Гаевский Виктор Павлович

Я, Гаевский Виктор Павлович, родился 5 августа 1925 года в селе Ханино Троекуровского района Рязанской области, в семье учителя. О довоенной жизни своей я вот что могу сказать. Мои родители жили при школе, поскольку были учителями, и мы, их дети, находились все время вместе с ними. Сами они были крестьяне по происхождению, как это называлось в наше время — деревенщина. Но потом выучились в учительской семинарии и стали учить детей в школе. Я учился в Лебедянской средней школе № 1. Коллективизацию я не застал. Ведь я родился в 1925-м году, а она началась уже в 1929-м. Про это дело я знаю только по рассказам отца. И отец говорил мне: что вот проводилась коллективизация, образовывались колхозы, совхозы, сдавали туда коров, телят и прочее. Потом появились и раскулаченные у нас. Вокруг нас много людей кулачили: вот это уже сам я помню. Но нас не тронули, поскольку сами мы не кулаки были. Хотя у нас была корова и, по-моему, в это самое время даже лошадь имелась. Вот такое с нам было положение. Жили мы скромно, имели огород, домик, вот и все. Трудности всякие встречались. Но хорошо, что голода у нас не было. Село у нас, где мы жили, было большим. Но про колхоз наш я вот что могу сказать. Сначала, конечно, проблемы всякие были. Проводилась, например, борьба с единоличниками и прочее-прочее. Но потом в конце концов наш колхоз стал миллионером. Вот такое с ним было дело.

Я, как уже сказал, до войны учился в школе. Во время каникул работал: возил зерно на элеватор. Короче говоря, как бы работал и зарабатывал себе трудодни. У меня, когда я учился в десятом классе и работал, насчитали 30 трудодней. Вот такая, понимаешь ли, была моя работа до войны в колхозе.

Семья у нас была такая: отец, мать и трое детей. Брат Сашка у меня тоже был фронтовиком, как и я, потом. Он — авиатор, служил техником самолета в истребительной авиационной дивизии Василия Сталина. Он хорошо знал его во всех тонкостях. Брат был с 1921-го года рождения. И умер он в возрасте 59 лет. Прекрасный был парень. Про Васю Сталину он рассказывал потом мне в деталях и во всех подробностях. Он говорил, что тот был боевой, хулиганистый, но знающий свое дело. Что был он человек очень добрый, очень коммуникабельный. Был все время с товарищами и никогда не давал своих подчиненных в обиду. А так, конечно, частенько закладывал — выпивал, то есть. Конкретных случаев про него он не рассказывал. Единственное, что он про Василия вспоминал, так это то, что когда тот приезжал, собирал их, то наставлял и всегда говорил: «Я горжусь вами и так далее. Я не брошу вас». Вот в таком плане он о нем высказывался. Так что о Василие Сталине у него были очень хорошие воспоминания. Он говорил про него: он все то, что задумал, все обязательно сделает.

Война серьезно впоследствии прошлась по нашему селу. Каждый пятый примерно не вернулся у нас. Мои дяди — дядя Сережа и дядя Коля не вернулись с нее. Дядя Сережа тоже, как и мои родители, был учителем.

Конечно, война не была для нас полной неожиданностью. Было, понимаешь ли, у нас такое предчувствие, что войны не избежать. И я скажу, что государство наше многое сделало перед началом войны для этого дела. Ведь у нас появились Т-34, а до этого было ведь совсем другое оружие у нас в войсках.

Узнал я о войне так. Я находился в деревне — в том селе, где все мы жили. Там у нас был радиоприемник большой, который всегда работал. И вот мы по нему услышали голос Молотова. Он сообщил, что началась война. Все собрались у нас вокруг этого приемника.

В 1941-м году, в августе – сентябре месяце (я к тому времени оканчивал школу), по призыву ЦК комсомола, будучи секретарем комитета комсомола школы, я организовал группу комсомольцев-добровольцев, которые сооружали оборонительные укрепления на Можайском направлении на подступах к Москве. И там мы копали рвы. А попал я туда так. После того, как я окончил школу, был такой призыв комсомола: «Кто желает — пусть копает противотанковые рвы в районе Гжатска в Можайском направлении». И мы туда пошли. Работами руководили прорабы. Трудились на работах учащиеся. С другой стороны там взрослые работали. А мы, комсомольцы, отдельно делали свою работу. Когда же немцы подошли туда с танками, мы сбежали и их не увидели. Добирались до своих мест кто как мог.

После этого я был в истребительном батальоне в Лебедяни, где командовал отделением. В этот батальон входили руководители района: заврайфинотделом, банком и так далее, и тому подобное. Ждали, как сейчас помню, прихода немцев со стороны Ельца. И этот батальон был предназначен для борьбы с диверсантами, которые высаживались на парашютах в районе Лебедяни. То есть, что мы делали в этом батальоне? В основном мы ловили шпионов-диверсантов. Никаких боев у нас не было. Кроме того, на случай прихода немцев в Лебедянь наш батальон должен был превратиться в партизанский отряд и уйти в леса, - вот такая, значит, была цель у батальона. Что касается диверсантов, то за все время нам удалось поймать их только двух. Они спустились, их как-то там подбили на самолете. Я этого точно не знаю. Но, во всяком случае, я знаю, что они спустились на парашютах, и мы их обнаружили, когда дежурили с автоматическими такими винтовками польского образца на посту. Кстати говоря, возвращаясь немного назад, я должен отметить, что когда мы еще учились в школе перед войной, то там у нас была очень хорошая военная подготовка. Я за успехи в ней получил значки «Ворошиловский стрелок», ПВО, ГТО, и так далее, и тому подобное. То есть, учили нас военному делу здорово. Военрук, который нам преподавал это дело, сделал все для того, чтобы подготовить нас по-настоящему к службе в армии. Поэтому, когда я попал в этот истребительный батальон, мне и пришлось там стать командиром отделения. Ведь в основном там были необученные военному делу руководители районов. На случай прихода немцев, повторюсь, мы должны были уйти в леса. Командовал, кстати, нашим батальоном полковник Демидов, военком. А в батальон, как я сказал, входили в основном бывшие руководители: заведующий роно, все руководители района. Вот все мы в батальоне учились и по ночам дежурили.

