Тихонов Василий Яковлевич

Я Тихонов Василий Яковлевич. Родился 23 февраля 1924 года в деревне Байнёво Валдайского района Ленинградской (ныне Новгородской) области. У родителей нас было трое сыновей. Старшего звали Иван, другого - Пётр и сестру - Марией. Самая старшая из нас Мария задолго до войны вышла замуж, родила девятерых ребят. Старший брат отвоевал всю войну. Дослужился до командира взвода разведки. В Чехословакии был ранен в последних боях и в числе первых демобилизовался. Он был женат, в семье родились три сына и дочь. Средний брат перед войной служил срочную санинструктором в Брест-Литовске. Попал в окружение и остался жить в семье. Тогда это было распространено. Потом его всё же взяли, отправили в Германию. Затем во Францию. А оттуда он был возвращён на Родину. Прошел короткую проверку, и его отпустили. Больше он не преследовался. Женился, родились сын и дочь. От войны в нашей семье потерь не было. В школе я закончил 7 классов. Первые два класса отучился в Терехово. Потом приходилось ходить 4 километра в соседнее село. Зимой и летом. Тогда если даже на улице -30 градусов занятия в школе не прекращались. Зимой добирались на лыжах. Я, как и все мои сверстники, ими увлекался. Сейчас там нет ни одной школы. Полное запустение. В старших классах сдавали нормативы на значок "ГТО" - готов к труду и обороне СССР. И значок: готов к санитарной обороне СССР. Изучали винтовку, пулемёт "максим", гранаты и противогаз. Военную подготовку нам преподавал Василий Лычков, участник русско-японской войны. Занятия проводились в специально отведённом для этого доме, где он обучал всех мужчин обращению с оружием и штыковому бою. В деревне дети с семи лет занимаются физическим трудом. Поэтому усиленно заниматься спортом необходимости не было.

Двадцать второго июня я помогал брату чинить крышу. Сидел наверху когда кто-то пришел из Валдая и сообщил, что началась война. Радио в нашей деревне не было. Перед войной мы были сориентированы на победоносную войну на чужой территории, но чувство при известии о начале войны было тяжелое. Хотя мы даже представить себе не могли, что нас ждёт впереди.

Перед самой войной мы вчетвером: я с Николаем Балдиным из нашей деревни и Василий Макаров с Василием Филькиным из Терехово, поступили в "ФЗУ" - фабрично заводское училище в городе Волхов-2. Станция Волховстрой. Это Волховский район Ленинградской области. Там находятся первые построенные в СССР гидроэлектростанция и алюминиевый завод. Обучение наше так и не началось. Всех ребят отправили заготавливать торф. Мы его сушили и складировали. Работали не далеко от нашего общежития находившегося на окраине Волхова-2. Ещё помню, что выше по течению Волховской ГЭС Волхов перегородили боновыми заграждениями. Чтобы немцы, пустив по течению плавучие мины, не смогли взорвать платину электростанции.

Когда фронт приблизился, и город стали бомбить, мы вчетвером оттуда попросту сбежали. Через Волхов на катере переправились в Волховстрой. А оттуда на товарном поезде в Чудово. Только подошли к вокзалу налетели немецкие самолёты и стали бомбить вокзал и стоявшие на путях эшелоны. Сирена, оповещавшая о воздушном налёте, зазвучала когда уже стали рваться первые бомбы. Все бросились бежать. Запомнилось, как от взрывной волны вылетели стёкла из окон двухэтажного дома, мимо которого мы пробегали. Я прикрыл руками лицо, чтобы не поранило осколками стекла, но, слава Богу, они в меня не попали. Добежали до Волхова. Там по берегу были отрыты окопы, в которых мы и спрятались. Просидели в них до вечера, дрожа от страха, холода и голода. Мы были одеты только в форму "ФЗУ" чёрные мундирчики, фуражки и ботинки. Убежав из училища и поэтому не имея никаких документов. Мы побаивались, чтобы нас не задержали и не отправили обратно. Но всем было не до беглых ремесленников. Тут нас заметил и подошел мужчина из местных. Он расспросил, кто мы такие, откуда и куда идём. И потом переправил нас на своей лодке через Волхов. Недалеко от берега проходила железная дорога. На путях стоял пустой санитарный поезд, в который мы и забрались. Нам повезло, что поезд остановился на станции Угловка, где мы и слезли. Была уже ночь. От станции до нашей деревни 18 километров. Тут тоже не обошлось без приключений. Дорога проходила через село Стегново. Вокруг на полях уже поспевал хлеб. Когда мы шли полем, то впереди услышали голоса. Решив, что это патрули, которые могут нас забрать мы спрятались в рожь. Утром решились идти дальше и, проходя место, где слышали голоса, увидали стоявший в лесу цыганский табор. Так что напрасно мы боялись. К деревне подходили часов в 10 утра. Навстречу нам шли колхозники жать рожь, в которой мы прятались. Всей артелью мы пришли ко мне домой. Мама нас накормила. Она была очень рада, что я вернулся. Да и я был счастлив, оказавшись дома. Поев, ребята пошли к себе в Терехово. После этого мы с ними никогда не виделись. Через много лет я пытался их разыскивать, но ничего не узнал. (По данным ОБД-Мемориал. Филькин Василий Алексеевич рядовой 1924 года рождения. Уроженец д.Терехово Валдайского района. Пропал без вести в марте 1944 года.)

В деревне всех мужчин забрали в армию. Когда немцы взяли Новгород, наших девушек отправили гнать скот в сторону Боровичей. А мы ребята остались работать в колхозе. Косили сено, жали хлеб, пахали... Зимой работали в лесу на лесозаготовках.

В нашем селе появились тыловые части. Стали часто летать немецкие самолёты. Они ходили строем совершенно безнаказанно, и мы очень сожалели, что у нас не было зениток.

Валдай и наш район в оккупации не был. В 1941г. фронт немного не дошел до Крестцов. Но тихими вечерами у нас была слышна отдалённая канонада.

Летом 1942 года меня и ещё нескольких ребят направили как бы на военные сборы в село Станки. Это примерно в десяти километрах от нашей деревни. Таких, как я, там набрался усиленный взвод. Занимался с нами офицер из раненых фронтовиков. Занимались тактикой, физ. подготовкой... Снова изучали пулемёт "максим", но уже более серьёзно. Даже проводились боевые стрельбы. Первый раз я плохо отстрелялся. Всех, кто плохо стрелял, командир потом гонял по полю. Наверно думал, что после этого мы станем лучше стрелять. Жили мы в отдельном доме. Готовила нам какая-то бабуля. Продукты давал колхоз. Месяц примерно мы там прожили.

