Третьяков Павел Петрович

Семья наша была большая 5 человек, Московская область, в 1929 году отца забрали за контрреволюционную деятельность, отец работал учителем, был очень добрый и располагающий к себе человек. Он всем старался помочь. После войны он в правительство письма писал, и Сталину тоже, не боялся. Его какая ни-будь бабушка попросит, раньше же пенсий не было, а если были то маленькие, вот он и пишет. Бабке пенсию прибавят, она отцу четвертиночку принесет. Отсидел он два с половиной года, ему три давали, но за ударный труд на Беломорканале досрочно выпустили. Его реабилитировали, но в школу он уже не пошел. Работал возчиком, грузчиком, шабашил в общем.

Я в Коломне окончил десятилетку, и пошел работать на Коломенский тепловозостроительный завод, он и сейчас работает, тогда тысяч 20 работников было. Работал я грузчиком, а потом меня вызвали в отдел кадров и сказали, что в связи с тем, что война началась, нам не хватает людей - ты пойдешь в охрану. Я стал отказываться, там я людей знаю, меня знают. Говорят мне: «Это не надолго, тебя наверное скоро тоже заберут».

Через некоторое время я получил направление в Качинское авиационное училище в Крыму. Но почему то отменили, я уже и котомку собрал, дали две булки хлеба и сала. Сутки мы просидели в лесу под Коломной и нас распустили по домам. Через неделю забрали снова, и с группой, там и одноклассники мои были, отправили пешком в Саранск, в запасной лыжный полк № 259.

Рязанскую область мы прошли, уже в Мордовии были, жрать нечего стало. Мы с другом, Сережкой, решили на перекладных добираться, шли мы вдоль железной дороги. Добрались до Саранска, пришли в полк, нас двоих приняли, а там посчитали нас дезертирами, сообщили в НКВД.

Понятия у нас тогда были детские. Через три дня пришла наша группа. Вызывает меня особист: «Ты что же – дезертир?» - «Какой я дезертир, я на три дня раньше пришел!» Вообще особисты и СМЕРШевцы были как бы над людьми, над общей массой солдат и командиров, как архангелы (смеется). Он еще пару раз меня вызывал, да с криком, а я ему, мол, мы же раньше пришли, и не собирались прятаться от армии, неужели не понятно!

Готовили не по-деловому, я бы сказал, помню, подойдешь к сосне, привяжешь толовую шашку, шнур подожжешь, сосна упала. Это готовили к диверсиям в тылу, но ведь до этой «сосны» нужно как-то дойти. Строевая подготовка конечно дисциплинирует, но на войне зачем? Мы когда в оборону пришли землянок не умели копать.

В конце декабря отправили на фронт. Одели нас шикарно: ботинки с шерстяными носками, с портянками теплыми и портянками простыми, валенки, белье обыкновенное нательное, белье теплое. Штаны и гимнастерка обычные х/б, штаны и куртка диагоналевые - лыжные, шерстяной свитер, ватные брюки и ватная телогрейка, шинель. Шапка ушанка, шерстяной подшлемник, перчатки двупалые.

Весь запасной полк поехал. За Москвой, наверное, в Филях, наш эшелон разбомбили, попал штаб полка, все погибли, мы ближе к хвосту были. Из остатков сформировали батальон, и в бой мы вступили под Нарофоминском в январе, еще наше наступление шло, двигались мы в сторону Калужской области, помню Козельск. Помню Оптину пустынь, она не разбомбленная была, красивая. Еще мы пытались пересечь Варшавское шоссе, шли на выручку окруженным под Смоленском, Ярцево. Мы были приданы 325 стрелковой дивизии и вместе с нами действовал кавалерийский корпус Доватора, и танковая бригада Гетмана, но танки были бензиновые, броня была тонкая, горели они как факелы. Так как с нами кавалерия наступала, помню мы с товарищем собрали несколько потников войлочных, стелили лапник еловый на землю, потом эти потники, и ими же укрывались и спали. Выручка у нас не получилась, нас опять разбомбили, от батальона осталось человек 40, и нами пополнили 1096-й стрелковый полк.

А.Ч. - Чем вы были вооружены?

