Моисеев Владимир Николаевич

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА:

Декабрь 1940 г. - январь 1942 г. - разметчик судостроительного завода № 194, город Ленинград.;

Январь 1942 г. - июнь 1942 г. - эвакогоспиталь № 65, город Ленинград, санитар;

Июль 1942 г. - ноябрь 1942 г. - г.Орджоникидзе Грузинской ССР, курсант 1-го Орджоникидзевского Краснознаменного военно-пехотного училища (не закончил).

Ноябрь 1942 г. - май 1943 г., Южный фронт, помощник командира взвода 1-го парашютно-десантного полка. Был ранен (слепое пулевое ранение коленного сустава) и контужен. За отличия в боях награжден двумя медалями «За отвагу».

Май 1943 г. - сентябрь 1943 г. - на излечении по ранению (признан инвалидом Отечественной войны), работа в колхозе в Ульяновске.

Сентябрь 1943 г. - декабрь 1944 г. - г. Ульяновск, фельдъегерь связи УНКВД.

Декабрь 1944 г. - май 1946 г. - г.Таллин Эстонской ССР, фельдъегерь связи МВД.

Май 1946 — март 1947 г. - г.Киев Украинской ССР, курсант офицерской школы МВД СССР.

Март 1947 г. - июнь 1948 г. - город Ворошиловград, радиооператор РОМВД.

Июнь 1948 г. - август 1950 г. - г.Куляб Таджикской ССР, старший радиооператор УМГБ. С сентября 1948 г. по май 1949 г. УЧАСТВОВАЛ В БОЕВЫХ ОПЕРАЦИЯХ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ (в составе Хамхимской опергруппы).

Август 1950 г. — июль 1953 г. - город Куляб Таджикской ССР, оперуполномоченный областного управления МГБ.

Июль 1953 г. — март 1954 г. - город Москва, слушатель школы усовершенствования руководящего состава МВД СССР.

Март 1954 г. - апрель 1957 г. - город Благовещенск Амурской области, инструктор Амурского обкома КПСС.

Апрель 1957 г. - ноябрь 1959 г. - Мазановский район Амурской области, пропагандист Мазановского райкома КПСС.

Декабрь 1959 г. - январь 1969 г. - г.Вильянди Эстонской ССР, электрик Вильяндиской детской трудовой колонии.

Январь 1969 г. - август 1979 г. - город Вильянди Эстонской ССР, дежурный помощник начальника Вильяндиской трудовой колонии несовершеннолетних.

Август 1969 г. - ноябрь 1979 г. - г.Вильянди Эстонской ССР, мастер Вильяндиской воспитательно-трудовой колонии, затем — на пенсии.

Капитан внутренней службы (звание присвоено в 1955 г.)

С 1988 г. - в поселке Нарва-Йыэсуу Эстонской ССР.

НАГРАДЫ: 2 (две) медали «За отвагу», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Владимир Николаевич, расскажите в двух словах о вашем детстве. Было ли что-нибудь такое памятное?

Я родился в июне 1924 года, 12-го числа, в Ульяновской области, в деревне, которая называлась Поповка. Но я прожил в этих местах недолго: я был маленьким, когда мои родители переехали жить в Ленинград. Из жизни в деревне вот что мне запомнилось: рядом с нами был дом, в котором жил когда-то Ленин, там музей был, и мы, ребятня, лазили туда через забор и воровали яблоки. Но это так, еще было в самом детстве. Отец мой был служащим. Когда мы уехали в Ленинград, он работал на номерном заводе, назывался он так — опытный завод «Литер Б». Был это секретный химический завод, короче говоря. Во время войны отец воевал на Ленинградском фронте, был ранен, с войны вернулся инвалидом и умер от ран в пятьдесят с лишним лет. Мама моя, Мария, погибла в блокаду. Кроме меня, у отца с мамой было две дочери — Нина и Вера, две моих сестренки, обе - моложе меня. Перед самой войной, не то в конце мая, 15-го где-то числа, не то в начале июня 1941 года, они поехали на отдых в пионерский лагерь, который был расположен на станции Суйга. Про него так и говорили: суйгинский пионерский лагерь. Потом началась война, немцы быстро катились по стране. И когда немцы были недалеко от этого пионерского лагеря, где были мои сестренки, может быть, километрах в 50-100 от него, весь пионерский лагерь погрузили в эшелоны и увезли в Кировскую область. Там их распределили по детским домам, так что домой они не попали. Ну они еще где-то в городе там были, вернее, в поселке, и там пробыли почти что всю войну. Потом только вернулись. Я в Ленинграде проучился в школе до девятого класса. Все во дворе с мальчишками и девчонками играли. Если тебе интересно, могу рассказать про наши дома. Вот сейчас в городах стоят в основном одиночные дома. А тогда, ну во времена моего детства, были замкнутые дома, около каждого дома был обязательно свой двор. А таких построек, чтобы был только дом и больше ничего, - не было. Ребята знали свои территории, у каждого была своя зона, свой двор, туда каждый и ходил. Я дружил с мальчишками, девчонками. Играли во что? В лапту, в чижика, в фанты. А еще мы, пацаны, были, и очень много таких было, голубятниками, ну держали у себя голубей. Дома были пятиэтажными, редко — семиэтажными, были, кроме того, дома одноэтажные, двухэтажные, трехэтажные. Наш дом был трехэтажный. Новых домов почти не было — все были старинные дома. Отдельные личные дома были только далеко за городом, в самом городе их не было.

После школы, это было уже в конце 1940 года, я пошел работать на номерной судостроительный завод № 194. Работал там разметчиком. Но сначала выучился там, конечно. И там же меня и застало начало войны. Что интересно: у нас при заводе была даже своя отдельная лыжная база. Заводчане на лыжах ходили тогда. Помню, я их лыжные походы фотографировал тогда. У меня тогда был фотоаппарат, назывался он «Фотокор». В то время фотоаппараты только-только у нас появились. Мы их называли лейкой, - это потому что фотоаппараты были пленочные. У меня был еще фотоаппарат «ФЭД». И вот, зимой я ходил на базу и фотографировал им своих заводчан. Там складывались такие пластиночки, был ящичек, который складывался гармошкой. Наверное, видал на фотографиях этот фотоаппарат? Сейчас это, конечно, музейная редкость. У меня всегда было штук шесть кассет с пластинками, я их спокойно снимал, ну и делал все, как и было положено. Пару снимков от этой базы у меня и сейчас сохранилось. У меня так получилось, что я все время был фотолюбителем. И в итоге моих фотографий у меня много, а фотографий со мной не так много.

Чем вам запомнилось начало войны?

