Лемперт Иосиф Михайлович

И.Л. - Родился в 1916 году село Липецкое Бирзульского района Одесской области в многодетной семье . У отца нас было шесть сестер и четыре брата .

Отец работал в депо на железной дороге на станции Бирзула.

Мама была дочерью раввина погибшего во время погрома в Кишиневе в 1903 году. Она окончила гимназию в Кишиневе, растила и воспитывала своих десять детей, занималась домашним хозяйством.

Как образованная женщина, мама пользовалась уважением во всей округе и помогала всем, кто к ней обращался за помощью.

Наша семья была бедной, долгое время жили впроголодь.

Я закончил школу - семилетку, в 16 лет уже работал секретарем районной газеты, потом служил в армии.

После армии меня отобрали на учебу во Всеукраинский Институт Журналистики в Харькове . Однако, долго учиться, там не довелось.

В 1937-1938 годах на институт обрушились репрессии . Сначала арестовали нашего ректора Эдуарда Брауде, а потом пошло-поехало.

Я был членом комитета комсомола института, и понимал, что возможно скоро и меня арестуют по очередной «разнарядке на посадку». Оставил институт и уехал домой, а потом в Тирасполь, где работал ответственным секретарем газеты.

В 1940 году я уже работал в Кишиневе, в редакции газеты «Молдова Сочиалисте». В Кишиневе меня застало начало войны.

Г.К.- Какую военную подготовку Вы успели получить до войны?

И.Л.- Срочную службу я проходил в Первомайске, в отдельном батальоне ВНОС и демобилизовался из армии в звании заместителя политрука.

А в 1940 году меня, в составе группы «идеологических работников» знающих иностранные языки, после тщательного отбора в Тираспольском военкомате, направили на секретные курсы, находившиеся в Одессе .

В 1939 году при Политуправлениях пограничных округов были созданы так называемые специальные «Седьмые Отделы» по разложению войск и населения противника.

Я хорошо знал румынский язык, латынь, хуже немецкий язык, и меня зачислили в группу, предназначенную для «румынского направления».

Нас обучали в обстановке строгой секретности.

На долгих сборах в специальных лагерях за городом нас обучали формам и методам специальной устной и печатной пропаганды, работе с пленными, особенностям засылки агентуры, поведению в тылу врага, вопросам легализации в случае необходимости долгого пребывания в тылу противника, азам диверсионной деятельности, специальным дисциплинам и еще много чему…

По окончании курсов я получил командирское звание - старший политрук и был приписан на случай войны к штабу ОдВО.

Так что, к началу войны, я был человеком, достаточно подготовленным в армейском плане.

Г.К.- Какими были для Вас первые дни войны?

И.Л.- В ночь на 22/6/1941, я, как член редакционной коллегии, дежурил по выпуску очередного номера газеты.

В 3-00 ночи мне позвонил редактор и попросил задержаться с подписью передовой полосы и оставить место для срочного сообщения.

Вскоре он прибыл в редакцию и от него я узнал о вторжении немцев на территорию СССР . А в 03-45 уже была первая бомбежка Кишинева. В тот день от бомб пострадали здания университета и республиканской радиостанции.

Стаи самолетов пролетали на восток над моей головой .

Уже в 11-00 утра того же дня я трясся в вагоне товарняка по дороге в Тирасполь. Там находился штаб 9-ой Армии генерала - лейтенанта Черевиченко .

9-ая Армия уже вела бои на линии реки Прут.

Получил обмундирование, оружие. Но уже в первых числах июля меня направили в Киев, в распоряжение начальника политотдела 3-го воздушно-десантного корпуса полковника Матвеева. В этом десантном корпусе была собрана элита Красной Армии, наиболее подготовленные бойцы.

Корпус должен был высаживаться из Борисполя в Бухарест.

И когда я попросил для себя хотя бы один тренировочный прыжок с парашютом, мне сказали, чтобы я не переживал, поскольку десантирование будет производиться посадочным образом, прямо на румынские аэродромы.

