Безчастный Владимир Федорович

Родился 20 марта 1925 года в городе Краснодаре. Окончил 4 класса школы. Официальную трудовую деятельность начал в 1941 году на электростанции. В 1942 году был призван в ряды Красной Армии. В составе 313-й стрелковой дивизии участвовал в освобождении Краснодара, под Харьковым был ранен. Впоследствии был зачислен в состав 300-го гвардейского воздушно-десантного полка 99-й гвардейской воздушно-десантной дивизии (служил сначала в комендантском взводе, потом — в автоматной роте), прошел бои на Карельском и 3-м Украинском фронтах. Награжден медалью «За отвагу». Демобилизовался в 1950 году. Гвардии сержант. Работал кочегаром. На пенсии — с 1997 года.

В.Б. Свой рассказ я начну, пожалуй, с того, что мой отец, Федор Епифанович Безчастный, родился в 1885 году в посаде Воронок Стародубского уезда Черниговской губернии. (Как говорится в статье из энциклопедии Брокгауза и Евфрона, в этом посаде, расположенном на реке Вороночке, притоке реки Снов, в 27 верстах от города Стародуба, находилось свыше тысячи домой и 5500 жителей, которые все являлись раскольниками. Особенно развито в посёлке были обработка щетины и пчеловодство. Примечание И.В.) Но, насколько мне известно, у себя на родине он что-то не поладил с полицейскими. Что там у него с ними произошло, я не знаю. Могу только сказать, что все местные его считали большим силачом. Бывало, нагрузят подводу сеном, а он ее за одно колесо берёт и переворачивает. Раньше у меня, как и у отца, были такие же здоровые мускулы. Но сейчас с этим стало немного похуже. После того, как у отца со стражами порядка что-то не сошлось, он в 1910-го году сбежал оттуда сюда, на Кубань, в город Краснодар. Здесь он сразу поступил работать матросом в Доно-Кубанское речное пароходство. Наша семья проживала около КРЭСа (Краснодарской электростанции). Потом в этих местах обосновалась районная электростанция. Сейчас, правда, её нет, на её месте располагается контора нынешнего КРАСНОДАРЭНЕРГО. Раньше в данном районе проходило две переправы, одна около водоприемника, а другая рядом с домом кирпично-черепичного завода. В этом доме, относящемся к пароходству, в котором трудился мой отец, я и появился на свет в марте 1925 года.

Кстати говоря, отец у меня являлся еще и участником Гражданской войны. В Отечественную войну он уже не воевал. Ведь в 1941-м году он считался уже старым, ему было под 60. Некоторое время назад, когда наш местный деятель Самойленко решил убрать Всесвятское кладбище, он сказал, что по середине на его месте сделают стелу, а остальное станет сквером. Культура запротестовала по поводу этого решения. И опубликовала в «Советской Кубани» объявление: «Если кто-то здесь похоронен, то просим предоставить документы». А у меня имелась старая газета с упоминанием имени отца, где как раз всё было написано. А история там получилась следующая. Когда во время Гражданской войны бросили десант на Гривенское, то наши организовали против этого десанта свой десант. Так вот, этот десант грузили на затоне, где как раз на пароходе работал в это время отец. И он вместе с ними погрузился и тоже отправился на его уничтожение. И когда я принес эту газету, они почитали и взяли её у меня. Я тогда ещё им сказал: «Только я прошу её не выбрасывать. Не надо мне платить за неё, я не жадный человек. Мне важна эта газета». После они ознакомились с текстом и мне сказали: «Слушай, очень здорово помогла твоя газета». И теперь на могилке моего отца написано: «Безчастный Федор Епифанович, рождения - 1885 года, умер - в 1959 году, в 1920 году - участник десанта Фурманова»

Когда в 1939 году Украину освобождали и с Польши отводили границу от Ленинграда до линии Маннергейма, у нас строилось те самых два водохранилища. Между прочим, я к этому имел тоже кое-какое отношение, поскольку, проучившись в школе всего четыре года, бросил учёбу и стал береговым боцманом. Работа моя заключалась в том, что я в любой день и в любую ночь принимал пароходы. Помнится, у нас там мост железнодорожный проходил. Так вот, если он поднимался, то пароходы не шли. Поэтому все пассажирские суда останавливались около меня. Мы их всех в свой дом пускали. Никогда ничего не закрывали. Никогда! Но о том, чтобы у нас что-нибудь пропало, скажем, молоко, масло или картошка, не могло идти и речи. Люди встречались добросовестные.

Владимир Безчастный в 1940 году

Потом, когда начали строить у нас это самое водохранилище, стали призывать в армию ребят 1922 года рождения. И получилось так, что почти всех рулевых забрали в армию с пароходов. А я за рулем мог стоять, потому что когда мне ещё было 14-15 лет, капитаны всех этих пароходов, особенно буксирных, хорошо знали меня. Бывало, едут мимо меня суда, на которых буксирные эти аппараты стоят, и оттуда кричат: «Береговой боцман! Поехали с нами. У нас за рулем некому стоять». И мне приходилось в возрасте 14-15 лет становиться за руль и возить баржи на буксире с грузом для строительства водохранилища. Когда же через какое-то время сменилось начальство, ко мне прислали помощника капитана на вахте. Мы с ним поплыли совсем по другому маршруту. И когда переехали переправу через Пашковку, я не знал, какое там течение, как нужно ехать и какой делать поворот. Поэтому сам пытался с этим разобраться. Помощник капитана мне и говорит: «Что ты так едешь?» Я ему говорю: «Слушай! Не учи меня». Так он заскочил и с рубки меня выгнал. И посадил сам после этого баржу на мель, порвал буксир и прибежал к капитану. Тот его спрашивает: «Что-ооо?» А я отвечаю капитану: «Он меня выгнал. А я сколько езжу? И было ли хоть раз такое, чтобы я посадил баржу на мель?» А баржа оказалась груженная. Он ничего сделать не мог. А сзади ехал товарный буксирный пароход. В результате капитан снял после этого своего помощника и больше на дежурство не поставил, да и с парохода списал.

А потом, в 1941 году, когда мне исполнилось 16 лет, я поступил на работу в КРЭС, в стройцех. Работа наша состояла в том, что мы ездили в Усть-Лабу (по-видимому, город Усть-Лабинск. -Примечание И.В.) на кирпичный завод, откуда возили кирпичи до Кубани, грузили на баржу и отправляли на электростанцию, тем самым давая городу больше электроэнергии.

В июне 1941 года, когда нам привезли кирпич и мы стали разгружать баржу, нам вдруг объявили: «Сейчас принесут обед и начнётся митинг!» Ну хорошо! Мы пришли на митинг. И там вдруг нам сообщают о том, что 22-го июня 1941-го года ровно в 4 часа Киев немцы бомбили и объявили, что началась война. Но мы, несмотря на это, после продолжали строить КРЭС. Я возил песок через Кубань на лодке, тут же рядом располагались нефтезавод, завод Седина. Но потом немец начал в 1942-м году близко к нам подходить, и из-за того, что наша хата свисала с обрыва в Кубань, нас переселили в Ставропольское-70. И тут пришла в нашу семью повестка о том, что меня призывают в армию.

Владимир Безчастный в 1941 году

И.В. Голод 30-х годов застали вы?

В.Б. В 1933 году у нас происходила самая настоящая голодовка. Голодный наступил год! Кроме того, в нашей местности в 1932 году случилось очень большое наводнение. Вот иногда, бывает, по таким случаям кричат: наводнение, наводнение, наводнение... А кто виноват? Виноваты те, кто даже канализации не чистит. Из-за этого все начинаются беды. Помню, во время наводнения у нас в местечке Аул Козет (аул в Тахтамукайском районе Адыгеи, административный центр Козетского сельского поселения. - Примечание И.В.) прорвало дамбу, вода загнала адыгейцев на крыши. Потом пароходы с баржами ходили и собирали этих несчастных людей. После этого случая наше городское начальство распорядилось принять меры. В чем это проявилось? Взяли землеснаряды, землесосы и землечерпалки и стали чистить ими речки и каналы на Кубани. И после этого у нас не стало таких наводнений. И построили затем два водохранилища.

А голод, конечно, страшный мы пережили. Знаете, что характерно? Мы в 1933-м году выжили за счет того, что брат забил собаку и мы её съели. Отец сначала не был, как я, общественником. Но потом он сделался общественником и ему стали после этого давать дополнительно кукурузу и кукурузную крупу. И мы выжили. А так ничего же не хватало! А еще в 1933-м году в Старокорсунской (станица, расположенная на высоком правом берегу Кубани. - Примечание И.В.) кулачье пшеницу гноило. Людям она не досталась. Сейчас все понятия переменились. Коммунисты делали добро людям, а о них только плохое говорят. Вот здесь, в Краснодаре, сходятся улицы Кима и Ковтюха. Там раньше детский сквер располагался. Что со всем этим сделали? Когда немцы пришли, там наши спрятали памятник Сталину. А потом, когда наши вернулись, снова поставили Сталина на видное место. Но у нас начальники посчитали, что Сталин самоличный и ночью проволоку отцепили и сорвали ему памятник. Кроме того, существовал ещё сквер на пересечении улиц Ставропольской и Мишнякова. Какой замечательный был сквер! Я ж детей туда водил гулять. Там стояли и лодочки, и качели, и музыка каждую субботу и каждое воскресенье играла, и танцы проводились. Там памятник Ленину располагался. Так ему наши люди сделали так, что он показывает на тюрьму рукой, а в саму руку вложили чекушку водки. Совсем испохабили сквер. Разве можно делать такое?

И.В. Войну ждали или нападение стало для вас полной неожиданностью?

В.Б. Я ж пацаном тогда был. Тем более, имел только четыре класса образования, потому что бросил школу. Но я, честно говоря, из своей школьной жизни мало что запомнил. Только помню завуча Захара Казимировича. Мы ему всё кричали: «Очколуп!» Потом началась война. Я продолжал разгружать кирпич.

