В начале Великой Отечественной войны я получил назначение на должность командира штабной батареи 807-го артиллерийского полка 275-й стрелковой дивизии. В состав батареи входили взвод разведки, взвод связи, взвод топографической разведки, комендантский взвод с кухней, а также фельдшер Небиева Зоря из Татарии. В период формирования прибывали офицеры, в основном из запаса; рядовые в составе команд из Украины, Белоруссии, Среднеазиатских республик. Прибывало вооружение, в том числе артиллерийское. Проводились мероприятия по сколачиванию подразделений, приему присяги, даже партийные собрания, на одном из которых меня перевели из кандидатов в члены партии.
Формирование дивизии происходило в лесу с ограниченным обзором во всех направлениях. К моменту моего прибытия там оказались одни офицеры, рядовых еще не было. На всех офицеров арполка был один пистолет. Мы по очереди заступали на дежурство по штабу и вооружались этим пистолетом. Однажды, во время моего дежурства, ко мне прибежал один из офицеров и с тревогой сообщил, что немецкие самолеты пролетают над впереди расположенным лесом, что они приближаются к нам. Он торопил меня, чтобы я поскорее вышел из помещения и сам убедился в реальности его сообщения. Я увидел следующую картину. На расстоянии нескольких километров от нас развернутым строем, низко над лесом приближалась группа летающих объектов, действительно похожих на самолеты. При этой мысли, признаюсь, холодок страха пробежал по телу. Ведь мы были совершенно безоружны. Я впервые встретился с такой картиной и мысль о том, что это могли быть птицы, почему-то показалась мне менее правдоподобной. А почему они не размахивают крыльями? В этот момент мне не пришло в голову, что птицы могут планировать. Между тем время шло, и надо было принимать решение. К тому же присоединившиеся к нам другие наблюдатели советовали доложить в штаб дивизии самолетную версию. И я решил: будь что будет!
Через несколько минут после доклада меня срочно вызвали в штаб дивизии. Начальник политотдела, встретивший меня, был в состоянии бешенства. На мою голову обрушились ругательства. Я сразу понял, что все мы ошиблись: это были птицы. Я также понял, что оправдываться не следует, а он все распалялся, обзывая меня трусом и паникером. "Вас следует расстрелять", заключил он. Я продолжал молчать. Видимо, мое лицо выражало страдание, он постепенно смягчился и в конце концов отпустил меня. Даже наказания не последовало. Покидая штаб дивизии, сформулировал для себя вывод: поделом тебе, пусть это послужит уроком на будущее, но в глубине души все же досадовал на первого офицера, который сообщил о "самолетах".
Между тем, формирование 275-й СД продолжалось. К началу неожиданного выступления она состояла из следующих частей и подразделений: 980-й, 982-й, 984-й сп, 807-й артполк, 328-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион, отдельный минометный дивизион, 552-й отдельный саперный батальон, 626-й отдельный батальон связи, учебный батальон, отдельная авторота, разведрота, рота химзащиты, 329-й медико-санитарный батальон, комендантская рота, заградотряд (Указанный состав приведен по состоянию на конец 1942 года по материалам архива в Подольске).
Судьба не дала 275-й СД достаточного времени для завершения формирования. Ровно через месяц, 13 августа, по боевой тревоге дивизия выступила из лесов Новомосковска. Нам, командирам, объяснили, что в 60 км юго-западнее Новомосковска в районе населенного пункта Сурско-Михайловка Днепропетровской области, в тяжелом положении оказались наши отступающие части. Нужно им помочь. Артполк двигался отдельной колонной. На вторые сутки дорога спустилась в глубокий, казалось, бесконечно длинный овраг с крутыми склонами. Наступила ночь, темная, непроглядная. По обеим сторонам оврага выставили парные дозоры. Мы сознавали наше опасное положение. Достаточно было одного станкового пулемета, чтобы превратить колонну с ее громоздкой техникой в беспорядочную массу, в живую мишень. Трудно даже представить себе размеры возможных последствий. Положение еще более обострилось, когда среди этой темной ночи раздался душераздирающий крик: "Стой, кто идет!" Колонна остановилась, стали выяснять ситуацию. Оказалось, что один из дозорных возвращался после отправления естественной надобности, но его напарник не знал, так как потерял его на некоторое время из виду. Когда мы вышли из этого "мешка", было уже утро. Вдруг слева от дороги из-за высокой рощи раздались выстрелы. Над нами пролетали малокалиберные снаряды. Траектория их была на излете, и они были видны в отражении утреннего солнца. Это было так неожиданно, что я не успел своей батарее команду "Ложись!", как все уже рассыпались по всему полю, прячась за складками местности. И тут я заметил Небиеву. Она куда-то бежала. Черные волосы ее были распущены. В это же сремя рядовой взвода связи мчался на двуколке. Я побежал за Небиевой и одновременно приказал связисту остановиться, усадил ее рядом и указал куда гнать.
