Я родился 19 марта 1925 г. в г. Торжок Калининской области. Мой отец работал лесничим в деревне Светцово. Известный в тех местах человек, ушел на фронт в Первую мировую войну, стал унтер-офицером, был награжден Георгиевским крестом. В Гражданскую стал революционером, служил в войсках на должности комиссара. Всего в семье было пятеро детей, но так как мать умерла, мы росли беспризорными. В деревне я окончил 7 классов, был мальчишка как мальчишка, не скажу, что хулиганил сильно, но даже более старшие по возрасту деревенские ребята боялись меня. Дело в том, что я был физически сильным, много работал в колхозе, помню, даже когда заморозки были, продолжал босиком бегать. Надо сказать, что работать любил, и тяжелой не чурался, ездил на заготовки леса, так что мужики меня любили. Я не лодырничал, когда вечером сядем у костра, они мне обязательно что-нибудь вкусненькое сунут, то сальце, то еще что-то. Да и жалели, все-таки матери же не было у меня.
До войны военные для нас были как высшая раса, знаете, их действительно очень уважали. И почтение было не только к командирам, но и к рядовому составу. К примеру, тем деревенским, кто отслужил свое и вернулся из армии, особый почет был, их ставили на должности повыше. Так что в армии отношение было уважительное. Хотя не все было так уж гладко, знаете, было дело, что наши деревенские девчонки делали подлости по отношению к военным. Не далеко от наших дворов различные части разбивали лагерь, и вот как случалось - военный ходит с местной девчонкой, но, к примеру, жениться на ней не собирается, проводит ее до калиточки или до дому, и все. А она уже под кого-нибудь другого попала, с пузом ходит, ее спрашивают: «А кто же отец твоего ребенка?» Так она отвечает, дескать, тот капитан или лейтенант, что меня провожал, и есть отец моего ребенка. Помню, что Надежда Крупская издала закон, мол, брак не обязательно должен быть зарегистрирован: если есть двое свидетелей, которые подтвердят наличие связи, значит, отец должен платить алименты. И этот бедный офицер платил алименты. Хотя случалось и по-другому. Как-то у нас в лесу расположилась воинская часть. И вдруг я вижу, что капитан из этой части (тогда погоны еще не ввели, были шпалы на петлицах, но мы, мальчишки, уже знали, что если военный «со шпалой», значит, он капитан) вдвоем с адъютантом подхватили местную девочку и куда-то повели. Куда, не знаю, но мы понимали, что многие из числа военных не прочь воспользоваться слабостью девочек к людям в форме. В тот раз это была Люба Бурова, за ней бегал Юра Смирнов, его дедушка работал деревенским кузнецом, поэтому мы его прозвали «Юрка Кузнецов». Так как я считался атаманом у мальчишек, то Юрка ко мне прибежал. Мы скорее рванулись к военным, а они уже в середине деревни были, девушка в центре, капитан ее под ручку ведет. Я врываюсь, распихал всех, Любу в сторону оттолкнул. От неожиданности у капитана глаза на лоб полезли, я ему говорю: «Ты чего творишь, это моя девчонка!» Тот уже ничего не слушает, выхватывает пистолет, тогда ему на шею бросился мой одногодок Леша Волков (мы все очень дружные были). Капитан от всего происходящего ошалел, выстрелил из пистолета, «бух-бух», дважды в воздух, а это уже серьезное дело - учинить драку с сельскими мальчишками из-за девчонки. Колоссальное ЧП. Мы разбежались от военных в разные стороны, а по деревне слух пошел: «Лешка Шаврин избил капитана!» Конечно, я его не бил, даже не ударил, просто отпихнул в сторону, но ведь бабы во все времена любительницы посплетничать. Хотя история просто так не окончилась, в деревню из части слух пошел: «Ничего, вот ваш бузотер будет призван в армию, мы его заберем в нашу часть и дадим хорошенько!» Такая вот перспектива меня ждала.
22 июня 1941 г. мы, мальчишки, как обычно сидели на скамеечке. Дело в том, что летом после работы возвращались только вечером, единственное, стакан молока выпьешь, и скорее бежать к кому-нибудь на крыльцо, где уже собирались местные мальчишки и девчонки, днем-то не увидишься. Тогда такого как сейчас, всякой открытой любви не было, но дружить между собой дружили, в разные глупые игры играли, к примеру, в жмурки, или лапту, была и симпатия между каким мальчишкой и девчонкой. Так мы и сидели, как вдруг объявили о начале войны, но для нас, мальчишек, это не произвело особого впечатления. Ну что война, кто там понимал из нас. Но вот одно запомнилось - после начала войны к моему отцу приходили деревенские «сумерничать», т.е. сидели вечером в доме, но лампу не зажигали, мужички с бородами садились, самокруточку сворачивали, и охали: «Поверили мы Гитлеру, договор заключили, вроде все нормально было. А вот, поди ж ты, как обернулось дело! Наша русская вера подвела нас».
Вначале война была где-то в стороне, мы знали о ней, но, как говорится, не чувствовали. И вдруг фронт приблизился к деревне, начались бои подо Ржевом. Я помню, это были страшные бои, мы все так же сидели на скамеечках, но уже не было особой резвости в игре, как тут играть будешь, когда кругом взрывы, вспышки. Каждый день громыхало на западе. Мы ждали, что же получится, остановят ли немца. Вскоре начали бомбить наш Торжок, как я позже узнал, там располагался штаб крупной авиационной части, мы с другом Володей Львовым забирались на крышу и смотрели, как немцы бомбят Торжок, город горел. Как-то к нам в дом пришла тетя Даша, оказалось, что при бомбежке убили мою крестную, ее дочь, она плакала. Но знаете, нам, мальчишкам, как-то не было страшно, и все, не придавали особого значения бомбежкам. В семье старшего брата почти сразу забрали, потом подошел черед среднего, хотя до войны он был освобожден под чистую, дело в том, что у него был детский паралич левой кисти. Но все равно взяли.
В начале зимы 1942 г. как-то приезжаю домой с лесозаготовки, это было поздно вечером, отец и старшая сестра, работавшая в колхозе трактористкой, сидят нахмуренные, взволнованные. Увидели меня и говорят: «Повестка пришла!» Отец повез меня в г. Торжок, в институт им. Энгельса, где находился военкомат, во дворе встал попрощаться со мной и говорит: «Ну что, сынок, прощаться не будем. Когда растил, они не видели, а вот вырастил, увидали» Так что всех нас, трех братьев, взяли на фронт. Я был мобилизован в декабре 1942 г., в неполные 18 лет. Но я физически был сильным, без скромности скажу, красивый парень, поэтому, еще не имея ни звания, ни направления, меня назначили старшим группы призывником при прибытии в военкомат. Тут со мной первый смешной случай произошел - так как все призывники прибыли в валенках, решили прямо в военкомате выдать сапоги. А я же еще мальчишка был, не знал, что такое размер обуви, всю жизнь разве что валенки носил. Старшина спрашивает: «Какой у тебя размер?» Я, недолго думая, выпалил: «Сорок пятый». У меня же был 42, а тут дали 45. Сильно я с ними намучился, не представляете, как эти сапоги хлопали при ходьбе. Позже, уже в Муроме, выдали форму, особенно мне приглянулась солдатская гимнастерка.
Нас направили в Муром, был такой город в моей жизни. До сих пор не пойму, чего нас туда притащили, мы там непонятно чем занимались, пока уже группу не отобрали в артиллерийское училище. Казармой служил клуб им. Ленина, там заранее были сделаны специальные палаты с нарами для призывников. Нас же все время поначалу гоняли на «тактику», мне так быстро надоело, что сил нет, издевались страшно, то ползи им куда-то, то приползи обратно. Решил схитрить - взял и положил себе вечером на пятку цветочек лютик, поплевал, прикрепил, на всякий случай завязал, утром встаю, на этом месте язва образовалась, пришел командир к нам, я ему говорю: «Мозоль набил». Тот в ответ: «На занятия не ходить». Пришел ко мне фельдшер, назначил лечиться перекисью водорода. Первое время радость, потом смотрю, чем больше перекись водорода мне капают, то тем больше язва становится, все больше и больше. Мне вскоре надоело филонить, оказалось, что тех, кто освобожден от занятий, заставляют казарму подметать и мыть, да еще к тому же стирать, убирать. Хуже, чем эта проклятая «тактика». Тогда я так сделал - денька два побыл без выхода в казарме, прибегает командир: «Шаврин почему не идете в медсанчасть на лечение?» Я ему отвечаю: «Не хочу, смотрите, без проклятой перекиси на язве образовалась корочка». Она затем быстро упала, на том месте образовалось красное пятнышко, сами видите, оно до сих пор есть. Так вот закончился мой эксперимент, стал я опять ходить на занятия.
Кормили, откровенно говоря, неважно. Спасало одно - через дорогу был барак, в котором жила молодая женщина с ребенком, муж ее находился на фронте. Мы приходили к ней с другом, пилили дровишки, кололи, складывали поленицу, а она нас приглашала к себе, обязательно накормит, да еще и десяточку денег сверху даст. Сейчас кажется, что она, десяточка-то, а тогда за 10 рублей на базаре можно было купить пирожок с картошкой. Тем и выживали. История эта получила неожиданное продолжение. Летом 1944 г. я очутился в Финляндии. Лежали мы на пригорке, с правой стороны командир части, посредине я, а с левой замполит. Вдруг замполит говорит: «Шаврин, пора вам вступать в партию, хватит комсомольцем быть». Командир, он был в звании капитана, поддерживает: «Конечно, он заслуживает, вы характеристику напишите, а ты, Алексей, автобиографию приготовь». Замполит, смеясь, отвечает: «Да какая у него биография, он же мальчишка 19-летний». Но капитан на своем стоит: «Нет, ты все-таки расскажи, где и когда в армию взяли?» Надо отвечать, я рассказываю, мол, когда меня мобилизовали, то до училища в Муром попал. Командир как-то неожиданно меня по ногам толкнул, тык-тык-тык, я еще подумал, что такое, неужели ему мои ноги мешают. Отстранился от капитана и продолжаю свой рассказ, тут почему-то вспомнилась история с женщиной, говорю: «Рядом с нами был барак, мы живущей в нем молодой семье пилили дровишки, у женщины, хотя какая женщина, она еще такая симпатичная девчонка». Тут капитан меня опять начал по ногам тыкать. Ну, думаю, дались ему мои ноги, чем же они так мешают, а сам продолжаю: «И вот пригласит она нас, накормит, еще и даст десяточку с собой». Командир перевернулся, и так на меня смотрит, мне потом замполит на ухо сказал: «Я перепугался, уж думал, что вы перестреляете друг друга». Оказалось, что капитан был из Мурома, жил именно в этом бараке, а молодая женщина была его женой. Говорит он мне: «Леха, расскажи, как оно там». Ну, я припомнил и говорю: «Ковер с рисунком на стене, врезалось в память, что на рисунке лебеди гуляют, а вокруг лилии, под ковриком кроватка, там ребеночек, а как женщину зовут, даже не знаю». Схватил меня капитан за грудь и прямо кричит: «Лешка, это же моя жена!» Радовался. Вот такая история...
- В Муроме Вы в какой части служили?
- Знаете, даже не отвечу, никак часть не называлась, так интересно, мы даже присяги не принимали, считались никем, просто мобилизованными. Чего нас так держали, я по сей день удивляюсь, ведь даже на работы не отправляли, все время только в казарме, одна учеба, причем после первых месяцев осталась исключительно шагистика. Так что все строевая да строевая, правда, заставляли еще песни петь.