В 1942 году меня призвали в ряды Красной Армии. Сначала нас, всех новобранцев, собрали в здании военкомата, расположенном на улице Шаумяна. Оттуда нас направили на дополнительные сборы в здание Адыгейской больницы, где уже потом располагался райком партии. Через какое-то время весь наш состав оказался в Даманской школе. Когда мы туда прибыли, она уже была с выбитыми окнами. Дело в том, что в то время шли такие призывы: «Уничтожать всё, чтобы не досталось немцам!» Вот наши и портили намеренно всё имущество перед отступлением. Потом нас перевели в Пашковку (имеется в виду, судя по всему, нынешний микрорайон Краснодара Пашковский, расположенный на юго-востоке городе и входящий Карасунского внутригородского округа. - Примечание И.В.) на площадь, где в находящейся неподалеку школе мы принимали уже присягу. Там же нам выдали винтовки без ремня и отправили в район Кочеты (так называется река в Краснодарском крае, являющаяся левым притоком реки Кирпили. - Примечание И.В.). По пути сделали остановку, где нас впервые стали обмундировывать. Кому-то выдали гимнастёрку, кому брюки, кому ботинки, кому пилотку. Мне же не досталось ничего. Когда дошли до Кочеты, оказалось, что там находятся уже немцы. Там уже в то время шёл бой наших с ними. Так как мы не считались обученными солдатами, нас в бой в бой не пустили. Пробыв в этом месте день или два, мы стали эвакуироваться и пошли дальше пешим ходом. А ведь был август месяц, на улице стояла жара. Постепенно мы дошли до хутора Ленина. Затем мы воочию наблюдали, как горел наш нефтеперегонный завод в одном месте. А я ведь вместе с отцом во времена своего детства часто ездил в этих места на пароходе и их хорошо знал. Уже когда в этом районе мы стали форсировать реку, нас тогда перевезли на пароме, мы услышали: «Немецкие танки подошли к Кубани!» Что в таком случае нам оставалось предпринимать? А ведь мы были совсем плохо вооруженными: у нас имелись винтовочки, к которым давали всего лишь по пять патронов. Но линия фронта постепенно стала прорываться. Уже потом я узнал, что мы находились на знаменитой Пашковской переправе.

Постояв какое-то время в горах, мы вскоре вернулись на старое место и освободили город Краснодар (город Краснодар, занятый немцами 9 августа 1942 года, был освобожден 12 февраля 1943 года. - Примечание И.В.) Я даже побывал у себя дома, где надел отцовские туфли. Но их мне хватило лишь только на то, чтобы дойти до речки, потому что оборвалась у них подошва. На фронте наше положение являлось таким, что мы всё время босыми ходили. А ведь наступил февраль месяц, пошли дождь и снег. Так, собственно говоря, начинался мой путь в составе 353-й стрелковой дивизии. Я тогда еще имел звание рядового. У меня сохранилась красноармейская книжка, сейчас она вся разорванная, в которой название этой части указывается. Между прочим, формирование нашей дивизии проходило здесь, на Кубани (353-я стрелковая дивизия была сформирована в Новороссийске в августе 1941 года. - Примечание И.В.)

Потом нам стало известно о взятии нашими Ростова. Дело в том, что пока мы шли, нам по пути повстречался офицер, который рассказал, как по кукурузе они убегали из города. Затем, выкинув противогазы, а из их сумок сделав себе самодельные портянки (обмотали ими ноги), мы стали переправляться через водохранилище на хутор Красный. Сам мост через водохранилище оказался взорван, кругом торчали железные балки. Пока шли по пояс в воде, командир батальона заявил: «Я приказ вышестоящего командования выполню любой ценой!» Нам следовало взять населенный пункт, который располагался впереди. Там стояли немцы, которые только-только ушли. Едва мы преодолели это водное пространство и остановились в кустах, послали на всякий случай вперёд разведку. Разведка выдвинулась вперед и, рассмотрев всё и проверив, решила, что немцев в данной местности нет. И как только мы пошли вперед, немцы, увидев с правой стороны (они там стояли), куда мы направляемся, пошли нам навстречу и как ударили по нашему подразделению. Нас спасло то, что рядом находились окопы, хотя и наполненные водой. Спрятавшись в них, мы впоследствии начали отходить. В это время я обнаружил пропажу своего солдата-напарника, с которым мы фактически всё время находились. Стали спрашивать: «Хлопцы, а где же этот парень?» «Да мы были вместе», - сказал я. Потом я полез за ним и притащил его уже раненого. Ночью мы снова зашли на этот хутор, дрались там с немцами, а к утру его взяли.

Потом мы дошли до железной дороги, линия которой протягивалась от Новороссийска через Крымскую и дальше на Суславинскую мимо Егорок. Надо сказать, по над Кубанью проходили сплошные железные дороги. А у нас на фронте существовало в то время такое правило: как в какой-нибудь населённый пункт мы заходили, так сразу набирали себе пополнение. И как только мы зашли на хутор, располагавшийся недалеко от железнодорожной линии и около речушки какой-то, взяли одного парня. Семья была у парня знатная. Отец его был каким-то генералом, а мать завучем или директором школы. В прошлом всё местное начальство в его доме собиралось и пировало. Так вот, парень этот, когда мы его в часть к себе взяли, попросил, чтобы его, пока мы на хуторе стоим, отпустили ненадолго по каким-то важным для него делам. И тут вдруг, когда поступил приказ двигаться дальше и нас всех начали по тревоге строить, его не оказалось на месте. Тогда послали искать его одного нашего солдата, но тот его нигде не обнаружил. На его поиски отправился командир роты. Смотрим: ведёт его и тащит всё его барахло. Этого солдата арестовали и куда-то увели. Уже потом, когда мы остановились в Елизаветинке в лесу (тоже по над Кубанью), нас всех построили и зачитали приказ о расстреле этого солдата как дезертира. Так как я числился командиром отделения, хотя еще не имел звания, мне приказали: «Командир отделения Безчастный, выводи своих солдат на расстрел дезертира!» Я, конечно, не стал этого делать. Сказал: «Может, отпустить его? Он же не самовольно ушел. Как его можно расстреливать только за это?» Между прочим, во взводе никто тоже не стал этого парня расстреливать. В итоге вышло так, что солдат, я его фамилию, к сожалению, сейчас уже забыл, сам вырыл для себя яму, а этот сопляк командир роты его застрелил и в эту яму толканул.

Затем нас с Елизаветинки переправили через реку Кубань на формировку. Надо сказать, перед этим со мной получилась интересная штука. Дело в том, что мой напарник, с которым мы долгое время вместе находились и которого я раненым сам на руках вытащил, сообщил ко мне на родину, будто я на руках у него раненым умер. Но родителей на месте в то время не оказалось, поэтому эта информация так и не дошла до них. Мы добрались до станицы Ивановской, где стали формироваться. Нас тут, конечно, обмундировали как следует. Ведь до этого мы воевали кто в чём. Ходили и в немецком обмундировании, и в своей домашней одежде, это уж как придётся. 1-е мая 1943 года мы встречали на перекрестке дорог, ведущих, в частности, до Краснодара, Новороссийска и ещё какого-то там города. Впоследствии нас привезли в село Рогалик Ставропольского края, где проживали в ту пору немцы Поволжья. Там я окончил за несколько месяцев полковую школу и, получив звание сержанта, снова попал на фронт. Находясь между Харьковым и Змеевым, мы готовились к наступлению.

Владимир Безчастный в 1943 году

А 26 августа 1943 года я получил ранение в ногу. Получилось это так. Когда, наступая на один населенный пункт, мы перебегали через дорогу, нас перед этим о чём-то предупредили, но мы этого так и не поняли. Оказалось, нам сообщили о том, что за хатой, куда предполагается наступать, стоит немецкий пулемёт. Не обратив на него никакого внимания, мы пошли вперед и наскочили на его огонь. Мне сразу же «дало» в ногу. Появилось такое ощущение, как будто ноги совсем лишился, и я упал. Меня подобрали наши. Но потом, когда изменилась обстановка и наши вынуждены были отойти, они меня оставили лежать раненым. А дело в том, что незадолго до этого мне выдали полотнище, на котором было нарисовано, как и где проходит наш передний край. Всё это лежало в моём вещмешке. Это «богатство», естественно, мне нужно было как-то сохранить. А куда мне со всем этим деваться как раненому? Я начал лазить по подвалам, куда меня солдаты, которые там запрятались, не стали пускать. «Да вы что?!» - возмутился я и в итоге добился того, чтобы меня туда пустили. Ребята же, не пускавшие меня, потом разбежались. Они, вероятно, испугались, что немцы их расстреляют.

Потом наши меня всё же хватились: приехали на подводе и стали кричать. Но в это время немцы очухались, и они вынуждены были снова уйти. Когда наступила ночь, я выбрался из подвала и отправился в сад. Идя по садовой дорожке, я вдруг услышал, как заговорил немец: «Русь, русь, русь!» Видимо, меня заметили. Я спрятался под стог сена, который рядом стоял. Немцы походили, походили вокруг него и ушли дальше. Тогда я полез дальше, добрался до какого-то окопа, в который упал и потерял сознание. Вся ягодица от царапин была у меня в крови. Очнулся я утром, когда солнце стало уже припекать, услышав уже команды наших: «Короткими перебежками, вперёд!» Но я к тому времени настолько обессилел, что не мог даже вылезти из окопа: только подыму голову, как сразу теряю сознание. Но меня все же наши ребята заметили и притащили к себе. Спрашивают: «А где командир роты?» Говорю: «Ищите его, где он есть...» А всё дело в том, что когда во время того самого боя он впереди меня со своим ординарцем перебегал, то был ранен. И он, что мне особенно запомнилось тогда, почему-то сказал: «Собаке — собачья смерть». Сам он татарином был. И потом вдруг он побежал еще дальше. Я зарядил на 72 патрона, как обычно, свой автомат ППШ, и направил в его сторону. Думаю: «Я ж, гад, за то, что ты убежал, тебя сейчас сдам!» Но тут получилась такая вещь. Когда я падал, в затвор моего автомата попал песок и он не сработал. Поэтому своего командира роты я так и не смог от бегства остановить.

