Перед войной, окончив 6 классов киевской средней школы, я работал на заводе «Арсенал», который производил 45-мм орудия. Их устанавливали в башни танков Т-70, на подводных лодках, а так же на лафет для использования в роли противотанкового орудия. Летом 1941 года завод эвакуировался в Воткинск, а вместе с ним уехал и я. В 1942 году на заводе родилась идея создать воинское подразделение, вооружить его сорокопятками и отправить на фронт. Руководство написало письмо Сталину, а вскоре была получена телеграмма от его имени, которая и сейчас храниться в музее завода, разрешающая сформировать дивизион за счет орудий, произведенных сверх плана. Через некоторое время таких орудий оказалось 12, хотя я глубоко убежден, что сверх плана выпустить что-либо было не возможно. План был очень жестокий, за его выполнение боролись всеми силами, стараясь работать в соответствии с лозунгом: «Все для фронта! Все для победы!». Как бы то ни было, но 174-й Отдельный артиллерийский истребительно-противотанковый дивизион имени Комсомола был создан. Запись в этот дивизион шла на добровольных началах. Среди добровольцев был и я со своим двоюродным братом Вилом. Поскольку желающих было много, то отбор личного состава проходил в горкоме комсомола. Вил вышел из комнаты, в которой заседала комиссия. Я спрашиваю: «Виля, как?» - «Зайдешь, узнаешь». Я вошел и оказался в большой комнате, посредине которой стоял табурет. На таких же табуретках вдоль стен сидели члены бюро райкома. В углу комнаты на единственном стуле сидел председатель. Я уселся посреди комнаты и начался опрос: «Как зовут? Год рождения?» И вот тут я соврал: прибавив себе годик, сказал, что с 24-го, хотя сам родился в 25-ом. Опрос продолжался: «Кто твои родители? Где они находятся?»… Мне приходилось крутиться на этой табуретке, поскольку вопросы сыпались из разных углов. И вдруг кто-то сзади спросил: «А ты маму на фронте не позовешь?» Такой вопрос, брошенный в спину, мог задать только трус, который побоялся спросить в лицо. Я обернулся в ту сторону, откуда исходил вопрос - у всех сосредоточенные лица, у некоторых даже с печатью интеллекта - и сказал: «Я не позову! А ты?!» Этот ответ решил дело в мою пользу, и меня зачислили в дивизион.
Однако, председатель заводского комитета комсомола, хорошо знавшая меня и мою бабушку (матери у меня не было, а отец был на фронте), случайно узнала от нее, что мне еще только будет семнадцать лет. Буквально на следующий день после собеседования я не нашел своей фамилии в списках личного состава дивизиона. Я пошел искать правду в комитет комсомола. Несмотря на посыпавшиеся на меня обвинения во вранье, я начала доказывать, что мое присутствие на фронте необходимо для Победы, ведь без меня там не справятся. Когда я понял, что их не прошибить, я выложил свой последний козырь - сказал, что все равно убегу на фронт, но так бы я поехал с братом, а так придется ехать одному. Сработало! Они решили не связываться со мной и отпустить вместе с братом. Вот так я попал в дивизион, где вскоре стал наводчиком орудия.
Дивизион был трехбатарейного состава. Каждая батарея состояла из двух огневых взводов по два орудия в каждом. Кроме расчетов в батарее было 24 лошади и 12 ездовых, а так же одна полуторка, на которой возили продукты. Учили нас в Воткинске, для чего набрали солдат-запасников. Мы располагались в здании школы и ходили строем в столовую. Люди собирались на нас посмотреть, ведь в строю шли их дети, друзья, знакомые, а наш старшина думал, что это пришли смотреть как он командует и измывался над нами как мог… Обучение было недолгим и вскоре мы уже ехали в эшелоне, который прибыл на Воронежский фронт. Форсировали Дон, воевали вместе с танкистами за Кантимировку.