- В Муроме Вы до какого времени были? Не помните?
- Сейчас скажу, дайте-ка подумать... Примерно до апреля 1943 г., причем меня почему-то всегда старшим группой ставили. Потом я в Торжке встретил начальника милиции, который в войну служил в Муроме и знал меня как старшего группы. Увидел меня, кричит во весь голос: «Ша-а-аврин, ты, что ли?» Я в ответ: «Да, да, я, старший группы. Он меня хорошо запомнил, я часто стоял на площади перед клубом, мы ее так и прозвали между собой: «площадь Ленина». Там и встречались, переговаривались и смеялись, а то трудно в учебе без шутки. Тогда начальник предложил мне в милицию пойти работать, но я отказался.
- После Мурома Вас куда направили? Вы попали в артиллерийское училище?
- Да, причем получилось интересно. Вдруг, ни с того, ни с сего, группу призывников, и меня в том числе, вызывают к командиру. Быстро создали какую-то группу, примерно взвод, и отправили маршем. Куда, чего, никто не объясняет, оказалось, нас направили на железную дорогу. Топаем мы, навстречу попался знакомый Федя Дрынкин из Муромских «сидельцев», кричит мне: «Куда ведут, Лешка?» Я ему в ответ: «В военное училище!» Мы уже знали, что нас направляют в военное училище, но как и куда, не знали. Шли мы очень долго, пешком прошли, если не ошибаюсь, Ярославские болота, выбрались из них, и прямо по железной дороге, по шпалам, потопали на станцию Нерехта, до сих пор не могу понять, отчего именно туда. Все это время двигались пешком, естественно, я в своих сапогах на 3 размера больше набил мозоль. Сопровождающий нашей группы был человек грубый, резкий, ну что же делать, я ему пожаловался, мол, мне плохо, мозоль на ногах, а он в ответ как рыкнет: «Пристрелю!» Заткнулся Лешка Шаврин и поплелся дальше пешком. Мальчишки мы были, что уж там. Хотя тогда сопровождающий именовал нас по-новому - курсанты.
- Когда Вы по болотам шли, Вас как кормили? Был сухпай?
- Да, выдали в дорогу сухой паек. В нем концентраты, сухарики, все вроде ничего, вот только одно оказалось неприятно, вместо мяса выдали селедку, а после нее только об одном и думаешь: пить и пить. У каждого была фляга, в ней вода есть, но до привала ее, конечно же, не хватало. В общем, вот так нас делали выносливыми.
В итоге меня послали в Ярославское артиллерийское училище. По прибытии нас с другими курсантами разбили на взводы, в каждом по четыре расчета, в расчете по семь человек, итого 28 человек. Знаете, в начале обучения погон еще не было. Вдруг, неизвестно, как нам показалось, почему, погоны ввели. Надо сказать, что это всех удивило, но мы дружно надели курсантские погоны. Началось обучение артиллерийскому делу, кроме того, недалеко от училища в самом Ярославле была разбомбленная церковь, нас как курсантов водили к ней кирпичи собирать, чтобы сделать печку в казарме. Так что после учебы еще и кирпичи таскаешь, причем делали так - два курсанта впереди, два сзади, между ними на лямках кирпичи. Волокли их целым взводом. При выпускной стрельбе, у нас ее называли дипломной, я получил со своим расчетом оценку «отлично». Для этого надо было, чтобы снаряд точно в цель попал, всего давали три снаряда, два для пристрелки и один на поражение. Каждому курсанту на стрельбах давали под командование расчет из других курсантов, он как командир должен был давать данные, в качестве мишени ставилась здоровая палка с укрепленным на ней флагом. Стреляешь по принципу «вилки», недолет, перелет, попадание, причем было не обязательно попасть точно в цель, снаряд должны были лечь возле цели. Я попал четко, у меня все три снаряда легли около цели, получил «пятерку». За такую стрельбу наш расчет наградили американскими сигаретами, каждому по пачке, все обрадовались, а я ведь был некурящий. Боже ты мой, не представляете себе, как около нас крутились-вертелись другие курсанты, все сигаретки просили. Я отдал, не спекулировал. Все вроде хорошо, и тут попал я в неприятность. Был у нас помкомвзвода, ст. сержант. Сразу скажу, нехороший человек, любил издеваться, знаете, есть такие люди, которым нельзя доверять власть. А он ее получил и гонял курсантов все время, то строевая, то по-пластунски ползать, и надо такое, я уже стрельбы сдал, а он все гоняет мой расчет. Как-то я отстал от взвода, он как крикнет мне: «Курсант Шаврин! Бегом!» Тут уж я не стал сдерживаться: «Не могу, у меня мозоли», обувь-то была все та же, на 3 размера больше. Тогда он взял и пихнул меня в спину. Меня никогда никто не толкал, тем более в спину. Я развернулся, и раз, ударил его в грудь. То ли он слабый был, то ли я ударил чересчур сильно, но сержант упал. У меня сразу же мысль в голове промелькнула: «Ну, все, штрафная!» Сержант с земли кричит: «Взвод, стой!» Тут я не растерялся, сообразил, быстренько себе под глаз кулаком ударил, да так, чтобы синяк получился. Тем временем сержант кричит курсантам: «Взять его!» А зачем, куда взять, помкомвзвода и сам не знает. Когда курсанты к нам подбежали, я им говорю: «Ребята, не трогайте, сами видите, он меня ударил». Действительно, они же видят, что у меня краснота под глазом. В итоге возвращаемся в училище, взвод идет потихонечку, курсанты строем, я сзади топаю. Пришли в казармы, ст. сержант сразу побежал внутрь. Выходит командир роты, мы построились, стоим, ждем, ротный приказывает: «Курсант Шаврин, два шага вперед!» Я вышел из строя: «Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!» Он глаза вытаращил, а я тем временем продолжаю: «Мне надо в санчасть!» Он смотрит, что такое, ведь у меня глаз подбит, тогда ротный быстренько шмыг в казарму, через некоторое время выбегает и уже совсем другую команду отдает: «Взвод, расходись!»
Зашли мы в казарму, там у нас были двухъярусные кровати, я наверх залез, а товарищи мне говорят: «Ну, Лешка, погорел ты» Ясное дело, сам чувствую, что погорел. На следующий день входит в помещение старшина, сразу ко мне подходит: «Курсант Шаврин, переодевайтесь!» Смотрю, он принес мне новую форму с курсантскими погонами. Дальше старшина командует: «Быстро в особый отдел!» Думаю, ну все, дело закрутилось. Прихожу, куда приказано, смотрю, сидит за столом ст. лейтенант, молодой парень, с новыми погонами, он приказывает мне: «Курсант Шаврин, ваши документы» Я из нагрудного кармана достаю курсантскую книжку, даю ему, он раз-раз, представляете, разорвал ее, и кинул в корзину, сплетенную из ивовых прутьев. «Ну, - думаю, - все, это наверняка штрафная!» Особист тем временем убежал куда-то, я стою по стойке смирно, так ведь положено, он команды «Вольно!» не отдавал. Долго его не было, наконец-то приходит: «Младший лейтенант Шаврин, ваши документы!» У меня глаза на лоб полезли. Гляжу, подает офицерскую книжечку, я ее в карман положил, он сам мне снял погоны курсантские, одел уже мл. лейтенанта. Приказал явиться на плац в 12.00. Прихожу, а там уже все выпускники выстроились, провожал нас командир школы. Знаете, он целую речь произнес, в конце спрашивает: «У кого какие вопросы?» Меня товарищ толкает в бок: «Лешка, расскажи, как тебя избили»! А я стою и думаю: «не, если расскажу, как избили, то делом военная прокуратура займется, а вдруг кто-то из ребят видел, что я ударил помкомвзвода, а не он меня». Так что не устраивала меня такая перспектива, промолчал младший лейтенант Шаврин. После выступления командира официальная часть закончилась, мы выстроились, потопали на вокзал, там стоял поезд, расселись по вагонам и поехали. Это был декабрь 1943 года.
- Как кормили в артиллерийском училище?
- Знаете что, вот сейчас я могу даже похвастаться. Что я ел дома? В основном стакан молока или кусок хлеба. А тут на завтрак 25 грамм масла, замечательная каша и хлеба 200 грамм, представляете себе, для меня, деревенского мальчишки, это было, что-то! А в обед на первое суп, да еще второе, да еще стакан компота, на ужин опять каша, снова 25 грамм сливочного масла. Когда мы прибыли в училище, все как один выглядели доходягами, а тут я опять стал героем, для меня это был самый настоящий приз, я не хвастаюсь, все честно говорю, именно так в училище и было.
- Какие занятия в основном были? Больше теории или практики?
- Больше всего было все той же строевой, кроме того, довольно часто проводили занятия по определению огневой точки противника. Знаете, сидишь, вглядываешься вперед, и неожиданно дается вспышка, как будто во время стрельбы, тут уже идет точная проверка знаний, наобум не угадаешь, ведь когда неприятельская пушка выстрелила, нужно первым делом определить скорость света, затем просчитать скорость звука, потом скорость полета снаряда рассчитать. Ведь каждый должен точно засечь, где стоит, спряталась вражеская батарея. Это было трудно, но интересно. Надо четко знать все артиллерийские системы, и свои, и противника, на лету определять скорость полета снаряда, скорость ветра и звука. Правда, это было, можно сказать, единственное практическое занятие, в остальном, больше теории давали.
- Орудия в училище были?
- Или макеты, или непригодные пушки. Так и учились...
- Когда вас в особый отдел отвели, у старшего лейтенанта погоны уже были?
- Да. Знаете, сначала мы к введению погон предвзято отнеслись, мало того, что стало непривычно, ведь еще одно чувство примешивалось. Понимаете, в Гражданскую войну белогвардейцев презрительно именовали «белопогонниками», а тут на тебе, погоны ввели. Но потом понравилось, ведь раньше командир шинель наденет, и не видно его звание, приходилось даже специальные шинели шить по шее, чтобы можно было звание разглядеть. А когда появились погоны, то все сразу же видно, тут тебе и звездочки, и лычки.
- Вы раньше с ним сталкивались?
- Знаете, особисты и на фронте были какие-то зацикленные, есть такое выражение, вот как будто на своей работе зациклены, и все. Они ни с кем старались не кантачить, почему, не знаю.
- Из стрелкового оружия учили стрелять?
- Даже у нас, артиллеристов, стрельба из винтовки стояла на первом месте. Вот так. Знаете, в итоге получилось, что я настолько метко стрелял, что меня хотели направить в стрелковую команду. Знаете, у нас в училище многие курсанты до войны даже ружья охотничьего в руках не держали, и поэтому по мишени очень плохо стреляли. Я же некоторый опыт имел и потому бил точно все три выстрела. Нам на стрельбище выдавали ровно по три патрона, не больше. Вот у меня и получалось, три выстрела, да так точно, что дырки от пуль в «десятку» можно было пальцами заткнуть, настолько ровненько пули входили. Решили меня вызвать на конкурс скорострельщиков, но я же был еще мальчишкой, а поскольку наш карабин давал сильную отдачу, то правое плече у меня было разбито. На конкурсе надо было сделать в минуту 20 или 21 выстрел, из них и 18 или 19 попаданий, а у меня не получилось 18. Только 17 попаданий было, так что я не прошел по конкурсу. Кроме того, я играл в училище в футбол, стоял в защите, но потом мне все надоело, прихожу и говорю капитану команды: «Больше не буду играть». Тот в ответ: «Чего ты? Почему?» Но я уперся: «На футболе нужно много бегать - мало есть, а то ноги не таскают, хочу сытым быть». Капитан мне бросил в ответ: «Дурак». Сейчас думаю, может, и в правду дурак, если б я в футбол играл, то наверняка на фронт бы не попал, так и остался в команде. Пальцы бы уцелели. Но в то время не так, как сейчас думали.