П.Т. - Карабином. Я был второй номер миномета, носил двуногу-лафет. Нейтральная полоса была метров 500, и там был овраг и родник. Мы за водой спускались в нас немцы не стреляли. Они ходили, мы не стреляли.

В начале мая нам дали противотанковые пушки «сорокопятки» и я стал наводчиком. Скоро меня вызывают в штаб и говорят: «Стране нужны командиры!» Я отвечаю: «Но мне нравится быть наводчиком» - «Это приказ Верховного главнокомандующего». Не поспоришь, да.

Направили в училище в Актюбинске, 2-е Бердичевское пехотное, комбриг Колегов, в здании бывшей школы оно располагалось. Там до конца декабря 1942 года проучились, и нас отправили под Сталинград. В Камышине нас высадили, и пошли пешком к городу.

Я был командиром взвода минометчиков - 82-мм батальонный миномет, но потом меня командир батальона вызвал: «Лейтенант, минометчиков офицеров у меня хватает, а во взводе противотанковых пушек никого нет, там один сонный сержант Пищулин. Принимай взвод!» А этот Пищулин, и правда, с ним разговариваешь, а он засыпает… я серьезно! (смеется) Взвод состоял из одной пушки - я же с «сорокопяткой» уже был знаком – и пять человек.

В бой мы вступили под Городищем. Сначала наступление сорвалось. Мы землянку для расчета сделали в глубокой воронке, накрыли ее листами металлическими, там дерева мало было. Накрыли ее трупами и нашими, и немецкими. Топили толовыми шашками, все в груди спирает от них. Чтобы освещать эту «землянку» жгли наш телефонный кабель, он в матерчатой обмотке, чем-то пропитанной, горит, дымит, воняет. Мне запомнилось, когда вошли, там был собор большой, и в нем на соломе лежали раненные немцы, ухаживали за ними немецкие врачи, и несколько наших пленных. Картина была ужасная, я такого же раньше не видел. Крики, стоны… Вонь страшная, несмотря на зиму. И от вшей солома эта шевелилась.

2 февраля вы вошли за завод Баррикады, там ничего цельного не осталось. Немцы пленные кругом ходят: «Рус, хлеба». Кто матом их посылал, кто и давал хлеб. За разбитым зданием стояло несколько машин грузовых, на КАМАЗы похожие, любопытно было, и я залез в одну. Кузов был забит тюками с тканями, шерстяные, ситцевые. Еще было много тетрадей и альбомов, детские книжки, куклы, мыло. Тогда я подумал, если они хотели прорываться, куда они солдат бы посадили? Или они с барахлом хотели уехать. Посмотрел другие машины, там тоже самое. Недалеко были огневые 150 мм гаубиц, и кругом трупы немцев.

Стали мы собираться на станцию, если не ошибаюсь – Котлубань, сели в эшелон. Комбат вызвал командиров, приказал проверить оружие и боекомплект. Я проверил, пушка на месте, у солдат карабины и автоматы, у одного немецкий автомат, спрашиваю: «Куда дел карабин?» - «Выбросил товарищ лейтенант!» Русский народ же откровенный. (смеется) Выбрасывали еще противогазы и каски, мол тяжелые – мешают. Смотрю на станинах пушки тюк здоровый лежит, они давно его возили, да некогда было посмотреть, сержанту говорю: «Развяжи» - «Да че тебе лейтенант надо!» Развязал. Немцы же бросали с самолетов окруженным боеприпасы и еду. Вот они себе и припрятали. Я же должен был докладывать обо всем комбату, но я не стал. Помню были банки с плавленым сыром пятикилограммовые, капуста квашенная в банках, хлеб кубиками в целлофане. Мы этот хлеб ели, он как отруби прессованные, а лошади не жрали, не нравился он им.

Оттуда приехали мы на Курскую Дугу, полком помню шли, это был 117 стрелковый полк 23 стрелковой дивизии, еще гвардейское не присвоили. Человек 150 полк был, из тысячи с лишним штатной численности.