Но немцы прорвались к Киеву, и вместо высадки в Бухаресте десантников отправили на оборону Бровар и Дарницы.

Поскольку о Румынии уже никто и не вспоминал, то меня вскоре по приказу начальника штаба 3-го ВДК полковника Артеменко вернули назад в ОдВО, в 9-ую Армию, отступавшую с тяжелыми боями от румынской границы.

Я продолжил службу в 7-ом Отделе ПО Приморской Армии, которым руководил полковой комиссар Леонид Порфирьевич Бочаров.

Г.К. - Это тот самый комиссар Бочаров, о котором пишет Константин Симонов в книге своих воспоминаний «Разные дни войны»?

И.Л. - Да, тот самый. Прекрасный был человек.

Погиб в 1964 году в авиакатастрофе под Белградом вместе с группой генералов и командующим Группой Войск Бирюзовым.

Г.К. - Вам тоже тогда довелось с Симоновым познакомиться?

И.Л. - Одно время я даже был его сопровождающим в Приморской группе войск.

Мы вместе с Симоновым и фотокорреспондентом Яковом Халипом плыли из Севастополя в Одессу на тральщике «Делегат», там и познакомились.

И когда Симонов увидел меня вновь в Политотделе, то попросил Бочарова, выделить ему мою «персону» в качестве сопровождающего.

Мне пришлось сопровождать Симонова в Дальник, на встречи с генералом Иваном Петровым и в поездках по другим частям Одесского Оборонительного Района -ООР. Константин Симонов был человеком особой души и притягивал к себе людей как магнит. Вот «одесская» фотография сорок первого года, где я вместе с Симоновым. Если посчитаете нужным, то можете опубликовать.

Г. К. - Чем пришлось заниматься спецпропагандистам в боях под Одессой?

И.Л. - Своей обычной работой. Вели пропаганду на переднем крае на громкоговорящих установках МГУ или с рупорами РДД в непосредственной близости от передовой траншеи противника, издавали и распространяли листовки на немецком и румынском языке. Против нас под Одессой воевал 4-ая румынская армия и 72-ая немецкая пехотная дивизия .

Это и был наш «контингент» для работы.

Г.К.- Кто служил вместе с Вами в 7-ом Отделе Политотдела ПА?

И.Л. - Руководил отделом батальонный комиссар Фуад Хакимов.

Его заместителем был батальонный комиссар Николай Васильевич Краснопольский, член ВКПб с 1919 года, бывший редактор журнала «Красноармеец и краснофлотец». Он знал три иностранных языка.

В нашем отделе также служили переводчики Шинкарюк и Чебаненко, и политрук Наум Пивень, бывший преподаватель философии из Киевского университета.

Г.К. - Как Вы оцениваете уровень боевой подготовки румынской армии?

И.Л. - Румыны были не самыми сильными вояками. Это общеизвестный факт. Они по всем параметрам и оценкам уступали нам, а уж тем более и немцам.

До сих пор помню, как после высадки нашего десанта в Григорьевке, мы с Хакимовым, вдвоем, поехали на мотоцикле на передовую.

По кукурузным полям вокруг бродили толпы румын без оружия, и хоть бы кто из них поднял с земли винтовку и по нам выстрелил…

Г.К. - Так почему тогда наши войска оставили Одессу?

И.Л. - Видимо, не было другого выхода . Начальство, принимая подобное решение, скорее всего, учитывало главную проблему в обороне Одессы - доставка морем пополнения, боеприпасов и снаряжения.

Г.К. - Но ведь Приморская Армия не была обескровлена?

И.Л. - Нет. К нам таке перебросили из Новороссийска на пополнение целую полнокровную дивизию. Да и своих сил для обороны города было немало.

Скажу вам честно, никто из нас не одобрял эвакуацию защитников города.

Мы тоже тогда не могли толком понять - почему оставляем Одессу…

Я уходил из города на транспорте «Белосток», на последнем крупном судне покинувшим одесский морской порт. В последней волне эвакуации из города вывезли 16.000 защитников Одессы. И когда наш транспорт отошел от стенки портового причала, на сердце было очень тяжело.