В этот момент прозвучала артиллерийская команда, передаваемая по цепочке. Были СДеланы три выстрела и орудия противника замолчали. Спустя некотрое время стали собираться отдельными группами в районе трансформаторной будки. Собирались стихийно, команды о месте сбора не было. Среди собравшихся царило возбуждение, вызванное не только смягчением напряжения, сменой обстановки, но и сознанием того, что всем удалось выйти невредимыми из первого испытания. Наконец весь состав части оказался в одном месте. После проверки, построившись в колонну, полк продолжал движение.
По пути в Сурско-Михайловке мы наблюдали безрадостную картину: навстречу шли бывшие воины. Их внешний вид был удручающим. Они передвигались толпами или кучками, уставшие от ходьбы и жары, многие без оружия, без ремня или без пилотки. Иногда казалось, что это уже последние отступающие в беспорядке группы. Но через некоторе время появлялось еще больше количество отступающих. И эта картина оставляла тягостное впечатление. Душа переполнялась болью за этих неудачников. Грустные думы возникали одна за другой. Что случилось с этой некогда слаженной дивизией, а может быть, несколькими дивизиями? В каком районе происходили бои? Может быть, это произошло уже в Сурско-Михайловке, и мы опоздали со своей помощью? Кто виноват в этом разгроме? Может быть, это результат паники? При этом вопросе я обозвал простофилей себя и остальных свидетелей истории с "птицами-самолетами". Тут же я подумал, что не гоже мне ездить верхом на коне на виду у этих несчастных солдат и офицеров. Я соскочил с коня и передал его своему ординарцу, приказав вести его в поводу.
К чести 275-й дивизии, следует отметить, что она отступала с упорными, ожесточенными боями. В ходе отступления бои происходили в ряде населенных пунктов. Активно действовал артполк. В ряде мест ему удавалось занимать боевой порядок, вести огонь по фашистским скоплениям, наблюдательным пунктам, огневым позициям. Мне, как командиру штабной батареи, не приходилось принимать участие в этих операциях. Но иногда, по указанию начштаба полка меня посылали на Нп кого-нибудь из командиров батарей.
Наше отступление продолжалось. Немцы, продолжая тактику фланговых обходов, принуждали иной раз оставлять неплохо подготовленные позиции только потому, что наш сосед слева или справа начал отход. Исключив возможность отступления, приходилось отступать. В результате к 20 августа 1941 года мы были прижаты к правому берегу Днепра. Части дивизии занимали рубежи вне соприкосновения с противником. Но в любой момент можно было ожидать прорыва, выхода к реке, попыток перехода его левый берег. Чтобы этого не случилось, до всего личного состава довели приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, смысл которого можно было выразить тремя словами: "Ни шагу назад!" Было отдано распоряжение коменданту переправы - ни одного военнослужащего не пропускать через нее.
