- Я родился в селе Сидоровка тогда Комаровского, а сейчас Борзнянского района Черниговской области, в 1925 году. Отец держал хозяйство, и когда организовали колхоз, идти туда не захотел. Где-то в 1930 году его арестовали, таскали по тюрьмам. Отсидел он, вернулся домой в 1935 году, работал - гнули из дерева обода для колес. Прожил мой отец после тюрьмы недолго - в том же 1935-м простудился на работе и умер. Остались мы с матерью и сестрой, а брат умер маленьким от голода в 1933-м. Как отца забрали, мать пошла в колхоз, а наше хозяйство все разграбили, не было ничего. Жили мы очень бедно. В то время не считали нас ни за людей, ни за детей. Как собак, хуже! Я и сейчас большую злобу держу на советскую власть. В 33-м году от голода чуть не умер, а война началась - иди «Родину защищай», а какая «Родина», если мать меня от голода еле спасла! Да и после войны мало добра было.
Сталин как был, то говорил: «Хохлов всех изведу!». Еще этот Берия ему помогал, Сталин еще и его слушал, паразита. Разграбили же все в 33-м - уже нет ничего, а идут, роют в земле - может где-то еще зерно спрятано. Сталин давал приказ, а наши комсомольцы старались. «Кто был ничем тот стал всем»! И что они делали? Идет вокруг хаты со штырем - может что-то где-то еще закопано. Свои же, собаки!
- А учились как?
- Да как? Три года пас колхозный скот. В Сидоровке была школа, но я учился только зимой, а потом выгоняли скот пасти. Три года пас скот и учился. До войны окончил я три класса.
- Как Вы узнали о начале войны? Что было при немцах?
- В 1941 году, 22 июня мы вечером гнали скот домой, и увидели, что в селе много людей на улице. Здесь нам и сказали, что война началась. Я тогда еще и обрадовался, что уже скот не буду пасти. Так мне это за три года надоело - с весны и до осени... Ну после того пасти уже не пришлось. Когда немцы пришли, сначала все спокойно было, а потом начали молодежь отсылать в Германию. И меня хотели туда отправить, но староста села сказал: «Хочешь в Германию, а хочешь - иди на биржу труда в Нежин». Так я решил в Нежине быть, не ехать черт знает куда. А там мы рельсы таскали, грузили вагоны - такая работа была. Два года там побыл, потом немцы стали выгонять людей из нашего общежития, забирать и отправлять в Германию, тогда уже никто никого не спрашивал. Когда я услышал об этом, то сразу убежал с работы и пешком, прячась, лесами пришел обратно в село. В селе скрывался пока не пришли наши. В сентябре 1943-го, как только зашли наши, меня призвали в армию.
- Немцы, полицаи были в селе?
- Были, были. У нас староста был в Степановке - в соседнем селе, а в Комаровке - тогдашнем райцентре, была комендатура, там и начальник полиции сидел. Староста в Степановке был хорошим человеком, лечил людей - был врач. У него охраны никакой не было, и никто его не трогал. А вот Шульц, начальник районной полиции в Комаровке - был жестокий. Не дай Бог, как увидит что в рабочее время кто-то стоит и не работает, так и нагайкой! Степановский староста нам рассказывал, что у них такой порядок: если идешь на работу, то с утра и до вечера работай, без перекуров. На обед перерыв, а потом дальше работаешь. В Степановке, Сидоровке полицаями наши были, сельские, которые у немцев служили. А немцев почти не было.
- Бои в 1943 году здесь были?
- Были. У нас в Сидоровке не было, потому что село далеко от основных дорог, в лесах. А рядом - здесь, в Берестовце, где немцы отступали по старому московскому тракту, были сильные бои.
- Когда пришли советские войска?
- После Пречистой, в начале сентября (12 сентября 1943 года). Нас, призывников, тогда сразу забрали и перебросили в запасной полк под Чернигов, месяц погоняли - ползали по-пластунски, таскали пушку, стреляли, а после этого меня направили на фронт в Белоруссию - под село Добрин, забыл какой район (село Добрынь Ельского района Гомельской области). Привезли сначала в Чернобыль, а оттуда мы пешком шли на пополнение армии, немного прошли, километров 25. И дальше я воевал в Белоруссии.
- 1925 год рождения весь призывался на фронт?
- Весь. А 1926 года многие попали на Японию, на Дальний Восток, да и 1927 год тоже. Больше всего потерь было у 1919-22 годов рождения - они служили до войны в кадровой армии, и у 1923-24 годов.
- Ваши одноклассники воевали?
- Воевали почти все, хотя мы с ними на фронте не встречались. Человек 30 из моего класса призвали - тогда в классах по много народу училось. Большинство не вернулось. Брат моей жены вместе со мной учился, был призван тогда же, когда и я, а через месяц погиб под Чернобылем. Он был парень шустрый - до того был в партизанах, стал сержантом, по-моему.
