Я родился 30 октября 1923 года на станции Азов возле Джанкое. Долго мы там не жили, я там только родился и мои родители переехали в Джанкой. Так что, до войны, я всю жизнь прожил в Джанкое.
Отец мой был портным высокого класса, общественником, членом партии.
Когда началась война, нас, через райком комсомола, направляли дежурить на дома, на случай бомбежки, мы должны были сбрасывать зажигательные бомбы. Правда, я ни разу не попадал под бомбежку, но мои друзья попадали.
Отец вступил в отряд ополчения и был направлен на Перекоп. Потом, когда немцы стали наступать, командир ополченского отряда, бывший руководитель джанкойского торга, позвал его и сказал: «Тебе нужно отправить семью в эвакуацию», – и отправил его домой. Отец приехал домой, быстро собрал семью, меня, мать и брата-инвалида, у него после полиемилита парализовало левую сторону тела, свою двоюродную сестру, жену маминого брата, посадил нас в эшелон и отправил. Нас привезли к Керченскому проливу, там нас посадили на паром и переправили на другой берег. Потом нас посадили в эшелон и отправили в Краснодар. Там я прожил месяц и тут мне пришла повестка.
В военкомате было уже 500-600 человек призывников. Нас отправили на сборный пункт, на станции Чеборкуй Челябинской области. Там меня определили в 3-й дивизион Смоленского артучилища, которое в это время было эвакуировано из Смоленска в город Ирбит Свердловской области.
В училище мы, сперва, прошли курс молодого бойца – общая тактика, действие солдата в бою, обороне, наступлении, после чего мы стали обучать орудия.
К этому времени наша промышленность выпустила новую противотанковую пушку. Она была легка в обслуживании и в училище нас обучали вести из нее огонь как прямой наводкой, так и с закрытых позиций, но больше прямой наводкой. Мы прекрасно понимали, что нас готовят к борьбе с немецкими танками. У этой пушки были и осколочные снаряды, для поражения пехоты, а также подкалиберные, для пробивания брони, бронепрожигающие.
В августе 1942 года мы окончили ускоренный курс училища, нам присвоили звания младшего лейтенанта и направили в Гороховецкие лагеря, под Горький.
Когда мы приехали в лагеря, там формировался истребительно-противотанковый артиллерийский полк РВГК. Нас построили и распределили по батареям. Стал поступать личный состав, люди были разной национальности, но, в основном, среднеазиатской – казахи, узбеки, таджики, даже уйгуры были. Все были намного старше меня, мне что, мне тогда 19 лет было. Я должен был их учить, а как учить, когда они меня не понимают? Я выбрал себе помощника, Лаврентия Павловича Борбанакова, он был русским, но родился и всю жизнь прожил в Казахстане, в Джанбуле. Он мне сильно помог. Когда я что-нибудь объяснял, Борбанаков переводил, разъяснял солдатам. Поступивших солдат мы разбили по расчетам – более молодые стали наводчиками, более крепкие заряжающими.
Я был командиром взвода, командиром батареи у меня был капитан Бельданов, татарин по национальности. Но он почти ничего не знал, просто был организатором. Командиром полка был подполковник Барышников, боевой, требовательный командир. Он всегда требовал попасть в танк первым снарядом: «Если вы этого не сделаете – погибните». Он был прав.
Надо сказать, во взводе у меня были разные люди. Был один Юнин, он 7 лет отсидел. Был еще один узбек, который в Ташкенте был самым настоящим уркой. Так он постоянно издевался над своими и мне приходилось его воспитывать. Взыскание, гауптвахта.
Обучение мы закончили в конце октября. Числа 20 нас срочно вызвали и сказали, что мы едем на фронт. Посадили нас в эшелон, и мы поехали в направление Сталинграда. Приехали в район Ленинска, там размещалось командование по подготовки контрнаступления. Первоначально нас сосредоточили за Ленинском, а потом числа 15 ноября, нас ночью перевезли на западный берег. На правый берег. Разместились мы южнее Сталинграда, стали рыть окопы для орудий, укрытия личного состава, техники. К тому времени довольно значительно похолодало, но мы были тепло хорошо – теплые брюки, фуфайки, офицерам выдали полушубки, часовым, для несения караула, выдавали тулупы.