- В училище проводили больше стрельб, или больше уделяли внимание ближнему бою, командам «коротким коли, длинным коли»?
- Было дело, штыковой атаке учили не меньше, чем стрельбе. Один курсант, Федька, фамилию забыл, сильно удружил мне. Стояло чучело, я должен был бежать с винтовкой с примкнутым штыком и ткнуть им в чучело, только перед этим Федька бьет меня в грудь палкой, обмотанной на конце тряпкой, а я должен штыком отвернуть удар и штык воткнуть в чучело. Такое было каждому задание, ну, я бегу и про себя думаю: «Федька не ударит меня, и плевать на все». Но он как ткнет мне в грудь, аж дыхание сперло, после занятия говорю ему: «Ну, ты даешь!» Федька в ответ: «А какого фига ты не увернулся?»
- В итоге, какие занятия проводились наиболее часто?
- Больше всего было артиллерийского дела, особенно, как я уже говорил, по знаниям скоростей, звука, света, полета снаряда. Видите, это так вбили, ведь сколько лет прошло, а я все это помню.
- Как бы Вы оценили преподавателей? Хорошо учили?
- Уверенно могу сказать, что это были особенные люди, настоящие знатоки своего дела, с действительно глубокими познаниями.
- Это были бывшие фронтовики, или кадровые довоенные командиры, как Вы думаете?
- Я считаю, что из них никто на фронте не был, потому что никогда ни один из них не говорил о войне. Зато знатоки большие. Сами видите, в теоретическом плане я знал все, это уже говорит о том, что нам мозги здорово вправляли. А так мы хорошо к командирам относились, и гражданские в нашу Армию верили. Врезался в память такой случай: когда я вышел в Костроме на станции, уже на фронт ехали, вижу, две девочки идут, позвали меня, подают мне пирожки, да такие аппетитные, что делать, я говорю им: «Денег нет». Развожу руками, а девчонки в ответ: «Ничего не надо, мы их так даем». Такое было отношение к солдатам.
- Сколько Вас учили?
- Мы в военных условиях должны были овладеть всей программой подготовки артиллерийского специалиста за 6 месяцев. Вот наши командиры и придумали прозвища, называли нас или «шестимесячники», или «инкубаторные».
- Были ли еще какие-то экзамены, кроме стрельб?
- Больше никаких важных, которые бы запомнились. Знаете, мы как выпускники училища, артиллеристы, ни винтовки, ни даже пулеметы не признавали. Тут была все же гордость, орудие есть орудие, а пулемет он что, так, для страха. Винтовка тем более. Знаете, мы так после выпуска действительно думали.
- Куда Вас направили после выпуска?
- Этот же вопрос задавал мне один корреспондент: «Расскажите, кем Вы были на фронте? Опишите свой первый бой». Я тогда ответил и сейчас скажу: «Признаться честно, не очень-то и знаю, кем был, знаю только, что меня как комсомольца после прибытия нашей группы в часть вызвали в штаб, и там сказали, что с рассветом будет залп «Катюш», а после залпа мы пойдем в наступление». Представьте себе, меня, младшего лейтенанта-артиллериста направили на передовую, а кем я был? Наверное, никем, просто рядовым. Пехота, так вот, мне даже автомат выдали. Не знаю, но получилось, что я попал не в артиллерию. Часть не помню. Знаю только, все это случилось на подступах к Белоруссии, мы должны были наступать в направлении куда-то на Оршу.
Ночью я приготовил себе позицию в траншее, выкопал специальную дырочку, чтоб ногу можно было поставить и сразу выпрыгнуть из окопа, начался артиллерийский обстрел, я сижу, везде грохот от взрывов, вдруг бежит рядом со мной командир роты и орет: «Вперед, за Родину, за Сталина!» Ну, и я как дурак первым выпрыгнул, кричу: «Ура-а-а!» Тут ума хватило обернуться, вижу, а сзади-то никого нет, сразу прыг назад в свой окоп. Наши траншеи были выкопаны зигзагом, гляжу, по траншее бежит все тот же командир роты с пистолетом и на меня смотрит, орет: «Вперед!» Думаю, чего это он, я же первый выбежал. Решил, надо вылезать, а то ротный еще пристрелит, опять выпрыгнул и побежал вперед, всяких «ура» уже не кричу, бегу только. Как-то быстро добрался до противотанковых траншей, оказалось, они были заполнены водой, к счастью, поперек кто-то заранее положил бревно, так что я перебрался на ту сторону. За мной бежал казанский татарин, сержант, я как тренированный по этому бревну быстро пробежал на противоположную сторону, а сержант раз, и упал. Я оборачиваюсь, думаю, чего это он такой неловкий, но вода за ним сразу сомкнулась. Только тут я понял, что татарина убило. Дальше бегу, стреляю, куда, не знаю, просто стреляю перед собой, а немцы били по нам разрывными пулями, страшно, не представляете как. Выстрелил весь диск, за поясом еще один висит, я вытащил первый диск, второй вставляю, но, видимо, что-то не так сделал, вот диск и упал. Вокруг стрельба, прыгнул в артиллерийскую воронку, укрылся от пуль. Вижу, рядом бежит замполит, кричит нам: «Вперед, ребята, ничего страшного». Только он прокричал, и тут я заметил, представляете, замполит в атаке с улыбкой на лице наступает! Пробегает около меня, показываю ему, что диск упал, он понял, помог мне диск поднять. Я снова бегу, уже стал стрелять короткими очередями, экономя патроны, а то вдруг немцы в окопах окажутся, у меня же ни одного патрона не останется. Добежал до вражеских позиций, прыгнул в траншею, автомат перед собой выставил, вокруг никого. Через какое-то время по позиции прошел среди солдат слух, что немцы отступили, скорее даже убежали в сторону шоссейной дороги. Вот видите, немцы убежали, я их и не видел, только стреляли они в меня, а у меня корреспондент спрашивает: «В кого вы попали»? Я и сам не знаю, куда я целился, просто стрелял. Это был мой первый бой. Потом, к счастью, разобрались, в чем дело, и меня отправили на батарею.
- Вы были младшим лейтенантом?
- Да, младшим лейтенантом.
- Вам дали огневой взвод под командование?
- Нет, не взвод. Я был старшим на батарее, это ВУС-910. Попал в 260-й пушечный артиллерийский полк 5-й гвардейской тяжелой артиллерийской дивизии прорыва резерва РГК. Нас направляли на прорыв обороны противника. С целью дезориентировать противника, мы подходили на позиции тайком, ночью перед началом артподготовки, пробирались буквально ползком, потихонечку, по окопам. Как только наши части прорывались, пехота и танки двинулись дальше в наступление, а нас перебрасывали в какое-то другое место. Мои обязанности заключались в следующем - мне разведка передает данные, я кричу по батарее: «Прицел такой-то!» В следующий раз даю команду брать левее или правее. Мне в ответ от орудий кричат по очереди: «Готово, готово, готово» Тогда приказываю: «Огонь! Беглый, тремя снарядами». Но командиром батареи был совсем другой человек, а я являлся просто старшим, специалистом. Пушки у нас были калибра 122-мм, один снаряд весил восемь килограмм. Мы считались секретной частью, поэтому после прорыва обороны сразу же меняли свои позиции. Не могу сказать, какой огонь мы чаще открывали, но все-таки в основном нам давали не цели, мы били по площади. Другими словами, как между собой на батарее говорили, открывали «масштабный» огонь.
- Не расскажите о своем первом артиллерийском бое?
- Первый раз в бой мы вступили под Витебском. Знаете, я скажу так, стрельба была такая, что страшно вспоминать. На стволах орудий краска пучилась, и мы их водой поливали, все, и офицеры и солдаты, надо было вести постоянный огонь. Стрелять, стрелять и стрелять.
- Пушки были как-то замаскированы? К примеру, окрашены?
- Нет, защитной краски не было, обычная заводская, просто они размещались на огневых позициях, буквально вкопаны в землю, знаете, был сделан специальный створ для наводчика, и все, сам расчет не видел ничего. Поэтому солдаты и выполняли мои непосредственные указания, куда бить, правее или левее.
- Была у Вас контбатарейная стрельба? Довелось выполнять задачи по подавлению немецких батарей в Белоруссии?
- Нет, чего не было, того не было. Правда, мы сами были кочующей батареей, т.е. боялись попасть под контрбатарейный огонь. Видимо, потому нам и давали задачи больше бить по площадям. Хотя, к примеру, под Витебском мы больше поражали конкретные цели, согласно разведывательным данным.
- А кто готовил окопы для орудий? Заранее были выкопаны?
- Всегда окопы были уже готовы, кроме основной позиции, запасные также имелись, например, мы отстреляемся и убегаем в другое место.
- Прежде чем сменить позицию, сколько снарядов выпускали?
- Много. Даже не могу сказать точно. Постоянно стреляли до того, что у орудия ствол накалялся. Тут надо сказать, наши орудия имели один серьезный недостаток - были такие случаи, что после интенсивной стрельбы снаряд вылетал и падал через метров 200-400 от позиции, не более. Дело в том, что у пушки ствол расширялся, вот она плохо и стреляла. Бывало, что стреляли по нескольку часов, жаркие бои, что уж говорить.
- Вы передвигались на автомобилях?
- Да, у нас были Студебеккеры. Знаете, вот что интересно, нигде никаких обозначений не было, но на радиаторах имелась надпись: «Итернационал». Вот так.
- Часто на батарее были потери?
- Да. Я знал одного командира орудия, у него в расчете ни одного человека не было. Он сам стрелял. Представляете, как-то на нашем участке прорвались немецкие танки, прут вперед, он сам стреляет, один! Причем ствол не может довести правильно, потому что надо лафет перетянуть, а у него сил не хватало, ведь лафет у 122-мм орудия тяжелый. Помню, тогда я подбежал к нему, схватился за металлический поручень, свернул лафет и он стал бить по немецким танкам.
- От чего гибли расчеты в батарее, от артиллерийских снарядов противника, во время отражения танковой атаки?
- Больше всего люди погибали при нападении пехоты, знаете, довольно часто танк не мог нашу пушку достать, она же зарыта. А вот пехота да, они, черти, опасные, сильно нас из пулеметов и автоматов донимали. Сами понимаете, даже если снаряд рядом разорвется с позицией, он редко когда зацепит в окопе, а вот пехота да, если она подошла на выстрел, то держись.
- Отдавали ли команды «В укрытие!» при минометном обстреле?
- Никогда не было. Вот такого не было.
- Как немецкой пехоте удавалось прорвать к Вашим позициям?
- Очень просто, немцы выбивали пехоту перед нами. Такое случилось под г. Молодечно в Белоруссии. Правда, признаюсь откровенно, я и тогда не видел вблизи противника, с первыми немцами я столкнулся лицом к лицу только тогда, когда оказался в разведке, «языка» брал. Там совсем другое дело. Но я не сказал бы, что потери от немцев были совсем уж катастрофические, хотя, как я говорил, одному расчету хорошо досталось. Но мы и позже вперед рвались, прорыв обеспечивали.