Война ведь началась в воскресенье, 22-го июня. Но в этот день у меня не было выходного. На неделе я во вторник отдыхал, был на даче в Мельничных ручьях под Ленинградом. Видишь ли, в Ленинграде в то время каждый завод работал по своему графику. То есть, каждый завод имел свои определенные выходные дни. Ведь заводов в городе было много, и нельзя было делать так, чтобы в городе на всех заводах был один в выходной день, - воскресенье. Тогда бы были проблемы с электричеством. И поэтому делали график энергосети, и этим нагрузку электрической энергии им, собственно говоря, регулировали. И вот, у каждого завода были свои выходные дни. Допустим, один завод имел выходной день воскресенье, другой — понедельник, третий — вторник, четвертый — среда, пятый — пятница, и так далее. У нас был вторник выходным днем. Во вторник я и отдыхал. А в субботу и воскресенье, когда началась война, я был на работе. Ну а как я узнал о войне? Я узнал об этом по радио на заводе. Но в то время у нас радиоприемников не было. Вернее, были, но это было у единиц на весь город, всякие там приемники. А так в основном везде были установлены черные радиорепродукторы, такие, как тарелка. В каждой квартире, на каждом месте они были. Вот и было так: на стенке эта тарелка висит, и все, и по ней все новости прекрасно передают. Наверное, помнишь, как у нас здесь в поселке, ну в Усть-Нарве, такая городская радиосеть проходила, и в каждой квартире было такое как бы радио. И вот так же было и у нас до войны в Ленинграде: в каждой квартире, на каждом месте, где были люди, висели такие тарелки. Только по ним мы и узнавали все новости. И вот, в этот день на работе по тарелке все говорили-говорили: «Слушайте важное сообщение! Слушайте важное соображение!» А потом было выступление Молотова. И только тогда узнали, что война началась.

Но и до этого у нас ситуация в городе была какая-то тревожная. Я помню, что тогда, незадолго до начала войны, вдруг над городом начали летать наши советские самолеты.  Все так кружились над городом. Это нас сильно удивило. Ведь в то время было запрещено всяким самолетам над городом летать. Единственное, что Чкалов один или два раза над городом пролетел, и его за это на гауптвахту посадили. Нельзя было самолетам над городом летать! Потому что мало ли: могла какая-то авария случиться, и самолет упал бы прямо в городе. Понимаешь? А тут вдруг прямо над городом начали летать. Так вот и узнали через тарелку о войне. Ну а потом было выступление Молотова по радио, который о войне этой сказал. А еще через несколько дней было выступление по радио уже Сталина. Вот так для нас война начиналась.

Как восприняли ленинградцы это известие?

Ну так мы узнали о начале войны, вот вроде бы и все. А как мы могли относиться-то к этому? Сказали: ну война — так война, ничего другого вроде сказать нельзя. До нас ведь никаких слухов не доходило! Ну по радио выступали, говорили: «Идут тяжелые бои там-то, идут тяжелые бои вот там-то...» Такие короткие сообщения передавали по радио. Заканчивались они обычно так: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Ну а как я мог к этому относиться?  В то время, когда началась война, мне всего 16 лет было. Ну вот представь себе: тебе 16 лет, и вдруг началась война. Как ты будешь себя в таком возрасте чувствовать? Тем более, что ничего было не видно и ничего было не слышно. По радио передают что-то, вот и все, играют патриотические марши, патриотическую музыку передают. И больше ничего не передают! Так и было у нас. И первые две-три недели войны город жил нормальной жизнью, так, как будто вроде ничего и нет, и тебя вроде это совершенно не касается. Ну вот взять, скажем, сегодняшний пример: война в Чечне. Ну вот что у нас начали делать, как эта война в Чечне недавно началась? Да и все как отнеслись к этому? Да ничего не стали делать! Сказали: ну воюют и воюют, наших, правда бьют, над ними издеваются, но лично нас это не касается, как говорят. Правильно? Тебя лично эта война не касается! Так же было и у нас в то время. Так что первые две-три недели как-то так относились к этой войне: ну война — так война, вот так, ну и все.

Расскажите о том, как блокаду вы переживали.

Ну она, блокада-то эта, как-то потихоньку на наш город надвигалась. Помню, я как-то работал на заводе во вторую смену. И вдруг у нас объявили воздушную тревогу. Ну, сам, наверное, по фильмам знаешь, как это действие происходило. Как налетали самолеты, так объявлялось: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Это означало, что надо идти и прятаться куда-то в бомбоубежище. А я, когда эту тревогу у нас объявили, никуда не пошел прятаться. В окно смотрю и вижу: летят куда-то в сторону немецкие самолеты, наши зенитки что-то хлопают. И вдруг через какое-то время надо мной появились такие большие клубы дыма. Большие такие клубы дыма были! Горело что-то, но языков пламени что-то не было видно. Вот это первое, что в блокаде запомнилось. Потом, через день, мы узнали, что это горели бадаевские склады. В то время это были в городе знаменитые такие продовольственные склады, бадаевские склады, значит, где был собран колоссальный запас продовольствия. И немцы его разбили. Что это было? Фактически город остался без продовольствия после этого. Вот как блокада начиналась. Но еще фронта вокруг Ленинграда не было, город еще не окружали, еще до немцев, как говорят, было далеко. Еще только шли бои за Прибалтику, за Литву, за Белоруссию, там еще, значит, шли бои. А город уже остался без продовольствия! Конечно, что-то и было на маленьких складах, но основной все-таки запас продовольствия был уничтожен. Ну сам посуди: начисто сгорели холодильники с продуктами, сгорело продовольствие, сгорели крупы, масла, жиры, сахар. А сахарный песок, наверное, знаешь, как горит. Пробовал, наверное, в детстве жечь сахарный песок: держать над огнем в ложке? Я пробовал. Он сначала становится коричневым, а потом на чайной ложке делается раскаленным таким и начинает гореть. Ну вот так сахар и горел, когда подожгли бадаевские склады. Это был в городе такой колоссальный пожар! Туда стянули чуть ли не все пожарные части, но ничего сделать так и не могли. Ну залили и залили водой, может, что-то благодаря этому и осталось, но в основном-то, конечно, все продовольствие сгорело. Вот из-за чего в городе и началась голодовка. Вот что это было такое! Первый удар, как про это говорят. Ну а потом голод начался. В блокаде я пробыл где-то до 1942 года, все это пережил, перенес.

Владимир Николаевич, а на вашей памяти много ли было случаев, когда люди с голоду умирали? Много ли мертвых лежало на улицах города?

Мать В. Н. Моисеева с гостями

Трупов в блокадном городе было очень и очень много. Это сначала их, как говориться, вывозили на машинах. Потом их стали вывозить на саночках. А потом сил не стало и на это хватать. Ну а потом помогали выносить те мужчины, которые могли еще двигаться. Бывало, пара пожилых женщин, у которых мужья-то и старшие сыновья были на фронте, придут к нам и говорят: «Володя! Или там Леша! Или Вася! Или Миша! Помогите отвести труп.» Ну и мы труп, который был завернут в простыньку или одеяло, привязывали к санкам и везли на кладбище. А потом и этого мы делать не смогли, сил, как говорят, на то уже не было. Поэтому трупы были уже даже зачастую в городе брошены. Они валялись во дворах, в подворотнях, на улицах. Были брошены, короче говоря. Ну а что тут поделаешь! Ну не было у людей сил, чтобы отвезти трупы на кладбище! Конечно, были кое-какие команды, были сандружинники, которые собирали по квартирам трупы и вывозили. Но они не могли же весь город обслужить и всех умерших вывезти!

