы, питались? В основном трофеями. Мы же на тылы нападали. Брали склады с боеприпасами, с горючим с продовольствием. Вот помню, в той же Раздельной мы перехватили поезд, который должен был идти на Румынию в Тирасполь. А там были овцы, крупный рогатый скот, шоколад и прочее продовольствие - вагоны были им забиты, а в некоторых вагонах были наши люди, которых мы освободили. Так тогда мы кроме продовольствия эшелоны с танками и артиллерией перехватили. Мы тогда на лафет пушки положили мешок сахара, несколько банок консервов. Хлеба не было, но мы ели так - ложку сахара, ложку консервов. Без хлеба, но сытно и хорошо. Но особенно я любил порошки какие-то немецкие. Наберешь воды в котелок, хлюпнешь туда порошка - ситро получается. Для меня тогда это был лучший напиток, я так его любил.
А потом нас стали кормить нормально. Когда старшина находил что-нибудь, когда мы сами искали или получали продукты, наше мирное население помогало. В своей стране как никак.
Что касается того времени, когда мы были заграницей, то тогда был приказ Сталина о том, что мы должны питаться за счет той страны, где находимся. Вот там у нас, в основном, проблем с питанием не было. Венгры жили хорошо. В любой дом зайди - чего только нет. В кладовых висели окорока, лежали консервы, фрукты. В Чехословакии люди тоже не бедствовали, но жили немного похуже е венгров. А румыны были очень бедные. Побирались, как цыгане. Увидят нашу кухню и бегут за ней, просят, чтоб покормили. А поляки жадные были. Помню, зашли в один двор, спросили где уборная, а она: "Панэ, нету, все Герман забрал и уборную забрал!". Самые лучшие из иностранцев, с которыми приходилось сталкиваться, это чехословаки. Из всех - самый замечательный народ.
- А с румынскими военными частями сталкивались?
- В Румынии я был ранен. В это время наша батарея была вынуждена оставить часть боеприпасов - не хватало лошадей для перевозки. Кому-то нужно было эти снаряды охранять, пока не подойдут наши части и оставили меня. В госпиталь командир меня отпускать не хотел, ведь я был легко ранен, а пушка без наводчика нормально воевать не могла, и я находился при санитарном батальоне. Я спал в большом доме рядом со складом боеприпасов. И вот где-то в часа четыре просыпаюсь оттого, что начали ржать лошади. Думаю, наши вернулись, открываю дверь и слышу разговор на румынском. Наши части ушли вперед, а румыны прикрывают тылы. Оказывается, был приказ о том, что они теперь воюют на нашей стороне. Но я этого не знал, думал все, убьют. Потом пришел румынский командир с переводчиком и объяснил что к чему.
А вот в бою, когда они были союзниками немцев, мне лично с румынами встречаться не приходилось. Румыны были слабыми вояками. Где румынские части стоят, там можно смело идти вперед.
- А с другими союзниками немцев - итальянцами или венграми - встречались?
- Венгров очень мало было, чехи попадались, в плену у нас был итальянец, чехи пленные тоже были. Народ, как и мы все, хороший. А вот у румын был свой особенный нрав. Они были не только недружелюбные, но казалось, что и они сами себя не совсем любят. Поэтому они очень часто бежали, оставляли позиции.
- А как к немцам относились?
- К немцам у нас было самое неприязненное отношение. На фронте я их не боялся. Думал, попадется, так я без оружия зубами немца загрызу. Такая вот была ненависть. Такое отношение было из-за того, что мы ведь по тылам ходили и первые узнавали, что они творили на нашей земле. Мы ведь Хатынь проходили, Брест освобождали и все это видели своими глазами. Поэтому ненависть к ним у нас была лютая. Но в жизни все бывает.