После взятия Ельца нашими войсками я добровольно пошел служить в армию. Это произошло в январе 1943-го года. Служить меня направили в воздушно-десантные войска. Я и после войны в этих войсках продолжал служить. За это время совершил более 200 прыжков с парашютом. Когда я попал в свою воздушно-десантную часть, то она формировалась в Яхроме. И нас через какое-то время, молодых десантников, бросили на Карельский фронт в район Лодейного поля. Командиром батальона у меня был Евгений Николаевич Кряжевских, капитан, тоже — москвич. Я, как только попал на фронт, командовал сначала пулеметным расчетом, потом стал комсоргом батальона (им я был больше года на фронте).

Одним из первых боев для нас стало форсирование реки Свирь. В принципе в подробностях об этом форсировании рассказывать нечего. Мы готовили лодки и плоты. Служба тыла, значит, готовила специальные набитые чучела солдат в форме, - и винтовки, и автоматы у них, все было искуственное. В середину этих плотов и лодок ставили одного единственного человека. Всего таких человек двеннадцать было. И вот, короче говоря, в одно прекрасное время вся эта армада лодок двинулась вперед, вызвав огонь неприятеля, то бишь — финнов. После этого, обнаружив боевые средства противника, наша артиллерию включила «Катюши» и открыла огонь по этим огневым точкам финнов. Короче говоря, после этого наши войска пошли вперед, взяли город Олонец, затем — Петрозаводск. Но затем Финляндия запросила выхода из войны. Что можно сказать о боях с финнами на Карельском перешейке отдельно? Укрепления у них были очень сильные. Ведь там проходила линия Маннергейма такая. Снаряды наших 45-миллиметровых пушек, которые были у нас в батальоне, у них не брали ничего. Кругом у них были бетон, сталь. В общем, очень сильно укрепленная оборона у них там была. Конечно, сверху ничего особенно и заметно не было. Все самое главное находилось внутри этих укреплений. Что там было? Металл, резина, бетон, вот эти стены, ну и так далее. А там имелось все, вплоть до роялей и пианино. Кроме того, когда мы вошли туда впосоедствии, там лежали пищеблоки и девицы легкого поведения, понимаешь ли. Еще самое интересное в Карелии было то, что на деревьях у финнов были так называемые «кукушки» - снайпера. Они из себя представляли так называемую шуксторовскую финнскую молодежь. А Шукстор — это же правитель Финляндии такой. Они, короче говоря, привязывали себя к деревьям с пулеметами, с большим количеством боеприпасов и продуктами питания. Кругом же был лес: высокие деревья — сосны. Только, бывает, мы поднимемся, как они нас со всех сторон обстреливают. Наши большие потери несли. Приходилось, помню, и так сверху их уничтожать, и деревья спиливать. А еще, когда боя не было, с нашими войнами, как сейчас помню, был такой эпизод. Значит, наши десантники прогуливались по лесу, собирали ягоды, грибы, если попадались хорошие. И тут с маленькими корзиночками гуляли такие красивые и симпатичные девушки — финнки. Наши солдаты, стремясь с ними познакомиться, приближались к ним. После из каждого куста слышались крики, стоны, и так далее. Оказывается, там финскими ножами резали наших солдат. Вот и такой момент тоже был.