После меня куда-то дальше перетащили. А в это время, надо сказать, вышел специальный приказ Сталина о том, чтобы санитары подбирали раненых людей только со своей части. Так вот, когда к нам подъехала какая-то машина, подобравшие меня солдаты стали с шофёром скандалить из-за меня. В итоге меня всё-таки забрали. Помню, подошел ко мне какой-то грузин и стал спрашивать «Слушай, ты, говорят, кавказский человек?» Говорю: «Ну я ж с Краснодара!» «Это — Кавказ!» «В общем, - сказал он мне, - говори ту часть, которую я тебе скажу. Иначе тебе и перевязки делать не будут. Потому что такой приказ поступил: забирать раненых с поля боя только со своей части...» Я все сделал, как надо, меня перевязали и повезли дальше. Вы, наверное, смотрели фильм «Офицеры». Там есть эпизод с погрузкой наших раненых в вагоны. Нечто похожее со мной тогда и происходило. Эшелоном нас повезли в тыл. Проезжали, в частности, и через Ростов. И в итоге выгрузили в городе Камышине. Там нас посадили на пароход и отвезли в город Богородск Горьковской области, где я проходил своё лечение. В госпитале мне рассекали рану. Оказалось, что первая пуля прошла. Вторую же пулю пришлось вытаскивать. Рана долго не заживала и продолжала гноиться. Моя лечащая врач или заболела, или куда-то подевалась, а вместо неё стала другая. Мне сделали операцию и вырезали (!) ещё одну пулю. Но, видимо, пока оперировали, задели нерв. Меня после этого как подбросило! Все навалились на меня. И пришло всего лишь 19 дней после этого, как меня признали годным к строевой службе.

Когда, выписав из госпиталя, я оказался в городе Горьком, нас там стали заедать клопы. У нас же ничего, кроме нар и шинелёшки, не было. Об этом мы пожаловались своему начальству, и нас перевели в Марьину рощу. Но там жизнь пошла еще «лучше»: там на нарах ветки лежали. Всё это продолжалось, впрочем, недолго, так как вскоре я попал в 10-й гвардейский запасной стрелковый полк. Уже туда прибывали из других частей представители, которых мы звали покупателями, и набирали себе пополнение. Мне опять не повезло, на этот раз из-за образования. Ведь обычно в войсковые части старались набирать грамотных солдат. Поэтому, когда «купцы» появлялись, то спрашивали: «Какое у тебя образование?» Я всегда отвечал: «Четыре класса!» И из-за этого всё время оставался на месте. Вот и получалось, что всех солдат разбирали по частям, а я как был в запасном полку, так там и оставался. Когда приехали представители из воздушно-десантной части, хлопцы сжалились надо мной и стали за меня просить: «Ну заберите его!» Они сказали: «Хорошо!» Но когда стали смотреть историю болезни, сказали: «Да вы ж в ногу раненый!» «Ну и что из того?» «А прыгать?! - ответили мне. - Вам как десантнику надо же будет прыгать с самолёта». «Ну и что! - ответил я им. - Нет-нет, забирайте меня с собой, иначе я тут с ума сойду». Затем они вызвали врача, который мне предложил опуститься на правую ногу на землю. Я опустился и поднялся. Тогда он мне сказал: «Опустись на левой ноге!» Когда я опустился на левую ногу, то не смог подняться. Десантники мне и сказали тогда: «Вот видишь? Куда тебе в десантники идти?» Но все-таки хлопцы упросили их и меня «покупатели» забрали с собой. Это произошло перед самым Новым годом. Очередной, 1943-й военный год я уже встречал в дороге.

Затем мы оказались в городе Ногинске, что недалеко от Москвы, на формировании нашего 37-го гвардейского воздушно-десантного корпуса (формирование корпуса началось 1 января 1944 года. - Примечание И.В.) Нас, около 80 только что прибывших сержантов и рядовых (в основном, конечно, сержантов), стали распределять по разным местам службы. Людей направляли кого куда: кого-то в комендантский взвод, кого-то во взвод связи, кого во взвод СМЕРШа, а кого-то - и в шифровальный отдел. Я, кстати сказать, попал в комендантский взвод. Потом для нас начались бои (корпус вступил в бой 17 июня 1944. - Примечание И.В.) Ведь вскоре после этого Сталин вызвал Маршала Мерецкова, командующего Карельским фронтом, к которому мы относились, и сообщил о том, что он должен начать операцию на Карельском перешейке — форсировать реку Свирь. Так мы и оказались на этом участке в составе своей части. Нас привезли в район Лодейного поля. Я, к сожалению, сейчас уже забыл название еще одного городка, где 1005 дней проходила оборона финнов и куда нас бросили. Причем, что интересно, во время форсирования Свири было решено сделать ложную переправу. Планировалась же эта операция следующим образом. Слева и справа готовились настоящие переправы, а прямо внизу у реки, куда выставили нашу 99-ю гвардейскую дивизию, подготавливалась ложная переправа. Командир корпуса выстроил весь наш состав и объявил о задании (корпусом командовал генерал-лейтенант, Герой Советского Союза Павел Васильевич Миронов. - Примечание И.В.): «Сейчас мы будем делать ложную переправу. Мне будет нужно двенадцать человек добровольцев. Если кто не сможет выйти вперед из вас, я это не буду считать за трусость. Итак, двенадцать человек, три шага вперёд!» Но вместо двенадцати человек у нас выступил вперёд весь полк. Командир на это тогда сказал: «Теперь выбирать буду я сам». И сам отобрал для участия в переправе двенадцать человек. Меня, между прочим, он тоже хотел туда сунуть, но я охранял все-таки оперативный отдел и идти на это задание никак не мог. Надо сказать, плоты для переправы наши солдаты делали прямо на берегу и открыто. Потом на них устанавливались макеты пушек и чучела.

21-го июня 1944-го года началось форсирование реки. Сначала, правда, провели артиллерийскую подготовку, которая продолжалась примерно четыре часа. Когда же до её завершения оставались каких-то пятнадцать-двадцать минут, поступил приказ: «Плоты - на воду!» Каждый из двенадцати солдат, отобранных для участия в ложной переправе, начал сталкивать в воду по одному плоту. Делать это было, прямо скажу, нелегко. Ведь ширина речки составляла 800 метров, а глубина — около пятнадцати. Кроме того, течение ее оказалось очень быстрое. Во всяком случае, эта речка текла быстрее, чем Кубань. Когда все двенадцать наших десантников переправились на противоположный берег, обнаружилось, что двое из них получили ранения. Один из них был ранен особенно тяжело. Помнится, мы три дня его искали. Нашли по туловищу, которое само лежало на земле, а ноги его погружались в воду. Он едва живой был. Всех этих раненых, конечно, отправили на дальнейшее излечение в госпиталь.

Постепенно, участвуя в боях против финнов, мы дошли до линии Маннергейма. Между прочим, я и раньше знал о существовании этой линии, поскольку когда-то, еще во время советско-финской войны в 1939-1940 годах, когда финны отводили границу, от неё отскакивали снаряды. И тут вдруг поступил приказ отправить 37-й гвардейский воздушно-десантный корпус, в состав которого входили 98-я, наша 99-я и 100-я гвардейские воздушно-десантные дивизии, на переформировку. Правда, на некоторое время оставили на месте 100-ю гвардейскую дивизию, чтобы она прикрывала нас от финнов. Но финн начал наступать, из-за чего мы вынуждены были вернуться и отбить его наступление. В это же время поступил специальный приказ Сталина: всех десантников, признанных после ранения годными к строевой службе, возвращать обратно в свои части. И поэтому, забегая вперёд, могу отметить, что все наши десантники, которые были ранены при форсировании реки Свирь, вернулись потом обратно в нашу дивизию. Потом, правда, проводилось еще одно важное для десантников мероприятия. Дело в том, что часть наших ребят, участвовавших в знаменитом форсировании, отправили в Москву для вручения им золотых звёзд «Герой Советского Союза» и орденов Ленина. Простояв неделю в Москве, пока наше командование отмечало форсирование реки, мы отправились вскоре в Белоруссию.

Кстати говоря, находясь на формировании, я начал совершать парашютные прыжки. В итоге сделал лично 21 парашютный прыжок (на том самом формировании и потом в дальнейшем на фронте, когда воевал автоматчиком). Но, как ни странно, с самого начала не боялся прыгать. Ведь попадались десантники, которые боялись это делать. Так с этим боролись в армии так. Прямо ногой в спину выталкивали с самолета вместе с парашютом. Бывает, несколько таких тебе облётов сделают, а дальше ты уже привыкаешь к этому. Потом, правда, перестали такие меры предпринимать. Я считаю, это было правильное решение вопроса. Ведь если человек боится прыгать, зачем его насильно заставлять это делать? Многие у нас и раньше в дивизии прыгали. Но я не мог эти десантные нормы выполнять, поскольку служил в комендантском взводе. У нас не было на это времени, потому что при охране штаба дивизии мы были задействованы как вечные уборщики и охранники территории. Прыжки считались у нас как посадочные. И представьте себе: с самого начала я не держал в голове мысли, что это, может быть, опасно для жизни. Но я и раньше в жизни мало чего боялся. Так, например, не умея плавать, я переправлялся через Кубань в железной ванне. Помню, садился и грёб руками.

Но что самое важное я для себя уяснил во время выполнения этих заданий, так это то, что лучше прыгать, чем к этому готовиться. Я хорошо помню, как проходила эта самая подготовка. Нам делали ступеньки и мы сначала с них прыгали. Уже потом командиры смотрели на то, как ты приземлялся. А по инструкции ты обязан был опускаться на землю на носок и ни в коем случае не на пятку, поскольку иначе ногу мог сломать. Как только замечали, что ты прыгал на пятку, так приказывали по новой всё выполнять. При этом нам велели прыгать не только слегка на носок, но и на нажим. Надо сказать, многие из нас не пытались устоять на ногах и сразу падали. Это считалось нормой. Но некоторые все же устаивали.

