Родился я в городе Кузнецк в 1922 году, 22 июня. Сибиряк, как и все мои родственники - деды и бабушки. Родилось нас у родителей двое – я и брат Александр, на три года младше. Село в котором жили называлось Веселый Яр, станция Локоть. Деревня тянулась километров на 6-8 наверное, народа тогда жило много. Центральная улица и параллельно ей длинные соулицы. Там на юг проходила железная дорога Новосибирск – Семипалатинск. А рядом новая укладывалась, здесь находился строительный участок Веселояровский, сделали железнодорожную станцию. И параллельно пошла уже вторая колея в Казахстан. Когда туда приехали, управление для нас снимало и оплачивало квартиру. За это время строители построили контору и (в двух или в трёх местах) жилые дома для рабочих и служащих. Во дворе, ограде домов сделали стайки для скота, конюшни.

К религии у нас относились так, что никаких молитв. Не то что не приветствовалась, просто на родителей никто не влиял. В дедушкиной с бабушкой тумбочке (с вещами) лежала большая толстая свадебная книга А.С.Пушкина (старого ещё издания), с крепкой корочкой. И рядом небольшая иконка. О моём крещении родители никогда не разговаривали, церковь не посещали. Когда народ по улице в летнее время ходил (в первые годы советской власти) на церковные празднества, так бабушка что-то им кричала. Ворота ограды стояли высокие, двухэтажный дом. Первый этаж по окна заглублён в землю: там готовили для скотины - держали лошадь, корову, кур. Старшая дочь (мамина сестра) – Лана Андреевна вышла замуж за инженера железнодорожного строительства, который жил в Кузнецке на параллельной улице и там получил дом. А вторая дочь – Капитолина (моя мама) за Вахутина Александра Викторовича.

Отец сперва работал в Новосибирске, а потом в военкомате Кузнецка – занимался учётом и мобилизацией конского состава. Зимой ездил по командировкам: объезжал округу, регистрировал лошадей. Как надо ехать, все садятся – отец, мать, бабушка, дедушка и за вечер наготавливали мешок пельменей. Отец утром к саням-кошовке привязывал мешок и поехал на продолжительное время по намеченным районам. В дороге останавливался, доставал хлеб и пельмени - сварил, покушал. Образование он получил семи лет духовно-приходского училища. В его семье пришлось очень трудно: отец у него умер, мать через некоторое время снова вышла замуж и отчим тоже умер. А поскольку мой отец являлся самым старшим, вся тяжесть воспитания трёх сестёр и троих братьев (от первой и второй семьи) легла на него: учить и кормить. Одна сестра стала аптекарем, врачом, а братья – преподавателями. Когда отец женился на маме, они все приезжали на летние каникулы, жили в доме моего деда по матери. Мой двоюродный брат (сын сестры моей матери) Андрей Куликов, старше меня на пять-шесть лет, служил в авиации. Я ещё в школе учился, он уже поступил в техническое училище и служил борттехником в бомбардировочной авиации. Летал во время войны в Югославию – вывозили и завозили, рассказывал всякие страсти. Когда война кончилась, быстро уволился и работал на заводе в Новосибирске. А его родной брат Дима (они двойняшки) болел какой-то страшной болезнью. Куда его только не возили, в конце концов после войны окончил два института и работал в сельском хозяйстве. Ему и там не повезло, прихватил через молочные продукты ещё какую-то болячку. Долго болел, а потом снова стал работать. И вот когда в Алтайском крае мой отец работал, они оба к нам приезжали на лето. А потом муж Ланы Андреевны помог отцу устроиться бухгалтером на строительство железных дорог. Сначала Новосибирск – Ленинск, Рубцовка-Ридер (из Алтайского края в Казахстан), Новосибирск – Ташкент (это уральская дорога), а потом Акмолинск – Карталы. Отец работал хорошо и сумел выйти в руководящие работники – стал главным бухгалтером управления строительства дороги. Во время войны он служил начфином на полигонах, в частях. На 95-м году папа умер.

Отец - Вахутин Александр Викторович

Воспитал нас (двоих парней) - требовал, как следует. У меня (в связи с его работой) так сложились условия: в первом классе только начал учиться – на одно место. Четвёртый класс заканчивал совсем в другой школе. И когда дошёл до десятого класса, отца перевели в Казахстан на строительство дороги Акмолинск – Карталы. Пошёл там в десятый класс, ох ё-моё - английский учат! А в Алтайском крае только немецкий, и ещё казахский надо. Я почувствовал, что для меня это не просто, говорю отцу:

- Знаешь что, боюсь, как бы не засыпался тут. Надо заново учить иностранный язык. Думаю обратно поехать учиться.

- Ну хорошо, я поговорю с Михаилом Степановичем (директором старой школы), через день-два поговорим.

И правда, проходит пара дней, отец приходит вечером с работы: «Я разговаривал с директором, он не возражает. Так что если ты готов и даёшь слово учиться, а не чёртиков гонять, поезжай!». Мама конечно же расстроилась, достала одежду и так я уехал. Ну ничего, она же знала соседских ребят и с которыми учился в школе, их родителей.

Школьные фотографии

- Помните ли Вы голод 1932-33 годов?

- Я вам знаете что скажу, в моей семье голода не ощущали. Вообще трудный период - хлеб по карточкам, у меня даже где-то лежит такая. И потом, когда сменили это дело, я с братом просился: «Мама, мы пойдём за хлебом»… А продукты в магазине рядом. Отец когда начал работать на новом месте, получил «подъёмные» и сказал маме: «Всё, давай, покупаем корову!». Купили поросёнка, кур и мама подключилась на хозяйство. Вечером всегда ставила крынку простокваши, все ужинали с большим куском хлеба. Мы уже могли помогать, в школьном-то возрасте: воды натаскать - колодец в пределах ста метров. Мама корову выгоняла на прогон, говорила нам: «Всё, ребята, за травой!». Каждый день после школы задача нарвать по мешку травы, кормили «друг друга»… Я своими глазами видел урожайные годы в Алтайском крае. Рядом со мной товарищ, Николай Беликов. И среди улиц стояла кузница, где работал его отец, все необходимые колхозные вещи мастрячил. Мы попали в соседи к брату этого кузнеца. Он при уборке урожая получал – привезут во двор две пароконных брички: «Давай, быстрее выгружай, нам тара нужна!». Чёрт-те знает, такая громадина (загорожена вся), и высыпают столько хлеба! Они также держали коров, овец. Мы с его сыном Колей учились в одном классе и окончили одно военное училище. После войны он остался живой, а сейчас не знаю - растерялись. И мать у него всегда поварихой работала, в посевную и уборочную. Когда учеников привлекали на полях работать она школьников кормила. И я вкусно ел, даже просил: «Такой густой не люблю. Мне надо бульончика, пожиже». Так она не разрешала: «Ешь! Всё выедай, что налили» (посмеивается – прим. авт.). И хлеб сами постоянно выпекали. Трактора когда у нас в деревне появились, этого не скажу. Вокруг села располагалось три-четыре колхоза и так называемый «АлейСтрой» - строительный участок, который занимался орошением полей.

С братом

В нашей семье, насколько знаю, от репрессий никто не пострадал. Помню случай, арестовывали начальника строительного участка - железнодорожного инженера. Жил он в типовом трёхквартирном одноэтажном доме. Таких три одинаковых стояло: в одном доме мы жили, в другом - ещё одна семья. А вот в третьем доме, в одной из квартир, жил этот начальник. У него ребята по возрасту поменьше нас. Всегда приходила повозка со служебной лошадью, он их увозил в школу, потом привозили. И вот какой-то период он сидел, не видели, и кто-то из сослуживцев начал руководить участком. Но вдруг, прошло некоторое время – может несколько недель или месяц, появился вновь и начал работать на той же должности. А чтобы расстреливали, такого не помню.

Вахутин Виктор Александрович в детстве

- В самодеятельности принимали участие? На чем-то играли?

- Мама играла (хоть и не заканчивала училище), у нас стояло пианино. И когда наступила советская власть, родители же застали период перестройки, в детском саду организовали обучение игры на пианино. Ну и маме предложили это дело - отвезли в детский сад и мама ходила на занятия. Попозже, когда там заделались перестройкой, решили у нас его забрать. Отец встал на дыбы, сказал: «Нет, дорогие товарищи, это вещь собственная. Смотрите, в документах (где изымалось), что это добровольно». Короче говоря вернули обратно. Мама так переживала что я не занимался музыкой - слуха нет! А она так хотела чтобы умел, мне всякие произведения показывала. У меня товарищи хорошо играли и она очень любила, когда со школы приходили с гитарой, мандолиной, гармошкой. Когда отец пошёл на пенсию и переехал в Новосибирск из Казахстана, мы с супругой Марией Васильевной купили ему квартиру. И осталось пианино там, брат его потом запустил, он тоже не умел играть.

Мама

- Перед началом войны лучше стали жить?

- Мы уже имели велосипед. Дед нам (с братом) с малого возраста делал деревянные коньки, загибал для них железную толстую проволоку. Так что катались на них, как только стали ходить. За год перед войной я уже учился в армии, а когда ещё дома, то всё хорошо - какой-то неаккуратности, неопрятности не имелось. Ну и широты тоже никакой. Меня родители держали так (в строгости)! Утром отец встаёт на работу, мы в школу. За стол садится и мы сели – поели. Вечером по-разному, потому что иногда задерживался. Контора, где он работал, стояла рядом с домом. Сказать, что ощущали какое-то недомогание или недостаток, не могу. Потому что если что-то не получилось, то ничего, получится потом…

- Было ли ощущение что скоро начнётся война?

- Народ готовили к тому чтобы защищать своё государство! Никаких других лозунгов и воспитание шло - начинали с октябрят, в школу пришли и уже пионерские галстуки. Возили за 25 километров в райком партии, вступать в комсомол. Обязательно сдавали спортивные нормы БГТО и ГТО. Мы учились с парнем, папа которого работал врачом, открыл кружок учёбы перевязкам - не только девчат, а всех кто хочет. Ну а мы что ли не хотим!? Установил нам определённое время, приходить группам. А у него, бедолаги, ещё руки приморожены. Так ответственно занимался с нами...

Проучились год, сдали экзамены, поступили в Томское артиллерийское училище из этой школы с ребятами, с которыми вместе учились. Причём поступали так: поехали в военкомат за 25 километров, в районный центр. Там нам: «Вы опоздали!». Приезжаем обратно, разговариваем с товарищами. Как раз к одному из нас приехала старшая сестра (на год старше нас), она училась в Томске на медика, говорит:

- Виктор! Не переживай, пошли телеграмму на имя начальника училища. Желаю, хочу и так далее…

- Да вы что! Начальник училища будет заниматься одним человеком?

Короче настояла, да и хотелось поступить. И тут я получаю ответ: «Выезд в училище разрешаю!» Прихожу к товарищу - Василию Найде, говорю ему вот так, и мы поехали в военкомат, показал там телеграмму. Дежурный позвонил, говорит:

- Всё, сдавайте документы. Будете поступать.

Я ему: «Нам бы вдвоём, со мной Вася ещё приехал, вместе учились. Тоже хочет поступить, но никакой телеграммы не посылал». Это хорошо, что капитан человечный попался: позвонил, доложил кому-то там и нас записали на приём. Сдали экзамены (примерно в июне-июле месяце), начальник училища побеседовал с нами, сказал: «Хорошо! Вы будете приняты, сейчас оформят проездные документы. Вы куда хотите?» Узнал же, что живу не с родителями, а один.

- Поеду обратно в школу, с ребятами попрощаться.

Таким образом, мы поступили, сдали экзамены и поехали обратно – из Томска, через Новосибирск и Тайгу - в Алтайский край. Приехали, ребят спрашиваем:

- Вы поедите? Давайте, пробуйте!

Короче говоря и ребята решились. Поехали, сдали и мы – пять человек оказались на учёбе: Вася Найда, Георгий Шакун, Георгий Котлубаев, Николай Белик и я. Мы с одним товарищем в первом дивизионе, в третьей гаубичной батарее, остальные ребята – двое там, трое… Вообще ребята, которые позже поступали, по рослости оказались меньше. Нас построили, там видимо определённого роста отобрали в третью (гаубичную) батарею - я попал левофланговым. Короче до начала войны мы проучились год. Васю Найда определили в другой дивизион, ему потом страшно не повезло: во время войны он попал в немецкую засаду, ранило (как потом ребята рассказывали) и попал в плен. Так его армейская жизнь закончилась - сидел в застенке у немцев и вышел только после окончания войны. Больше я с ним не встречался…

Школьные друзья и друзья по училищу - Шакун Георгий, Лазарева Мария, Иван Гапон и Николай Белик. Где-то в Подмосковье

- Кто Вас провожал на учёбу, у кого жили пока учились в десятом классе?

- Особенно в училище никто не провожал, родителей ведь в другом месте уже. Мне, как приехал, следовало остановиться у приятеля по школе – Володьки Цысарь (на год меня младше). Но получилось так, что его отец спился. Работал инженером, с высшим-то образованием, потом с одного места на другое и «опустился» до сторожа. Его старший сын учился в Ленинграде в военном училище, стал офицером. Дочь окончила медицинское училище (это она меня призывала поступать в Томск), маму мою знала. А Володька – младший, мы как-то связались с ним, часто бывал у нас дома, когда моя семья там жила ещё. А потом, когда я вернулся доучиваться, его матушка Валентина Адольфовна (очень хозяйственная женщина) держала всю семью и ребят. Она хорошо рисовала, помню её старую картину: ребята в лаптях катаются зимой по снежной горке.

Когда некоторое время прожил, понял что у Володьки негде располагаться. Ещё здесь появился такой же школьник - Гоша Котлубаев, отец которого (такой здоровый крепкий мужчина) также трудился на железной дороге. Его старший брат в Новосибирске работал каким-то крупным партийным чиновником. А там несколько районов стояло, где железнодорожники бросали дома (одноэтажные бараки) после строительства дороги и уезжали на новые стройки. Так что квартир открылось много. Мы решили посмотреть, как видно будет - начали жить в одной из типовых однокомнатных квартир (кухня и комната). У каждого барака уголь, прямо вход с улицы, крылечко из досок приделанное. Разыскали две кровати, стол, табуретки. И всё-таки случалось, когда печку не подтопим (некогда), к концу учебного года стало тяжеловато - самим-то накладно кушать готовить. У нас появился работяга в железнодорожном буфете – парень, который учился вместе с нами, а потом вынужденно оставил учёбу по семейным обстоятельствам и стал работать. Мы с Гошей занимались в первую смену, занятия кончаются и нужно перейти железную дорогу (рядом со старым кладбищем). Там находилась столовая, часто готовили еду, но мы не всегда попадали. Потому что рабочие, кто заказывал, приходили и нам доставался лишь хлеб и какие-нибудь бутерброды, чай. Ну а если оставалось что-то из еды, то конечно брали поесть. Начали там подзарабатывать – разгружали, погружали. Тогда заработать три-пять рублей и можно жить. Тут я подумал, что если с Колькиной матерью поговорить. Гошка водил знакомства, нашёл себе где питаться. Я - Кольке: «Слушай, поговори с матерью! Отец будет переводить ей деньги». И вот меня определили спать в постройку (дело уже к теплу), вроде барака с сеном и соломой. И Колька тоже там спал, там же и ели. А тут началась призывная комиссия. Мы испугались: как же так, надо в школу ходить, а комиссия за рекой. Хорошо что наш преподаватель физкультуры и военного дела, бывший офицер, сказал: «Не волнуйтесь, я вам обеспечу. Сделаю так, чтоб на экзамены ходили, а не занятия по сборам». А он ещё нас поназначал командирами отделений (улыбается – прим.авт.).

