Пронин Владимир Александрович

Родился 28 ноября 1925 (по паспорту - 1926) года в деревне Кудашевка Алексинского района Тульской области. В ноябре 1943 года был призван в ряды Красной Армии, службу проходил в составе Тульского отдельного зенитно-артиллерйиского полка. С июня 1944 по 1945 год воевал в составе 1574-го артиллерийского полка 82-й стрелковой дивизии и 340-го отдельного зенитно-артиллерийского полка смешанного состава в качестве наводчика орудия, 5-й стрелковый корпус, 1-й Белорусский фронт. Был награжден медалями «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Рядовой. В 1946 г. демобилизовался. Работал в геолого-разведочной партии, после окончания курсов машинистов — машгинистом на Щукинской ГРЭС (в течение 11 лет). С 1960 г. - в городе Нарва Эстонской ССР. Работал в котлотурбинном цехе Прибалтийской ГРЭС, занимал должности машиниста, мастера по эксплуатации, начальника смены блока, старшего машиниста. За трудовые успехи удостоен Государственной Премии СССР (октябрь 1980), звания «Отличник энергетики и электрификации СССР», двух орденов Трудового Красного Знамени (1974, 1979). Был кандидатом в члены ЦК Компартии Эстонии. Скончался в 2009 г.

- Для начала, Владимир Александрович, расскажите о том, где родились, кто были родители. Что из предвоенного детства запомнилось?

- Адрес места, где я родился, значит, такой: Тульская область, Алексинский район, деревня Кудашевка. Родители мои были крестьяне. Семья наша была такая: отец, мать, старший брат с 1923 года рождения, еще один брат с 1928 года рождения и сестра с 1931 года рождения. Я фактически родился в ноябре 1925 года. Но с моим годом рождения такая история получилась. Когда я демобилизовался, приехал в свою деревню. Устроился работать в колхоз, потом хотел уехать, но меня из колхоза не отпускали. А потом отпустили. Дали мне временный трехмесячный паспорт, такую шпаргалку, как его называли. Так вот, когда паспортистка выдавала мне паспорт, ошиблась в годе рождения. Ну и все на хрен. А тогда если человек ошибался, с ним строго поступали. Ну и вот я и трехгодичный. И четырехгодичный паспорта получал с 1926 годом рождения. И так оно и пошло. А вообще я с 1925 года. Есть у меня свидетельство о рождении, и там тоже написано, что я родился в 1925 году. Но что запомнилось из довоенной-то жизни этой? Деревня, сам знаешь, нечего и вспоминать. Как в 1933 году у нас образовались колхозы, так родители в них и стали работать. Но мы, ребятишки, помню, с двенадцати лет уже работали: и огороды пололи, и картошку копали, и травы заготовляли для скота, в общем, помогали своим родителям по хозяйству. Работать было тяжело: ведь тракторов в деревне не было, и пахали мы на лошадях. В школу учиться я ходил в районном центре, это было в городе Алексине Тульской области. Семь классов кончил, и сразу же после этого война началась.

Владимир Пронин, Варшава, 1945 г.

- Как коллективизация проводилась, помните?

- Нет, не помню. Я только знаю, что когда о создании колхозов таких у нас объявили, все стащили под общее хозяйство. Ну стащили все, что у каждого в деревне было.

- Чем вам запомнилось начало войны?

- Начало войны запомнилось, ага, а как же, хорошо помню это. Но мы об этом не сразу узнали. Ведь в нашей деревне не было радиоприемников. Мы сидели дома, так ничего особенного не делали. А потом пошли в город Алексин, это в районный центр-то наш. По какой причине мы туда пошли, я уже не помню. И там мы услышали о том, что война началась. А так в деревне у нас ни радиоприемников, ничего такого другого не было.

- Как восприняли у вас это известие?