Расскажите, как погибла ваша мать в Ленинграде.

Мама погибла под бомбами, ее порвало на куски 15-го ноября 1941 года. В то время в городе еще хоронили людей, и ее, значит, тоже похоронили. Ну а как она погибла? Она шла с работы, ну и я шел с работы. Мы находились друг от друга на расстоянии, может быть, всего двух кварталов. И она зашла в магазин каких-то продуктов, которые там еще были. И вдруг началась бомбежка, и, конечно, объявили о воздушной тревоге. И началась страшнейшая бомбежка! Бомбы сыпались с неба как горох, как говорят. Ну а когда начиналась бомбежка, в магазинах всех покупателей обычно прогоняли, говорили им: «Идите в бомбоубежище!» Но бомбоубежища близко от магазина не было. И тогда женщины, которые зашли в магазин, пошли в подъезд того же дома, там же, где и магазин был. Открыли дверь, зашли в подъезд, поднялись на лестницу... На лестничной площадке они прямо и остановились. И вдруг немецкая бомба упала прямо перед этими дверями и осколки все туда на них и полетели. Шесть женщин так и слегли там сразу.

Были ли другие умершие в блокаде среди ваших родственников?

У меня, например, от голода умерли братья, сестры, тетки, дальние родственники, все они еще с самой войны покоятся на Серафимовском кладбище.

Писатель-фронтовик Даниил Гранин, написавший знаменитую «Блокадную книгу» , не раз говорил о том, что в городе было людоедство. Что вы об этом можете сказать?

Я лично этого не видел, но несколько раз, наверное, два или три раза, встречал в подворотнях обрубки. Это было уже в самую зиму 1942 года. То есть, как так обрубки? Рук — нет, ног — нет, все обрублено. Это, можно сказать, были уже случаи людоедства. Иначе как это можно назвать? Руки и ноги отрубали. И я такое не один раз видел. Ну а мы что делали? Закроем тряпками или еще чем-нибудь, чтобы так-то не видно этого было. Ведь когда ты видишь, что обрубок лежит на улице, становится страшно. Мне, во всяком случае, страшно было. А мне ведь было всего 16 лет тогда. Вот скажи: как бы ты отреагировал на такое, если бы тебе было 16 лет? Приятного было бы мало, согласись. Уж в наше хорошее время встретится тебе не обрубок, а просто покойник валяющийся, - и то будет страшно. А тут такое!

Проживая в блокадном городе, вы так и продолжали работать на оборонном заводе?

Первое время — да. Потом у меня погибла мама, и я остался, как говорят, жить совсем один. Ну а я что? Ходил на работу, ходил. Но если мы раньше выпускали корабли, то теперь завод, как говорят, перешел на военные рельсы, на военный лад, и наш цех стал обрабатывать мины. Но мины мы делали не морские, а те, которыми стреляют по войскам, диаметр каждой такой мины был 120 миллиметров. Теперь я работал токарем по выпуску таких мин. Вот такие мины, значит, выпускали. Ну а дальше было что? Немцы стали подходить ближе и ближе, начали город окружать, и начала вокруг города петля затягиваться.  Из-за этого перестало работать электричество. Потом не стало воды: потому что насосы эту воду не качали. Город остался без электричества. Мы приходили в цех и нам там уже нечего было делать. Немцы бомбили, обстреливали, бывало такое, что несколько раз к нам в цех попадали снаряды. Город начал тогда активно немцами из пушек обстреливаться. Ведь на Пулковских высотах были у немцев установлены орудия, которые стреляли по городу. Стреляли они оттуда потому, что с этих высот город виден был прекрасно. Оттуда, можно сказать, прямо как глазами можно было все видеть, это было недалеко совсем. И наш завод постепенно начал прекращать работу. Но не только наш завод, но и все другие предприятия нашего города начали это делать. В общем, дело дошло до того, что мы, работяги, приходили на завод, какое-то время сидели, а потом начинали расходиться по домам. Ну работы никакой не производили абсолютно! Если только уборку делали после бомбежки или артобстрела. Кстати, одно время из работников завода был сформирован истребительный отряд, ну это было как бы от завода, и мы в составе этого отряда рыли окопы на подступах к Ленинграду. Эти окопы мы рыли около больницы имени Фореля такой. Но потом перестали.

После этого к нам пришел из райкома представитель, кто он там был, секретарь или еще кто-нибудь, не знаю, и предложил: если кто хочет хоть немножко заработать денег — пусть идет в госпиталь, там нужны работники, кто что умеет делать. Ну и мы с ребятами, как говориться, сгоношились, ну и решили, что раз нас зовут туда, пойти работать туда, в госпиталь. Решили: там хоть, может быть, карточку какую-то дадут нам, чтобы мы смогли продукты хоть немножко покупать. И так я стал работать в 65-м госпитале санитаром. Но я там был санитаром второго хирургического отделения. Там тогда был полный госпиталь раненых, их все с фронта привозили и привозили. Ну и меня часто просили: «Володь! В операционную.» Это означал, что я должен отвезти в операционную на тележке какого-нибудь солдата: на перевязку или на операцию. Так мне давали поручение несколько раз. Это было не особенно приятно делать, но, как говорят, делать нечего было. Ведь там было так, что кому ногу ампутируют, кому — руку ампутируют. А мне все это ампутированное нужно было заворачивать все в простынку и выносить во двор. Понимаешь? Понимаешь, я должен был нести это в специальное такое место, куда складывали остатки от ампутированных ног и рук. Их, бывает, несешь, а они не сгибаются никак, чувствуешь, что это так как будто и застыло. Вот так и приходилось носить. А когда не было операций, я возил на кухню воду. Воду, знаешь, носил в таких специальных тридцатилитровых бидонах. Они были стандартные. В водопроводе воды не было. На кухне была вода, ее туда носили. А я как работник второго отделения возил на саночках с Невы в свое отделение воду. Так и ходил в Неву за водой. Бывали такие случаи, что вот люди ходят, ползут за водой, а если человек поскользнется и упадет — то так и лежит, так и кончается, так и отмерзает. Я, собственно говоря, таких лежачих не видел, но мне другие рассказывали про это. А так на льду у нас была прорублена специальная дырка для воды. Из этой дырки черпали воду: кто в бидончик, кто во что. Сначала я возил в госпиталь по три бидона воды, потом стал по два бидона возить, а потом, когда сил не стало, - по одному бидону возил. Ведь лютая была зима! Потом в одно прекрасное время я и ни одного бидона не мог поднять. И меня положили на носилки прямо в отделении на полу, и я там на этих носилках лежал. Потом ночью проснулся что-то, пощупал, увидел, что кто-то со мной лежит. Оказывается, тут слабых людей складывали и ждали, когда появится несколько свободных человек, чтобы вынести людей на улицу. Но машины тогда не ходили, такое было в городе положение.

