Г.С.- Родился в Минске, в августе 1923 года . Отец работал возчиком, и умер еще задолго до войны. Нас у матери было шесть детей : три брата и три сестры. Я окончил всего 4 класса школы, а потом, с тринадцати лет стал трудиться с братьями на стройке, каменщиком и маляром. Незадолго до войны призвали на армейскую переподготовку старшего брата Иосифа, а я продолжал работать, ожидая повестки в армию осенью сорок первого. О том , что скоро будет война, я почему-то даже не задумывался. Жили мы на улице Сухой, это рядом с Немигой. 22-го июня я пошел на торжественное открытие Комсомольского озера и там узнал о нападении Германии на нашу страну. Двадцать четвертого июня, после очередной жестокой, варварской бомбежки Минска, я, с матерью и сестрами, решил уйти из города на восток. Шли под непрерывными бомбардировками, возле Шклова переправились на лодке через реку и здесь увидели армейский заслон. Прямо в лесу возле дороги стоял стол, за которым восседал молодой лейтенант. Что-то вроде полевого военкомата. К нему подходили мужчины, шедшие вместе с беженцами, и здесь, на месте, решалась будущая судьба каждого : кого в армию, а кому- то разрешали следовать с семьей дальше в тыл. Меня спросили -«С какого года?»-«С двадцать третьего». Мне приказали остаться на месте. Сразу дали какой-то паек, который я передал маме, и простившись с родными, встал в колонну призывников. Снова отобрали из рядов отдельную группу , ребят 1923-1924 года рождения. Но нас не переодели в красноармейскую форму и не дали оружия , а строем повели в другую сторону от передовой. Вскоре, я, вместе с другими ребятами оказался в колхозе, километров за двести от линии фронта, призывников послали помочь в уборке урожая. И только через месяц, нас снова собрали , и отправили на Северный Кавказ, на формировку кавалерийской дивизии. Весь командный состав был из кубанцев, они ходили в казачей форме, а новобранцев одели в простые гимнастерки и проклятые обмотки, которые нередко во время скачки разматывались с ноги. Сначала нас учили рубить клинками в пешем строю, а позже, к каждому кавалеристу прикрепили «кадровую» обученную лошадь. Моя кобыла поначалу лягалась, все норовила меня ударить копытом, но я давал ей свой сахар и хлеб, и лошадь ко мне привыкла. Новсе равно, с конями я управляться раньше не мог , и с меня сошло семь потов, пока научился лихо скакать, точно рубить и твердо держаться в седле. Через три месяца обучение закончилось , в нашем эскадроне всем выдали автоматы. Отправили на фронт, куда-то под Харьков. Разгрузились из эшелона, и в конном строю двинулись к передовой. Дошли до какого-то леса, здесь оставили своих коней с коноводами, и дальше следовали пешей колонной. Прошли где-то километра три , и попали под серьезную бомбежкув чистом поле . Немецкие пикировщики фактически уничтожили наш кавполк. Мне осколок попал в ногу, сразу отвезли в госпиталь, пролежал там два месяца, потом батальон выздоравливающих, запасной полк, и в итоге попадаю я в пехоту, во взвод ПТР. Так, весь сорок второй год, я провоевал «пэтэровцем» в пехоте, был еще два раза ранен : один раз серьезно зацепило , а второй раз - можно сказать, что легко отделался.
Г.К. - Какой период из Вашей «пехотной биографии» был для Вас самым тяжелым?
Г.С.- Отступление на Дону летом 1942 года запомнилось как один сплошной беспрерывный кошмар. Даже если и захочешь рассказать - слов не подберешь... И ведь посчастливилось уцелеть и не сгинуть в окружении...Но наверное все-таки самым тяжелым испытанием были бои в октябре -ноябре 1942 возле Сталинграда. Я тогда служил в расчете противотанкового ружья Симонова, во взводе ПТР в 3-м батальоне 104-го Стрелкового Полка 62-й Стрелковой Дивизии. Комадовал дивизией , кажется , полковник Фролов. Мы держали оборону в районе деревни Мокрая Ольховка.