- Ну что тебе об этом сказать? Какие ощущения у нас могли тогда быть? Никаких. Что мы понимали? Ничего мы не понимали. Мне, например, всего 15 лет было тогда. А потом, где-то в ноябре месяце 1941 года, к нам стали подходить немцы. В общем, фронт совсем близко к нам подошел. Политруки заранее сагитировали нас на то, чтобы мы бежали отсюда немного подальше. Они нам говорили, что немцы расстреливают и вешают мирных людей. Сказали: давайте-давайте-давайте, уезжайте отсюда. В общем, надо было куда-то эвакуироваться. И мы переехали на лошадках в соседний Заотский район. Там немцев тогда еще не было. И эвакуировались мы, значит, туда. Однако со временем немцы и туда уже стали подходить. К счастью, в декабре месяце 1941 года, кажется, это случилось 7-го числа, началось контрнаступление, и наши войска отогнали немцев подальше от столицы. Ну это, сам знаешь, был знаменитый разгром немцев под Москвой. После этого мы вернулись после эвакуации в свою деревню. Но когда вернулись, там все было до тла немцами сожжено. Тогда у нас начали пилить лес и строиться. Лес тогда давали бесплатно пилить. Потом наступил 1942 год! Но там и немного времени прошло: что там и говорить, немцев отогнали в начале декабря, а потом незаметно подошел и Новый год. И как раз в это время, на Новый год, начался призыв в армию. Среди прочих взяли на рфонт моего отца и старшего брата, который был с 1923 года рождения. И остался я дома, поскольку был самым старшим мужчиной, за главу семьи. В общем, стал я матери дом строить. Но дома еще были младший брат, который был с 1928 года, и сестра, которая была с 1931 года, они тоже помогали мне строиться. Ну и построились со временем. Построили обыкновенный деревенский домик: две комнаты, сени, как их называли.

А потом нас, молодежь, которая в деревне осталась, стали готовить для призыва в армию. А молодежь какая? 1925-й и 1926-й год рождения. Это было уже где-то в декабре 1942 года. Нас как бы приписали к части и стали обучать военному делу. Это была специальная такая 160-часовая военная программа. Вот эти 160 часов военного всеобуча мы и должны были проходить.  Обучали нас всему: и по-пластунски ползать, и многому-многому другому. Это было в конце декабря 1942 года — начале января 1943 года.

Владимир Пронин, 1943 г.

- Кстати, кто именно занимался вашим обучением?

- А те, кто у нас из таких знающих в военном деле оставались у нас на селе. У нас были и солдаты демобилизованные, ну те, которые были признаны инвалидами, были и те, кто был в отпуск направлен по ранению, вот они нас обучали.

- Каким именно вещам они вас обучали?

- А всему обучали. По-пластунски учились ползать, из винтовки стрелять... Изучали мы и материальную часть оружия: винтовки, автоматы, пулеметы. После этого для нас сделали экзамены. Ну экзамены были такими: на них мы должны были быстро разобрать и собрать винтовку или автомат. Мы это сделали. А потом нас повели на стрельбище и стали учить стрелять уже. У нас была обыкновенная винтовка, трехлинейка, как ее называли. Она была, по-моему, образца 1891 года. Еще в 19-м веке ее создали. И она была у нас и в Отечественную войну, всю войну была. А были потом у нас винтовки СВТ, такие пятнадцати зарядные. Но они не пользовались спросом и их скоро сняли с вооружения. И сняли вот почему. Чуть песок в нее попадал, и она отказывала.

- Когда и как началась ваша служба в армии?