В конце концов жизнь моя в Ленинграде начала угасать. Это уже было весной 1942 года, тогда начало таять. И в конце концов жизнь начала угасать во мне настолько, что я не помню, что тогда со мной было. Уже я весь распухший тогда был, ничего так не ел: только, бывает, попьешь водички и съешь корочку хлеба. И вот, распух от голода я настолько, что потерял сознание. Очнулся я уже в поезде. Это был не то май, не то июнь 1942 года. Еду я на поезде, в одном из телятников, - так называли телячьи вагоны, в которых нас везли. В этих вагонах были набиты доски, а на них лежали люди. В общем, это были такие же, как я, доходяги. И люди в вагонах умирали. Много умирало! Уже где-то в России, если этот эшелон с ленинградцами на какой-то станции останавливался, ну мало ли: паровозу нужно было заправиться, ну водой там его заправить, этих покойников выносили и прямо на улице у вагонов складывали. Вдоль этой железной дороги было полно покойников! Люди умирали! Уже кормить в вагоне людей было нечем, так, давали кое-чего понемножку. Ходили, правда, санитарки, ложками открывали рот и наливали бульон нам. Сначала давали только один бульон: люди были настолько отощавшие, что не могли даже жевать.

Кстати, а куда именно вас везли?

Сначала мы даже и не знали, куда нас везут. Это все был 1942 год. Все думали: «Нас все куда-то везут. Куда же мы едем?» В общем, привезли нас на станцию Армавир, это на юге, в Краснодарском крае. Армавир — был там такой большой городишко. Мы когда приехали, то, как говорят, начали уже шевелить ногами. Нас отвели в баню, а потом всех начали рассортировывать и развозить на машинах по колхозам. И вот, пришла наша машина и повезла нас в станицу Отрадная. Там, на Кубани, были не деревни, а именно станицы. И там много было станиц с приятными хорошими названиями. Например, были такие названия, как станица Прохладная, станица Спокойная, станица Удобная, вот такие названия были, приятные и удобные. Там кубанские казаки жили, ну Кубанью это считалось все же. Полдня мы на станице пробыли, нас рассортировали по колхозам, и я попал в эстонский колхоз «Уус теэ». Вот тогда-то я впервые и узнал, что есть такая Эстония, где сейчас живу. А это были такие переселенцы, которые давно сюда, еще при царе, переехали из Эстонии. Этот колхоз относился к Отрадненскому району Краснодарского края. Сейчас я не знаю, какое там административное деление, но, по-моему, оно осталось таким же. Так вот я жил и работал в этом колхозе, это было где-то с полмесяца или с месяц. Ну, колхоз давал мне продукты, а сам я жил у одинокой женщины-эстонки, пожилой женщины, звали ее Мария Пельт. Она готовила мне еду, кормила меня, а ей давали от колхоза для этого продукты. Она хорошо относилась ко мне. Эстонцы неплохо к нам, к русским, относились. Там нас семей десять в этот колхоз попало. Но там всякие были! Встречалось, что в колхозе работали муж с женой, а было такое, что муж, жена и ребенок жили и работали в колхозе. Но в основном, конечно, были одинокие женщины в колхозе там. Но некоторые эстонцы были такими, что прямо чувствовалось так, что они нас не любили, что не благоволили они к нам, к русским. Почему это было так? Потому что, наверное, процентов 75 мужчин с этой деревни были угнаны ни за что ни про что в Сибирь. Но на Кубани они прекрасно жили, они были хорошие работяги. Вот только некоторые плохо относились, что их родных ни за что ни про что угнали из России, да и со своей страны тоже, и они после этого считались «врагами народа». Но ведь еще в царское время много эстонцев уезжало в Краснодарский край и даже в Сибирь из бедной Эстонии. Ведь в своей Эстонии они жили бедно, много было, значит, бедняков у них, и работали они в основном батраками. Многие им предлагали уезжать в Россию, и они уезжали: в Ставропольский край, в Краснодарский край, в Сибирь. Добровольно уезжали в Сибирь! И жили они там, можно сказать, крепчайше, жили так, как не жили никогда в Эстонии. Здесь, у себя, они были батраками, а там они хорошо жили. До сих пор помню, что около такой «Новой дороги», в 10 километрах от нашего колхоза «Уус теэ», находился эстонский совхоз «Вейтуз». Так они там хорошо жили! Помню, отдыхал я как-то в санатории на Черном море в Сочи. Там было два эстонских колхоза: один был «Линда», другой колхоз был чайный и назывался «Койдула». Так, бывало, встретишь эстонца из колхоза и говоришь: «А чего вы не едете отсюда в Эстонию?» А они говорят: «Да на хрена нам нужна эта Эстония? Они там перловку едят, а мы живем и не знаем, что такое черный хлеб. У нас нет  такого!» Вот как хорошо они там жили!

А кем вы работали в колхозе?

Я работал прицепщиком на тракторе. Месяца три-четыре я там проработал. А потом, в августе 1942 года, пришла мне повестка в армию. Но на фронт сразу нас не направили. Нас, ну ребят-призывников, повезли на телегах на лошадях, и повезли за 60 километров. Наверное, в фильмах видал, как призывников раньше возили. Ехали мы через деревни, через станицы. Нас встречали женщины, у которых мужья и сыновья на фронте уже были. Мы едем на телеге, а женщины кормят нас хлебушком, дают пироги нам, дают ведра с яблоками, бутылки с молоком. Приехали мы на Кавказ. Поезд остановился на станции, а нас довезли до города Орджоникидзе. Потом этот город был переименован в Джаозекао, а теперь он называется Владикавказом, вот сколько раз он менял свои названия. И там меня определили в Орджоникизевское Краснознаменное военно-пехотное училище. Рядом с нами было пограничное училище, а я учился в пехотном училище, в 17-й роте, в которую меня определили. Началась учеба! Кормили нас хорошо, там у нас хороший курсантский паек был. Против Ленинграда это что ты, просто сказка была! Это же шикарно просто было. Несколько месяцев были занятия. Было так: занятия, потом — перерыв. Во время перерывов ребята собирались в кружок, рассказывали байки, коротенькие рассказы такие. Тогда почти что все курили. Если дают в училище, отчего ж не курить? Но я тогда только и начал курить. До этого в детстве мы, ленинградские ребята во дворе, достали как-то пачку папирос. Покурили. Но потом так у нас разболелась от этого голова, что больше уже не хотелось курить. А в училище уже начал. Кстати, тогда же, в 1942 году, наше училище охраняло перевалы Главного кавказского хребта. Но это недолго было.

Выпуск курсантов, насколько я понимаю, не состоялся (судя по вашей биографии)?

Не состоялся. Там получилось следующее. Через какое-то время немцы взяли Харьков, взяли Ростов и начали постепенно двигаться в нашу сторону. Их задача была следующая: взять город Грозный, потому что это нефтяная столица, можно сказать. Так вот, когда немец взял Ростов и начал двигаться в нашу сторону, нас ночью подняли по тревоге, выдали оружие, по-моему, карабины или винтовки, но я сейчас точно не помню, построили. И мы из нынешнего Владикавказа пешком потопали в Тбилиси по военно-грузинской дороге. Но все ребята, которые были в училище, были более-менее грамотными. У меня, например, было девятиклассное образование, я был все-таки грамотный, можно сказать. Литературу ребята знали неплохо. Так вот, пока шли по дороге, вспоминали места, которые у Лермонтова описывались, читали наизусть стихи. Идем-идем, останавливаемся, говорят: «Вот, утес!» Дальше идем, проходим Дарьялское ущелье. Помнишь такое стихотворение у Лермонтова?