Мы в низине, за нами местность равнинная, а немцы совсем рядом, в двухстах метрах, засели на буграх. Все наши позиции простреливаются, а отойти нельзя ни на метр, уже действовал приказ №227. Осенью нас бомбили почти каждые сутки. Немцы сверху видели все, что происходит перед ними и что творится в глубине нашей обороны на несколько километров, и над ними смеялись, издевались, кричали по громкоговорителю - «Иван, готовь котелок, скоро обед, вон , твоя кухня едет». А какая там кухня, к передовой и в тыл, можно было с превеликим трудом пробраться только ночью, и то, ходили или ползли, держась за провода проложенные связистами, иначе можно было потеряться и запросто попасть к немцам. Степь, как бескрайняя. Немцы нас дальше «пропагандируют» через ПГУ -«Солдаты, за что вы воюете? За власть жидов?За проклятые колхозы? Переходите к нам!»...Земля твердая как камень, окопаться толком нельзя. Сухари давали по две штуки на брата на сутки , патроны на счет. В ноябре ударили морозы под 25-30 градусов, многие обмораживались. Я сам обморозился, помню, как доставили в санбат и растирали руки спиртом. Лихое было времечко, как вспомню...
Г.К. - Вам , как « пэтээровцу», довелось в бою столкнуться с немецкими танками?
Г.С. - Да, конечно, случалось. И последняя такая встреча с немецким танком закончилась для меня очередным ранением. Есть в сталинградской степи место под названием Конная Балка. Мы уже перешли в наступление. Перед нами вроде пустой хутор, мы подумали, что немцы его оставили. Пошли втроем на разведку, зашли в него.
И тут слышим слабо «трещит» мотор. Появляются три немца на мотоцикле с коляской. Мы их сразу скосили из автоматов. Решили откатить «трофейный» мотоцикл на свои позиции. Но застряли с ним в грязи, и пока возились и вытаскивали, просто не заметили, как сзади нас появился немецкий танк. Мы бросили мотоцикл, и я побежал к своему ПТР. Второй номер уже приготовился стрелять. Я прыгнул в свой окоп, вырытый возле сарая. Выстрелили. Попали со второго раза по гусеницам, танк развернуло, и мы ему добавили в борт. Сзади танка появилась немецкая пехота на грузовиках. Они спрыгнули на землю и пошли в атаку. Разгорелся бой, подключилась немецкая артиллерия. Сарай горит, дымом все закрыло. Меня пулей ранило в ногу, кровь хлещет. Взводный увидел , приказывает -«Уходи!». Я пополз назад, со мной еще один, раненый в ноги боец. Все в дыму смешалось. Нарываемся на немцев, ползут в метрах тридцати за нами. Кинул в них гранату, а она не взорвалась...Но немцы остановились, мы сползли в балочку. Навстречу лейтенант с четырьмя красноармейцами, лица растерянные. Я говорю ему, что немцы уже у стогов сена, мы сбиты с позиций, а он только рукой махнул, и пошел вперед...Зачем?..
Г.К. - А когда в артиллерию попали?
Г.С.- Из госпиталя, в начале весны сорок третьего года. Я в госпитале познакомился с одним старшим лейтенантом - артиллеристом. Он мне говорит -«Пойдем со мной в артиллерию, сержант. Чего ты в своей пехтуре еще не видел? Орден уже имеешь, медаль «За Отвагу» имеешь, что тебе еще надо? Или трех ранений тебе мало? А у нас , может и выживешь, а в пехоте, ты, все равно, как пить дать, скоро «в ящик сыграешь». Давай, я договорюсь, чтобы тебя со мной вместе выписали, поедешь в нашу дивизию».
А мне чего терять, давай, говорю, старшой, действуй, если получится, готов в артиллеристы. Он поговорил с писарями при выписке и вскоре я оказался, если память не изменяет, в Знаменском районе, где в селе Котово стоял 206 -гв. ЛАП (легкий артиллерийский полк), входивший в состав 3-й гвардейской Легкой Артиллерийской Бригады 1-й гвардейской Артиллерийской Дивизии Прорыва РГК. Нашей бригадой всю войну командовал полковник Жагала. Сначала я был на месячных курсах командиров орудий, а потом меня направили во 2-й дивизион полка, в шестую батарею. Дивизион той весной был вооружен 76-мм пушками . Но позже нас переовооружили , мы получили в самом конце войны 122-мм пушки -гаубицы. Командовал полком майор Даниил Петрович Тыквач, ставший ГСС в 1943 году. И в этой части мне довелось пройти еще два с лишним года по дорогам войны, и хлебнуть беды через край...