Остановили отступающих от Белгорода, и стали оборону занимать. Сначала ячейки выкопали, а мы огневые выкопали. Потом эти ячейки соединили в траншеи. Потом с местным населением заставили вторую линию выкопать, сзади метров 300-400. Дальше и дальше в тыл постепенно строилась оборона, а мы запасные огневые выкопали, и во второй, и в третьей линии.

Место это было, шоссе Белгород-Харьков, Белгород-Курск. До 4 или 5 июля мы простояли, сейчас я немного запамятовал. И начались бомбежки и обстрелы, сначала наши туда лупили, потом немцы. Потом говорили, что наши поторопились, считали что немцы уже вышли на передний край, а они задержались, у них ведь тоже разведка хорошая была. Началось наступление… в общем первые сутки мы держались, а потом стали потихоньку отходить. Отошли, там правее была Прохоровка, несколько километров от нас, там грохочет все, земля аж дрожит. Танки, артиллерия, там я впервые увидел как «катюши» стреляли настильно. Ад кромешный был, вот как сейчас показывают на Украине, свороченные башни, разбитые корпуса танков, даже «тигры» были битые. На прямую наводку даже ставили 203 мм гаубицы РГК. Отступил наш полк километров на 10-15, были потери, но я бы не сказал что катастрофические, как под Сталинградом.

Пошли вперед, дошли почти до Харькова, Червонозаводское, Казачий. Там постояли в лесочке, погрузились в эшелон и на северо-запад, 2-й Прибалтийский. Бои там тяжелые были, в основном мне запомнились у Андриаполя, Невеля, там такие огромные озера под Невелем, названия у них такие красивые Вено, Неро, старославянские названия. Потихоньку приближались к Витебску, пытались взять не получилось, это весной в марте месяце. Потом перевели на другой участок, но не далеко, и началось наступление, подошли к реке Северная Двина, мост был разрушен и саперы его наводили. Мне начартиллерии полка приказал, с пушкой на плоту переправиться на ту сторону, там уже были наши разведчики. А лошадей с ездовыми, без сбруи, только с уздечками самоплавом переправиться.

На берегу стояла хатенка. Мы разобрали ее по бревнышку, командир полка записку написал, что дом такого то хозяина использован для целей наступательной операции и т.д. Хозяин плачет конечно, а куда ты денешься… Вчетвером мы закатили на плот пушку. Кстати, чаще всего у меня одна пушка была, вторую, то быстро разобьют, то подобьют, если немного повредят, то отремонтируют, а если сильно, то ждешь когда новая поступит.

Со мной был радист полковой, и расчет. Правый берег покруче левого, не могли мы вытащить пушку, подошли какие то солдатики, помогли нам выкатиться. Один из них сказал: «Смотрите ребята, впереди никого нет!» Я как то это не воспринял. Покатили вперед, увидели большое село, по нас никто не стреляет, мы и катим потихоньку. Потом лошадей запрягли, и приехали на край села. Смотрим машины немецкие стоят, медицинские с красными крестами. Тишина.

Я с радистом и с бойцом с расчета пошли по улице. Впереди перекресток. Думаю, что то тихо слишком, и мы вернулись. Решили пострелять вдоль улиц, выкатили, постреляли вдоль одной, вдоль другой, по несколько раз стрельнули. Сели и сидим у пушки, ждем у моря погоды. Смотрим сзади ползут разведчики полковые. ПНШ по разведке: «Третьяков еб твою мать, что ты делаешь, тут же немцы!» - «Да нету тут никого!» Как оказалось, ушли немцы. Начальник артиллерии говорит: «Ну, ты, Павло, даешь!» Мне потом говорили, что начартиллерии хотел из меня Героя Советского Союза сделать. (смеется) А комполка ему сказал: «Ты что, охуел, у него ни одной награды еще нет!»

Потом дошли до Курляндии, помню название Либава, там тяжелые бои были, даже анекдот такой ходил. «Солдаты едут после Победы домой из Берлина, слышат грохот, стрельба. – Что это такое? – А это Баграмян в Курляндии воюет» (смеется). Закончилось у нас там числа 15 мая только.