В училище поехали в августе, к числу 20-25-му, а занятия начались 1-го сентября. Казарма находилась в черте города, близко к центру. Здесь же столовая, где жили и спали. Там же размещалось обмундирование – рабочее, парадно-выходное: гимнастёрка и сапоги яловые - грубые такие, для работы. Хотя и они мягче, чем кирзовые, которые массово появились во время войны. Кормили в училище хорошо. Примерно в течение нескольких недель врач в училище забеспокоился (что худые), ввели второй завтрак - чай и бутербродик, преимущественно с маслом. Иногда какие-нибудь булочки. Выпивали всё быстро - никто никуда не смотрит, время не тянет. Через два часа на завтрак, там уже горячая пища – каша или макароны. Вот, у меня есть даже фотография в училище, щёки почувствовали это дело (полнеть стали, улыбается – прим. авт.).

Томское артучилище - 1941 г.

Спали на металлических кроватях – одно- и двухъярусных. Помещение высокое, даже выше нашего потолка (в квартире – прим. авт.), дореволюционной постройки. При советской власти в этой же ограде ещё одно помещение сделали. Мы - первый дивизион, жили в старом здании, а второй дивизион – в новом. Рядом, где окна выходили из нашей казармы, размещались орудия разных калибров: начиная от 76-мм, 122-мм, 152-мм и так далее. И тир на территории училища: всё закрыто, специально загорожено - стреляли несколько раз в месяц из Наганов. Когда из училища пошли, то их же потом и получили (как личное оружие). А классные учебные заведения находились в другом здании, в пределах небольшого квартала - из ворот через улицу и по проулку. Там же располагался штаб училища и учебный центр. Утром вставали, нужно ещё физзарядку делать - зима ли это, лето ли. И артиллерия тогда же на конной тяге, лошадей закрепляют. Первое, как только поступили, распределили ответственными – «Ваша лошадь, отвечаете за неё!». Кроме того мне попала лошадь командира батареи – чистить, поить, кормить, офицеры же не будут содержать.

Училище – это зимний лагерь. Летом оно занималось в поле, там и жили. Утром зарядка, чистить, кормить-поить лошадей из речушки неподалёку. Потом приходим и начинаем туалеты, занимаемся по классовому расписанию занятий. А зимой в основном в городе, в классах. Ну и занятия под открытым воздухом бывали – по снежной поверхности. Это благодать – зимний отдых: лошади и лыжи. Всегда собиралась группа людей, половина садится на лошадей, а вторая – становится на лыжи, и поехали за город. Обратно – меняются с лошадей на лыжи. Каждый выходной день так делали и ждали очень. А летний лагерь находился на станции Тайга Кемеровской области. По крутому склону сойти к реке Томь и оттуда по берегу. Можно конечно по дороге, но так ближе. Расстояние от станции до реки в пределах километра, а по берегу внизу - километров три-пять. Нас вёл опытный помкомвзвода, который раньше там служил и сам пришёл учиться. Я в том месте потерпел первое «ранение» - мы приехали из Томска, пошли по короткому пути. А берег высокий, уже ночь, и удосужился оступиться, загреметь в яму - подвихнул ногу. Сказал помкомвзвода что дойду, а он мне: «Ты так будешь не идти, а ползти». Раз меня, посадили и на себе дотащили. И когда начались экзамены, то ходил хромая.

- Чему обучали в училище?

- Мы осваивали 122-мм гаубицу, получилось так что одна батарея - готовились гаубичники, а вторая – другой калибр. Когда шло распределение, так и назначили. Я попал заместителем командира в 3-ю батарею. Полк формировался в Орловском военном округе двухдивизионного состава: пушечный дивизион (76 мм.) - первая, вторая, четвёртая и пятая батареи и гаубичный (122 мм.) - третья и шестая батареи. Хотя в это время все части формировались трёхдивизионного, однокалиберными типами вооружения. И очень тяжёло приходилось с техникой - дивизион состоял на конной тяге.

- Вы рассказывали что в училище была проблема со связью и приходилось командовать голосом.

- Это проводили своеобразное занятие, на котором учили разговаривать по телефону. Команды-то подаются в определённом порядке, последовательности и наименовании. Например: «По пулемёту или по огневой точке, по орудию, складу». Далее подаётся команда «Вид боеприпаса», установка взрывателя, заряд. Весь этот порядок передачи команды должны знать не только командиры, но и люди, которые выполняют эти обязанности. Потому что если кто ошибся, то может причинить вред стрельбе – данному выстрелу. На занятиях это очень строго соблюдалось. И руководители, которые проводили занятия, заставляли их передавать (заучивать). А там просто не хватало техники: возможно не могли разыскать аппарат и телефонный провод, поэтому пришлось быстро создать передачу команд (дублировать) голосом. Вообще мне, как помощнику командира батареи, стоило быть внимательным. Но всё равно задачи-то мы выполнили, вышли из положения, поэтому заострять на этом внимание не надо. Потому что сразу возникнет вопрос – почему, что у нас техники не хватало для связи?

- А ещё Вы рассказывали, командир Вас предупреждал что один выстрел – пара хромовых сапог.

- Это не только командир (посмеивается - прим. авт.), многие так говорили - в мирное время и в войну. Просто предостережение, чтобы не забывали про бережливость.

- Судя по наградным листам, Вы призывались Акмолинским РВД Казахской ССР, верно ли это?

- Я никем не призывался, а добровольно. Мне только запечатали документы, тогда же на руки не выдавали. И в Акмолинске не жил, только родители. Все возрастные и документы об окончании учёбы прошли через Казахстан и Акмолинск, может поэтому эти сведения. А брат Александр призывался Акмолинским РВК, окончил школу и уехал на учёбу в авиашколу авиационным техником.

Брат Александр, 1943 г.

Папе с мамой от сына Александра (брата, сидит с гармошкой), ст. Поворино, 23.02.1948 г., в часы досуга

- Как узнали о начале войны?

- В воскресение. Ещё даже не знали, из-за разницы с западом в часовых поясах. Начальник училища разрешил поставить пару палаток - продавать минеральную воду, да конфеты, пряники, печенье. Время послеобеденное и мы отдыхали вместе - пятеро ребят, живших в одном селе. Собрались и решили посидеть, поболтать. Легли на траву, такая хорошая поляна, вокруг сосновая роща и смешанный лес. День рождения мой как раз. В лагере же в одном месте стоят палатки, в другом – еда. В третьем районе – где классы занимаются. Вдруг видим, через линейку все собираются в сторону столовой, и репродуктор начинает разговоры. Короче говоря дошло до нас, что война – «Киев бомбили, нам объявили…», начальник училища появился. Мы встретили, конечно же, это радостно, в том смысле, что учили нас врага бить малой кровью и на чужой территории. Всё вошло в своё русло и со следующего дня начались занятия по увеличенному плану, прибавили часов на самостоятельную учёбу. Никакого упаднического настроения, наоборот всё мобилизовало на хорошую работу. Командир батареи часто приходил и спрашивал про настроение: «Как дела, да что, ребята?». И вдруг (прошла наверно неделя-вторая) он приходит вечером в класс и объявляет помкомвзводу сделать расчёт одного орудия на прицеп к трактору. Училище переходило на механическую тягу, техника пришла и уже стояла - как «Комсомолец» или «Коммунар» (тихоходные такие). Загрузили боеприпас, получили всё необходимое и назавтра утром (поели часов в шесть, если не раньше) расчёт поехал, а кто не поместился – пешком «Шагом марш!». Сказал нам торопясь, чтобы собирались на месте сдавать экзамен по боевым стрельбам - в километрах пяти (где огневые позиции и наблюдательные пункты). Этот понедельник прошёл здорово нагрузочным: стрельба с закрытой позиции, подготовка по карте, глазомерная, всякая. Полной подготовки не проводили, потому что ещё не захватывали это дело. Во время экзамена по стрельбе курсант во-первых показывал себя в роли стреляющего, материальную часть орудия уже потом сдавали.

Погода жаркая. Вернулись к лагерю, там стояли деревянные бочки (метра полтора в радиусе и три в высоту) под питьевую воду, которая накачивалась из реки. Мы с котелками (смеётся - прим. авт.) залезли туда и давай - попили, развалились. Ведь с собой только во флагах и целый день так. Сначала навалились без разрешения, а потом нам командир отделения: «Стоп! Остановиться и не пить, подождите - отдохните». Командиры наши уже служили в армии, более подготовленные. А мы-то, в основном, ребятишки после школы. Со следующего - экзамены по остальным предметам. Прямо с утра называли что, когда и где: много не отводилось на это, но ничего – благополучно сдали материальную часть и всё остальное. Недолго задержались, настал день, когда сказали погружаться в эшелон. Начали выдавать новое хлопчатобумажное обмундирование с петлицами, получили сапоги хромовые и яловые, портянки, нижнее бельё. Потом ещё откуда-то, в связи с началом войны, приехало другое училище и расположились по соседству. Они также сдавали экзамены и получали назначение, в летнем лагере. Восемнадцатого июля зачитали приказ об окончании училища, присвоении званий, каждого по фамилии. В нашей батарее все сдали и получили звания лейтенантов, начали оснащаться, оборудоваться. Назначили день на выезд, сделали построение всего училища – разбить на команды для отправки. В основном, конечно же, в западные округа. Я оказался в составе 846 арт­полка 277 стрелковой дивизии. В общем, это заняло очень много времени. Приказ о присвоении званий зачитывал начальник училища (фамилию его не помню) - требовательный, но доброжелательный. Дисциплинировали так, что только оглядывались за собой. И у нас даже так случилось, ещё когда учились. Из деревень приехали родственники, отпросить ребят на Новый год. Один курсант вернулся в училище пьяным из увольнительной, ещё и переборщил. Дежурный сразу начальника училища и его: «Отчислить!», родину уже защищал обычным рядовым.

Погода в день погрузки стояла жаркой, к вечеру немножко прохладней, но устали сильно. И тут пришёл эшелон с ребятами младше на год, они приехали поступать в училище. Вдруг, мне кричат: «Виктор, Виктор!». Что такое!? Володька Цысарь приехал – тоже учиться. Потом, между прочим, мы также неожиданно встретились на войне. Я лежал по ранению, а госпиталь же в населённом пункте – повыбрасывали из домов всё барахло, кровати и оборудование поставили. И вот слышно, что по дороге едут повозки, останавливается. Вдруг заходит, слышу разговор: «Где он?». И этот Володька, лейтенант - окончил училище, назначили в польскую дивизию (туда серьёзно отбирали). А потом больше не встречались. Уже в послевоенный период я приезжал в Москву на какие-то сборы и один из моих бывших соучеников (он там жил) рассказал, что встречался с Володькой. Но тот разбаловался, начал выпивать и не знаю, как у него всё кончилось.

Восемнадцатого августа мы отправились на фронт. Сколько дней заняла дорога сейчас тебе не скажу. Я попал в первую очередь дежурным по эшелону. И нашпиговывали те: «Смотрите, всякие люди могут забраться, сесть в поезд».

- Почему, боялись зайцев?

- Не боялся (смеётся – прим.авт.). А маячило что кто-то нацепляется на паровоз. Перелез туда, к машинисту: «Надо остановиться!». На остановке высадили их, мало ли куда они ехали… Конечно много случалось всяких отвлечений по дороге, особенно с питанием и прочие нелады. Например, объявляют что на такой-то станции будет обед. Доезжаем, начинаем строиться, раздаётся команда «Отставить!», всё это должно быть организованно как следует. Эшелон шёл до Москвы, там следовало узнать точку выгрузки. И с этой неорганизацией (начиная с питания), мы опоздали на поезд. Из Москвы эшелон ушёл, а нас осталось около сотни, наверное. Короче говоря, сумели организовать (посмеивается – прим.авт.) - ребята все Москву «знают», куда бежать. Выяснили, что наш состав стоит на такой-то станции в ожидании отставших. Разузнали, как добраться, да это ещё и не пешком (конечно, нанервничались как следует). Прибегаем, узнали свой эшелон, позаскакивали - там уже флажками машут на отправку. На первой остановке стали разбираться. Ну ничего, обошлось…

А потом прибыли к месту выгрузки - село Семёновка, на стыке между Белоруссией и Украиной. До него не доехали, немцы там сильно отбомбили. Одновременно рабочих и население вывозили на запад. Железная дорога занята страшно: платформы загружены рельсами, шпалами, сидят женщины с ребятишками (волнуется, голос дрожит – прим. авт.). Конечно на всё это смотрелось тяжело… В конце концов мы тут выгрузились, получили тягачи на третью и на шестую батарею – по четыре в каждую. Трудновато получалось переходить от конной тяги на механизированную, получили-то её впервые. И лошадей частично оставили. Потом даже (когда начали выезжать на позиции) командир дивизиона говорит мне: «Слушай! Ты с лошадей упряжных (тягловые лошади, а амуницию сдать должны) сними и на бричку». Потому что ещё не знали, обоснуемся ли на механической тяге. Когда стали отходить, нас обстреляли и ещё попали под бомбёжку. Следовало проскользнуть через весь населённый пункт и на другую сторону к железной дороге, а далее двигаться по железнодорожному мосту на ту сторону реки. Но ничего не получилось, потому немец «висит» в воздухе и сильно бомбит. Они увидели что тут эшелон из города шёл на восток: рельсы и шпалы погружены на платформах. И наш как раз подкатил разгружаться. Я предлагаю командиру дивизиона. «Товарищ майор, разрешите, проскочу к мосту». Он отвечает: «Ну, давай, вали, только смотри мне за всю эту амуницию!». Да что с ней случится!? Сделал несколько попыток: думал до церкви проскочу (в заросшие деревья), чтобы замаскироваться - постоять, отдохнуть и дальше проехать. А населённый пункт такой протяжённый. Короче говоря, всё-таки вырвался и маханул, доехал до церкви (примерно с километр). Доехал до сада, туда и приткнуться некуда, говорю солдату: «Давай, дёргай дальше!» Ну и поехали до поворота, как планировал. А там место такое – деревня, посажены деревья, рядом поле. Здесь какой-то железнодорожный разъезд или переезд, стоит погрузочный эшелон (здание, поднятое на подставках) - платформа для разгрузки. Смотрю, бронепоезд туда приткнулся: немцы летают его бомбить, а он отстреливается. Дальше нам проскочить некуда, потому что на этом переезде немецкий танк с южной стороны от реки. Он остановился сориентироваться (наблюдал за дорогами) и «тюк-тюк-тюк». Пострелял и поехал прямо через посадку перед полем в противоположную сторону от нас, к населённому пункту. Куда мне? Единственное место осталось только за лежащим большим камнем, метра на полтора поднятым. С повозкой так (показывает – прим.авт.) сунулись, есть место чтобы скрыться в этой роще и тут встали. Пока немцы налетали, бронепоезд поотстреливался и ушёл. Таким образом мы остались с повозкой и одной лошадью. А немцы бомбят, потому что тут дорога и железнодорожный переезд. И видно, за деревьями кто-то ходит, заглядывает в нашу сторону. Он, видимо, тоже нас заприметил, окликнули его. А я несколько раз с ним встречался, знал в лицо этого сержанта (ординарца командира дивизии) с красными петлицами. Подходит, говорит:

- Меня послал командир дивизии передать командирам частей, чтобы выходили не к железнодорожному мосту. Потому что немцы у нас его отбили. Он разрешил оставлять технику, повозки и подручными средствами переправляться на ту сторону реки.