Я хорошо помню свой первый прыжок, который совершил не с самолета, а с аэростата. Нас в «корзину» посадили шестеро человек: трех девочек-связисток, майора, старшего лейтенанта и меня. Затем стали в воздух поднимать. Всем сделалось страшно, а мне хоть бы что. Самыми первыми прыгали девочки. Я же делал это последним, поскольку был привязан к парашюту, который, в свою очередь, привязывался к корзине веревкой. Кстати говоря, когда я совершал прыжок, я не мог в корзине стоять и вываливался ползком. Помнится, во время того самого прыжка потерял сознание. Очнулся уже в то самое время, когда парашют раскрылся и меня резким ударом от этого дернуло. Уже потом, когда я прыгал с самолета, все проходило проще. А тут приходилось и ползком ползти, над чем смеялись мои товарищи, потому что корзину в воздухе ворочало из стороны в сторону, и получать сильную встряску при раскрытии парашюта.

После того, как наше соединение переформировали в 9-ю гвардейскую армию под командованием генерала Глаголева (генерал полковник, Герой Советского Союза Василий Васильевич Глаголев вступил в командование армией в январе 1945 года. - Примечание И.В.), мы попали на 3-й Украинский фронт. Воевать теперь я уже начал автоматчиком: попал в 200-й гвардейский воздушно-десантный полк, в роту автоматчиков. А знаете, что значило в годы войны быть автоматчиком? Тебя отправляли на самые опасные участки боевых действий. Как только мы оказались на фронте, то сразу же пошли в наступление. Так мы освободили Польшу и Чехословакию, вошли в Австрию и взяли 24 апреля 1945 года город Вену.

И тут вдруг произошло важное в моей военной жизни событие: меня в числе других десантников отобрали для выполнения одного важного задания в тылу у немцев. Таких нас набрали в полку человек семьдесят и отправили в какой-то австрийский город. Помню, перед этим нам категорически запретили встречаться с местными австрийскими партизанами. Но так получилось, что пересечься с ними всё же пришлось. Надо сказать, во время войны, когда мы находились заграницей, лучше всех нас встречали именно австрийцы, которые выходили на встречу с цветами и даже кормили нашего брата. В то же самое время в Чехословакии и в Польше отношение проявлялось отнюдь не такое. Больше того, происходили случаи, когда, встречая нас с распростертыми объятиями и со словами «Руст, русь», они потом сзади нам стреляли в спины. Австрийцы такого не делали и относились к нам по-товарищески, по-дружески. Должен отметить, что их партизаны очень здорово нам помогали. Помнится, когда у нас кончились патроны и продукты, я и мой товарищ Игорь Викторович Красавин к ним пошли. Они привели нас к себе в сторожку. Но при этом сказали: «Вы в дом не заходите. У нас есть один ненадежный человек, встречаться при нём опасно». Они нам выдали продукты, которые мы положили в ведра и пошли дальше. Прощаясь, партизаны нас предупредили: впереди находятся немцы. Впрочем, мы и сами знали об этом. Когда стали спускаться с горы и встретили этих самых немцев, которые, что удивительно, шли с ослами, то открыли огонь по ним. Оказывается, они направлялись на выручку своим, чтобы передать продукты, оружие и прочее. Их было человек двенадцать. Мы им перекрыли путь. Тогда они разбежались, а один из них сдался к нам в плен. Мы его отправили в тыл.

После, когда у нас закончились продукты с боеприпасами, мы о своем печальном положении сообщили командиру дивизии (дивизией командовал Герой Советского Союза, генерал-майор Иван Иванович Блажевич, погибший впоследствии 24 апреля 1945 года. - Примечание И.В.) Он вернул нас к себе в часть. У него мы пробыли три дня. За это время пополнились боеприпасами и продуктами, помылись в бане, отдохнули как следует, а после вновь продолжили выполнять свое задание и идти вперед. Хотя вёл нас командир первого батальона капитан Белоусов, нас, когда немцы стали отходить, разбили на три группы. Одна группа направилась на уничтожение немецких складов с боеприпасами, другая, в составе которой оказался в том числе и я, была послана на бумажную фабрику, где находились три немецких знамени. Куда направлялась третья группа, я, к сожалению, сегодня за давностью лет уже не помню.

Итак, мы начали спускаться вниз с горы, чтобы перейти дорогу, в тридцати километрах от которой располагалась та самая бумажная фабрика. Другие группы пошли впереди нас. Так что мы самыми последними двигались. Нас шло примерно человек десять вместе с командиром взвода. Но с нашим командиром вот какая штука получилась. Едва только мы до места дошли, как он остановил нас и приказал: «Приготовить гранаты!» И мы, хоть и приготовили их, ему сказали: «Зачем нам готовить гранаты прямо сейчас? Какой в этом смысл? Ведь две наших группы пошли вперед. Если мы в лес бросим гранаты, то выдадим своих». А тогда, помню, находился вместе с нами Степан Ратушняк, хохол. Он про себя всё время так говорил: «И даже я на фронте воюю за единую и неделимую Украину!» Почему он так говорил, я не знаю. Он был тоже, как и я, командиром отделения. И вдруг этот Ратушняк предложил: «Кто жить хочет — до менэ!» (Степан Иванович Ратушняк, 1925 года рождения, был награжден орденами Славы 3-й степени и Отечественной войны 2-й степени, двумя медалями «За отвагу». Из представления к ордену Отечественной войны (по данным сайта «Подвиг народа»): «Товарищ Ратушняк, действуя в тылу врага, проявил исключительные умение, отвагу и бесстрашие 17 апреля 1945 года. При нападении на деревню Ортман в Австрии его отделение уничтожило штаб подрывной группы гестапо, убили 16 человек гитлеровцев, подорвали 2 легковых машины с 8 офицерами, 2 мотоцикла с 6 гитлеровцами. Боевую задачу товарищ Ратушняк выполнил полностью, не имея потерь в отделении. Сам лично товарищ Ратушняк убил гитлеровцев и подорвал машину с 7 офицерами». Речь, похоже, идет об этом самом эпизоде. - Примечание И.В.) Взводные схватился за пистолет, говорит: «Нет, я так приказал!» Мы все переходим к Ратушняку и говорим: «У нас автоматы. Что ты лезешь с пистолетом со своим?» Сам он был татарином. Начал он с нами договариваться. Спрашивает: «Что вы хотите?» «Да вы знаете, - говорим ему, - сейчас уже апрель месяц 1945 года. Скоро война кончится, туда-сюда. Зачем нам лишние жертвы?» «Нет, - ответил взводный, - мы всё равно должны выполнить приказ командования!»

Но что мне хотелось бы отметить, что в то самое время, когда мы выполняли это задание, у нас сменился командир дивизии. Дело в том, что в тот период ее командиром являлся Блажевич. Когда он нас формировал, его звание было полковник. Потом он стал генералом. Его, между прочим, мне лично приходилось видеть. Помнится, ехал как-то он с разведчиками прямо по линии фронта. Подъезжает к окопу, а там стоят всего один-два десантника. Тогда он как заплачет: «Эх, а где мои гвардейцы-десантники?» А потом, когда он приехал на одно место и хотел куда-то слазить, взорвалась мина, осколки которой ему в ноги угодили. Нога у него повисла на одной шкурке. Когда подвернулась грузовая машина с боеприпасами, наши солдаты шофёру сказали: «Человек погибает! Вези его срочно в медсанчасть!» В это время командир медсанроты находился в командировке. Блажевича привезли во фронтовой госпиталь. Врач всем сразу приказал: «Разойдись! Сейчас я буду ему делать операцию!» Блажевич прямо на операции и умер. И его последние слова были такими: «Да, товарищи, война кончается и я кончаюсь!» Это произошло 24 апреля 1945 года.

Так вот, этому взводному мы тогда сказали: «Знаете что? Мы будем выполнять приказ командования. Вас же мы отстраняем от должности командира взвода нашей группы. Ни расстреливать, ни чего другого мы с вами делать не будем. Вы будете идти с нами. Вы здесь, как и все, хоть и офицер. Если что, вы нам подскажете, как действовать. Но вы не правы в том, что так прежде поступали, раз такой приказ отдавали». Когда после этого мы стали спускаться с горы, то обнаружили, что кругом ходят немецкие части. Тут уже мы не могли перейти дорогу незамеченными. Поэтому поступили таким образом. Послали вперед разведчика и сказали: «Смотри, как только пойдут немецкие машины, так сразу сообщай». Как только появились машины и нам об этом стало известно, то мы сразу забросали их гранатами. В одной из таких машин, легковой, ехал генерал, который получил ранение. Мы его забрали и куда-то дальше отправили. После этого мы уже подскочили к бумажной фабрике, стали подходить к её воротам и уже забираться на забор... И тут вдруг разведка нам передаёт: «Срочно отходите! На вас идут немецкие танки!» Мы, конечно, вынуждены были отойти. В итоге мы дошли до места, где располагался штаб всей нашей группы. Мы рассказали всё про нашего командира взвода, как с ним поступили и так далее. Нам ответили: «Правильно сделали!» С тех пор он больше не стал нами командовать.