- Как Вы попали в артиллерию? Какая была подготовка в запасном полку?
- Когда нас призвали, то большинство забрали в пехоту. А в артиллерию взяли всего человек десять, молодых. Говорят мне: «Будешь служить в артиллерии?» «Буду» - говорю им - «А какая разница?». В запасном полку в день один раз есть давали... Ходили голодные. Вот вытащишь пушку в поле, становишься с той стороны, где не дует, а потом обратно надо тянуть - против ветра. И так до тех пор, пока уже скажут «отбой». Техническую часть нам рассказывали, учили стрелять. На стрельбах холодно, а мы все в своей одежде - в полотняном. Это уже осенью было, холодно - а я слабо был одет, полотняная рубаха была и пиджачок старенький. Где-то месяц были мы в запасном полку. Перед отправкой на передовую повели нас «в баню». Баня была такая - бочка стоит прямо на улице, нагрели воды, разделись, водой облились и на этом все. Одно только слово что «баня». Дали нам верхнее обмундирование, рубашек не дали - штаны, фуфайку серую и пилотку. Сказали что в части, где будешь служить, выдадут оружие. А потом пришел лейтенант и нас забрали на передовую. Служил я в 61-й армии, 415-я Мозырская стрелковая дивизия, 686-й артполк. Сначала был подносчиком снарядов, а где-то через полгода стал наводчиком.
- Гвардейская дивизия была или обычная?
- Простая.
- Сколько человек было в расчете пушки?
- Было когда по 5, когда по 6, а когда по двое, а то и по одному. Как убьют, то меньше.
- Какие люди сначала с вами служили?
- Служили русские.
- Подружились с ними?
- Да, а чего там? Они приняли меня.
- Они были старше вас или молодые?
- Я там знаю? Хотя те русские в то время старше меня были.
- Украинцев было много?
- В нашей батарее сначала один я был украинец. Нас, черниговских, всех разбросали по частям. А орудийных отделений в батарее четыре. Четыре пушки - называется батарея. И направляли где-то по одному на батарею.
- Какое вооружение у вас было?
- Сразу была трехлинейка.
- Укороченный вариант?
- Большая. А потом уже перешли на автоматы, на карабины. Гранаты были.
- Немецким оружием пользовались?
- Я не пользовался. После боев подбирал, а стрелять не стрелял. Вот еще в конце войны, уже в Германии, фауст появился. Наши не знали, как из него стрелять - возьмет, прижмет к себе и стреляет. А отдача же - и человека разрывает. А потом узнали, что надо его или под руку, или на плечо.
- Когда вы попали на фронт?
- В ноябре 1943 года. Наши тогда стояли под Добрином, в Беларуси, район забыл. Гомельская область.
- Какой был ваш первый бой?
- Я попал в оборону - наши стояли в обороне, когда нас прислали из запасного полка в батарею. Мне сразу сказали, что моя работа подносить снаряды. Ну и, когда будет стрелять наша пушка, то чтобы рот раскрывал.
В тот же день, как я пришел, начали подготовку к прорыву. Сделали артподготовку, нам до этого сказали, что в такое-то время будет бить наша артиллерия. Я услышал выстрел пушки с правой стороны. А потом загудело так, что ничего не было слышно! Если с кем-то говоришь, то только по губам можно разобрать. Вот такой первый бой. С немцем не встречались еще. Примерно с час артподготовка была, а потом как ураган - все сорвались, снялись с места, пехота поднялась, танки поехали. И тут команда: «Отставить!», все обратно вернулись, снова заняли оборону. На второй день еще больше артподготовка была. И тут уже, на второй день, сорвали немцев с места. И пошли уже тогда в наступление. Сначала пехота и танки идут, а мы вслед за ними, 10 или 20 километров прошли... Как наши оборону прорвут, то немцы отходят на запасные позиции. Остаются только те, которые прикрывают. Это были в основном русские - власовцы. Этот власовец уже никуда не денется - к нам нельзя, убьют, и там убьют, если без команды убежишь. И сидит, до конца бьется. Раз было, что один пошел к нам. Ну, нашим как попадется ... Ведут его, и каждый хочет ударить. Ну вот простой солдат - чем он виноват, если его сдали? Целые армии немцам сдали - и этот солдат там был, заставили воевать, а теперь он за все виноват, власовец. Власов две армии сдал немцам, сдал! Одну сдал и вторую. А чем виноват солдат, скажи?