Там располагался узел рек, на границе Украины и Белоруссии, как раз граница по ним проходит. Основная масса войск осталась в населённом пункте, сержант спросил, как туда пройти. Я ответил что только через пахотное поле и прямо к населённому пункту, что в районе церкви - там все наши, он туда с перебежками и подался. Подвода наша тут, недалеко от места, где стоял бронепоезд. Так он хоть прикрывал, обстреливал. А в это время немцы налетели и раскурочили повозку. Ну а что мы сделаем вдвоём – я и солдат ездовой? Орудия-то никакого нет, осталось только возвращаться обратно, в село. Раз командир дивизии сказал, то я подумал сейчас начнётся переправа. Говорю солдатику: «Давай! Пошли вниз!» Там так наклонно, к реке, а тут сделаны скамейки - около железнодорожного барака (посидеть в холодке под деревьями). Видимо раньше находилась какая-то остановка поезда. Только выскочили, смотрим, на одной из скамеек сидят и плачут две наши военные девчонки, с полевыми сумками. Спрашиваю у них:

- Девочки! Вы чего тут делаете?

- Нам сказали перебраться на ту сторону. К реке подходим и нас не пускают в лодку.

- Давайте с нами, только пошире шаг.

И мы так полубегом по полю, до реки шли ещё километра полтора. Лодки уже отходят, видимо их брали для переправы (деревенские). Я одну выследил, ближайшую. Говорю:

- Давайте, подчаливайтесь, мы сядем.

- Да куда?

Ну и тут конечно моё сердце заело, как - да куда!? Причалили, конечно, лодка набита, будь здоров! Забрались – переехали благополучно. Сказал девочкам чтобы шли и искали свою часть. А там смотришь на берег, куда переехали – народу нашего, кого только нет! Стоит группа офицеров, человек наверное шесть-восемь: знакомых и незнакомых. Вижу комдива (в накидке). Ну, думаю, сейчас подойду (доложить ему), а офицеры поднимают руку и машут мне, чтоб не подходил – «Иди туда!» Я подумал, раз тут наши войска, значит и из моей дивизии будут переправляться. Вот в этой толкучке протолкался остаток дня, ночь и ещё день. Только потом уже начал соображать, надо что-то делать, куда-то заворачивать. Уже обмундирование в грязи, всё изорванное.

- Давайте – говорит кто-то из стоящих рядом офицеров, – организуем покормить людей, целые сутки не ели. Обращаемся к пастухам, а они требуют с командира расписку, что берём животных. А кто расписывается должен думать, есть ли у него такое право. Короче говоря голодные и сам жрать хочешь… Я говорю: «Ну, пошли ребята!» Подходим к чабану, парень молодой - плётка на плече и палка (скот погонять). Нашли листик бумаги, написал расписку, взяли барана и вот так накормились. А потом начали оттуда отходить. Мы попали в район где как раз отрезали юго-западный фронт (на территории Украины и Белоруссии) – группировку, которая обороняла Киев. Продолжалось это довольно длительное время. Отходили в основном пешеходно, на юго-восток. Там столько рек и все их пришлось форсировать, на ногах и руках. Мосты и переправы уничтожены, либо захвачены. Шли на Полтаву, Харьков... Если оставались места для переправ, так их держали соединения, переправлявшие свою технику. А так наведут, немцы сразу же разбомбят. Старшие офицеры командуют: «Давайте переправу!». Опять собирают подручные средства и пытаются наводить в другом месте - сараюшку какую-то, строение (на брёвна, доски). Люди конечно работали не взирая ни на что. Строили все, не только инженерные войска. А кто не умел плавать, выискивали другие места для переправы. И вот отходили пограничники, к нам подошли. Всё организованно у них: плащ-палатки, накидки такие. Туда раз – травы или сена. Сложили оружие, завязали как поплавок: «Всё, ребята, ложись на воду!». Я думаю, чего смотреть? Переправились, оказался среди них. Остался без ничего верхнего (носили же куртки такие хорошие, когда с лошадьми ещё). Вместе только продвинулись, немцы запулемётили и где-то с левой стороны танк уже идёт, дело к вечеру. Оттеснили нас, все к правому флангу отошли. Нам повезло тем, что тут отсутствовали большие укрытия, иначе бы немцы конечно всё прошурудили. Они более с левой стороны группировались от поля - местами вспаханное и убранное, несколько танков у них. Но эти танки, что-то с ними не ладилось: немножко углубятся (в поле) и отходили назад. Может не могли проехать. А с левой стороны ничего не посажено, поле всё ниже опущенное. А выше земля и поверху дороги ходили немецкие машины – туда-сюда. Такое закрытие образовалось и перед ним убранная солома или сено смётанное. Поэтому народ, который туда двинулся, воткнулся в немцев. А мы отошли на правую сторону поля (к правому флангу) и начали отходить на юго-восток. Ночь за ночь, не по дорогам, а вблизи. Днём-то ищем пути движения, идти не можем, потому что получишь под загривок (захватят). Знаем, что эта дорога идёт на юг, например, а эта - на восток. Держались восточного направления. По-всякому приходилось: попадало как следует и мы что могли дырявили и ковыряли (у кого стрелковое оружие, те стреляли). Авиации нашей вообще не видели. И, если по-честному, заели вши. Смотрим, с левой стороны от нашего движения костры какие-то. Оказалось место полевого стана, какого-то колхозного хозяйства. Подошли, там мужики рубахи снимают и трясут над длинными металлическими плитами (местами нагревавшимися до красна). Так обрадовались этому делу, ёлки моталки! Покрутишь-покрутишь рубаху, трещит ото вшей, не держит ничего. Вот так спасались…

Начали разговаривать с местными: молодыми ребятами, подростками, пожилыми. Попался один дедушка: «Ребята! Смотрите, будет роща смешанная, хвойно-лиственная и растения. У немцев здесь наблюдательные пункты: обстреливать начнут, просто не пустят. Там река не глубокая, по колено перейти можно. Подождите, как наступит утреннее раннее время (но ещё темно), выходите к реке. В этом месте стоит небольшая сараюшка, в ней дед живёт, он покажет тропинку, которая выводит к месту переправы. Потому что места глубокие и есть, где можете перейти».

Ну что, потолкались, тут вдруг немецкий мотоцикл услышали. У нас единственная возможность скрыться куда-то - по этой речушке ушли в сторону. Мотоциклисты-разведчики объехали поляну и уехали. Посмотрели по времени и к рассвету вышли к домику, когда-то побеленный, обмазан чем-то, коса стоит. Дед говорит: «Вот по этой тропинке (рядом с речкой) держитесь, не торопитесь. Увидите переход, уже стоптано. Там не глубоко, вот так (по колено) перейдёте, на той стороне реки наши. Я, косу выставлю (условный сигнал)». Вышел из сараюшки, косу поставил, постучал - погремел, пошёл и махнул рукой. Народ сразу сунулся, пошли. Раз в воду – до горла доходила, но обратно ж не пойдёшь. А там хорошо, по тропинке идёшь и всё в зарослях, нас не видно около реки. Стояли немецкие наблюдательные пункты артиллеристов, или какие-то засады. Когда мотоциклисты выскакивали на поляну, по дороге с запада на восток проехали на поляну, там речка и обрывистый берег. Они видимо хотели переехать, а потом маханули по полю, поэтому немцы по ним не стреляли. И мы давай сюда, спустились – перебрались на ту сторону.

Нас шло несколько десятков человек, но в основном безоружные. Смотрим, на той стороне забор из горбыля. Парень стоит (форма наша) с ружьём - красноармеец. Туда – раз, рванули. Он:

- Стой, кто идёт?

Здесь находился передний край, оборонялась рота. Солдат этот говорит:

- Идите прямо по забору, там всё узнаете. Переходят только здесь.

Приходим, здание построенное на возвышенном месте, через некоторое время пришёл командир полка. Нашего брата тут, вышедших сюда, ёлки-палки (скопилось)! И бывшие, и прибывшие. В форме и без формы - полураздетые, без оружия. Сели, ждут что скажет командир.

Говорит: «Товарищи! Хорошо что вы пришли. Мы тоже в окружении и будем сегодня ночью выходить. Поэтому кто где может, разыщите здесь оружие. Всё годится - гранаты, винтовки, ружья. А офицеров прошу приглядываться кто рядом с вами: попасть могут всякие - то он идёт, а то и бухнет рядом (про диверсантов – прим. авт.). Двигаемся к железнодорожной станции, будем уезжать. Сейчас пока неизвестно, но там ещё стоял поезд».

В общем мы тут зарядились (у меня с собой пистолет, который потом пропал), дождались вечера и выдвинулись с наступлением темноты. Осеннее время, сентябрь-октябрь. И хорошо всё так получилось, удачно. За ночь вышли, уже в рассветное время добрались до железной дороги. Примерно десять километров шли. Где-то между станциями на путях, и поезда все стоят в одну сторону - жуть Господня! Поезд какой-то тронется – сразу раз, заскочили, полезли туда наверх, поехали. Остановился – спрыгнули, пошли… И таким добрались до окружного сборного пункта (выходящих из окружения). Шли, конечно, разговоры персонально с каждым, вопрос за вопросом: «Пишите – где и как, что и почему». Проверку проводили, никто и не артачился, понимали что надо. Повторялась несколько раз: первый раз написал, прочитали как из одного места в другое попал, и возникает вопрос как перебрался. Каждый рассказывал как у него случилось, потом другого спрашивали. И про других меня расспрашивали, их ответы перепроверяли.

Таким образом я прошёл проверку, сказали куда идти. Через несколько дней посадили в вагон и нас (около сотни человек) направили в резерв юго-западного фронта. Приехали в назначенное место - город Семёнов (около Горького) на один из эвакуированных курсов усовершенствования командного состава. Мы оказались в отделении командиров батарей, с одним младшим лейтенантом (старше меня по возрасту), он также попал сюда после выхода из окружения. Начали заниматься по артиллерии. Офицеров раньше готовили два года и в училище мы получили только одну глазомерную подготовку, по карте. Высшую подготовку (шире) не успели захватить. Ведь надо человека учить не сразу с подготовки, он должен знать как и управлять орудием и огнём, по каким целям стрелять. Какие боеприпасы применять для различных разрушений или поражений. Готовить к химической, инженерной подготовке. Знать как и на чём переправлять через водные преграды и различные препятствия. Составили новую программу для подготовки офицеров за один год. Прозанимались там с ноября 1941-го по апрель 1942-го года. Получалось всё хорошо, парень подготовленный, по возрасту старше меня и интересы другие. Не помню его фамилию, у меня очень на них память - сколько записывал и потерял где-то. В один прекрасный момент благополучно сдали экзамены и со всей группой получили повышение в звании. Я стал старшим лейтенантом, а он лейтенантом. И тут один из командиров - офицеров, которые заведовали учебным процессом, говорит (посмеивается – прим.авт.):

- У нас же звёздочек нет. Если вам не найдём, то снимем самодельные, приделаете себе.

И там нас долго держали, не знали, кем куда поедем и ждали решения. А потом читают список, говорят:

- Товарищи, сейчас формируется группа для посылки офицеров в среднеазиатский военный округ. Вы поедите в том числе.

Офицерского состава там не хватало. Получилось что нас собрали в классный вагон, погрузили и отправили в Ташкент. Думаю: «Что мы там будем делать?» Приехали сначала в какой-то сад, работник военкомата: «Никуда не уходить!» Пробыли день-другой, получили разрешение выйти. Этот лейтенант (вместе с которым учились) говорит: «У меня сестра здесь работает, поедем к ней и будем ориентироваться. У нас вино хорошее, давай купим!». Ну пить мы ещё не научились, так - попробовали. День за днём идёт, а ничего не знаем - куда нас, что и как. Давай ходить в военкомат. Там и сами не знали, видимо не получалось с формированием каких-то частей. Пробыли недели две и говорят:

- Товарищи! Вы поедете обратно, потому что надо хотя бы немножко знать язык.

А откуда его знать? Короче говоря, погрузили в вагон и отправили обратно в Подмосковье, в резерв командно-начальствующего состава артиллерии Красной Армии. Там прослонялись несколько дней, меня вызвали и дали назначение. Там расстались с этим лейтенантом, потому что я попал во вторую истребительную дивизию резерва главного командования, а он ещё не получил назначение. Это случилось где-то в конце апреля – начале мая 1942 года. Сначала вызвали меня в отдел кадров Красной Армии, в Москве. Далее направили и ещё одного человека – Николая Скорынина (его и не знал тогда, потом познакомились), тоже старше по возрасту. Он по званию выше меня - старший лейтенант, поджимало у него под капитана. Мне повезло так с ним, когда вдвоём пришли в часть к командиру полка. Дивизия состояла из несколько бригад и попала на Воронежский фронт, около станции Тербуны. Командир полка подполковник Жданеев Василий Петрович (высокого роста), спросил:

- Куда хотите?

Ответил что командиром батареи. Он:

- Нет, начальником штаба.

- Да Вы что, товарищ подполковник! Я в батарее сам веду разведку, стреляю и готов к решению таких задач.

Киваю на Скорынина:

- Вот начальник штаба!

- Разберёмся!

И так он меня хотел заштукатурить, почему – не знаю. Может молодой, куда надо, туда и побегу. Коля Скорынин сразу же согласился, до этого работал физруком полка. Потом уже получил звание полковника, стал начальником штаба бригады, два года после войны служил в армии. Мы, когда с Марьей Васильевной из Германии ехали, случайно встретились с ним в Белоруссии, в дверях центрального магазина.

(по материалам сайта Кубанского социально-экономического института

Василий Петрович Жданеев родился в 1904г. Уже с 14 лет состоял в партизанском отряде, пока старшие братья участвовали в гражданской войне 1918 г. В 1926 году был призван в армию в 35-ый артполк, 35-ой стрелковой дивизии, куда его взяли не сразу, пришлось проситься, потому что не брали из-за порока сердца. В 1929 году Василий Жданеев участвовал в боях на китайской границе, освобождая железную дорогу от Читы до Порт-Артура. После окончания артиллерийского училища В.П. Жданеев в 1931 году приехал в Иркутск и уже в 1933 его назначили помощником командира батареи, а в 1939 году он был назначен командиром артиллерийского полка.

1940 г.	1941 г.

Дальше следовала битва под Москвой в конце 1941года, 19 ноября 1942г. - наступление на Сталинград. Воевал Василий Жданеев бок о бок с Чапаевым - сыном знаменитого Василия Ивановича Чапаева. В 1943 году В. Жданеев принимал участие в форсировании Днепра. А в 1945 году советская армия одержала победу в войне с Японией. День Победы Василий Жданеев отпраздновал в Чехословакии.

В.П. Жданеев принимал также участие в освобождении Польши, Венгрии, Чехословакии. Был ранен 7 раз, дважды – получил очень серьезные травмы головы и руки и был контужен 7 раз. Но однако Василию Жданееву посчастливилось пройти всю войну, дожить до Великой Победы и быть удостоенным многочисленных наград, среди которых: орден Ленина, 4 ордена Красной Звезды, медаль за оборону Москвы, за победу над Японией, 4 ордена Красного Знамени и ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени. О его заслугах очень много написано в книге Хомуло Михаила Григорьевича «Полк, к бою!»

После войны, в 1953 году, Василий Петрович Жданеев переехал вместе с семьей на Кубань, где родились его внуки и правнуки. Работал заведующим общественной приемной в газете «Советская Кубань» до самой смерти. Умер Василий Петрович Жданеев в 1990 году).