Раньше, по-моему, даже песня такая была. Сейчас ее не поют, а тогда пели. И она так начиналась: «В далекой теснине Дарьяла / где роется Терек во мгле / Старинная башня стояла /Темнея на черной скале.» Мы проходили эти места, ну Дарьяльское ущелье, и вспоминали Лермонтова. Потом проходили мимо замка и опять же его вспоминали (это же был замок царицы Тамары):  «В той башне высокой и тесной / Царица Тамара жила /Прекрасна, как ангел небесный / Как демон, коварна и зла.» Ну и еще вспоминали, например: «Шел воин, купец и пастух» По сюжету помнишь, наверное, что, значит, она их пригласила, вино сама пила, ночью с ним спала... Не буду пересказывать сюжет! Вот мы вспоминали эти стихи на привалах и перекурах. Днем, а то и ночью шли пешком, потом были привал, кормежка... А знаешь, каково нам было идти ночью по дороге? Все время страшно хотелось спать. Так мы шли и спали прямо в строю. Помню, ощущение было такое: вот так идешь и спишь, и чувствуешь локтями, как справа и слева идет движение. Я пару раз так дремал, например. Представь себе, было такое, что идет строй, и весь строй спит. Ну не весь строй, может быть, но очень многие. Так что спали просто на ходу. В иной раз смотришь: крайний отрывается от строя и идет куда-то в сторону от дороги. Говоришь ему: «Куда ты? Упадешь!»Так мы пешком и шли. Однажды шли мы себе и шли, как вдруг у горы объявили привал. Ну ребята, совсем уставшие, некоторые раздеваться даже стали. Кто портянки снимал, кто гимнастерку, кто - нижнее белье. Смотрим: течет такой ручей. Вода в нем прозрачная, а камни — красного кирпичного цвета. Мы удивляемся, а командиры нам говорят: «Это нарзан течет! Боржоми!» Вода эта была не газированная, но вкус имела. Потом мы прошли через Крестовый перевал. И так дошли мы в своей курсантской форме до Тбилиси.

А что было в Тбилиси?

Когда же добрались мы до Тбилиси, нас там зачислили в отдельный парашютно-десантный полк. Так что так получилось, что я всего неделю не доучился до офицерского звания: там из-за того, что шла война, было у нас четыре месяца обучения. Какое-то время мы прозанимались как парашютисты, сделали четыре-пять парашютных прыжков. Потом нас посадили на поезд и повезли в сторону Новороссийска. А потом рано утром, чуть рассвело, бросили в бой. Была группа первого броска такая. Но первый раз, когда нас десантом сбросили такой группой первого броска, немцы нас обнаружили. Тогда нас сбрасывали второй раз, но теперь уже поставили дымовую завесу. Начали мы воевать на «Малой земле» такой. И так я полгода там провоевал. Относились мы к отряду такого Цезаря Куникова. Я его несколько раз, кстати, видел. Помню, особенно тяжелые бои были за трехэтажное здание школы. Так мы его прозвали «слоеный пирог». Знаешь, почему? Там было так: первый этаж занимали наши, второй — немцы, третий — опять наши. Там основные бои и проходили. Все время отбивали атаки немцев на укрепленных позициях, дрались чуть ли не за каждый квадратный метр. Немцы бомбили нас, обстреливали. И так с утра до ночи продолжалось. Немцы все хотели в море нас спихнуть. Было такое местечко: Сахарная голова. Там тоже все время шли бои. В одном из боев я один танк подбил. И так под Новороссийском я полгода воевал, пока меня не ранило.

Представление В.Н.Моисеева на медаль «За отвагу»

Были ли вы отмечены за бои на «Малой земле» какими-либо наградами?

Я получил за эти бои две медали «За отвагу». Первую медаль я получил за десант на Новороссийск. А второй такое же медалью был награжден за подбитие танка и за отбитие многочисленных атак со стороны немцев в районе кладбища, мы оборонялись тогда. Там у кладбища землянка наша была тогда. И ведь это хорошо, что мы сумели выстоять. Ведь когда у нас была, как говорят, первая волна, когда был первый бросок, немцы прижали нас к морю, на расстояние 25-30 метров от воды, а потом сбросили нас в море. Много наших ребят тогда погибло! Пришлось второй раз высаживаться. А тут, видишь, отбили атаку. Но эту вторую медаль мне позднее дополнительно прислали, не сразу двумя медалями наградили. Но никаких премий, как сейчас пишут, ни за подбитый танк, ни за медали, мне не платили.

Были ли у вас друзья на передовой?

Друзья после войны рассыпались, связей не было никаких. Но одного друга я помню — это был мой напарник (я ж в ПТР был) Женя Шалангин, он сам ростовский был парень. Такой же молодой был, как и я.

Чем вы были вооружены в этих боях?

А у меня было противотанковое ружье. Я же говорю, что в роте ПТР был.

Вот вы участвовали в боях на «Малой земле». Скажите, а существовало ли у вас такое понятие, как фронтовой опыт?

Да, было такое дело. На фронте нас случайность только и спасала. Вот у меня был взводный, звание у него лейтенант было по-моему. У него сверху в кармане в гимнастерке были орден Красной Звезды и пачка денег. Так ему осколок попал туда, где сердце было. И этот орден и деньги его спасли. Орден превратился в лепесток, ну его скрутило, и он стал такой, как лепесток. А деньги искрошило. Это его и спасло. Деньги потом ему заменили, по-моему. А в другой раз, помню, снаряд упал. А мы, несколько бойцов, сидели. Так мы на задницах кое-как отползли. Когда высаживались в Новороссийск, и ставили эту дымовую завесу, вода была красная от крови. Много тогда погибло наших людей. Вот сейчас много ветеранов появилось. А где они были? Много было таких, которые, как тогда говорили, воевали на Ташкентском фронте. Вот они и объявляются сейчас. У нас про них, помню, так говорили: «Служил на ДВК/ Спал с женой фронтовика / И искал себя в числе награжденных.» Когда я после войны служил в органах МВД Вильянди, у нас ветеранами считали только тех, кто имел ранения. А кто не имел их — ветераном вроде бы и не считался. Ведь такого, чтобы человек не имел ранений, почти не было. Помню, праздновали у нас День Победы в Вильянди. Мы только приехали тогда. Идем в праздничной колонне, а женщина одна говорит нам: «Да вы не слушайте их! Я знаю их всех, эти, эти и эти на немцев работали, им прислуживали.» Вот видишь, как бывает.

Как вы были ранены? Что было после этого?