Дальше пошли по Белоруссии. Я освобождал Мозырь (14 января 1944 года) и дальше, с боями брали Пинск, это в Брестской области (14 июля 1944 года). Пинск стоит за рекой (р. Припять) - мы переправились на понтонах, под страшным обстрелом немцев, вокруг везде подымались фонтаны воды от разрывов снарядов - будто целый лес этих фонтанов. Река там широкая - не знаю, каким чудом доплыли до противоположного берега, и никто из нашего отделения и ранен не был. Просто повезло... Вытащили пушку на берег, а там наши убитые пехотинцы лежат друг на друге, весь берег завален ими. Перед нами две неудачных атаки было... Дальше шли в наступление - впереди пехота, потом мы пушку свою катили. В тот же день выбили немцев из Пинска. Там недалеко от берега был немецкий военный склад. Вечером подошли мы к этому складу, а там около него изгородь, колючей проволокой обтянутая, за проволокой наши солдаты, пленные, стоят. Ободранные все, измученные, худые как смерть! Плачут, тянут руки к нам - руки в крови, разодраны о колючку... Я смотрел на них и сам плакал... Извини, и сейчас не могу сдержать слез... Нельзя всего этого рассказать... Кто прошел этот ад, тот знает, а кто не прошел, то может быть, думает что неправда - так попробуй ему докажи...
Дальше пошли на Белосток. Это пограничный белорусский город, а когда равняли границу, то отдали его Польше. Мы как раз дошли до довоенной границы, с боями, потом нас перебросили на Прибалтику, в направлении Ленинграда. Привезли под Ленинград - куда точно уже забыл... Память уже такая... Там постояли мы дня три или четыре, не знаю. В баню нас там сводили. А потом развернулись и обратно - на Эстонию было наступление (сентябрь 1944 года). А почему на Эстонию? Потому что заключили с финнами договор.
- Финляндия вышла из войны.
- Ага. Не доехали мы - перемирие заключили. И нас - на Эстонию, Латвию, Литву. Освобождал я Эстонию, потом Латвию - бои там были сильные. Прибалтика болотистая - бывало, выкопаем окоп, еще и на горе, над оврагом – а все равно из земли вода течет, лежать нельзя.
- Как относилось к Красной Армии население Прибалтики?
- Когда я был, то нормально - кормили, пускали ночевать. Никаких столкновений не видел и не слышал.
Из Литвы нас перевезли назад в Польшу, под Варшаву. Там южнее Варшавы у нас плацдарм был - на тот плацдарм нас перебросили, и пошли наступать по Польше туда дальше, на Германию. Варшаву брали мы, считай. И оттуда прошли до Берлина. Я участвовал в штурме Познани (23 февраля 1945 года) - там были очень тяжелые бои, многих там потеряли.
В Польше дали нашей батареи студера. До того были на конной тяге, а то дали машины. Четыре пушки - четыре студера, и еще один для хозяйства - продовольствие на нем возили, запчасти и всякую мелочь. И вот уже на территории Германии пошли мы в наступление. Ехали по шоссе, проехали километров 15 или 20. И здесь, перед обедом это было, с фланга началась пристрелка по дороге - немецкая артиллерия била, или танки, точно не скажу. По дороге идут подводы, а сбоку дороги наши поставили пушки и стреляют в ту сторону, где немцы.
Наша батарея разворачивается обратно, заезжаем в село - оно там недалеко было, вдоль дороги. Пушки выставили, к нам на помощь подошло 4 или 5 танков Т-34.
Нашу пушку поставили с самого края и сзади, а остальные были впереди. Только всех расставили, еще и маленькие окопчики не успели вырыть, как пошли немецкие танки. Мы стояли на прямой наводке, подбили танк, не знаю, какой точно, видел что легкий, небольшой. Я был наводчиком - с первого снаряда удалось ему перебить трак, потом добивали по корпусу - после третьего снаряда загорелся, экипаж из него не вылезал. Думаю, убило их там всех. Бой был такой, что и неба не было видно - там впереди стояли наши и их танки сожженные, наши подбитые пушки. Все горит, дома немецкие в селе горят - дым, ничего не видно! Додержались до вечера, и нас осталось только двое - я и Барановский. И пушка наша не была подбита. А всех остальных кого убило, кого ранило. С немецкой стороны стреляло по нам все - и из пулеметов, и из орудий, из всего, что у них там было. Нельзя было подняться - сразу сечет! Дострелялись! Нам надо разворачиваться, а головы поднять нельзя. У пушки одна сторона зарылась в землю, поднять ее не можем. Наша машина, студер, за домом стояла. И шофер там был, он ее не глушил, машина всегда была готова. Мы, значит, дострелялись до вечера, начинает смеркаться. Немцы поняли, что у нас уже нет почти никого, стали фаустами обстреливать. Вечер, что здесь уже сделаешь - сейчас немцы по темноте подойдут и нам каюк! Мы по-пластунски подползли к машине, я стал на подножку возле кабины, и вперед! Хорошо, что там бугор был, а потом вниз шла дорога. Как только машина выскочила, так сразу пулемет ударил нам по кузову. А мы сразу вниз! Так и выскочили. Проезжаем немного дальше - здесь наши оборону заняли. А там, на наших позициях, уже нет никого ...