Жданеев Василий Петрович

Полк, в котором я воевал, состоял из пяти батарей, дивизионов не имели. Батарея моя включала четыре орудия, командовал ей до апреля 1944 года. Сначала воевал в третьей истребительной бригаде, потом стала четвёртой истребительной. Пушки - 76-мм дивизионные, ЗИС-3. Только выехали на фронт, как на станции Касторная снова попали в окружение, выходили неделю. И там видимо стояли склады, наши раскрыли двери: «Берите продукты!». Нас тут нахлынуло знаешь сколько. Мои говорят:

- Товарищ комбат, давайте возьмём муки и ещё что-нибудь.

- Ребята, куда ложить-то будем? Два орудия и по взводу, да ещё взвод управления на двух машинах. Мы просто развалимся.

Ну взяли по мешку муки, расселись, в таком виде отходили. Ещё облеплены все машины (волнуется, голос дрожит – прим. авт.), людей же и не орудия не бросишь. В первую же ночь приткнулись в избушке, неподалёку стояла, отдали муку бабушке - хозяйке. Потом оттуда отходили и всё это у неё осталось. А ночью, обратно возвращаясь, чтобы своё направление найти и эта бабушка напекла хлеба. Часть взяли, остальное оставили.

- Взвод управления что из себя представлял?

- Это разведчики, связисты (телефонисты и радиотелефонисты). Их два отделения. Разведчики с приборами наблюдения и разведки – стереотруба, бинокли, буссоли и перископ разведчика. У перископа два человека, один с буссолью. Дальномер – пара человек. В общем человек семь в разведке. Связисты: два радиотелеграфиста и двое на телефонах. Командир взвода управления (лейтенант) ведёт разведку, запись целей и разведчики – сержанты.

С противоположного холма нас с немцами разделяла длинная сопка. Командир приказал подняться с одним взводом, посмотреть что там. Я оставил один взвод, заехал туда. Немецкий дивизион выскочил, развернулся и открыл огонь. Мы наверху, а они у подножья: расстояние между нами километра полтора, может быть. Если мне разгружать привязанное орудие, нас бы пришибли и никаких разговоров. Осталось только улизнуть, спускаться вниз на нашу сторону. Смотрю - нет моего второго взвода и по эту сторону дорога вся пустая, наши отошли. Что оставалось делать? Поехал по дороге в сторону как шли. Навстречу идёт Газик – полуторка командира полка:

- Где наши?

- А я чужой что ли!? (посмеивается – прим. авт.)

Развернулись в обратную сторону и поехали искать по дороге. Частично нашли и отходили в течении ночи, прикрывались темнотой. Ничего тут не прибавилось, собственно только моя половина батареи. Так бродили до следующего утра ориентируясь на восточное направление от товарной станции. Утром следующего дня увидели как на порядочном расстоянии идёт транспортная колонна – артиллерия. Смотрю, командир полка остановился: «Наверное наши там. Давай, залезай на крышу, помаши». Ну я залез, помахал пилоткой и в ответ замахали. Вот так нашли половину полка, которую забрал замполит полка. Потом ещё несколько дней отходили, если немцами деревушка занята, развернёмся – тах-тах-тах! (постреляли – прим.авт.) и проскочили. Потом уже командир говорит: «Надо снаряды беречь, а то орудия останутся, а снарядов-то и не будет». Отошли в Тербуны – местечко западнее Ельца, большое село раскинулось. Там встали в оборону на продолжительное время: оборудовали местность, сооружали укрытия. Мою батарею поставили на окраине села. Там шла железная дорога, лежали запасы рельсов, шпал. Хоть они и государственные, а дело надвигалось к ноябрьским праздникам и замполит говорит: «Давай построим клуб, отметить торжественным собранием». Приехал комиссар бригады, полковой замполит частенько бывал. Отпраздновали там Новый 43-й год. И на охоту приходилось ходить, в колхоз за кормёжкой. А после окончания Курской дуги, оттуда начали наступательные действия. Ну и там передвигались, меняли позиции. Обороняющиеся солдаты просили: «Ребята, ну не даёт, прямой наводкой обстреливают, надо подавить!». Бывали случаи когда нужно специально найти цель (обычно орудие или миномёт). Часто в 1941-42-м году так стреляли: сначала днём поедешь, посмотришь и командиру орудия с наводчиком показываешь (конечно замаскировавшись, чтобы тебя не видели). Приспосабливались на двух машинах: прицепляем по одному орудию, берёшь расчёт. Приезжаешь в предрассветное время, чтоб не засекли (ведь на прямую же наводку) и маскировалось. Иногда заведомо готовили позицию. Обычно выпускали снарядов по таким целям до твёрдого убеждения что поражена. Бывали случаи в 41-42-м годах, командир полка звонит: «Сегодня больше одного снаряда на орудие не расходовать». Или вообще: «Сократите расход до одного снаряда в день». Вот тут уже смотришь – сколько у тебя заначек (посмеивается – прим. авт.), потому что раз выстрелишь, сам удовольствие не получишь и расчёт тоже.

1943 год, Курская битва. Бригада находилась в противотанковом резерве командующего фронтом Рокоссовского и на нашу долю выпало оборудование противотанковых позиций в глубине обороны. Стояли в районе Поповки, пригорода Курска. Командир полка приезжает, собирает командиров батарей и везёт на место:

- Вот наш новый район. Вахутин! (перечисляет фамилии – прим. авт.) - твоё место, твоё, твоё. Идите, осматривайте, намечайте точки, ночью приедете – будете оборудовать позиции.

Приезжаем, отрегносцировали и начинаем строить. Бригада готовила противотанковые опорные пункты, тринадцать районов, располагавшиеся в северном фасе Курской дуги. Честно, нам ни один не попался, но попадали те, которые оборудовали другие части. Люди строили прямо ое-ёй как! Чудесные укрытия: всё забаррикадировано, закрыто. Но это доставалось очень дорого, делали на совесть, чтобы уж если дать, то как следует. Начали выводить резервы в один район, отстояли два дня, нас ещё приблизили к немцам. Здесь проходила основная московская дорога, видимо думали что могли сюда прорваться. У меня позиция хорошая (не мною заготовленная) - внизу укрытие, недалеко от железнодорожной станции. Там высота, облепили орудия чтобы втащить на неё. Встал на место, здесь же оборудована большая землянка, и все орудия соединялись хорошими капитальными ходами сообщений. У меня два орудия стояли неподалёку от центральной землянки, с которой мы вели разведку и командовали. В ней же сидел расчёт. Для того чтобы не подвергать лишней опасности, у орудия обычно стояла только пара человек. Когда надо, командую: «К орудию!», и все уже там находятся. Орудие закатывалось туда, а для стрельбы выкатывалось и могло стрелять в любом направлении с позиции.

Кухня привезла обед. Немцы видимо высмотрели и в первый же день налетели, дали нам «чих-пых» - отбомбили как следует. Потому что место ясное и тут могли пойти. А я вышел, стою в ходе сообщения и наблюдаю, куда же налетают. Бомба взорвалась между позиционным районом и ходом сообщений в землянку. И меня с наблюдательной кочки (улыбается – прим. авт.) сбросило прямо (как раз прямой ход остался, кусочек такой) в землянку. Я только там – пх-х-х! Очнулся, почувствовал под руками что-то липкое, густое, подумал ранен. Оказалось взрывом разбило бутылку с веретённым маслом, которое использовалось для противооткатных устройств пушек.

Очухался быстро, командир полка звонит:

- Ну как, что?

- Да всё, дали как следует.

- А чего, потери большие?

- Нет потерь. Разрушения есть, во-первых. Во-вторых ясно, что они все цели видят - бомбили хорошо.

- Ну ладно, будешь перебираться в другое место.

И к вечеру меня с этой высоты убрали с на левый фланг. Первую ночь оборудовали позицию. Выходим, позицию заняли, стоим день - два. Командир полка всегда следил чтобы долго не стояли, разведка-то у немцев работает. Потом уже немцев задержали, в глубину они не полезли. Нас убрали, устроили баню и помылись - ещё во время операции. Всегда говорили: «Ой, что же, не можем строить!». А эти позиции строились замечательно…

Когда образовывалось Курская дуга, наша бригада воевала внутри, в самой северной макушке мешка. Я получил задачу отходить оттуда северо-западнее Фатежа, в район деревни Самодуровка. Оборудованных рубежей там не построили, поэтому пришлось срочно укрепляться и маскироваться самим. У меня две машины, а горючего нет. Я пошёл от батареи сюда - на выход из «мешка». Говорю своим: «Ребята надо как-то доставать горючее».

Приходят разведчики:

- Товарищ капитан (или я тогда ещё старшим лейтенантом…)! Тут колонна Газиков остановилась, заставлены шестнадцатилитровыми бачками. Можно набрать нужное количество.

- Вы с ума сошли что ли, а люди на чём поедут? Целая колонна стоит.

Разговариваем, хожу туда-сюда, смотрю обстановку. Ребята ушли толкать машины - грязища сплошная стоит. Смотрю, командир полка идёт в сапогах, но не во внутрь, а тут - ищет своих командиров. Обращаюсь:

- Товарищ подполковник, надо горючее.

- Ты и думай, где искать. Я сам без него.

Что делать? Язык не поворачивается сказать разведчикам: «Соприте и принесите!» Если ты у своего товарища из кармана вытащишь, подвиг будет что ли? Нашли красную тряпку, сделали повязку на руку, ребят несколько человек. И Саша (командир взвода, который бензин «нашёл») тоже там. Пошли они, в одной из машин взяли пару бачков. Подхожу, вижу что уже перепалка завязалась. Я не представился что командир их, просто как патруль:

- В чём дело, что случилось?

- Товарищ капитан, тут подозрение что берут горючее. Говорят двух бачков нет.

Ну отошли мы на маскировочное расстояние (посмеивается – прим. авт.), говорю:

- Идите кругом в батарею, вылейте в машины по бачку.

И с тех пор я всегда держал целую бочку в машине. Так раз меня командир полка изловил, всё время же недоставало, говорит:

- Смотрите, на строительство сооружений машины не брать, горючее не расходовать.

Но людей-то надо укрывать. Говоришь:

- По бачку залейте, чтоб привезти лес. Все следы убрать!

Поедут-спилят, чтоб никаких следов пилки леса. Однажды приезжает и: - Ты, наверное, опять леса навозил.

Вызывает адъютанта:

- Иди – посмотри на машине, есть ли следы что возили.

Возвращается:

- Товарищ полковник, возили лес.

- Ну вот, Вахутин, будешь платить за горючее.

Наступает время зарплаты, вызывают к начфину (обычно ходили получать, где обоснуется):

- Слушай, у тебя вычитают больше половины за расход горючего. Будешь платить, да ещё с надбавкой за нарушение приказа.

- Я не буду получать зарплату!

Мытарил месяца два с этим делом, дошло до замполита, парторга - на партийное собрание:

- Почему?

- Я что, на базаре продал!? Я привёз сделать укрытие личного состава, а командир полка не разрешил горючее брать. Что, люди будут за километр с бревном идти?

Потом парторг вызывает:

- Ты хочешь чтобы тебя из партии вышвырнули? Давай получай, всё равно заставят.

Пришлось получить…

В 1943-м мы уже перешли Орловско-курскую дугу и стояли длительное время в обороне - противотанковом резерв резерве фронта. Потом начали наступать в направлении Орла - несколько севернее Курской дуги. Наступление сложилось благополучно. По ходу наступательных действий нашу бригаду вывели из боя и началось её переформирование. Раньше входили в состав истребительной дивизии, а тут сформировали отдельные бригады. Сначала называлась Четвёртой бригадой, а потом стала 40-я отдельная истребительно противотанковая бригада. И 1955-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк, в котором я служил и воевал до конца войны.

- Что за семинар командиров батарей был 28 января 1944 года? (на фото)

Семинар командиров батарей

- Это момент, когда получил новое назначение и уезжал полковой замполит подполковник Ипатов. Но на фото я не вижу человека, пришедшего на его место. Бывали периоды с возможностью собраться, командиру бригады хотелось поговорить о недостатках и положительных сторонах, обсуждалось как следовало сражаться. Конечно недостатков уже выявлялось меньше. На фото командиры всей бригады, я не всех даже в лицо помню, потому что командиры батарей довольно часто менялись. Где собирались не помню. Просто мы наступали во время Висло-Одерской операции, в 1944 году, нас остановили, вывели из боя и на переформировку. По-моему, тогда ликвидировали 2-ю истребительную дивизию, бригада входила в состав этой дивизии, которая находилась в резерве главного командования. Её расформировали и получились отдельные бригады. Сначала называлась 4-я истребительная бригада, а стала 40-я. И с этого момента мы стали наименоваться 1955-м истребительно - противотанковым артиллерийским полком. Во время переформировки получили пополнение людей, для сколачивания расчётов. Свернулись и пошли в новом составе.

- Я вас хотел спросить про наградной лист, про указанные фронтовые эпизоды, перечисленные. Подробней…

- Вот как думаешь можно ещё подробней? Как пушку заряжали, или командовал? Это всё изгладилось и как происходило не расскажешь. Знаешь, есть моменты, от которых не можешь отойти. А иногда просто забываешь о таких вещах рассказывать. Когда в 1944-м году брали Рогачёв, после Курской, тут располагалась переправа через Днепр и я занимал район. Там мы не за танками охотились, а уничтожали огневые точки - три или четыре. Войска строили переправу форсировать речку. Приходили офицеры штаба армии и говорили: «Вы несёте ответственность уничтожить такую-то цель, а Вы – такую. Пехота не может форсировать реку». Это одна из первых задач полученная под роспись. Поставили орудия, дали две цели слева от переправы. Выбрал позиции, навёл орудия, думаю: «Ну, ёлки-палки! Пожалуй ещё вперёд успею проскочить, переправиться на ту сторону». Там-то (у противника) тоже стояли орудия. Пока их уничтожал, ещё «заговорили». Пришлось и туда стрелять, а потом к переправе. Но не получилось, потому что желающих быстрее переправиться (посмеивается – прим. авт.) больше чем я. А кто вперёд всех? Не тылы же едут, а танки и так далее. Сумели кое-как втиснуться, но далеко уехать не смогли, там ещё окопы остались немецкие. Холодное время – даже снег и лёд местами, в траншеях устроили заграждения и костёр подогревали, чтобы совсем не замёрзнуть. А потом уже, отъезжая оттуда и начиная наступать, меня ранило. Командир полка поставил задачу проехать, чтобы форсировать и захватить населённый пункт, который атаковали с этой стороны. А машин-то у меня в батарее две всего на четыре орудия, получилась задержка. Когда возил на большие расстояния, то привязывал одно за другим. Остальные два орудия - второй машиной. А если небольшие расстояния, то по одному - перевёз их быстро и за оставшимися. Приезжаю, у меня все четыре орудия работают на позиции. А немцы что? Место открытое, у них авиации мало правда имелось в этом районе. Два орудия привезли, поставили, начали стрелять. Поехали за вторым взводом. Ну и подкараулил самолёт, решил поиграть в "кошки-мышки". При захо­де в пике мы оста­навливались, выскакивали с водителем и падали в канаву. Гонялся и, всё-таки, прострочил: водителя в якушки (посмеивается – прим. авт.), а мне - в руку. Ну что делать, надо как-то за орудиями ехать. Доехал до врача полка и говорю:

- Зурах Юдкович, выручай! Дай водителя, а моего возьми. Подмажешь его, подштукатуришь и через два-три дня у тебя работать будет. А я здесь буду задачи выполнять.

- Давай, Виктор, бери - поезжай!

Так он мало того, после этого ещё командиру полка рассказал и я получил медаль «За отвагу». Он с начала существования полка служил. Ранило меня тогда несерьёзно, батарейный санинструктор помазал йодом...