- Ну что же можно сказать? В ноябре 1943 года нас призвали в армию и направили в областной центр, ну в город Тулу то есть. Там мы, как и полагается, месяц отбывали карантин для выявления всяких там разных болезней. А после того, как этот карантин мы прошли, нас расписали по разным частям, началось распределение, короче говоря. В Туле тогда стояли зенитные батареи. Они и после войны там оставались. По большому счету, Тулу и отстояли зенитчики. Они, нам говорили, и танки подбивали с 85-миллиметровых орудий. Нас по этим учебным батареям и распределили. Я попал в специально организованный такой Тульский зенитный полк. Нас туда направили, ну и начали обучать. Мы изучали 37-миллиметровые и 40-миллиметровые зенитные пушки. Пушки эти были хорошие, автоматические, скорострельные, они делали 160-180 выстрелов в минуту. На каждой такой пушке сидел заряжающий, наводчик, два прицельных. Прицельные сидели со специальным прибором: один из них ставил, например, скорость самолета или танка, а другой, к примеру, ставил курс самолета или танка. Потом у орудия были еще заряжающий, подносчик снарядов. В общем, всего на пушке сидело семь человек. Короче говоря, изучили досконально мы эту зенитную пушку. Потом два-три раза съездили на стрельбище, там, значит, начали нас учить стрельбе. Потом стали стрелять по целям. А как по целям стреляли, знаешь? Машина цепляла, макет, такое подобие фанеры деревянной, и по нему, по макету этому самому, мы в метрах 50 от него стреляли. НА это дело нам давалось три снаряда. Из этих трех снарядов два на хрен обязательно попадали по цели. В общем, обучили нас стрельбе, посадили в эшелоны и погнали на фронт.

Машина цепляет наподобие машины фанеру деревянную, и по этой метров 50 от машине по макету стреляли. Давалось 3 снаряда. Из трех попадали обычно два всегда на хрен. Все, обучили, стрелять можем, погнали в эшелонах, поехали на фронт. Ну и так и начал я воевать.

Владимир Пронин (слева) со своим однополчанином во время войны.

- Кстати, а где именно и в составе какой войсковой части началась ваша фронтовая жизнь?

- Доехали мы до такого местечка Сухиничи. Немцы тогда еще были не совсем далеко от Москвы, километрах в 120 от нее. Нас выгрузили там на хрен, выдали орудия. А потом снова началось наступление, нас опять погрузили в эшелоны и повезли дальше. Теперь нас выгрузили уже где-то за Днепром. Это было уже в июне 1944 года. Весной 1943-го там проходила знаменитая Орловско-Курская битва, и потом наши войска дошли до Днепра. Нас посадили за противотанковые пушки и с тех пор начали мы на хрен воевать. Соприкосновения с немцем уже были. Мы были на передовой и шли все время за пехотой. Было так: как только начинается наступление и пехота идет, мы поддерживаем ее огнем, то такой, то другой дзот или дот уничтожаем, стреляем, значит, по ним. Попал я в 82-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Уже в июле 1944 года мы оказались в Польше. Проходили, помню, через такой пограничный польский городок Холм, были в Люблине. Недалеко от Люблина находился немецкий лагерь смерти Майданек, нас туда водили смотреть. Что запомнилось — там были горы обуви, которую перед газовыми камерами с людей снимали, были полузакопанные рвы с выгоревшими телами. Когда наши туда ворвались, там еще дымились эти печи-крематории.

Потом мы подошли к Варшаве, взяли ее предместье — город Прагу. Потом находились на этом берегу реки Вислы. А Висла, знаешь ли, течет в Балтийское море. На правом берегу была Прага. Мы ее и взяли и потом тут стояли аж до января 1945 года. Тогда же по радио сообщали (а мы только-только появились в Праге), что наши войска взяли город и крепость Нарва, это в Эстонии. Группировка немцев пошла дальше. А ведь мы в Прагу прорвались сквозь кольцо. Вот наши войска и отсекали немцам путь, так как боялись, что немцы смогут отсечь нашу группировку. Потом, в январе месяце 1945-го, началось освобождение Варшавы. Через нас все время ночами летали наши «кукурузники», они были бесшумными, подлетали к немцам и сбрасывали бомбы. Так и летели. Днем тоже наша авиация летала, но только больше американские эти самолеты были - «Бостоны», как их называли. Но их немного было. В один день, правда, я насчитал их три штуки. Это они летели на Варшаву, бомбили, значит, Варшаву. А Варшава через реку от нас была, на другой стороне реки. Но наши тогда так и не взяли Варшаву. Почему не взяли — там, где была пристань, берега были крутые, от домов были прорыты ходы сообщения, и все было в амбразурах. И пришвартовывались мы к этим кабельным берегам. В общем, у немцев была оборона. Наши как чесанули и обратно откатились. И вот так и продолжали стоять на месте. А потом начался штурм Варшавы.