А я в уличных боях в Новороссийске, в мае месяце 1943 года, получил ранение в ногу. Как у меня написано в справке о ранении — слепое пулевое ранение правого коленного сустава. Тогда же я еще был и контужен. Меня эвакуировал санитар. Помню, по пути одного из тех, кто нес меня, убило. Бомбили по пути! Потом я сам добирался до санитарного пункта. Там мы дня два ждали, когда придет транспортное средство и вывезет нас в глубокий тыл из Новороссийска. Приехало транспортное средство и нас всех отвезли в таджикский госпиталь. Там мне хирург основательно обработал рану, вычистил, шины наложил. Потом на корабле отвезли в госпиталь в Сухуми, там дня два-три побыли, и повезли меня на санитарном поезде в Тбилиси, и там уже проходило основное мое лечение. Там всех лечили до полной выписки. Когда я более-менее окреп и мог уже самостоятельно ходить, с соседом по палате как-то раз в кино удрали. В госпитале что запомнилось: к нам приходило мыло с буквой «К». Так оно чудеса делало: если солдат им намывался, волосы и на голове, и на подбородке, и на животе спадали. И бриться было не надо! Грузинское это было мыло такое.  В госпитале меня признали инвалидом войны, но годным к службе. После, когда в госпитале меня вылечили и я поправился, дали трехмесячный отдых. Я поехал к родственникам в Ульяновск, там у них отдохнул, а затем там же через военкомат был направлен на пересыльный пункт, куда всех, кто был ранен, после госпиталя направляли. Туда приезжали купцы, как мы называли тех, которые приезжали из частей набирать пополнение. Ну отбирали по специальностям, по состоянию здоровья. Я был с пулей в ноге. Таких, как я, отбирали в не совсем боевые части: в техчасти, в зенитные войска, в войска ВНОС. Но меня какой-то начальник фельдъегерской связи отобрал. И так я попал в фельдсвязь МГБ. Я числился в отделе ПОД таком (пункт сбора донесений). Это было уже в сентябре 1943 года. А через несколько месяцев, в декабре месяце, меня назначили в фельдсвязь МГБ Эстонской ССР.

Я на самолете доставлял документы от эстонского правительства, через МГБ Эстонской ССР, которое располагалось по адресу: Ленинград, улица Гоголя, дом 8, в Кремль. Но это было сначала, когда все эстонские учреждения находились в Ленинграде. Потом, когда начались бои за Псков, собрали целый эшелон эстонских правительственных учреждений и эстонской администрации и повезли на Псковское направление. Тогда бои шли за Псков, за станцию Карташевка, за Изборск. Когда Псков был освобожден и стали идти бои за Печоры, эшелон туда передвинулся. А я туда документы доставлял. Когда я приезжал, канонада уже далеко была. Но потом освободили Тарту, освободили и Таллин, эстонское правительство посадили в эшелон и повезли в ту сторону. И так я там, в Таллине, и окончил войну. Звание у меня было - старшина.

Стычки, столкновения с немцами бывали, когда вы в фельдсвязи служили?

Было такое однажды, например. Когда эстонское правительство перебазировалось в Выру, мы там два дня ночевали. И мне потом сказали: «Вот, завтра на самолете полетишь в Москву, доставишь спецправительственный пакет в Государственный Комитет Обороны, к Верховному Главнокомандующему Сталину.» Но, конечно, не самому Сталину я должен был доставлять, а в канцелярию. Ну и полетели на самолете У-2. Нам дали этот самолет до Ленинграда. И вдруг нас немецкий самолет начал атаковать. Дал очередь, сделалось жутко, пришлось опустить макушку. Мы сильно снизились из-за этого, чуть ли не елки сшибали. Опасная была высота! А немец попукал-попукал и улетел. Полетели дальше. Но до Ленинграда мы не долетели.  Между Псковом и Лугой на нас напал «Мессер» и нас подбил. Мы упали в болото. Ну, я остался живой, летчик был живой, нас всего двое летело в самолете. И мы шлепнулись в болото. Тогда мы самолет бросили и стали выходить на дорогу. Вышли на дорогу, остановили машину и поехали в Ленинград. В Ленинграде я пошел в свое учреждение, а летчик — в свое. Потом на поезде поехал в Москву. Там я передал письмо Сталину. Но сдал, конечно, не лично, а начальнику его канцелярии, какому-то генералу. Когда в Выру вернулось, оказалось, что они в сторону Таллина стали передвигаться. Ну я и догнал их. Вот такие были случаи.

Чем вам запомнился День Победы, как его отмечали?

В День Победы я находился в командировке в Ленинграде. То есть, служил-то я в Таллине, но в это время находился в командировке. Пробыл я в городе три дня, и как раз третий день выпал на празднование Победы. Конечно, везде и вовсю кричали «Ура!», люди радовались. Но я был в Ленинграде совсем один. Родственники с эвакуации еще не вернулись в Ленинград. Я нашел дом, где отец спрятал ключи от квартиры у каких-то знакомых, переночевал там у себя. Везде, конечно, люди праздновали Победу. Но они-то праздновали в коллективе! А я совсем был один, мне некуда было податься. Одни родственники не вернулись, а другие умерли и покоились на Серафимовском кладбище. Потом я вернулся в Таллин. Там уже праздник праздновали в коллективе, и там уже отметили, можно сказать, День Победы по-настоящему.

Кстати, а каким вам запомнился освобожденный осенью 1944 года Таллин?

Ну, первое мое такое воспоминание о городе следующее. Шли мы с ребятами, как вдруг заметили несколько кучек листьев. Подумали, что это бомба, и залегли. Но ничего вроде нет, никаких звуков не слышно, ничего такого не срабатывает. Потом как подошли и начали разгребать листья. Смотрим: под листьями запрятан ящик, а в нем бутылки водки, запечатанные сургучом, ну там, где пробка у каждой такой бутылки была. Ну, посмотрели мы на это дело, говорим: «Ну а что в других кучках может быть?» Несколько кучек посмотрели и ничего особенного не обнаружили. Но вот этих четыре ящика с водкой нашли. Ну и отнесли мы эти ящики туда, где у нас ребята, сотрудники нашего отдела связи, жили. Ну и что? Ужин есть, выпить есть. Ну мы и выпили хорошо. А на следующий день пошли по городу искать квартиры, чтобы жить. Таллин тогда только что освободили. Ну и мы, значит, таких свободных квартир штук пять нашли. Это было на улице Тампуйсте, в доме № 27, там было раньше какое-то немецкое учреждение, по-моему. И вот там мы нашли себе квартиры. Одна квартира нам, троим парням, присмотрелась, и мы решили там вместе остановиться жить. Там оттуда немцев только-только, как говорят, по горячим следам выбили, и это чувствовалось во всем. Что интересно: после, как немцев отсюда выгнали, оставались и газ, и электричество, и отопление, вода тоже шла. То есть, наши настолько быстро город освободили, что немцы так ничего и не успели испортить, чтобы это нам не досталось.