Г.К. - 206-й гвардейский ЛАП действительно овеял себя неувядаемой боевой славой на полях сражений , на Курской дуге, в боях на Днепровских плацдармах, и в последующих схватках. Бой полка с немецкими танками под Молотычами 5 июля 1943 году прочно вошел в историю битвы под Курском.
Г.С. - Я не могу вам рассказать подробно об этом бое. Меня выбило из строя буквально на первых минутах схватки. Мы заняли позиции на линии Бобрик -Гнилец. Утром начался немецкий массированный артобстрел, а потом позиции дивизиона стали бомбить несколько десятков самолетов. Рядом с пушкой взорвалась бомба , орудие перевернуло. Мы выскочили из укрытия, снова развернули орудие в сторону появившихся танков, и в это время мне осколок от очередной взорвавшейся бомбы попал в бедро.
Меня санитары вынесли с поля боя в санбат, а оттуда - переправили дальше, в госпиталь.Два месяца пролежал без слуха и зрения . И что пришлось испытать нашему полку в тот день, я уже узнал позже, только из рассказов выживших товарищей.
Г.К. - К моменту форсирования Днепра Вы уже вернулись на батарею?
Г.С.- Да, и днепровские события в моей памяти задержались. Реку форсировали в первый день октября, на плотах, использовали пустые бочки из под солярки в качестве поплавков. Высадились. Там уже была наша пехота, которая вела бои за расширение захваченного плацдарма, стрелки подошли к двум селам : Губин и Медвин, и тут немцы навалились на нас всей силой. Десятки танков пошли на наш дивизион. Пришел к нашему орудию командир дивизиона старший лейтенант Галецкий -«Стоять насмерть!». И мы стояли до последнего снаряда, на прямой наводке. Очень многих потеряли... У меня на соседней батарее, которой командовал тогда ст.лейтенант Борманов, хороший товарищ служил, Петя Товаровский, киевский еврей, который еще в Сталинграде семь немецких танков подбил. Так он со своим наводчиком Колей Пономаревым еще пять танков подбил в том бою , но оба погибли. Пехота отошла назад к реке , мы остались совсем одни, держим оборону. Осталось по 10 снарядов на орудие. Передают приказ - сняться с позиций и отойти к реке. На плацдарм уже переправили наши «студебеккеры», и мы , под сильнейшим немецким обстрелом, откатили орудия к машинам, и тут появляется высокий худой генерал с пистолетом в руке , в сопровождении бойцов и адъютанта - «Куда!? Кто отдал приказ на отход?!Сзади Днепр! Утопиться захотели?! Назад!». Мы снова вернулись к оставленным позициям, и опять на нас пошли танки...Мы били по танкам, а танкисты давили нас...Вспоминать даже страшно...
Г.К.- Представим - Ваше орудие стоит на прямой наводке , на вас идут танки противника. Какие ощущения испытывали лично Вы, командир расчета, в эти мгновения?
Г.С. -Сильного животного страха, волнения или паники - я не испытывал, просто, наверное , «привык», поскольку прежняя служба во взводе ПТР, научила меня внешне довольно спокойно держаться в такие минуты. Это было частью нашей работы, бить танки. Бригада наша легко-артиллерийская, но в дивизии часто использовалась как ИПТАП, да и 206-й гвардейский ЛАП, был сформирован из истребительно -противотанкового полка , и нас очень часто выдвигали на танкоопасные направления. Но вот идут на нас танки, да, страшно, да, хочется жить, но вдруг , внутри, в какое-то мгновение, как будто в душе что-то сорвалось и «ухнуло вниз», и ты сразу отметаешь в сторону все земное и только нацелен на бой. Ничего , кроме немецких танков и своего расчета уже не видишь, все остальное перестает для тебя существовать...Я только всегда считал своим долгом сказать расчету, перед тем, как мы открывали огонь -«Если меня убьет- драться до последнего человека!», и еще -«Бить по гусеницам!» . Очень многое в такой схватке с танками зависило от наводчика. У меня в расчете за войну сменилось человек пять-шесть наводчиков, кого убьет, кого ранит. Первый был старший сержант Дударев, а заканчивал я войну с наводчиком Коваленко, вот он , видите, на фотографии. Наводчиком всегда должен быть смелый человек, с нервами из стали.
Г.К.-Часто Вам в бою приходилось менять наводчика и самому вставать к панораме орудия и вести огонь?