Валдай оказался по сути прифронтовым городом. Там размещалось очень много тыловых частей и штаб партизанского движения. Меня и других ребят, которым вот-вот надо было идти в армию, взяли в истребительный батальон. Позвонили в сельсовет и сказали, что из нашей деревни один человек должен прибыть для прохождения службы в истребительном батальоне. Послали меня. Хотя в деревне было много моих одногодков. Думаю это произошло потому, что у других ребят были отцы, а мой к тому времени жил в Ленинграде и заступиться за меня было некому. Это громко звучит: истребительный батальон. Мы находились на казарменном положении. Выдали винтовки, но присягу не принимали. Наша задача была: патрулирование улиц. Особенно в ночное время. Город был прифронтовой. Противник засылал диверсантов и т.д. Смотрели, чтобы окна были завешены, и не нарушалась светомаскировка. Так же следили за соблюдением комендантского часа. Каждому патрулю из двух человек давался определённый маршрут по которому мы "патрулили" в течение определённого времени. Вооружение батальона составляли трёхлинейки. Они были выше нашего роста. В магазине винтовки было 5 патронов. Патронташи не полагались. Больше патронов нам и не требовалось. Нам же не в атаку ходить. Обмундирование не выдавали. Поэтому ходили в своей одежде. Никаких документов у нас не было. Все друг друга знали в лицо. Всего в батальоне было около пятидесяти человек. Жили мы в здании бывших кузниц, где раньше изготовляли знаменитые валдайские колокольчики. Теперь здание было отдано под нашу казарму. Помню один раз ночью в патруле я с Васей Ивановым. А часов у нас не было. Наш маршрут проходил по окраине города у Валдайского озера. Было ещё лето тепло светлые ночи. Ходили мы, ходили, ходили... После пришли в начало улицы в расчёте на то, что должна подойти наша смена. Решили подождать и сели на крыльцо. Винтовки поставили между ног. А когда проснулись, винтовок у нас нет. Сразу же вспомнился эпизод из фильма "Чапаев", когда часовые заснули у костра, а белые подобрались и их обезоружили. Мы побежали по своему маршруту искать кого-то, чего-то. Это конечно было глупо, но мы растерялись и перепугались не на шутку. Прибежали в казарму и сразу в оружейную комнату. Там увидели свои винтовки. А получилось так: пришла смена видят, что мы спим. И они забрали наше оружие, оставив нас досыпать. Спасло нас только то, что присягу мы не принимали, а иначе могло быть всё что угодно. Но на гауптвахте отсидеть суток трое нам пришлось.

18 августа 1942 года я был призван Валдайским райвоенкоматом в Красную Армию. Нас провожал муж моей сестры. В тот день призвали его сына, моего племянника Мишу и Николая Балдина. Добавлю, что Миша был тяжело ранен под Ленинградом, вернулся домой и умер после войны. Посадили нас в эшелон и повезли через Бологое, через освобождённый Тихвин к Ладожскому озеру. Тут мы увидели следы ожесточенных боёв. Развалины города. Справа и слева громадное количество перебитой техники... Ехали в товарных вагонах. На станциях стояли походные кухни. Кашу готовили хорошую, но у некоторых с собой не было ни ложек, ни котелков. Таким кашу накладывали прямо в шапки. На барже ночью благополучно переправились через Ладогу. Нас не бомбили. Ленинград был ещё в блокаде. С баржи пересели снова в поезд. Ехали недолго. Выгрузились на ст. Токсово Всеволожского района Ленинградской области. Служить я попал в 47-й запасной арт. полк. В школу сержантского состава. Полк располагался рядом со станцией. Там и сейчас стоит какая-то часть. Три месяца я там обучался. Изучали 76-и мм. Полковое орудие. Лошадей в полку не было, и пушку с передком мы таскали сами целым взводом. Полковая школа готовила сержантов. Поэтому нас учили быть наводчиком, замковым, командиром орудия... В декабре 1942 года мне присвоили звание сержанта и отправили в часть. Служить я попал в 46-ю стрелковую дивизию, 393 арт. полк, шестая батарея.

Эта дивизия была сформирована в начале войны всего за неделю из пограничников и называлась она: Первая Дивизия Войск НКВД. 25-го августа 1941 года дивизии вручили боевое знамя. Дивизия отличилась в боях под Мгой и на печально знаменитом "Невском Пятачке". В Петербурге есть улица Пограничника Гарькавого. Она названа в честь Алексея Дмитриевича Гарькавого, командира полка нашей дивизии. В 1942 году, дивизию переименовали в 46-ю стрелковую. Дивизия первого формирования, носившая этот номер, погибла под Мясным Бором в июне 1942 года. Находясь в составе попавшей в окружение второй ударной армии.

На вооружении батареи стояли 122 мм. Орудия образца 1910-30 г. К тому времени это были сильно устаревшие орудия. Уже тогда им было место в музее. В армию поступали и новые орудия. На резиновых колёсах. Вместо очень неудобного лафета у них были раздвижные станины. Лафет чем неудобен. Ось, по которой передвигался горизонтально. Два с половиной деления вправо и столько же влево. Если же надо перенести огонь на больший угол, то для этого в расчёте был специальный номер - правильный. Он должен был по команде наводчика передвигать это правило влево или вправо. В зависимости куда надо было вести стрельбу. Это было очень неудобно. Деревянно-железные колёса резали землю и застревали там, где орудия на резиновых спокойно проходили. Да и тяжелее она была, чем новая. Правда, тогда у нас были гусеничные трактора "НАТИ-3". Эти трактора были тихоходные. Их пешком можно было обогнать. Они же были приспособлены землю пахать, а не воевать. Были ещё трактора "сталинец". Это вообще... Зимой пока его заведёшь несчастного. Надо было забраться, подогреть факелом, когда под застыл. А после за ручку заводить. Он тарахтит, ды- ды- ды- ды... Противнику наверно всегда было слышно, как он работает. И скорость тоже маловата была. В нашей батарее было два новых орудия. Я воевал на старом. Зимой орудия не перекрашивали. Они так и оставались защитного цвета.

Командиром моего орудия был старший сержант Иванов. Бывший сталевар с севера Казахстана. Наводчик Кугышев Алим Хасьянович, татарин. Заряжающий Иванцов Иван, ленинградец. До войны он работал гужбаном. Развозил на лошади с телегой грузы по магазинам. Ещё один номер был по фамилии Парфёнов, а как звали его, забыл. Все люди были солидные и семейные. Я один среди них мальчишка.

Наша дивизия стояла на правом берегу Невы. Шла подготовка к прорыву блокады Ленинграда. Приказы о наступлении до бойцов не доводили, но было предчувствие. Завезли много снарядов. А когда 12-го января приказали открыть огонь и мы стреляли не пять минут, как обычно, а кажется целый час. То стало ясно, что-то началось. Появилось воодушевление и ещё радовало, что много боеприпасов. Не то, что раньше.