- Раненых не забирали?
- Да куда там! Как приехали, то нашу машину загрузили ранеными и забрали. А мы вдвоем с Барановским остались при части. И нас двоих все допрашивали - кто струсил, кто сбежал? У нас был россиянин один - Комаров, тот при мне убегал от нас, вместе с пехотой. Пехота отступает, а мы стоим! Мы кричим: «Куда же вы, нас бросаете?». А там каждый кто куда. А Барановский сам был хохол с Алтая, из переселенцев. Так нас двое суток, пока наши в обороне стояли, держали в доме и все «особисты» спрашивали - кто струсил? Ну я-то знаю, что тот-то и тот побежал, но ни на кого не говорю.
- Ни на кого не сказали?
- Нет. А что толку с того? Я знаю, что командира нашей пушки, сержанта, ранило, но он выжил, потом его привезли. А так не знаю - кого ранило, кого убило. В строю мы вдвоем остались - не стало нашей батареи.
- Что происходило дальше?
- А немцы дальше наступали. Как узнали что наших там никого нет, то заняли село. И там дальше были бои. Когда мы шли обратно на то село наступать, увидел я свою пушку. Немецкий танк к ней подошел, развернулся, и его подожгли наши - он напротив нее сгоревший стоял. Он как вышел, увидел пушку, развернулся, и тут наши его в борт подбили.
Из недобитков собрали новую батарею, нам дали пушку - на старой тяге, на лошадях. И уже на ней я пошел брать Берлин. А пока заново батарею не собрали, мы были при штабе.
- А Барановский дожил до конца войны?
- По-моему, дожил. Он потом был ранен осколком в голову, я его еще перевязывал. Вроде, был еще... точно не скажу. Он был немного старше меня.
Трудно было воевать против танков. У немцев «фердинанды» были, «пантеры» - это то, что я видел.
В Германии было такое: поставили мою пушку за домом, на прямую наводку, а напротив меня немецкий танковый завод. И когда будет танк оттуда выходить, то мне нужно этот танк подбить. У меня заряжен противотанковый снаряд - бронебойный. Бить надо танку под башню, я тогда уже знал как. Оставляли меня, как наводчика, одного возле пушки, а вся орудийная обслуга в укрытии. Смертником я был... Надо было поскорее наводить на танк и стрелять.
И потом, как только из-за дома выехал танк и начал наводить, я выстрелил. Получилось так, что мы с танком выстрелили почти одновременно - снаряд из танка попал в дерево позади меня. Дерево упало, а осколки пошли вниз - я успел упасть под станину, осколки врезались в землю возле меня. Первый мой снаряд попал ему, по-моему, под башню. Я выпустил второй снаряд, не знаю, попал ли еще раз. Танк больше не стрелял, выпустил дымовую завесу, и я перестал его видеть. Потом услышал, как немцы его зацепили на буксир и оттащили другим танком.
Это еще смотря куда попадешь в танк. Бывало так, что от попаданий у немцев клинило люки - и верхний, и нижний. Тогда вылезти они уже не могли...
За войну несколько танков я подбил, хотя точно не скажу - видел что горят. Часто стреляли по немецкой пехоте - били шрапнелью или осколочными. В основном, когда попадали по передним наступающим, то немцы отходили и пытались обойти нас сбоку. Бронебойными и подкалиберными снарядами били по танкам. Были и артиллерийские перестрелки с немцами. Когда стреляли с закрытых позиций, то командир передавал нам данные для стрельбы, а я наводил по буссоли и стрелял. А с открытых позиций сам целился. Бывало, что стояли на прямой наводке - тогда наводишь на цель перекрестье панорамы и бьешь.
- На пушках каких моделей вы воевали?
- У нас были пушки образца 1942 года (ЗИС-3), калибр 76 мм. Я всю войну в артиллерии был - наша батарея была и противотанковая, и против пехоты. Когда батарею разбили, то дали пушки 1939 года (УСВ) - без дульного тормоза, довоенные.