Когда кончилось все, полк и дивизию в Каунас перевели. Разбитые казармы, район Шанце назывался, бывшая русская крепость, массивные стены, амбразуры. Подвалы большие там евреев расстреливали. Стали мы все восстанавливать, одну казарму сделали, и приехал командующий армией Чистяков. Любопытная личность, комполка показывает, а из трех казарм, с такими огромными высокими печами, одна была восстановлена. Потом в артпарк сходили, и снова в эту же казарму только с другого входа, Чистяков: «Попов, старый ты дурак, что ж ты мне голову морочишь!» Смеется, а они друг друга с гражданской еще знали.

Так командиром взвода я служил до 1949 года. Весной меня вызвали в штаб корпуса, сказали чтоб собрался, и отправился в Германию. Там меня назначили командиром батареи, майор Волоховский до меня командовал. Когда его провожали, то его приятели устроили проводы и положили ему в чемодан кирпич. Он потом из Одесского военного округа писал: «Что ж вы сделали черти! Меня в Бресте пограничники в подвал спустили, и при мне кирпич этот разбивали!» (смеется) Ну какой дурак кирпич с собой повезет.

До мая 1957 года я дослужил, командовал батареей 85 мм пушек, это было второе сокращение армии. Переход был на реактивную артиллерию, на комиссии по отбору замполит говорит: «Зря торопишься, мог бы еще послужить». Хотел я уходить, а сдуру возьми и спроси: «А где?» - «В Архангельский военный округ есть направление». И уехал я на Новую землю, на полигон. Там послужил, уехал в Краснодар, стал работать грузчиком, прорабом в тресте по заготовке и реализации лекарственного сырья, потом поступил на заочное в Ростовский институт народного хозяйства, устроился в «Краснодарснаб», постепенно вырос до заместителя начальника объединения, и в 1987 на пенсию ушел.

А.Ч. - По технике ваши пушки стреляли?

П.Т. - Стреляли, по танкам стреляли, даже по «тигру» - только вспышки на нем, и все. В Белоруссии был случай. Через речушку был мостик, и стой стороны подошли четыре самоходки, метров 300-400 до них было. Я командую: «По первой огонь!» Думаю, если одну подобьем, то остальные убегут, ну или мы их перебьем, мост они все равно не перейдут. А у наводчика руки задрожали, он промахнулся и попал мост. Щепки в разные стороны полетели, они видно испугались и убежали.

В два танка я залазил, брошенные стояли. Все барахлом забиты, они барахольщики были, тащили все подряд.

А.Ч. - Длинноствольные «сорокопятки» когда появились?

П.Т. - Вот перед Белорусской операцией, получили длинноствольные. Но они появились еще в 1943 году, в каждой дивизии были противотанковые дивизионы, и в первую очередь их перевооружали. А в армейских полках были 57мм. В Белоруссии я выдел 100 мм пушки, с длиннющим стволом.

А.Ч. - По пехоте стреляли?

П.Т. - По пехоте, по пулеметным точкам, пулемет засекли, выстрелили, вспышка и он замолчал. Я считал, что подбил его. Крутились там немцы, а после выстрела их нету, записывали себе в плюс, а может они на дне траншеи спрятались. (смеется) Мне после войны один штабист говорил: «Полки врали нещадно, это все делили на два, и отправляли, но и дивизия врала, потому что и столько не было». (смеется) В атаке пехоту поддерживали, катили вслед за цепью, иной раз так стреляли, что краска горела, стволы были красные.

А.Ч. - Как готовилась огневая позиция для «сорокопятки»?

П.Т. - Занимаем оборону на новом месте, я выбирал позицию, а контролировал начальник артиллерии полка. Выбираешь так чтобы пушка на огневой не выпирала. Сейчас уже не помню, сантиметров сорок наверное глубиной, такой круг и усы вправо и влево. Это ровики, они потом расширялись, для снарядов и для расчета.

На Курской дуге нас тренировали, мы ложились в траншею, закрывали глаза и уши, и через нас шли танки. Земля сыпется, все равно и в рот и в уши попадало. Потом во время боя, нас танк немецкий проутюжил, пушку раздавил, а нас с наводчиком хотел похоронить, но танкист был наверное не опытный, он один раз крутнулся и уехал, и мы смогли выбраться. Долго правда отплевывались, из носа и ушей кровь шла. Обезумевшие вылезли… а с другой стороны в ровике, двоих мы не смогли спасти, откапали, а они мертвые.