Первый бой… Как в песне поется: «Последний бой, он трудный самый…»? Не правда! Самый трудный - первый бой, потому что еще ничего не знаешь. Знаешь как фронте считалось? Если в первом бою живой остался - молодец! Во втором бою - фронтовик! А после третьего - бывалый солдат! Уже все знаешь, где присесть, где прилечь, где пробежать, что съесть, а что оставить. Последний бой - самый страшный, ведь не хочется умереть в последнем бою, домой хочется…
Так вот первый бой… Как я узнал уже после войны, нас бросили затыкать прорыв группы Манштейна, которая шла на выручку Паулюсу. Совершив марш, к вечеру подошли к населенному пункту, не помню сейчас его название, находившемуся на пригорке. На его дальней окраине шла перестрелка, в низинке, в которую спускалась центральная улочка, было тихо и темно, только скрипели полозья, да пофыркивали лошади, тянувшие в горку наши орудия, рядом с которыми шли их расчеты. На пригорке нас встретил командир взвода младший лейтенант Курбатов. Показал на хату крытую соломой в конце улицы и сказал, что с ее крыши бьют снайпер и автоматчик. Мы отцепили пушку с передка и скатившись с дороги установили орудие возле колодца. Это было большой ошибкой, поскольку пространство вокруг колодца было покрыто ледяной коркой, образованной расплесканной из ведер водой. Я установил прицел «на осколочный», навел, выстрелил. Снаряд попал в стропила (если бы он попал в солому, то просто пролетел бы на сквозь) и разворотил крышу. Больше с нее никто не стрелял. Некоторое время мы просидели за щитом орудия, не видя других целей, как вдруг впереди раздалась очередь. Я выглянул поверх щита. Горло несколько домов, отбрасывая на дорогу желтоватые блики. В свете пожаров, я увидел впереди, метрах в двадцати пяти, немца в белом маскхалате, державшего в руках на перевес пулемет. Видимо он поднялся осмотреться. Пока я наводил орудие, он уже опустился. Я по тому месту, где он был, сделал два-три выстрела. В это время командир взвода Курбатов подал команду отходить. Как же так?! Мы еще не навоевались, только чуть-чуть стрельнули и отходить! Сидя схватились за станины, на попе ерзаем, а сдвинуть пушку не можем - ноги проскальзывают на льду. И тогда я выскочил за щит, на сторону немцев и толкнул орудие, сдвинув его с наледи на утоптанный снег дороги. Пулеметная очередь, простучав по щиту, разбила коробку, в которую укладывался прицел (я еще выругался, ведь в ней был ключ от прицела), но меня не зацепила. Не дожидаясь, пока немцы еще раз откроют огонь, я нырнул за щит и вместе, сидя и упираясь ногами, мы смогли оттащить орудие. Когда почувствовали, что вокруг стало стихать, развернули орудие и покатили его по улице. За спиной мы услышали шум танка - рев двигателя и клацанье гусениц. Кто-то крикнул: «Слышу шум мотора!» Справа метрах в десяти стоял сарай, но до него еще надо было добраться по слегка влажному снегу глубиной выше колена. Вспомнился фильм «Александр Невский» и врезавшаяся в память фраза: «Помирай, где стоишь». Я так и сказал. Слава богу, на меня никто не обратил внимание. Расчет подхватил орудие, и покатил. Однако нижний щиток, расположенный между колесами стал загребать снег, и через полтора метра толкать пушку вперед стало невозможно - она встала перед ей же образованным снежным валом. Матчасть я знал отлично, даром что работал в отделе технического контроля. У меня было личное клеймо номер 183, и на многих частях этого орудия стояло именно оно. Я говорю: «Стойте!» Нагнуля, нял защелку и поднял щиток. Пушка пошла, а я был реабилитирован за свою выходку. Мы подкатили ее к сараю, развернули в сторону танка, который не замедлил появиться. Чуть впереди нас стоял дом, к которому собирали раненых. Проходя мимо них, было слышно как они шутили и смеялись - они уже отвоевались, знали, что