Помню, вечером нам дали команду отбой и меня послали к колодцу за водой. Я снимаю ремень, цепляю на котелок и иду к колодцу. Только хотел зачерпнуть, а оттуда немец вылазит и кричит "Гитлер капут!". А я кричу своим "немцы!", не знаю, сколько их там - один или много. Ребята подошли, взяли его. Пришли к командиру, он спрашивает, кто пленного взял. Показывают на меня, а он говорит: "Бери автомат и в расход его". Я, значит, веду его, а он кричит "цвай киндер, я повар!". И я не осмелился стрелять в безвинного человека. И тут нам попадается колонна штаба дивизии, едет тачанка, а в ней сидит женщина. Она подозвала меня и спросила, что я с пленным собираюсь делать. Я ей отвечаю, что командир приказал пустить его в расход. Они и говорит: "Доложи командиру, что пленного сдал штабу дивизии, будет нам колеса от грязи чистить". В 1978 году в Москве я был на встрече ветеранов 4-го Кубанского корпуса, и я рассказал об этом случае. И вдруг поднимается женщина и говорит: "Василий Владимирович, ведь это я тогда была на тачанке, я переводчица дивизии. Этот пленный побыл у нас недолго, а потом мы его сдали. Вы должны написать в Германию его матери. Пусть благодарит русского солдата за то, что он спас ее сына".
Помню, на Новый год мы стояли в Аскании-Нова в Херсонской области. И вот ночью, где-то минут за пять до наступления нового года, мы слышим команду: "Батарея к бою, расчеты по местам". А в 24 часа поступил приказ: "По фашистам, в честь нового 1944 года, батарея залпом огонь!" Мы натянули шнуры и четыре залпа, а это шестнадцать снарядов, полетели на противника. А утром, как только мы приступили к завтраку, видим немцы вышли из окопов с котелками, обтираются снегом, умываются. Немецкие позиции были недалеко, в метрах двухстах, двухстах пятидесяти, но никто не стреляет - ни мы, ни они. А немцы на гармошке, на аккордеонах играют и кричат нам: "Камрад, иди к нам на завтрак!". Вот мы у себя позавтракали, и вдруг кто-то с нашей стороны открыл пулеметный огонь. Немцы ответили, полетели мины, снаряды, начали бить батареи. Потом мы в немецких окопах нашли и гармошки и аккордеон, и котелки с завтраком. Немцы все побросали и полуголые убежали.
А вообще, в основном, мы с немцами, как людьми, близко не соприкасались. Вот когда мы отрезали их от Бреста и Барановичей и не дали выйти из Минского котла и вот они и "сварились". Пленных из-под Минска потом Сталин приказал по Москве провести. Но мы тогда огнем их подавляли и близко к себе не подпускали. Только по эти колоннам пленных я видел, что вот он - результат нашего труда.
- Трофейное вооружение использовали?
- Да, особенно пушки. У немцев они были скорострельные. Мы их быстро осваивали. Ну а главное то, что к ним было много боеприпасов. Мы ведь и вражеские аэродромы часто захватывали, чтобы потом наши самолеты могли с них работать. Была такая договоренность между нашим и авиационным командованием, что кавалерия должна помогать авиации. Мы должны были захватывать аэродромы и не давать немцам приводить их в негодность. Вот в таких рейдах мы брали и трофейное оружие. Калибром немецкие пушки были немного меньше, но нашу артиллерию они превосходили по скорострельности. Правда, потом мы эти пушки оставляли. Свою пушку не бросишь, а на эти лошадей не хватало.
Немцы нас очень боялись, так как пленных мы не брали. А почему? На лошадь двоих не посадишь. Сами сидишь, да еще и немца везти с собой. Куда ж его? Не будет же он за лошадью бежать, а сдавать его некуда, мы ведь в тылу. А отпускать пленных тоже нельзя.
- С особистами, со СМЕРШевцами сталкивались?
- У нас особист был очень культурный человек, одет всегда аккуратно, вежливый, никогда грубого слова не скажет. Были у нас и чекисты и СМЕРШ, но это был грамотный, культурный народ. А то, как их сейчас показывают - это похабщина какая-то. И командиры были у нас хорошие, мы всегда брали с них пример. Никогда не фитилевали. Не было такого, что ты иди вперед, а я тут постою - командир сам всегда вел нас в бой. И ели мы вместе и не чувствовали никакого различия между нами, и душу готовы были отдать за своего командира. Помогали ему, как могли, знали, что нагрузка на нем большая.