- Кстати, как проходил этот штурм, что запомнилось?

- Ну как сказать: что запомнилась? Артподготовка началась, по-моему, 15-го января. Помню, что как грохнули наши орудия, так ни черта стало не видно: мы стреляем, через нас стреляют, дальнобойные стреляют. У нас севернее Варшавы были захвачены небольшие плацдармы. Расстояние такого плацдарма — где-то на 1 километр. Потом мешки такие образовались: на 6, на 9 километров плацдармы. И потом пошли в наступление на хрен. Варшаву взяли 17 января. Там меня и ранило. Ранение у меня было где-то записано.

- Расскажите о том, как именно вас ранило.

Владимир Пронин, Прага, 4 декабря 1944 г.

- Мы так ничего и не поняли тогда. Помню, что грохнул немецкий «скрипач», как называли мы шестизарядный немецкий миномет, наподобие наших «Катюш» он был. Мы его еще ослом называли, он, бывало, как шесть раз проведет — так все. В общем, когда немцы грохнули по нам, мне все сожгло. Меня тогда оттащили и все затушили у меня. И я ничего не вижу ни хрена. Меня обожгло всего. Я лежу и слышу, как врачи около меня говорят:  «Интересно, глаза целы у него? У него же все опухло...» В общем, глаза у меня заплыли на хрен. Потом меня положили в госпиталь. Госпиталь этот располагался в Ребертово, это в 8 километрах от Варшавы. Через неделю врачи мне продрали глаза. После этого я стал видеть, и сказал: слава Богу, вижу! Потом, смотрю, врачи около меня советуются. Один говорит: «Лицо чистить надо!» Другой говорит: «Не надо! Рябой будет.» И мне лицо начали мазать перекисью водорода со сливочным маслом. Отошло хоть бы хны. Но после этого потерял зрение, стал носить очки. После того, как меня вылечили, направили в выздоравливающую команду такую. Из этой выздоравливающей команды обычно направляли на пересыльный пункт, а уже оттуда назначали в часть. Там тебе давали все, что нужно: аттестат, денежное довольствие, продовольствие, в общем, все, чтобы тебя поставили на довольствие. Но я как только попал в команду выздоравливающих, меня и некоторых других отправили за продуктами в Варшаву. И я удрал догонять свою часть. И догнал я ее аж в Восточной Пруссии, в городе Алленштайне. Впереди дальше был Кенигсберг, но его вскоре взяли. Нас тогда обратно повернули. В Варшаву, значит, вернули. Там тогда готовилось какое-то восстание старого правительства. Тут был День Победы. В Варшаве мы простояли июнь месяц, а потом сдали мы пушки, сдали машины, короче говоря, сдали все полякам, так как там уже польские войска организовались, а сами еще в июне месяце поехали на Дальний Восток.

Но там, на Дальнем Востоке, воевать мне не пришлось уже. Меня назначили в школу сержантского состава, мы там на занятия ходили. Пробыл я там несколько месяцев. Но со зрением из-за ранения, которое я получил ну под Варшавой, у меня было хреново, и меня в 1946 году уже демобилизовали. Но я в этих всех событиях не участвовал на Дальнем Востоке. Когда нас в августе перегоняли, все сопки были заняты нашими войсками, подходили эшелон за эшелоном. Даже в тайге войска стояли. Но в августе началось наступление, и японские войска были разбиты.