А после того, как Финляндия вышла из войны, нас вернули опять сюда, в Москву, на Красную пресню, где мы раньше были. Несколько дней проходило здесь наше переформирование, а после нас опять на фронт отравили. На сей раз — под город Будапешт, в город Манов. После же того, как мы взяли Будапешт, мы стали воевать в районе озера Балатон. Потом взяли городе Секешфехервар. Он, кстати говоря, несколько раз из рук в руки переходил. Там проходили очень тяжелые бои. Ведь там, насколько мне помнится, стояли такие гудериановские танковые дивизии. В общем, очень страшные там проходили бои. Но город взяли. Потом брали такие города, как Пап и другие, после чего нам открылся путь на Вену. Мы, значит, пошли на Вену. Но перед самой Веной, недалеко от города Инерштат и деревни Пиллау, нашему 1-му батальону под командованием Кряжевских Евгения Николаевича был дан приказ: занять оборону на высоте 618 с тем, чтобы уничтожить живую силу и в особенности — технику врага, которая двигалась внизу по шоссе в сторону Вены для спасения второго своего логова — города Вены. И вот, значит, мы с этой высоты 618 вели обстрел по немцам всеми силами, в том числе и совершали ночные вылазки. И вот, короче говоря, получилось так, что в течение нескольких дней мы оказались в тройном кольце окружения на этой высоте. Уже после нас из батальона всего осталось 38 человек. Мы отбивали до шести — восьми немецких атак в сутки. Потом кругом около нас стали появляться какие-то бочки. Оказалось, что эти бочки были с горбчей смесью. А был апрель месяц. В Австрии это время года — теплое уже. К тому времени там уже просох мох. Короче говоря, начали гореть мох, кора деревьев и все остальное. Мы оказались в сплошном огне и в дыму. Комбат Кряжевских был ранен, я — тоже ранен. Но раненые, которые могли держать саперные лопатки в руках, продолжали отгребать хвою, горящую кору деревьев, Остальные, которые не были ранены, но могли держать оружие, отбивали яростные атаки немцев. Шесть дней без воды и пищи мы так от немцев отбивались. Из еды у нас ничего не было, кроме одной гулявшей подбитой, без ноги, лошади. Мы убили эту лошадь, и, значит, раненым нашим достались ее лучшие кусочки мяса. Я комбату своему, раненому, принес печенку от нее. Батальонная наша радиостанция в то время была разбита. Наши связисты долго ею занимались и все никак не могли ее починить. И вот, когда ее отремонтировали, мы услышали по радиостанции голос своего полка. Радисты, значит, связались с полком. Нам был дан приказ идти к своим. И мы, автоматный батальон дивизии, прорвали тройное кольцо окружения и вышли к своим.

Затем, 13-го апреля 1945-го года, мы с боями взяли Вену. После нас бросили в Чехословакию. И закончили мы войну уже под Прагой. Кстати говоря, в военном билете у меня записано: что я воевал не до 9-го мая, а до 17-го мая 1945-го года. Дело в том, что когда под Прагой мы воевали, немцы нам там оказали серьезное сопротивление. Была, помню, там группировка такого генерал-лейтенанта Щербеля немецкая, в которой состояли и отъявленные немцы, и наши головорезы-власовцы. Короче говоря, это был весь такой сброд. Так нам в переводе на русский язык, когда уже закончилась война, передавали его ответ: «Мы сдаваться вам в плен не будем, потому что на то нет приказа. А если и будем в плен сдаваться, то только американцам». Короче говоря, мы их, эту группировку, всех там перебили. И взяли, что интересно, 78 тысяч пленных. В общем, вся дивизия в этом деле участвовала, в том числе — и наш батальон. Пленных по кругу на километр охранял бронетранспортер. Вот там и закончились для меня бои. Помню, когда мы узнали об окончании войны, все стали стрелять в воздух и радоваться. Но в это самое время, как я уже сказал, нас группировка Шервеля атаковала и пришлось нам с ними воевать до 17-го мая.

- Какими были ваши потери во время войны?

- У нас большие были потери. Я и говорю, что на той высоте около Вены у нас из всего батальона осталось только 38 человек. Только когда мы прорвались, нас только тогда поддерживали свои с фронта и тыла. Все было, понимаете ли, в сплошном огне. Но удалось все-таки нескольким десяткам наших выскочить. И все это — благодаря командиру батальона Кряжевских. После войны я его долго разыскивал. А потом мне пришло сообщение: что такой-то и такрй-то, с 1914-го года рождения, проживает в Москве на просекте Мира, в доме № 118. Но раньше он не проспектом Мира назывался. Так он стал называться с 1958-го года, когда здесь проводился фестиваль молодежи. Так вот, когда после войны меня перевели преподавать из Киевского военного училища в Военную академию имени Фрунзе, я его нашел и повстречался с ним. Так это было так трогательно! И мы с ним несколько раз встречались с гражданским населением и с молодежью в Москве. Он умер только в 2010-м году. Как о командире я вот что о нем могу сказать. Это был замечательный боец. Он, в частности, начинал свой военный путь курсантом Московского военно-политического училища, которое подняли в октябре 1941-го года и бросили в район Бородинского поля в дивизию полковника Полосухина. Батальон, где он был командиром взвода, спас, по-моему, знамя 57-го полка. Кряжевских был в этих боях тяжело ранен. Потом он лежал в госпитале, а затем направился на Карельский фронт, ну и так далее. Короче говоря, следует особо отметить, что он воевал на Бородинском поле в дивизии полковника Полосухина и защищал, таким образом, подступы к Москве. И там они одержали победу. Я уже сейчас не помню номера этой дивизии. 97-й, по-моему.

- В атаку приходилось вам подыматься?

- Несколько раз.

- Скажите, а какие ощущения в это время вы лично испытывали?

- Ощущения были примерно такими: что ты не боишься смерти, что для тебя главное - только уничтожить врага. Короче говоря, голос поднимался, кулаки сжимали автомат, и все, значит, шли в атаку за Родину.

- А возгласы «За Сталина» были во время атаки?

- Было и такое. Кричали и «За Родину, за Сталина».

- Кстати, скажите, а как к Сталину во время войны относились у вас?

- Исключительно тепло к нему относились. В общем, отношение было очень хорошее. Для нас он был Верховный Главнокомандующий, от которого мы получали приказы. Кстати говоря, он приказом нам объявлял благодарность и за взятие Вены, и за взятие других городов, и так далее. И доходил не только до полка, но иногда и до отдельного батальона, когда была такая установка. Так что к Сталину, прямо я вам скажу, отношение было прекрасное. Все чувствовали волю руки, понимаете ли, - именно таким и было к нему наше отношение.