- А второй раз как ранило?

- Когда началось наступление и нас перебросили под Ковель, примерно в июле 44-го года. Командир полка собрал командиров батарей и говорит:

- Поскольку немцы следят за перемещениями, надо быстро переехать сюда, чтобы все целые остались.

Вечером указывалось через каждые полчаса: ты - тогда-то, ты - тогда-то…, не общей колонной. Я раньше приехал, начал выбирать место - расставить орудия, ведь надо на прямую наводку. Там раскинулась поляна и далее шлейф высоты. Смотрю, идёт по дороге машина командира полка, меня увидал, мимо проезжает и махнул рукой - мол, занимайся тут. Свернул и поехал дальше в поле - весь позиционный район осмотреть. Начали размещаться и «бах-бах, бах-бах»! Видимо немцы в этом месте владели наблюдательными пунктами, потому что сразу начали обстреливать из миномёта. Вот тут меня прижало, в бедро левой ноги: кость не тронуло, только в мягкие ткани. Чувствую, елки-палки, кровь... Кузнецов (командир орудия, хорошо так командовал…) поскочил: «Товарищ капитан, садитесь!». Чем-то перевязали, мотанули ребята. Командир полка увидел сразу же что ранило, скомандовал везти в госпиталь. Отцепили орудие, оставили и повезли на тягаче этом в полковую санчасть. Она обычно располагалась недалеко, до 2-3-х километров. Приехал, начмед полка (Гитерман Зурах Юдкович – еврейчик, такой хороший парень) приготавливает места для размещения. Принесли на носилках, говорит:

- Полежи на носилках немножко. Застелем постель и тебя переложим.

Не далее привезли командира полка, почти что вслед за мной. Его (смеётся – прим. авт.) на постель рядом. Начались тут все премудрости: насобачили уколы, перевязки. Вдруг приезжает командир бригады полковник Никитин. Он стал героем Советского Союза ещё до своего назначения к нам. С ним начальник политотдела бригады полковник Терещенко, тут же их адъютанты. Зашли в комнату: две кровати, стол стоит - деревенское всё, маленький домик. Расселись, комбриг говорит адъютанту: «Давай, флягу неси!» Начали расспрашивать командира полка - как, да что. Комбриг ему выговаривает:

- Куда попёр, зачем лазить на видное место? Видишь какой результат получился!

Наливает по гранёному стакану (с палец не долил), даёт мне, командиру полка и начальнику политотдела бригады: «Ну давайте, за поправку!» Я хватанул, а до этого всю ночь ехали и не спали, ёлки-палки! Немного: «Ля-ля-ля-ля!» и уснул (улыбается – прим. авт.) День быстро прошёл – дело к вечеру (уже сумерки). Пришли машины с санитарами, нас с командиром полка погрузили и отправили в полевой госпиталь, который только что развернулся. Большая палатка стоит: шесть кроватей по обе стороны, проход посредине. Мне сразу всунули костыли: «Давай, ковыляй (посмеивается – прим.авт.) налево, на вторую кровать». Причём на первой девчина лежала, тоже военная. А командира полка ранило в руку, его положили на первую койку с правой стороны. Вот так мы несколько послеоперационных дней пролежали, потом погрузили в вагоны и расстались: его повезли в одно место, меня – в другое. Уже после войны я встречался с дальневосточниками на различных сборах. Надыбал его, узнал что служил в дальневосточном военном округе и стал командующим артиллерии дивизии. А у меня ещё правая нога повреждена, когда служил в Монголии уже после войны - оперировали её. Здесь же ранило только в мягкие ткани, кость не задели - полостная рана. Несколько раз водили на рентген: то что-то не делается - не работает (исправляют, переправляют). Госпитальная обстановка - это конечно всё хорошо, приятно: отдыхаешь и лечат, смотрят и наблюдают. Лечился август-октябрь 1944 года в отделении у Марьи Васильевны. Она меня перевязывала, там и познакомились. Потом выписали, решил с ней попрощаться, остался – переночевал у них на новом месте (часть госпиталя перебазировали) в Любомле.

Когда вышел из госпиталя, довелось шагать искать ночлег. Дорога, тут кругом рощи посажены и сумерки наступают. Чёрт его знает! И вот иду, слышу – легковой Газон обгоняет, остановились. И офицер по-русски: «Ты чего по ночам тут бродишь? Давай, садись в машину, поедем к нам ночевать». А это из Польской части: один офицер поляк, второй – русский, только в польской форме. Приехали, ужином угостили. «Завтра, сказал, - встанешь утром, будет тебе покушать. Отвезём куда надо, до точки». Мне повезло что стояло войско Польское (1-я или 2-я дивизия) и служило много наших офицеров. А то всё могло быть, но благополучно прошло. Мы потом с этой дивизией воевали в Берлине. В начале даже хотели меня к себе забрать воевать, отношения складывались товарищеские.

Как из госпиталя в часть возвращался? Дали направление к отделу кадров округа. Туда приходишь, вручил документ и делают назначение. Вот так пришёл в кадры, сказали:

- Ну что ты столько времени комбатом? Давай командиром дивизиона!

Я им: - Знаете что! Я тут давно уже, меня устраивает и в командиры полков не стремлюсь. В этой бригаде с начала формирования (переформировалась три раза), хочу остаться здесь.

Мне повезло правда, попал неподалёку. Получил направление и вечерком добрался до своей части. Прихожу к командиру бригады, там занимались - готовились выполнять задачу. Встречаемся с начмедом бригады Захаровым. Он сначала в нашем полку служил, мы в хороших отношениях состояли. Там и жена его фельдшером работала. Потом, после расформирования бригады, они уехали в Москву.

- Ты что, Виктор, вернулся?

- Да, комбригу хочу доложить что прибыл.

- Знаешь, не могу ждать, я пройду и подскажу, что ты вернулся. Пройдёшь за мной сразу же.

Зашёл я к командиру бригады, говорит:

- Ну, Вахутин, ты чего - приехал?

- Товарищ полковник, а чего не приезжать-то? Так и знал, что не прогоните. На батарею свою хочу, скоро война кончится, а я тут буду таскаться!

- Ну ладно, я там конечно поставил комбата. Если хочешь, пойдёшь на свою батарею.

Люди мои обрадовались конечно, когда вернулся. Командир полка новый оказался, только начал первый обход по позициям, сказал мне:

- Что ты на батарее будешь делать? Иди в штаб работать, я посмотрел на твои дела, так что прошу – берись!

По материалам газеты «Пульс Осетии» № 17 от 2010 года.

В ряду славных имен офицеров, сражавшихся в Великую Отечественную, значится и имя Сергея Генаевича Абиева - уроженца г. Дигоры, полковника артиллерии, кавалера многих боевых наград. Родился С. Абиев в с. Христиановском, с детства помогал отцу по хозяйству. В мае 1928 г., когда ему исполнилось 15 лет, пошел работать в колхозную кузню. До поступления в ноябре 1933 г. в Московскую артиллерийскую школу им. Красина С. Абиев закончил счетно-бухгалтерские курсы в г. Свердловске, поработал в магнитогорском Уралторге, окончил рабфак при Московском институте механизации и электрификации сельского хозяйства, более года трудился на одной из московских автобаз.

Абиев С.Г.

В 1936 г. после окончания полного курса артшколы лейтенант Абиев прибыл в Ростов-на-Дону. Был назначен на должность командира взвода 138-го гаубичного артполка, а с марта 1938 г.- командира батареи. В октябре 1939 г. стал командиром дивизиона 438-го артполка СКВО.

Весть о начале войны застала молодого офицера в г. Москве. В конце июня старший лейтенант, курсант академии им. Фрунзе получил назначение на должность командира дивизиона 497-го артполка 269-й стрелковой дивизии Брянского фронта. В августе диви­зия заняла оборону на восточном берегу р. Припять близ г.Почеп. В ожидании атаки противника командир дивизиона принял решение расположить огневые позиции между двумя лесными массивами. Когда немецкие танки двинулись в наступление, дивизион встретил их нарастающим огнем расположенных на километровой глубине орудий. Результатом прицельного огня стали 11 потерянных противником танков. Атака была от­бита. После боя командир приказал оборудовать несколько наблюдательных пунктов на самых высоких деревьях, что позволило разведать скопление немецких войск в глубине обороны. После перестрелки дивизион обрушил на противника огонь своих орудий, после чего в наступление пошла пехота. Когда немцы отступили, артиллеристы увидели результаты своей работы - противник понес большие потери в живой силе и технике.

В феврале 1942 г. дивизион под командованием С. Абиева принимал участие в боях под Ященском. После обстрела позиций противника артиллеристы со стрелковыми подразделениями пошли в атаку и продвинулись на 2 км. Немцы, подтянув резервы, перешли в контрнаступление, но их вновь встретил огонь орудий дивизиона капитана Абиева. Бой длился более двух часов, противник потерял около 300 солдат и офицеров.

В мае 1942 г. С. Абиев был назначен начальником штаба 497-го артполка, ему присвоили звание майора. В ноябре 1942 г. получил назначение на должность командира 378-го отдельного истребительно-противотанкового полка. А было тогда С. Абиеву всего 29 лет. 11 апреля 1943 г. во время одного из боев командир полка получил «...слепое ос­колочное проникающее ранение правой половины грудной клетки и ранение правой голени с повреждением кости». Через две недели раненого майора привезли в г. Куйбышев, где он находился на лечении. Потом он получил отпуск. С октября 1943 г. С. Абиев вновь командовал 378-м артполком, принимал участие в боях, освобождая нашу территорию.

В сентябре 1944 г. подполковник С. Г. Абиев был назначен на должность командира 1955-го истребительно - противотанкового полка 40-й артбригады резерва Верховного Главнокомандования, в котором воевал до Победы. Спустя несколько дней после его прибытия в часть начались бои за крепость Прага в предместьи Варшавы. За три дня до наступления командир полка определил для каждого командира батареи цели и потребовал предельно точно подготовить исходные данные для стрельбы, что позволило нанести противнику большой урон, а нашей пехоте выполнить задачу с минимальными потерями. После этого полк поддержал своим огнем наступающие части 8-го танкового корпуса.

Наши войска, преодолев крайне ожесточенное сопротивление противника, смогли взломать его хорошо укрепленные оборонительные рубежи и 14 сентября овладеть крепостью. В середине января 1945 г., когда наши войска пошли в наступление с плацдармов на левом берегу р. Вислы, полк С.Г. Абиева после одного из тяжелых боев, не встречая сопротивления, продвинулся к исходу дня на 70 километров и занял польский населенный пункт. В ожидании подхода стрелковых частей по приказу командира в ночное время была организована круговая оборона с указанием каждой батарее огневых позиций и секторов обстрела. Впереди каждого сектора на расстоянии 400-600 м были выставлены посты наблюдения. Следующей ночью на дороге, ведущей к позициям полка, появилась танковая колонна. Разведка установила, что это были немецкие танки. Когда фашисты подошли к окраине города, артиллеристы по приказу командира полка осветили их ракетами и открыли прицельный огонь. В ночном бою три батареи, занимавшие позиции вблизи дороги, уничтожили 20 танков и бронетранспортеров противника. Утром, когда в атаку пошла немецкая пехота, было убито до 100 вражеских солдат и офицеров, а 50 взято в плен. Вскоре подошли танки и стрелковые подразделения. Вместе сними полк продолжил наступление и вышел на р. Одер. (В.А. - Я пришел к концу этого дела. )

В течение января-марта 1945 г. полк вел оборонительные бои на Одерском плацдарме, северо-западнее Кюстрина. За этот период артиллеристы подбили до 25 танков, уничтожили свыше 500 немецких солдат и офицеров. Когда 16 апреля (первый день Берлинской операции 1 БФ) перешедшие в наступление войска 3-й ударной армии ворвались в столицу фашистской Германии, полк С.Г. Абиева подошел к центру Берлина. (В.А. – В это время я уже там служил) В одном из кварталов 6-8-этажных домов наши стрелковые части были остановлены ог­нем пехоты противника, а несколько танков были подбиты. Подавить огневые точки немцев артиллерийским огнем не удалось. Тогда командир полка приказал выделить от каждой батареи по 10-15 человек, снабдить их канистрами с бензином и поджечь квартал. Противник был вынужден отступить, и наши части двинулись вперед. Последние выстрелы полк произвел по зданию Рейхстага, а несколько воинов - добровольцев принимали участие в водружении одного из Знамен Победы. Четверо артиллеристов полка за бои в Берлине были удостоены звания Героя Советского Союза, а сотни награждены орденами и медалями. (В.А.- Четыре человека героев? Я такого не помню. Там боёв много шло, причём разнородно, всё распадались. Там же долго бились на форсировании и в прорыве к Берлину. Потом завершилась эта операция и пошли по Берлину. А там ничего не написано про поддержку 25-ой стрелковой дивизии, из которой знамя водружали? Наша 40-я поддерживала. Придавалась артиллерия к общевойсковым соединениям. Из нашего полка бывший мой солдат, когда я батареей командовал ещё, служил артмастером в батарее у меня. А потом, когда штурмовать начали Берлин, у нас в бригаде создали группу для водружения знамени. И вот этот артмастер пошел и получил звание ГСС. Фамилию его не помню. Но был приказ Министра обороны о присвоении и так далее. Только к этому времени он уже служил в специальной группе (когда в Берлине бои начались, создали специальную группу из технически грамотных людей, которая занималась сбором). А они все числились-то в бригаде. И он изъявил желание войти в состав группы по водружению знамени). Он работал в этой группе и потом попросился приехать в наш полк. Групп по водружению много создали, и все они конечно лазили и водружали. А те знамя Победы, которые водружены, их три или пять знамён, выдавались военным советом армии. И вот за этими знаменами следилось и они водружались тоже).

Из четырех долгих лет войны подполковник С.Г. Абиев был на передовой три года, делил со своими однополчанами все тяготы и лишения фронтовой жизни. Воевал на Брянском, Центральном и 1 Белорусском фронтах в составе 8-й, 70-й и 3-й ударной армий, в соединении РВК, выполнял со своими подчиненными приказы командования на самых ответственных участках (противотанковая артиллерия стояла там, где опасность прорыва фронта была особенно велика). Это требовало воинского мастерства, личной храбрости и многих других качеств, которыми офицер Абиев обладал в полной мере. Когда он приехал в первый послевоенный отпуск на родину, парадный мундир полковника украшали два ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны и Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и «За победу над Германией», а также высшая военная награда Польской республики - орден «Виртути Милитари» («За военную доблесть).

В послевоенные годы С.Г. Абиев был заместителем командира артбригады и артиллерийской дивизии, командовал минометным и гаубичным полками. Закончил службу в ноябре 1955 г. За успехи в боевой подготовке войск был награжден медалью «За боевые заслуги», орденами Красной Звезды и Красного Знамени. После увольнения С.Г. Абиев продолжал трудиться до 1974 г.

16 февраля 1975 г, на 62 году жизни ветерана войны не стало (В.А. – А что такое, такой крепкий мужчина…) , но память о нем хранится не только в семье, но и в родной Дигоре - на стендах городского музея его мундир, документы. В Осетии свято хранят память о тех, кто принес нам Победу.

- Какие города освобождали?