А.Ч. - Ранения у вас были?

П.Т. - Меня когда ранило, спасла эта масса зимней одежды, был минометный обстрел, и у меня вся шинель, шапка, валенки, брюки, все было изрешечено осколками. Небольшие осколки попали в лоб и по телу, из носа и ушей кровь шла, и несколько дней я не говорил, потом только начал потихоньку заикаться. Несколько легких ранений было, но я дальше медсанбата не ходил, и все время возвращался к своим.

А.Ч. - Расчет пушки сколько человек?

П.Т. - Наводчик сидит на станине и смотрит в прицел, заряжающий заряжает, третий номер справа, он следит за откатом: «Откат нормальный!» 650 миллиметров должен быть. Это значит система гидравлики работает нормально. Для полного расчета должно быть еще два подносчика, но их никогда не было, постоянный некомплект. Две пушки во взводе долго тоже никогда не было, смотришь, или станина в небо смотрит, или в ствол в землю. Ну и люди конечно, или ранит или убьет.

А.Ч. - «Сорокопятка» вас устраивала?

П.Т. - Пушка то хорошая, но даже в 1942 немецкие средние танки было трудно подбить, а во второй половине войны тем более. Вот у 76-ти миллиметровой пушки было слабое место – связь ствола с прицелом, а у «сорокопятки» эта связь была прочная, и сама пушка была прочная.

А.Ч. - Конная тяга всю войну была?

П.Т. - Да, пару лошадок сзади прятали, старались их окапывать, ровик с капониром, чтоб от осколков уберечь. Ими один ездовый занимался. Когда Двину форсировали, ездовый посередине плыл, справа и слева лошади под уздцы.

А.Ч. - Фуражом кто обеспечивал?

П.Т. - С хозвзвода, а ездовые кормили лошадок. Был ветврач, часто лошади болели так называемой мокрицей, чуть выше копыт где костяшки там гнилость появлялась. Помню мазали дегтем, и еще какой-то вонючей дрянью.

А.Ч. - Вы копали позицию?

П.Т. - Конечно, до сих пор руки болят. Я не только пальцем показывал, так же копал, и за прицел садился если наводчик выбывал. Все вместе делали, ели, пили.

А.Ч. - Национальный состав во взводе?

П.Т. - Все были, евреи, казахи, узбеки, грузины, армяне, я уж не говорю про белорусов… Из Азии более боевые были казахи. Один узбек был интересный, он пришел в полк зимой 1943 года, угрюмого вида, сидит такой и начинает философствовать: «Один – яиц, два – муди, один – человек, два – люди». Был еще один интересный солдатик Крайнов Петр Сергеевич, отдежурит у пушки придет к нам: «Командир я сейчас тебе расскажу как я с Берией познакомился». И начинает плести, до того враль был, куда там Хлестакову против него. Берию он Лавруша звал, а Молотова – Слава. (смеется)

А.Ч. - К замполитам как относились?

П.Т. - Полкового редко видели, он иногда приходил как начальник. Чаще у нас был пропагандист, майор Трефняк. Он во время марша всегда подойдет, что ни будь расскажет, а потом на станины сядет, посидит, отдохнет. Переходы же были длинные, я часто засыпал на ходу, лошади засыпали. Так проснешься на обочине, а пушка уже впереди.

А.Ч. - Как кормили на фронте?

П.Т. - Как обычно, но раз в месяц давали дополнительный паек: галеты, по-моему полкилограмма, масло тоже, сахару грамм 300. Вместе ели, не буду же я один жрать. Хлеб когда давали, мы резали на куски, один отворачивался, другой показывал и спрашивал: «Кому?» - «Лейтенанту!» - «Кому» - тому то. После Курской дуги стали давать помощь союзников, сосиски вкусные в банках, тушенка свиная, жиру в ней много было, сначала хорошо шла, а потом надоедала.

А.Ч. - По 100 грамм давали?