- Кстати, Владимир Александрович, когда вы воевали, какие орудия у вас были?

- Ну, сначала я воевал на 76-миллиметровых орудиях, на зенитках. А потом, когда попал в 340-й ЗАП СС, то есть, зенитно-артиллерийский полк смешанного состава, воевал на 85-миллиметровых и 40-миллиметровых орудиях — эти орудия были скорострельными.

- Кем вы по должности были?

- Я был рядовым наводчиком.

- По каким целям в основном стреляли?

- А по разным целям стреляли. И по дзотам, и по дотам стреляли. А стреляли знаешь как? Когда мы находились перед Варшавой, через реку сидел наш корректировщик. Мы получали от него данные, и километров за 7 от города били по Варшаве. Вот по этим дзотам, по этим дотам, по этим амбразурам, значит, стреляли. Из зениток тоже били. И бывало, что стреляли по самолетам и даже их сбивали.

- Помните какие-то конкретные случаи, когда удавалось сбивать самолеты?

- Даже однажды наша батарея сбила самолет. Это было еще в конце 1944 года. Тогда свирепствовала фашистская авиация, их аэродромы совсем недалеко от нас были, вот они и летали нас бомбить. Они хотели переправу нашу раздолбать. Ну они ее и раздолбали. Это после наши ее уже восстановили. Потом начался штурм, реку Вислу по льду, значит, форсировали. Налетел самолет. Ну и как мы его сбили? Залпом вся наша батарея сбила. А там целый зенитный полк стоял, а это - двенадцать батарей. И вот, когда самолет пролетал в районе нашей батареи, его сбили. Там тогда стреляли мы по секторам, по азимуту все было распределено у нас. У одной батареи один сектор был, у другой — другой, у третьей — третий, и так далее. И так мы этот «Юнкерс» сбили.

- Среди ваших наград есть медаль «За отвагу». За что вас этой медалью наградили?

- А я ее получил за танк, который мы подбили. Это было около Праги. В общем, это случилось не доходя до Праги. Ну а как это получилось? Очень просто. Их нарвалось три танка на нашу батарею. А в батарее у нас шесть орудий было. И вот ближний танк, который к нам шел, мы и грохнули. Нас всех наградили за это дело. А второй танк прорвался и раздавил одно орудие на хрен. Это были простые небольшие танки ихние. Не «Фердинанд» и не «Тигр», конечно же. Если бы это был кто-то из них, мы бы его хрен пробили.

- А как, Владимир Александрович, сложилась ваша судьба после демобилизации?

- Ну а после демобилизации как у меня получилось? Я вернулся в деревню к себе, ну в Тульскую область, стал работать в колхозе. Потом я хотел уехать. Но меня из колхоза не отпускали ни хрена. А потом отпустили, потому что случай такой представился. Образовалась такая геологоразведочная партия, которая искала уголь в Подмосковье. Появились вербовщики, я и попал в эту партию. Ну а чем занимались? Бурили землю, искали уголь, были такие пласты. Ну а когда нашли уголь, начали шахты открываться. Я на этой добыче угля где-то с год поработал. Работал простым буровым рабочим. Но у нас была такая система взаимозаменяемости, мы по ней и работали. Нас работало, допустим, несколько человек: моторист, буровой рабочий, старший буровой рабочий и начальник смены. Так вот, поскольку у нас была взаимозаменяемость, то если кто опаздывал — за него начинал делать работу другой. Если кто опаздывал, а я вперед него приезжал, то я заводил за него дизель. Иногда и за моториста, и за многих других работал. Ездили работать мы куда-то за деревнями. А жили в городе Алексине в общежитии.

Владимир Александрович Пронин, 70-е гг.

