Лубенцов Александр Григорьевич

Я родился 30 апреля 1922-го года с. Ленинское Ленинского района Крымской АССР. Отец в 1928-м году переехал в Керчь, и работал сначала железобетонщиком, затем прорабом на металлургическом заводе имени Петра Лазаревича Войкова, это предприятие тогда только поднималось, и проводились большие строительные работы. Мы жили в Керчи, я в 1928-м году пошел в первый класс, а затем мы переехали в сельскую местность. Дело в том, что в начале 1930-х годов появилось движение «двадцатипятитысячников» и отец после годичного обучения на специальных курсах с товарищами был направлен на должности председателей колхозов и совхозов с целью подъема сельского хозяйства. И он работал в Ленинском районе. Коллективизация в Крыму встречала сильное сопротивление, долгое время единоличники ни за что не хотели вступать в колхозы. Всякое случалось, но в своем большинстве люди вступали в коллективные хозяйства. Но все равно единицы, у которых отбирали земли и излишки зерна, не хотели принимать участие в обобществлении. Что уж говорить, привыкли люди жить и работать по старинке. Когда отец поднял первый колхоз, его перебросили в следующий. Затем мы переехали в поселок Ислям-Терек (ныне – Кировское), где отец работал управделами райисполкома. Мы там три года жили, я учился в местной школе. А в конце 1937-го года снова перебрались в Феодосию, здесь, окончив семь классов, я пошел работать на завод. Это было военное предприятие, на котором выпускали торпеды, ныне это поселок Орджоникидзе, в 14 километрах от Феодосии. Мы называли его «Двуякорный». На заводе была система пропусков, очень строгая. Сначала работал в отделе подготовки кадров, затем стал учеником слесаря. Трудился во фрезерном цеху, присвоили сначала первый разряд, а в 1940-м году уже работал по 4-му. Зарабатывал хорошо, платили на военном заводе прилично. Получал где-то до 1 000 рублей в месяц. Старые рабочие зарабатывали 1100-1200 рублей. К примеру, отец у меня имел месячную зарплату в 500 рублей, мать была домохозяйкой, так что я помогал содержать семью.

В 1941-м году началась Великая Отечественная война. 22 июня было воскресенье, по радио все услышали о вероломном нападении Германии. Честно говоря, мы не ожидали войны, нас успокоило сообщение ТАСС, опубликованное в «Известиях» 14 июня 1941-го года. После него все решили, что в ближайшее время вооруженного столкновения удастся избежать. Так что неожиданно было. Мы услышали эту страшную новость дома, так как имели редкую по тем временам вещь – домашний приемник. А так на улицах на столбах были размещены большие радиорупоры, и тысячи людей собирались возле них и слушали, затаив дыхание. В общем, чувство тяжелое испытывали, и хотя мы были моложе, но все равно как какие-то черные тучи собрались в голове. А пожилые, которые не понаслышке знали, каково воевать с немцами, сразу как-то нахмурились, стали не такие общительные, как обычно, в общем, радость исчезла. Появилась озабоченность. У нас сразу же пошла мобилизация, и нас, молодых рабочих, оставили, а вот слесарей в возрасте на заводе мобилизовали. Мы же получили «бронь». В общем, меня забрали в армию, когда уже Одесса оборонялась, а немцы рвались к Крыму. Мобилизовали 19 августа 1941-го года. В этот день повестка пришла домой, а следующей ночью Феодосию первый раз на моей памяти бомбили. Прихода немцев в нашей семье опасались, все уже знали, что это такое, мать с тремя детьми эвакуировалась, потому что отец был коммунистом и старшим лейтенантом запаса, в народе же пошли разговоры о том, что семьи коммунистов и военных арестовывают и расстреливают. Так что мать с двумя сестрами, 1926-го и 1928-го годов рождения, и моим маленьким братиком, родившимся в апреле 1941-го года, переехала на Кубань, а затем находилась в Узбекской ССР и Казахской ССР. Всю войну проработала с сестрами в колхозе.