Ну, слушай дальше. Дошли мы до пригорода Берлина, а там были разбросаны и машины разные, и танки – и наши, и немецкие, и неходовые, и ходовые - всякие. Мой командир батареи с одним командиром роты, капитаном, вдвоем сели в легковую машину и поехали немного впереди нас. Может, хотели эту технику смотреть, черт его знает. Мы пешком идем, а офицеры на машине. И я шел впереди наших, 1 мая это было (1 мая 1945 года), пропустил их машину вперед, подфарник у них горел, они ехали впереди. Потом вижу - то подфарник горел, а то уже не горит. Я же думаю, может, ждут меня, и иду прямо к ним, а наши солдаты где-то там сзади. Поздно вечером это было, с 1 на 2 мая - не видно. И тут замечаю - напротив меня кто-то стоит. А у меня автомат был тогда. Я снял его с плеча, хотел крикнуть: «Стой, кто идет», а он повернулся и по мне из автомата! С немцем встретились! Немцев там было двое. А тут я как раз подвернулся... Они, значит, остановили машину - один по ту сторону дороги, другой по ту. А наши офицеры сидят в машине, не могут достать оружие, на них автоматы наставлены – все, смерть им уже. Так немцы как услышали что я недалеко, бросили машину, ничего им не сделали. Может, испугались, думали что их уже окружают, не знаю. От машины отбежали – видят, что я иду. Так они по мне... Как дал очередь, если бы немного вправо, так попало бы поперек груди, а так я был к ним вполоборота - две пули в руку, одна в грудь - три ранения. Фуфайку на мне вся висела. Я матюкнулся и упал. А немцы... там лес - они свернули с дороги и пошли в тот лес. Наши потом ходили там, искали их, ну походили - так где они уже давно? На следующий день наша батарея встретилась с американцами. Мне передали. А еще Берлин не был полностью взят. Так что, я до конца войны не дотянул. Повезли меня обратно в Польшу, в Познань - я ее штурмовал и попал там в госпиталь. За спасение командира меня наградили орденом Красной Звезды, прямо в госпиталь принесли. Четыре месяца пролечился - и обратно в Германию. И там потом 7 лет служил.
- Как относились к немецкому населению?
- Когда зашли в Германию, то был приказ главнокомандующего, вплоть до того, что расстреляют. А то бывало всякое - и разбои, и дома сжигали. И тут приказ, чтобы никакого вреда населению не делали. Если будешь такое делать - расстреляют. С солдатами не считались. Не так как сейчас - стоит и милиция, и все, а порядка нет. Тогда такого не было. Не послушал - все! Ну вот зашли мы в Германию. У них там по плану все, ровненько - улица как улица, дом как дом. И под каждым домом подвал, и в подвале там все что хочешь. У нас тогда понятия не было «закрутки», а у них полно! Первый раз увидели тогда, что такое закрутки. Когда наши пришли в Германию, то у солдат из вещей разве что какая-то тряпка была. Сразу все полезли по погребам, когда наши в Берлин шли, то брали все что видели. Мы искали часы и всякую мелочь, а тыловые брали все, грузили на машины. У пленных мы часы забирали, само собой.
Когда зашли в Германию, то нам попадались разве что коты или собаки. А людей никого не было - ни старого, ни малого. А потом стали появляться понемножку - сначала старики. Один дед говорит нам: «Я уже 20 лет коммунист». Знают, что если коммунист, то не трогают. И потом молодых закрывают, прячут, одни старики сидят. Наши все перерывают, молодых таскают, ищут, может, где-то их солдаты прячутся. И девушек искали, это не секрет ...
- Изнасилования были?
- Было... Но так людей не трогали, не убивали. Не так, как немцы наших. Ну и приказ у нас был такой, что Боже упаси! Говорили так: «Мы освободители, а не поработители». Так что нам нельзя было этого делать.
- Как Вы относились к немецким солдатам?
- У нас никакой злобы к ним не было. Да и мы на фронте как животные жили - думали только о том, как выжить. И на кого злиться - на солдат, которые против нас стоят? Ну злись, давай! Поможет оно тебе? Будешь злиться за то, что он воюет? Их пригнали на фронт, они сражались как и мы. Его заставляли и меня заставляли... Не было у меня злости к ним, и сейчас нет. Да и разве я их сейчас вижу?
- Как действовала немецкая авиация во время войны?
- Мы несли большие потери от них, особенно в Белоруссии. Один раз попали в белорусской деревне под авианалет. После налета один их штурмовик развернулся сзади и пошел над селом - стрелял по всему что видел. Зенитчики подбили его, и он подбитый, горящий, пошел на нас! Куда бы ты бежал? Мне некуда было деться, я немного отбежал и упал на землю возле хаты. Самолет врезался в землю метрах в двадцати от меня. Горячий осколок попал мне в шею, сзади - пекло страшно! Слава Богу, что он уже потерял силу в полете, а то бы снесло голову. Я взял его потом, показал ребятам: «Вот смерть моя». Всего не рассказать, это дней пять надо! Да и забываю много.
- Приходилось участвовать в рукопашном бою?