Тогда мы не знали, что во время стрельбы уши надо было затыкать ватой. Теперь это сказывается на слухе.

Когда прорвали блокаду, нас отвели на отдых в Ленинград. Стояли в районе Троицкого Поля. Через месяц выступили на фронт под Колпино. Кажется, это было уже в апреле. Первую позицию мы заняли на колпинском стадионе. Но там мы простояли недолго. К тому времени был взят п. Красный Бор, и линия фронта отодвинулась от Колпино. Мы передислоцировались дальше километра на два. В район печально знаменитого противотанкового рва. После нашу шестую батарею перевели непосредственно в Красный Бор. Все дома в посёлке были разрушены. Стали обустраивать позиции. Порядок был такой, расстояние от орудия до орудия должно быть 25 метров. Когда мы копали землю, то наткнулись на клад. Наверно кто-то из жителей, уходя, схоронил свой скарб. Там был самовар, лампадочки... Всё, что нашли, мы сдали в политотдел. Помню, потом как-то отдыхаем мы в блиндаже на нарах, и Парфёнов достаёт своё портмоне. Вынимает оттуда колокольчики и начинает хвастаться. Я понял, что они с лампады, а что они серебряные или какие мне мальчишке было всё равно.

Командир нашей батареи придавался командиру роты. Роте выделяли какой-то участок фронта. Командир батареи всегда находился с командиром роты. Наши 122 мм. орудия били на дальность до девяти км. Но так далеко мы никогда не стреляли. Потому, что не видны цели. Для этого в тыл к немцам надо было засылать разведчиков, которые корректировали бы огонь. Так что мы работали только по заявкам командира стрелковой роты. Заряжание у нас было раздельное. Отдельно снаряд и отдельно гильза. Мы всегда стреляли "вторым зарядом". Объясняю: снарядные гильзы с завода поступали начинённые порохом. Он был в пучках обшитых материей. В каждой гильзе было по два пучка или "картуза", как их иногда называют. Сверху гильза была закрыта картонной крышкой, залитой парафином. Мы вынимали крышку и вытаскивали один пучок. Это называлось: "второй заряд". А если не вынимать - то "первый заряд". Чем больше пороха, тем дальше летит снаряд. Мы стреляли недалеко, только по вражескому переднему краю. На расстояние полутора-двух километров. Поэтому много пороха нам было не нужно. Лишний порох мы складывали в освободившиеся ящики из-под снарядов, возвращали обратно в тыл, и после он использовался для нового заряда. Стреляные гильзы так же отправляли на завод. Там их обжимали. Приводили в соответствие, чтобы она входила в орудийную камеру. Затем снова снаряжали. Довоенные цельнометаллические латунные гильзы можно было использовать 9 раз. Во время войны в Ленинграде делали железные гильзы, накатанные из двух частей. Их можно было применить не более семи раз. Стреляли мы только осколочно-фугасными снарядами. Других разновидностей снарядов к нам не поступало.

В зоне ответственности роты находился немецкий дзот. Который всё время нас беспокоил. Было решено его уничтожить. Нашему первому орудию приказали разрушить дзот прямой наводкой. Место там открытое. Ночью мы отрыли укрытие для орудия. Трактором подтянули его, установили, замаскировали. Сделали 3-4 выстрела. Дзот уничтожили. Назад орудие пришлось выкатывать вручную. Обошлось без потерь, но рисковали страшно. Тогда был уже июнь 1943 г. При мне это был единственный раз, когда наше орудие било прямой наводкой. В 1944 году был ещё один случай уже в Эстонии, Тогда прицел разбило, и командир орудия Иванов стрелял по танкам, целясь через ствол. Но меня тогда в батарее уже не было.

На позиции, с которой мы стреляли по дзоту, оставались неиспользованные снаряды, и меня поставили их охранять. Сижу я на пеньке. Погода хорошая. Тут подходит ко мне солдат. Разговорились. Он был ранен в большой палец ноги. Помню, ещё он мне отдал несколько плошек с сухим спиртом. Были у нас такие плошки, чтобы разогреть консервы или чай в котелке с кипятить. Тогда я ещё подумал, что этот солдат типичный самострел. Никаких атак или боя на этом участке в тот день не было. Как же его ранило в большой палец ноги? Для этого ему надо было бы стоять в окопе на голове. Вот такой эпизод мне запомнился.

В дивизии, конечно, имелся Особый Отдел, но я не помню случая, чтобы кого-то заподозрили, проверяли или арестовали. За всё моё пребывание на фронте никаких расстрелов у нас в полку не было. И ни о чём подобном я не слышал. Правда, сам однажды чуть было не был зачислен в дезертиры. От постоянной сырости у меня страшно болели ноги. На пост просто выползал. Расчёт знал о моей болезни. Меня отпустили к врачу. Медики располагались в Колпино. Посмотрели они меня, посмотрели, пощупали, дали какую-то бумажку. Ну, я с этой бумажкой вернулся. И отдал её старшему офицеру батареи. А в бумажке было написано, что я симулянт. Это грозило мне штрафной ротой. Но на батарее все видели, какой я "симулянт", и эта история последствий не имела.

Между Красным Бором и Колпино большое ровное поле. Так что, находясь в Красном Бору, мы видели окраины Колпино. На этом поле специальные команды установили деревянные макеты орудий. Конечно, это имело какой-то смысл, но ведь немцы тоже не дураки.

Расчёт у нас был дружный. Наш командир старший сержант Иванов не давал нам сидеть. Хоть мы досконально изучили своё орудие. Устройство его знали назубок. И всё равно постоянно: "К бою! Отбой! К бою! Отбой!" Каждый из расчёта должен был быть наводчиком. То есть уметь наводить орудие. И это правильно. До сих пор помню, что на панораме 360 делений. Каждое деление это определённый угол. Был отражатель. Изменить деление отражателя это значило 1 метр или 2. Прицел, такой он широкий, делился в зависимости на каком заряде стрелять. Каждое деление было 50 метров. Тогда мне казалось, что наш командир очень строгий. Но много лет спустя я сделал вывод, что таким и должен был быть командир орудия.

Помню, нам на три дня давали махорку или табак, а я не курил и отдавал махорку наводчику. А он был татарин. И когда нам приносили обед, и в первом был кусочек свинины, он есть его не мог и отдавал мясо мне. Добавлю, что он остался жив и в 1947 году я нашел его в Ленинграде.

Летом 1943 года нам вручили медали "За Оборону Ленинграда". Я был очень рад своей первой награде.

На фронт иногда приходили посылки из тыла. Там были нехитрые вещи: носки, платочки. Иногда какие-то нескоропортящиеся продукты. Письмо с обратным адресом. Мы то что - мальчишки, а взрослые вступали в переписку. И даже были случаи, что после войны соединялись и создавали семьи.

