Я родился 3 марта 1926-го года на хуторе Степано-Савченский Милютинского района Ростовской области. Наш населенный пункт был небольшим, имелось всего семьдесят или восемьдесят дворов. Мои родители были крестьянами-бедняками. Сколько я себя помнил, никакой живности у нас не имелось, потому что отец у меня был инвалидом, он родился с проблемами в ногах, их как-то вывернуло, и он без сапог не мог ходить. Зато папа имел трехклассное образование и работал в колхозе бухгалтером. А мать рядовой колхозницей трудилась, у нее имелось три брата, мои дядьки.
Я окончил восемь классов, школа, небольшая десятилетка, находилась в соседней деревне, ходил туда каждый день. Больше проучиться не успел, так как 22 июня 1941-го года началась Великая Отечественная война. В то памятное советским людям воскресенье рано утром в небе над нами пролетели советские самолеты, пошли слухи, что где-то была бомбежка. Мы очень удивились появлению самолетов, ведь вокруг хутора стояла тишь, все гадали, откуда и чего летели, и тут вдруг говорят, что война началась.
Мужчин мобилизовали, и после на хуторе установилась обычная тишина и спокойствие. В 1942-м году немец начал приближаться к нам, и приказали провести эвакуацию колхозного скота – коров, быков и лошадей, и мы, человек пятнадцать, погнали большое стадо по направлению к Сталинграду, а дальше должны были переправиться за Волгу. Прошли до Цимлянска, и здесь попали в окружение, впереди уже находился немец. Здесь уже каждый сам выбирал, как ему прорываться. Я остался со своими двумя дядьками, у них имелась подвода, запряженная парой лошадей, кое-какие продукты и с ними трое товарищей, я стал самым младшим.
Так что скот мы оставили и вечером поехали куда-то, всю ночь двигались в неизвестном направлении и в итоге после кружного пути выбрались за Дон. Оттуда до Сталинграда двигались, но переправились через Волгу в Камышине. Там работала переправа, но как только приехали, мы увидели жуткое скопление людей. К счастью, один из моих дядей являлся участником Октябрьской революции и Гражданской войны, и он со своими документами прошелся, чего-то там добился, и нашу подводу переправили через реку вне очереди. Таким вот образом мы убежали от немца. Остановились у Волги, пошли в плавни, для того чтобы, рыбу ловить. Она там ловилась прекрасно. Оставались здесь до тех пор, пока и сюда не стали приближаться немцы. Тогда мы стали дальше драпать.
Приехали в Саратовскую область, где раньше проживали поволжские немцы. Встречает нас управляющий совхоза и комендант, раненый на фронте и ставший инвалидом. Мы на подводе, они нас остановили, ведь едут ценные кадры – мужчины в тылу ценились. Выделили нам землянку, начали работать, взамен нас кормили в столовой, короче, все условия создали. Вот так мы и остановились, дальше наше путешествие закончилось. Это был 97-й совхоз, вторая ферма. Мужики работали, пока до военкомата дело не дошло, зимой одного забрали, второго, в итоге остался один старик, уж не знаю, сколько ему было лет, но точно таких пожилых в армию не призывали. Так что я остался с этим стариком.
Меня то сюда, то туда отправляли – то лошадей пасти, то сено подвезти. Сначала кормили неплохо в столовой, но потом ее закрыли, и становилось все хуже и хуже. Придешь с работы – а кушать нечего. Спасали только визиты к Федору Ивановичу, заведующему совхозными продовольственными складами. К нему придешь, он какой-нибудь муки даст тебе, как он там чего делал, не знаю, но на этом мы со стариком прожили немножко. А потом девчонки с расположенного неподалеку военного поста связи сообщили мне, что мой односельчанин, председатель колхоза со своей женой и невесткой проживают в эвакуации в Комсомольском районе.
И я к нему поехал, потому что во время выхода из окружения потерял гимнастерку, в которой находились все мои документы. А ведь без основных документов я жил как на птичьих правах. Прибыл в село Комсомольское, прошел комиссию в поликлинике, председатель колхоза мой возраст подтвердил и я получил на руки справку, заменявшую удостоверение личности. Вернулся обратно к себе в совхоз и продолжил работать.