- Сколько боекомплектов давали? Двойную норму, тройную?
- Снарядов не жалели. Всегда под боком у расчета в окопчике было до десятка ящиков, в каждом ящике два снаряда, обычно при себе держали пять таких ящиков, больше десятка не разрешали. Итого 20 снарядов, но во время боя постоянно подносили. Знаете, как-то рядом со мной поставили одно интересное орудие, которое заряжалось по-своему - в ствол бросали шелковые пакеты с порохом, почему-то только потом снаряд, и все вместе пихали в затвор, в этом орудии надо было именно заталкивать. Оказалось, что пушка не простая, а с секретом - наводчик сидел прямо на лафете, хороший такой парень, сибиряк, я видел, как он нажал на спуск, выстрел произошел, но тут орудие сделало откат назад, и наводчика так сильно ударило, что прямо на месте убило парня.
- Запомнились ли Вам какие-либо бои в Белоруссии?
- Могу рассказать вам интересную историю: как-то перед нами появилась немецкая «кочующая» батарея, прямо как мы, даст залп, второй, третий, и тут же сматывается на другое место. Видимо, позиции немцы готовили заранее, не могли ее определить, обстреливали только пустое место, и все. Вызвали меня в штаб, говорят: «Шаврин, нам надоела кочующая батарея, необходимо ее определить и засечь». Что вы удивляетесь, вот и весь приказ, коротко и лаконично, в армии многословие не любят. Все должно быть четко и по существу, до сего времени моя жена все удивляется, почему я мало говорю, откуда такая привычка. Пришел я обратно на огневую, со мной прислали лейтенанта Шаповалова, в качестве напарника. Ну что же, надо выполнять приказ, мы пришли на холм, на нем стоит здоровенный валун, выше человеческого роста, и под этим валуном вырыт наш наблюдательный пункт, стереотруба поставлена. Посмотрел я на такое дело, говорю лейтенанту: «Шаповалов, какой же дурак выкопал под камнем наблюдательный пункт?» Он в ответ: «Ну и что, такой валунище никакой снаряд не возьмет». Пришлось объяснять: «Никакой снаряд камень не возьмет, это верно но если рядом взорвется, потрясет, то камушек осядет, будет нам с тобой вечный памятник». Хочешь или не хочешь, а лезть туда надо, причем забраться можно только ползком. Пробрались, Шаповалов сразу в угол засел, а я возле стереотрубы устроился, потому что должен был засечь основную батарею, сидел, сидел, сидел, и заснул. Представляете, снится мне сон, что вроде бы снаряд ударил, нас завалило, ужас. Мальчишка ведь еще, неполных 19 лет, я во сне говорю: «Шаповалов завалило! Шаповалов завалило!» И прямо во сне лезу через стереотрубу, развалил ее к чертовой матери, даже не головой, а ногами вылезаю. Тем временем Шаповалов увидел, вернее, услышал, такое дело, на мне был бушлат, несмотря на погоду, снаряжение, все шумит. Лейтенант струхнул по настоящему, напугал я его сильно. Ну что же, вылез, смотрю, небо, на нем звезды. Тут я уже проснулся, оглядываюсь, все нормально, валун на месте, елки-палки. Шаповалов за мной кое-как выбрался, осмотрелся, и давай меня костерить: «Ты трус, я-то думал, теперь знаю, какой ты». Пришло утро, немецкая батарея так и не стреляла. Возвращаемся назад, я как побитый пес плетусь сзади, он впереди идет, иду и думаю, ну все, вот виноват, вот уж действительно виноват. Подходим к позициям, что ж делать, говорю лейтенанту: «Кто будет о происшедшем докладывать?» Он мне таким суровым тоном отвечает: «Конечно же, я». А, думаю, да плевать, иди, что он там докладывал, не знаю, через некоторое время посыльный прибегает: «К начальнику штаба». Я прихожу к нему, тот спрашивает: «Что у вас там произошло?» Я ему в ответ: «Немецкая батарея не стреляла». Начштаба говорит: «Это знаю», и опять повторяет: «Что у вас там произошло?» Тогда взял и рассказал, как мне сон приснился, ведь еще в детстве мне говорили, что я лунатик. Во всех подробностях описываю, как повторял «Шаповалов завалило, Шаповалов завалило», как вылез, как обнаружил, что никакого завала нет. Заканчиваю рассказ, смотрю на капитана, а он облокотился на стол и лежит на планшетке, плечи у него дергаются, я понял что он хохочет. Обратился к нему: «Я могу быть свободен?». Начштаба отвечает: «Да, можете быть свободны». Не знаю, что там произошло с этим Шаповаловым, но через некоторое время он подходит ко мне и говорит: «Ну что, трепач, натрепался?» Я отвечаю: «А кто знал, если бы заранее знать, что ты не рассказал эту глупость, то и я бы не докладывал, тогда бы никто ничего не знал». Вскоре после этого случая я получил ранение.
Мне приказали засечь «Бил-бил», так мы прозвали одну самоходную пушку, типа Фердинанда. Она надоела всем до чертиков: выйдет на позицию, стволом покрутит, даст 2-3 выстрела, бах-бах-бах, и тут же скроется. Сидел я в траншее и ждал, был у меня с собой бинокль, смотрю, пушка вышла, как обычно, бах-бах-бах. Дальше уже ничего не видел, осколок мне в ногу впился, стреляла она не в меня конечно, но задело.
Иду, раненный, по дороге встречается патруль: «Товарищ младший лейтенант, ваши документы». Подходят ко мне, я достаю удостоверение, военный билет подаю, один из них читает, вдруг спрашивает: «Вы Калининский? Из Торжка?» Говорю в ответ: «Да, и калининский, и из Торжка» Вместе с ребятами шла медсестра, она вдруг говорит: «Ой, а я знаю Вашего брата Николая» Пришла моя пора удивляться: «Откуда вы его знаете?» Медсестра объяснила: «Он у нас трактористом работал». Помогла она мне добраться до медпункта, расположенного на горе (всего за войну я был ранен три раза, успел на медпункты насмотреться, но это был первый раз, интересно), там говорят: «Младший лейтенант, заходите». Зашел, они нас с медсестрой покормили, только я стал выходить в машине для отправки в госпиталь, смотрю, медсестра за мной бежит и говорит: «Товарищ младший лейтенант, это вам». Поднимает мне шинель, и за пазуху пихает пачку печенья, в то время печенье - это мило дело, редкая вещь, я же дурака свалял, даже адреса ее не спросил.
В итоге меня направили в госпиталь, пробыл я на лечении совсем немного, оттуда уже попал в Выборг, который в начале войны оккупировала Финляндия. Но перед этим мы остановились в Смоленске, все были подвыпившие. Видим, в хозяйстве у крестьян коней не было, тогда мы решили помочь землю вспахать, запрягались нашим выздоравливающим отделением в плуг и тянули. Колхозники тянут, так почему бы нам ни помочь, это был наш коммунистический девиз. После тяжелой работы лежим мы с замполитом с Женькой Журавлевым в большой яме и отдыхаем. Вдруг он говорит: «Наверное, и у нас так тяжело работа идет». Отвечаю: «А что тут такого, наверняка и у нас тяжело». Женька спрашивает: «Шаврин, ты откуда?» Говорю: «Из Калинина». Журавлев заинтересовался: «С самого Калинина?» - «Нет, из Торжка» Замполит снова допытывается: «Из самого Торжка?» - «Нет, со Светцово». Женька обрадовался и говорит: «А я с Тимошкина, то-то мне твое лицо кажется знакомым, я ведь помню, как ты проезжал на лыжах мимо моего дома, в школу». Вот так мы даже на войне встречались с земляками.
В распределительном пункте в Выборге меня снова направили на батарею 122-мм орудий, отправился на передовую, только прибыл, как сразу же дали первое задание - нужно установить батарею на позициях, войска давно продвинулись дальше, знаете, постоянно двигаются вперед и вперед, но тут что-то затормозились. Вроде бы все просто, вот только необходимого места для батареи нигде не было. Мы бродим, ищем, и только слышим голос по радио: «Ахтунг, Ахтунг, Ахтунг». Вот так, немцы передают что-то себе, а батарею поставить невозможно, и все тут. Кое-как нашли более или менее ровное место, но для того, чтобы хоть как-то поставить лафет орудия, нужно было корни, и даже целые булыжники выковыривать. А вокруг черника, так красиво. Знаете, будто домой вернулся, около батареи как раз кустик черники находился, смотрю на него и вспоминаю, ведь мы мальчишками собирали чернику. Тем временем поступил приказ о подготовке артогня. нас предупредили, что после первого залпа «Катюш» начинается общий артобстрел. И вот, на следующий день «Катюши» стрельнули, после сразу же батареи открыли огонь, в небе полетели самолеты. На этот раз в нашей батарее все данные уже были заранее известны, мы не по площадям били, а имели ориентиры и стреляли прицельно. Помню, был солнечный день, но после наших залпов поднялось такое облако дыма, что стало как будто пасмурно. Я стоял на пригорке выше орудий, помню, рядом неожиданно взорвался снаряд, правда, он меня не задел. Так что этот день помню серым и пасмурным от дыма. Прорвались мы. Вперед двинулись танки, мне сверху все было хорошо видно, особенно врезались надписи на танковых башнях, это были лозунги «Вперед на Хельсинки!» Они рванули в прорыв после нашей артподготовки, так что я все хорошо разглядел. Вскоре меня ранило во второй раз, но легко, и я остался при штабе, но тут я недолго побыл, так как вскоре очутился в разведке.
Но до этого перевода я как-то пришел в траншею к пехоте, артиллеристы там часто бывали, потому что мы же должны засечь неприятельские огневые точки, и вдруг с финской стороны началась стрельба, из пулеметов и автоматов. Финские автоматы ни с чем было не перепутать, они были еще довоенные, да и винтовки старые, по-моему, образца 1918 или какого-то такого года. Так что мы сразу поняли, что финны бьют. Тогда пехотинец неподалеку от меня поставил пулемет в сторону финских позиций, смотрим вперед, и вдруг видим, прямо рядом с нами ползет финн, он прыгнул к нам в окоп, представляете, отпихнул пехотинца, схватил пулемет и давай в финскую сторону стрелять. Оказалось, что это был перебежчик.