Нас, 18-19-летних ребят 1922-1923-х годов рождения, направили в Керчь. Здесь в батальоне призывников всех ожидало ускоренное обучение в Камыш-Буруне. Многие из нас имели допризывную подготовку, я, например, весьма хорошо стрелял, ведь тиры стояли на каждом углу, а у меня деньги с собой всегда имелись. Так что по стрельбе у меня все на «отлично» проходило, учились штыковой атаке и по-пластунски ползали, стояли часовыми. После того, как мы прошли эти курсы молодого бойца, всех распределили по частям. Я же как-то сразу сдружился с Колей Шульженко из Симферополя, того же 1922-го года рождения, да еще и день рождения у него был 20 апреля. Как-то прикипели друг к другу, на фронте иначе нельзя было. Нас вместе направили в Керченскую военно-морскую базу на катера-сейнера, на военно-морской флот. Мы получили флотское обмундирование на складе в Керчи. Но мы пробыли всего несколько дней на катере, и тут потребовались моряки для обороны Одессы. В Керчи же находилась 68-я зенитная артиллерийская батарея ПВО Черноморского флота, вооруженная 76-мм зенитными пушками образца 1931 года 3-К, оттуда всех старослужащих отправили под Одессу, а нас, молодых моряков, направили на зенитные орудия. Стояли мы на горе Митридат, на стационарных позициях. Я стал заряжающим на втором орудии, а мой друг Коля был заряжающим на третьей пушке. И первый налет вражеской авиации встретили 27 октября 1941-го года, на нас налетели двухмоторные «Ю-88». Их было всего шесть самолетов, но налетели они неожиданно со стороны моря. В дальнейшем немцы всегда так делали, хитро себя вели. Как раз в это время в порту грузилось какое-то большое судно, оно и стало объектом нападения. Вражеская разведка хорошо работала. Самолеты начали бомбить порт, и в итоге серьезно повредили этот корабль, у него взорвался котел, и судно затонуло. В общем, наделали много беды, а рядом в Багерово находился аэродром, но ни один наш самолет не взлетел. Мы открыли шквальный огонь, и, по всей видимости, наша батарея сильно им досаждала, ведь наша стрельба была меткой, били прицельно. Один вражеский самолет отошел от группы и налетел на нашу батарею, и каждое орудие вело огонь самостоятельно, а мы не стали стрелять сразу же, наводчик ждал приказа командира орудия, и вот старшина крикнул: «По вражескому самолету огонь!» Наша стрельба оказалась самой меткой, мы подбили этого немца, он не добросил бомбу до позиций батареи, причем это была очень мощная авиабомба, потому что мы потом ходили к огромной воронке, так что немец смог бы и здание в несколько этажей подорвать. Нашу гору Митридат всю затрясло, когда эта бомба разорвалась. Немецкий же самолет задымил, к тому времени все враги отбомбились, и улетели, он с ними. Что с тем подбитым немцем дальше было, кто его знает.

После этого налета немцы начали бомбить Керчь каждый день, атаковало до 28 самолетов, иногда и меньше. Были ли у нас еще подбитые цели? Кто знает, первого мы точно подбили, и дальше стреляли, бывало, что задымил какой-то враг, но кто их подбивал, не знаю, ведь в Керчи располагалось четыре зенитных артиллерийских батареи противовоздушной обороны, стоявших на охране военно-морской базы. Но больше у нашего орудия явных успехов не имелось. Когда немцы прорвали фронт на Перекопе, нашу батарею демонтировали, погрузили на баржу, и переправили на Таманский полуостров. Там мы стояли на каком-то кургане. Вскоре прошел слух о том, что будут высаживать морской десант в Керчь. И мы пронюхали это дело, я с товарищем Николаем. И добровольно пошли в отдел кадров Керченской военно-морской базы, которой командовал контр-адмирал Александр Сергеевич Фролов. Подали заявления, и нас перевели во флотский полуэкипаж, начали активно готовиться к десантированию, прыгали с судов и бегали по берегу. В ночь с 25 на 26 декабря 1941-го года весь наш флотский полуэкипаж в первом эшелоне высаживался по всему Керченскому проливу.