скоро их отправят в тыл. Танк развернулся поперек дороги напротив этого дома и начал их расстреливать из пулемета. Я навел орудие, выстрелил. Снаряд пролетел сантиметров на пятнадцать выше башни. Позже, анализируя свой промах, я пришел к выводу, что когда я стрелял по дому и фрицу с пулеметом, я установил прицел «на осколочный», а тут я стрелял бронебойным, у которого начальная скорость в два раза больше и траектория полета другая. Я не сообразил изменить прицел! После выстрела, так как сошняки были не подкопаны, пушка отскочила назад. Второй выстрел! Тоже мимо! Танк развернулся. Идет на нас. Стреляет из пулеметов, пули бьют по щиту. Выстрелил из пушки, но не точно - мы были в низинке и снаряд пролетел выше. Меня же после второго выстрела левым колесом прижало к сараю. Пришлось переступить через станину и наводить орудие через ствол. В общем только пятым снарядом с расстояния в десять метров я в него попал и он загорелся. Я вскочил, руками машу, кричу: «Танк горит!!!» В это время из-за танка, выбежали немцы в белых халатах и рванулись в противоположную от нас сторону через дрогу за дом и оттуда начали поливать нас из автоматов. А поскольку нижний щиток был поднят, меня ранило в правую ступню, а заряжающего Толю Шумилова в колено. Командир орудия Дыбечкин, которого до этого я не видел, скомандовал: «Отходите во двор». Мы отошли во двор, и вбежали в сарай. Двери в нем не было и я сел у притолоки напротив дверного проема. За мной в сарай вбежал Шумилов, а бежавший за ним Голицын был убит автоматной очередью у самого порога.
В дверной проем мне был виден, стоявший метрах в тридцати круглый, сплетенный из ивовых прутьев курятник. Из-за него высунулся немец, начал что-то кричать. Я взял карабин у Толи Шумилова, поскольку мой остался на передке. И хотя я знал, что стрелять нельзя, что бы не обозначить себя, но он так нагло кричал, что я не выдержал, прицелился и выстрелил. Немец клюнул носом. Второй, не соображая, подскочил к нему, подставив под мой второй выстрел спину. Из-за курятника начали стрелять. Я спрятался за притолоку. В перестрелке уложил еще двоих. Начал перезаряжать карабин, патрон перекосился и я вместо того, чтобы вытащить его загнал в ствол, таким образом приведя карабин в небоеспособное состояние. Когда я понял, что с карабином мне не справиться, я поднял голову, и увидел, что ко мне бегут два немца. Вдруг справа выскочил командир нашего орудия Дыдочкин, остановился перед сараем, начал ковыряться, достал гранату РГД, встряхнул ее как градусник и бросил немцам под ноги. Один из них нагнулся, наверное, решив бросить ее обратно, но граната взорвалась у него в руках, и они развалились в разные стороны. А Дыдочкин пробежав мимо двери скрылся. Мы решили спрятаться в сарае за железной бочкой. Толя еще как-то за ней поместился, а я нет. Во дворе немцы, что-то кричат… Вдруг в дверях появляется здоровый немец с автоматом. Спрашивает: «Рус, люди есть?» Я думаю, сейчас Шумилов застонет - он стонал до этого - немец полоснет и все, и кончатся мои денечки в этом сарае, но тут последовала команда и немец исчез. Через некоторое время немцы во двор притащили своих раненых, которых вскоре увезли. Бой стал затихать. Я говорю: «Толя, надо уходить». - «Надо, Витя. Пошли?» - «Пошли». Лежим, проходит некоторое время. Я говорю: «Пошли?» - «Пошли». Мы опять лежим. Когда я ему в третий раз сказал: «Ну, пошли». Он меня спросил: «Витя, ты куда ранен?» - «В ногу». - «В одну?» - «В одну». - «А я в две. Так что тебе идти первому». - «Хорошо». Выполз я из сарая, а поскольку был в шинели (ситцевый белый маскхалат был страшно неудобный, и мы его не одевали) решил для маскировки обваляться в снегу. Покатался по снегу - бесполезно. Шинели были добротными - никакой снег не приставал. Поняв