А с разведкой получилось следующее - вызвал меня к себе начальник штаба, секретное задание дал, мол, необходимо сопровождение группы, а кого и куда я должен сопроводить, даже не знаю. Оказалось, что начальник штаба всей дивизии должен был осмотреть позиции на переднем крае противника, но какая конкретно цель ставилась, не знаю, сами понимаете, это не всякому должно быть ясно. Идем в группе, у всех плащ-палатки, на них пилотки, на мне тоже, звания ни у кого не видно. Я шел сзади с автоматом, и вдруг ни с того ни сего слышен звук летящей мины, затем взрыв, они все легли, а Лешка Шаврин стоит себе. Один из этой группы поднялся и говорит: «Это что, фарс такой?» Спокойно отвечаю: «Нет, (еще глупый был, хотелось знание показать), это ведь финская мина». Тот в ответ: «Я и сам понимаю, что не пулемет бьет, почему ты не лег как все» Пришлось объяснить свое поведение: «Тут надо так думать, раз звук есть, значит, в стороне упадет, если ляжешь, то площадь поражения увеличивается, стоя только ноги поранит, а если ляжешь, в голову осколок попадет и может убить». Помолчал спрашивающий и говорит: «А как вы узнали, что это мина?» - «По звуку». Тут другой подключился: «Как определить по звуку?» Снова рассказываю: «У мины шипящий, а у снаряда воющий, можно по звуку определить даже, недолет и перелет, вот только не можешь узнать прямого попадания». Рассказал им все, хорошо таки нас в училище натаскивали, они идут впереди меня и разбирают, прав я или нет. Что тут разбирать, ведь если свалишься на землю, площадь поражения увеличивается, а осколки у мины стелющиеся, они, прям, траву снимают, до нее только дотронься неправильно, она взрывается, а снаряд ямы роет, до метра, глубже, а осколки разлетаются как фонтан, тут нужно обязательно лечь, иначе стоящего человека наверняка зацепит. Закончилась наша вылазка, вернулись в часть. Вдруг, через 2-3 дня, раздается звонок моему начальнику. Слышу, тот в телефон говорит: «Не дам, я с кем останусь?» Подхожу к нему и тихонько говорю: «Не отдавайте, не хочу никуда уходить». Я в штабе дивизии хорошо себя зарекомендовал, ведь окончил артиллерийское училище и многое знал. Но все равно в итоге попал в разведку, как говорится, в судьбе так написано.
- Как местное население Вас принимало?
- Ни одного мирного жителя в тех местах я не видел. Однажды иду, навстречу попадается пехотинец, я смотрю, в елочках, а они там вырастают минимум под потолок, прорублена дорожка. Интересно стало, пошел туда, дальше площадь большая, на которой на носилках лежат убитые финны. Я спрашиваю пехоту: «Это наши постарались?» Он отвечает: «Да нет, это сами финны постреляли своих же раненных». Причем местное население не просто уходило, оно еще и свою скотину оставляло. Помню, стою я как-то у мельницы, вокруг никого, один, метрах в 200-300 от батарейной машины, только там солдаты. Вдруг из кустов выбегает корова, ко мне подошла и стоит, я был удивлен, ведь самих финнов уже никого не было, видно, кто-то ее не смог с собой забрать. Корова так жалостливо замычала, я деревенский мальчишка, сразу понял, что она попросила, мол, подоить ее надо. Подошел, опустился, сел на колени и давай молоко сцеживать, после похлопал по спине корову и она пошла дальше.
- Как старшему по батарее, доводилось в качестве цели определять танк или самоходку?
- Мы по танкам ни разу не били, только поддерживали прорыв, с самоходкой я столкнулся на передовой, а вот бронетранспортеры во время пехотной атаки немца использовали, правда, они у противника были слабые, и потому в стороне от орудий держались. Позже, под конец войны мне как разведчику довелось сталкиваться с новыми бронетранспортерами, немцы переделали их под самоходное орудие, по виду вроде обычный бронник, но вместо пулемета - пушка, любили они исподтишка бить.
- Насколько придерживались штатной численности орудий в батареях?
- Следили строго, все было четко по штату, сколько положено орудий, столько и было, ни больше, ни меньше.
- Применяли ли шрапнель?
- Мы никогда не использовали. Могу сказать, что по нам немцы били шрапнельными снарядами, ведь тогда после разрыва все небо черным становилось от точечек.
- Известно, что советские боеприпасы хранились в ящиках в густой смазке, перед «употреблением» эту смазку по идее надо было счистить, не так ли да?
- Обязательно, у нас даже была специальная должность, называлась, по-моему, комплектовщик, он специально обтирает снаряд. Ведь, кроме смазки, на каждой гильзе надето что-то, как чехол, и проволокой обмотано. Вот проволока как-то выдергивается, снимается чехол, и снаряд готов, так предохранялись, в чехле снаряд никогда сам не разорвется. Иногда по телевидению показывают старые склады, я вижу 122-мм снаряды, диктор голосом эксперта вещает: «Вот нашли снаряд, он обязательно взорвется!» Чего врать-то? Такой 100 лет пролежит, и не взорвется, потому что на нем надет чехол. Правда, тут надо было следить и готовить снаряд тщательно, ведь если его встряхнуть, то он может встать в боевую готовность, тогда только дотронься до него, ба-бах, и он взорвется. Но все-таки взрывается он только при двух ударах, вот если ты не только встряхнул, но и носом в землю воткнул, и долбанул чем-то, тогда взрывается. Видите ли, там специальные шарики внутри, для них отверстие, они через него от тряски выскакивают, тем самым освобождают стержень, красный сигнал пробивает мембрану и обозначает, что снаряд к бою готов.
- Как далеко друг от друга были боевые позиции орудий? Просто в фильмах показывают, что они так рядком стоят красиво, а в реальности как было?
- Нет, что вы, рядком у нас орудия никогда не ставили, обычно располагают метрах в 250 или хотя бы 100 друг от друга, не знаю, у кого как, а у нас было 6 пушек в батарее, раньше помнил всех командиров расчетов, а сейчас забыл.
- Вы не могли бы описать функции каждого члена расчета орудия во время боя?
- Наводчик, заряжающий, подносчик, комплектовщик, еще один номер подползает к позиции, когда ящики со снарядами у орудия заканчиваются, время от времени он должен подтаскивать, ну и командир орудия.
- Каждый в расчете четко знал только свои прямые обязанности? Или была какая-то взаимозаменяемость?
- Обязательно учили совмещать. К примеру, я натаскивал солдат быть наводчиками, понимаете, заряжающий, к примеру, это глупая должность, а вот наводчику надо быть грамотным, в батарее я много узбеков выучил, это были талантливые ребята. Так что скажу прямо - самое главное было иметь запасного наводчика, если одного убьет, на его место сразу же должен встать другой номер. В артиллерии, я так считаю, самой тяжелой специальностью была одна - наводчик. Она же наиболее ответственная.
- Были ли какие-нибудь разногласия на межнациональной почве?
- Никогда. Хотя смешные случаи происходили. Подходит ко мне как-то узбек и говорит: «Товарищ командир, вот кончится война, поедете ко мне домой». Надо сказать, я сильно удивился: «Зачем я поеду к тебе домой?» Узбек так серьезно смотрит, объясняет: «У меня сестра, вам жениться на ней надо». В другой раз вызвал к себе русского солдата из расчета и накинулся на него: «Резиков, почему ты ругаешься матом?» Мне самому интересно было, ведь сначала он на узбекском что-то кричит, а затем обязательно по-русски матом добавляет. Резиков посмотрел на меня и говорит: «Товарищ командир, да он, говоря по правде, по-русски лучше понимает!»
- Вам определяли цели еще до размещения на позициях?
- Да, мы заранее знали, куда и как будем бить. Но должен отметить, что командир батареи всегда находился на переднем крае вместе с наблюдателями и корректировал стрельбу. Поэтому, честно признаться, я крайне редко видел командира батареи, я всегда около орудий, рядом связист с телефоном, он мне данные дает, я отдаю на их основании команды по батарее.
- Связь часто рвалась?
- Да, как-то мне самому пришлось ползти, чтобы исправлять линию, причем тут надо ухитриться, не просто связать провод, но и сделать это так, чтобы не развязалось через 5 минут, после того, как ты уйдешь. Вообще, порывы провода часто случались, для батареи это была беда.
- Рации не использовали?
- Уже позже, в разведке нашей группе придавали радистку, но нельзя сказать, что мы часто пользовались рацией, к примеру, только включим аппарат, в основном, чтобы Москву послушать, немцы начинают лупить. Пеленговали они удивительно быстро, да и сама рация была большая и тяжелая. И представьте себе, ее надо тащить хрупкой женщине, ведь у нас снаряжение. Тем более, что ко мне в взвод попала женщина из Ленинграда, она училась в балетной школе. Почему к нам прислали, расскажу - больно она «провинилась» перед командиром дивизии. Он ее попытался в постель затащить, а радистка наотрез отказалась, вот он ее к нам в разведку и послал. Но нельзя сказать, что мы ее часто с собой на задание брали, ведь если ее определят по пеленгу, то все, пиши пропало, настоящий ураган начнется, только одни снаряды и мины над собой и будешь видеть.
Вскоре мне как командиру полковой взвода разведки дали задание взять «языка». Я со своей разведгруппой вылез на нейтралку, помню, со мной были Арышев - сибиряк, Шадрин - сибиряк, и Потылицын - сибиряк. Тоже мальчишки, но все-таки постарше меня, хотя командовал ими я. Ну все, сидим себе, разные анектодики рассказываем. Войны даже как-то не боялись, перед нашей позицией стояла елка, вдруг в эту елку снаряд попал, прямо в середину ударил. Меня в лопатку ранило, Арышева в щеку, вообще всех ребят поранило, ну, думаю, ни фига я не пойду за языком, никакой разведки мне не надо, все, я теперь раненный. Думаю, в госпиталь мне надо, плевал я на какого-то языка и всю их разведку, прихожу в землянку к командованию, докладываю, что ребят поранило, короче, группу вывело из строя, так что задание я не выполнил. Думаю, поругают меня, да и в санбат направят, но не тут-то было, спокойно так говорят: «Задание не выполнил, ребят угробил, да я тебя...» И как понес на меня командир, и что в штафную зашлет, и по всем падежам и местоимениям просклонял, я некоторых слов и не знал раньше. В общем, в итоге приказ: «умри, а языка достань». Вышел из землянки, думаю, как я один пойду языка доставать, вдруг из-за сосняка идут сержант с солдатом и ведут пленного финна, я к ним бросился: «Ребята, отдайте, своих солдат погробил, язык мне во как нужен!» Представляете, сержант говорит: «Да бери!» И чуть ли не матом прибавил, мол, нужен ему больно этот финн». Но тут солдат в разговор влез: «Э нет, ты иди, и сам достань себе «языка». Мы с первым сержантом стали вырывать этого финна, тот стоит, ни черта не поймет, другой парень его хватает, к себе тянет, мы к себе, финн ошалел от происходящего. Но нас двое, а солдат один, все-таки отняли финна. Тут и оказалось, какой я разведчик - от радости ничего не думаю, такую глупость сделал. Ребята пошли дальше, а я под руку финна взял и иду, он же старше меня, и ростом выше. У меня автомат на плече висит, знаете, ведь он мог бы в любое время снять его и прикончить Лешку Шаврина. Вхожу в землянку, рапортую: «Товарищ капитан задание выполнено, язык взят!» Только потом про себя подумал, как я мог так, легко и свободно вести финна под руку.
Так прошел для меня август, а уже во второй половине сентября 1944 г. нас решили перекинуть куда-то под Кишинев, дело в том, что финны с нами заключили договор о перемирии, ведь советские танки действительно шли на Хельсинки, вот противник и испугался, что мы их столицу возьмем. Так я оказался в Молдавии.
После того, как мы прибыли под Кишинев, оказалось, что наши войска рванулись вперед, там очень удачно завершилась Ясско-Кишиневская операция, мы шли вслед за наступавшими войсками до самого Бухареста, после таких успехов советских войск ни румыны, ни немцы уже не смогли очухаться. Но знаете, среди нас никаких слухов о том, что румыны будут заключать с нами договор, не ходило. О перемирии я узнал довольно забавным способом: шел по улице в Бухаресте, смотрю, стоит группа румынских офицеров, представляете мое удивление, когда они отдают мне честь, затем подают бокал пива. Ну что же, я выпил. Там же, в Румынии, довелось мне побывать вместе с разведгруппой во дворце короля Михая, правда, мы остановились не в самом дворце, а в доме охраны, везде были королевские портреты, мне так интересно, я ведь молодой еще был. Кстати, мне почему-то показалось, что король Михай был изображен очень молодым для своей должности. Мне очень понравилась румынская охрана, мы пошли в бассейн, а румыны стояли рядом в песочной форме, очень дружелюбно вели себя, вместе с нами купались в этом бассейне. Правда, один раз кто-то из румын начал шипеть на моих солдат, но я его сразу одернул: «В чем дело?» Инцидент был исчерпан, продолжили купаться, правда, мы были больше на одной стороне бассейна, они на другой. Зачем нужна лишняя агрессивность?!