Наша группа, двадцать два десантника, высаживалась в Камыш-Буруне. Командовал нами старший лейтенант Гасилин, комиссаром являлся лейтенант Степанов. На складе выдали продуктов на три дня, а про боеприпасы сказали одно: «Берите, кто сколько унесет». Каждый понабирал полный вещмешок гранат Ф-1, по две бутылки с зажигательной смесью для борьбы с танками и вдосталь патронов к винтовкам, у нескольких десантников имелись автоматы. Сели на торпедный катер. Со мной был мой товарищ Коля Шульженко, на флоте вообще поощрялось, когда друзья держались вместе. Когда нас как-то хотели разъединить, то мы сразу же выразили протест, и вообще держались друг друга. В море было множество катеров, началась большая десантная операция. В Керченском проливе штормило, было до шести баллов, и когда мы вышли в море, палубу буквально заливало. Как скорлупку нас бросало из стороны в сторону, я сидел на торпеде, плащ-палатками закрывались, но не сильно помогало, так что пока 22 километра прошли по морю, вымокли до нитки. При этом хотел бы подчеркнуть – мы шли освобождать нашу землю, поэтому дух в каждом был сильный, настроение очень боевое, героическое. И когда мы подошли к берегу, то высадились на Камыш-Бурунский пляж, неподалеку от которого располагалась пристань. Мне никогда не забыть момент высадки на берег. Торпедный катер носом буквально уткнулся в мелководье, большие волны перекатывались через борт. Мы стали прыгать прямо в воду, было мелко. И тут откуда-то сбоку ударил вражеский пулемет, тогда командир катера скомандовал: «Все за борт, полный назад!» Я еще оставался на борту, посмотрел, волна накатывает на берег, винтовку и боеприпасы поднял над собой и прыгнул в воду. Вышли на берег, тут же упали на землю. Но немцы нас не обнаружили, потому что повсюду летали наши самолеты-кукурузники и сбрасывали бомбы на вражеские позиции, торпедный катер издавал такой гул, что он сильно напоминал авиационный, и его приняли за самолет. В результате мы внезапно двинулись вперед и освободили пристань. Захватили кучи угля и разгрузочные краны, причем командир топал впереди, а мы с Колей шли последними в группе. И Гасилин нам определил позицию на одной из куч угля, приказав: «Лубенцов и Шульженко, будете здесь обороняться». Так что мы засели около моря, легли с Колей, вокруг камыши. Из сапог повыливали воду. Основная часть нашей группы расположилась в рабочем депо. Рассвело, утром немецкая разведка появилась, мы ее встретили. Они же не знали, что мы тут засели, хотя передвигались настороженно. Сразу же открыли огонь на поражение, одного врага взяли в плен, остальные отошли. 26-го декабря враги предприняли первую атаку, затем вторую и третью. Откровенно говоря, нас спасли гранаты Ф-1, потому что ружейный огонь небольшой группы был не очень эффективен. Ночью, вопреки немецкой привычке, нас пытались сбить с позиций, а 27-го декабря атаки повторялись и повторялись. Уж и не помню, когда случалось затишье, казалось, что бои идут беспрерывно. А 28-го декабря рано утром к нам прорвался сейнер, мне командир кричит, чтобы я принимал конец к тумбам из чугуна на пристани. Немцы постреливают, потому что корабль видно хорошо. Около пристани один из матросов вышел к борту, здесь уже не стреляли. Этот моряк бросил мне трос, я поймал его конец и набросил на тумбу. После причаливания стали выходить солдаты из кубриков – носового и кормового, это была стрелковая рота 302-й стрелковой дивизии. И здесь уже поддержка большая, у них имелось два «Максима», ручные пулеметы, а также ротные 50-мм минометы. Наш боевой дух поднялся, ведь в группе больше половины личного состава к тому времени вышло из строя. Мы уже ни на что не надеялись до прибытия подкрепления. И вместе с пехотой мы еще 28-го декабря бились. В этот день к нам пробивалась баржа с частями артиллерийского полка. Ее тащил буксир, но почему-то делали все на виду, поэтому немцы сначала расстреляли в упор буксир, а затем пришел черед баржи. Ни один человек не спасся, ведь там даже лодок не имелось, и немцы прицельно расстреливали людей в воде.