Г.К. - Что ждало Вас в Крыму?

И.Л. - После « вынужденного разделения» Приморской Армии, часть войск армии при отступлении отошла к Керчи, а штаб и политотдел отступали к Севастополю.

В это время в Политическом Управлении Черноморского Флота по приказу адмирала Левченко создавался 7-ой Отдел Политуправления флота.

И нас из Приморской Армии перевели на флот.

Нас пригласили к начальнику ПУ ЧФ Бондаренко.

Он только посмотрел на наше потрепанное армейское обмундирование, и сразу вызвал к себе флотского интенданта Иваненко.

Бондаренко приказал ему - «Быстро переодень ребят в нашу форму, а то моряки их к себе не примут». Так мы вступили в великое «Морское братство».

Г.К. - В чем заключалась деятельность флотского 7-го Отдела?

Корабли флота не самое удачное место для спецпропаганды.

И.Л. - Мы в основном работали на участках занимаемых бригадами морской пехоты (БрМП). Все эти бригады, да будет вам известно, кроме оперативного подчинения сухопутным старшим командирам, во всех остальных аспектах БрМП напрямую подчинялись штабу флота.

Помимо обычной деятельности на передовой, мы занимались распространением листовок и агитационной литературы в рядах противника, засылкой агитаторов и пропагандистов. Я работал по своему профилю - «по румынам».

Листовки печатали на базе типографии газеты «Красный Черноморец».

У нас не было нужных шрифтов, клише, цинка, и меня отправили за ними в командировку в Краснодар. Туда были эвакуированы партийные органы из Молдавии, и вторым секретарем крайкома в Краснодаре был мой хороший знакомый по Кишиневу Бычков, который и помог достать мне все нужное оборудование.

Г.К. - С румынами дело понятное . Но как часто, допустим в боях под Севастополем, на нашу сторону переходили военнослужащие вермахта?

А то я тут недавно у одного историка прочитал, что за первые три года войны к нам на всем протяжении советско-германского фронта всего 29 немецких солдата перебежало . И эта цифра уже начала кочевать по разным печатным изданиям и по Интернету.

И.Л. - Откуда он взял такую цифру, это же полный абсурд.

Я не меньше немцев- перебежчиков видел только у нас в первые два года войны на южном участке фронта . Эта цифра на самом деле выше в сотни раз.

Пусть этот историк назовет источник подобной статистики и покажет конкретный архивный документ, в котором подобные данные фигурируют.

Какой гриф стоит на этом документе, кем и когда он составлен?

Что этот историк подразумевает под определением - «перебежчик»?

Я не устаю удивляться, с какой легкостью, сейчас принимаются на веру подобные голословные заявления.

Конечно, немцы - это не румыны, но и они нередко к нам перебегали даже на первом этапе войны, когда германская армия победоносно продвигалась по нашей земле. И перебегали не только бывшие коммунисты - тельмановцы, антифашисты, пацифисты, и прочее. Были и такие, которые просто предпочитали пережить войну в плену, вне зависимости от своих политических убеждений .

Были перебежчики всех мастей - и чистокровные немцы, и тирольцы, и эльзасцы, и фольксдойчи из восточноевропейских стран служившие в вермахте.

И число немцев - перебежчиков исчисляется многими тысячами.

И большинство этих перебежчиков после училось у нас в разных антифашистских школах, а также использовалось по линии разведки и «седьмых отделов» .

И народу там всегда хватало, и костяк учащихся в этих школах составляли именно военнослужащие вермахта, добровольно перешедшие на нашу сторону, а не политэмигранты или «завербованные» в лагерях военнопленных .

Возьмите книгу генерала Бурцева «Прозрение».

В годы войны Бурцев командовал всеми «седьмыми отделами» ПУ РККА.

Просто читайте, и считайте только по отдельным примерам, описанным генералом, сколько немцев к нам перебегало, хотя бы только в сорок первом году.