19 ноября началась артиллерийская подготовка. В назначенное время, еще было темно, огонь открыли «катюши». Очень красиво было, мы такого еще никогда не видели. Они сделали несколько залпов, а потом нам дали команду – огонь. Незадолго до начала контрнаступления мы получили список целей, с номерами, и против каждой цели было расписано дальность, повороты, завороты, сколько снарядов. В результате мы только получали команду: «Цель 111-я, навести, готовность доложить». Командир орудия ходит, проверяет и вот, получив приказ на открытие огня, мы 4 часа вели его по запланированным целям.
Потом немцы начали отступать, а мы пошли в наступление. Наш 149-й ИПТАП РВГК входил в состав 4-го гвардейского кавалерийского корпуса. И вот, недалеко от станции Абгонерово меня вызывает командир батареи и говорит: «Бери свой взвод, – показывает мне по карте маршрут, – Там догонишь учебный дивизион и поступишь в распоряжение его командира». Учебный дивизион – это, по сути дела, эскадрон. Всего две короткоствольные пушки. Я их догнал перед станицей Плодовитая, небольшая станица была. Меня к себе вызывает меня капитан Саперников и говорит: «Младший лейтенант, видишь ветряная мельница. Ты поезжай с пушками, там за домами танки прячутся, они по дороге огонь ведут, не дают пройти». Я говорю: «Есть», – развернулся и на «виллисах», у нас в качестве тягачей «виллисы были», быстро туда доехали, развернулись, увидели танки и стали вести огонь. Бой был минут 40. Там 6-8 танков было, мы три подбили, нам тоже немножко досталась, одна пушка осталась без крыла, без половины щита. А узбек, который над своими издевался, он еще в лагере говорил, что на фронте со мной покончит. Это мой помощник услышал и вот во время этого боя и говорит узбеку: «Ты чего прячешься, ты же хотел расправиться с командиром?!» Короче говоря, он попал под осколок, его ранило в руку и больше мы его не видели.
Минут 40 был бой, а потом танки стали отходить, видимо, это румынские танки были. Румыны не такие смелые, как немцы были.
Командир дивизиона увидел, что остальные танки уходят, приказал срочно нему вернуться. Мы подъехали, он и говорит: «Есть телефонограмма с приказом мне вернуться в полк». Мы быстро вернулись в полк. Только приехали, уже колонна стоит. Оказывается, к окруженной группировке Паулюса, устремилась танковая группа Манштейна. Наш корпус был направлен на перерез группе Манштейна, но у Манштейна танки были так что – что такое лошади против танков… Вступили в бой, потеряли несколько пушек, в 4-й батареи только две пушки осталось, да и те утопили, когда отступали, потом, правда, достали. Корпус отошел километров на 7–8, но в это в время пришел механизированный корпус, дал по мозгам группировке Манштейна. Потом мехкорпус пошел в наступление на Ростов, а наш корпус оставили на Дону. Наш полк был размещен в станице Нагавской, где мы и простояли до конца разгрома Паулюса. Там мы формировались, получали новые орудия, пополняли личный состав. У нас сменился командир полка, замполит, начальник штаба.
В конце апреля вновь сформированный корпус был переброшен в Воронежскую область, в Павловск.
Там наш полк разместили в небольшом лесу, а позже его слили с полков 8-го корпуса и сформировали 145-й гвардейский истребительно-противотанковый полк уже в составе 7-го Гвардейского кавалерийского корпуса.