29-го декабря все резко стихло. Вражеские атаки прекратились. Мы еще не знали, что в это время в тылу немцев успешно проходила десантная операция по освобождению Феодосии. Поэтому противник в ночь с 29 по 30 декабря поспешно ушли из Керчи. Мы продолжали держать оборону на пристани, ведь за этот клочок побережья солдат немало полегло. Командир и комиссар нашей группы погибли. Там, на берегу, они остались навсегда. После отступления врага свое значение причал потерял, и мы пробились на Камыш-Бурунскую косу, там наши товарищи из десанта с разбитых катеров и барж заняли оборону. И когда мы туда подошли, то увидели вокруг небольшие низкие свинюшники с закрытыми окнами. Я и Николай, с нами еще несколько десантников, смотрим, в зданиях костры горят. Это было вечером, люди сушатся. Смотрю, у одного из них на груди Орден Красной Звезды, хотя позже я читал, что этот человек орден получил только после освобождения Керчи, но точно помню, что видел награду на его груди в ту ночь. Оказалось, что это комиссар Калинин, впоследствии ставший посмертно Героем Советского Союза. Встретил нас капитан 3-го ранга Студеничников, провел к костру и сказал ребятам у него: «А ну, раздвиньтесь! Пропустите товарищей!» И мы втиснулись между десантниками, начали обсушиваться. Немножко отогрели ноги, у меня и Николая их хорошо подморозило. Вскоре к костру подошел Калинин, и сказал: «Моряки, кто пойдет со мной в разведку в город Керчь». Мы вызвались. Всего собралось пятнадцать человек моряков и три солдата. Вышли в ночь на 30-е декабря. Шли настороженно, прямо как опытные разведчики, несколько человек впереди, оглядываемся по сторонам и выискиваем немцев. А их нигде нет, весь Камыш-Бурун прошли, двигаемся дальше к городу. Комиссар предложил зайти в крепость, думал, что, возможно, противник там спрятался. Мы туда повернули, подошли, обошли сильные проволочные заграждения. Двинулись к вышке, она пустая, никого нет, а ветер северный стоял, и снег шел, где-то до десяти градусов мороза, не меньше. Залезли на вышку, внизу свирепствует ветер, а наверху тихо, когда посмотрели вниз, то увидели, что снег тихо падает. Крикнули по-немецки, чтобы убедиться, есть враги или нет, мы же в школе язык изучали. Нет никаких откликов. В итоге вышли из крепости и снова пошли к Керчи. Зашли в Солдатскую слободку, там нас около третьего дома слева по улице встретил один старичок. Спрашиваем его, где же враг. Он не знает, куда делись немцы, приглашает нас к себе в дом: «Сынки, я вас чаем напою!» Но комиссар наотрез отказался – некогда, мы пойдем в город. Настороженно подошли к окраине Керчи, встали, осмотрелись, нигде никого и ничего. Двинулись дальше, одна часть группы по левой стороне улицы, другая по правой. Подошли к городскому музею, там внутри свет горел. Постучали, свет потух, но никто не открыл. Спрашиваем через дверь: «Немцы в городе?» нам тихо ответили: «Мы не знаем». Люди были сильно запуганы и сидели по домам. Подошли к штабу военно-морского флота, это было шесть часов утра 30-го декабря. Комиссар Калинин построил нас, поздравил с освобождением города, так как мы поняли, что немцев здесь уже нет. Решили мы преследовать немцев. А они оставили много тягловых лошадей, першеронов. Трех ребят с обмороженными ногами мы оставили здесь, и Колю в том числе, а мы, пятнадцать человек, кинулись преследовать врага. По трассе двинулись. Где-то догнали обоз, расстреляли немцев и оттуда до какой-то пристани на Черном море добрались, думали, может быть, там еще немцы засели. Издалека видели какие-то корабли, думали враг как раз погружается. Но когда подошли туда, оказалось, что ни немцев, ни кораблей не было. Оттуда развернулись и пошли в сторону Керчи, точнее, к Камыш-Буруну. По южной стороне двинулись, навстречу резкий ветер, да еще и мороз сквозь одежду пробирает. В общем, обморозились у всех уши, лицо бороды спасли, а шапки в рюкзаках лежали, ведь мы как матросы форсили в бескозырках. Когда подошли к селу Ивановка, местные женщины нам оттирали уши, они нас встречали великолепно. Каждого растопленным жиром согрели, и вдоволь накормили. Мы вернулись к штабу военно-морского флота, и когда зашли туда, то увидели, что оккупанты готовились встречать Новый 1942-й год. У них на столах десятилитровыми бутылями стоял ямайский ром. В общем, что там у них только не было, а мы страшно голодные. Набросились, даже не думали, что еда может быть отравлена. Впоследствии немцы так и делали, травили еду, как мне рассказывали товарищи. В Керчи уже повсюду стояли наши части. Нас, флотский полуэкипаж, оставили на охрану города, я еще несколько дней пролежал в госпитале с обморожением. В моей палате находилось много раненных моряков 83-й отдельной бригады морской пехоты. У них была тяжелая высадка, сильный шторм встретил десантников. Но они все-таки высадились и захватили немецкую батарею. 30-го декабря эти ребята также в Керчь зашли. После выздоровления я и Николай, мой друг, вернулись во флотский полуэкипаж, наших здесь много повыбило. Когда штаб Керченской военно-морской базы переехал в освобожденный город, всех выживших выстроили и стали читать по спискам, кто остался в живых. Постоянно звучали слова: «нет», «нет», «нет», потом кто-то один отзовется.