- Главное что Висло-Одерская операция, выход на Одер – речная преграда Германии. Форсирование и бои по овладению Берлином. Нам даже наименование присвоили - 40-я истребительно-противотанковая краснознамённая Рогачёвско – Берлинская Орденов Суворова-Кутузова бригада резерва главного-командования. И полк тоже Рогачёвско-Берлинский. Когда подошли к Одеру, весь полк туда не переправлялся. Частично в одном месте, часть - в другом. А потом всех собрали и сгруппировали на захваченном плацдарме. Орудия вот так стояли (показывает – прим. авт.), чуть не рядом. Я с батареей находился на нашем берегу, сторона немцев вся камнями заложена. Когда к реке подошли, там лёд ещё стоял, батареи приходилось переправлять по нему на противоположную сторону. И мы с комбатом, капитаном Колей Дурманом (с которым ещё начинали службу на этой 3-й батарее) искали средства на чём переправить, чтоб под лёд не загреметь. Лошадей и быков заворачивали тряпками, портянками, чтобы орудия тащили через речку. Лёд уже подтаивал, так что можно нырнуть в пробоину, тем более обстреливался. От реки до Берлина оставалось семьдесят километров. Полк участвовал в огневом вале: привлекали для ведения огня и поддержки атаки. Получили планирование наступления, следовало разбить местность на участки. Снимали координаты, вырисовали из общей системы и вручали командирам батарей. Ночами приходилось сидеть. Полк наш поддерживал 150-ю дивизию, придали к корпусу который брал Рейхстаг. Товарищ у меня, Сасов Григорий Александрович (старше по возрасту), служил начальником разведки в полку (ПНШ-2). Ему довелось с командиром полка быть в массе этого дела, а мне все донесения писать. Это же надо показать карту, где подразделения. Перенести с донесений, которые получил с батарей, сгруппировать и написать в общем донесении. Подписать у командира полка или начальника штаба и отправить в штаб корпуса в назначенное время: утром, днём и вечером. За опоздания строго наказывали. Искал посыльного - послать с почтовым пакетом: на велосипеде, пешкарём, а чаще на мотоцикле. Объяснять - куда и как идти. Искать, если не доехал до штаба корпуса. В корпусе находился наш офицер связи, у него машина там стояла. Начальник штаба полка до войны работал кочегаром паровоза и не мог составить, написать (посмеивается – прим. авт.), его отправили на учёбу. Фамилию сейчас не вспомню: чёрные усы у него и сам чёрный - такой худощавый. Как человек хороший, симпатичный. Не знаю что получилось, но не вернулся, приехал новый.

В Наумбурге - слева направо Сасов Г.А., Вахутин В.А, зам по тылу командира полка 1955-го ИПТАП

Как-то раз поехал я разыскивать посыльного, который ушёл с пакетом. Не далеко всё находилось: наш штаб стоял, машина со взводом охраны (два автоматчика) - постоянные люди, которые охраняют знамя полка и документы штаба. Еду на мотоцикле, смотрю - стоит машина связиста, которого назначили из полка на связь в корпус. Когда приходили наши посыльные, шли к нему и он уже провожает посыльного, чтобы не бродил, не искал. Я - в машину, он вдвоём с радисткой осуществляет поддержку связи с корпусом:

- О, товарищ капитан! Подождите минутку, сейчас всё будет.

- Ты мне дай донесение, надо сдать пакет.

Достаёт из-под кровати корзину, эти горлышки у него там...

- Вино прямо чудо!

Всё-таки (улыбается – прим. авт.) уговорил он меня выпить, согрешили тут. Не так чтобы безобразничали, но всё-таки: ночь не спишь как следует, отдыха нормального нет. А тут стаканчик – другой хватанул, уже много. Правда, всего единственный раз я так. Вино, конечно, хорошее оказалось и закуска. Посмотрел донесение, отправил, сдали. Ну и посидели, разговорились, смотрю: «Ой, ёлки-палки, время-то!». А полк собирался перейти на новое место, в Берлине. Поехал обратно на мотоциклете, подъезжаю к штабу полка. Командир полка Абиев стоит (посмеивается – прим. авт.), ещё тут офицеры:

- Ну где ты бродишь?

А они меня ждут, надо же полк тронуть с места. И вот попал я (улыбается – прим. авт.) в пяту, пришлось отвечать что совершил такое дело. Когда полк пошёл, я стоял на мотоцикле и наблюдал как выехали машины, поехал следом за колонной. Чувствую, не ориентируюсь как следует. Они где-то проскочили – проехали: мне следовало вправо отвернуть, а я налево и проехал под большой аркой. А дома с этой стороны немцами заняты, загорожены оградками. Подъехал к одной оградке, и как с противоположной стороны очерягу дадут! Вот тут я сразу опупел - на передний край выскочил, удивительно повезло мне. Развернулся – и обратно, протрезвел немедленно (просмеивается – прим. авт.).

Приехал к колонне, командир полка:

- Чего задержался?

- Да вот так, ерунда получилась, виноват...

Когда выписался из госпиталя, уехал вперёд, мы с Марьей Васильевной переписывались. А потом наш полк стоял перед движением на Берлин (около озера Зунт), неподалеку от них. Как закончились боевые действия, нас сразу туда вывели и оставили место для сосредоточения полка. Там начали собираться, строить укрытия, и у меня случилась возможность поехать в гости. Вечером встретился с командиром полка, говорю:

- Хотел бы съездить, встретиться с человеком, с которой может быть сойдёмся и вместе заживём.

Абиев: - Давай, утром бери машину да поезжай!

Взял машину - грузовой Форд и с водителем поехали по автостраде, до границы Польши с Германией. Ну я-то в форме, посмотрели документы (там наши пограничники-то проверяли), спросили куда еду, пропустили. Я уже знал местность, раньше там сосредотачивались перед наступлением. Либо вокруг ехать (по хорошей дороге) и заехать на территорию госпиталя, а можно по полевой дороге - в лесу. Я решил поближе. Маханули, повернули по дороге, а навстречу нам целая колонна немцев идёт! Спрашиваю у водителя (ищу) где автомат (улыбается – прим.авт.). Пока туда-сюда, подъехали. Слышу там – по-немецки командуют: «Принять в сторону!». Я – водителю: «Давай отсюда!» и мы газанули по этой дороге (посмеивается – прим. авт.), проехали. Это шли те, которые сдали оружие. Их уже никто не сопровождал: отсчитывали примерно сто пятьдесят - двести человек и офицер среди них вёл в назначенное место, где собирали и запечатывали. Приехал в госпиталь, у них палатки прямо тут. А я же знал начальника отделения, лежал ведь здесь. Начали разговаривать с ней, спрашивает:

- Ты что тут?

- Приехал, хочу забрать у вас сотрудницу, Сербиенко.

- Что ты? Сейчас много раненых, а потом мы сейчас и немцев тоже берём лечить. Так что вряд ли тебе удастся это сделать.

- А мне чего, долго думать не буду. Если такое решение состоится, я – в машину и увезу.

Она конечно поняла что какой-то молодой дурачок (посмеивается – прим. авт.), спрашивает:

- Как вы будете, надо же документы, как она на территории Германии оказалась и прочее.

Позвали Марью Васильевну. Поговорили, спросила серьёзно ли я настроен. Потом начальник отделения взяла в свои руки это дело: «Хорошо, я вам помогу», и пошла туда. Прошло время, возвращается, начальник госпиталя согласился, принесла нам документы - выдали заверенную справку что там работала. Попрощались, сели в машину и поехали. Приехали в полк завхоз говорит:

- Ты чего? Туфель у неё нет.

- Да вот видишь, надо сделать.

М.В. – Ещё хорошо, что меня там первую нарядили. Так что в жизни никогда – всё моё любимое.

В.А. – Вырезали всё, сапожник в части-то есть. Мы – говорят, - найдём сейчас у немцев. Сделали тапочки, а потом постепенно туфли купили. Приказом по полку отдали: на основании рапорта Вахутина жену поставить на довольствие по второй норме за плату. И мы платили, получали продукты. У нас дочь родилась, зарегистрировались в это время, в военной администрации - выписали брачное свидетельство.

Наша бригада поддерживала дивизию, наступавшую по центральной части Берлина. И штаб бригады занял один из казематов Моабитской тюрьмы (бригада прошла через неё). А недалеко, в соседних тюремных загородках, располагался наш полк. Вдруг меня вызывают в штаб бригады, пошел по территории, зная по рассказам ребят, где основалась бригада и наткнулся на место допроса немецкого врача. Смотрю - ворота открыты, наше войско. Там никого не убирали, разрешили осмотреть. Войска окружили место, где проводили казни. На моих глазах шёл допрос главного врача немецкого каземата. Особенно поражало место казни. В поме­щении, как в операционной, все сверкало: кафель, никель, стек­ло... В центре высокие массивные стойки с поперечиной. Главный врач пояснял:

— Это гильотина, рядом — элек­трический стул. На полках — стеклянные бутыли. В них, оказывается, брали у жертвы кровь перед казнью. Машина эта мощная стояла в рабочем состоянии. Вра­чу предложили лечь и показать, куда помещали человека на гильотине. Он побледнел, буквально бил озноб: дорожил собственной жизнью, как безразлично относился к прошед­ших через его заключение: «Пригоден для казни». Допрашивали специалисты, конечно я эту всю картину прослушал (правда быстро прошло). К моменту взятия Берлина питание узников фактически прекрати­лось, при обследовании тюрьмы в пищеблоках не обнаружили ничего, кроме гнилой свёклы. Заключённые выгляде­ли ужасно — кости, обтянутые кожей, уже не могли двигаться. Их быстро осматривали и увозили на санитарных машинах. Это зрелище вызвало яркое и тяжёлое впечатление, там же погибали бывшие партийные работники. Потом прошёл в штаб бригады, извинился перед начальником штаба, рассказал им. Тот: «Ну ладно, конечно, стоило посмотреть». Каждое здание внутри с собственной загородкой. Имелись места, где работали заключённые - поставили швейные машинки. Забор высотой метра четыре в высоту: въезжаешь туда, дорога идёт рядом со стеной. И ворота такие же закрытые. Можно через всё проехать и не узнаешь где находишься. Камеры, в которых си­дели, представля­ли железобетонные мешки с малю­сеньким оконцем высоко под потол­ком. Все стены до само­го потолка исписа­ны узника­ми. Стены в камерах высокие, и чтобы человек под самым потолком выцарапал свою фамилию, он видимо на ком-то сидел.

Ещё боевые действия не кончились, предмайское время. Разговаривали что уже конец, но ещё без всякой уверенности. Потому что на территории западной части Германии пока шли наши боевые действия с немцами. Там поляна проходила, овраг - всё ископано, искорёжено. Орудия туда стреляли прямой наводкой, поддерживали. Наш штаб полка стоял перед Рейхстагом в одном из домов в конце улицы, на границе этой поляны. А командир полка с начальником разведки убыли. И получилось так – я сижу в штабе, уже ночное время, где-то после двенадцати (как раз период боевых действий заканчивался). Вдруг кто-то за скобки двери взял, врывается уполномоченный особого отдела:

- Сидите, бл…ь! А там группировка какая-то вырвалась из города и идёт по тылам.

А тыловые хозяйственные части в Берлин не вводились, стояли в резервах на окраине. Потому что мешали маневрированию и ведению огня - загромождали проезды, улицы.

Я за телефон и командиру полка:

- Пшеничников приехал, рассказывает вот такую х...

- Пойди и доложи командиру корпуса, я сейчас не могу туда добраться. Скажи что есть свободная батарея, если есть необходимость, то выедешь туда.

Перебежал дорогу к командиру корпуса:

- Товарищ генерал! Так и так…

- Ну давай! Сейчас мой зам соберёт несколько танков и туда пойдёт. Если есть возможность, тоже проскочи с батареей.

Доложил командиру полка по телефону и поехали, это ж надо из города на окраину выехать. Выскочили, развернули, давай стрелять. Немцы конечно не задерживались - группа пехоты вырвалась, искала проходы. А там застройки домов, типа дачных - одно и двухэтажные. Мы подошли к одному месту (орудия поставили так чтобы нас не постреляли сзади) и попрочёсывали прямой наводкой. И слышно, танки уже гремят. Заместитель командира корпуса подъехал, говорит:

- Я сейчас танки направлю, а ты вместо пехоты прочеши это место.

Оставил я несколько человек около орудий, поставил на позиции (если что) открывать огонь. Остальных собрал и пошли на прочёску - в ограду, на улицу. Начали захватывать немцев в плен: «Становись - становись!». Ведут одного офицера, у него пистолет весит. Я ему:

- Ты чего с оружием?

- Так не сдаёт, – говорят.

- Ну и что (посмеивается – прим. авт.), отрежьте, да и всё!

И этот пистолет (как наш ТТ, только маленький) достался мне. Я его так и оставил у себя, он долгое время находился у меня. Когда война кончилась, сижу в полку, в Берлине. Заходит полковой начальник артвооружений вместе с начальником политотдела бригады. И этот Терещенко, полковник говорит:

- Виктор, слушай! Говорят у тебя пистолет (улыбается – прим. авт.) есть.

- Конечно есть!

- Да нет! У тебя есть немецкий маленький пистолетик. Понимаешь, я без оружия остаюсь. Может быть ты мне отдашь его?

- Товарищ полковник! Мне достался это пистолет. Маша стреляла из него, когда в госпитале лежал и ходили на речку.

- Оставь на память! Очень жалко, хочется с оружием.

- Ну ладно. Раз хочется, поезжайте с оружием.

И мне, если честно, жалко отдавать. Опять же я понимал что он не зарегистрированный у начальника вооружений. Достал пистолет и отдал, так и уехал. Как этот пистолет называется, маленький такой. Типа как у нас Макаров, только по размеру в половину. И калибр хороший, две коробки патронов. Я-то ещё тогда мальчишка молодой…

- Как встретили День Победы?

- Уже в начале мая выводили войска из Берлина, которые не нужны. И вот нашу бригаду и полк переместили на окраину. Дали место под полковой лагерь, начали оборудоваться – где жить, спать, питаться. Прокопали котлован, приготовили доски чтобы зашить здание, в нём поставить столы – такое помещение, чтобы целиком весь полк на обед помещался. Всё это быстро – пилить, рубить: ребята соскучились по такой работе, ое-ёй! А мы с Григорием Александровичем жили в одном здании, которое под штаб определили. Дело вечернее, чем бы заняться? Предлагаю:

- Давай на мотоциклах прокатимся, выскочим на дорогу.

Взяли по мотоциклу, выехали на асфальт и в западном направлении решили махануть. Ехали, вдруг зенитки что-то начали в воздух стрелять (сильно причём), видно как всё светится. Остановились, пообменялись мнениями и решили повернуть обратно. Приехали в полк и тут слышны выстрелы, гранаты кто-то бросает. Спрашиваем у дежурного, говорит:

- Да вот, Победу празднуют. Война кончилась и ребята всё стремятся выкатить орудие (улыбается – прим.авт.) и дать «ба-ба-баха!»

Я дежурного позвал, говорю: «Пошли кого-нибудь к соседям, кто там пуляет так здорово. Пусть узнает, в чём дело».

Послали разведку туда. Приходят:

- Там Польская дивизия Победу празднует.

Короче говоря, поняли что событие не трагическое, а хорошее и пошли – залезли на второй этаж, там устроились, спали себе (улыбается – прим.авт.). Рано утром, ещё не проснулись, приходит дежурный:

- Товарищ капитан! Начальник штаба вызывает Вас и Сасова.

Встали, ополоснулись. Начальник штаба в домике напротив устроился. А командир полка тоже в домике, только левее. Пришли, там его ординарец:

- Товарищи! Подождите, сейчас приведёт себя в порядок и выйдет.