В районе Павловска мы стояли до июля, когда началось наступление под Курском. Нас подняли и мы маршем, в основном в ночное время, двинулись в направление Курса. В это время командиром корпуса был назначен генерал Константинов. Такой маленький, усы, как у Буденного. Его боялись, как огня. Не мы, лейтенанту он ничего не сделает, покричит и все, а вот старшие командиры его боялись. Но он знал кого ругать, а кого нет. Его боялись и уважали. Не доходя до Курска, наш корпус направили на Чернигов. Немного не дойдя до Чернигова, в районе Куликовки, мы столкнулись с немцами.
Нашу батарею сходу развернули, мы открыли огонь. Бой шел минут 30, потом видим – немцы начали отступать, мы опять свернулись в колонну и пошли вдогонку. Без боя мы вошли в Чернигов, немцы его уже не обороняли, у них уже не было того наступательного духа.
От Чернигова мы повернули на северо-запад, в направление Гомеля. Подошли к Днепру. Там саперы уже делали понтонную переправу, а мы, пока, рассредоточились в лесу, готовясь к переправе. Когда саперы построили мост, то сначала по нему пошли танки, потом кавалеристы, а артиллеристы шли в последнюю очередь. Когда переправились, то кавалерийская дивизия, наш полк, артиллерийский полк, полк «катюш» начали наступление левее Речица, это правый берег Днепра. Километров 40-50 прошли и в районе Короватчичей полк остановился. Разведка доложила, что слева от дороги, в метрах 400-500, окружены два батальона немцев, которые готовятся контратаковать. Чтобы защитить колонну. Нашу батарею выдвинули на это направление. Мы окопались, заняли круговую оборону. Утром немцы открыли огонь. Один, второй минометный выстрел, потом начал стрелять их шестизарядный миномет. А впереди нас, у узкоколейки, окопалась наша пехота из числа освобожденных пленных. Они залегли, окопались, а когда немцы стали контратаковать, стали потихоньку-потихоньку уходить, оголяя наши пушки. В этот момент я понял, что надо что-то делать, взял двух автоматчиков и навстречу им. Я к ним добежал и заставил вернуться. Бой длился часа полтора. Мы стреляли, они стреляли. Потом еще артиллеристы подошли, из другого полка, но тоже с ЗИС-3. Они открыли огонь во фланг немцам, и те стали быстро возвращаться в лес. Вдруг команда: «Отбой!» Отбой так отбой, прекратили огонь, оттянули пушки, а потом пошли дальше. Прошли еще километров 40, станции Махово, Василевичи, Мокшино, а за Мокшино, перед Калитками приказ: «Занять оборону». Там мы в обороне недели 3 простояли, а может быть, и больше.
Я там получил письмо, что все мои родственники погибли. Когда мы стояли в Павловске, я писал в Краснодарский краевой совет, чтобы они сообщили, где находятся мои родители, которые проживали там-то и, наверное, эвакуировались, а я не в курсе. И вот я получил письмо, в котором говорилось, что мои родители погибли в немецкой душегубке. Перечислили имена, отчества, фамилии. Я уже потом узнал, что не в душегубке, а их расстреляли…
Я очень расстроился. Сами понимаете – я пацан, никого у меня больше нет, а тут погибли. Сидел в землянке, горевал. Тут звонит мне мой товарищ, Серго, со 2-го взвода: «Миша, что у тебя случилось?» Я ему говорю: «Получил письмо, родители погибли». Говорит: «Приходи, помянем твоих родителей». Я взял ординарца, Ваню Петрова, чудесный парень из Тульской области и мы пошли с ним к Серго. Пришли, Серго говорит: «Давай, выпей, что теперь делать. Ты уже взрослый человек». Налил 400 грамм какой-то дряни, а я вообще-то не пил, мог 50-100 грамм выпить. А тут такую дрянь… Говорит: «Выпей все, сразу забудешься, поспишь». Я выпил, а потом всю жизнь мучился с желудком. Потом меня отвели в мою землянку, сам я идти уже не мог.