- Нет. Вот ближний бой был не раз - из трехлинейки, из автомата. Бывало, наша пехота убежит, немцы обойдут с фланга и идут на нашу батарею. И тогда мы сражались с немецкой пехотой - стреляешь, видишь, что упал, а убил или ранил... И их пехота стреляла наших, и гранатами забрасывали друг друга. Бои были страшные.
Немцы в основном пускали вперед танки. А перед этим артподготовку делали. Ну а сначала разведка, само собой. Когда в обороне стоим, то каждая сторона мины ставит перед собой. А когда надо идти в наступление, наши саперы разминируют перед нами коридор - неширокий, сторону идти нельзя, мины. И вот надо его быстрее проскочить. А когда наступление пошло дальше, то эти проходы расширяют. Пехота, танки идут в наступление по коридору, а по нему стреляет все, что только можно.
Еще тебе расскажу. В Белоруссии, зимой 1944 года был такой случай: немцы заняли оборону в болотах, линия окопов была перед нами километра 2-3. В центре болота был полуостров. Разведка слабо разведала, что на том полуострове - казалось, что это дыра в немецкой обороне. А немцы там засаду сделали, и когда туда пошла наша пехота (примерно до батальона их там было) - все там легли. Подпустили их близко и расстреляли. Я тогда попал в команду, которая свозила убитых и раненых. На том полуострове сделали одну братскую могилу, и всех похоронили там - написали фамилии кого знали и все. Больше всего убитых всегда было у пехоты, ее никто не жалел. В артиллерии потери были все же меньше. Из артиллерии обычно перед нами шли сорокапятки, а потом уже мы. В конце войны сорокапятки сняли, и вместо них уже наступали мы - сразу за пехотой. А бывало так: идет бой, наши танки, пехота отошли, а мы остались. И тогда отступаем, пушки тянем на себе.
Кто бы что ни говорил, а наших гибло гораздо больше чем немцев. Вот, например, Чернобыль - он же сам стоит на горе, а к нему был подъем, кустами заросший. Немец занял оборону на горе, а наши наступали снизу, по кустам. Моего дядю тогда же, в 1943 году, призвали в пехоту, не обучили никак, обмундирования не дали - кинули туда, под Чернобыль. Командир сказал: «Пулю собой остановишь, и то хорошо будет». Я это знаю, потому что, когда шел из Чернобыля на передовую, то встретил дядю и он мне рассказал. Вот так «старший брат» к нам относился! И их там столько полегло... Силой брали и гнали туда... Дядя там остался жив, но вскоре погиб в другом месте. Когда русские пришли, то говорили нам: «Вы, бляди, с женами спали, пока мы воевали за вас. Идите, искупайте кровью». Вот так! Вот Путин, или как его там, недавно заявил, что «мы и без Украины победили бы». А сколько они нашими хохлами натолкли? Говорили: «Если будешь жив, то там и оружие возьмешь». Война была на уничтожение народа!
- Как кормили на фронте?
- Когда как. Кашу давали, американские консервы. А бывало, что и никак. Если кухню разобьют, то нет ничего. Что найдем, то и наше. В Германии мясо, сало попадало нам, а Белоруссия бедная была - «бульба» и все. Да и домов путевых у них там не было - стоит в лесу хатка, из дерева сбита кое-как, не мазана, мхом законопачена, да и все. Крупных городов там мало - маленькие деревни, хутора были.
- Как оцениваете качества немецких солдат?
- Воевать с ними было очень трудно. Солдаты у них были не то что наши. И обучены были, и грамотные. Там не обижали солдат как у нас, они каждого солдата считали. И сейчас, после войны, там выживший солдат в почете. А нас после войны никто не считал, что мы фронтовики – вот так! Сначала платили за награды, так и то отменили. Кто имел медаль «За отвагу», тому больше всего платили, но платили за одну. Я две медали «За отвагу» имею, а платили почему-то за одну.
- В каком звании закончили войну?
- Старшиной был.
- Сколько у Вас ранений?
- Три. В шею сзади осколком, в ногу - не сильно, и в конце войны пулевые.
- Чем награждены во время войны?
- Орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды, двумя медалями «За отвагу». Ну и медали «За Варшаву», «За Берлин» - их я не считаю за боевые, их всем давали, кто там был. В 1985 году дали орден Отечественной войны I степени, юбилейный.
- Как считаете, награждали справедливо?
- Нет. Во-первых, то, что офицерам больше наград попадало, а второе... Героя у нас дали одному там по разнарядке. Мы жизнь клали, перед этим три боя были таких, что едва живые оставались! И ему Героя, а нам ничего. Хотя если бы нам за все давали награды, то некуда было бы их вешать. Часто было так, что нужно человеку орден давать, а ему «благодарность».
- Каково Ваше отношение к политрукам на фронте? Они были с вами в бою?