В итоге наша дивизия вскоре вступила в Венгрию. Там меня вызвали, для того, чтобы партийный билет вручать, спрашивают: «Награжден?» Отвечаю: «Да нет, не награжден», Тот удивился: «Погоди, сейчас я посмотрю». Через некоторое время возвращается и говорит: «Нет, вы награждены». Ну, думаю, награжден, так награжден, получил билет, выхожу, вдруг из какого-то кабинета появляется парень, взял и сказал мне: «Доброго здоровья, зайдите в комнату, расскажите мне что-нибудь из своей военной жизни». Оказалось, это был корреспондент, поразмыслил я и говорю: «А что рассказать, смешное или нет»? Парень в ответ: «Да нет, смешного не надо, лучше что-нибудь дельное» Решил я в итоге рассказать, как спас штаб полка, была у меня такая история. Корреспондент обрадовался, мол, действительно интересно. Дело было так - мне нужен язык, мне приказывают его во что бы то ни стало найти, а полк на марше, так что никакого «языка» и в помине быть не может. Вдруг полковая колонна остановилась на шоссейной дороге, везде ясени, сосны. Я тоже остановился, все думаю, какой язык, где его достать. Через некоторое время из растущих неподалеку густых кустарников началась пулеметная стрельба, наш штабной пулемет застрочил в ответ. Вскоре выяснилось, что мы нарвались на спешившуюся немецкую кавалерийскую дивизия СС. Неожиданно наш пулемет замолчал, я из своего автомата все 72 патрона выстрелял, а стрельба из немецкого пулемета идет. Я прополз вперед, глянул, немецкий пулеметчик стоит и прямо с колена бьет, я автоматную очередь дал, но не берет его, слишком далеко для автоматной пули, это ведь тебе не винтовочный, а пистолетный патрон. Думаю, что делать, сейчас нас всех покосит, смотрю, рядом лежит убитый казах, а у него винтовка. Я же с детства из шомпольного ружья стрелял, ведь отец был лесничим, очень точно бил, взял эту винтовку, прицелился и «бум», попал немцу в подбородок, да пуля еще так прошла, что только в груди остановилась. Пулеметчик упал, а я от радости во всю мощь закричал «Ура!» и побежал на другую сторону шоссе, там кювет, а в кювете лейтенант лежит, кричит мне: «Ложись, дурак!» Я на землю бухнулся, и сразу три гранаты ручные разорвались передо мной, знаете, до меня всего метра три не долетели, не больше. Тишина, лейтенант говорит: «Пойдем, посмотрим, что там». Меня и самого подмывает посмотреть. Пошли мы, я сразу к своему пулеметчику рванул, перевернул его, посмотрел, куда я попал ему. Потом полез по карманам, там лежала немецкая граната, маленькая, она у них была не убойная, слабенькая. Наши Ф-1 посильнее будут.
- А РГД?
- РГД - слабая, но она посильней, чем финская. Те нужно было сначала ударить об землю, а потом кидать, они приспособлены для гор, выглядели как банка консервная.
Пока я шурудил по карманам, лейтенант неожиданно крикнул «Хенде хох!» Гляжу, из травы поднимается немец и руки поднимает, я ему в глаза поглядел, смотрю, он-то в доску пьяный, видимо, заснул в этой траве, остальные ушли, он остался. Тут я про себя думаю: «Елки палки, у меня ведь язык есть!» Подскочил к лейтенанту, объясняю: «Мне язык нужен». Тот в ответ: «Да бери его ради бога».
Вот это я и рассказал корреспонденту. Через некоторое время вызывает меня начальник штаба и говорит: «Шаврин, выйдите в наблюдение на дорогу за селом, вскоре должен наш командир дивизии проезжать». Я вышел с автоматом, стою прямо посреди трассы, герой такой, вижу, «виллис» едет, за ним несколько машин, быстро подскакиваю к машине: «Такой сякой Шаврин, находится в наблюдении». Мне из машины говорят: «А чего ж вы видите, стоя на дороге?» Молчу, про себя думаю: «Я и сам знаю, что ничего не вижу». Один из пассажиров «виллиса» говорит: «Разгильдяй!» Но тут другой добавляет: «Это о нем в газете писали». Нашего командира дивизии я знал, он сказал спокойно: «Побольше б таких ребят в дивизии». И машина поехала, оказывается, обо мне писали в газете, комдив в курсе, и чтоб побольше б таких. Радостно и интересно на душе стало.
- Как Вы догадались, что столкнулись с эсесовцами?
- У них была особая форма, черная, сейчас некоторые наши люди ходят в такой форме, знаете, точно в такой же, мне жутко страшно, противно и неприятно. Видно, они и хотят показать, как любят наших противников. Правда, у эсесовцев была еще эмблема, мы ее называли «три косточки», так у них отличали особые части.
Вообще же, в армии всегда время на шутку находилось, не скучали. К примеру, стою я в Венгрии на посту, держу ПТР, уже и не помню, почему именно меня направили, все-таки офицер. Тут подходит ко мне медик, тоже младший лейтенант, и говорит: «Младший лейтенант вы знаете, что вас могут девчонки влюбляться? Я в ответ: «Как это влюбляться?» Мы тогда даже не задумывались над этим, но, видимо, были среди санинструкторов воздыхательницы.
Также в Венгрии случилась интересная история, нужно было взять «языка». Наш комполка находится на колокольни, я забрался по лестнице, она еще скрипела сильно. Залез, смотрю, сидит артиллерист, смотрит в стереотрубу, отдает приказы по телефону, причем по площадям бьет, т.е. снаряды вслепую рвутся. Я мельком глянул ему в планшет, который рядом лежал, вижу, что у него обозначены точки, которые он должен поразить. Подхожу к артиллеристу, а командир полка тем временем смотрит в бинокль в другое окошко, говорю корректировщику: «Какого черта ты бьешь по площади, когда у тебя точки не поражены еще!» Артиллерист огрызнулся: «Много ты понимаешь!» Его счастье, что на мне была плащ-палатка одета, и звание не было видно, но тут командир полка обернулся и говорит: «Что случилось?» Отвечаю, так, мол, и так, по площади бьет, а точки не поражены. Командир спрашивает: «Ну и что?» Объясняю: «Вот мои ребята пойдут сейчас за «языком», на эти самые точки и нарвутся» Комполка у нас был горячий мужик, повернулся к корректировщику: «Ты чего сука творишь?» Артиллерист снова ко мне, опять все с тем же: «Много ты понимаешь!» Тут я не выдержал, оттеснил его от аппарата, только приказал, чтобы он отдал распоряжение своему связисту - только мои указания выполнять. Вижу в стереотрубу, да и на карте обозначена хата, видимо, там немцы засели, начал корректировать огонь, снаряд там разорвется, я даю прицел меньше, и правее, во второй раз снаряд не долетел до этой хаты, я прибавил, и снаряд рядом с хатой разорвался, достал-таки немцев. Комполка смотрит на мою работу, подходит к артиллеристу и говорит: «Ты, сука, если мои ребята сейчас погорят, потому что ты, сволочь, ни одного гада не поразил, тогда держись!» Вот такие у нас «умельцы» в армии служили. Всякое бывало.
В Венгрии нам пришлось прорываться через подготовленную оборону противника, разведчикам опять дело нашлось. Брали мы там «языка». У каждого разведчика в нашем взводе была своя должность, все четко выполняли обязанности, вот только Симкин, еврей по национальности, чем-то мне не нравился. Знаете, дело было в том, что при взятии «языка» он обязательно создавал суматоху. Мы имели жесткую программу действий при захвате: хохол Ястремский, громоздкий, лет под 40 ему было, первым прыгал на человека сзади, одновременно наваливался и запихивал голову противника ниже колен. В то же самое время Ладыгин должен был дергать «языка» за ноги, чтобы человек ложился лицом вниз, а Арышев пихал кляп в рот, кстати, как-то он замешкался, пришлось мне запихивать кляп в рот, так с непривычки мой палец попал немцу в рот, «язык» мне чуть палец не откусил. Да, забыл добавить, еще один разведчик оттягивал назад руки, а последний в группе их крутил, иногда, если «язык» сильно брыкался, мы и ноги связывали. В таком случае его надо было тащить на себе, он мог отказываться идти, ну что ты ему сделаешь, не убьешь же?! Я всегда впереди тянул как самый здоровый, а другие подстраховывали, правда, тащили так только до нейтральной полосы, дальше у нас находились «аргументы» и «языки» сами топали как миленькие. Как-то раз я оторвался от группы на нейтралке и заблудился, один, да еще вместе с «языком». Пароля, как это у нас всегда бывает, не помню, приполз к своим, кричу: «Разведка!» Мне, естественно, в ответ: «Пароль?» Вот память работает в таких случаях, сразу вспомнил! Крикнул его, оказалось, что я выполз на позиции другой части, там, конечно, же иной пароль, пришлось кричать: «Не стреляйте, я свой, с «языком»!» Прыгнул, думаю, будь что будет, как видите, я жив, никто не выстрелил, приняли. После куда-то позвонили, наши и меня и «языка» забрали.
Теперь вернемся в Венгрию, в тот раз наша группа тихо тащила «языка» мимо неприятельской траншеи, вдруг смотрим, из траншеи поднимаются руки и тянутся вверх. Мы туда сунулись, оказывается, офицер-чех с двумя солдатами решили нам сдаться. Ну что же, обшмонали их, один разведчик, мариец, снял часы, после отправились к своим. Вообще-то мародерство запрещено было, но мы сильно обрадовались, так что я не стал ничего говорить марийцу. Пришли, все нормально. Вдруг меня вызывают в особый отдел, я пришел, отрапортовал, как положено, мне говорят: «Ну-ка, рассказывайте, кто у вас занимается мародерством?» Смотрю, наш чех сидит у них за столом, улыбается, я говорю: «Никто не занимается». Опять задали тот же вопрос, отвечаю: «Узнаю» Отпустили меня, еще и приказали доложить о результатах проверки. Вернулся во взвод, строго так спрашиваю: «Ребята, кто у чеха снял часы?» Мариец поднимается и говорит: «Я». Достает часы, отдает мне. Тут я не сдержался, как врезал ему по шее.
Обычно мы обходились без потерь, но иногда все-таки случалось. Брали мы «языка», все шло нормально, подобрались. Ястремский прыгнул на него, т.е. выполнил то, что должен был, правильно зажал человека, чтоб тело было между ног. А Симкин, который в тот раз должен был пихать кляп в рот, замешкался, да еще, вот трусливый был, помешал Потылицыну руки связать, зачем-то дернул того за ногу. После этого случая я от Симкина избавился, поставил в штабе вопрос, что такой мне не нужен и чтобы больше таких фигур в разведку не посылали. «Язык», конечно же, ситуацией воспользовался, выхватил нож из голенища, и ударил Ястремского в правый бок, в печень. Страшное дело было.