Потом наша группа стала уезжать на Северный Кавказ. Ну а я уезжать не захотел и пошел оформляться на ТЭЦ-15, на теплоэлектростанцию такую. Пошел, значит, оформляться туда на электрослесаря. Пришел с документами, написал заявление на электрослесаря. И надо же такому случиться, что в это время как раз нна ТЭЦ пришли набирать людей на курсы машинистов на Щекинскую ГРЭС. На этих курсах обучали на машинистов турбин. Ну я туда и попал. Окончил я эти курсы и меня послали работать на Щекинскую ГРЭС. Тогда только ее пуск начинался. Так вот, перед пуском нас всех распределили по рабочим местам: кого-то на насосную отправили, кого-то - на турбинную, кого-то - куда-то дежурить, значит. Но тогда сначала никого не пускали еще дежурить. Ведь пуска еще не было! А потом пуск состоялся, и мы начали работать. И так я на этой станции 11 лет отработал машинистом турбины.

Ну что сказать о работе? Все аппараты были немецкие. Их наши содрали с немецкой электростанции на Эльбе. Там, на Эльбе, у них были машины АГ и ББЦ, 35-мегаваттные. Даже колонны, на которых станция строилась, были содраны. Это все делалось сразу после войны по договоренности с союзниками: чтобы забрать все это за счет ущерба, который немцы во время войны нам причинили. Работать, конечно, на станции было трудно. Ведь Щекинскую ГРЭС строили заключенные. Когда мы работали на станции, еще продолжалось ее строительство. Так и бывало, значит, такое. Придешь на турбину. А никаких удобств там-то нет! Тогда возьмешь и повесишь фуфайку на ограждение. Потом смотришь — она, твоя фуфайка-то, и «поплыла». - это, значит, заключенные, которые работают на крыше, крючком на хрен ее уволокли. Один раз эти «зеки» всю смену ограбили. Раздевалка была железная, все было решетчатое. Мы одежду оставили, а сами пошли работать. Смена заканчивается, приходим в свою раздевалку, а там нет нашей одежды. Но были и другие сложности в работе. Такие, как, например, сброс нагрузки или повреждения в сети энерголинии. А тогда получалось что? Турбина отключалась, генератор от сети отключался, машина шла вразнос. Хорошо, что там автоматика была, она от разноса отключала все. Ну всякие ситуации бывали. Однажды, помню, загорелся у нас двигатель насоса. Хватились, смотрим: насос заклинен. А у нас обычно электромотор с насосом были соединены. Стали разбираться, и тут выяснилось, что кто-то напильник в подшипники воткнул. Это, конечно, орудовали заключенные. В общем, тяжело было с этими «зеками». Их в пять часов выстраивали и выводили на территорию станции краснопогонники с собаками. Совсем недалеко от нас ихний лагерь находился. Вот с ними так и работали. Потом, когда их увели, когда строительство станции закончилось, работать стало намного легче.