В это время наши войска постоянно предпринимали атаки на Крымском фронте, но все время действовали неудачно. В первые годы мы у немцев учились воевать. Керчь бомбили все время. Во второй половине января 1942-го года нас, моряков, водили на Багеровский ров, его уже отрыли от снега и земли, он был немножко присыпан снегом. И там сверху лежали отравленные дети. В общем, тысячи трупов, нас много привели для того, чтобы показать, как немцы расстреливали людей и издевались над мирным населением. Запомнилось мне это зрелище на всю жизнь. А в конце марта 1942-го года при неудачном наступлении личный состав 83-й отдельной бригады морской пехоты выбило подчистую. Нельзя было воевать в слякоти. Угробили там бригаду, и она отступила в тыл на переформировку. Стояла под Семи Колодезями в степи. Ее нужно было срочно пополнять. Тогда нас из флотского полуэкипажа влили в состав бригады. Нас с Николаем зачислили в отдельную роту автоматчиков 83-й отдельной бригады морской пехоты. Учили десантироваться, при этом днем мы не занимались, потому что в воздухе постоянно летали вражеские самолеты и все вокруг бомбили. Мы днем спали, а также изучали матчасть, по ночам же все время в движении находились. Азовское море располагалось рядом, мы учились грузиться на катера и высаживаться на берег. Затем нам сообщили о том, что мы должны наступать, но немцы упредили нас, и 8 мая 1942-го года прорвали оборону Крымского фронта. Противник устремился в тыл. Тогда нашу бригаду срочно подняли по тревоге, и за одну ночь форсированным маршем вышли на острие атаки немецких танков. Ночью враги обычно отдыхали, мы этим и воспользовались. К утру успели отрыть окопы в полный профиль. Нашу отдельную роту автоматчиков распределили по флангам между батальонами. И утром мы уже были готовы к бою, артиллерия расположилась позади. Утром смотрим, идут с горы клином немецкие танки. Их было очень много. Они еще не вышли полностью из-за холма, как наша артиллерия открыла огонь, но они даже не завязли в наших порядках. Несколько танков было подбито, остальные же враги моментально влево повернули, обошли нас с фланга. Двинулись дальше в тыл. Над нами повисли немецкие бомбардировщики и пикировщики. Это был ужас, карусель в действии – одни прилетают, другие улетают. В общем, целый день они не давали нам возможности даже головы поднять. Сплошной дым стоял, ничего не видно. День-то солнечный был, тихий. Но солнце было похоже на то, которое видишь в затемненное стекло. Ничего не видно из-за дыма. Наши боевые порядки были нарушены, в тылу засела немецкая мотопехота, тогда мы решили прорываться из этого кольца. Один из батальонов бригады погиб в полном составе. До сих пор не знаю, где эта часть полегла, и что с ребятами стало. А наши два батальона вместе с ротой автоматчиков ушли вправо. Вокруг все горело. Немецкие мотопехотинцы, следовавшие за танками, обстреливали нас из пулеметов, мы их поливали огнем из автоматов, бросали по вражеским бронемашинам бутылки с горючей жидкостью. Люди горели, и бронемашины горели. Но мы вырвались из кольца, моего друга Николая там ранило, я его усадил на подводу. Здесь забегу вперед - когда обоз с ранеными к переправе подъехал, Колю на ту сторону пролива перевезли. Он выздоровел, участвовал в Новороссийской операции, был на «Малой Земле», затем уже в составе 255-й отдельной Таманской дважды Краснознаменной морской стрелковой бригады дошел до Болгарии.