По национальности в батарее в основном служили славяне, но вот старший офицер батареи был еврей. Ещё один командир был узбек бывший преподаватель. Были башкиры или татары. Помню, Кугышев Алим Хасьянович общался на своём языке с наводчиком третьего орудия. Были ещё грузины. Но у нас и в мыслях не было кто он такой по национальности. Главное, какой ты солдат. Коллективы маленькие расчет всего 5-6 человек. Состав более или менее постоянный. Тут не пофилонишь. Нужно орудие быстро поставить в боевое положение, вести огонь. Отлынивать не удавалось никому. Если что даже командир не узнает. Сами солдаты разберутся.

До зимы батарея продолжала стоять в районе Красного Бора. Только иногда меняли позиции. За всё это время непосредственно по батарее противник огня не вёл. Но один раз наше орудие он уничтожил. Уничтожил это конечно громко сказано. А было так: батарея стояла в районе противотанкового рва, шедшего почти перпендикулярно переднему краю от Колпинского кладбища к болотам. Наше орудие было первым, а первое орудие пристрелочное. Оно первым открывает огонь и пристреливает цели. А остальные орудия делают поправки в свои расчетные данные. Тогда у нас наката ещё не было. Орудие стояло открытое. Мы начистили снаряды. Протёрли ветошью особенно пояски от заводской смазки. И окончательно снаряженные выложили их на крышки ящиков, стоявших в полутора метрах от орудия. Был обеденный перерыв. Весь расчет ушел в землянку. А я пошел за почтой к старшему офицеру батареи старшему лейтенанту Райтвайну. Когда с письмами и газетами я вышел из его землянки то вижу, что один немецкий снаряд разорвался за нашим орудием. Через малое время второй снаряд разрывается перед орудием. А третий снаряд попал в ровик, где лежали снаряды нашего орудия. И все боеприпасы сдетонировали. Когда я подошел к своему орудию, оно лежало на боку кверху колёсами. Лафет был покорёжен, и выведено из строя прицельное устройство. Орудие отвезли в Колпино на Ижорский завод, где нам его быстро отремонтировали. После этого случая мы стали делать над орудиями накат, в 3-4 бревна.

Обмундирование у нас было хорошее. В полковой школе выдали полушубок. В нём я проходил две зимы. На лето мы сдавали полушубки старшине Макарову. Он их где-то хранил и на следующую зиму выдавал каждому свой же. Правда, при наступлении, когда надо бежать, полушубок тяжеловат. Поэтому мы ходили в телогрейках в ватниках. Разведчикам и связистам выдавались масхалаты. Летняя форма была тоже добротная. Обуты были в ботинки. Кожаный ремень с одним двухкарманным патронташем. Каски были, но мы их не носили. У меня был удобный плоский котелок с крышкой. Почти все бойцы их подписывали, кто красиво с завитушками, кто коряво. Короче, кто как мог. Я тоже выцарапал фамилию, имя и дату.

Зимой нам выдавали по 100 грамм разведённого спирта. От каждого орудия на кухню посылался человек, который приносил на весь расчет обед и спирт. Мы, конечно, выпивали, но дополнительно где-то что-то ничего выпить не было.

Из вещей, получавшихся по "ленд-лизу", у нас были английские ботинки красивые желтые. Но они страшно воду пропускали. Наши были надёжнее. Из продуктов нам иногда попадали консервированные ананасы. Они были очень вкусные. Тогда я их впервые в жизни попробовал. Больше ничего такого не помню.

Иногда в хорошую погоду немцы устраивали радиопередачи. Призывали перейти на их сторону. Обещали хорошую жизнь и так далее. Помню, что голос был мужской. Листовки к нам не попадали. Возможно, их разбрасывали непосредственно на передовой. С нашей стороны никакой пропаганды не велось.

До конца 1943 года мы вели, как говорится бои местного значения. Обычная фронтовая жизнь. Ждём команду, когда пристрелять, когда огневую точку уничтожить, обеспечить выполнение задания - разведка боем. И мы, и немцы применяли тактику кочующих орудий. Это когда орудие какое-то время стреляет с одной позиции. Потом переводится на другую. Нигде не задерживаясь подолгу.

В конце года меня направили в Колпино на курсы. Там нас учили обнаружению мин при занятии батареей новой позиции во время наступления. Показывали типы мин, учили работать со щупом. Потом эти навыки мне пригодились. Когда уже наступали мне пришлось снимать наши деревянные противопехотные мины, стоявшие с 1941 года, но по-моему они были уже не опасны.

В нашей батарее был замполит старший лейтенант Дарбышевский. Мне он ничем не запомнился. Потому, что в том же году должности политработников в батареях и ротах были упразднены. Но в дивизионах и батальонах Комиссаров сохранили. После войны я сам был заместителем командира батареи и считаю, что замполиты должны быть. Командиру батареи или роты просто некогда заниматься изучением личного состава. Это должен быть кто-то... Ну, не важно там священник, поп или политработник. Но должность такая необходима. Вот я после училища служил заместителем командира батареи в Конотопе, и до сих пор у меня сохранилась зрительная память на лица всех солдат батареи.

Перед началом операции по снятию блокады Ленинграда к каждому орудию подвезли по целому прицепу снарядов. Сколько это снарядов не знаю. В ящике лежало по 2 снаряда, а сколько ящиков было в прицепе, не представляю. Когда началась артподготовка, мы вели огонь с максимальной быстротой. Даже было соревнование между орудиями. Кто больше выпустит снарядов. Не успевали снимать колпачки со снарядов. Мы же не видели, куда стреляли. Может в болото куда или в торф. Забегая вперёд, скажу, что когда я был старшим бригадиром в совхозе Детскосельский, чьи поля располагались на местах боёв по снятию блокады. То при разработке полей мы находили наши 122 мм. Неразорвавшиеся снаряды. Это, конечно, не обязательно снаряды нашей батареи, но не исключено, что много снарядов мы выпустили, которые не разорвались. Артподготовка длилась около часа. Пехота начала продвигаться. Надо было переносить огонь дальше. Мы так задрали ствол орудия, что пришлось разбирать накат. Потому, что уже не хватало угла подъёма ствола орудия. Если артиллерия нашей дивизии участвовала в артподготовке, то наша пехота в прорыве обороны участия не принимала. А шла как бы вторым эшелоном. Непосредственно в боевые действия дивизия вступила в районе Гатчины. Дальше мы наступали на лугу. Но не совсем, а как бы на северо-запад с целью перерезать железную и шоссейную дороги. Тем самым не дать немцам отступить на Псков. За эти бои нашей дивизии присвоили наименование Лужская. Моя батарея тоже двинулась вперёд. На колёса. Подцепили передок. Вещички наши сложили на передок или к лафету привязали, а сами пешочком. Такой был порядок. Расчёт идёт пешком. Настроение было двоякое. С одной стороны радость, что идём вперёд, а с другой стороны тяжелое чувство, когда проходишь мимо сгоревших деревень, от которых остались одни фундаменты, да обгоревшие яблоньки и берёзки. Один из наших солдат был родом из деревни, мимо которой мы наступали. Каким-то образом ему было известно, что его семья жива, и он отпросился у командования сходить навестить родных. Меня назначили к нему как бы сопровождающим. Его деревня тоже была сожжена. Семья жила в землянке. Были слёзы радости, что они остались живы и встретились. Мне же было жутко смотреть, в каких условиях живут люди. Помню, они угостили нас самогоном, ещё чем-то, что у них было, и мы пошли догонять батарею.