Это было 25 декабря, а 28, перед Новым годом, командир полка встретился с командирами взводов, чтобы вручить ордена. Выпили за Новый год, а потом командир полка встал и стал награждать офицеров. Назвал мою фамилию. Я подошел, доложил как положено. Он говорит: «Знаю, что у тебя неприятности. Мне все доложил командир батареи. Не отчаивайся. Что теперь сделаешь. Ты хорошо руководил взводом, правительство награждает тебя орденом Отечественной войны за бой под Куликовкой и орден Боевого Красного знамени за Короватичи, – оказывается он лично наблюдал за боем и Короватичей. А потом говорит: – Учитесь у Ривкина». К тому моменту я уже был старшим лейтенантом и это была моя третья награда. Медаль За Отвагу я получил за Сталинград, и вот за Куликовку и Короватичи. Моего помощника тоже наградили медалями За боевые заслуги и За отвагу. После этого мы вернулись обратно на передовую.
Через несколько дней мы перешли в наступление, с целью освободить Калинковичи. Сначала артподготовка, часа полтора-два. Били по заранее намеченным целям, перед артподготовкой распределяли какая батарея куда стреляет. А потом пошли в наступление. Ночью прошли через Калинковичи и двинулись на Мозарь. А там болото было и я прям в машине, провалился в это болото. Впереди идущие машины вернулись и лебедками вытянули. Хорошо, что студебекеры высокие были. В кабине все мокрое было, а солдаты в кузове вообще ничего не почувствовали. Короче, вытащили, и опять в колонну и на Мозарь. К вечеру подошли к Мозарю, немцы этого не ожидали, и в результате драпали, кто в чем. При штурме Мозаря погиб заместитель начальника штаба полка. После Мозаря мы направились к Ковалю, на стык с 1-м Украинским фронтом. Там нас оставили, и, практически перед самой Польшей, мы заняли оборону. Туда приехал командир корпуса, генерал Константинов, чтобы вручить полку Гвардейское знамя. А то полк то гвардейским был, а вот Гвардейского знамени у нас не было. Вручил знамя, кто пил, хорошо выпили, а потом подходили и благодарили Константинова.
У Ковеля мы простояли где-то до августа, а потом пошли вперед. Перешли границу с Польшей, построились колонной и пошли вперед. Немцы уже хорошо бежали. Нас даже их самолеты не беспокоили, редко какой пролетит, так по нему сразу огонь открывали из пушек. пулеметов. Дошли до Люблина, а там рядом Майданек. Колонна остановилась, мы подошли к воротам, они были раскрыты. Немцев не было, только заключенные – несчастные, измученные. Мы им дали, что было, покушать, а потом пошли дальше, к Варшаве. Не доезжая до Варшавы километров 80 или больше, там есть такая крепость Демблин. Перед этой крепостью, в лесу, остановился наш полк. В это время кавалеристы заняли плацдарм на западном берегу реки Висла, а левее от нас, километров в 60-70, был Сандомирский плацдарм. Под Демблином мы простояли довольно долго.
Иногда переправлялись на плацдарм, чтобы оборудовать там позиции, сделать капониры для наших студебекеров, завести боеприпасы. Готовили технику. Начальник вооружения полка, Ершов, проверял каждую пушку, хотя это дело было командира взвода. Наш полк был полностью обеспецен боеприпасами и всем необходимым. В это время командубщим 1-го Белорусского был назначен Жуков. Как-то он приехал в наш полк и приказал все знаки на машинах закрасить. У нас был знак квадрат, посередине подкова и артиллерийский знак, а нужно было сделать – ромб, то есть танковый и посередине артиллерийский знак. Это должно было ввести в заблуждение немецкую разведку.
Потом, спустя некоторое время, мы начали движение в сторону Варшавы. Проехали километров 70, заехали в лес и получили приказ: «Разжечь костры». Мы разожгли костры, а потом быстро вернулись на старое место. Это тоже было сделано для введения немцев в заблуждение, они потом всю ночь бомбили место, где были костры. А мы в это время были уже на старом месте.