После нашего возвращения выяснилось, что хотя наш полк ушёл вперёд, его знамя осталось. Мы еще тогда подумали: «Интересно, куда это полк ушёл вперед нас?» Оказалось, что он попал к немцам в окружение. Тогда нам отдали приказ: «Идите берите знамя и выручайте свой полк!» Мы пошли на выполнение этого задания. Заняли один, потом другой и третий населенные пункты, пока не встали со знаменем на дороге. Нас оставалось человек десять-двенадцать, не больше. И тут мы видим следующее. Идёт какая-то воинская часть, которая, заметив нас, останавливается и начинает возвращаться назад. Мы её принимаем за немцев. Через какое-то время из леса вышла примерно такая же воинская часть. Но если мы все были в шапках-ушанках да во всём зимнем обмундировании, то эти в пилотках. Когда они появились, мы их тоже посчитали за немцев. Нам надо было перебежать дорогу и залечь, разобравшись, как там и чего. А мы, не перебегая дороги, залегли. Знамя было, как я уже сказал, у нас. Мы стали им заниматься. Мне даже предложили: «Мы накрутим его на тебя!» И тут вдруг мне что-то вроде русской речи послышалось. Тут я своим ребятам и говорю: «Хлопцы, подождите, не стреляйте в них! Мне что-то послышалось... Вдруг это наши? Чтобы не перебили мы друг друга, давайте что-нибудь сделаем...» Тогда я поднял вверх. Шапку. Никто не выстрелил в нашу сторону. Я стал выглядывать. В ответ — тишина. Я говорю хлопцам: «Всё, братцы, я пошел узнавать, что там и как. А раз я пошел, то если что случится, бейте прямо по мне, чтоб меня, если это немцы, к себе не забрали. Нате вам автомат». И я совсем безоружным пошел навстречу этому подразделению. У них тоже кто-то поднялся и пошёл мне навстречу. И оказалось, что это нам попался батальон Матохина, который входил в нашу дивизию. Надо сказать, этот батальон считался смелым и боевым в дивизии. Но они выполняли своё задание, а мы свой. Я вернулся к своим ребятам и сообщил, что это были наши. (Владимир Филиппович Матохин, гвардии капитан, 1907 года рождения, являлся как раз одним из тех командиров, из батальона которого отбиралось 12 человек для знаменитой ложной переправы во время форсирования Свири. За эту операцию его представили к ордену Боевого Красного Знамени. Из представления к награде (по данным сайта «Подвиг народа»): «Товарищ Матохин командует 2 стрелковым батальоном с момента организации полка. Его батальон является наиболее сколоченным и боеспособным подразделением. В период подготовки к форсированию товарищ Матохин под сильным минометным огнем умело и быстро организовал подноску переправочных средств к берегу реки Свирь, не имея при этом потерь в личном составе. 2 стрелковый батальон форсировал реку 21 июня 1944 года первым, составляя разведбатальон полка с захватом плацдарма на том берегу реки Свирь. Форсировав в реку в период наибольшего напряжения огня противника, в подразделении была высокая дисциплина и порядок, и батальон поставленную задачу выполнил. В период форсирования товарищ Матохин с опасностью для жизни под сильным минометным и артиллерийским огнем лично руководил переправой своих подразделений и захватом плацдарма на противоположном берегу. Товарищ Матохин отлично организовал высадку ложного десанта, из его батальона 12 комсомольцев-героев добровольно пошли на выполнение этого ответственного задания с целью вызвать огонь противника на себя. После форсирования товарищ Матохин, несмотря на огневое сопротивление противника, сломив его, двинулся дальше с батальоном по заданному азимуту и прошёл с боями 15 километров, точно вышел на рубеж, то есть, выполнил поставленную перед ним задачу». - Примечание И.В.)

Когда после этого мы пошли дальше, то в лесу наткнулись на наше боевое охранение. Тогда их командир взвода нам и говорит: «Знаете что? Вы помогите нам. Мои ребята не идут вперёд. Как узнали, что нас отправляют на формировку, не идут. А нам же нужно еще до этого три «кольца» выручать. Так вы разверните своё знамя, чтобы их как-то воодушевить. А то по нам стрелять уже начинают». Говорю: «Знамя-то, конечно, развернуть можно. Но для этого нужен приказ. А кто ж такой приказ нам даст? Кто мы такие? Вы же нами не командуете! Ну ладно, мы попробуем что-нибудь сделать». И мы всё-таки прошлись со знаменем. Оказалось, что там бегущие три точки пулемётов стреляли по нашим. Мы их разогнали, а после вернулись уже в свой полк.

Наступил май 1945 года. Нам сказали, что мы должны идти на формировку, куда мы сразу же и отправились. И вдруг в одном месте нас останавливают и говорят: «Сейчас будут передавать очень важное сообщение!» Мы его ждали, ждали, но, так и не дождавшись, пошли дальше. Потом через какое-то время нас снова остановили и сказали то же самое. Мы и здесь этого не дождались и без сигнала отправились дальше в путь. Но когда стали спускаться с горы, то увидели, как наши пускают в небо ракеты и кричат «ура». «В чем дело?» - удивлялись мы. А мы тогда к Праге шли. «Вы куда идете?! - говорят нам. - Всё, война уже кончилась!»

Стоит отметить, что и после того, как закончилась война, кое-где военные действия всё же продолжались. Ведь некоторые немецкие части по-прежнему не сдавались к нам в плен и бродили где придется. Так, бывало, если они заводили где-нибудь какую-то стрельбу, нас по тревоге поднимали и туда бросали. Потом нас стали вывозить из заграницы. При этом, что интересно, в отношении этих немцев-бродяг предпринимали и отдельные меры предосторожности. Так, например, когда нас эшелоном вывозили, то вперед пускали пустые вагоны, а потом уже ехали мы. Нас привезли под Москву, а оттуда на Дальний Восток, где, правда, к тому времени война с Японией уже закончилась. Нас отправили там на аэродром в Черниговку. Только там мы начали совершать парашютные прыжки, как нас стали комиссовать из десантных частей. Меня, как и многих других моих сослуживцев, перевели служить в подсобное хозяйство к Уровцам (Имеется в виду укрепленный район. - Примечание И.В.) Здесь, как и в прежней части, нес службу в основном сержантский состав.

А потом у нас произошло странное происшествие. Когда мы вышли на перекур, выбежал часовой и выстрелил. Когда начали с этим делом разбираться, дежурный меня и спросил: «Сам командир дивизии полковник Батыев приехал. Что вы наделали?» Я говорю: «Мы откуда знаем? Мы вышли покурить, а ты начал стрелять. Зачем ты это сделал?» После этого (дело случилось в ночное время) мы вернулись в свою казарму и залегли спать. Через какое-то время прибегает наш командир батальона и говорит: «Всем встать!» Мы встаём и протираемся. Так он как глянул на нас! А дело в том, что вышел приказ Сталина о том, чтобы десантникам (бывшим, настоящим) разрешить в армии носить чубы. Этот комбат нас спрашивает: «Что это за банда приехала сюда с чубами?» Мы ему говорим: «Позвольте! Нас Сталин разрешил. Мы ж десантники». После этого нас распределили в батальоне с расчетом не более чем по два человека в одно место.

После этого мы приступили к различным строительным работам, отделали уже казарму, как вдруг происходит одна странная и непонятная вещь. Командира роты переводят на какое-то другое место, его должность принимает наш командир взвода, на место которого меня, сержанта, и ставят. В то время считалось, что десанты на голову выше военнослужащих обычных воинских частей, поэтому такие назначения в то время были в порядке вещей. А я же не строевик. Кроме того, всякий командир взвода, даже если он и не являлся офицером, должен был идти по графику в караул. Однажды мне вдруг заявляют: «По дивизии вы будете начальником караула». Тогда я им сказал: «Позвольте, это как такое понимать? Я что, на вечернюю поверку буду выстраивать всех и кричать «полк, смирно, доложить о вечерней поверке!»? А кто я такой? Сержант! Ну вы чего нибудь соображаете?» «Ну ты ж на должности офицера», - возразили было мне. «Ну и что, что на должности офицера? Еще в батальоне быть дежурным - дело другое. Но чтобы идти дежурным по полку, по дивизии, я такого делать не могу. Я могу пойти в наряд, но больше никуда...» После этого я, конечно, ходил дежурным, но только по батальону.

А потом случилось следующее. Как-то раз я лежал на нарах и отдыхал, как вдруг услышал крик дневального: «Батальон, смирно! Дежурный к выходу». А в то время, надо сказать, сложилась такая непростая ситуация, что из-за того, что ожидались учения американцев и японцев на Тихом океане, наши солдаты по два года ждали своей демобилизации на Дальнем Востоке. Ведь там все мы сосредоточились на границе и старались не терять бдительности. Как строевик я в тот день исполнял обязанности дежурного по батальону. Как только я услышал голос дневального, так сразу и выскочил. Навстречу мне вышли командир дивизии и командир полка. Я доложил о себе, как и положено. Тогда командир дивизии мне и говорит: «А, так вот тот самый десантник, про которого мне говорили, что сделал все хорошо и благодаря которому его батальон первое место по порядку занимает?»

Потом, когда после всего этого прошло какое-то время, меня вызвали в каптерку к старшине. Когда я к нему пришел, то застал у него какого-то лейтенанта. Тогда я к нему обратился: «Товарищ лейтенант, разрешите мне обратиться к товарищу старшине». «Не к старшине, а ко мне, - ответил тот. - Я пришёл за тобой. Ты пойдешь ко мне служить?» «Товарищ лейтенант, как это так? - удивлялся я. - Я не понимаю этого. Что это значит: пойдешь ко мне служить? Я солдат, мне приказ для этого нужен...» «Но ты пойдешь служить ко мне?» «Я приказу подчиняюсь...» А в это время командования части на месте не оказалось. Из всего офицерского состава нашелся только один замполит, младший лейтенант. «Приказ - в дивизии, - сообщил мне этот лейтенант. - Но я тебе так скажу: служить на пекарню придется идти». Я ему сказал: «Что вы меня спрашиваете? Приказ есть приказ». Но он всё-таки добился того, чтобы меня перевели в пекарню. Потом этому младшему лейтенанту втык сделали из-за меня: «Что ты отпустил его?» Он ответил: «Так приказ в дивизию об этом поступил. Как я могу на это что-либо возражать?» И я пошел служить на пекарню, которая располагалась на станции имени Лазо. Это продолжалось до самой моей демобилизации в 1950 году.

Служба после войны в пекарне, Безчастный — в центре

И.В. Встречались ли вы с местным населением в Чехии, Польше, Австрии? Как оно к вам относилось?