- А как вас награждали во время войны?

- Ну если говорить о том, как проходило само награждение, то это было так: нас строили, потом - зачитывали приказ или указ Президиума Верховного Совета перед строем, вручали награду, поздравляли.

- А как вам кажется: вас справедливо награждали во время войны?

- В основном, я думаю, справедливо. Конечно, случались такие некоторые моменты, когда там писаря, понимаете, не воевали, а все равно получали награды. Мы тоже этим возмущались. Но это были, разумеется, отдельные случаи. А в основном награждали справедливо.

- Сами вы какими наградами были отмечены?

- Значит, я был награжден орденом Отечественной войны I-й степени, орденом Отечественной войны II степени, орденом Красной Звезды, орденом Славы III степени, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Вены», пражской медалью. Уже в мирное время я был награжден Серебряной звездой «Общественное признание», есть такой орден. И есть еще такой общественый как бы орден «Великой Победы», которым я также был отмечен.

- А вот эти боевые ордена — Славы, Красной Звезды, Отечественной войны, вы получили, насколько я понимаю, за какие-то конкретные эпизоды?

- За конкретные боевые действия я их получил. Вот, например, орденом Славы 3-й степени меня наградили за бой за ту самую высоту, когда я был в окружении и давал комсомольцам задания, и они, значит, ночью пробирались к немцам, уничтожали бронетранспортеры и так далее. Я и сам участвовал в этих поисковых ночных группах. Кроме того, понимаете ли, был дважды ранен. А ранило меня куда? Значит, меня ранило осколочным снарядом в ногу, в руки. Причем ранение я получил при таком случае. Нам дали такое задание: пройти между двух наших батальонов в тыл врага и взять укрепленный пункт, который оказывал упорное сопротивление нашим войскам, не давая им продвижения вперед. Мы, значит, пошли на это задание. И только прошли мы в стык этих двух батальонов, как тут вдруг я вижу: по лесу от дерева к дереву движется огромная цепочка немцев, и движется — как-то извилисто. Нам оставалось всего метров 25 идти до указанного места, как вдруг попался нам первый немец. Я шел тогда в сторону батальона вместе с комбатом Кряжевских. Тут вдруг этот немец вскинул автомат. Я своего комбата схватил за шиворот и прижал вниз к земле. И лег на него, охраняя от очереди. С меня слетела пилотка, пробитая пулей. У меня ранены были и ноги, и рука, и там, нде висела у меня планшетка, попало, значит, по ремню. Короче говоря, я был ранен, но жив остался. Командир батальона совсем не был раненым. Кстати говоря, когда я его за шиворот взял и прижал, он меня круто выругал матом. Оказывается, он не понял, в чем дело. А когда прозвучала очередь, он встал, обнял меня, поцеловал и поблагодарил за спасение. Вот за этот эпизод я и получил награду. Мы тогда, помню, разбили эту цепочку противника, взяли опорный пункт у него. Вот за это я солдатский орден получил.

Но с моим награждением во время войны был связан еще один интересный случай. Случай этот, значит, был такой. Взяли один опорный пункт немецкий наши десантники. Моросил дождь. Мы уже тогда не спали, наверное, ночи три, да и почти не кушали ничего. И вот, значит, после взятия этого опорного немецкого пункта окопались и в плащ-палатках, когда моросил этот самый дождь, заснули. В это время, опомнившись, остатки немцев сгруппировались. Они увидели, что мы находимся, собственно говоря, в таком сонном положении, ну и решили нас ножами и штыками от автоматов уничтожить. В результате всего этого я оказался под большим немцем-фрицем. Он душил меня, лежал на мне. У меня были две гранаты Ф-1. И мне каким-то образом (каким, я не знаю, потому что уже без сознания, судя по всему, был) удалось выдернуть одной рукой чеку у гранаты и все прочее и положить этого самого немца на спину. Его разорвало на куски. Я был тоже ранен опять. Несколько они прирезали наших солдат. А другие поднялись и дали немцам ожесточенный бой. Разгромили их, короче говоря. За это дело мне дали медаль «За отвагу».

- Когда вы проходили черещ Венгрию, Австрию, Чехословакию, как к вам там местное население относилось?

- Значит, я вам вот что по этому поводу скажу. Лучше всего к нам относилось местное население в Чехословакии. В Венгрии мадьяры неважно встречали нам. Но ведь вы, наверное, знаете, что многие мадьяры (венгры) воевали на стороне немцев. Не плохо, прямо скажу, относились к нам австрийцы.

- А личное общение было какое-то у вас с этим населением?

- С австрийцами у нас очень тесное было общение. Во-первых, когда мы взяли Вену, мы вывезли там на площадь наши походные кухни с кашей. У памятника Штрауса играли вальс, и там, значит, наши солдаты с австрийками танцевали. А под Веной, непосредственно перед тем, как взять город, мы, помню, заняли двухэтажный домик в городе Винерштате. Там, собственно говоря, обосновался штаб нашего батальона. И в два часа ночи вдруг мы слышим на втором этаже гвалт, шум и так далее. Комбат Кряжевских мне тогда и говорит: «Виктор, поднимись наверх, узнай, что там такое». Я поднялся на второй этаж и увидел такую картинку: солдаты рвутся в комнату. А там было две комнаты. В одной жили две девушки, в другой — отдельно и родители. Они были студентки Венского университета. Красавицы такие. Увидели их наши солдаты и стали рваться к ним в закрытую дверь. Ну и пришлось несколько раз выстрелить вверх, чтобы разогнать эту толпу солдатскую. Те втащили меня в комнату. А хоть я был и старшина, форма на мне была офицерская: ведь я был комсоргом батальона и находился на офицерской должности. Те мне говорят: «Офтицер, офицер, офицер...» И там я с ними стал говорить на немецком языке. Короче говоря, там я до утра у них дежурил, не допуская туда наших солдат. А на следующий день, когда из этого места уходил батальон, была трогательная до слез картина прощания с этими немками. Эти немки выбежали из дома, то одна, то другая на шею мне вешались и целовавали меня как своего спасителя. Ну и, конечно, поблагодарил нас и хозяин дома. Короче говоря, австрийцы нас хорошо принимали.