В другой раз я в одиночку шел по полю, правая нога, раненная еще в Белоруссии, постоянно о себе напоминала, вижу, воронка глубокая прямо в поле. Подумал про себя, мол, надо забраться в воронку, чтобы перевязать ногу, а то что-то совсем нехорошее у меня появляется, на краю воронки, как-то сбоку лежал по виду убитый немец. Я решил сначала рану посмотреть, может, она открылась, у нас всегда с собой были специальные пакетики с бинтами, а потом посмотрю немца. Скажу откровенно, мы карманы шмонали, к примеру, мне однажды достался альбомчик с фотографиями, такой интересный, весь из пластмассы, а сам как карманная альбомная книжечка, у нас таких отродясь не делали. Так что шмон оставил на потом, сам же снял сапог и перевязываю рану, действительно открылась, проклятая, и тут неожиданно кто-то плюхнулся на меня так, как это делается у нас в разведке, в итоге моя голова оказалась у меня же между ног. Понимаете, я не стал сопротивляться или рыпаться, потому что знал - в таком случае обязательно что-то в бок заработаю, либо нож либо, еще чего. Спокойно жду, что дальше будет, ведь раз немец один, то спутать меня не получится, придется, пусть и на мгновение, но ослабить захват, в это время я изловчусь и вырвусь, в дивизии один инструктор научился меня ладошкой убивать человека. Все жду момента, как вдруг сзади раздалась автоматная очередь, этот человек на мне ослаб, я спихнул его и вскочил на ноги. Огляделся, немец лежит, к нам идет солдат, лицо запоминающееся, у него щека была разбита осколком. В руках автомат, значит, он немца уделал, говорю ему: «Это ты его?» Солдат в ответ сказал как-то так криво, видимо, у него была скула повреждена: «Да, я». Тут я выволочку сделал: «ну ты профессор, ведь ты мог в меня стрельнуть, и вместе с немцем срезать». Парень спокойно отвечает: «Не подумал, вот и все». Развернули убитого, немец мертвый. Солдат его очередью в спину ударил и пристрелил. Так что сами видите, война войной, но мы никогда друг к другу не черствели, готовы были в любой ситуации прийти на выручку.
Осенью, в конце октября в Венгрии война для меня закончилась, причем самым неприятным образом. Мы шли разведгруппой с переднего края, впереди я как командир, позади меня старший сержант Арышев, вдруг мне навстречу попадается красивое такое дерево, правда, все колючее, и что-то кольнуло внутри, не нравится место и все, а почему, не могу понять. Тропинка идет с правой стороны от этого дерева, я решил пойти по левую сторону, Арышев думал вперед сунуться, но я не позволили, вроде бы все спокойно, и тут под моей ногой что-то хлопнуло. В войсках как раз ходили разговоры о том, что немцы начали широко применять мины-лягушки, такие мины выпрыгивали из-под ног, и взрывались не в земле, а на уровне полметра в воздухе, немцы называли свое изобретение шпренг-мина, не знаю, правильно говорю название или нет, но вот на такую мину я и наступил. «Все,» - думаю, - «Сейчас мне пятку оторвет!» А она как выпрыгнула, единственное, меня спасла быстрая реакция, я держался за ствол автомата, поэтому схватился за диск и резко крутнул автомат вполоборота, кроме того, чуть-чуть наклонился назад. Так что если бы я продолжал стоять прямо, то сейчас бы вам не с кем было беседовать. В итоге мина прошла мимо тела как-то касательно и взорвалась под левой рукой. Больше ничего не помню, так фрагментами, как ребята меня тащили, я еще пытался подниматься, думал все, руки целы или нет. Потерял пальцы на левой руке, был отправлен в госпиталь, больше на передовую не попал.
- Как готовились к разведвыходу? Было такое, что Вы отдавали все документы и снимали знаки различия?
- А как же, вынимаешь свою книжечку свою, и все отдаешь, погоны я снимал. Правда, только в Финляндии у меня еще была книжечка, потом всем выдали пустая патронная гильза, мы ее прозвали «женская помада», в ней находилась бумажка с адресом деревни, родителей. Мы все это отдавали, голые шли на задание.
- Сколько обычно людей было в разведгруппе?
- Весь взвод разведки, у меня было ровно 7 человек, и это полковая разведка, так что штатную численность никто не соблюдал. Все четко знали свои обязанности, как я уже рассказывал, разбуди его ночью, он тебе все ответит, так запоминалось. Особенно было мне жалко, когда прекрасный человек Ястремский получил тяжелейшее ранение из-за трусости и дурости Симкина.
- Какое вооружение брали с собой в разведку?
- Туда много не берешь, ползли почти без оружия, чтобы не брякало. Обязательно со мной был пистолет, граната, немецкий трофейный кинжал, свой штык, а вот автомат с собой не брали, зачем он тебе нужен?! Если немец тебя выявит, то никакой автомат не поможет. Да и у нас не было интереса убивать, нам же «язык» нужен, автомат при захвате только мешает, а пистолет и ножи при самозащите вполне подходят. Но мою группу как-то проносило, разве что на нейтралке из минометов обстреливали, только и всего.
- Вас берегли как разведчиков или использовали в обычных боях?
- Я бы сказал, что нас ни разу не использовали в обычной атаке, хотя если полк попадал в засаду, мы воевали как все.
- Рукопашному бою Вас обучали?
- Обязательно, я до сего времени знаю, как человека убить ладошкой. Также нас учили, как нож отнять у человека, как так уколоть, чтобы смерть была мгновенной. До сих пор все помню, так в нас вколачивали. Обучали нас инструктора, а откуда они, я сейчас и не скажу, сами понимаете, мы им ненужных вопросов не задавали.
- Брали ли с собой в место ножей остро отточенные саперные лопатки?
- Нет, не было такого.
- С особистами сталкивались? Во время службы в разведке?
- С особым отделом сталкивался только тогда, когда избил помкомвзвода, а вот со смершевцами я встречался, ребята веселые, хорошие, молодые. Врезался в память один случай - я шел с группой по Венгрии, по шоссейной дороге, как вдруг выскакивают три крытые машины, на дверцах у них были нарисованы «вилы» (трезубец), сидевшие в кузове нас обстреляли. Но мы же разведчики, как-никак, не растерялись, сразу же легли в кювет, и ударили в ответ из автоматов, они попрыгали из машин и убежали в кустарник. В первую машину я забрался, оказалось, в кузове были рулоны ковров и ситца, во второй тоже самое, а в третьей машине уже в кабине я нашел буханку мармелада, конечно, такое лакомство как мармелад я сразу же забрал. Прихожу к ребятам из СМЕРШа, говорю: «На шоссе мою группу обстреляли». Те посмотрели на меня и говорят: «Ну и что?». Среди ребят был один сибиряк, он мне очень нравился, знаете, такой лаконичный без лишних слов, вот у него и спрашиваю: «Что там за вилы такие были нарисованы на дверцах?» Смершевцы засмеялись и объяснили: «Да это бендеровцы!» Что ж, решили они туда пойти, пришлось сознаться, что взял буханку мармелада, ее всю изрезали, и мне осталась только долечка. Так что, сами понимаете, воевали, а юмор всегда был, никто не думал, что тебя завтра убьет.
- Не помните, сколько «языков» Вы привели?
- Я бы не сказал, что много, человек 5-6, не больше. Иногда читаю про сотни кем-то захваченных «языков», так интересно, верит ли сам рассказчик в свои бредни. Да, своего первого я не считаю, мне ведь его отдали.
- Какие Вам давали задания?
- Мы только за «языками» ходили, разведывать обстановку, такое нам не поручалось. Хотя, конечно же, перед выходом мы наблюдали за нейтральной полосой и передним краем обороны противника, где удобней проползти, как лучше пройти, но честно признаюсь, доставали редко, это ведь очень трудно. Кстати, под конец войны разведгруппы выходили не поодиночке, наша работа дублировалась другими полковыми разведками, так что в любом случае «языка» доставали. Больше, как в Финляндии, начальство меня уже не ругало.
- Как вели себя немцы, когда попадали в плен?
- Нормально. Вы знаете, я даже под ручку брал и обнимал немца. Ребята из группы говорили: «Попался бы ты ему в бою, немец бы тебя убил». Ну и что, так я бы тоже его убил бы в случае столкновения. Я считал так - если взял в плен, и он не рыпается, то говори немцу «гут, гут, война капут». Тогда он улыбается, и тебе легче.
- Как бы Вы охарактеризовали отношение к военнопленным в общем?
- Добродушное. Правда, случались и эксцессы. Я видел в Румынии под Бухарестом, как военнопленные румыны встретились с колонной пленных немцев, так румыны бросились на них и стали страшно бить, мы хохотали. Но очень быстро разняли, издевательств не допускали и строго следили за этим.
- Какое в войсках было отношение к партии, к Сталину?
- не скажу, чтобы его особо выделяли, хотя я и сам был комсомольцем, затем коммунистом. Партийные тоже не выделялись, даже труднее приходилось, чем простым беспартийным, к нам всегда предъявляли больше требований, что мог сделать другой, а в общественной жизни я не участвовал, мне это не дано. В бой шли «За Родину! За Сталина!» Слышал, как кричали. Но люди были разные, к примеру, у меня на батарее был солдат, бывший пограничник, его разжаловали из старшин, так он мне такое о сыне Сталина рассказывал, что я был уверен, погорю с ним. Боялся, но слушал. Очень начитанный человек, знал «Евгения Онегина» от корочки до корочки, когда после войны я демобилизовался, тоже попытался учить Пушкина, ничего у меня не получилось, а он знал, еще и к делу говорил, что называется, к моменту. Жалко, но его ранило в бок, кстати, он мне все твердил, мол, записывай, записывай данные, а то дадут неверные, батарея даст залп не туда, если не будет данных, тебя и обвинят. Он знал, как система работала.
- Ходили в войсках разговоры о потерях в Красной армии?
- Никогда не было. И во время битвы под Ржевом никто не говорил, мол, наших много погибло, правда, тогда помогали всем желающим эвакуироваться в Ташкент.
- Вы сталкивались со старшими офицерами на передовой?
- Было дело, но редко. Однажды пришел на передовую комдив, я его сопровождал, он хотел узнать, где расположен передний край обороны противника. Не помню, что-что случилось радостное, и мы принялись комдива качать, так я случайно отпустил его ногу, и он попой сел на землю, правда, не обиделся на меня.
- Как складывалось взаимоотношение с мирным населением Венгрии, Румынии?
- Перед прибытием в Румынию нас, офицеров, вызвали в штаб полка, где объявили: «Мы заходим на чужую территорию». Боже упаси мародерство или грубость, или угрозы оружием мирному населению. В Венгрии я как-то приехал с разведки, остановился у озера, и тогда впервые в своей жизни увидел на пляже будочки, так заинтересовался, что спросил у солдата: «А что это такое?» оказалось, это такие будочки, где люди могли переодеваться до и после купания, представляете?! Первый раз увидел, вот вам и культура. После приехал в хутор, где стояла моя группа, там жил хозяин и две девочки, он уверял, мол, его дочки. Я же узнал, что вторая была их работницей, я ей колечко золотое подарил. Обошел пост, пришел в дом, только спрыгнул с лошади, как эта девочка за удила придержала коня, и вдруг как прыг мне на шею. Стою с ней, тут подъезжает «виллис» с начальников штаба, он хотел узнать о результатах разведки, штабные вышли из машины, стоят и смотрят, я пытаюсь ее отстранить, а она еще крепче прижимается, только потом отпустила. Долго в полку ходила байка: «Учитесь у нашего Шаврина взаимоотношению с местным населением».