В этой книге дан неплохой анализ работы наших отделов по фронтам, и неоднократно упоминается и наш 7-й Отдел ПУ ЧФ во главе с Краснопольским.

А конкретно по Севастополю.

Помню у одного немца - перебежчика под Севастополем спросили - «Почему вас мало к нам переходит?». Он ответил - «Мы просто боимся сдаваться.

Мы знаем, что у вас для вывоза раненых кораблей не хватает. Так что тогда говорить об отправке пленных?»…Тем не менее, перешедших добровольно к нам в плен было немало, и их отправка из Севастополя в тыл была обеспечена.

Г.К. - Насколько тесным было сотрудничество между 7-ым Отделом ПУ флота и Разведотделом ЧФ?

И.Л.- Всю войну мы работали в самом тесном и прямом контакте.

Наш отдел изучал все захваченные у пленных, или взятые у убитых немцев и румын, документы, письма, дневники, газеты, и работники нашего отдела составляли «пресс-релиз» для командования и в том числе для начальника разведки флота полковника Намгаладзе.

Мы давали трезвую оценку морального духа противостоящих нам частей и анализ морально-психологических возможностей противника к ведению боевых действий на каждом определенном участке. И штаб флота и начальник разведотдела Намгаладзе очень ценили работу нашего отдела.

Кроме того, из разведотдела нам передавали для аналитического разбора большинство разведывательных сводок и донесений.

Я имею в виду те разведывательные донесения, с которыми нам позволял ознакомиться секретный допуск. Ну и конечно нам разрешалось расспрашивать по «полной программе» взятых в плен военнослужащих немецкой и румынской армии. Но своих разведгрупп или парашютистов у 7-го Отдела никогда не было и по штатам не полагалось. И если кому-то из работников отдела приходилось идти в тыл к врагу или отправлять туда «завербованного» агитатора из перебежчиков, то сопровождение было уже из частей непосредственно занимающих позиции на данном участке фронта. В Констанце, во время высадки парламентера на румынский берег, меня сопровождал в шлюпке моряк из отряда МО.

Или был случай, что пришлось идти в одиночку, только вместе с румынами - перебежчиками.

Г.К.- Можно услышать подробности об этом эпизоде?

И.Л. - Наш отдел напрямую курировал Член Военного Совета ЧФ контр-адмирал Кулаков. Он лично утверждал текст листовок и радиовещания, а иногда и сам обращался к солдатам противника с призывом к сдаче в плен.

Осенью 1943 года в районе Шапсугских гор к нам перебежало трое румын, которые после соответствующей идеологической обработки, выразили готовность с нашими листовками вернуться к своим частям и склонить своих товарищей к добровольной сдаче в плен и к переходу на нашу сторону.

Доложили об этом Кулакову. Он разрешил отправку румын за линию фронта.

Пленные румыны были уверены в успехе, и я решил пойти с ними.

Все прошло нормально. Привели в плен роту румын.

Г.К. - Во время этой операции Вы представляли, на какой риск Вы идете?

Офицер, еврей, комиссар. А если бы Вас схватили?

И.Л. - Я просто делал свою работу.

Возможно, со стороны все это выглядело немного рискованно.

Но не переживайте, живым бы меня вряд ли взяли.

Г.К. - Как часто корректировался текст листовок в зависимости от событий происходящих на фронте?

И.Л. - Никто из нас не работал «топорно», по одному штампу, мол «Пролетарии всех стран соединяйтесь», «Немецкие братья-рабочие», «Штык в землю и баста!» и так далее. Мы досконально изучали психологию противника, имели относительно достоверную информацию о том, что творится в немецком или румынском тылу, и составляя текст листовки, мы прекрасно знали, что там писать и на «каких струнах играть», конкретно - для румын, для немцев или для мадьяр. Наша работа в какой-то степени была «творческой». Вы же сами понимаете, что ведение психологической войны в течение четырех лет обязывало постоянно находить новые методы и рычаги воздействия на сознание противника .