- А чехи?

- А чехи - очень, очень хорошо нас встречали. И угощали, понимаете ли, всяким. Так что чехи относились к нам замечательно. Хуже всех встречали нас венгры, - мадьяры, как мы их называли. Помню, расположились мы вечером на отдых после боя. Ночью, откуда ни возьмись, - нападение, стрельба. Это так у венгров было. И такое случалось неоднократно и все время. Потом, когда они уже начинали сдаваться, кричали нам: «Домой, на хауз». Комбат приказал нам им ни в коем случае не верить. Короче говоря, венгры очень плохо нас встречали.

- Наших убитых как вы хоронили?

- Так для этого была специальная дивизионная команда такая. Вот она этим делом и занималась. Но хоронили наших убитых как? Или в братскую могилу, или - отдельно. Помню, наших убитых в братской могиле в Будапеште, в Венгрии, хоронили. Но там мы своих и отдельно захоранивали. Причем все это проходило с почестями: с выстрелами, с салютом, понимаете ли. А после этого, значит, если имя убитого было известно, сообщали его родителям о геройски погибшем воине. Вот, собственно говоря, так с этим было на фронте.

- Вы сказали, что на фронте стали комсоргом батальона? Как это произошло? Какие функции вы выполняли в этом качестве?

- Ну как произошло? Значит, был убит комсорг 1-го гвардейского батальона, которым командовал Крижевских. Меня вызвали и сделали предложение занять его место. А потом, вскоре после этого, меня приняли в партию. Принимала меня туда прямо в окопах партийная комиссия дивизии. И когда, значит, это мероприятие проходило, мне был задан один-единственный вопрос: «Вы - комсорг батальона. Сколько в вашем батальоне награжденных орденами и медалями?» «Все», – был мой ответ, ответ комсорга батальона. Больше вопросов мне не задавали. Так вот, какие функции выполнял я как комсорг батальона? Нами, комсомольскими активистами, например, давались задания комсомольцам возглавить какой-то бой или организовать поиск немцев на самых ответственных участках: пойти, к примеру, в разведку и так далее. Это все делали комсомольцы по поручению бюро комсомола и лично секретаря бюро комсомола. Вот такие все поручения были. Перед форсированием Свири на Карельском фронте вот этих героев, которые переправлялись с чучелами, набирали только из числа комсомольцев. Я их определял, потом все это обсуждалось на бюро комсомола, а утверждал — политотдел. То есть, комсомольцев на фронте направляли на самые ответственные участки. Кроме того, когда оказались заграницей, мы, комсомольцы, если кто владел языком, вели пропаганду среди населения. Если кто не владел — ему переводили. Мы рассказывали об освободительной миссии Советской армии: про то, что она мирных людей не трогает, что мы боремся только с фашистским недругом, вероломно напавшим на нашу страну, что если кто из ваших родных участвует в коалиции фашистской, то пусть сдаются советским войскам, - ничего им не будет, их реабилитируют. Вот в таком плане мы вели агитацию.

А- показательные расстрелы проводились у вас в полку во время войны?

- Нет, у нас этого не было.

- То есть, практически и физически вообще этого не было?

- У нас - нет. Я не знал во время войны ни одной штрафной роты, да и расстрелов никаких абсолютно у нас не было. Знаете, в наших гвардейских десантных войсках этого не было и быть не могло.

- То есть, получается, что проверенные люди были у вас, да?

- У нас люди были проверенные. Ведь мы воевали под гвардейским знаменем, на котором красовался силуэт Ленина.

- Чем вы были вооружены на фронте?

- Вооружены мы, значит, были автоматом ППС. Это вооружение непосредственно каждый воин наш имел. А в батальоне были, кроме того, еще вот эти 57-миллиметровые пушки артиллерийские, 82-миллиметровые батальонные минометы, противотанковые 57-миллиметровые орудия, и вот эти, короче говоря, автоматы и пулеметы. Были и ручные пулеметы. Первое время даже еще и пулеметы «Максим» у нас были. Но были и крупнокалиберные пулеметы ДШК.

- Были ли нехватка оружия у вас на фронте?

- В первые дни войны, в самое, так сказать, первое время было такое, что не хватало автоматов.

А после уже к нам на вооружение поступили ППС, это - полевой пистолет Судаева с откидной рукояткой, который был очень удобный: и для десантирования, да и — вообще для всего. Кроме всего этого, к нам вместо 45-миллиметровых пушек противотанковых поступили впоследствии долгожданные 57-миллиметровые пушки противотанковые. Они насквозь пробивали и «Пантеру», и и «Тигра», и так далее. Это замечательное было оружие. Но тогда стоял на дворе 1943-й год.