Г.С.- За войну такие эпизоды случались нередко. Когда наводчика убьет или ранит, или бывали моменты, что у прицела малоопытный боец, так лучше надеятся только на себя. Но, например, был один вопиющий случай, когда весь расчет сбежал, и я остался один у орудия , и сам заряжал, наводил и стрелял. Дело было в сорок четвертом году. Пришел к моему орудию командир батареи Фокин вместе с замполитом дивизиона, говорит-«Вашему расчету мы поручаем одно важное задание». Нужно было ночью вместе с орудием занять позиции возле кладбища, и на рассвете уничтожить хорошо замаскированную немецкую пушку, которая попортила нам много крови. Одним словом -артиллерийская дуэль. Ночью мы добрались до намеченного места, окопались , приготовились к стрельбе.Но на рассвете немцы первые нас заметили, и открыли огонь. После третьего немецкого снаряда, расчет сбежал. Панораму орудия разбило. Я сам встал к орудию, наводил по каналу ствола, успел выстрелить в ответ три раза и немцы замолчали. Но попал я по немецкой пушке?, или просто, они сами решили прекратить огонь или поменять позицию, я так и не знаю. Пришел Фокин, стал поздравлять. Потом спрашивает - «Что с твоим расчетом делать будем? Если заваруха подымется,они под трибунал могут попасть». Я сказал, что никакого шума поднимать не надо, мол, с кем не бывает, дрогнули ребята, жизнь то она одна....Замяли это дело, просто расчет разогнали по разным взводам и батареям, мне дали новых бойцов. Наводчиком тогда у меня был один старшина, который меня, мягко скажем, терпеть не мог. Он был в звании старшины, а я , его командир орудия , всего лишь сержант, и его это сильно задевало. Отношения наши оставляли желать лучшего. И в конце войны этот старшина стал чуть ли не главным писарем в штабе бригады. И когда в мае сорок пятого на меня заполнили наградной лист на орден Славы 1-й степени, и я увидел, как этот лист вместе с другими, складывает в ящик мой бывший наводчик, а ныне писарь, то сразу понял, не видать мне «третью Славу».
Г.К.-Но можно ли было строго судить расчет, оставивший орудие? Люди не из железа сделаны, а тут немцы сразу накрыли Вашу пушку и итог этой артиллерийской дуэли был уже фактически предрешен.
Г.С.- Война есть война, приказ надо было выполнять...Конечно, в газетных лозунгахи в речах комиссаров все звучало красиво: «Сражаться насмерть, до последнего снаряда и человека!Погибнуть , но танки не пропустить!»...Жить все хотели...Был у нас один случай, в том же 1944 году, в самом начале, на Украине, когда мы всей батареей, были вынуждены бросить орудия. Мы стояли в обороне, на ровной местности, без пехоты, без какого- либо прикрытия. Рядом с нами только остатки сожженных колхозных амбаров. И тут на нас пошли танки со всех сторон, по центру и с флангов. Насчитали больше пятнадцати танков. Начали по ним стрелять, но пять танков зашли слева и двинулись на батарею. И мы бросились бежать от орудий к своим «студерам», замаскированным в тылу батареи. Я только успел вынуть «замок», снять затвор с орудия и бросить его под ящики со снарядами...Тех кто успел выйти из этого кошмара, сразу отправили «на разбор». Бросить орудия в бою считалось большим позором, «несмываемым пятном». Тем более мы все были коммунисты, нас незадолго до этого боя, всем взводом, массово и одномоментно загнали в партию... Слава Богу, что немцы потом сами отошли назад, и, как оказалось, раздавили только одно орудие из четырех. И тут произошел уникальный случай. Всю батарею в полном составе, без трибунала, отправили вместе с орудиями в штрафную роту. «Коллективное наказание». В нескольких километрах от нас держали оборону штрафники. Мы заняли позиции вместе с орудиями, на прямой наводке, впереди линии наших окопов, в которых сидели штрафники, сняли щитки с пушек, чтобы себя не демаскировать, «закопались в землю» так, что стволы орудий буквально «стелились», лежали на уровне земли. Командир батареи Фокин обычно в боевой обстановке находился на ПНП, передовом наблюдательном пункте , вместе с КВУ. А тут, он, с другими офицерами батареи, с нами просидел вместе больше месяца в «штрафной» обороне. Ничего особо страшного за этот период с нами не произошло, фронт стоял бе дижения. А потом, нас, просто, приказом вернули назад в бригаду, будто ничего не случилось.
Г.К. -Расскажите, кто командовал орудиями на батарее, кто служил в расчетах?