П.Т. - Только в наступлении, в обороне редко, а во втором эшелоне вообще не давали.

А.Ч. - Вши были?

- В зиму с 1943 на 1944 были сильные оборонительные бои, и меня сделали связным штаба полка, ходить с передовой и обратно приходилось по полю которое простреливалось. Тогда я завшивел до предела, и в шапке, и бровях, шинели и ватнике. Пришел к старшине, говорю: «Все, больше не могу». Он мне все новое выдал, а мое сжег. Вошебойки из бочек делали, помогало.

А.Ч. - Личное оружие какое у вас было?

П.Т. - Пистолет ТТ, еще обязывали носить автомат, но я никогда не брал. Пехотные командиры с автоматами были, им в атаку идти, а я все таки сзади.

А.Ч. - Самый страшный момент?

П.Т. - Когда танк давил. И еще страшно, когда танк в тебя стреляет, ты видишь дымок, а звука не слышишь.

А.Ч. - Как вы к немцам относились?

П.Т. - Про Сталинград я рассказывал. В Белоруссии мой взвод стоял на позициях вместе с батареей «сорокопяток» и батареей 76-и миллиметровых, и на нас вышла большая группа немцев, оружие побросали, руки подняли: «Гитлер капут». Кого-то отвели в штаб полка, а старшина полковой батареи Дункин, с разрешения начальника артиллерии, оставил немца похожего на Швейка, маленький такой, толстенький. Правда пахло от него скверно - обкакался. Вот он старшине по работе помогал, лошадку ему дали, монголку черненькую. Мы его звали - оnkel Hermann, дядя Герман. Как-то пошел он ноги помыть, и солдат дал ему маленький кусочек мыла, помыл он, сел сапоги надеть, а лошадь мыло сожрала, и у нее пена изо рта. Он кругом бегает, глаза выпучил: «О mein gott! О mein gott!» (смеется)

А.Ч. - Местное население как встречало?

П.Т. - Мало видели их, бывало пройдем село, даже не разрушенное, а людей никого нет. Прятались все по подвалам. Помню на Украине мы пасеки грабили, одевали противогазную маску, поднимали крышку улья, и доставали мед. Морды у некоторых были опухшие, комполка мимо едет: «Бандюги! Вашу мать!» А в больших городах я и не был, хоть полк и был Полоцким, но в Полоцк мы не входили, были рядом где-то.

А.Ч. - Женщины служили в полку?

П.Т. - Да, были медики. Была такая Таня, приходила ко мне любезничать, а за ней комполка ходил. За это недолюбливал он меня крепко. Уж не помню, что ему не понравилось, достал пистолет: «Расстреляю!» А начартиллерии за меня заступился, успокоил его. А это запросто могло быть, с этим не считались иногда. В войну все было, но плохое забывается, и о нем не хочется вспоминать.

А.Ч. - С особым отделом сталкивались?

П.Т. - На фронте нет. После войны меня ПНШ по кадрам позвал, у меня почерк был хороший. Я ему помогал заполнять личные листки по учету кадров. Стал заполнять с начальника артиллерии. Ну я начал писать, фамилия – Лоздун, имя отчество – Михаил Савельевич, год рождения – 1916, - «Национальность, товарищ подполковник?» Он молчит, - «Товарищ подполковник, национальность?» Он: «Иди к ебене матери!» Тут мне сержант, командир отделения управления шепчет: «Лейтенант, пиши - еврей». Ну я написал. Как-то вечером выпивали, ну я и рассказал эту историю. На следующий день смотрю начартиллерии косится на меня, и так несколько дней. Потом и контрразведчик вызывает: «Ну Третьяков расскажи, как ты тут антисемитизмом занимаешься!» - «Не понял товарищ майор» - «А чего тут не понимать, ты ж рассказывал, как на Лоздуна анкету заполнял!» Оказалось, командир минометной роты меня продал, и от себя добавил, что я слово жид употреблял. Я рассказал, как было все. Майор мне: «Третьяков иди, и поменьше трепись!»

А.Ч. - Трофейным оружием не пользовались?