14 января 1945 года началось наше наступление. Мы с Пулавского плацдарма пошли, а за день до этого, с Сандомирского плацдарма, начал наступление 1-й Украинский. И погнали немцев по Польше. Познань, Лодзь и так далее. Дошли до Котова, я тогда уже командир батареи, старшим лейтенантом. Я сначала был временно командиром батареи, моего товарища смертельно ранило, а потом командир полка меня вызвал и говорит: «Принимай батарею. Поезжай в госпиталь, попрощайся с ним и принимай его батарею». Это было перед самым Одером. Там мы постояли немножко, собрались с силами и опять вперед. По понтонным мостам форсировали Одер, дошли до Зеловских высот, это уже перед Берлином. Там наш полк, 15-я кавалерийская дивизия, , полк реактивной артиллерии и зенитный полк были направлены сторону Балтийского моря. Дело в том, что немцы после поражения под Калининградом, часть войск отсюда укатили защищать Берлин и наша задача была – не допустить. Что мы и сделали. Сделали марш-бросок, заняли оборону, и как только немцы появились, открыли огонь. И они уже туда не сунулись. Там каналы были, легко было обороняться. Там немцы нас сильно бомбили. У нас погиб начальник связи полка, по глупости. Во время налета погибли ребята из зенитного расчета, и он решил сам стрелять. Пошел к установке, начал что-то мудрить, а в это время опять налет и его там накрыло. Пчелинцев был такой.
Сделали мы свое дело и вернулись под Берлин. Нашему полку и 15-й дивизии, с которой мы шли, приказали обойти Берлин с севера, через город Науэн и не допустить подхода немецких частей, которые отступали под действием американских войск. Мы вышли, заняли оборону, установили орудия.
А на нас, кроме отступающих частей, еще немецкая танковая школа пошла. Начался бой. Бой длился долго, часа 3, наверное, но мы не допустили прорыва и немцы отошли. Мы еще немного постояли, а в это время пришел приказ командира полка, все трофеи спиртного сдать на склад части. Откуда у нас были трофеи? Только через старшину, который едет сзади с кухней. Я его вызвал. Говорю: «Есть у тебя что-нибудь?» «Есть пара ящичков». Я говорю: «Все что есть, до бутылки, сдать. И принести мне оттуда расписку». На фронте тогда затишье было, даже немецкая авиация не летала и мы спокойно отдыхали в лесу. Я назначил охрану. Дежурного офицера по батарее, и одного дежурного в каждом расчете. Вдруг я слышу стрельбу. Что случилось? Оказывается, солдат-водитель, который возил кухню, спрятал пару бутылок водки, напился и стал приставать к часовому. А часовой был механик, интеллигентный парень, толковый по автомобилям. И часовой этого водителя застрелил. Ко мне прибегает дежурный, говорит, часовой убил шофера. ЧП! Я доложил командира полка по радио. «Немедленно ко мне!» Я прибыл, доложился. «Приказ получил?» «Так точно. Вот расписка, что все сдал». «Как же так получилось?» «Шофер стащил бутылку. Выпил и стал приставать к механику, ругать его. Тот не выдержал и выстрелил».
В это время налет на штаб полка, мы с командиром под кровать в мгновение, раз, и сидим. Немец бросил бомбочки и улетел.
Вылезли из-под кровати, комполка мне и говорит: «Тебе пять суток домашнего ареста. Тот, который стрелял, накажешь своей властью. Солдата похоронить и нам об этом сообщить».
А через пару дней был подписан пакт о капитуляции.
После окончания войны, мы недели две-три простояли под Берлином, а потом нашему корпусу приказали своим ходом двигаться в сторону Бреста. И мы пошли. Через Германию, Польшу, и прибыли в Брест. В Бресте мы простояли до июля. Там я получил звание капитан, получил орден за последний бой. Там меня увидел командир полка и: «Почему в отпуск не просишься?» «Куда ехать?» «Что у тебя никого не осталось?» «Одна тетка. Приехала из эвакуации». «Поезжай к тетке».