Я почти всю войну занимался «работой по специальности», занимался тем делом, которому меня обучали и готовили на одесских секретных курсах. И кое-что из «довоенной учебной программы» пришлось со временем откорректировать.

Г.К. - Ваша оценка морального состояния гарнизона Севастополя?

И.Л. - Никто из нас в первые месяцы сорок второго года не был сломлен духом. Люди верили, что любой ценой удержат город и не отдадут его врагу, верили своим командирам.

И настоящего голода в Севастополе не было. Чтобы вам там не рассказывали.

Части СОРа ( Севастопольский Оборонительный Район) кормили неплохо.

Но мне трудно что-либо говорить о том, что происходило в городе в июне 1942 года и что ощущали защитники города в последние дни обороны.

В мае 1942 меня направили под Туапсе, где в это время на позиции бригад морской пехоты наступал румынский кавалерийский корпус.

И когда я узнал, что оборона Севастополя агонизирует, то явился в штаб ВМБ и потребовал отправки назад в осажденный город.

Но мне сказали, что на Севастополь дороги уже нет, и никакой возможности переправить меня в СОР по морю или по воздуху уже не предвидится.

И когда мне передали, что на одном из тральщиков, прорвавшихся из осажденного города, выбрались Красносельский, Пивень и моя будущая жена, работавшая в нашем отделе переводчицей - то мое счастье было безграничным.

Г.К. - Есть один вопрос, который до сих пор интересует многих.

За последний год встречался с тремя «севастопольцами», участниками обороны города - Красником, Замиховским, Собакиным.

Эти люди потеряли в Севастополе всех своих товарищей и однополчан.

Спрашивал у них об их отношении к поведению руководства обороны Севастополя в последние дни июня 1942года.

Никто из них не может дать своей однозначной оценки .

Вот, к Вашему вниманию, отрывки из интервью с этими людьми .

И.Л. - А ее не может быть - «однозначной оценки».

Я не берусь быть ничьим адвокатом или прокурором, но когда начинают «клепать» на адмирала Филиппа Октябрьского, мол, почему спасся, а не застрелился на аэродроме перед вылетом из Севастополя, то это полный перебор. Адмирал Октябрьский это не тот человек, который бы прятался за спины других . И без приказа наркома ВМФ Кузнецова сам Октябрьский лично ничего бы не предпринимал. Ему дали приказ отбыть из Севастополя, и он его выполнил.

Флот - это не только Севастополь. Все корабли и базы флота находились на побережье, включая главную ВМБ в Поти.

Октябрьский был обязан продолжить командование Черноморским Флотом.

Сейчас, когда прошли уже 65 лет с момента трагедии в Севастополе, можно сказать что угодно, и по - разному интерпретировать события тех дней.

Свидетелей тех событий уже почти не осталось, а настоящие оппоненты давно в могилах лежат. Но нельзя огульно обвинять руководство флота и СОРа в сдаче города! Вот вы мне привели «высказывания» некоторых участников обороны Севастополя о Кулакове. А я вам скажу, что Николай Михайлович Кулаков и Илья Ильич Азаров были золотыми людьми, пользовавшимися на флоте огромным уважением и любовью. Их моряки на руках носили.

И генерал Петров был неповторимым человеком, любимцем солдат.

Мне довелось его хорошо узнать. Это был один из самых смелых и толковых командиров РККА, которых я встречал когда-либо.

Выпала людям такая судьба - уцелеть в те дни.

В чем их сейчас обвиняют «доморощенные историки»?

Что выполнили приказ и покинули погибающий город?

Так обвиняйте тех, кто этот приказ им дал.

Буденный, Кузнецов, или может сам Верховный…

Вывезли штаб СОР, «особистов» и часть работников политотделов . Факт.

По приказу вывезли…

А по поводу этических аспектов поведения того или иного руководителя обороны города в последние дни июля 1942 года сейчас не стоит рассуждать.