В это день я был оперативным дежурным по штабу артиллерии дивизии. Ничего не предвещало ухудшения обстановки: обычные телефонные звонки, служебные переговоры. Вдруг, уже поздно вечером, пришла шифровка из штаба артиллерии армии: всем частям дивизии сниматься со своих позиций и сосредоточиться в райное переправы в готовности к форсированию реки. Вызывает меня начальник нашего штаба и приказывает: "товарищ лейтенант, берите коня, ординарца, объездите все артиллерийские части дивизии и вручите лично командирам частей, в крайнем случае начальникам штабов, пакеты с письменным приказом сосредоточитсья в районе переправы, к какому времени - указано", Далее он добавил: "Вот Вам список артиллерийских частей и фамилии их командиров. Они должны расписаться, отправляйтесь".
Выйдя из комнаты НШ, я сразу подумал о том, что мне неизвестны места расположения артиллейриских частей. "Ладно, спрошу у помощника НШ и попрошу у него топографическую карту", - решил я. Однако помощник ответил, что он сам не знает, где части, еще не успел ознакомиться со схемой, а карту отказался дать. "Язык до Киева доведет, торопись, аллюр три креста", - добавил он.
Я вышел из комнаты, которую занимал штаб артиллерии. И сразу - вопрос: "А как же моя штабная батарея?" Они, наверное, уже спать укладываются. Кто же им передаст приказ о времени выступления и сосредоточения в районе переправы? Мне некогда, части разбросаны, надо их еще отыскать. Кроме того, мне пока неизвестно время выступления. И эта срочность связана, видимо, с тем, что немецкие части уже подходят близко или уже подошли близко к нашему расположению. Здесь каждая минута дорога. Возвращаюсь в комнату НШ, обращаюсь ко всем, кто еще в ней остался, объясняю, какую получил задачу, и очень прошу позвонить в штабную батарею, когда придет приказ о времени выступления, иначе они могут попасть в лапы фашистов. Мне отвечают, чтоб я не беспокоился, они все сделают, что надо.
И я с ординарцем галопом с места помчались в ночную мглу по неизвестным адресам. Задачу мы выполнили полностью, объездив все артиллерийские части. На это ушла половина ночи. Когда мы возвращались, уже начало светать. До реки было не близко. Состояние тревоги не покидало нас. Улицы опустели. Каждую минуту мы могли встретиться с передовыми отрядами противника. Сердце мое болезненно сжалось от беспокойства за своих солдатиков. А вдруг им не позвонили, и они еще спят, ничего не зная. И я решительно повернул в сторону. Въехав во двор, где разместилась моя батарея, я был изумлен: люди спали сладким сном, как младенцы. Прервав рапорт дежурного, я всей мощью своего голоса скомандовал: "Подъем! Боевая тревога!" Личный состав довольно быстро построился. За полминуты я объяснил обстановку и колонна ускоренным шагом двинулась к переправе. Что там происходило, трудно описать, еще труднее понять. Весь район, примыкающий к переправе, был забит воинскими частями, вооружением, лошадьми, повозками. Все это как-то передвигалось, колыхалось, но по переправе никакого движения не было. Комендант и его команда никгого не пропускали. Немецкая артиллерия начала обстрел переправы. К ней подключились вражеские самолеты. Орудия батареи нашего полка, выделенные для артиллерийской поддержки форсирования Днепра, не могли до конца выполнить свою задачу, так как фишистские автоматчики перестреляли всех коней и почти все орудийные расчеты. Это была тяжелая утрата, не говоря о потере четырех орудий. Между тем, движение по переправе началось. Это случилось 25 августа. Когда очередь дошла до штабной батареи, я взял коня под уздцы и быстрым шагом (конь - мелкой рысью) двинулись вперед, сопровождаемые водяными столбами слева и справа от переправы. Попаданий в нее, к счастью, не было. Когда мы сошли на противоположный берег, я заметил командира дивизии генерал-майора Дратвина в генеральской форме. Он стоял один, без сопровождающих...
В связи с потерей орудий и почти всего личного состава батареи при форсировании Днепра, к нам прибывало пополнение для ее формирования. А в моей голове в это время созревал довольно рисокванный план. Я подал рапорт начальнику штаба полка о том, чтобы меня освободили от должности командира штабной батареи и назначили командиром огневой батареи. Пока орудия не прибыли, я буду готовить офицеров и рядовых к выполнению своих обязанностей, сколачивать огневые взводы, расчеты. Я что касается работы командира батареи на НП, то она мне была знакома.