В.Б. С этими встречами дело обстояло так. Когда мы освобождали Чехию, там встречались, в частности, и такие печальные происшествия. Мы приходим к ним. Местные жители встречают нас с цветами и накрывают нам столы. И в это самое время некоторые из них травят наших людей. Поэтому к их еде мы старались не притрагиваться. Иногда же случались и такие вещи. Идем мы по заграничной территории и берём пленных. Один поднимает руки и говорит: «Мадьяр!» Другое делает то же самое. Посмотрев на это, мы думаем: «Ну раз они сдаются в плен, нам нечего опасаться?» И как только мы отходим от них, они начинают стрелять нам в спину. Правда, надо сказать, в Австрии такого, чтобы обидели, отравили или в спину нам бы стреляли, не было. Они к нам как к своим относились и встречали лучше всех. Помню, когда проходили мы стороной Вену, то я обратил внимание на то, что дворы и улицы у них все чистые. Ни одного я не видел места, где бы валялся какой-нибудь мусор. Что же касается вот этих мадьяр, поляков, чехов, венгров, то встречали они вроде как нас хорошо, а потом, как я уже говорил, нам в спину стреляли.

И.В. Что, и даже чехи так себя проявляли?

В.Б. Конечно! Но чехи, правда, меньше это делали, чем венгры и поляки. Могу даже так сказать: в Чехословакии отношение к нам было неплохое. Я не могу в целом о них отзываться плохо. Но такое, что они наших людей травили, случалось. Но все это зависело от того, какие и где, насколько разные нам попадались люди. Ведь и у нас, у русских, встречаются разные люди. Правда, помню, в Австрии нас люди спрашивали: «А правда, что вы такие-сякие?» И щупали наши лбы, потому что им говорили немецкие пропагандисты, что у русских людей растут на лбу рога. Они нам прямо так и говорили: «Вы с рогами!»

И.В. Чем запомнилось взятие вам Краснодара? Расскажите об этом поподробнее.

В.Б. Значит, об этом я так скажу. Считайте, Краснодар без боя почти сдали и так же, почти без боя, взяли. Этому, впрочем, есть очень простое объяснение. Ведь Краснодар — это мешок. Из него отходить некуда. Остается что? Только сдавать. Так вот, перед отступлением мы сами всё взрывали в городе: и нефтеперегонный завод, и мест через реку Кубань, и КРЭС. Бывает, сейчас некоторые официальные лица говорят о том, что, мол, город разрушили немцы. Так я на это так отвечу: брешут! Мы сами взрывали в городе предприятия. Помнится, когда после призыва в армию нас привезли в Таманскую и разместили в школе, то сказали: «Знаете что? Чтоб не оставлять немцу ничего, все уничтожайте. Окна, коробки, рамы, все бейте и вышибайте!» Мы это, собственно говоря, и делали. Знаете, на войне происходит много всякого неожиданного, но, как ни странно, ко всему быстро привыкаешь. Помнится, когда перед освобождением Краснодара нам, пацанам, выдали винтовки, я и оружия в руках перед этим не держал. А нас, почти не обучив этому делу, отправляли воевать. Уже когда я после полковой школы и так далее пришёл на Карельский фронт, к нам прислали пополнение ребят 1927 года рождения. Так мы их в бой тогда не пустили. Мы их отправили воевать только на 3-м Украинском фронте. Почему? Дело в том, что когда они к нам попали, они были совершенно не обучены военному делу. Я же, когда попал на фронт, был совсем неграмотным: и в военном, и в других отношениях. Я ведь только четыре класса школы закончил! Но, как ни странно, ничего не боялся.

И.В. Расскажите подробнее о вашей службе в комендантском взводе во время войны.

В.Б. Знаете, из-за того, что ваш покорный слуга служил в штабе дивизии, охраняя оперативный отдел, я и не участвовал в знаменитом форсировании Свири. Но об этой важной операции нашего фронта я всегда помнил. Каждый год мы, ветераны дивизии, ездили на встречу в Лодейное поле и об этом вспоминали. Там когда-то два наших музея существовало: в парке и еще один музей, которым одна дама со школы стала командовать. Раз в пять лет мы собирались на встречи в этом самом Лодейном поле и потом еще где-то.. Если же вспоминать мою службу в комендантском взводе во время войны, то я тогда охранял штаб дивизии и внимательно следил за тем, чтобы туда никого не пускали. Кстати говоря, недалеко от нас располагался шифровальный отдел. Так у них вообще было всё засекречено. Они жили в отдельной комнате, в которой было одно-единственное окно, через которое они только и держали связь с внешним миром. Их три человека у нас там работало. К ним абсолютно никого никогда не пускали. А мы охраняли оперативный отдел. Через нас шли все воинские части. Находились мы в тылу, хотя всё время шли за фронтом...

И.В. Соблюдалась ли какая-то секретность?

В.Б. Ну а как же? Конечно, соблюдалась. Если к нам, может, кто-нибудь придет и спросит, какой объект охраняется, мы никогда и ничего ему не скажем. Мы сразу его спросим: «А вам зачем нужно это знать?» Так что мы никому не сообщали о том, что охраняем оперативный отдел.

И.В. А подписку о неразглашении давали?

В.Б. Нет.

И.В. Инструктаж какой-то проходили перед своим назначением?

В.Б. А как же? Инструктировали нас. Но после этого, понимаете, столько лет прошло, что ничего уже и не вспомнишь.

И.В. Под огонь снайпером попадали на Карельском перешейке?

В.Б. А снайперы, собственно говоря, и в нашей части служили. Но я сам не был снайпером. После того, как я закончил полковую школу, какое-то время охранял штаб оперативного отдела дивизии, после чего нас расформировали. Меня направили в 300-й гвардейский полк, в котором я числился, хотя фактически до этого там не служил. Я стал автоматчиком. А автоматчик, если знаете, это тот боец, которого бросают во все дыры. Если где-то что-то случается, так его сразу туда направляют.

И.В. Что можете сказать о ваших потерях во время войны?

В.Б. Я вам об этом так скажу. 100-ю гвардейскую дивизию из-за больших потерь вообще вывели из состава нашего корпуса. Вместо нее стала 103-я или какая-то еще, чего я уж и не помню сейчас. Мы же в своей части потерь особых не несли. В основном хлопцы у нас попадались смелые, тут нечего и говорить. Мы ничего не боялись и смело шли в бой. Если немцы идут на нас, так я уж не скрываюсь. А кто я такой? Всего лишь парень с четырьмя классами образования.

Кстати говоря, в связи с потерями хотелось бы один интересный эпизод вам рассказать. Сейчас на фотографии вы видите одного человека (показывает фотоснимок). Чем его история примечательна? Этот человек, когда после войны совершалась поездка по местам боев, подошел к одному воинскому захоронению и вдруг, к своему изумлению, обнаружил, что стоит у своей собственной могилы. А получилось следующее. Мы на фронте менялись жетончиками, которые у нас хранились в кармане. И так получилось, что с жетончиком этого человека другой наш солдат погиб. Но я, несмотря на то, что бывал во всяких перепалках на фронте, никогда почему-то не испытывал страха. Конечно, когда ты перед атакой в окопе сидел, мысли еще какие-то появлялись. Но как только раздавалась команда «Вперед, в атаку», так все вылетало из головы, и ты думал уже только о том, как бы тебе пойти вперед. Во время атаки, конечно, кричали возгласы и «За Сталина». Но больше, конечно, шли с возгласом: «За родину!»

Но я, между прочим, к Сталину положительно и очень хорошо отношусь. Я считаю: правильно он сделал, когда в свое время разогнал медицину. А сейчас что с медициной и с лекарствами делается? На каждом квартале стоят по две аптеки. А разве то, что они производят, является лекарствами? Бывает, продающееся там лекарство возьмешь, а тебе от него только хуже становится. Помнится, у меня как-то желудок болел, образовалась язва. Так я вылечил это дело чем? Принимал две ложки спирта и что-то пчелиное. И вот, когда у нас работала участковый врач, а она трудилась почти 20 лет в нашей поликлинике, она выписала мне такие таблетки, как ранетидин. И сказала при этом: «Выпей. Только не употребляй на ночь. Всё!» И это, должен сказать, как-то мне помогло. Сейчас, к сожалению, уже этого нет ничего, всё это из аптек выбросили. Взять, к примеру, цитрамон. Сейчас его весь испаскудили. Раньше, бывало, его выпьешь, и понимаешь, что он на тебя действует. А сейчас с этим что? В общем, если обобщать наш разговор о сегодняшних лекарствах, можно так сказать: одно лечит, другое калечит. Они, между прочим, сейчас другой цитрамон сделали. Тот 13 рублей стоил, а этот 49. Я сегодня как встал, так заметил, что голова у меня болит. Я выпил его. Ведь на нем написано: от головной боли. И указано было, что можно его принимать или до, или после еды. И вы думаете, помогло? Абсолютно нет. А раньше было так, что если я цитрамон половинку оторву и выпью, у меня голова проходит. А сейчас появились еще таблетки цитрамон «П». Раньше один имелся цитрамон. Сейчас их черт знает сколько появилось. И вот я и говорю: правильно Сталин разогнал врачей, когда они там кого-то хотели отравить. Ведь Сталин с Москвы не выходил во время войны. За Сталина я и сейчас стою. Я говорю, что я, например, поддерживаю Сталина за то, что он всегда оставался человеком, и ещё за то, что он тост поднял: «За русского солдата!» Я на него ничего плохого абсолютно не думаю.