Была ещё одна встреча с мирным населением. Мы уже освободили Струги Красные. Деревня стояла в стороне от дороги на Псков и возможно поэтому сохранилась. Помню, что во дворе дома, в котором нас разместили, лежал убитый наш офицер, которого принесли, но ещё не успели похоронить. Хозяева старичок со старушкой, чистая такая комнатка. Две ночи мы провели в царских условиях. Помню, там я ещё сфотографировался на партбилет, стоя у стены сарая с солнечной стороны.

Расскажу о наших командирах. Командир взвода управления лейтенант Михайлов Виктор Андреевич. Такой симпатичный. Он к нам пришел, когда мы под Колпино стояли. Во рву. Как сейчас помню. Солнце светит. Он идёт такой в новой шинели, портупея, фуражка. Только что выпущенный.

Хорошо помню старшего командира батареи. В зрительной памяти он сохранился. Такой худенький старший лейтенант Райнтвайн Лев, а вот отчество не помню. Такой худенький, спокойный. Не дюже нас ругал. Правда и ругать нас было не за что.

Командира дивизиона Шефченко мы мало видели. А командира полка майора Солоткова тем более. Близко я его видел один раз. Когда он награждал меня медалью "За Отвагу". Это было уже после освобождения Луги. А так он всё время находился с командиром пехотного полка. В штабе нашего полка он может и бывал, а на батарее очень и очень редко. Даже командир батареи у нас редко бывал. Всё время был на наблюдательном пункте. Только иногда, оставив командира взвода управления, приходил отдохнуть в землянке. На Н.П. поспать было негде.

У нас был такой порядок. Если дежурный по батарее видел, что идёт кто-то из начальства то кричал: "Бомба!" Услышав это, все бойцы должны были выбежать из землянок и встать у своих орудий. А старший офицер батареи шел встречать начальника.

Один раз я видел генерала. После того, как пехота освободила Гатчину и пошла в направлении Луги. Мы тоже двинулись вперёд. По шоссе густой колонной шла артиллерия, машины, повозки... И тут у нас заглох трактор. Движение остановилось. Мы все подошли к трактору. Тут подъезжает легковая машина, выходит человек такой могучий, высокого роста. Подходит к нам и спрашивает: "Что у вас тут случилось?" Мы все оборачиваемся и смотрим на него. Тогда он подносит руку к фуражке и говорит: "Генерал-полковник Масленников". Он командовал этим направлением. Тут трактор завёлся, и на этом беседа прервалась. Конечно, командиру батареи он что-то ещё сказал. Когда пошли в наступление, меня направили в разведку батареи. Назначили связным или, как говорили, ординарцем к командиру взвода управления лейтенанту Лаухину. Как я говорил, наша батарея взаимодействовала со стрелковой ротой. То есть наша задача: обеспечить выполнение задания поставленного перед ротой. С командиром роты всегда находился командир батареи или ком. взвода управления. Помню, в марте рота наступала на какие-то высотки. Командир по телефону руководил пристрелкой. Тут оборвалась связь. И командир послал меня исправить. Помню ещё лежал подмёрзший снежок. Я был в масхалате. Зажал провод в руке и где ползком, где бегом. Уже рассвело. Немцы с высот меня заметили. Открыли огонь. Но тогда мне повезло. На промежуточном пункте обнаружил и устранил неисправность и вернулся на Н.П. Командир обещал представить меня к награде. Не знаю, представлял или нет.

В другой раз заняли деревню. От деревни остались яблони, берёзки и погреба. Тут налёт. Смотрю немецкий самолёт прямо на нас, как коршун. Командир взвода успел забежать в погреб, а мы со связным командира батареи командиром отделения разведки сержантом Малеевым сунулись под дерево. Нам тогда повезло: ему осколком перебило лямки рюкзака и разодрало шинель, а мне ничего.

Вот ещё один эпизод. Произошедший кажется в районе Струг Красных. Было уже тепло, наверно апрель. Наши пошли в наступление. Командир батареи с Малеевым двинулись за пехотой. А мы с моим земляком командиром взвода связи Яшиным должны были забрать с Н.П. телефоны и стереотрубу. Мы побежали и только спрыгнули в окоп, где располагался н.п., как примерно в метре от нас разорвался снаряд. Наверно, немец подумал, что Н.П. уничтожен, и больше не стрелял. Мы забрали телефоны, коробку со стереотрубой и побежали догонять своих. Немного спустились, там было старое картофельное поле. Тут мы попали в створ между нашими танками и бившей по ним немецкой артиллерией. Слышно было, как шуршат снаряды. Мы поползли по картофельной борозде между рядками. Миновав это место, побежали дальше. Увидели разбитое немецкое орудие. Калибра миллиметров 100. Нашли командира батареи, который с Малеевым развернули немецкое орудие калибром примерно 50мм. И вели из него огонь по немцам. Малеев подавал снаряды, а командир стрелял. Мы подбежали и стали им помогать. Справа был лес, впереди поле и слева тоже открытое пространство. Перед нами метрах в трехстах стоял сарай, в котором засели немцы. По нему и бил командир батареи из захваченного орудия. Немцы не выдержали и стали выскакивать из сарая и убегать.

Дальше мы наступали в направлении населённого пункта Стремутка. Это километров 15 южнее Пскова. Мы заняли огневую позицию перед п. Стремутка. Впереди перпендикулярно шла дорога от Пскова, кажется, на Дно. Речушка не большая. Пехоте удалось захватить участок за шоссе и этой речушкой. Мы заняли неудачную позицию на открытом месте. Противник нас видел, и в один из дней он нанёс огневой налёт по нашей батарее. Орудия на этот раз остались целы, но был смертельно ранен наводчик второго орудия Миша Атюнкин. Помоему он был башкир. Правда, тут у меня разночтение с командиром второго огневого взвода Михайловым. Он утверждает, что фамилия наводчика была Сюткин. Помню, когда его несли в медсанбат, он пел песню: "Синенький скромный платочек". Каждый раз, когда я это вспоминаю, к горлу подступают слёзы. Тогда же был ранен ещё один солдат из нашей батареи. Во время этого обстрела я сидел в укрытии взвода управления. Это было углубление в земле, накрытое палаткой. Помню, что просил всевышнего, чтобы не было прямого попадания.