Владимир Александрович Пронин, примерно 2007-2008 гг

Ну а потом, где-то в 1960 году, я оказался здесь, в Эстонии, в городе Нарве. А получилось это так. К нам на станцию прислали студентов-практикантов из института. Делось это так: их направляли на станцию и приставляли к рабочим. Вот мне и прислали одного такого студента — Виктора Рудова. Он у меня и обучался. В общем, потом он отдублировался, потом его начальником смены поставили. После же того, как он закончил свой институт, его направили в Эстонию на Прибалтийскую ГРЭС. Он приехал сюда, оформился здесь и после этого дал мне вызов. И дал вызов еще такому Шустрову. Шустров проработал на станции, сейчас он уже умер, а его сын Володя работает сейчас дежурным инженером на станции. В общем, дал этот Рудов нам вызов вместе с Шустровым, и мы приехали. А переезжали знаешь как? Все было бесплатно на хрен. Дорога оплачивалась, отправка контейнеров тоже оплачивалась, поэтому мы многие свои вещи и переправили в этих контейнерах. А отправка каждого контейнера стоила 16 рублей! Но нам Прибалтийская ГРЭС все оплатила. Так вот, на этой Прибалтийской станции я стал работать тоже машинистом. Потом разные другие должности занимал: меня бросали на разные места, где только были слабые участки. Был я и начальником смены блока. А потом, когда вышло постановление на сокращение управленческого аппарата, мне предложили перейти в старшие машинисты. Я перешел, оклад стал выше: там я получал 130 рублей, а тут — и все 300. И так старшим машинистом я и закончил на станции работать. Одно время, когда питательные насосы хреново работали, меня переводили на должность мастера по эксплуатации. Вот мы на этих насосах и регулировали тормоза. Но я все с котлами и турбинами был связан. Некоторые в другие места пошли работать. У меня был друг Володя Коженякин, так тот перешел работать в ПТО, в производственно-технический отдел. А Володя Иванцов, начальник цеха у нас, который потом умер молодым, тоже перешел куда-то работать. Ну а моя работа все время одна и та же была: обслуживал котлы и турбины, мы на «двухсотках» работали. В общем, до последней турбины, до самого конца я на станции все прошел. Проблем было до хрена. И сбросы нагрузки бывали, и аварии разные тоже бывали. Но в основном, конечно, были сбросы нагрузки. Котлы текли, трубы на них взрывались. Все это было из-за того, что давление было высокое. Хорошо, что это случалось рано утром, когда на месте еще никого не было. После ГРЭС я работал немного на прачечной кочегаром.

- Какими-то трудовыми наградами вы были отмечены?

- У меня два ордена Трудового Красного Знамени. Все это за работали мне дали. Один раз, помню, зима была жестокая. В каком году это было — я уже забыл. Мы даже закрывали трубы факелами. Задерживались после работы, чтобы не стала турбина, чтобы не заморозились трубы. Под генератором жгли мангал — специальную бочку с углем. А под генератором ближе 10 метров нельзя было даже с сигаретой подходить. А мы бочки жгли с углем. Один раз, было дело, хлопнуло на одной турбине. Но там другой был машинист. На других станциях и крыши сваливались. Но у меня все нормально. Вот за это мне дали. А потом, в октябре 1980 года, мне еще Государственную премию дали. Представление было групповым, от Эстонии было представлено на премию 10 человек. Ну я и общественной работой много занимался, был  председателем товарищеского суда, председателем цехкома, членом бюро горкома партии, а потом стал и кандидатом в члены ЦК Эстонии, сидел вместе с председателем Президиума Верховного Совета Эстонии Арнольдом Рюйтелем. Ну и рационализаторских предложенйи было у меня до хрена.

- Кстати, а за что вам дали Госпремию? Все-таки награда высокая.

- А там дело, значит, так получилось. У нас, у работников котлотурбинного цеха, было такое правило: при растопке котла разница правой и левой его стороны не должна превышать 50 градусов. Иначе будет либо перекос по котлу, либо труба «пойдет» в сторону. Ну и вот, у нас что-то такое нарушилось на хрен, и котел, значит, потек. В таких случаях у нас обычно два-три дня котлы расхолаживали специальными такими обдувающими аппаратами, а потом начали ремонтировать. В общем, потек у меня котел. Ну и что я решил сделать? Решил отступить от этих правил, ускорить, так сказать, процесс. Подумал: «Котел еще горячий, дай-ка обдую топку холодной водой. Интересно, лопнет в таком случае труба или не лопнет?» Ну и сказал начальнику цеха Терентьеву (теперь он умер уже). Он дал «добро». Ну и когда я окатил воду из шлангов этих, оттуда полетела зала. Я еще подумал тогда: «Не полопались ли трубы, от разницы температур-то? Не образовались ли микротрещины?» Топка ведь была горячая: может быть, 150 градусов, а может быть, и все 300. А вода-то была холодная! Но потом вызвали специалистов. Они так посмотрели трубы и сказали: все в порядке. Ну и после этого трубы окатили водой, обдувающие аппараты сняли, и после этого сделали четыре водяных аппарата на автоматике, сделали люк для шланга. За это мне и дали премию.