- С нашими перебежчиками, власовцами не доводилось встречаться?
- В Чехословакии мы готовились к боям. К нам в полк пришел местный священник и попросил наших врачей оказать помощь его жене, а потом в знак благодарности сообщил нашим, что знает двух девушек, которые связаны с власовцами. У них был с ними роман и те ходили к нам в полк с разведкой. Их потом арестовали.
- Какие бои были для вас самыми тяжелыми?
- Трудно сказать. Легких боев не бывает, это всегда тяжело. Война приносит не только радость побед, но и горечь потерь. Где больше потерь, там и самый страшный для нас бой. Из нашей батареи в живых осталось только десять человек. После войны мы разыскивали своих сослуживцев по всему Союзу и в живых нашли только этих десять. Больше всех мне запомнился первый бой под Таганрогом и последний под Прагой и Брно. Бои там были тяжелые. Невозможно было поднять в атаку эскадроны, их сразу секли пулеметы. А мы вели прямой наводкой огонь по позициям немецких пулеметных расчетов. Я вижу в бинокль, что пулемет бьет где-то из-за кустов, даю наводку своему расчету, и наш снаряд разрывается в этих кустах. Пулемет замолкает, и наши эскадроны поднимаются в атаку. Вдруг пулемет опять начал вести огонь. Я опять даю наводку расчету и тут мне то ли снайпер, то ли автоматчик простреливает руку.
Меня отвели в наш полевой госпиталь, но не успели мне сделать перевязку, как раздалась команда "воздух!" и мы спрятались в подвале. После того, как пролетели немецкие самолеты, к госпиталю подогнали два "студебеккера" и начали грузить туда всех раненных. Тяжело раненных положили на пол кузова, а легкораненые ехали сидя. Меня посадили у самого края, чтобы я следил за дорогой. И тут к госпиталю подъезжают две подводы с тяжелоранеными, одному из них оторвало ноги, другому руки, у третьего живот распорот. Спрашиваю: "Что случилось?". Оказывается, это второй расчет нашей батареи подорвался на мине. А как получилось: так как я был ранен, а я был в расчете первого орудия, наша пушка шла не первой, а в хвосте, вперед пошел второй расчет и попал на мину. И тогда меня охватил страх, ведь если бы меня не ранило, первыми пошли бы мы.
- Как для вас закончилась война?
- О, это целая история. После ранения под Брно я лежал в госпитале, который располагался в бывшей школе на трех этажах. На первом этаже лежали тяжелораненые, на втором - средней тяжести и на третьем - с легкими ранениями, куда я и попал. Вот как-то ночью лежу, вдруг поднялся страшный грохот. Били из всего, чего можно было. Первая мысль - мы попали в окружение. Так подумал не только я - многие тогда запаниковали и мы с третьего этажа ринулись к выходу из госпиталя. Помню, как на лестнице столкнулся с раненым на костылях со второго этажа. Увидев меня, он стал просить: "Братушка, не бросай"! А нужно сказать, что у нас всегда было сильным фронтовое товарищество. Ты всегда знал, что тебя не бросят даже на поле боя. Сколько раз меня вытаскивали, скольких мне пришлось вытаскивать на себе. Естественно и его я бросить не мог и вот мы вместе с ним спустились вниз, и вышли на улицу.
Недалеко от госпиталя был монастырь женский. Так вот наши раненые, кто был в состоянии, конечно, туда ныряли иногда. Ну а старшина их отлавливал и на гауптвахту сажал. И когда объявили, что война закончилась, он всех их с "губы" выпустил. Мы вышли на улицу, а они нам навстречу бегут и кричат: "Победа! Победа"! Тут, конечно, мы все и поняли.
Меня хотели потом отправить в Москву на парад Победы, но не судьба. Так как я был ранен в руку, и она еще нормально не работала, а там нужно было с саблей управляться, меня на парад не стали брать.
| Интервью и лит.обработка: | А. Нефедов |