Вся моя короткая жизнь проходила перед глазами. Во время сильных обстрелов у меня всегда так было. Тогда нам снова повезло. Все уцелели, только палатку издырявило осколками.

Там произошел ещё один трагический случай. Надо было подменить на Н.П. командира батареи. Пошел лейтенант Лаухин, я и телефонист Иван Иванцов из Ленинграда. Иван тоже раньше был в расчете нашего орудия. Надо сказать, что наибольшие потери несли разведчики и связисты. На места выбывших назначали солдат из расчетов. Лейтенант шел впереди, а мы за ним. Я нёс сумку и ватник командира. Перешли мы поле, шоссе и по бревну через речушку. Местность была покрыта высокими кочками, поросшими громадной травой. Только мы переправились через речку, как по нам немцы открыли миномётный огонь. Я бросился между кочками. И тут наверно меня контузило. По тому, что я потерял сознание. Когда пришел в себя Иванцов уже переправился обратно через речушку и с того берега, где были позиции пехоты кричит: "Васька! Меня ранило!" Я побежал к нему. Рана у него была неопасная. Небольшой осколок попал в лопатку. Тут я вспомнил, что отвечаю за командира взвода управления и побежал обратно. Когда я подошел к нему, он уже был мёртв. Крупный осколок попал ему в грудь. Рана была рваная. Пока я бегал, пехота успела украсть ватник командира. Лейтенанта похоронили в лесочке позади позиций батареи. После войны мы с ветеранами ездили в те места. В Стремутке сделали мемориальное кладбище, но среди имён погибших своего командира я не нашел.

Где то в конце апреля - начале мая нашу дивизию сменила другая. Нас погрузили в эшелон и привезли в Васкелово. Это немного севернее Ленинграда. Дали отдохнуть. В конце апреля перед личным составом дивизии выступил Центральный Ансамбль Песни и Пляски Красной Армии. Пела Клавдия Шульженко. В лесочке под открытым небом. Две или три грузовых машины с откинутыми бортами поставили вплотную. На этой "сцене" они и выступали. Солдаты очень любили песню и музыку. В каждом подразделении была своя самодеятельность, свой баян и "Вася Тёркин". Это очень нас поддерживало.

К десятому июня мы заняли огневую позицию в районе Белоострова. Начиналась операция по освобождению Карельского перешейка. Наш наблюдательный пункт был пред рекой Сестрой. Девятого июня началась двухчасовая артподготовка. Артиллерия била по выявленным огневым точкам финнов. В том числе по находившемуся на нашем участке так называемому доту "миллионеру". Его нужно было если не разрушить, то хотя бы подавить. Для этого на прямую наводку были выдвинуты 152-х мм. орудия. Тогда там была какая-то хитрость нашего командования. Потому, что после того как замолкла артиллерия, ничего не произошло. Прошел день, прошла ночь. Утром десятого вновь заговорила наша артиллерия, и только когда закончилась вторая артподготовка, пошла наша пехота. Я всё это видел с Н.П. Было большое воодушевление и радость при виде нашей мощи. Когда в атаку пошла пехота, то сопротивления почти не было. Нам удалось продвинуться с минимальными потерями. Дивизия наступала на Териоки (ныне Зеленогорск). И дальше вдоль берега Финского залива на Койвисто (ныне Приморск). Но тогда меня перевели в штаб полка. В подразделение по охране боевого знамени. Знамя перевозилось в крытой машине "ЗИС". Нас было трое солдат и четвёртый командир отделения. Вооружены мы были автоматами. Знамя это честь воинской части. При потере знамени часть расформировывается, а офицеры предаются суду военного трибунала. Вот что такое знамя.

14-го июня мы находились в районе Чёрной речки. Не далеко от Териок. Был хороший солнечный денёк. Я стоял на посту у машины со знаменем. Шла наша артподготовка. Позади нас била батарея 76-и мм. пушек. Наверно, у одного из орудий сбился прицел. Снаряд задел за вершину сосны и взорвался. Было ранено 12 человек. В том числе и я. Осколок пробил шинель, колодку медали "За Отвагу" и застрял в лёгком чуть выше сердца. Нас 8 тяжелораненых погрузили в машину и отвезли в медсанбат в Зеленогорск. Помню, когда грузили в машину, я кричал: "Дайте воздуха!" Кровь залила легкое, и мне было нечем дышать. Потом я потерял сознание. В медсанбате положили в палатку на раскладушке. Запомнилось, что весь пол палатки был усыпан хвоей.

Месяц я пролежал в медсанбате и 6 месяцев в госпитале, располагавшемся на Староневском проспекте. В санбате следили, чтоб у меня не начался плеврит. Всё время из плевры откачивали жидкость. Осколок было решено пока не трогать. И удалили его уже в Ленинграде. Операцию делал профессор Военно-медицинской Академии Колесник или Колесников. Оперировали под местным наркозом. Сделали обезболивающие уколы. Осколок вынимали не из груди, куда он вошел, а через спину. Помню, когда его тащили, не смотря на анестезию, всё тело будто проткнули тысячами иголок. В госпитале я был назначен старшиной палаты. В мою обязанность входило, после врачебного обхода водить и возить тяжелораненых на перевязку, на операции. Когда прибывали новые раненые, то развести их по палатам. Принести покушать тем, кто не мог сам дойти до столовой. Ещё я составлял "строевую записку". В ней должно было быть указано: сколько человек курят и при этом могут свернуть самокрутку. Этим выдавали махорку или табак. Сколько раненых курят, но не могут сворачивать самокрутки. Например, если ранена рука. Этим выдавали папиросы. И, наконец, отмечал сколько некурящих. Им полагалась порция сахарного песка. Этот список я отдавал сестре-хозяйке. Госпиталь располагался в здании школы. В каждом классе лежало порядка тридцати человек. Были отделения, где лежали раненые в конечности. Я лежал в палате раненых в грудь. Это был эвакогоспиталь. То есть здесь раненые лежали недолго. Их немного подлечивали и отправляли в глубокий тыл. В зрительной памяти сохранился один раненый. Его звали Володя Бетхер, ленинградец. Такой худенький. Я пришел, он уже лежал, и когда уходил, он всё ещё оставался в госпитале. Всё у него гноилась грудь. Не знаю, сколько ему кусочков ребра "откусили", чтобы предотвратить гниение вокруг легкого. Не знаю, выздоровел он или нет. Начальник отделения был очень хороший, добрый человек. Не знаю чем объяснить, но когда я поправился, он держал меня до последней возможности и не направлял с командами выздоравливающих на Фонтанку. Откуда шла отправка на фронт. Ещё помню, что нас, кто уже поправлялся, приглашали помогать в театр Музыкальной Комедии и Малый Оперный. Мы доставали из подвалов и устанавливали декорации. После нас рассаживали в зале, и мы слушали и смотрели постановку. В следующий раз в театре Музыкальной Комедии я побывал только в 2009 году.