- А как вас кормили во время войны?

- На фронте кормили нас по условиям. Если было, значит, где-то не достать до батальонной или полковой кухни, то кормили сухим пайком. Часто бывало такое, что и не доедали мы. ВЕдь мы питались сухим пайком. Так брали котелки, разогревали в кострах. Было все это дело.

- А сто грамм выдавали вам?

- Вот перед форсированием реки Свирь это дело было. К нам на берег привезли какие-то ящики, и, короче говоря, всем - шпик и водка достались. А так нам не выдавали этого дела. Вот только перед такими важными делами, как форсирование, нам это давали. А так - нет. Немцам, например, которые были на фронте, это выдавали.

- Кстати, а откуда вы про это знали?

- А знали мы об этом вот откуда. Когда, значит, власовцев брали в плен и допрашивали, с ними беседовал контрразведчик он наш. И один власовец ему сказал: «Нет, я не участвовал в бою» . Контрразведчик его тогда и спросил: «Ну, а водку-то давали?» «Да, - сказал тот, - иногда нам давали и по сто грамм, и по двести грамм там». А наши знали, что они давали водку только тем, кто участвовал против нас в бою. Контрразведчик тогда ему и сказал: «А, значит, ты участвовал в этом деле». Разоблачали его, короче говоря. И вот мы от них, от власовцев, о таких вещах узнавали, когда брали их в плен. И вот эти пленные нам говорили, что им давали водку. Особенно в зимнее время, понимаете, это было, когда русские морозы их доставали.

- А вообще вы встречались, получается, с представителями контрразведки СМЕРШ на фронте?

- Встречался. А как же? У меня был в батальоне лейтенант, представитель СМЕРШа. Помню, с ним был один такой интересный случай на фронте. Короче говоря, вместе с двумя немецкими генералами тогда наш батальон взял и их двух жен. Они были такие ухоженные и симпатичные. А у нас в полку с пленными поступали так, что женщин отдельно держали в плену, мужчин — отдельно. А мы с этим лейтенантом из СМЕРШа дружили здорово. И вот этот лейтенант, побеседовав, конечно, на немецком языке с этими генеральскими женами, обнаружил что-то неладное. «Виктор, – сказал он мне тогда, – мне кажется, что у них морды все-таки славянские, русские. Я думаю, что они не немки». Хотя они, конечно, прекрасно говорили на немецком языке, они вызвали у него подозрение. И тогда он пошел на такую, значит, аферу: с одной из них он переспал. И обнаружилось в конце концов, что эти две фрау на самом деле - из Днепропетровска. Когда немцы шли, их взяли и возили с собой в качестве жен. Вот такое дело. Так что мы с контрразведкой находились в тесном контакте. Потом отправили этих женщин в Москву. Вот так мы с ним, с этим лейтенантом, дружили. А он тоже комсомолец был. Помню, перед этим делом, перед этой своей аферой, он со мной советовался. Спрашивал: «Как ты думаешь, Виктор, стоит ли мне с одной из них переспать?» Я говорю: «Для такого случая иди на это дело». А потом он мне и признался: «Я и переспал с одной». И, короче говоря, получилось такое дело, что где-то она или проронила что-то такое в постели, что он обнаружил: она - из Днепропетровска. Вот такое дело было тоже.

- Чего больше боялись на фронте — бомбежек или обстрелов?

- Наверное, все-таки бомбежек. Вы знаете, первое время, когда мы на фронте были, боялись одинаково и бомбежек, и артиллерийских обстрелов. Помню, когда мы находились в окружении, то на нас летели снаряды. Они задевали верхушки деревьев и осколки их сыпались вниз, принося нам большие потери. Но бомбежки еще сильнее нам вредили. Ведь когда проводились обстрелы, мы, понимаете ли, пытались как-то укрыться.

- А трофеи вы брали, когда находились заграницей?

- Да, брали. Но мы старались хорошие брать трофеи. Такие, как машины, бронетранспортеры, танки. Много брали трофеев, очень много.

- А из продуктов не брали ничего?

- Из продуктов мы не брали ничего. Могу рассказать вам интересный случай. Когда мы прорвались к финнам через линию Маннергейма и зашли к ним в блиндаж, то там на столах чего только не было. В том числе и полураздетые валялись там девки. А есть-то хочется! Мы ведь не ели давно. Понимаете? А еда, что ни говори, была замечательная. Командир батальона нам тогда и говорит: «У нас химик есть, пусть там все проверит и пробует, а мы давайте пойдем. Могут тут и взрывоопасные предметы быть, и так далее». Вышли из этого мы, значит, блиндажа, как вдруг замечаем, что этого химика все нет и нет. Оказывается, он там как следует закусывать начал. Понимаешь? Короче говоря, ничего страшного там не оказалось. Вот только тогда, после этого, и мы приступили тоже к этой еде и ее ели. Вот такой случай был.

- Помимо русских воевали в вашей части другие национальности?

- Да. В нашем батальоне было 11 национальностей. Помню, когда я командовал отделением, у меня в подчинении был такой ефрейтор Юлдашев, замечательный и прекрасный мужик. Вообще дружба с другими национальностями на фронте была изумительная: никто никого никогда не упрекал в принадлежности к какой-то национальности. И мы, ветераны, фронтовики, считаем, что дружба народов в войну, в том числе и дружба в армии всех национальностей, – один из источников нашей Победы.