- Прятались они. Как говорил жид: «Поставьте немца за углом, а мне дайте автомат с кривым дулом» (смеется). Там такая публика была. Я тебе так скажу - каждый свою шкуру защищал. Мало таких было, очень боевых.
- Как оцениваете уровень наших потерь во время войны?
- Очень большие. Люди менялись постоянно. На каждую пушку было по 5-6 человек, а после двух-трех боев остается по двое, а то и по одному, новые приходят. Вот бывает, идешь, а раненых лежит... Командирами батареи у нас были лейтенанты, менялись они часто - то убит, то ранен, я и имен их не помню.
Сила у нас была - людей было много. Было чем дырки затыкать - людьми! Не техникой, не снарядами, а людьми... А немец техникой воевал - вот такая разница.
- Что вы скажете о причинах войны?
- Что я слышал - договор о ненападении был с Германией на 20 лет. Доставляли им пшеницу, рожь, всякую продукцию. Перед войной разведка немецкая везде развита была, а наша же, думаю, слабо. Думали на 20 лет вперед, что не нападут. Немец подготовился, собрал силу, армию обученную, опыт войны в них уже был - в Европе. Не так как мы - пасли скот, пастухами и в армию забрали. Там такого не было - их с детства учили военному. У них все до секунд рассчитано, галеты - и те по 20 лет лежали! Армия у них не голодала никогда, пайки были хорошие. А мы в армии супа не наедались! После войны я служил под Берлином в авиационной части - «летчиком» стал, служил в БАО (батальон аэродромного обслуживания), самолеты заправлял, а потом пошел в сержантский состав - «командиром» был. Так я тебе скажу что мы и тогда хлеба не наедались! Нарежут хлеба на стол - не хватает, давай пайками делить. Стыдно, что солдат пайками не наедается! В 1947 году у нас голод, а туда два корабля пришло - с пшеницей и с рожью. В Германии в магазинах хлеб был и белый, и черный, и какой хочешь. Мы, бывало, зайдем, купим белого хлеба и едим. Армия! Победители! А у немцев был хлеб. Половину продовольствия им поставляли наши - все ж коммунизм хотели немцам показать.
Сразу после войны мы дружили с американскими солдатами. Они уважали нас, знали через что мы прошли. Все расспрашивали о наших боях с немцами, еще и не верили, как можно было выжить. У них обеспечение было очень хорошее - угощали нас шоколадом, сигареты давали. Американцы были простые ребята - у меня хорошая память о них. А потом, когда Союз с Америкой рассорились, то к ним уже не пускали, и мы уже с их солдатами не виделись.
- Верили ли Вы и Ваши товарищи на фронте в Бога?
- Ни я, ни те, кто воевал рядом со мной, Богу не молились. И о спасении никто не просил, и разговоров таких между нами не было.
- Надеялись выжить на войне?
- Нет. Я был уверен, что меня рано или поздно обязательно убьют. Как можно надеяться, когда такой кошмар творится? И никаких мыслей на будущее у меня не было.
- Что почувствовали, когда узнали о Победе?
- Лежал в госпитале, и когда мы, раненые, услышали об окончании войны, радость была большая! Плакали, кричали, пели. Кто в ладоши хлопал, а у кого и рук не было - ногами махали...
- Как сложилась Ваша судьба после войны?
- Приглашали меня в армии учиться на офицера. Но я не пошел - я семь лет после войны служил в Германии, редко пускали в увольнение, а то все в караульном помещении. Ты можешь себе представить? Молодому человеку! Так мне надоело это - притом еще с Америкой чуть война не началась (советско-американский конфликт 1949 года). Был я комсоргом роты, раза два посылали меня с поручениями, ездил по Германии. А под Берлином есть парк Сан-Суси - старый парк, красивый. Мы вместе собрались и сфотографировались там на память, солдаты. Фотограф сказал, чтобы я через неделю пришел за фотокарточками. А мне в части не дали, не пустили! Потом перебросили нас в другое место. И мои карточки пропали, а так хоть память была бы... И с фронта никаких фотографий у меня нет. Еще когда взяли Брест-Литовск (28 июля 1944 года), переходил я по мосту в крепости, и корреспондент меня сфотографировал, а так никто на фронте у нас этим не занимался. Корреспонденты были, но к нам они не заходили. А те фотокарточки что есть, это уже послевоенные.
- В 1952 году Вы демобилизовались?