всю бессмысленность затеи, встал на коленки и побрел. Добрался до курятника, в сторону убитых старался не смотреть - страшно. Повернул левее в сторону кирпичного здания, возле которого виднелась копна сена. Подле этой копны, в свете горящих построек села, я увидел сидящего старика. Одна женщина сидела перед ним на коленях, а вторая как маятник ходила неподалеку и стонала. Я спросил, что произошло. Оказалось, что эта семья сидела в погребе. Какой-то немец, подняв крышку люка, спросил: «Рус, люди есть?» Они ему снизу отвечают: «Е. Тут мирные жители». Он взял и бросил туда гранату. Старуху убило. Деда сильно ранило, а женщине, что ходила, покалечило грудь. Только одна осталась невредимой, а может просто не почувствовала еще, находясь в шоке. Я у них спрашиваю: «Немцы впереди есть?» - «Е». - «А слева?» - «Есть». - «А сзади?» - «Есть. Они всюду». Тогда я их попросил переодеть меня в гражданскую одежду и спрятать пока придут наши. На что получил в ответ: «Какое нам дело до вас?» Ну, подумал я, надо уходить, иначе сдадут. Кстати Толя, которого я потом встретил в госпитале рассказал, что выждав с полчаса он пополз по моему следу, и эти люди переодели его и скрывали у себя двое суток. Видно совесть у них проснулась. А я скатился по склону бугра в низину, встал на колени сделал несколько шагов. И вдруг совсем рядом раздался выстрел. Я кожей почувствовал, как рядом с головой пролетела пуля. Я мгновенно упал на правый бок и затих. Снег был глубокий и сыроватый. Слышу звук шагов: «Хрып, Хрып». Тишина. На поясе у меня финский нож с деревянной ручкой, но я лежу на правой руке, могу его взять только левой рукой. А что я могу ей сделать? Решил претвориться убитым и ударить врага ножом в лицо, когда он нагнется, прекрасно понимая, что в моем положении пробить шинель или любую другую верхнюю одежду не удастся. Затаил дыхание, чтобы не шел пар, но мне все время казалось, что сердце стучит так громко, что его слышно за несколько метров. Опять заскрипел снег под ногами и … тишина: «Ты же должен подойти и нагнуться. Тогда у меня будет один единственный шанс…» Опять заскрипел снег. По звуку я понял, что человек стоит и качается справа на лево, пытаясь рассмотреть меня. Вдруг шаги стали удаляться. Кто это был? Я не знаю до сих пор, но я думаю, что это был не немец. Это был наш, и когда он увидел, что убил своего солдата, подходить не стал и ушел. А я остался лежать. Мне уже стало тепло, уютно, и я понял, что замерзаю. Тогда я резко поднялся на колени. Думаю: «Пусть стреляет!» Но выстрела не последовало, а я боялся оглянуться. На четвереньках по небольшому кустарнику я взобрался на противоположный склон лощины, по краю которого проходила дорога. Слышу, что-то скрипит, смотрю, показалась упряжка, тянущая нашу 45-ку. Ездовые ведут под уздцы лошадей. Двое рядом с пушкой и один сзади. Очень дисциплинировано и строго. Все наше, но солдаты в касках, а мы, пижоны, каски не носили: «Мы же не пехота!» Такой у нас был дурацкий кураж. И командира на нас не было, который бы заставил. Проехали они мимо меня. Когда я понял, что еще немножко и они уйдут, тогда я изо всех, которые у меня были крикнул: «Товарищи!!!» А сам бросился вправо. Ну, как бросился? Куда я мог истекающий кровью броситься по глубокому снегу?! Прополз я немного, наверное, метра 2, а, может быть, и меньше. Слышу окрик: «Кто там?» И когда я его услышал и понял: «НАШИ!», силы оставили меня. Я не мог не то что еще раз крикнуть - пошевелиться не мог. Они остановились, побежали, увидели кровавый след тянувшийся за мной и меня вытащили. Это был расчет из взвода лейтенанта Боу. Меня положили на станину, и доставили в госпиталь.
За этот бой я, первым из дивизиона, был награжден медалью «За Отвагу».
| Интервью и лит.обработка: | А. Драбкин |