Прошли, его всё нет и нет. Смотрим, в комнате (что-то вроде кухни или какого-то незавершённого коридора) стоят кресла, сели и разговариваем. Двери открыты, а проходы завешаны. Вдруг раздвигаются полосы, выходит начальник штаба: «Ну, товарищи, слушаем Москву». Это он включил радио и ждал когда заговорит и Левитан сообщит, что подписано там. Узнал, что будет сообщение о дне Победы (посмеивается – прим. авт.). У него стол, всё что можно накрыто, выпили по первой рюмке. Потом сказал что организован общеполковой обед. Через некоторое время приходит командир полка: «Ребята, будем отмечать празднование Дня Победы». А в улице находилось какое-то общепитательное место, мы его под столовую - двухэтажная такая с большим общим залом и небольшая комната в полуподвале (командир полка сразу там организовал для помещение для офицеров). У хозяина стояли бачки с пивом, только краны открывай. Всё течёт, разошлись так что по полу фонтаном лилось. Там и по сто грамм наливали и всем солдатам в кружках пива разнесли. А желание у воинства: «Давай ребята в автоматы, пулемёты, постреляем! Отметить День Победы. Из орудий поба-ба-ба-бахаем!» Всё это следовало остановить, командир полка сразу вызвал офицеров штаба: «Смотрите, ничего такого! Стоит только начать, может привести знаете к каким безобразиям».

Когда ворвались в Берлин, побывали в зоопарке, бродили по полям. Это уже после 9 мая…

Виктору Александровичу Вахутину на добрую память Г.Сасов, август 1945, Ейзенберг Германия

- Как местное население относилось?

- Всяко приходилось, ссорились иногда. Выходили наши подразделения искать людей, на которых немцы показывали. Меня раз так забрали: подрались там - немцы начали задираться. Приехали в часть, сказали что отсюда человек с вьющимися волосами, похожий на меня. А у меня причёска такая (показывает – прим. авт.), «мамма миа» наградила волосами. Приводят в штаб бригады, комбриг там и ещё всякие: «Он?» Немцы и наши смотрят: «Нет, не похож…». Это наказывалось безо всяких разговоров: если что не так, быстро отправляли недослужившего в Советский союз. Вот в Германии после войны мы жили (через нашего коменданта и немецкого решали, а потом ведут и показывают квартиру) у молодой немки. Фотографии у неё развешаны. Немцы как мылись – закрывает вначале сток, открывает кран, набирает воды и в этой воде всё моет. Как мне только мыться, она же знает что я не затыкаю (смеётся – прим. авт.). Тот час же приходила, закрывала слив и потом открывала. Для нас дико казалось – в грязной воде умываться. Потом надоели эти перевёртки (улыбается – прим. авт.), переехали на другую квартиру. А ребята молодые – парторг и комсорг: «Ты когда съезжаешь? Давай, мы поедем туда, отучим её» (смеётся – прим. авт.) Потом спросил:

- Ну что, ребята?

- Ну её, чёрту! Лучше не связываться.

Потому что знали что у них заступничество, ходили жаловаться в комендатуру. Когда мы жили уже на другой квартире, дали на втором этаже две комнаты и в пользование кухню с туалетом. Так вот хозяин этой квартиры, Гер Бюмме, его сына ранили под Сталинградом и немцы вывезли самолётом. Сын, как я с работы еду (к тому времени появилась машина, которую держал в гараже начальника штаба - напротив), только нажмёшь на звонок, слышишь – побежал на третий этаж. Ни разу за всё время житья не попал ни на глаза. Не знаю, или боялся. А отец его - пожилой мужчина, инженер связи, всё просил сигареты (тогда у них плохо с табаком приходилось). И задавал вопросы: «А как колхозы?» Они боялись, что обременят, создадут также. Мы отвечали что у нас никто не боится, рассказал ему про хорошие урожаи на Алтае и его это впечатлило.

- Расскажите про участие в выборах в Верховный совет в 1946 году.

Выборы в Верховный совет

- Меня назначили (на фото справа) заместителем председателя участковой комиссии. Почему - не знаю. Все в первые отпуска поехали, а мне говорят: «Ты, дорогой, послужишь и завершишь все дела в избирательной комиссии». А потом я, шофёр и ещё один человек для охраны увозили в политуправу избирательные бюллетени и списки, оставшиеся документы (закрытые, запечатанные) участковой избирательной комиссии. Ездил целый день, в другом городе, не там где жили. Всё сдал и через несколько дней отбыли в отпуск.

- У вас трофеи имелись какие-то?

- Когда взяли рейхстаг, я выезжал к тылам, где полк собирался. И потом Кузнецов (хороший такой командир орудия в батарее), бывший председатель колхоза, так и закончил войну в звании старшего сержанта. Крикнул кому-то из расчёта: «Принеси капитану часы!» Но они сделанные не в Германии, в каком-то другом государстве: чёрный циферблат, золотые или медные цифры - хорошие. А в рейхстаге в этом столько часов. Немцы, видимо, награждали или вручали подарки кому-то. Они долго у меня лежали, а потом исчезли куда-то. И у меня отец увидел их, сказал: «Ох, чёрт возьми – часы хорошие!» Отдал бы ему, остались целыми...

- А посылки домой отправляли?

- Вот когда война завершилась, из Германии посылали на какой-то праздник. Разрешили определённым весом. Я ещё до знакомства с Марьей Васильевной, в ходе войны, набрал сахар и послал маме такую посылку.

- Письма писали?

- Да, конечно. К сожалению письма все пропали, когда мама умерла. Там другая мама стала хозяйничать. Писал про то, что все писали – жив, здоров. Спрашивал, как дела. Потом писали какие города взяли, что не отдали. Но больше всего отправляли открытки, потому что у них небольшая ёмкость. И от родителей получал тоже. В первое время меня потеряли, пока начало войны, и в 42-м году написал письмо.

- Как офицеру Вам сколько платили?

- Честно не скажу. Помню, когда приехал в Орловский военный округ, получал сто с чем-то рублей, в должности помощника командира батареи. Комбат окончил Московское училище, изучал мехтягу. А мы-то на конной учились. И вот командир дивизиона говорит: «Научи его ездить на лошади». Выедем за рощу, говорю: «Давай, поезжай тут: так облегчайся - разворачивайся, управляй. А я поеду в деревню - куплю яйцо, курочку, что удастся». Так вот поддерживали себя.

- Получали ли Вы офицерский паёк?

- Получал то, что офицерам выдавали - табак, папиросы, я курил. Потом начали Беломор давать, а то махорка тяжеловатая конечно. Некурящим выдавали сахаром, конфетами, печенье. Когда приходили командиры орудий и взводов, доставали эти печенюшки, пили чай. Не столько конечно, чтобы каждый день. Во время войны продавали, при части у которой имелся военторг, в основном спиртоводочные товары. К каким-то праздничным дням - давайте деньги, вам принесут.

- А союзники чем-то снабжали?

- Жена Черчилля (говорили, что именно от неё) присылала материал на шинели, периодически - несколько раз. Гимнастёрки шерстяные, шинельное сукно. Но у них оно муровое (хуже качеством и цвет другой), не такое как наше офицерское – хорошее и толстое. Консервы – свинину, говядину тушёную в банках. Не так чтобы очень засыпали.

- А трофейным питанием приходилось пользоваться?

- Её особо не собирали, питались достаточно хорошо, овощей хватало - выдавали различные витамины. За выпивом вообще - не любил это дело. У нас в части случилось так, что до сих пор душу рвёт: в Наумбурге товарищи (работавшие в сбербанке и финансовые служащие) стали по своей ликвидации увольняться и разъезжаться. Кто к новому месту службы или насовсем, разного возраста. Собралась компания, все люди на руководящих должностях, некоторые попривозили детей из союза. Решили отметить это дело и им подсунули водку для угощения, от немцев. Именно немцы специально подарили. Ну и всё рухнуло у них (отравились). Люди, которые любили выпить и страдали, также как у нас сейчас. Это только сами могут защитить, я сейчас вообще не пью - лет восемь-десять. А в наших войсках часто «наркомовские» выдавали обычно перед какими-то боевыми действиями. Но чтоб это за какую-то систему, я такого не наблюдал. На праздники только...

- Вообще, будучи в ИПТАПе, какие задачи Вам приходилось решать чаще?

- Когда я батареей командовал, чаще поражал огневые точки. Вообще всегда вёлся строгий учёт этого дела. Приезжали из армейских штабов, обычно офицеры с картой, отработанным планом. Отвечаешь за поражение конкретных огневых точек. И мы расписывались, в том числе командиры орудий. У каждого наводчика проверю установки и правильность наведения орудия перед началом артиллерийской подготовки. И «огонь!» Тут уже наблюдалось за каждой целью.

- Каким образом во время боя выбирается цель? Кто её выбирает?

- Всё зависит от того как позиции расставлены, какую задачу выполняют. Иногда и командир орудия получает задачу самостоятельного ведения огня. Огневую позицию орудия обычно выбирал командир взвода и командир орудия. Командир батареи потом ходит и проверяет. Но это такая работа - параллельная. Ведь надо чтобы в батарее огневая связь поддерживалась. А когда огневые рубежи готовили, то командир батареи каждое орудие смотрел.

- А по танкам приходилось стрелять?

- По танкам я стрелял несколько раз в 1941 году, ещё из 122-мм гаубиц. Не могу сказать что моя батарея подбила. Даже не всегда осмотреть ходили. И доказывать, рассказывать что это мы попали. А так вроде он скрылся и больше не появлялся. На неё (показывает – прим. авт.) заехал, «ты-ты-ты-ты» и спускался вниз. У меня такого твёрдого убеждения нет что подбил, но не подбить не могли! (улыбается – прим. авт.) Потому что места взрывов, и его исчезновение.

- Сколько человек во время боя находилось одновременно у орудия?

- Обычно у пушки стояло семь человек. Часть людей подносят боеприпасы, подают заряжающему. Наводчик у панорамы стоит, наводит. Командир орудия командует. А иногда, чтобы более ускоренно заряжать, люди переходили к какому-то орудию. 76-мм снаряды легче сами по себе, а гаубицы раздельного заряжания. Когда стрельба идёт, конечно оживлённость у орудия. Следят друг за другом: наводчик только сзади раз – рукой (показывает – прим. авт.) по станине (без слов «Поддай!»). Грузин у меня один служил (сержант) рядовым в расчёте, такой сильный парень. Он у 76-мм пушки брал одну станину и вторую, вот так раз (поднимает и повернёт – прим. авт.) А заряжал как игрушку в кино. Вообще у орудия всегда оживлённая и спокойная работа. Иногда что-то прорывается, а так всё серьёзно и ответственно.

- Окрашивали ли орудия? Например, наносили ли белую сетку "под снег"?

- Один раз, когда переформировывались в 1943 году - красили и мазали орудия, которые требовали капитального ремонта. Это делали обычно в полковой мастерской, расчёт садится и поехали. А зимой маскировку орудий обязательно делали. Не белили конечно, подмазывали так - белым цветом. Маскировочной сетью «под снег».

- Может случится, что потребуется 10 снарядов, а может и 100. Так сколько снарядов нужно заготовить? Иначе говоря, сколько снарядов (и какого типа) нужно иметь на огневой позиции?

- Решение принималось на местах командиром полка: получить боекомплект – столько-то снарядов. Потом уже начальник артвооружения развозит боеприпасы, сдаёшь гильзы ему. В начале не очень, а потом стали строго требовать. Потому что металл в гильзе целый, надо беречь, чтоб заряжать могли. А на огневой позиции я решал. К 76-мм орудиям боеприпасы обычно поставлялись чистыми, в ящиках с двумя снарядами, без смазки. В первый период тяжело приходилось, Потому что всё нужно привозить, погрузка и разгрузка - чувствовалась тяжесть. Можно бы и стрельнуть хорошо, но нельзя. А вот к концу 1942-го, с начала 43-го года полегче. Чтобы привезти снаряды делали заявку и всё равно начальник вооружения идёт к командиру полка, а тот спрашивает: «Куда, зачем и почему много?» А когда готовилось наступление, так целые штабели укладывались.

- Какие средства связи между командирами орудия и батареи?

- Специальной связи не имели. Орудиями командовали голосом. В батарее стояла одна радиостанция, потом начали по две (не хватало средств). Когда появились радиостанции у командиров взводов, то командовали по радиостанциям, и условия стали по-другому. Бывало так что батарея встаёт у меня на рубеже, я ставлю один взвод тут (показывает – прим. авт.), а второй – сюда (с большим разрывом между). Часто бывали деревни вытянутые вдоль дороги и надо поставить орудия на одном и другом конце, даже не просматривая друг друга. Это всё решалось на местности, исходя из решаемой задачи, имея уже привычку, опыт.

- Сколько огневых позиций делали на каждое орудие в обороне?

- Где условия позволяли, старались делать запасные позиции. Потом совершенствовали основные, чтобы хорошо вытаскивать, ставить и стрелять в разных направлениях.

- Были ли у Вас ложные огневые позиции?

- Строили, но делалось не на уровне батареи, а по указанию командира бригады. Потому что если управление выпустить из рук, так сразу всё можно раскрыть. Мне так много не доводилось становить эти ложные позиции, запасные делали чаще.

- Что из себя представляет огневой вал?

- Обычно поддерживали атаку и сначала проводилась артиллерийская подготовка - поражались цели, расположенные на переднем крае и в глубине обороны. Разделялось на разные периоды: часть артиллерии здесь давила, часть - там и далее. Заканчивалось это подавление и проводили так называемый «огневой вал». Обычно привлекалась артиллерия, начиная от 120-мм миномётов и гаубицы – 122-х, 152-х мм и так далее. И они не только дальнобойные, но и массированные, с навесной траекторией. Использовали и пушечную артиллерию – 76 мм. Конечно эта слабее, не хватало артиллерии. И вот нарезались рубежи, определялись участки поражения для привлекаемой артиллерии. Снимались координаты этих участков, в зависимости от калибра привлекаемой и размер участка: для 76-мм один размер и количество боеприпасов, для 122-мм – другие. Определённое количество времени ведётся по основным рубежам - подаётся сигнал и вся артиллерия переносит огонь на следующий. Причём эти рубежи меняются последовательно, в глубину. Там ещё основные, вспомогательные рубежи есть. Пехота идёт за огневым валом, прикрываемся им. Все огневые средства противника находятся под поражением в это время. В частях, которые привлекались, все командиры подразделений знали свои точки прицеливания и время ведения огня. Наблюдают в бинокль или стереотрубы (в зависимости от того, где как оборудовано и устроено). Обычно командиры частей уходят, вместе с ними начальники разведок (разведчики которые следят за перемещением). Если где-то задержка происходит, то не подают этого сигнала и подавление повторяют. Планируют огневой вал штабы. Штаб полка планирует для своего полка, который получил участок, в зависимости от калибра и расхода боеприпасов. В отечественную войну, когда появились боеприпасы и артиллерия стала нарастать, в наступательных операциях почти повсеместно применяли огневой вал. Потому что очень широкое подавление давало. Это очень сложный приём по времени и организации.

- В чём ходили на фронте, ботинки или сапоги?

- Кто смотря. Пехота преимущественно в ботинках с обмотками. А мы в сапогах.

- Солдаты в вашем батальоне какого возраста воевали?

- Всякие, от начального до великого. Вот, Мария Васильевна знает, служил у меня старичок в батарее, за сорок лет. Он уже перерос свой призывной возраст, говорил: «Товарищ комбат! Не надо меня никуда отправлять. Здесь довоюю и приеду живой домой». Когда мы под Ельцом переходили в оборону и пришлось жителей, кто оказался на переднем крае спасать - чтоб не перебили. Они уходили и передавали свои участки с овощами. Вызывают меня принять один, организовать охрану и пользоваться продуктами с него. Потому что оставить, растащат: если не солдаты, так кто рядом живёт. Жильцы получали документ, что сдали.