- С замполитами как у вас отношения складывались?

- Неплохо. В целом, я бы сказал, с этим делом было неплохо. Вот Дерябкин у нас, помню, был замполитом. Он тоже, как и я, был ранен. Я потом, когда он был ранен, его замещал какое-то время, пока не пришла ему замена ... Так что неплохое было у нас к замполитам отношение.

А с командирами как у вас складывались отношения?

Отношения у нас с личным составом были отличные и прекрасные. Все уважали нас.

- Кого-то из высшего командного состава встречали на фронте?

- Ну высшим у нас какое было командование? У нас командующий армией был генерал-полковник Глаголев, командиром дивизии - генерал-майор Блошевич (он, кстати говоря, вначале полковником был). Их я не только встречал. Они нам и аттестацию писали, и характеристики давали. Потом, помню, командиром нашей 98-й гвардейской воздушно-десантной дивизии стал полковник Винтуш такой. Это было на Карельском фронте. Сейчас штаб этой дивизии стоит в городе Иванове. Два полка этой дивизии постоянно участвуют в Параде Победы на Красной площади здесь, в Москве, 9-го мая.

- А вот такого подполковника Соколова вы не знали?

- Знал. Это был командир нашего 303-го полка. Он получил Героя Советского Союза потом. Воевали мы тогда уже в этой нашей дивизии, когда она уже, по-моему, 99-й гвардейской воздушно-десантной стала.

- А вот скажите: такая проблема, как вшивость, на фронте была у вас?

- В наших войсках этого не было.

- То есть, у вас, видимо, бани организовывали, раз этой проблемы вообще не встречалось?

- У нас с этим было так. Мы при первом случае самодельно, понимаете ли, кипятили свою одежду. Может, где-то в каких-то других войсках это и встречалось. У нас этого не было и в помине. Вот так с этим обстояло дело. Я вам даже больше скажу. Был у нас с этими банями связан один такой интересный случай. Значит, когда мы пришли с боя, вот взяв тот самый опорный пункт немецкий, весь наш батальон разделся и начал мыться кипятком. Тут вдруг приехала из армии тыловая бригада во главе с одним генералом проверять, так сказать, бытовое состояние войск и так далее. И тут они видят, что наши солдаты раздеты. И тот генерал на нашего командира батальона накричал-нашумел. Сказал: «Рядом немцы, а вы, понимаете, привели в небоеспособность своих солдат. Раздели, понимаете ли, их». А Кряжевских ему ответил: «А вы бы с нами в бой шли. Они вот только вышли оттуда, они должны помыться, все такое». Вот так он с ними поговорил. Вплоть до того, что матом обругал их и выгнал. А перед этим на Кряжевских послали представление на звание Героя Советского Союза. Так, видимо, из-за этого случая пришел ему только орден Красного Знамени. Вот как это было. Заместо Героя прислали «Знамя».

- А штрафников вы встречали на фронте?

- Нет.

- Но слышали о них тогда хоть что-то?

- Слышал я о них, но не встречал. У нас не было с ними ничего связано.

- С пленными приходилось вам иметь дело?

- А как же? С пленными немцами и с власовцами я разговаривал, вот и все.

- А лично участвовать в захвате пленных приходилось?

- А как же? Обязательно. Захватывали в плен, все. Те говорили: «Гитлер капут».

- Какие-то конкретные случаи по взятию пленных, может быть, вам запомнились? Помните ли вы, например, вашего первого пленного?

- Про первого своего пленного я вам сейчас расскажу. Короче говоря, был у нас такой случай, что три немца ворвались в расположение нашего батальона в качестве разведчиков. В общем, к нам пришли они как разведчики. И вот, значит, были сумерки, когда рядом что-то такое зашевелилось. Комбат мне тогда и говорит: «Виктор, возьми несколько человек, узнай, что там такое». И вот мы обнаружили, что кто-то там от нас поблизости возится с автоматами и разрезает колючую проволоку. Оказалось, что это немцы к нам пробираются. Тогда мы их немножко окружили. И взяли одного из них в плен: двое удрали от нас, а первого я прямо схватил за шею. Я даже запомнил мундир и фамилию этого офицера. Вот такое дело. Он дал нам потом показания, сказал, что, мол, вот дали им такое-то задание. При этом сказал, откуда он, из какой, значит, части. В общем, дали ним задание разведать, кто противостоит из нас им. В таком плане у меня был первый захват пленного. Где-то у меня фамилия его была записана.

- А случалось ли такое, что немцы уводили «языков» от вас?

- От нас? Нет. У нас этого не было. Вот мы, десантники, «языков» приводили. Причем несколько «языков» приводили.

- Места расположения часто меняли вы?

- Часто.

- А в уличных боях вам не приходилось участвовать?

- Участвовали мы и в уличных боях. Помню, в районе Пиллау для того, чтобы взять котелок грязной воды из какого-то там плохого колодца, нам пришлось вести уличные бои с тем, чтобы добраться до этого самого колодца. И погибали из-за этого, к сожалению, люди. Из первой роты два солдата погибло, как сейчас помню, у нас тогда. Вот такое дело было: погибли, чтобы взять воду.

- А женщины в части у вас были во время войны?