Тем более никто сейчас не знает точно, как все происходило на самом деле и эти люди сами вам уже не могут ответить. Я знал многих из них, и могу вам смело сказать, что эти люди не боялись смерти или ответственности.

Г. К. - Насколько тяжелыми были бои на Новороссийском направлении в сентябре 1942 года?

И. Лемперт и К. Симонов Одесса 1941 год

И.Л. - Приведу один пример. Вызвал ГСС генерал-майор Петраков меня и майора Парфенова из политодела, и попросил - « Товарищи, положение тяжелое. Потери большие, наши силы иссякают. На вас надеюсь.

Помогите ребятам продержаться хотя бы еще три часа .

Иначе нам тут всем ..… Надо продержаться до подхода подкрепления из Геленджика».

И мы пошли с Парфеновым на передовую. Я пошел к морякам, на позиции батальона морской пехоты под командованием Брусиловского, державшего оборону на узком участке между двумя цементными заводами.

Что смогли - сделали. Эти три часа были одними из самых страшных часов пережитых мною на войне. После этого боя, сразу Петраков объявил о нашем награждении орденами Боевого Красного Знамени.

Вскоре Парфенову вручили орден БКЗ, а на меня, то ли решили «не тратиться», то ли орден «потерялся по дороге» из-за ведомственных бюрократических проволочек между флотским и армейским штабами.

В те дни со мной произошел еще один интересный эпизод.

В составе НОРа находилась авиагруппа под командованием генерала - майора авиации Квадэ. Комиссаром авиагруппы был полковник Пролыгин .

В группу входили истребительный полк и две эскадрильи морских бомбардировщиков МБР-2.

К ним у нас были претензии - почему листовки, предназначенные для разброса на позициях врага, так долго залеживаются в капонирах.

И вот однажды Пролыгин, как бы с иронией сказал - «Попробовал бы ты хоть раз сам слетать». Ответил ему - «Я не из пугливых, надо - слетаю».

Дело кончилось тем, что я полетел на ночное бомбометание на МБР-2 вместо штурмана. Летчик и стрелок-радист хорошо ориентировались в данном районе и без штурмана. Вместе с бомбежкой, я сбрасывал вниз пачки листовок.

Полет завершился благополучно, и результат моей работы был хорошим.

Как потом было установлено, к нам перешло немало солдат противника именно с листовками из этой партии.

Г.К. - Вы участвовали в высадке на Малую Землю. Как все происходило?

И.Л. - Я должен был высаживаться вместе с 255-ой бригадой МП, но высадка десанта в районе Южной Озерейки закончилась неудачей и бригада на канонерках вернулась назад на рассвете . За берег смог твердо зацепиться только один усиленный батальон моряков, остатки которого вскоре пробились на «малоземельский плацдарм» к своим.

И бригаду развернули на Станичку, в районе которой, «демонстративный» отвлекающий десант батальона &bs; Куникова захватил плацдарм.

Я помню нашу высадку на Малую Землю как прыгали в воду под сильнейшим обстрелом. В одной руке пистолет, в другой - полевая сумка.

Высадился весь мокрый, лег на землю. Рядом со мной свалился старший политрук Проценко, инструктор отдела пропаганды из ПО 255-й БрМП, бывший до войны доцентом университета. А подняться не можем. Трассирующие пули над нашими головами - «шли сплошной стеной ». Кто вставал, тех сразу убивало.

Поползли вперед… Это уже позже, от пристани, на плацдарме прорыли узкую траншею чуть выше человеческого роста, по которой можно было целым дойти до штаба бригады МП Потапова- Видова, разместившегося в подвале новороссийской радиостанции.

Сам плацдарм был небольшим, примерно 5*6 километров.

Там мне пришлось серьезно работать.

После наградили за Малую Землю орденом Отечественной Войны.

Г.К. - Неоднократно в последние годы в различных газетных статьях «утверждалось», что батальон Куникова состоял из моряков - «штрафников».

И.Л. - Это глупость. Батальон Куникова состоял из бывших моряков Азовской флотилии, Темрюкской базы и бывших «севастопольцев».