П.Т. - Брал иногда, просто пострелять. На Курской дуге с парабеллума по трубе стрелял, только одной пулей попал с обоймы. Потом был маленький браунинг, но куда делся не помню. После войны у меня Стечкин был, в деревянной кобуре.

А.Ч. - Трофеи брали?

П.Т. - Не брал ничего. Сразу после войны мне солдаты подарили радиоприемник. Я его вместе с шинелью положил на станины, на марше она упала, а я не заметил. Приемник раздавило колесами, и шинель порвалась.

А.Ч. - Союзников немцев видели?

П.Т. - Под Сталинградом. Вот немцев колонну, наши солдаты сопровождают, а румынам, в высоких шапках таких, им по карте показывают куда идти на сборный пункт. Венгры злые были вояки. Когда пригород Курска проходили, увидели огороженную оградой… типа могилку, а там как стенд, и на нем написано: «Русские! Мадьяры вам дали землю и волю!» Издевательские там были слова.

А.Ч. - Листовки читали немецкие?

П.Т. - Видел, читал, но они такие убогие были. Расхваливали немецкую жизнь. На курево использовали, у них бумага была немного получше чем у наших газет. Помню «Известия» лучше курились, а у «Правды» бумага была пожестче. Фронтовые и армейские газеты вообще на курево не годились. Я бросил курить в 1955 году, сердце стало барахлить. К врачу пришел в госпиталь, он спрашивает: «Куришь?» - «Курю» - «Пьешь?» - «Пью» - «Иди отсюда! Бросишь и то, и другое, тогда приходи, будем лечить».

А.Ч. - Как вы узнали о Победе?

П.Т. - Неприятный эпизод с этим связан, был такой Лапшин Сергей Трофимович командир батареи «сорокопяток», его забрали в дивизию, но мы с ним часто созванивались. Раз звонит и говорит: «Павло! Берлин взяли! Война кончилась!» Ну и я кричу: «Братва! Война кончилась!» Ура! Стрельба пошла кругом. Это числа 2-го было. С приятелем выпили на радостях, мы во втором эшелоне стояли. Утром просыпаюсь пистолета нет, тут же начартиллерии вызывает: «Ты что там вчера натворил?» Я ему рассказал. – «А где твой пистолет?» - «Не знаю товарищ майор, подшутил кто-то надомной» Я пошел к начальнику снабжения Зорченко, был такой капитан, Михаил Иванович, я ему сказал, что такая вот ситуация. Он: «Павлуша что же ты наделал. У тебя же в книжке написан номер пистолета» - «Разве сложно перебить этот номер?» Он посмотрел на меня, ухмыльнулся, и сказал артмастеру: «Васьков, сделай ему пистолет».

А.Ч. - Из вашей семьи все вернулись с войны?

П.Т. - Один брат не вернулся, Александр, он под Луганском погиб, один вернулся, а старший на заводе работал, у него бронь была. Из двоюродных братьев, один в 43-м вернулся инвалидом, один нормально, а двое десантниками были, их под Вязьму сбросили к окруженным, и не слуху не духу.

А.Ч. - Вы видели бессмысленные атаки, большие потери?

П.Т. - Видел, последнее что мне запомнилось, в районе Невеля, зима, вдруг дождь, мокрота, в валенках ноги мерзнут. Солдаты идут в атаку, в плащ-палатках, идут равнодушные, и наверно думают: скорее бы убило или ранило. Никаких «За Сталина, За Родину», все это херня, война настоящая, никто этого не услышит, артиллерия гремит с обеих сторон. Залегли наши, огонь не дает идти, командиры рот просят комбата отойти, например, на полкилометра, комбат просит комполка. – «Ни шагу назад!» Так и лежат роты, а их стреляют. Видел я такое, моя же пушка чуть сзади стоит. Но были и приказы Верховного, что надо беречь людей.

А.Ч. - К Сталину тогда и сейчас, отношение какое?

П.Т. - К Сталину относился равнодушно, может это было связанно, что отец безвинно пострадал. И честно скажу, особого сожаления не испытывал, когда он умер.

А.Ч. - Что для вас значила война?

П.Т. - Как это, что значила? Наше дело правое, враг был разбит, Победа за нами.