- В батальоне? А как же? У нас женщины в батальоне были фельдшерами. Тоже с ними был связан один случай интересный. Это, кстати говоря, тоже повлияло на то, что нашему Кряжевских Героя не дали. Короче говоря, убили у нас военфельшера в батальоне. И вот тогда командир дивизии Аблажевич, минуя полк, прислал к нам в батальон лейтенанта, фельдшера, женщину. Наш штаб размещался в палатке. Там были я, командир батальона. В общем, весь наш штаб. Солдаты же отдельно от нас находились. Прибыла, значит, к нам эта военфельдшер. Представилась, все. Мы сказали: «Отдыхайте!» Она накрылась шинелью и легла. И мы рядом с командиром полка так расположились. И тут пришел какой-то начальник, увидел эту женщину и закричал: «Вы что тут блядством занимаетесь?» И понес на нее. Мы сказали: «Это — наша военфельдшер». Та женщина сразу же как вскочила. Вот такой случай был. А тот думал, что это какая-то женщина посторонняя. А это был наш фельдшер. Боевая женщина, ох и сильная она была. К сожалению, я забыл ее фамилию. Она осталась жива. Воевала вместе с нами. Сильная женщина!

- А как во время войны вы все в целом к немцам относились?

- Как к врагам мы к ним относились, понимаете ли. То есть, так и относились. А к немецким пленным отношение было уже другое. Мы и кормили их, и все такое, понимаете ли, было. Было, правда, помню, такое. Вдруг началась стрельба черт-ти какая. Оказалось, что среди пленных не у всех оружие изъято было. Я приезжаю на лошади, спрашиваю: «В чем дело?» Оказывается, там какие-то генералы с полковника-власовца пленного стаскивают сапоги, одежду, понимаете ли. А это же мародерство. За это сурово наказывали, вплоть до расстрела. Так что мы не позволяли нашим такого делать: мародерством заниматься ни в коем случае было нельзя. А некоторые все-таки делать это пытались ...

- Как вы оцениваете современные фильмы о войне?

- Современные фильмы о войне - не все хорошие. Вот сейчас показывают новый фильм «Сталинград». Он, как я думаю, неплохой фильм. Я сам лично смотрел его. Но у Бондарчука и фильм «Девятая рота» тоже был неплохим. А вот что касается недавно вышедшего фильма «Жуков», то он очень неправдоподобный, - можно сказать, на 95 процентов. Ведь там показывается что? Там одна пьянка, одна бытовуха, понимаете ли. Наших полководцев там показали очень неприглядно и необъективно. Так что вот к фильму «Жуков» мы, ветераны Великой Отечественной войны, относимся весьма и весьма отрицательно.

- После войны вы поддерживали связь с кем-то из своих однополчан? Встречи какие-то проводились у вас?

Постоянно. Да они и до сих пор проводятся. В частности, у нас есть на Нижней Масловке учебный центр 1601, где расположен Совет ветеранов 98-й гвардейской дивизии. Наши фотографии там есть. Ну там создан прекрасный музей. По этой линии мы ведем военно-патриотическую работу большую. Директор школы получила знак, как и я, от Департамента образования Москвы: «За воспитание патриотов Отечества». Короче говоря, у меня знак такой есть и у этого директора школы — тоже есть. И в этом музее мы встречаемся, ветераны войны: и офицеры, и солдаты 98-й дивизии. Особенно те, которые участвуют в парадах. Всегда они приходят в музей, и мы, значит, вместе со школьниками проводим там им приемы, мероприятия, рассказываем, что и как. Правда, сейчас из моих однополчан осталось очень мало человек. Есть такой Изотов. Он живет здесь, в Москве. Мы даже родом с одной области. Еще один мой однополчанин - генерал Ермаков Семен Михайлович, он живет здесь, в Москве, во 2-м доме на Кибальчича, это — известный дом генералов. Он воевал пулеметчиком. Сейчас он — генерал, доктор военных наук, преподает в Финансовой академии.

- В заключение расскажите о том, как сложилась ваша послевоенная судьба.

- Значит, после войны я ровно 30 лет прослужил в рядах Советской Армии. Там я занимал целый ряд должностей: был заместителем командира части по политической части. Ведь я окончил Ленинградское дважды Краснознаменное военно-политическое училище имени Ф.Энгельса. Кроме этого, я закончил еще и адъюнктуру при Военно-политической академии имени В.И.Ленина. Также я еще окончил заочно исторический факультет Воронежского Государственного Университета, где защищал диссертацию по философским наукам. После преподавал на кафедре политологии доцентом. Получил там соответствующее звание. К настоящему времени я имею порядка 20 брошюр и две большие книги в качестве соавтора, а также много очень статей в журналах и газетах. Вот такое дело было со мной. После работы в Военной академии имени Фрунзе я поступил на работу в Московскую государственную академию тонкой химической технологии на Юго-Западе. Сначала, правда, она была Институтом тонкой технологии, а потом стала Академией на Юго-Западе в новом здании. Вот там я доцентом и преподавал какое-то время. А после стал работать в Московском комитете ветеранов войны 12 лет в качестве председателя комиссии по патриотическому воспитанию. Там я трудился буквально до последнего момента. За свою работу имею благодарности от Правительства Москвы, от Собянина, от Департамента образования, от Комитета общественных связей. Много у меня имеется грамот. Они и дома вывешены, и в папках лежат, они везде и всюду. В комитете, помимо всего прочего, я еще руководил лекторской группой, в которой было 44 человека, среди которых 13 генералов, 25 кандидатов и докторов наук. Я, значит, как уже сказал, руководил там лекторской группой.