Г.С.- Орудиями командовали, скажем, на Днепре :Пащенко,Филиппов, Быковский и я.
В конце войны командирами расчетов были у нас , кроме меня и Быковского :Науменко и Досикеев. Про своих наводчиков я уже рассказывал. Водителем моего «студерра» был молодой парень Крутиков, но его «особисты» куда-то забрали, мне дали другого. Фамилии некоторых бойцов расчета я с годами подзабыл, надо по фотографиям посмотреть, там на обороте написаны имена. На батарее служили люди разных национальностей, возрастов, характеров. Было немало нацменов из Средней Азии, у меня был один орудийный номер, «старик», лет пятидесяти, нацмен, подносчик снарядов. Не могу сейчас вспомнить фамилию...
Г.К. -Как отмечали наградами боевые заслуги простых артиллеристов?
Г.С. - А Бог его знает, по каким шаблонам , меркам и критериям принималось решение - дать орден или нет, и если дать - то какой. На Днепровском плацдарме, стоим рядом два орудия:Филиппова и мое, вместе ведем огонь, бьем по тем же целям, эффективность огня - примерно одинаковая у каждого орудия, набили поровну. Потом Филлипову дают звание Героя Советского Союза и месячный отпуск на родину, его расчету - всем ордена, нам - ничего... Ну, мы сказали ему , повезло тебе Филиппов, поздравляем, а зависти не было...Его потом от нас забрали в штаб полка. У нас на батарее служил настоящий герой , артиллерийский разведчик Усов, человек беспримерного мужества и смелости . Он мог спокойно переодеться в немецкую форму, пробраться во вражеский тыл и оттуда корректировать огонь. Его представили к Герою, дали отпуск домой. Он с отпуска вернулся и на следующий день его убило...У нас был Пащенко , командир орудия, три года воевал на передовой. Он был «борец за правду», любитель «качать права» и спорить с командирами, так его в плане наград начальство специально - просто игнорировало. Пащенко к концу войны даже медали не имел. И только в июле 1945 , уже после войны, в Австрии , ему вручили орден Красной Звезды... Никогда мы заранее не знали, реализуют наградной лист, или нет. Был бой в декабре 1943 года , возле хутора Петривский, огнем дивизиона было подбито 18 немецких танков. Посулили большие награды- никто не получил ничего... И таких эпизодов я могу вспомнить еще несколько, например бой под Сандомиром, и так далее.
Конец войны. У нас новый командир дивизиона, майор. Стали заполнять наградные листы за бои на Одере, Нейсе и под Котбусом. Меня и командира второго орудия Быковского сначала решили представить к орденам Красной Звезды, а потом этот майор нам говорит -«У вас по два ордена Славы, давайте мы представим вас к 1-ой степени. Заслужили».
Но отослали документы в штаб, а дальше - все тихо. Я демобилизовался из армии, вернулся в Минск , продолжил работать каменщиком на стройке. Прошло несколько лет после войны и после одного случая, когда меня «словами задели», я решил выяснить судьбу этого представления. Написал Быковскому домой, хотел узнать, дали ли ему первую степень Славы или нет? Получил ответ от его жены, что Быковский скоропостижно скончался. Тогда я сразу обратился в наградной отдел ЦАМО. Ответ прислали следующий -«Вы не числитесь в списке полных кавалеров ордена Славы», без каких либо комментарий. И я прекратил выяснять что-то дальше, или разыскивать следы этого наградного листа...
Г.К.- Сколько уничтоженных немецких танков на Вашем личном счету?
Г.С.- Штук пять-семь личных, за войну наберется. Самое трудное, твердо определить, это твой подбитый танк, или «плод коллективного артиллерийского творчества».
Если огонь ведут сразу , скажем, все четыре орудия батареи, то , поди разберись, чей снаряд окончательно доконал немца.
Г.К. - Если танковый экипаж горящей машины, «покидал борт», то артиллеристы стремились добить танкистов?
Г.С.- Опытный танкист, если на свою удачу и счастье. вылезал из горящей или подбитой машины, то сразу прятался за корму, а не отбегал в сторону под пули и осколки. Если идет бой с танками, то тратить снаряд или отвлекать все свое внимание и силы на то, чтобы добить экипаж - это глупо. Только пехота, в азарте боя, могла этим делом с усердием заняться. Нам было не до этого. И вообще, я, например, не припомню, что был когда-то свидетелем расправы над захваченными в плен солдатами вермахта. Пленных немцев не били. Обращались с ними нормально, по -людски. В 1946 году я работал в Минске на строительстве завода .Рядом со мной трудились немецкие военнопленные.