В начале марта 1943-го года председатель колхоза через знакомых мне сообщает о том, что к нему приехал сын, забирает свою жену и семьи работников Милютинского райкома партии назад на хутор Степано-Савченский. Они добились какого-то пропуска и меня с собой приглашали. Добрался я на железнодорожную станцию, где они собирались, до нее километров тридцать было. Очень торопился, боялся опоздать, а по приезде выяснилось, что они приехали только на следующий день. Сам председатель не поехал, потому что работал руководителем зооветслужбы в районе, и он не мог оставить этого дела. Поэтому сын забрал невестку и все семьи. Стоят на перроне, они меня не знают, и я их не узнаю, но вижу, что собралось человек шестнадцать. Разговорился с ними, и они меня приняли в свою кампанию.
Началось наше возвращение. А как? Пассажирских вагонов нет, только товарняк. Мы какой-то вагон открыли, что-то там стояло в глубине, на входе сели и доехали до Сталинграда. Прямо на станции договорились с каким-то шофером, тот объяснил, что если мы по пути напоремся на мобилизационный пункт, то все пойдем убирать трупы. Дело в том, что все уже к весне шло, снег таял, и надо было убирать тела с мест боев. День иди два ты отработаешь, тебе солдаты документы вернут. Но шофер сказал, что если мы ему заплатим, то он окольными дорогами нас отвезет прямо до места назначения. Старшие с ним договорились, я был больше носильщиком, кому какие вещи помочь перенести, чего-то такое. Приехали на реку Дон. Пройти здесь нельзя, железнодорожный мост восстанавливают, следовательно, железная дорога не работала, а на реке еще лед стоял, но уже поверх льда днем водичка образовывалась, но ночью снова замерзала. Решили для начала перейти мост, но нам на встречу вышли военные, они объяснили, что не могут нас пропустить. Дело шло к ночи, поэтому солдаты посоветовали нам идти в близлежащую деревню. Пришли, в доме никто не пускает, надо получить разрешение все тех же военных. Я уже в одиночку пошел обратно к мосту, нашел офицера в погонах со звездами, тот сказал: «Идите туда-то». Пошел, приняла женщина, переночевал у нее в доме. Утром думаю, куда мне идти, если опять на железнодорожную станцию или мост – без толку, тогда принявшая меня на ночевку женщина посоветовала перейти через Дон по льду. Где ногами, а где на животе, чтобы не провалиться, переполз, пришел на станцию на противоположной стороне. И неожиданно встретился со своими товарищами, они не уехали, потому что поезд ходил через сутки, а мы как раз попали в период ожидания. У моих товарищей пока продукты и денежки были, они держались вместе, потом все закончилось, и каждый сам себе уже добирался. В общем, дождался я состава и доехал до станции Морозовская, помог сыну председателя перевезти вещи, он знал одну женщину, оказывается, к ней еще до войны приезжали колхозники из хутора, а до станции расстояние от нас около 60 километров. И они останавливались у нее как на постоялом дворе. Переночевал, после пошел на рынок и купил буханку хлеба, потому что на станции продал махорку, которую захватил с собой из совхоза, и решил пешком потихоньку идти домой. И тут по дороге шла подвода, сидевшие в ней люди меня узнали и остановились. Подвезли до станции Милютинская, где жила моя бабушка, думаю, надо у нее остановиться. А с этими людьми передал новость на хутор о своем появлении, на второй день после моего прибытия приехала мать на лошадке и забрала меня.