А я остался под Керчью. Оборонялись, где только могли удержаться. Сражались под Семи Колодезями, под Багерово. Там горели склады, которые подожгли наши при отступлении, мы там продуктов набрали, и вместе с какой-то группой солдат из 72-й Ставропольской казачьей кавалерийской дивизии отошли к Керчи. Здесь я встретил своего командира роты автоматчиков, старшего лейтенанта. Он нас встретил и заявил: «Будем оборонять Керчь!» Все обрадовались, расположились на позициях, а утром после бомбежки никого из командиров не стало. Мы с казаками вышли из окопов и двинулись к крепости. Там много ребят переправилось, здесь располагалась более-менее удобная переправа. Нас осталось пять моряков из отступающей группы. Отходили по улице Кирова. Пока подошли к порту, смотрю, женщины, дети, мальчишки и девчонки, жмутся к стенке. Спрашиваем, в чем дело. Говорят, что там продукты лежат на складах, накрытые брезентом, а солдаты не дают их забрать. Как это так, не дают, пошли туда. Только увидели склады, как тут же в море появился катер под контр-адмиральским флагом. На пристань выскочил сам Александр Сергеевич Фролов, первый раз его увидел. Спрашивает нас, в чем дело, мы объясняем, что немцы уже прорвались на окраины Керчи, а солдаты охраняют склады, которые уже не вывезти. Тогда контр-адмирал приказал какие можно продукты раздать, а остальные сжечь. Мы женщин подозвали и начали все раздавать. Сами тоже хорошо отоварились. Пока дошли до Капкана, еще троих потеряли. Под металлургическим заводом имени Петра Лазаревича Войкова сражались, нас, моряков, два человека осталось. Я и еще один парень, старослужащий, которого я называл дядя Саша. Он должен был демобилизоваться летом 1941-го года, а тут война. Четыре года уже отслужил, пятый на исходе. И мы с ним оборонялись под Капканами, там какой-то майор отряд человек в 150 водил в атаку, мы с ними были. В общем, он собрал группу, и говорит, что неподалеку на кургане засели немцы, не дают занять оборону, и мы сбили их атакой. Как посмотрел я с этого кургана, а на город сплошной линией идут немецкие танки и пехота. Было прекрасно видно, что тех, кто из красноармейцев остался, они добивали, кого могли, в плен брали. Вижу, что наши уже организованного сопротивления не оказывали. Тогда мы курган оставили, справа смотрим, товарищи по отряду на палочках несут белые простыни и идут сдаваться в плен. Спасения никакого, тот старослужащий сказал единственное слово: «Все». К нашему великому счастью, на берегу моря в вымытых морем пещерах прятались люди, как солдаты, так и местные. И когда мы спустились туда, нам запомнился один старик, весь какой-то белый, он спрашивает: «Ну что, сынки?» Отвечаем: «Да вот, уже наши товарищи немцам сдаются, отвоевались». Тогда старик говорит: «А как же вы, ну-ка, снимайте бушлаты». Мы все сняли, дал он мне фуфайку, а товарищу костюм, мы вещмешки и автоматы в море побросали. В бескозырки камней накидали и тоже бросили в море. Одел я эту фуфайку, а под ней все флотское, форменное, вынужден был в мае месяце застегнуть ее по самое горло. Волосы нас спасли – нас же не стригли на флоте, как в пехоте. И слышим, уже немцы рядом что-то говорят, разбираем только одно: «РРус! Рус! Рус!» Тогда старик перекрестился, и заметил: «Ну все, сынки, пошли». С нами были две девушки из Керчи, хотели переправиться, но им это не удалось. Мы пошли возле девушек и идем как цивильные, потому что немцы отправляли гражданских в город, а солдат определяли в военнопленные. Подходим к городу, и тут одна девушка говорит, что ей налево, а второй надо направо. Остаемся вдвоем, уже никого нет, да еще и вечер наступает, а на каждом столбе написано, что за хождение по городу в комендантский час наказание одно – расстрел. У старослужащего родственников в Керчи не оказалось, и тогда я предложил пойти к знакомой девушке. Когда мы подошли к дому, ее мать как нас увидела, так чуть не упала. Говорит нам, что у них немец-офицер стоит с денщиком, они ушли куда-то в штаб, в любой момент могут вернуться, в случае чего и нас, и ее с дочерью расстреляют. Девушка же вышла к нам и успокаивает мать: «Мама, ничего не случится, я их запрячу». У них же во дворе стояли какие-то развалюхи, в которых они в хорошее время курей держали. И она нас куда-то вглубь этой развалюхи и запихнула. Я пообещал, что ночью мы уйдем, нам только бы воды, потому что на берегу мы пили одну морскую воду, другой не было. Она же нам еще и покушать принесла. Немножко привели себя в порядок. И ночью мы ушли, до сих пор не могу понять, как прошли, ведь в Керчи было очень много немцев, на каждом метре солдат стоял. Но мы как-то вышли. Я родом из Ленинского района, у меня там жили тетя и бабушка. Пришел к ним, целый день отлеживались, ведь всю ночь шли. В общем, побыли здесь некоторое время, и тут немцы пустили слух, что они старались разобщить народы, объявили – украинцы, не прячьтесь, открыто приходите, мы дадим вам пропуск, и вы поедете домой. Тогда этот старослужащий, родом из Украины, решил пойти к коменданту. На следующий день местные ребятишки прибежали к нам и рассказали, что дядя Саша оказался за проволокой. Моя тетя носила ему передачи. Через несколько дней их куда-то угнали, его дальнейшую судьбу я даже и не знаю. В селе Ленинское ничего нет, делать нечего, а у меня был друг, Саша Беспалов, он в Семи Колодезях жил, там была железная дорога, и, соответственно, сообщение. Я перебрался туда, пришел к нему, устроился на железную дорогу. Саша работал слесарем на МТС, его знакомая Мария стала служить переводчицей у немцев. Я же устроился стрелочником на железной дороге. Немцы деньги платили и даже какой-то паек давали. Жил на квартире у женщины Екатерины Ивановны, она с ребенком одна была. Но мы решили и дальше бороться с оккупантами, и с 22 сентября 1942-го года, считается, что мы создали в Семи Колодезях подпольную организацию, в которую входили я, Саша Беспалов, Евгения Иванова, дежурная по станции, Александра Чкалова. Потом в группу вошла Сашина мать, Евгения Александровна Беспалова, и еще многие, в том числе Галя Перемещенко, Строгановы, Сеня Сагайдак, Деревянко с сестрой, Надежда Великая.