Вот сейчас многие достаточно отрицательно отзываются о коллективизации. Я помню, как писали про эти колхозы, когда они только-только появились. Но я так об этом скажу: колхоза правильно Сталин сделал. Ведь люди, которые являлись кулачьем, не хотели работать. Как и сейчас не хотят некоторые наши демократы, чтобы находились коммунисты во власти. А коммунисты делали добро людям. Сколько сейчас денег нынешние наши руководители забирают? И без конца цены подымают и подымают. Зачем? У нас происходило раньше как? Как сессия, так их снижают. А сейчас их, наоборот, подымают. Ну хорошо! У меня - две пенсии. А есть люди, которые получают по четыре тысячи рублей пенсию. Про них говорят: не работали раньше. Но это значит, что так получилось, что семья у человека была, что люди плохо жили. Но у меня, честно говорю, рабочий стаж с 1941 года по 1997 год, так что я на пенсию особенно не жалуюсь.

И.В. Приходилось ли вам брать пленных?

В.Б. Приходилось. Но об этом я могу сказать следующее. В Карелии финны считали нас бандитами. Почему? Я сейчас вам это поясню. Как-то раз мы шли в наступление и собирали своих раненых в одном из домов. А перед этим финны, как узнали, что мы идём подбирать своих людей, не только порасстреляли многих наших ребят, но и повыковыривали им глаза и поотрезали языки. Как только нам стало известно об этом, как столкнулись мы с этим, так перестали их брать в плен. То есть, в плен-то брали, но при попытке к бегству расстреливали. И они писали нам на листовках: «Пока не уберёте вашу банду, мы в плен сдаваться не будем!» Надо сказать, в таких мероприятиях я и сам лично участвовал. Бывает, поведем мы их строем, потом отведем в одно место, хлопнем и дальше держим путь. Остальные начинают убегать, но мы и их расстреливаем.

И.В. Часто ли вам приходилось вступать в перестрелки?

В.Б. Знаете, так как я воевал автоматчиком, то попадал в перестрелки без конца. Автоматчик, он же кто фронте? Его без конца на всякие опасные задания направляли.

И.В. Вооружены вы были ППШ?

В.Б. Да, а потом ППС стали у нас.

И.В. С органами СМЕРШ встречались на фронте?

В.Б. Я лично не встречался с ними на фронте. Но разговор такой шел про них, что они власовцев взяли в плен. Но мне лично, я говорю, с ними не приходилось сталкиваться. А так, конечно, эта разведка действовала у нас. Обязательно! А то как же без нее? И еще я знаю, что когда мы в десантники попали и нас распределяли по разным местам, то кого-то в комендантский взвод, кого-то во взвод СМЕРШ, а кого-то и в шифровальный отдел, в особый отдел направляли. Я попал в комендантский взвод и находился на охране штаба дивизии. Так мы убирали комнаты этих СМЕРшовцев и стояли на охране на дверях. Как кто заходил, так мы проверяли у него пропуск. Обязательно проверяли документы.

И.В. Ваше отношение к замполитам?

В.Б. А нормально мы к ним относились.

И.В. Как часто приходилось вам подниматься в атаку?

В.Б. Я в самом начала, оказавшись на фронте, поднимался в атаки. Меня, кстати говоря, и ранило во время атаки, когда мы брали один населённый пункт. Знаете, когда еще атаки не было, ты сидел и ничего не ощущал, как будто ничего особенного и не происходило. Но как только сказали «За родину, вперед», ты начинал выскакивать. Ничего у тебя в голове в этот момент не было: ни страха, ни чего другого. Только мысль о том, чтобы идти вперед, и всё.

И.В. Как вас награждали?

В.Б. Знаете, об этом я вам скажу следующее. И сейчас есть «шестёрки», которые ни за что ни про что получают награды, и тогда встречалось тоже немало «шестерок». Так вот, этих «шестёрок», конечно, награждали в то время больше и чаще, чем нас. Я «шестёркой» никогда не был. Меня и здесь, в городе Краснодаре, в этом отношении хорошо знают. Мне ничего никогда не перепадает. Вот, например, в отношении даже того же приказа Медведева о том чтобы, несмотря ни на что, делать ветеранам в квартирах и в домах ремонт. До меня это указание не дошло. Я написал заявление. И что вы думаете? Мне написали отказ: сам всё сделаешь. Так Медведев сказал что? Несмотря ни на что. И так происходило со мной все время, когда дело чего-нибудь важного касалось. Как-то очень давно захотел у меня сын сделаться военным. А я в то время являлся депутатом Горсовета (депутатское удостоверение и сейчас у меня сохранилось), и членом Пленума Октябрьского райкома партии. Я говорю своему сыну: «Коля, иди в училище связи имени Штеменко!» А ведь тогда это знаменитое шифровальное училище знаменитым. Он пошёл в военкомат и подал заявление. Потом его вызывают. Приходит, значит, он ко мне такой грустный «Чего с тобой?» - спрашиваю его. «Пап, что ты натворил?» «Как что натворил?» «Из за тебя меня не берут в училище». Я говорю: «Слушай, да если б я что натворил, я бы не был бы членом Октябрьского райкома партии и депутатом Горсовета, а я ж и тем, и тем являюсь». Ну хорошо, после этого я иду в военкомат. Там меня спрашивают: «Как ваша фамилия?» Я говорю: «Безчастный». «Безастный, Владимир Федорович?!» «Да». «Какое у вас звание?» «Гвардии сержант». «Вот видишь, - говорят мне. - Ты что хочешь? Чтоб сына сержанта взяли в училище? А сына офицера, генерала, полковника, майора что, оставить?! Так вот: сначала их, а потом вас». Это ж господа офицеры, а я кто? Я товарищ. Не господин какой-нибудь. И такое происходило кругом и все время. Так что «шестёрки» всегда служили и получали свои награды. Вот смотрите на такой пример. Вот когда я сказал своим ребятам «на те вам автомат» и пошел на встречу с противником, оказалось, что это был батальон Матохина. Что мне дали за этот поход в тыл врага? За это я получил всего лишь медаль «За отвагу». А если бы кто другой выполнил это задание и он какое-то бы звание имел, он стал бы Героем Советского Союза. Я же вам говорю, что «шестёрки» всегда встречались, то есть те, которые стояли ближе к начальству. Они получали награды. А я никогда такого положения не занимал. И здесь, в мирной жизни, даже сейчас примерно то же самое и происходит.

И.В. Трофеи брали?

В.Б. Конечно, брали. А куда от них денешься? Но, кстати говоря, трофеи приобретали мы самые разные. Всего и не упомнишь. Например, здесь, на Кубани, мы брали трофейное немецкое оружие и им воевали.

И.В. Расскажите о том, как вас кормили на фронте.

В.Б. С питанием в разных местах дела обстояли совершенно по разному. Скажем, когда мы воевали на Кубани, мы вообще не знали, в какое время и когда подъедет к нам кухня. Поэтому если нам попадалась убитая лошадь, мы ее резали на мясо и варили из неё суп, который потом ели. Иначе как мы могли без питания обойтись? Ясное дело, что когда бой шел, кухня вряд ли могла подъехать и покормить нас. И дело совсем не в том, что повара такие были плохие, что не могли нас вовремя кормить. Просто даже если бы они в это время заботу о нас проявляли, ничего хорошего из этого бы не получились. Немцы бы разбили кухню и питание нам всё равно бы не досталось. Так что я не обижаюсь на поваров. Кстати говоря, жизнь на фронте приучила меня быть всеядным, и я сейчас ем всё, начиная от салатов. Кормили же нас на передовой, когда появлялась такая возможность, в основном супами (чаще всего борщом).

Кроме того, выдавали нам и фронтовых сто грамм. Но я никогда не пил и не курил. Я и сейчас не курю. Так мне вместо табака выдавали сахар. Папиросы же я отдавал другим ребятам. В этой связи мне вспоминается такой случай. Как-то раз наш командир взвода решил бросить курить. На тот момент у него что-то около двадцати пяти накопившихся пачек папирос оставалось. Он их мне почему-то решил отдать. Я ему на это и говорю: «Слушай, что ты их мне даешь? Я же не курю! Зачем они мне нужны? Ты же видишь, что я получаю махорку и отдаю её людям. Пусть они курят, а я этого делать не буду». Некоторое время спустя этот же командир взвода решил что-то вроде конкурса у нас устроить. Собрал ребят и стал спрашивать что-то о кузнечной работе и о сварке. И сказал ещё при этом: «Кто правильно ответит, тому я поляну накрою». Но так получилось, что никто его загадок не смог отгадать, за исключением меня. А мне ведь перед войной приходилось и молотобойцем в кузне немного работать, я специальность эту хорошо знал. Но когда он мне стал давать вознаграждение в виде алкоголя как победителю, я сказал: «Мне не надо, отдай людям». Я, между прочим, никогда к этому делу интереса не проявлял. У нас, в десантных войсках, помню, ходил в то время СС, как мы называли сухой спирт. А всё дело в том, что когда мы ремонт техники производили, нам для того, чтобы делать промывание, давали два вида спирта: красный и синий. Красный считался денатуратом и плохим, а синий, который у нас даже в магазине потом продавали, был вполне пригоден для питья и его пили.

И.В. Страх вы вообще не испытывали на фронте?

В.Б. Знаете, как-то меня это не брало.

И.В. Показательные расстрелы проводились у вас?

В.Б. Да, на моей памяти было несколько таких случаев. В первый раз это произошло здесь, на Кубани. Дело в том, что когда мы подошли к железной дороге, нас решили послать в разведку. Задание было следующим. Мы должны были переплыть через реку и идти уже к другой железной дороге, которая вела к Новороссийску и Крымской. К нам в лодку посадили одного еврея. Так вот, когда мы доплыли до середины реки, он перевернул лодку. А ведь был февраль месяц. Шел снег, дул ветер, ударил мороз. Поэтому пока мы добрались до берега, промерзли основательно. И после того, как мы пошли на формировку, этого еврея и еще одного солдата за какой-то проступок у нас забрали. Потом их перед всем строем расстреляли. И правильно, я считаю, сделали. Никто их не жалел. А вот того парня, которого якобы за дезертирство расстреляли, все жалели. Но что интересно, представьте себе, за все время войны у нас, у десантников, в всяком случае, в той части, где я служил, не встречалось самострелов. У нас хлопцы воевали отчаянные. Причем среди нас присутствовали все национальности. Вообще-то говоря, десантники — это самый смелый и дружный народ. Они абсолютно ничего не боялись. Я уж не говорю о том, сколько в нашем городе на день ВДВ 2-го августа происходило драк с участием десантников. Ведь про нас говорят: «Десантники — беда всем!» Когда десантники в нашем городе в свой праздник пьянствуют, милиция больше одного человека за нарушение порядка не берёт. Почему? Потому что десантник знает все правила рукопашного боя. Это сейчас в нашем городе десантников почти не осталось. Конечно, они есть, но это уже, как говорят, не те десантники пошли, что встречались раньше. А так это смелый и отважный народ. К своим на выручку они всегда приходят.