Когда я приехал домой, то не мог сидеть на стуле, потому что на попе были одни кости, мяса совершенно не осталось. Так что в марте пришел, а 10 мая 1943-го года пригласили нас всех в военкомат на станцию Милютинскую. Пошли пешком, ведь транспорта никакого нет. Там сказали, что 12 мая мы должны быть готовы к отправке в Белую Калитву. Вернулись к себе домой, переночевали, и на следующий день нас собрали из хутора восемнадцать человек, и по настоянию родственников призывников колхозное начальство дало подводу, куда мы положили свои мешочки, и поехали в эту самую Белую Калитву, до нее нужно пройти 120 километров. Это расстояние преодолели пеши, хорошо хоть подвода имелась. По дороге не кормили, но у каждого продукты от родителей имелись. Когда добрались до этого поселка, остались там на ночь. И в это время на железнодорожную станцию налетели вражеские самолеты, началась бомбежка. Все мы набились по вагонам, кто куда успел сесть в товарняк, и уехали.
Началось новое путешествие. Доехали до Бекетовки под Сталинградом. Тут произошла заминка, из начальства никого нет, никому ничего не нужно. Кое-как нас посадили в другой состав. Оказались сначала в Пензе, оттуда привезли нас к реке Мелекесс. Здесь уже начальство нашлось, отвели всех прямо в лес, рядом протекала речка. Ничего здесь не было, приказали строить землянки на берегу, а котлы врыли в землю, кухня появилась. Вот и все. И началась интересная учеба – строим землянки и одновременно обучают нас. Стройка – это дело непростое, ведь механизмов никаких не было, работали полностью вручную, надо и дерево спились, и бревном землянку укрепить, а другое бревно распилить на доски и сделать нары. И маты нужны, матрацев-то не было. Из веток плели настилы и ложились на них.
Вскоре привезли обмундирование, куртки и ботинки с обмотками, приказали выбирать себе по размеру. Я решил лучше в своих остаться, потому что когда копался, то нашел ботинок, а в нем чей-то палец чей-то валяется. Мне было хорошо, потому что с ранее оккупированной территории призывался, поэтому имел прекрасные немецкие ботинки, в которых ходил до самого конца войны. А вот курточки неплохие выдали. В общем, кое-как оделись. Получили пилотки, а в них звездочки нет. Командиры в ответ на наши вопросы насчет звездочек ответили: «Инициативу проявляйте!» Рядом с нами находился какой-то учебный полк, к ним в расположение нас в кино водили, ты увидел, что у кого-то из тамошних пилотка со звездочкой, сзади подскочил и сбил ее ударом, после чего себе забрал. Иного выхода нет. Смотришь, за неделю кое у кого появились звездочки на пилотках.
Там мы пробыли с месяц или полтора, и оттуда нас направили в Курган, в учебный танковый полк, где расположились в землянках, и начали нас уже учить, как положено. Имелись четырехъярусные нары, на верхний ряд пока залезешь, весь упаришься, а старшина Котельников, кадровый военный, начавший служить еще до войны в этой должности, проявлял строгость в обучении. Как зайдет, сразу же раздается команда: «Подъем!» Кто опоздал – наряд. А обувь вся внизу расположена, и кто куда ноги совал, в чужую или свою пару, не разберешь. При этом кто обмотку не успел намотать – снова наряд.
До осени 1943-го года мы учились. Вдруг где-то за Свердловск нас отправили в лес, и мы стали помогать строить узкоколейку, шпалы таскали, кто-то их делал прямо в лесу, а нам по болоту надо было эти шпалы класть на место. Там тоже примерно с месяц пробыли, после чего вернулись обратно в учебный танковый полк, при этом в дороге нас никто не кормил, помню, старший с нами ехал, так где-то остановились, рядом было колхозное поле, и он разрешил нам отойти от состава и морковки наворовать. Из Кургана нас забросили в Подмосковье. Причем не куда-нибудь, а оказались мы на 22-м научно-испытательном автобронетанковом полигоне Главного бронетанкового управления Красной Армии, расположенном южнее станции Кубинка.