Но в большинстве своем подпольщиками стали молодые люди, не имеющие опыта руководства, поэтому вскоре встал вопрос о том, что нас возглавит. Командиром стал Михаил Сергеевич Царев впоследствии, которого я знал еще до войны, он работал вместе с отцом бухгалтером в колхозе, и во время оккупации трудился на той же должности в деревне Китень Русский. Мы с ним случайно встретились, я ездил в деревню за рыбой. Поговорили, сразу безо всяких разминок поверили друг другу, и с этого времени он встал во главе нас, так как к тому времени уже был тесно связан с лесом. Вскоре партизаны завезли нам мины, и мы до ухода в лес взорвали два эшелона. Лично я вместе с Сашей на базе МТС 120 тонн горючего подорвал. Причем все прошло очень удачно, как раз выпало мое дежурство на станции, Евгения Иванова заговорила дежурного-немца, мы обязательно работали вместе с одним из оккупантов. Они там разговаривали, а я как будто спал в это время в будке. Отвлекли его, мы с Сашей бегом к станции, заложили бомбу, и я только обратно вернулся, как увидел, что Евгения с немцем все еще разговаривают. Я сделал вид, будто только проснулся, и говорю им сонным голосом, мол, что вы там так долго разговариваете. Когда нас проверяли гестаповцы после взрыва на МТС, он спрашивал дежурного-немца, уходил я куда-либо или нет, и тогда этот дежурный подтвердил мое алиби, сказав: «Нет, нет, Алекса здесь был все время». Но вскоре я почувствовал слежку за собой, через Сашу передал эту информацию Цареву, и он моментально убрал нас. Мы втроем на машине с Сашей Беспаловым и еще одним парнем, Костя Богданов был водителем, уехали в пересылочный пункт в деревне, где мы отдыхали перед уходом в лес. Пришли к партизанам в августе 1943-го года, я попал в Восточное соединение партизан Крыма под командованием Кузнецова, определили меня в 5-й комсомольский молодежный партизанский отряд под руководством Алексея Андреевича Вахтина. Кстати, командование представило нашу подпольную группу к орденам Ленина, но в итоге нас наградили Орденами Красной Звезды, я свой получил в 1989-м году по настоянию одного из крымских историков. Как раз перед нашим прибытием в этом отряде на одном из заданий погибла диверсионная группа. Поэтому из нас организовали новую диверсионную группу, я ее возглавил. Мы с Лидой Левченко ходили на дорогу и подрывали немецкие машины. Вырезали кабели, взрывали столбы, по нашим данным подрывники пустили под откос девять эшелонов. Кроме того, в боевых операциях участвовали. В первом бою участвовал у деревни Саблы, мы выбили оттуда румынских егерей, и временно освободили этот населенный пункт. В лесах было особенно сложно с продуктами питания, ели то, что люди дадут, или возьмем в бою у немцев. После того памятного боя несколько раз склады брали, затем участвовал в операции в Изюмовке Кировского района. В большие прочесы тяжело пришлось, я потерял там много своих друзей. Немцы блокировали лес, мы что могли, то наварили и взяли с собой, кукурузы и пшеницы, мяса отварили. Нас гоняли долго, через средние леса прошли, казалось бы, вырвались из кольца, и тут нас опять окружили, хорошо помню, как немецкий самолет-разведчик летал в небе и корректировал огонь несмолкающей вражеской артиллерии. Было тяжело, погибло много партизан. Мой друг Леша Деревянко там погиб, он был ранен в ногу, и потом подорвал себя, когда немцы к нему приближались.

В 1944-м году 11 апреля в ожидании приближения наших войск мы вышли из леса и оседлали дорогу, захватили румынскую батарею, развернули ее в сторону Феодосии, и заставили румын бить по отступающей пехоте противника и по танкам. Таким образом, мы заставили немцев пойти кружным путем по целине. 11 апреля мы штурмовали Старый Крым, освободили город, а затем отошли на окраину Старого Крыма, и уже 12 апреля организовали большой праздник. Освободили Старый Крым одни партизаны, без участия армии. Но к вечеру 12 апреля немцы прорвались к городу, и несколько вражеских танков на улице Северная выбили партизан. Выводили мирных людей из домов и расстреливали, а кого и так убивали, прямо на глазах у детей. Женщина какая-то вырвалась все-таки из лап оккупантов, и прибежала к нам, мы в центре находились. Рассказала о зверствах, тогда наш отряд с Вахтиным впереди прибежал туда, и мы увидели, как немцы расстреляли несколько человек, после чего сели на танки и рванули дальше. А на улице Северная вповалку лежали убитые, несколько десятков людей. Расстреливали всех подряд, в том числе и маленьких детей, не щадили никого.

13 апреля 1944-го года мы встречали наши части, со стороны Феодосии шли по шоссейной дороге танки. Думаем, чьи же это танки, на всякий случай приготовились за домами на окраине к бою, но у нас и серьезного противотанкового оружия не было, только один или два ПТР. Уже готовились открыть огонь, и тут увидели на танковых бортах надписи «За Родину!» и «За Сталина!» Мать моя! А они идут с задраенными люками, не знают, что их ждет в Старом Крыму. И тут смотрим, какой-то капитан со Звездой Героя Советского Союза на груди выскочил из танка, двигавшегося первым, и произошла радостная встреча. Дальше у нас произошла встреча с Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Он поблагодарил каждого за проявленный героизм в тылу врага и поздравил с освобождением Крыма.