Потом пошли на улицу. Нам говорят: «Сходите на станцию, посмотрите, что-то там интересное есть.» Приходим на станцию. Смотрим: стоит несколько грузовых эшелонов. Люди открывают двери вагонов и из этих вагонов выгружают на тележке и развозят по домам продукты, промтовары, там было всего, ну масса всяких материалов, всего этого там было полным полно. Потом где-то рядом проходит строй солдат, человек, может быть, десять. Прямо на месте они снимают свою старую грязную форму и одевают чистое новое обмундирование, потом уходят, и никто ни на кого не обращает внимания. Пришел как-то в парикмахерскую. Женщина меня спрашивает: «Что желаете?» Говорю: «Постричься.» «Пожалуйста, садитесь», - говорит. Даже не спрашивает, какой фасон я желаю: к примеру, под челочку, полубокс или  польку. Она как мастер сама знает, что для тебя лучше всего подходит. Я подстригся. Спрашиваю ее:  «Сколько стоит?» «А не знаю, - говорит она мне, - я не знаю, сколько стоит эта работа.» «А какими вам деньгами расплачиваться?» - спрашиваю ее. Говорит: «Хоть немецкими марками, хоть русскими рублями, хоть финскими деньгами.» Тогда в городе примерно две-три недели была такая петрушка: не знали, что и как. Я заплатил столько этой парикмахерше, сколько это стоило в Ленинграде. Деньги ей оставил и пошел. Помню, рядом с нашим местом службы был маленький магазинчик, где торговала старуха, мы его тещей прозвали. Там продавали пирожки, булочки, лимонад, а больше так ничего особенного там не было. Ну а если тебе все-таки что-нибудь конкретно из продуктов нужно было купить, это было можно запросто сделать: заказать в этом магазинчике. Можно было хоть целую курицу заказать! И вот, бывало, приходишь туда и говоришь: «Мамаша, нужен такой-то продукт.» «Хорошо, - говорит, - приходите завтра.» И действительно, назавтра заказ уже был. У них, у таких торговцев, как эта женщина, связь между собой была хорошо организована. Вот то, что в Таллине так запомнилось мне. Это было осенью 1945 года.

Расскажите, Владимир Николаевич, о вашей послевоенной службе в органах.

Ну, поработал я некоторое время фельдъегерем связи в Таллине, как вдруг в 1946 году меня вызывают в отдел кадров и говорят: «Значит, мы так с тобой поступим, так решили. Ты молодой, у тебя семьи нет? Не женат?» «Нет», - отвечаю я. Мне и говорят: «Ну так вот, поедешь в Киев учиться на радиста.» И так где-то осенью 1946 года меня послали учиться на радиста в офицерскую школу МВД. Это была бывшая партизанская школа. В этой школе когда-то училась Люба Шевцова, это знаменитая подпольщица, которая погибла в 1943 году. Наверное, слышал про нее. На нашем курсе были преподаватели, которые ее тогда обучали. И эти же учителя, которые нас учили, рассказывали нам про нее, что она училась, хорошая была деваха, такая бойкая и смелая. Она тоже радисткой была. После того, как Украину освободили от немцев, школа была переименована в Высшую офицерскую школу. У нас был курс радистов, и тогда тоже был курс радистов, где Шевцова и училась. Учились мы в этой школе полгода.

Кстати, учеба в Киеве — это было веселое время. Вспоминаю всякие ситуации. Ну это связано с тем было, что украинский язык вроде бы славянским языком считается, и вроде некоторые слова русским понятны, а некоторые — ну совсем непонятны. Вот такой был, как говориться, юмор. Помню, ребята у нас все ходили в баню. Ну и мы тоже решили в баню сходить. Встречаем их, этих ребят, и спрашиваем: «Ребята! Где тут баня, как нам туда пройти?» Они говорят: «А пару кварталов пройдите - и как раз будет вам баня.» Ну мы и пошли. Проходим уже три-четыре квартала, а бани все не видно. Возвращаемся обратно. Ну нет нигде бани абсолютно! Смотрим: бабушка-украинка сидит. Спрашиваем ее: «Бабуля, где тут баня?!» Бабушка показывает на какое-то здание и говорит: «Так вин она!» Это по-украински значит: да вот она. Мы смотрим на здание и читаем:  «ЛАЗНЯ». То есть, мы ожидали увидеть похожее, созвучное слово, а тут все как будто наоборот. Вот и выходит, что по-русски это баня, а по-украински — лазня. Или, скажем, еще один такой же смешной случай. Когда я приехал прямо с вокзала в Киев и стал садиться в трамвай, то прочитал надпись на здании: «ПЕРКУЛЬНЯ». Потом встретил несколько зданий с таким же названием. Я подумал, что это по-украински — пекарня, слова-то созвучные. Еще удивился: «Надо же, как в Киеве живут! Кругом пекарни!» И как-то спустя недели две после этого вдруг я решил: а не попробовать ли мне украинских пирожков? Захожу в здание, открываю дверь и чувствую: пахнет не пирожками, а одеколоном. А оказалось, что это парикмахерская была. Парикмахерских в городе действительно было много! Так что таких было много всяких интересных случаев. Однажды мы пошли с ребятами в кино. На афише прочитали: «Перше рукавичка». На щите рисунок какой-то. Думаем: что за кино такое, что за «Перше рукавичка»? А там в уголочке было написано: «Белая перчатка». А «Белая перчатка» - это было знаменитое такое наше советское кино о боксерах. То есть, понимаешь меня? Украинские слова нам были вроде совсем понятны, а вроде — и непонятны. У них и месяца даже совсем по-другому называются. Ну это так, к слову.

Короче говоря, через полгода я сдал экзамены и окончил эту школу радистов. После этого мы все получили распределение. И меня в числе пяти человек направили в Таджикистан. Так я попал на границу. Это было уже в 1947 году. Служил на границе, в таком пограничном районе. И вдруг меня вызывают в Сталинобад и говорят: «Собирайся, забирай рацию и поедешь в командировку.» Спрашиваю: «Куда?» «А в Тбилиси», - сказали мне. Когда приехал в Тбилиси, то мне сказали: «Сейчас вот сформируется группа, и вы поедете в Чечню» И я в составе сформированного отряда попал в Чечню. Там около года, с сентября 1948 по май 1949 года, я участвовал в боевых операциях против бандформирований. Но я не воевал непосредственно, а был радистом. Кстати, тогда же в Таджикистане землетрясение началось.

А как вы, собственно говоря, попали в Чечню?

Ну как попал? В апреле месяце 1948 года нас, пять человек, я уже тебе сказал, отправили с Таджикистана в Тбилиси. Сказали: «Нужно, и все!» Ну мы приехали в Тбилиси. Там мы пробыли с неделю или даже больше, пока формировалась наша группа. У нас, кстати говоря, в группу вошла и одна женщина — грузинка Элисо, она фельдшером была. Она во всех операциях с нами была. Но сначала у нас было другое задание. Нам сказали, что из Афганистана прошла небольшая группа афганских душманов, как их тогда называли. Но в нашем районе мы их не обнаружили. И тогда нас направили в Чечню.

Что это были за операции на Кавказе. Расскажите об этом поподробнее.