Это были отборные люди, которых долго тренировали в местечке Фальшивый Геленджик перед высадкой в Станичку.

И Цезаря Львовича Куникова я знал еще с 1942 года, он пришел к нам с Азова с группой моряков. Героический был человек. Смелейший и достойнейший.

Последний раз я видел Куникова за день до его гибели.

После захвата плацдарма на Малой земле, Куникова назначили старшим морским начальником и вся высадка на плацдарм и отправка с него, производилась только согласно разрешениям Куникова. Мне надо было срочно переправить в разведотдел двух пленных румынских офицеров. Но как это сделать…

На берегу ждали отправки сотни раненых и если бы они увидели, что вместо раненых на катера сажают румын, то они бы их просто порвали на куски.

Попросил Куникова мне помочь, уж очень «ценные и нужные» были офицеры.

Он помог «тихо» посадить румын на буксир, спрятали их в гальюне, чтобы раненые моряки их на палубе не увидели.

Г.К. - Еще один стародавний «спорный» вопрос, когда-то сильно интересовавший людей моего поколения.

Был ли генсек КПСС Леонид Брежнев на плацдарме на Малой Земле, или все это выдумки «штатных борзописцев»?

И.Л. - Не удивляйтесь, но начальник политотдела 18-ой Армии полковник Брежнев на «Малой земле» был лично и неоднократно!

И мне доводилось его встречать и в Кабардинке, куда я приехал к Брежневу вместе с художником Пророковым, и на самом малоземельском плацдарме летом и осенью 1943 года. Кстати, Брежнев имел в войсках очень хорошую репутацию, и считался среди солдат - настоящим комиссаром. Он был очень обаятельным и душевным человеком, харизматической личностью.

Г.К. - Вы участник десанта на Эльтиген.

Есть желание рассказать, как все было в этом десанте?

И.Л. - Нет такого желания .

Пусть все остается так, как написано в разных мемуарах .

Я никому помогать, заново переписывать историю войны - не собираюсь.

Очень многие события, случившиеся на черноморском театре военных действий, произошли непосредственно на моих глазах, и я многое еще хорошо помню, но я не уверен, что сказанное мной потом не извратят так называемые «историки и журналисты», и не изобразят все в черном цвете…

Обойдемся на сегодня «без сенсаций».

Единственное, что хотелось бы еще раз подчеркнуть, так это подвиг солдат 318-й стрелковой дивизии генерала и 386-го батальона морской пехоты под командованием Белякова.

Эти люди показали образец стойкости и мужества в боях против фашистов.

Г.К. - За что Вы были отмечены орденом Боевого Красного Знамени?

И.Л. - В апреле 1944, сразу после освобождения Одессы, весь наш отдел в полном составе переехал туда для участия в подготовки десанта на Сулину и Констанцу.

В конце августа 1944 я находился на кораблях отряда морских охотников, вышедших курсом из Одессы на Сулину. Рядом находились контр-адмирал Азаров, полковник Намгаладзе и другие начальники . К Сулине подошли из Вилково на бронекатерах подразделения 384-го и 143-го батальонов морской пехоты и захватили этот порт . Среди сдавшихся в плен 1400 человек был батальон румынских пограничников во главе с майором Кандидом.

Контр - адмирал Азаров поручил мне найти и подобрать из сдавшихся в плен румын, офицера, который бы согласился высадиться в порту Констанцы и доставить командующему румынским флотом ультиматум адмирала Октябрьского, в котором требовалось сдать советскому морскому командованию все корабли румынского флота и главную ВМБ Констанца без кровопролития .

На высадку в качестве парламентера согласился сам майор Кандид.

В ночь 28/8/1944 торпедный катер капитан-лейтенанта Попова подошел близко к берегу, на расстояние 5-6 километров от Констанцы.

Заглушил моторы, спустил на воду шлюпку, в которую сели Кандид, я, и сопровождавший нас матрос .