Рана зажила хорошо. Возможно ещё потому, что я никогда не курил, и легкие были здоровые. Выписали меня тринадцатого или четырнадцатого января 1945 года. Был признан годным к строевой службе. С Фонтанки на короткое время отправили снова в Токсово. А оттуда я попал уже за Выборг в посёлок Тианхара (ныне п. имени Калинина). Там располагался отдельный противотанковый дивизион. На его вооружении стояли 57-и мм. противотанковые орудия. Это были очень хорошие орудия. Дальность прямого выстрела у них была 800-1000 метров. Это очень хорошая дальность. Там тоже шла постоянная боевая подготовка: "К бою! Отбой! К бою! Отбой!" Снова отрабатывали взаимозаменяемость всех номеров расчета. Для меня в этом не было ничего нового. Жили мы в здании финской школы и в частных домах. Никого из местных жителей в посёлке не оставалось. Но уже стали потихоньку приезжать переселенцы из России. Где-то в апреле нас погрузили в эшелон и повезли на фронт. Как говорили, куда-то в Прибалтику. По дороге наш поезд остановился в районе станции Московский-товарный. Недалеко от Московского вокзала. Я решил навестить госпиталь. А когда вернулся, эшелона моего нет. Пошел в вокзальную комендатуру. Я знал номер своего эшелона. Там спрашиваю: "Что мне делать?". Мне посоветовали добраться до Витебского вокзала. Возможно, мой поезд стоит там. Поспешил туда. На Витебском вокзале комендант сказал, что мой эшелон вышел за территорию Ленинграда. На мой вопрос: "Что же делать?" Мне ответили, что надо идти в военную комендатуру города ул. Садовая д. 3. Когда я пришел в комендатуру там уже находились двое солдат. Один Климов Дмитрий Сергеевич. Второй по фамилии тоже Климов. Оба ленинградцы. После войны я дружил с Дмитрием Сергеевичем и как то он мне признался, что ему командир посоветовал отстать. Сказав: "Ты уже старый. Справятся и без тебя". А он действительно был уже немолод. Всех нас посадили на гауптвахту под следствие. Отсидел я там неделю. Может чуть побольше. Пока наводились справки. Когда всё выяснили, меня снова направили в Выборг, но уже в 45-ю гвардейскую дивизию.

День Победы я встретил в Тианхаре, в той же школе. В тот день нас вывели, построили, объявили... У всех было оружие. Стреляли сколько хотели. Шапки бросали, прыгали и т.д. Я не знаю чем измерить чувство радости килограммами, тоннами или не знаю чем. Такого объёма, которым можно было измерить чувство радости, в природе не существует. Никаких занятий в тот день конечно же не было.

После служил в 252-й арт. бригаде 96-й арт. полк 45-й гв. С.Д. Сначала заведующим склада арт. вооружения полка. А после зав. дел арт. вооружения бригады. На окраине Выборга стоит так называемая "Батарейная гора". Там у финнов были устроены склады, в которые можно было въехать. В этой горе теперь находились и наши склады.

В те дни получил медаль "За Победу Над Германией". А орденом "Красная Звезда" я был награждён ещё перед самым ранением. Нашивку за ранение я не носил.

В Выборге я остался на сверхсрочную. Как сверхсрочник получал 700 рублей в месяц. Это очень хорошие деньги. Например, тогда за 700 рублей можно было сшить хромовые сапоги. Забегая вперёд скажу, что будучи курсантом я продолжал получать эту же сумму. В 1947 году оттуда поступил в Ленинградское Военно-политическое училище имени Энгельса. Три года я учился в Ленинграде на ул. Съездовской на Васильевском острове. Сейчас её переименовали в Кадетскую. Наше училище располагалось в здании бывшего кадетского корпуса. Сейчас там находится Академия Тыла и Транспорта. Тогда снова ввели институт Комиссаров, и надо было срочно готовить кадры.

К вступительным экзаменам отношение было довольно формальное. Главное внимание обращалось на физическое здоровье. Ведь большинство из поступавших были фронтовиками и имели ранения. Никто из нас не имел законченного среднего образования. В казарме размещалось сто человек. Когда курсантов строили по ранжиру, то я стоял вторым. То есть выше меня был всего один курсант. Начались усиленные занятия. Изучали историю, географию, русский язык, литературу, уставы, тактику, партийно-политическую работу, топографию. Строевая подготовка тоже проводилась. Большое внимание обращалось на физическую подготовку. Я с удовольствием занимался легкой атлетикой и даже в 1949 году стал чемпионом Васильевского острова по бегу. Наградили меня майкой с надписью "Чемпион Василеостровского района 1949 г".. После ещё получил настольную серебряную медаль в личном первенстве среди училищ Ленинграда. Был здоровый парень. Двухпудовую гирю (32 кг.) выбрасывал 60 раз. Меня опередил только Нарыжкин. Он выступал после меня и выбросил 61 раз.