И я часто себя ловил на мысли, что это обычные, иногда даже симпатичные люди, и поражался тому, что вся моя былая лютая ненависть к ним незаметно проходит. А совсем рядом со строящимся заводом , лежали развалины минского гетто, где такие же «обычные немцы» уничтожили многие десятки тысяч человек, и в том числе всю мою родню...Но бешеная злоба к немцам все равно прошла...
Г.К.-Как Вы оцениваете подготовку немецких танкистов?
Г.С.- Это были сильные вояки, опытные , смелые и грамотные, бились до последнего...
Но вы мне задаете такие вопросы, будто я совсем - «чистый иптаповец».
В основном , мы все-таки воевали не с танками , а с немецкой пехотой, огневыми точками и БТРами, давили своим огнем немецкую артиллерию и минометы, вели контрбатарейную стрельбу, поддерживали наши части в наступлении.
У нас всегда был большой запас шрапнельных снарядов.
Идет артподготовка в начале наступления, мы обрабатываем немецкий передний край, потом переносим огонь вглубь обороны противника и тут в атаку поднимается наша пехота. Это было нашей основной работой, особенно, когда наш дивизион оснастили пушками 122-мм калибра. А бои с танками случались не так часто. Но если такое происходило, то мы имели «веселую жизнь, на всю катушку».
Помню в такой схватке, сожгли танк уже в 15 метрах от нашего орудия...
Мне небольшой осколок , где-то размером 1*1 сантиметр попал в шею, и «засел» прямо в третьем позвонке. Пролежал в госпитале полтора месяца, но хирурги не решились оперировать. А сейчас и подавно, трогать этот осколок нельзя.
Г.К.- Как кормили гвардейцев-артиллеристов?
Г.С.- Снабжали нас хорошо, да плюс еще трофейный провиант. Я не помню, чтобы мы, в 206-гв.ЛАП на передовой когда - нибудь по настоящему голодали. Редкое исключение составляли бои на плацдармах, когда подвоз на передовую был ограничен и небезопасен. Но мы в «студере» хранили свои какие-то запасы, сухари, сахарок, или немецкие консервы в «коричневых» банках. А когда я служил в пехоте, то досыта наесться доводилось только после боя, половину народа выбьет, так повар дает каши или супа , сколько попросишь...
Г.К . - В чисто стрелковом бою артиллеристам батареи приходилось принимать участие?
Г.С. - Ходить в атаку в качестве простых срелков нам ни разу не пришлось. Но стрелять по немцам из личного оружия приходилось нередко . Это случалось когда мы держали оборону без пехотного прикрытия, или в наступлении. Вот вам пример, катим орудие по лесу, и нарываемся в упор на немцев, которые вручную тащат прямо навстречу нам , в «колясках», свои многоствольные минометы «ванюши». Бой сразу переходит в стрелковый. Я там, кстати, себе добыл хороший трофейный пистолет. Но за всю войну мне ни разу не пришлось участвовать в рукопашном бою...
Г.К. -Кто из офицеров полка Вам наиболее запомнился?
Г.С.- Мой командир батареи капитан Фокин. Это был замечательный человек и очень боевой офицер. Он погиб уже под конец войны. Пошел с КВУ лейтенантом Лыковым и старшиной Меерманом на ПНП. Они попали под обстрел. Потом старшина один возвращается на батарею и говорит -«Убило Фокина.Осколком, прямо в шею». Тяжелая утрата...
Г.К. - Где Ваш полк заканчивал войну?
Г.С. - В конце марта 1945 года я вернулся в полк из госпиталя, после очередного , уже пятого по счету ранения. Наступали на Одер, форсировали Нейсе, а 3-го мая мы уже переправлялись через Эльбу. Здесь нам передали приказ идти на Чехословакию, за два дня мы с боями совершили на машинах марш 300 километров от Теплице до города Мельника. Здесь в Чехословакии мы стояли несколько месяцев, а потом нашу дивизию перевели в крупный артиллерийский лагерь Алленштайн. Отсюда я демобилизовался и вернулся к мирной жизни в разрушенный немцами родной Минск. До пенсии проработал простым строителем... Так сложилась жизнь.
| Интервью и лит.обработка: Г. Койфман |