Нам сказали, что мы станем служить на этом полигоне, для начала нас определили в какой-то или стройбат, или еще что-то такое, строили различные здания на этом же полигоне. Поселили нас в казарме, смотришь, если кухня дымится, значит, будут кормить, а если не дымится, значит, нечего и идти. Здесь раньше проходила линия обороны Москвы, и вокруг нашей казармы было вырыто много землянок, так что вскоре все мы переселились по землянкам. Кормили через день, командиры объясняли, что пока через Наркомат обороны до нас дойдет приказ на регулярное питание, должно пройти некоторое время. Зато выдали паек сахара на месяц, триста грамм, и в первый же день у кого-то украли его запасы. К нам были прикомандированы офицеры из какой-то части, начали выяснять, кто украл. Ну, кто же сознается, тогда нам приказали выходить на улицу, а зима на дворе, мороз, снег. Начали мы снег с дороги выгребать, потом обратно его засыпать. После часа работы всех снова выстроили, никто не признается, и целую ночь так нас допрашивали после каждого часа трудовых занятий. Потом мы уже между собой договорились, мол, давайте по кусочку сахара соберем и вернем тому, у кого украли. Сказали офицерам, что нашли. Слава Богу, перестали нас мучить, а то уже пошли разговоры о том, что пока не найдем пропажу, будем работать.
В итоге согнали на полигон не только ребят из нашего учебного танкового полка, но еще и из других частей, собралось больше тысячи человек. Через месяц ряды начали редеть, ребята по-разному на это дело смотрели, многие не хотели голодовать, бежали на станцию. Идет эшелон куда-то, ты садишься в него, или поедешь в тыл, или прямо на фронт попадешь. Я остался в части и никуда не бегал. И вскоре перешел из стройбата на полигон. Там уже все как положено – режим, кормежка, обмундирование и все, что нужно было. Оттуда нас уже никуда не направляли, если кто напроказил – пошел в самоволку или еще чего, тебя на пересылочный пункт в Звенигород и оттуда на фронт в штрафную роту.
Наша задача заключалась в том, чтобы испытывать партии танков Т-34-85, приходящих с завода. Экипажи садились в машину, и начинали преодолевать трассу длинной тридцать километров по болотам и лесам. В результате испытания экипаж должен сделать заключение, хорошая или нет партия. Трасса была страшная, если в болотах застрянет танк, то как его вытащить? Мы два бревна на танке сбоку закрепляли, и цепями впереди танка на гусеницы прикрепляли в случае, если он завяз. На эти бревна стальные машины и выезжали. Если же ты застрял наглухо, то на полигоне имелись тягачи, если где застрянет танк. Были и свои ремонтные грузовики. В основном в партиях приходили хорошие танки, но и брак время от времени попадался. Нам, конечно же, никто не докладывал о результатах испытаний, мы должны были сделать свой отчет, и все на этом. И прослужил я на этом полигоне до конца Великой Отечественной войны.
Вот кормили здесь хорошо, что вкусно, то вкусно. Одним из сменных заведующих столовой был дядя Миша, шеф-повар какого-то московского ресторана. Это огромный, невысокий мужичок, он носки не мог одеть со стороны живота, одевал их со спины. И когда его смена, начинался праздник. Всего на полигоне кушали человек семьсот, каша на завтрак каждому, и прежде чем раздавать, дядя Миша пройдет всю кухню, если где кто что-то украл, каши или чего еще, ведь на кухне работали наши же ребята, то он все заберет, тем более, что дежурным по столовой он выдавал по полторы порции, как и работягам полигона. Остальным же выдавал все четко по норме, но если дядя Миша раздаст, то у него ничего не остается. Уже до чего у него был глаз наметан. Так что все говорили, что если работает на кухне дядя Миша, то мы сыты сегодня, а если его сменщица, какая-то женщина работала, продукты вроде бы одни и те же, но приготовлено все совершенно по-другому. Да и при ней воровали свободно. Но в целом кормежка была хорошая, нечего грешить.
9 мая 1945-го года у нас целые торжества были. А затем офицеры нашего 22-го научно-испытательного автобронетанкового полигона ездили в Германию в командировку, и оттуда привезли демонтированное с немецких заводов оборудование специально для ремонтных цехов, которые начали у нас стоить. Это были станки отличнейшего качества. Но не только оборудование привезли, многие офицеры чего только не прихватили, ковры и всякое такое. Хотя многое у них на границе забрали, но это дело хозяйское, все равно много осталось.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