Кандид хорошо знал берег на этом участке и выбрал для высадки наиболее скрытое место. Я высадился с ним на берег. Налил ему и себе с фляги водки.

Выпили, я пожелал ему удачи. Он ушел к ВМБ, а я вернулся на катер.

Утром 29 августа на Констанцу взял курс отряд в составе шести сторожевых кораблей и тридцати торпедных катеров.

Эти корабли приняли на борт два батальона морской пехоты . У кромки минного поля отряд был встречен румынским торпедным катером с поднятым белым флагом, на котором находился наш парламентер, сообщивший, что ультиматум полностью принят, а также, мы были встречены канонерскими лодками, которые провели наши сторожевые корабли через минное поле в порт.

Наши десантники беспрепятственно высадились в порту и к вечеру того же дня адмиралы Басистый и Азаров приняли капитуляцию гарнизона Констанцы от командующего румынским флотом адмирала Мэчелариу.

Отличная получилась операция . Красиво все было проведено. Без кровопролития.

Вот, за подготовку и высадку парламентера на вражеский берег, меня наградили орденом БКЗ .

Г.К. - После завершения боевых действий на Черноморском театре военных действий Вы продолжили служить на ЧФ?

И.Л. - После капитуляции Румынии я на короткое время вернулся в Севастополь, и вскоре был назначен представителем Политуправления ЧФ и ПУ ВМФ на Дунайской военной флотилии. Начальником политотдела флотилии был капитан 1-го ранга Панченко, до войны бывший ученым-химиком в Ленинграде.

Работу политотдела курировал контр-адмирал Матушкин, Член Военного Совета ДФ. В составе флотилии помимо кораблей находилось несколько батальонов морской пехоты.

Г.К. - Какой эпизод из событий 1945 года Вам наиболее запомнился?

И.Л. - Интересных моментов было немало.

Например, после штурма Вены, город был поделен на оккупационные зоны между союзниками. Штаб Дунайской флотилии разместился на окраине города в бывшей резиденции бургомистра австрийской столицы.

По городу советским военнослужащим разрешалось перемещаться только группами, как минимум в три человека. Иду как-то с двумя матросами из центра города, вдруг вижу, как из небольшого особняка выходит австриец и кричит -«Гитлер капут!», указывая рукой на входную дверь.

Чтобы это значило. Оставил одного матроса у входа в здание и вместе с другим и австрийцем зашел в особняк. Там, я наткнулся, на большой фотоархив Генриха Гофмана, личного фотографа Гитлера. Среди великого множества редчайших фотографий я увидел даже снимки горящего Севастополя в 1942 .

Разглядывая фотоматериалы, я понял, что речь идет о ценной находке.

Доложил члену ВС ДФ Матушкину. Тот немедленно дал шифрограмму начальнику ГлавПУ ВМФ Рогову. Весь фотоархив был срочно отправлен в Москву на самолете. Как я потом узнал что материалы из этого фотоархива и сам Генрих Гофман, фигурировали в качестве свидетелей на Нюренбергском процессе.

Я получил личную благодарность от И.В.Рогова.

Г.К. - Вы прошли войну с первого дня, и Вам довелось не только заниматься своей основной деятельностью в качестве спецпропагандиста, но и неоднократно высаживаться в первой волне морских десантов, действовать в тылу врага, отражать атаки противника, находясь в передовой траншее и еще многое, и многое другое. Но сейчас хочу задать следующий вопрос.

Как Вы лично оцениваете успех работы «Седьмых Отделов» в годы войны?

И.Л. - Отвечу честно и объективно.

Я считаю, что 7-ые Отделы достойно справились с поставленной перед ними задачей. Каждый распропагандированный нами солдат противника - это спасенные жизни советских солдат. И каждый поднявший руки и сдавшийся в плен, сломленный духом, солдат вермахта был для нас показателем успеха.

Наши органы спецпропаганды внесли свой весомый вклад в победу .

И хотелось, чтобы помнили и о тех, кто прошел войну в «Седьмых Отделах» и честно выполнил свой долг перед Родиной.