Меня и Сашу Беспалова как отличившихся направили в Кировский район для поднятия советской власти, а затем меня в селе Ленинское вторым секретарем райкома комсомола сделали, а первым стала Тоня Строкач, она меня никак не хотела отпускать, говорила: «Саша, окончится война, еще отойдут подальше на запад наши войска, пошлю тебя в Симферополь на курсы повышения квалификации». Но как я могу смотреть людям в глаза, когда каждый день в село похоронки приходят. Женщины и старики на меня смотрят, конечно же, ничего не говорят. Но смотреть им в глаза стыдно. Я, здоровый парень, сижу в тылу, а люди воюют. И я добровольцем ушел на фронт. Пошел к военкому, мы с ним выпили, он мне выписал повестку. Тоня очень сильно переживала по этому поводу, как она одна останется. Ни в какую меня не хотела отпускать. Но что делать, во время войны нужно воевать.

С августа 1944-го года был направлен в запасной стрелковый полк. Обучали меня в пулеметной роте, учили на станковых пулеметах «Максим», таскал станок в 32 килограмма весом, и это не считая того, что у тебя карабин, патронташ, две гранаты. Нагрузишься и идешь в марш-броске, только и слышишь сквозь пот, команды: «Танки справа!» и «Танки слева!» После кратких курсов попал в отдельную пулеметную роту 333-й Перекопской стрелковой дивизии. Нашим взводом станковых пулеметов «Максим» командовал лейтенант Коржов. В конце 1944-го года нас погрузили в эшелон и отправили в Румынию, где наша рота стояла на охране Бухареста, потому что местные железногвардейцы пытались поднять восстание, но мы их встретили и быстро разбили. Я там даже слушал известного певца Петра Константиновича Лещенко, мы тогда отоваривались в ресторане, где он выступал. Потом из Румынии через Шипкинский перевал отправились в Софию. Кстати, на перевале мы видели белые мраморные памятники нашим русским воинам, погибшим при обороне Шипки от турецких войск. Остановились в пригороде Софии – Горна Баня. 9 мая 1945-го года вдруг ночью поднимают нас по тревоге, говорят: «В полном боевом вооружении на выход!» На плацу построили, думаем, что такое будет. И новый приказ, еще более странный и непонятный: «Приготовиться к стрельбе пулеметы по воздушным целям!» Ничего не можем разобрать, какие воздушные цели ранним утром! Темно еще. Черт его знает. И тут выходит командир дивизии и объявляет: «Поздравляю с Победой!» Выпустили в воздух все, что только можно было. Радости было море. «Сколько же мы людей потеряли на этой войне!», - думал я в те минуты.

- Вы помните депортацию крымских татар 18 мая 1944-го года?

- Я как раз находился в Крыму. Видел, как татары грузили в вагоны. Ну кто там сидел – дети, старики и женщины. Там находились невинные, те, кто был виноват, отступили с немцами. Оставляли они все имущество, ведь что там можно взять с собой за два часа лихорадочных сборов. Только все «Алла! Алла! Алла!» раздавалось. Друг к другу бегали, на том и все. Не церемонились с ними. Конечно же, это была трагедия для народа. Нельзя всех скопом осуждать. У нас ведь в партизанах тоже крымские татары воевали, в том числе и на командных должностях. К примеру, в нашем 5-м комсомольском молодежном партизанском отряде командиром комендантского взвода был Саша Исаев, тоже крымский татарин.

- Что было самым страшным на войне?

- Вы знаете, все-таки молодость такая штука, что ты не задумываешься над этим. Не думал, что погибну, хотя бывал в таких переделках, в партизанах несколько раз в засады попадал, но как-то вот вышел.

- Как кормили в войсках?

- Хорошо. Я иногда думаю, ведь кто в тылу остался, чтобы нас так отлично кормить – это дети, женщины и старики, ведь всех призвали на фронт. Они совершили настоящий подвиг, каждый день труда в тылу – это был подлинный, настоящий героизм.

- Как мылись, стирались?

- Вши были повсюду, на отдыхе разденешься, костер впереди и сзади горит, ты над ними рубашку трясешь, насекомые пачками падают вниз и трещат в огне. Такой звук от горящих вшей, как будто стреляют рядом.

- Как бы вы оценили наш автомат ППШ?

- Автомат был хороший. Но диск заряжать было неудобно, если немецкий автомат заряжаешь – раз, раз и в рожок, не важно, под каким углом вставляешь, а в ППШ – если неудачно толкнул патрон, то все остальные перекосило и нужно снова переставлять их все по очереди. Ведь при этом диск надо еще и придерживать. А ведь это 71 патрон в диске. Зато такое количество патронов весьма и весьма неплохо в бою.