- Трофеи собирали? Или запрещено было?
- Это называлось мародерством. За такое дело очень серьезно наказывали, можно было в штрафную угодить. Был у нас один в полку, бывший уголовник, так он бегал по хуторам, пару раз мне хвастался хромовыми сапогами, но потом, уже когда меня ранили, я услышал, что его расстреляли за мародерство.
- Как мылись, стирались?
- Была специальная палатка, в ней бочка, в бочке наделаны дырки, и железо вставлено, в ней вода, под бочкой костер, мы нашу гимнастерочку, рубашку, кальсоны клали прямо туда. Снимаем все с себя, бочку накрывали шинелью и ждали, бочка кипит, так твое белье пропаривается. Было такое дело не часто, но регулярно, приезжала специальная машина с бочками. Недавно сидели мы в парке с ветеранами, один заявляет, мол, в армии плохо одевали, я ему прямо ответил: «Ну чего ты врешь, хорошо одевали». Зимой выдавали валенки, двое портянок, ватные брюки, кальсоны. Кроме того, как офицеру мне выдавали вторые кальсоны, гимнастерку, две рубашки, ватную фуфайку и шинель, в разведке еще подшлемник и шапку.
- Мылись часто? Вши заедали?
- Купались, только когда на отдых попадали, а так фронтовику много не покупаешься. Помню рассказы отца, между Гражданской и Великой Отечественной большая разница, первая периодическая война, а наша была окопная. Поэтому у нас вши были, сами же понимаете, неспроста все остригали.
- Как Вас кормили?
- Приезжала кухня, мои ребята подползали к ней с канистрами и котелками, так что вот так кормили. Я не ходил, мои солдаты всегда приносили мне что повкуснее. Кроме того, с кухней всегда была медсестра или фельдшер, она ходила и проверяла котелки, обязательно должен быть чистый и в порядке, боже упаси, если грязный обнаружат, и солдату попадет, и мне попадет, да так, что мало не покажется.
- Женщины у Вас были в части? Как к ним относились?
- У нас в разведке не была, только могли придать радистку и военфельдшера. Относились к ним с уважением, кстати, после моего последнего ранения фельдшер записала мне в карточке вместо младшего лейтенанта старшего. Она всегда писала раненным солдатам и офицерам такие карточки, где указывала, какое звание, где ранен был, в какой части служил. Я попал в госпиталь в Оренбург, мне читают карточку, пришлось поправить: «Нет, я не старший, а младший лейтенант».
- Были ли Вы все время убеждены в поражении немцев и в своей победе?
- Да, был, понятно почему, в 1943 году инициатива перешла от немцев к нам, так что когда я в декабре 1943 пошел на фронт немец был не тот, сомнения никакого не было. намного тяжелее пришлось в первые годы войны.
- Получали ли Вы какие-нибудь деньги на руки?
- У меня в штабе взяли данные, и зарплату высылали на адрес родителей, уже потом, в Румынии стала давать леи, мне полагалось 1500 лей, тогда в Румынии это считалась большая сумма. Помогало. Я покупал себе чего-нибудь вкусненькое. Познакомился с нашей буфетчицей, дал ей свое фото, она по-русски хорошо говорила, хотя была из Западной Украины. Правда, потом спохватился, надо же додуматься, такое сделать, сами понимаете, особый отдел легко может привязаться, мол, откуда у гражданского твое фото. Попросил назад, она вернула.
- Приходилось ли Вам воевать против «власовцев»?
- Нет, таких случаев не было, только с «вилами» повстречался.
- Как бы Вы оценили как противников финнов и немцев? Кто был посерьезнее?
- Финны, они до конца не сдавались. Такого как «языка» трудно было взять, мои разведчики из группы рассказывали, что у них всегда финки были за голенищем, а финка это был очень серьезный нож, ведешь лезвием по бумажке, и бумажку разрезает.
- Встречались ли Вы с заградотрядами?
- Встречался. Бывало, едешь со своей разведкой или идешь по тылу, смотришь, из-за ствола дерева выглядывает пушка, потом еще одна. Сейчас много говорят, мол, этот заградотряд людей расстреливал, вранье, они должны были помогать при отступлении, прикрывать и организовывать отступающих.
- Ваше отношение к замполитам?
- Простое, спокойное, рядом с нами в землянке жил замполит, мы тискали друг друга.
- Как вы относились к бывшим военнопленным, окруженцам?
- Был случай в Венгрии. Смотрю, ведут мимо нас парня в эсесовской форме, капитан ведет, и я в сопровождающие набился, как разведчик. Оказалось, он был из-под Пензы, рассказывал, что его взяли в плен, капитан говорит: «Как тебе не стыдно было против русских воевать?» Парень ответил: «Да я не шел против русских, как я могу в своих стрелять, немцы пришли в лагерь, одели в меня в эсесовскую форму и выгнали вперед, так я попал в вам». Надо сказать, что это был не единичный случай, к примеру, когда я был в Белоруссии, нам тоже рассказывали, что немцы пришли в трудовой лагерь и забрали мирных жителей, даже женщин выслали перед своими наступающими шеренгами. Я сам видел, как лежали убитые девушка и женщина, белоруски, их одели в форму и вперед выгнали. Я очевидец, до сих пор перед глазами убитая девушка и женщина, причем так и не понял, где ранены, только кровь у ног, и все.
- Молились в войсках?
- Нет, не видел, и сам не молился. Мой отец был комиссаром, у нас дома икон не было, ничего религиозного, зато были портреты Маркса и Энгельса в доме. К нам приходил мой дедушка, он служил волостным до революции, Клементий Алексеевич, к нему перед молебном заходил священник, чайку попить, пообщаться, так он часто говорил дедушке: «Убери ты этого нехристя». Но тот всегда изворачивался: «Ну что ты батюшка, какой это нехристь, это ж моя фотография!»
- Противогазы сохраняли или избавлялись от них?
- Противогазы у нас были отобраны, после того как я Симкина выгнал, как симулянта, его устроили в химвзвод, там были склады противогазов, они их чистили, убирали. Такая вот типично тыловая работа, даже было дело, что в противогазах ездили, но нам их никогда не раздавали. Учили нас, как пользоваться противогазом, крепко ли он одет или нет. Так что химвзвод был, а противогазов на руках ни у кого не было. Мне рассказывали, что в первое время вроде бы все ходили с противогазами, но потом бросили этим делом заниматься.
После ранения я попал на «кукурузнике» в Кишинев, оттуда в Оренбург, там лежал, там же демобилизовался в звании младшего лейтенанта. Жалко, конечно, если бы не ранение, я бы не демобилизовался. Ведь у меня была военная специальность, тогда это очень важно было, рядового давали любому пехотинцу, а вот специалист, имеющий ВУС, был нужен, так что меня демобилизовать было нельзя.
- Как Вы встретили 9 мая 1945 года?
- Я лежал в Оренбурге. И вдруг объявление. Ринулся головой в подушку, лежу и думаю: «Не дотянул совсем немного!»
После демобилизации перво-наперво встал на учет в партию. Вернулся в родной колхоз, один из работников спрашивает председателя колхоза: «Надо бы у Шаврина автобиографию взять». Все вокруг засмеялись: «Да он у нас вырос на виду».
Вскоре меня вызвали в райком, там сидит капитан, у него на груди польский крестик, я спрашиваю: «Поляк?» Тот отвечает: «Да, в польской армии был». Предложил мне выписать какую-либо газету, я решил брать модную по тем временам «Сельскую жизнь». Пообщались. Рассказал о себе, капитан предложил работу, но я сначала засомневался, куда меня возьмут с искалеченной левой рукой. Но тот как отрезал: «Чепуха! Что за паническое настроение, пойдешь начальником военного лагеря, немцев охранять» тут я не сразу понял, как же я буду охранять без оружия, но оказалось, что мне оружия и не надо, я буду просто начальником.
Лагерь оказался небольшим, в моем подчинении находились немецкие офицеры, летчики, правда, отношение ко мне с их стороны коробило. Я с ранением, один садится в машину и говорит другому. А я немного понимал: «У начальника сифилис?» Другой ответил: «Да нет, ранение это, ты что, не видишь». Тогда я первого немца возненавидел, хотя это было строжайше запрещено. А вот второй был кузнецом, такой хороший мастер, я приезжал в лагерь на велосипеде, так он мне багажничек приделал.
- Немцы были мастеровитые?
- Что да, то да. Мастеровитые. Руки золотые, представляете, нашли в речке «Маузер», как-то починили его, как протащили в лагерь, даже не знаю, но я не стал отбирать, где к нему патроны?! Еще они очень хорошо танцевали, девки трепетали, один даже бегал в Фирмово к женщине, правда, такое дело я прекратил, это было противопоказано. В лагерь постоянно за ними приезжали, многие из них были специалистами по машинам, так что брали в автопарки. Я же соблюдал строгость и требовал, что приезжавшие обязательно подписывались, мол, вернут немца к такому-то времени. Один раз его не привозили очень долго, тут я рассвирепел. Вижу, идет этот немец в ботиночках, холодно, шинель тоненькая, а у меня был волк смешанной породы, с северной лайкой, он вышел и говорю волку: «Фас», он схватил немца за шиворот, тот орет, как заяц, я быстро подошел, кричу: «Фу!» Так неудобно получилось, просто обозлился. Пришел в казарму, честно рассказал немцам, как я натравил собаку, но они, представляете, стали вернувшегося ругать. Позже снова приехали с этой автоколонны, но больше не дал им никого, сказал: «Не приезжайте, не дам». Кормили пленных хорошо, они сами готовили, а я же был холостяк, отца не было, матери не было. Иду мимо кухни, пахнет, ароматы, что аж плач, а у меня работала девчонка врачом, подходит и говорит мне: «Товарищ комендант, вы должны пробу снять». Обрадовался я несказанно. Немцы готовили на убой.
- Чем они занимались?
- Ремонтировали шоссейную дорогу «Москва-Ленинград». Потом их перевели куда-то под Ленинград. Мне предложили ехать вместе, но я отказался. Женился.
Затем немного поработал в Молдавии заведующим клубом. Как-то вызывают меня в отдел культуры и говорят: «Шаврин, вас направляют в Московское центральное училище, как вы на это смотрите?» Поехал, я ведь даже Фурцеву видал, она приезжала к нам. Окончил училище не театральное, а режиссерское, я получил звание «Методист-организатор клубных работ», т.е. должен работать в культотделе, но мне это не нравилось, ходить по домам не мое, вскоре меня избрали народным заседателем. После пошел на работу в органы ОБХСС.
Не пил, не курил и взяток не брал. Как-то тряхнул наш головной крымский винзавод. Там был директором Султонян Федор Карпович, у него пропал вагон коньяку 9-ти рублевого, три звездочки, а я нашел. Также в Евпатории отыскал цистерну вина, правда, там оказался ханыга, он прямо передо мной открыл кран и все вино пустил в канализацию, гад. Всякое видел, всякое копал.
- Как Вы были награждены во время войны?
- Орденом «Отечественной войны» 1-й степени и медалью «За отвагу». За спасение штаба полка ничего не дали, зато в дивизионной газете написали, хотя я ту статью так и не прочитал. Медаль «За отвагу» получил за особо ценного «языка», я ею больше всего горжусь, это настоящая боевая награда той войны.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
| Стенограмма: | Д. Ильясова |