Бандиты действовали в горах небольшими группами, как правило: по пять, по десять, по пятнадцать человек, не больше. В зоне нашего отряда действовала группа, которую возглавлял такой Хучбаров, чеченец, главарь ихний. Ну а мы действовали в составе Халхимской опергруппы НКВД. Ну и мы гнались за этой бандой: в кирзовых сапогах, в фуфайках, у каждого был автомат. Но поскольку я был радист и связист, то меня берегли. Мне ни в кем случае нельзя было ввязываться в бой, потому что я был связист. Ведь тогда было так: если они меня потеряют, то и вся группа может из-за этого погибнуть. Ведь многое зависело от связи! Поэтому мне сразу сказали: «Никуда ни-ни не суйся.» Даже дошло до того, что со мной охранник все время был, так, на всякий случай. У меня, как у связиста, была радиостанция. Весила такая радиостанция 4 килограмма, в к ней полагались еще батареи, они весили килограммов 12-13. Эти батареи носил охранник, а я носил рацию, она тоже была тяжелая. Вот и попробуй гоняться с такой тяжестью по горам за бандитами! Трудно было с таким нам обмундированием гоняться за ними. А они были у себя дома, знали почти что каждую дырку. Мы тогда Хучбарова не поймали: он бросил автомат и скрылся в пещерах.

Сколько вы по времени провоевали на Кавказе?

Без малого год там пробыл: осенью, зимой, весной, это в 1948-м и 1949-м годах. Что там тебе еще сказать? Раза два или три мы находили ихние базы, ну склады такие, значит. Эти базы были в землянках, и там ихние оружие и продукты были спрятаны. Один раз даже нашли такую базу: высоко-высоко на дереве был привязан сундук, и там все хранилось. А два других склада с оружием и продуктами были в землянках. Ну у нас солдаты набирали и тащили это все: оружие, продовольствие. Бои у нас были, это да. И чеченцев видел, которых в плен брали. Но тогда, видишь ли, война отличалась от сегодняшней чеченской войной. Сейчас чеченцы воюют за свободу и за освобождение  Чечни от России, от русских. А тогда не было политики. Были просто бандитские группы, которые нападали на население, на одиночных таких солдат, на группы солдат, на колхозы. Кстати, чаще всего нападали на колхозы: грабили и поджигали колхозы. Политики тогда не было! Но в нашей зоне местных жителей не убивали, потому что там жил древний народ хевсюры. Был еще фильм такой - «Хевсюрская баллада», помнишь? А так везде было, что в иной раз людей и грабили, и убивали.

Что можете о своей группе сказать?

Ну у нас в группе люди с разных мест были собраны. Каждый в группе отвечал по своей части: оперативники — по своей, разведчики — по своей, ну а я как радист — по своей. Были у нас переводчики. Наша группа со всей страны была собрана. Всего в группе человек двадцать пять было, из них — четыре офицера. Командиром группы был майор Гриднев. Относилось это все к отделу ОББ такому (отдел по борьбе с бандитизмом)

Какие были ваши обязанности как радиста в группе?

Ну я был радистом, вернее сказать — старшим радиооператором, связывался по рации с нашими. Бывало, получишь сообщение, что есть предположение, что бандгруппа пойдет в таком-то направлении. Ну и группа в таком-то направлении и шла. Ну я тебе об этом уже рассказывал уже.

В плен кого-нибудь брали?

Брали в плен бандитов. Но у нас были и переводчики, с их помощью пленных и допрашивали. Потом их отправляли в главный штаб, там с ними разбирались, а мы свои задачи продолжали выполнять.

В какой местности действовали?

Мы были в Казбекском районе, было такое селение — Казбеки. Так же были в районе села Хамхи.

С местным населением общались? Какие впечатления остались? Какими были условия их проживания?

Был там такой необыкновенный народ — хевсюры. Они были такие отсталые, что даже и мы, хотя у многих наших ребят было только семь классов образования (а это все-таки какое-никакое, а образование), тому удивлялись. Нам показалось, что мы на 500 лет опустились назад. Настолько они были отсталые! Удивляли они нас. Они, например, не знали, что такое мыло, и просто так водой ополаскивались. Белье у них было домотканое. У кого-то был станок, тканью делились, и шили себе одежду. Носили национальную одежду на себе такую. Что интересно: одежду друг за другом донашивали, если дети подрастали, они отдавали свою одежду донашивать другим. Стирали одежду летом, и тоже — довольно интересным способом. Они брали одежду, клали ее на ручей, сверху накидывали камни, и шли к себе в саклю, сакля — это дом ихний так назывался. Одежда болталась все в ручье. На следующий день смотрим: приходят эти хевсюры и вынимают свою одежду. Все у них было самодельное. Сакли топились у них по-черному. Печи были сложены из камня и из глины. Еду готовили они для себя в таких медных котлах. И роды у них женщины принимали. В общем, первобытный народ такой был. Так что все у хевсюров было самодельное! Они, ну хевсюры, по-моему, к грузинам относились. А в Грузии больше сорока языков имеется. Но там не только хевсюры были. Были, помню, мингрелы, курды, разные другие народы.

А жили вы, ваша группа то есть, в Чечне в каких условиях, где? Чем питались?

Ну, когда мы попали в Чечню, то первым делом и стали искать себе жилище. Нашли себе дом не дом, но жилище. Пришлось срочно искать глину, чтобы его немного подремонтировать. Находилось оно километрах в 30 от грунтовой дороги. Но Гриднев, начальник группы, жил отдельно от нас, километрах в тридцати где-то. Ну мы жили у грузина какого-то в доме. Но всегда, правда, часовой стоял. А то кто знает: вдруг у него под подушкой револьвер? Доставка продуктов у нас была на лошади или вьюком. Ну как это было? Привяжут к лошади мешок справа и мешок слева, а сама лошадь это «добро» везет. Хлеб пекли сами. Привезут муку, и солдаты, человек 25, пекли сами. А так на крупах, на концентратах жили, которые нам привозили.

Одевались во что в Чечне?

Владимир Николаевич Моисеев со своей женой в 2003 году

Ну, у нас была обыкновенная армейская фуфайка, были кирзовые сапоги, летом — носили обыкновенную цвета хаки гимнастерку, она не гладилась.

Как вы выбыли из Чечни?

Очень просто. Через год на мое место приехал другой радист, а я уехал обратно домой в Таджикистан.

Где проходила ваша служба после чеченской командировки?

После того, как я вернулся из Чечни, еще три года после этого служил в Таджикистане. Был такой город Куляб. Я там дослужился до оперуполномоченного. Кстати, еще до командировки в Чечню познакомился с девушкой и женился. Тогда в кишлак в Таджикистан, где я служил, послали что-то двух девушек-подружек после окончания Ленинградского института. Потом одна из них заинтересовалась мной, что вот, Володя, интересно, кто он такой.  Ну так и познакомились. Жена моя родом из Кировской области, звали ее Мильчакова, она на три года моложе меня. У нас две дочки потом родились. Потом я находился на партийной работе, 20 лет прослужил в Вильяндиской трудовой колонии, был замом начальника, мастером. В запас вышел, когда исполнилось 55 лет. Это было уже в августе 1979 года. Звание у меня - капитан внутренней службы тогда. Жил в Вильянди, в 1987 году переехал сюда, в Усть-Нарву.

(Владимир Николаевич Моисеев скончался в начале 2007 года, похоронен в Усть-Нарве)