И.В. Погибших как хоронили?

В.Б. Имеете в виду, как это делалось во время войны? Знаете, в те далёкие годы действовали специальные похоронные подразделения, которые собирали на поле боя убитых и их захоранивали. Между прочим, в годы войны у меня погиб двоюродный брат Николай. Его родной брат работал капитаном на пароходе. Сам же Николай стал масленщиком. Когда в самом начале войны они отступали морем от немцев, немцы их пароход разбомбили. Он вернулся домой, побыл там какое-то время, а потом его в армию забрали. В боях под Крымской он погиб. После этого прошло много лет. И вдруг мне сообщают о том, что состоится перезахоронение девяти погибших недалеко отсюда краснодарцев. А меня в этот день как раз пригласили в Дом офицеров на какой-то праздник. И тут вдруг проводят в этот день перезахоронение. Представляете? Я звоню родным сестрам своего двоюродного брата и говорю: «Слушайте, вы же знаете, что ваш брат погиб (а он как родной в нашей семье был). Может, и его сейчас перезахоранивают. Так что приходите на прощание». Но они не пришли на то мероприятие. А я не пошел в Дом офицеров, а направился на эти похороны. Все районные, краевые представители собрались в Доме офицеров. А я сказал: «Возможно, брата хоронят». «Как его звать?» - меня спрашивают. «Прошечкин Николай Андреевич». И когда эти останки погибших солдат привезли для того, чтобы перезахоронить, вдруг объявили: Прошечкин Николай Андрееевич, Краснодар. Я заплакал, задрожал. Мне говорят: «Иди!» Я подхожу и говорю: «Это мой брат двоюродный, да!» И меня сфотографировали у могилы своего брата,а через какое-то время поместили данную фотографию в газете. (По данным сайта «ОБД Мемориал», Прошечкин Николай Андреевич, красноармеец штаба 383-й стрелковой дивизии, погиб 16 апреля 1943 года и похоронен в городе Крымске. До призыва проживал в Краснодаре по адресу: улица Переправная, 7. - Примечание И.В.)

И.В. Расскажите о том, как сложилась ваша послевоенная судьба.

В.Б. 10 апреля 1950 года я демобилизовался из рядов Советской Армии, а уже 24 числа того же месяца и того же года поступил работать на КРЭС. К тому времени мои брат с его женой работали здесь, на маслозаводе. Впрочем, сестра со своим мужем там трудились еще с 1939 года. Я тоже, как и они, вскоре стал работать на этом маслозаводе. Сестра в то время работала в лаборатории. Помню, как-то раз она мне и говорит: «Я тебя познакомлю с девушкой». «Ну давай, - говорю, - знакомь». Начинают они меня знакомить. Та тоже работала в лаборатории. Смотрит она на меня и ничего не говорит. «Что ты стоишь и смотришь? - заявляю ей. - Мне нужна жена. Какая родилась на свет. Чтоб не пудрилась, не мазалась, не красилась. Чтоб не сказали про нее: как краска сотрется, станет хуже сатаны». Мы с ней стали после этого дружить. Уже 1-го Мая 1950-го года встречали вместе. Через какое-то время я перешел работать слесарем-механизатором в сырьевой отдел, где чем мы только не занимались: и семечки, и сою, и арахис били. Ну а потом я кочегаром всю жизнь работал. И так продолжалось до 1997 года.

Кстати говоря, я уже многие годы являюсь председателем Совета ветеранов воздушно-десантных войск по Кубани. Видели бы вы, с чего это начиналось? Надо сказать, мне для того, чтобы его создать, пришлось столкнуться с большими трудностями. Впрочем, всё началось с того, что, проходя по центру города, я обратил внимание на то, что около цирка стали встречаться ветерана. Посмотрел я на них, но никого из десантников не встретил. Еще тогда подумал: «Как бы взять и встречу всех бывших десантников организовать?» Потом, встретившись как-то с одним бывшим десантником и переговорив, я направился в краевой Совет ветеранов, который возглавлял Шишов. Я этому Шишову и говорю: «Вот так и так, ходим организовать встречу ветеранов ВДВ». Он, притворяясь ничего не понимающим, спрашивает: «А что такое ВДВ?» «Воздушно десантные войска! Мы как ветераны встречаться хотим». «Ну и встречайтесь!» - только и махнул рукой он. А тут как раз в это время зашел к нему генерал-лейтенант (а он только генерал-майором был). «Аа-аа, ВДВ? - спросил меня тот самый генерал-лейтенант. - Ну как же?... Я с вашим представителем от ВДВ хорошо знаком... Знаете, он был начальником штаба, потом стал заместителем командующего ВДВ. Так что ты хочешь?» Я ему и сказал тогда: «Хочу найти десантников!» «О, правильно делаешь, - отозвался он. - Поэтому сейчас иди в редакцию, представься, скажи, что от меня, и поясни им то, что ты хочешь». Я пришел в редакцию и изложил суть дела. После этого меня спросили: «А Шишов знает об этом?» «Знает, - ответил я. - Я хочу встретиться с десантниками, невзирая на номер части. В вашей газете вы даёте всякие объявления о встречах ветеранов. О десантниках же ничего не сообщаете. А я без вас своих никак найти не могу!» Мне тогда заявили: «Иди в Совет ветеранов своего 37-го гвардейского корпуса и через него договаривайся об объявлении». Когда я туда пришел, меня сразу спросили: «Как твоя фамилия?» Я ответил: «Безчастный!» «Аааа, - сказали там мне, - знаете что? Когда майские праздники пройдут, мы напечатаем объявление». И потом через какое-то время в газете действительно опубликовали небольшое сообщение, где говорилось: «Все бывшие десантники, отзовитесь. Укажите свои фамилию, имя, отчество, адрес и телефон туда-то и туда-то...»

Владимир Федорович Безчастный, 80-е гг.

Когда прошло после этого какое-то время, ко мне заявился один товарищ. Звание его было капитан. «Я, - сказал мне он, - начал...» Спрашиваю его: «Что ты начал? Ты ко мне пришёл, а не я к тебе». Он работал на водохранилище с зеками. И оказалось, что он в нашем корпусе и в нашей дивизии воевал. Потом ко мне письма стали приходить. Через какое-то время этот товарищ снова заявился и предложил: «Ты знаешь что? Пошли-ка в 6-ю школу к директору, попросим ему дать нам помещение». Мы пришли к директору и сказали о том, что хотим в его школе собираться как ветераны воздушно-десантных войск. Он только одобрил это предложение. «Вот так, всех своих людей собирайте и приходите к нам, - сразу сказал он нам. - Избирайте себе председателя. Всё, что нужно вам, мы можете в моей школе делать». «Хорошо!» - сказали мы. И стали потихоньку своим делом заниматься. На первом собрании, которое у нас прошло, меня избрали председателем Совета. А ведь пришел не только рядовой и сержантский состав,но и офицеры. При этом, поскольку все это было через газету объявлено, даже пришли с Горячего Ключа. Другого товарища, работавшего по школам, избрали моим заместителем, а Литвинников Владимир Тимофеевич,работавший в то время главным инженером передвижной колонны, сделали заместителем, он и сейчас здесь по линии Совета ветеранов работает. После того, как мы несколько раз собрались, возникла необходимость создания музея воздушно-десантных войск. Ведь нам вместе с письмами фотографии и другие материалы присылали. Мы попросили у директора школы для этого места, он нам его выделали, и мы начали делать свой музей.

Через какое-то время в «Советской Кубани», газете, которую мы получали, вдруг вышла статья «Огненный десант», посвященная высадке в годы войны майкопском десанте. История с этим десантом происходила следующая. Значит, в Майкопе во время войны в горах располагался немецкий аэродром, который нашим просто не давал спокойно жить. Самолеты, стоявшие на этом аэродроме, постоянно бомбили наши позиции. Наша авиация с ними ничего не могла сделать. Тогда наш командующий флотом, фамилию которого я, к сожалению, забыл, решил уничтожить этот аэродром. К этому делу он привлек около 140 моряков. Сорок из них было решено выбросить как десантников на аэродроме. Пройдя подготовку, они в ночь с 23 на 24 октября 1942 года были выброшены на тот самый аэродром, который, в свою очередь, впоследствии и разгромили. Но когда мы решили сделать в музее выставку, им посвященную, мне попытались было возразить: «Так это ж моряки!» «Позвольте, братцы, - сказал я этим «знатокам», - хотя они, конечно, и моряки, но они прошли десантную подготовку, поэтому мы должны эту тему взять для себя». И мы взяли ее. А потом выслали к нам и книгу про этих десантников, где было написано, как они прыгали с горящих самолетов. Взяв это все себе, мы сделали выставку у них.

Владимир Федорович Безчастный, 80-е гг.

А когда исполнилось 60 лет тому самому «огненному десанту», кое-каким товарищам стало известно о том, что я собираю материал об этих самых десантниках. А я по линии своей общественной деятельности подчинялся районному Совету ветеранов. Тогда сверху пришло указание в районный Совет о том, что этот музей и этот товарищ, то есть я, должен теперь подчиняться краевому Совету ветеранов, а не районному. После этого меня вызвали как раз в краевой Совет ветеранов, он располагался напротив сквера Жукова, и сказали: «Вот так и так, отныне вы подчиняетесь нам». «Ну вам - так вам». Так что вот такие дела.