Поступившие в училище становились курсантами, все бывшие до того звания отменялись. Только командирам отделений их сохраняли. Например, наш командир отделения сержант Кельгин. По выходным бывали увольнения в город. Наш командир роты капитан Боровков выстраивал нас перед перекладиной и тому, кто подтянется 9 раз, сразу давал увольнение. Был у нас курсант Ваня Шутёмов. Он такой невысокого роста и полный. Плохо подтягивался, а в увольнение хочется. Вот мы ложимся спать, а он к перекладине бедненький, тренировался. Русский язык и литературу преподавали гражданские, а остальные дисциплины военные преподаватели. Именно в училище впервые за свои 22 года я почувствовал себя сытым. По субботам у нас бывали танцы. Многие девушки стремились на них попасть. Но пускали только тех, чьи фамилии курсанты давали на проходную. У нас был очень хороший зал с паркетным полом. Свой оркестр. Именно там я познакомился со своей будущей женой. Как говорится любовь с первого взгляда. Она жила на Васильевском острове. Работала портнихой, мужским мастером. Потом она мне шила и шинели, и мундиры. Окончил я училище в 1950 году в звании лейтенанта. Как имевшему первый спортивный разряд мне предоставлялось право выбора места службы. Так я попал служить в Киевский военный округ. В город Канатоп 115-й корпусной арт. полк. Заместителем командира батареи по политической части. Жили мы с женой и дочкой на частной квартире в хатке у Василия Кирилловича Ничипоренко. Комнатка была крошечная. Стояла железная кровать тут же дровяная плита, на которой готовили, ещё умывальник и всё. Через 5 лет меня перевели на Дальний Восток. Путь был мучительный. Лето, жара. До Владивостока ехали суток 7. В ожидании назначения, а после ожидания корабля идущего на наши острова нас поселили на Чёрной речке в казарму семейных офицеров. Условий никаких. (тяжело вздыхает) В одном помещении офицеры, жены, дети. За едой на кухню ходили с котелками... От такой жизни рады были любому назначению. Меня направили на остров Кунашир. Отслужив 3 года на Кунашире, офицер мог писать рапорт, куда бы он хотел замениться. Мой предшественник изъявил желание служить в Киевском военном округе. И вот он поехал на моё место, а я на его. Корабль шел трое суток с заходом в Корсаков на Сахалине. Узнали мы что такое морская болезнь, налюбовались красотами океана. Помню, как нас сопровождали касатки. Проплывали под самым кораблём, выпрыгивали из воды... Когда шли вдоль берега Кунашира, первое, что бросалось в глаза, это вулкан Тятяяма. Гора довольно правильной формы. Длина Кунашира 123 км. В ширину от четырёх до тридцати километров. Наши части находились в самом узком месте острова. Остров очень красивый. С южного побережья невооруженным глазом виден остров Хоккайдо. Порта на острове не было. Остановились далеко от берега. Стали подходить, как мы называли, "танковозы". В эти десантные самоходные баржи нас сгружали. В огромной сетке устанавливался поддон, на котором мы сидели. Эту сетку зацеплял корабельный кран и сгружал на палубу стоявшего у борта корабля, “танковоза”. Когда вышли на берег, я не обрадовался. Радовался тот товарищ, который встречал меня. Часть, в которой мне предстояло служить располагалась в п. Серебряный, стоявшем на берегу озера Серебряное. В деревянном домике жили три семьи офицеров. В нём я впервые получил квартиру. Хоть это и громко сказано. Была комнатка с двумя кроватями, кухонька с кирпичной плитой. У каждой квартиры был отдельный выход. Я жил в центральной, а по сторонам от меня жили командиры взводов. Слышимость была такая, что можно сказать, мы жили одной семьёй. Постепенно сложился свой круг общения. Я сдружился с врачом ст. Лейтенантом Бергольцевым , командиром батареи Быковым , старшиной Костэнко..... Собирались друг у друга по праздникам все три года.

Материально мы там жили как при коммунизме. Выслуга шла год за два. Офицеры получали двойной оклад. Продукты выдавали, получали ещё дополнительный паёк и закусочные. Кроме этого рыбы свежей и солёной сколько хочешь. На рыбном складе висел замок, но это только от наших поросят. У каждого офицера на озере была своя лодка. Мы брали с собой эмалированную посудину и соль. Подходили к одной из двух впадавших в озеро речек ловили горбушу. Мы отличали самца от самки. Поймаешь самку, вытеснишь из неё икру в посуду, посолишь и пока плывёшь обратно, у тебя готова икра первого сорта. За эти три года организм так перенасытился, что даже до сих пор хоть и могу съесть кусочек рыбы, но без удовольствия. Ещё помню, что в магазине были только три вида спиртных напитков: питьевой спирт, коньяк и шампанское.

На острове шли постоянно маленькие землетрясения. Когда ходишь, ничего не замечаешь, а лежишь на кровати и видишь, как лампочка раскачивается. Кажется в 1957 году, было очень сильное землетрясение. У нас дома раскололась печь. Стояло ведро воды, дак половина ведра выплеснулось. Не только у нас, но и у всех так было. У кого печь развалилась, у кого что. В Южнокурильске волной смыло складское помещение. Говорили: "Как корова языком слизнула". Но жертв не было. У нашей части был план эвакуации на случай землетрясения. Техника выводилась на высоту, находившуюся недалеко от расположения. В мою обязанность входило устройство семей. На той же высоте ставилась большая палатка, в которой размещались женщины и дети. Это землетрясение случилось как раз на седьмое ноября.

В 1956 году институт Комиссаров был упразднен. Из троих замполитов остался я один. Служил на должности секретаря партийного бюро. В звании капитана. В 1958 году снова перевёлся в Киевский военный округ. Служил в Политическом управлении округа. Приводил в порядок личные дела политработников округа. Потом получил назначение в Золотоношу. На должность начальника клуба части. Работа спокойная, но не по мне. В 1960 году меня демобилизовали по хрущёвскому приказу №100. О сокращении армии на 1200 000 человек. Было постановление, о назначении пенсий. Тем, кто отслужил 25 лет, назначалась пенсия 50% от оклада. Тем, кто отслужил 18 лет тому 40%. Помню, был у нас майор Шелимо. У него ни того, ни другого не было. Дак вот они с женой плакали. Потому, что не знали что же им теперь делать...Так в 36 лет я стал пенсионером. Если считать фронтовую службу год за три, службу на Кунашире год за два. То в совокупности у меня вышло 25 лет службы. Офицерам запрещалось увольняться в Москву, Ленинград, Киев, Днепропетровск... Если они не оттуда призывались и не имеют там родственников. Мы с женой и двумя дочерьми приехали на родину жены в Ленинград - десятая линия Васильевского Острова дом 25. Было постановление, чтобы увольняемым в течение трёх месяцев предоставлялось жильё. Куда я только не обращался, но так по этому приказу жильё и не получил. 8 лет жили мы вчетвером и ещё брат жены, студент и тёща в шестнадцати метровой комнате. Посередине комнаты стоял овальный стол. Дак моя младшая дочь спала под ним в железной ванночке. Я к стене приделал откидную доску. На ней старшая дочь готовила уроки. На работу я поступил в научно-исследовательский институт.

У меня внук, две внучки и уже есть правнук. Являюсь председателем совета ветеранов нашей дивизии. У нашей дивизии есть музеи в школах. В Морозовке, Невской Дубровке, Луге, Плюссе, Стругах Красных, Советске и Приморске. Мы по возможности ездим туда, выступаем. Конечно, тяжело убеждать ребят. Сейчас очень много передач, фильмов и книг, где история преподносится в искаженном виде. Я им в начале выступления всегда говорю, что пришел не агитировать, а рассказать, как было.

Сейчас все решают, что вложить в понятие патриотизм. Артисты, писатели, художники и ещё не знаю кто. И ни у кого нет чёткого определения понятия патриотизм. У меня под окном стоит школа, в которую иногда приглашают выступить перед детьми. Беседуя

с учениками восьмых-десятых классов, я задаю им вопрос: "Ребята, как вы понимаете слово патриотизм?" Дак дети и то понимают, отвечая, что патриотизм - это любовь к Родине.

Беседа записана в 2009г.