Он по возрасту старше всех и чтобы не отрывать хорошего парня от орудия, говорю ему: «Поезжай, принимай. Будешь охранять и в определённые сроки привозить старшине продукты». У него там картошка, свёкла, морковь, муку привозил. А он почувствовал благодать (поскольку жизненный опыт большой, всё умеет делать), начал гнать самогон. Засекли его на этом деле, вызываю:

- Ты что!?

- Товарищ комбат, мы же понемножку.

- Ты понемножку привозишь, а у меня пол батареи пьяные. Значит хочешь идти служить в армию? Хорошо, будешь у орудия. Иди, тебя заменят.

- Я больше не буду.

И действительно. У меня имелось две лошади, построили им запрядку и оказался целый обоз. Я старшине сказал: «Не подъезжай там, где получаешь продукты, а подтаскивайте чтоб не видно лошадей, а то заберут». И вот однажды звонит командир полка - заместитель командира бригады: «У тебя лошади», видит что старшина ездит. Короче говоря сумели отбиться, одну заставили сдать, вторая осталась. И он с одной оставшейся возил продукты с участка, хорошо помогал, а старшина готовил. Потом меняем позиции, когда в другой район переходим, ему говорю: «Запиши населённые пункты, по этой дороге потихоньку приедешь. Если там нас не будет, значит дальше по этой же…». Однажды, когда переезжали на новое место (продвигаясь вперёд), у него ранило лошадь. Является: «Товарищ комбат, сделать ничего не смог и её застрелил. Припрятал по дороге, а часть привёз». Вот так (посмеивается – прим. авт.) батарея съела эту лошадь, потом остатки привезли. Фамилия его Задоров. Уезжая, фотографию свою подарил.

- Какое отношение между солдатами?

- Молодые командиры взводов приходили ко мне. Те, которые хорошо служили, получали продвижение - всё равно текучесть. Вот Саша (с которым бензин на Курской дуге разыскивали) только приехал из училища командиром взвода - во время войны быстро же готовили. Огневые позиции стояли, ещё дом такой хороший. Он решил что будет в нём жить и спать. Я говорю: «Смотри! Только в землянке, причём в другой стороне от орудия». А этот решил посамовольничать. Немцы проследили, обстреляли, и погиб там, схоронили.

- А как оцениваете солдат из Средней Азии?

- Всякие бывали, и русские тоже. Вот южные народы, многие из них выступали против власти, но всё налаживалось и исправлялось. Предатели существовали конечно, но их немного. Если бы много, то они решили бы свои задачи. Я не понимаю почему мы говорим что одержал Победу только русский народ? Ведь шестнадцать республик состояло, а национальностей сколько. Это советский народ – люди, которые проходили воспитание в определённой среде и шли к определённой цели. Почему мы не можем исправиться в определённом отношении?

- А случаи самоволки случались?

- У меня один старший сержант прибыл, уже с характеристикой, что склонен скрываться и прятаться. Поговорили:

- Нет, товарищ комбат, не беспокойтесь. Я никуда.

Полк стоял в резерве около Курска, в деревушке Поповка. Некоторое время проходит, он:

- Товарищ комбат, бумага нужна? Я могу достать сколько хотите.

- А зачем мне «сколько хотите», что ты?

- Отпустите меня на пару дней!

Короче говоря, раз не отпустил, другой раз. Он не выдержал и к старшине. Старшина - серьёзный человек, уже взрослый (бывший председатель колхоза), разрешил - тоже «бумагу принести». Ну и нет его, я спрашиваю:

- Что будем теперь делать? Кого посылать искать, чтоб кто-то ещё потерялся.

В назначенное время не пришёл, сыскали (уже знали, куда он мог). Конечно у таких всегда быстро извинения и прочее. Ну ничего - дослужил год, а там отправили в другое место.

- Помните, как в партию вступали?

- Я в партию вступал в апреле 1943 года. Никто особенно и не настаивал. Просто начальник политотдела бригады, полковник Терещенко, мне: «Ну, Виктор, что ж ты ходишь столько времени. Надо вступать!». Да он не то чтобы сагитировал. Да и я там служил сколько времени, тем более война. Сильно мою кандидатуру не рассматривали.

- А вообще замполиты сильным авторитетом пользовались?

- Каждый занимался своим делом. Лекций чтобы читали, такого не помню, а вообще приходили ребята. В полку же находился начальник особого отдела, вот этот Пшеничников. Нормальные товарищеские отношения. На показательных расстрелах мне не довелось присутствовать, в кино только видел. Когда я ещё значился комбатом, у меня служил заместитель по политчасти - Быков Евдоким Ефимович (по возрасту-то меня намного старше). Он в мирное время работал парторгом на заводе «Гусь Хрустальный» - рабочий человек, хороший и открытый. Мы всегда располагались в одном домике, при нём я вступил в партию. Потом из батарей убрали замполитов, офицерского состава-то стало не хватать и он уехал на курсы. Позже получил письмо, что уже закончил (там же готовили по три – по пять месяцев), стал командиром батареи. А он мне всегда говорил (не страдал этим делом, чтобы переживать):

- Ну, Виктор, я тебе такой графин отолью! Всё мы переживём, ничего не будет.

Период завершения висло-одерской операции - слева направо Вахутин В.А, начальник разведки полка Сасов Григорий Александрович, третий - уполномоченный Пшеничников

- А когда на звёздочки на погонах переходили, никто не роптал? Всё-таки наследие царских времён.

- Никто не говорил. После войны уже в нашей дивизии служил офицером штаба ещё полковник царской армии. Но он воевал, боевой и крепкий такой мужчина. В первые учения в Германии мне вместе с ним пришлось там «воевать». У нас уже (в войсках) живость предали офицеры, которые служили ещё в старой армии и потом служили в послевоенный период. Когда министром обороны стал Жуков, мы каждое утро приходили к штабу округа (в Чите), садились в машины и на стадион ЗабВО – на физкультуру. Там развесили умывальники, позанимались, помылись, одеваться и в машину – на работу. Каждый день по часу.

На учениях после войны - начальник оперативного отдела и Вахутин

- А из Высшего командного состава с кем приходилось встречаться?

- С Жуковым встречался, только не здоровался. Виделись вот так (рядом). Перед выборами приезжал к нам на встречу в гарнизон кандидатом в депутаты. Хорошее впечатление произвёл - говорил открыто, громко и понятно. Ничем не юлил, не хитрил.

М.В. - Это проходило моё первое голосование (улыбается – прим. авт.).

- Кто хоронил наших солдат?

- В части и хоронили. Когда командир части имел возможность, участвовал в похоронах. А так - специальные люди, которые занимались этим делом.

- Держали ли Вы расчёте пулемёты или противотанковые ружья для отсечения пехоты.

- Мы держали ручные пулемёты Дегтярёва и при необходимости отстреливались. У нас, к 76-мм орудиям, прилагались мощные противопехотные снаряды – связанные двойными. При выходе из ствола разрывалась как шрапнель. Применять не приходилось, но пробовали (по роще). Просто дорогу делает, примерно в 200-400 метрах.

- Катили ли вместе с пехотой орудия?

- Пехотинцы часто помогали на какие-то подъёмы взбираться, переезды. А бывало что батарея самостоятельно. Взяли и покатили наверх - вся батарея тянет верёвочными канатными тяжилами. Грязь где, нам особо попадало, потому что две машины. Меня даже командир полка оставлял когда бригада передислоцировалась.

- А на каких машинах ездили?

- Газики – полуторки, возили четыре орудия. В Тербунах, когда зиму стояли, меня оставили с одной машиной и четырьмя орудиями. А потом получил английские Форды. Чем хороша – кузов больше ёмкостью. Потом и Студеры пошли. Наши тоже машины хорошие и гусеничные тягачи. А так два боекомплекта боеприпасов на два взвода. Весь личный состав на двух машинах. Я обычно ездил в кабине головной машины. И вот я тебе знаешь что скажу! Здесь (в Чите) у нас жили ребята, одного полковника внук работал на полуторке. Как-то они (на праздник) отремонтировали и приехали во двор: «Виктор Александрович! Выходите – посмотрите. Ваши тягачи» (смеётся – прим. авт.). Так со слезами на глазах к этой машине. Зато, как бывало, приедем на место (в боевых условиях):

- Товарищ капитан, надо заехать, тут много деталей выброшено.

- Давай, смотри, только не больше этого времени.

Едут и копаются. Нет-нет, да и привезут что-то нужное. Наш советский народ ко всему приученный. Воспитывался так, чтобы делать хорошие вещи.

- А к немцам что испытывали? Приходилось ли видеть, что пленных бьют или убивают?

- Нет, чтоб расстреливали, а захватывали и сдавали. Когда в пригороде Курска стояли в резерве фронта в месте сосредоточения полка, на речушке Поповка. На той стороне реки проходила железная дорога. Немцы перед наступлением начали проводить бомбёжку железнодорожной станции, район складских помещений. Наша зенитная артиллерия подбила самолёт. Он вертелся и упал на противоположной стороне речки, перебежали несколько человек, с командиром полка. Жданеев схватил его и сдали. Не били его, не колотили. В каком звании пилот я не помню, не разглядывали и впечатления не произвёл. Это раньше себя показывали: всё незначительное, только они существа. А потом, когда начали их почаще брать, спеси убавилось.

- Какое у Вас было личное оружие?

- Пистолет ТТ.

- А приходилось ли использовать немецкое оружие?

- Нет, хотя в 41-м году техники не хватало. Вот когда шли формирования новых частей (я рассказывал ранее), наш полк сделали двухдивизионным, причём даже разных орудий. Потом всё быстро выправилось, народ в тылу работал на совесть. А про Катюши уж и говорить… Прекрасное оружие, одно из самых эффективных.

- В госпитале приходили дети выступать перед фронтовиками?

М.В. - Там, где наш госпиталь проходил (что в Миргороде, в Овруче), детей я не видела. Потому что только освободились от оккупации. В доме где меня разместили на отдых, женщина жила с ребёнком шести-восьми лет. Только из оккупации освобождали и наш госпиталь въезжал.

В.А. - К нам в полк даже приезжали, вот Рина Зелёная. Два раза точно, может и больше. Мы стояли в одном месте, и деревенская избушка (в две комнаты), там жил командир полка. Вот если всё убрать (показывает на свою комнату примерно в 15 кв.м.), примерно такое место. Сцена, а здесь составили табуретки, стулья, всякие чурки и уселись. Она пела и читала детские стихи. Так хорошо копировала этих малышей. А у ней есть такой анекдот про старость, рассказывала чтобы чем-то стронуть людей.

- Чем занимались после войны?

- Я служил ещё на территории Германии. А начальником штаба у нас майор…, вот тут как вытряхается быстро (про память – прим. авт). Во время войны его мобилизовали, получил звание и стал начальником штаба. Когда собирали народ на подготовку ко дню Победы, отправили на учёбу. Я исполнял его обязанности, а Абиев (потом жена к нему приехала) уехал в отпуск. Приехал новый подполковник - бывший начальник штаба полка с другой бригады. Абиев его не знал и ничего не ведал. И меня из этого полка – раз и перевели в 1956-й, на должность помощника начальника штаба. Хочу - не хочу, куда денешься! И возвращается из отпуска командир полка (смеётся – прим. авт.), встречаемся в проходной:

- Здравствуй! Как дела в полку?

- Товарищ полковник, я не знаю как дела в Вашем полку.

- А ты где?

- Да меня перевели оттуда в 1956-й.

- Кто перевёл? Разберёмся!

И он (посмеивается – прим. авт.) вернулся, с командиром бригады там:

- Вернуть мне в полк человека! Он провоевал в этом полку, а вы его куда загнали? Мне нужен офицер, с которым я вместе воевал.

Сняли уже того начальника штаба полка, потом расформировали и тогда только разъехались с Абиевым. Жалко конечно, но ничего не сделаешь. До 1947 года я служил в Германии, а затем отправили в Белорусский военный округ, там назначили помощником начальника штаба артиллерии дивизии. Потом пришёл командующий артиллерией корпуса – бывший начальник штаба артиллерии дивизии Войска Польского. Он там, бедолага, перенёс перекрутку – женился на молодой сотруднице, его сразу и убрали. Забрал меня в штаб корпуса, хороший такой человек…

Потом я закончил годовую высшую школу в артиллерийской академии. Дали новые программы и назначили высшее образование. Целые ракетные комплексы - тактические ракеты, которые стояли на вооружении дивизий стрелкового вооружения. Потом изучали оперативно-тактические, это же надо знать двигатель и подготовку. Мария Васильевна в это время занималась воспитанием ребят, да едой, стиркой. Я прослужил 43 года, а календарных получается – в отставку в 1978 году. В 1952 году мы сюда (в Читу) приехали, прожили год. Я работал в штабе округа и в дацане. Там у нас родился Александр. Служил в 277 стрелковой дивизии Забайкальского военного округа, которая формировалась в Улан-Удэ. Они пострадали во время войны и у них делалось 2-е формирование. Потом уехали в Иркутск, вернулись обратно. В Монголии побывал года два, а Мария Васильевна немножко совсем. После Монголии опять здесь и больше никуда.

С товарищем Чижовым Петром Николаевичем (слева)

- А на фронте какое чувство было, погибните или нет?

- Бывало, как прижмёт огневой налёт или авиация. Однажды, в ходе наступления после Курской дуги, вызывает командир полка - собирали к штабу командиров батарей. Взял ординарца (офицер всегда имел с собой солдата или сержанта с ружьём), следовало пройти через место, где стояла какая-то военная часть. Туда прошли, кто-то окликнул: «Стой, кто идёт!?» Останавливаюсь, отвечаю: «Свои!» - не скрываться же. Обратно возвращаемся, вдруг кто-то: «Стой! Кто идёт!?» и выстрел. Ёлки-палки, такой «Вжух!» мимо головы. Я и не понял что выстрел рядом, ему:

- Свои, не видишь что ли!?

- Надо отвечать сразу, когда спрашиваю.

И вижу, парень так, - не поймёшь: толи переживает или думает, почему промахнулся. Что скажешь, по морде дать?

- Какое у вас сейчас отношение к Сталину?

- Сталин руководил государством и партией, много сделал для народа. Трудно тогда жилось и он каждый май месяц понижал цены. Допустил некоторые ошибки, но считать его каким-то никуда негодным, такое не поворачивается. А то, что многих репрессировали - никто знает, кто прав или нет. Смотря на Хрущёва – вот это случайно попавший человек, по всем делам которые делал.

- У вас на фронте или может после войны не было чувство что людей у нас не берегут? Мол, завалили немцев трупами…

- Если бы делали плохо, то не победили бы. Наше военное и государственное руководство сумело всё сделать, чтобы народ сражался за свою Родину, Победу не считаясь ни с чем. Вы ж не представляете что такое пойти в атаку, чтобы решить задачу и меньшими силами победить противника. Это преданность людей, делать всё для Победы государства. Война есть война, могут быть ошибки. Так же как, если по-глупому сказать, в любой драке.

- Когда вспоминаете войну, о чём прежде всего думаете? Снится ли она Вам?

- Думаю о товарищах, вспоминаются различные события (вздыхает – прим. авт.). Тяжелы воспоминания боёв самого начала войны. В начале снилась, потом перестала. Воспитывали меня в довоенный период защищать свою Родину и следить за этим делом. По-другому не понимаю это дело никак. Сейчас вот заплевали, наладить не можем (это я о воспитании молодёжи). Не говорю что всё плохо, но нет его ещё. А уже надо бы, есть кого воспитывать...

Фотоальбом