- Демобилизовался. А еще была история - чуть за решетку не попал. Я служил в авиационных войсках, отпуск дали за 7 лет дважды – в 1948 и в 1952 годах. Ездил домой, через Брест-Литовск – отпускали на 10 дней, а если едешь обратно с опозданием, то отправляли в Картуз-Березку, в Белоруссию (лагерь СМЕРШ Береза-Картузская) на «разработку». Я первый раз приехал без задержки, а второй раз еду обратно, знаю, что 2 дня есть в запасе, а меня задерживают в Бресте. Приехал к обеду, додержали до вечера - пропуск дальше не дают: «Подождите, подождите». Я говорю им, что не опоздал еще - показываю документы, там еще двое суток на дорогу. Додержали до вечера - а что же завтра скажут? Переживаю, думаю - за что же меня задержали? Наутро говорят: «Явиться в комендатуру». Пришли мы туда - человек 40 или 50 собралось. И тут заявляют нам: «По приказу главнокомандующего оккупационными войсками вас пересылают в Куйбышев». А причина была в том, что американцы тогда все расспрашивали у нашего командования, почему у нас до сих пор служат солдаты с войны. И пошел приказ отбирать этих людей и переводить их вглубь Союза. Меня назначили старшим группы - ездил в Кобрин, под Брестом, отбирал солдат и сопровождал их в Куйбышев. Направили меня туда летом, еще когда было тепло, сказали написать письмо в часть - чтобы выслали шинель, вещи мои. Я написал, а никто ничего не выслал. Уже перед демобилизацией, когда отправляли домой из Куйбышева, ребята принесли мне шинель рваную - холодно же было. Потом присылают двух солдат за мной - вызвали в комендатуру. «Ты украл шинель, сейчас получишь пять лет тюрьмы». Вот так! Вот, думаю, сейчас вместо того, чтобы ехать домой, в тюрьму сяду! А я и не знал, где они ту шинель взяли. Потом пришли те ребята, рассказали, что это шинель одного из них, и меня отпустили.
Приехал домой, к матери - все развалено, налоги на все, что есть во дворе - на деревья и то был налог. Давай платить за мать. А финагент мне заявляет: «Вы же служили, у вас деньги есть». У матери ничего не было - ни коровы, ничего. А все равно плати - столько-то молока сдай. Думал работать возле техники, приехал в село - а в колхозе и машин-то нет. Наше село Сидоровка всегда было бедное, 400 дворов было после войны, земля песчаная - урожаи были маленькие. Комаровка, Оленовка, Берестовец больше, и земля лучше - здесь люди еще до колхозов жили зажиточнее. Сестра у меня не вышла замуж, осталась с матерью. А я как раз женился. Здесь, в Берестовце, земля лучше, больше село - я купил здесь хату, переделал ее.
Пошел на работу в РТС. Был набор на механиков-комбайнеров - куда деваться, пошел. Когда учились, то тем, кто был от колхоза, что-то платили, а мне от РТС ничего. 6 или 7 месяцев отучился, закончил, работал на прицепном комбайне - к трактору цеплялся. Сначала попал в Кладьковку, пробыл там 2 года, на третий год появились самоходные комбайны, и мне дали самоходный комбайн, в 1955-м. Гоняли эти комбайны по всему району. Проработал 25 лет - и на комбайне, и шофером, и трактористом - в Нежине заочно учился в техникуме, получил права. В 1980 году вышел на пенсию, работал в пожарной команде. Там купили новую машину, взяли меня шофером - нас двое было. Машина на мне была записана. Так кататься все любят, а когда сломается - иди, Иван, долбайся. Я чиню, а он катается (смеется), я езжу мало - только ремонт делаю. Говорю: «Забирайте у меня машину». Лет 5 или 6 я там проработал - не так и много. Дома хозяйство держал, еще и сейчас поросенок есть - слава Богу, родственники помогают. Детей у нас нет. Был один ребенок, но умер маленьким, а потом уже Бог не дал...
Участников войны теперь уже мало. Раньше когда собирались на День Победы, то стола 3-4 накрывали, а сейчас нас двое или трое на все село, и никому мы не нужны. Что, депутаты эти за нас переживают? Они живут, что хотят то и делают - и деньги у них, и машины, и все на свете. Как это так, что когда в больницу иду, с меня постоянно сдирают копейку? Ну как это так, скажи? За что же я воевал? Тогда говорили: «за Родину», а что эта Родина мне? Дают ту пенсию несчастную и тут же забирают - на лекарства отдаю все полностью, не хватает иногда. И никому оно не болит, никому не расскажешь... Только что-то насобираешь и все туда. А ведь нас уже осталась кучка...
- Вы часто вспоминаете войну?
- Зачем ее вспоминать? Хорошего там ничего не было, одна только смерть и муки. Редко когда вспоминали между собой, кто был на фронте. А так не было такого разговора. Ну, еще раза два или три приглашали в школу, немного рассказывал.
- Снилась война?
- Снилась, а как же... И часто. Товарищи снились... Потом реже стало.
Иван Митрофанович Сабердин умер 28 августа 2011 года.
| Интервью, лит.обработка и перевод: | А. Ивашин |