Я поехал в отпуск. Поехал через Киев, Харьков. В Харькове дядька жил, материн брат-близнец. Два дня побыл в Харькове, а потом поехал в Джанкой. Там встретил свою будущую жену.
Когда я был в отпуске, мне пришли телеграмма от командира полка: «По окончанию отпуска прибыть в Закавказский военный округ». Отпуск закончился, я поехал в Тбилиси, в штаб артиллерии округа. Там мне сказали: «Езжайте в Нахичевань через Баку». В Баку мне оформили документы. 7 ноября доехал до Нахичевани. А там Парад в честь Октябрьской революции был и я стою с чемоданом. Ребята идут строем, кричат: «Мишка, Мишка! Иди к нам!» Ну куда мне идти с этим чемоданом? Приехал в общежитие, а через 2-3 дня полк расформировывают, и меня назначили командиром реактивной батареи реактивного дивизиона.
Мы перешли туда. Из нашего корпуса сделали дивизию, в начале 31-я дивизия, а потом стала 26-й мотострелковой. Так я расстался с пушками и стал служить в реактивной артиллерии. В мае меня перевели в Кировабад. Я попросился в отпуск, поехал жениться. Я, может быть, и не остался бы в армии, но некуда было деваться. Ни специальности, ни образования. В Кировабаде поступил в 10-й класс, окончил его. И сразу подал рапорт в Академию. Я получил документ, что предварительно зачислен кандидатом для поступления в Академию, а потом меня послали за границу.
- В училище в 1941 году как было с питанием?
- Нас там хорошо гоняли. Мы изучали материальную часть, жили в казармах. А в то время был мертвый час, обязательно надо лечь отдыхать. Как-то мне что-то рассказали и я засмеялся. «Курсант Ривкин, там стоит швабра, пока мы спим, наведите порядок». Я сразу понял, что нельзя смеяться.
А кормили ничего, даже масло иногда давали. Был курсантский паек. Кормили неплохо. Мне хватало, в о же время, был у нас там Осеев, большой, здоровый парень из Ростова. Он страшно любил покушать. Как только поел, берет миску и идет к окошку за добавкой. А в другом взвода, командир взвода был фронтовик. Все время смеялся: «Курсант Осеев, ко мне». Тот подходит. «Вот бачок, кушай, когда скажешь, хватит, я заберу бачок».
- Какая была матчасть в училище?
- Гаубицы. Пушек не было, только одна учебная. Полевая пушка 76-мм. Мы изучали 152-мм гаубицу, практиковали стрелять из нее прямой наводкой. Там были движущиеся макеты, мишени. Кто попадал, кто нет. Стремились попадать.
- Как вам Гроховецкие лагеря?
- Мы там день и ночь занимались. Должны были учиться стрелять и ночью и днем. Если мы ночью занимались, то днем начинали попозже. И наоборот. Учились стрелять и с закрытых и с открытых позиций, и с большим смещением и с малым смещением. И полная подготовка, и сокращенная подготовка, и глазомерная подготовка, все отрабатывали, как положено. Даже сдавали экзамены.
- Под Сталинградом, когда вы танки встретили, какая была дистанция стрельбы?
- Полторы тысячи метров. Даже ближе.
- Как использовались истребительно-противотанковые полки?
- В 1943 году, когда эти полки вошли в корпуса, командиры корпусов держали их в резерве. Где танки противника – туда отправляли. Или весь полк, или по батарейно, по 2 батареи.
- По фронту сколько батарея занимала?
- 300-400 метров. В зависимости от местности.
- А как вообще батарея располагалась на фронте?
- После Курской битвы у нас изменилась тактика, способы занятия огневых позиций. Если раньше мы выставляли в линию наши пушки, то после Курска стали ставит ромбообразно. Передняя пушка закапывалась и маскировалась так, что ее не было видно, две боковые тоже, а задняя пушка – та была более открытая и стреляла. Она заманивала, чтобы немцы поставляли борты. Это действительно помогало.
- Вы на фронте знак истребителей танков носили?
- Да.
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | Н. Аничкин |