Моя просьбя была удовлетворена. Когда прибыло пополнение и можно было формировать батарею, ее отвели в тыл на 20 км без орудий. Мы составили расписание и приступили к занятиям. Я был уверен, что мое решение верное. Увы, я не знал тогда, как плохо оно для меня закончится. Вечером 9 сентября 1941 года (это было воскресенье) командиры взводов отпросились сходить в ближайшую деревню. Ребята молодые, пусть, думаю, погуляют, может быть, кто-то в последний раз. ведь орудий пока нет, что мы без них представляем? Одного я только строго потребовал, чтобы вернулись к 24 часам. И надо такому случиться: именно в это время прискакал посыльный и вручил мне пакет с приказом немедленно выступить и прибыть в район расположения штаба полка. Пришлось мне снова поднимать батарею по тревоге. К великому огорчению, ни один из командров взводов не был на месте. Какой уж раз излишняя доверчивость сыграла со мной злую шутку.
Двинулись мы позодным порядком, форсированным маршем, ни одного коня, ни одной двуколки. От быстрой ходьбы люди уставали. От скаток, какрабинов, лопаток сильно вспотели, ослабли, раздавались недовольные голоса, требующие привала. Но расслабляться нельзя. Я шел впереди колонны, делая лишь короткие остановки. По мере приближения к передовой стали слышны отдельные разрывы снарядов. Колонна смолкла.
Явившись в штаб полка, я доложил о прибытии батареи. Мне поставили задачу, указали на карте примерный район обороны. Запомнил новые для артиллериста и знакомые для пехотинца слова: "...оседлать хребты юго-западнее штаба"ю Они пугали не только неопределенностью, но и новым положением, в котором мы оказались. Еще по дороге к штабу меня беспокоила мысль о том, что отныне мы можем превратиться в пехоту и никогда не вернуться в свою артиллерию. На войне всякое бывает. Целые артучилища привлекали к выполнению задач пехоты в тяжелых ситуациях. Так что ничего не поделаешь.
Выбрав рубеж обороны, мы стали окапываться. Я вспомнил финскую войну, как зарывались в землю при 40 градусном морозе и как часто это спасало от пуль и осколков. Я требовал, чтобы окопы отрывали в полный рост, затем соединяли их ходами сообщения. Незаметно наступил рассвет, начался обстрел наших позиций. Солдаты прекратили свои работы, опустились в свои ячейки, и мнгновенно они оказались занятыми. До моей ячейки было не близко, ходы сообщения еще не отрыли, добраться до нее можно было только поверху, что небезопасно. Я оглянулся: позади меня на некотором расстоянии стояло заброшенное строение - не то дом, не то сарай. Решил пока укрыться за его стеной. Но к артобстрелу немцы добавили обстрел из минометов. И здесь меня, гады, достали. Мина разорвалась рядом со мной. Осколками ее я был ранен в кисть левой руки и в обе ноги,в мягкие части бедер. Взрывной волной я был сбит с ног и на несколько минут потерял сознание. Когда очнулся, почувствовал запах взрывчатого вещества. Ко мне подбежал ординарец, рядовой Скорик. Он держал выпавший из моих рук карабин и обратил мое внимание на повисший средниц палец левой руки и на проступившую сквозь брюки кровь. Это случилось 9 сентября 1941 года.
После излечения в госпитале я был назначен в 75-ю СД, которая входила в контингент советских войск в Иране. В Иран вступили несколько стрелковых дивизий в составе 4-й армии. После войны я встречался с однополчанами и из 150-й СД, и из 275 СД, но не встречал никого из 75-й СД, стоявшей в Иране. Был бы рад встретить однополчан или родственников из этой дивизии, которая фактически забыта.
Разместил: Баир Иринчеев.
Опубликовано с сокращениями с разрешения автора.
Воспоминания Э. И. Заславского о советско-финской войне опубликованы на странице Линия Маннергейма http://www.mannerheim-line.com
