Рабовский Семен Фроимович

С.Р. - Родился 30/12/1922 в городе Коростень Житомирской области, располагавшимся в шестидесяти километрах от старой границы.

Отец работал кузнецом. Мой отец не имел образования, воевал солдатом в Первую Мировую Войну, воевал в Красной Армии в Гражданскую, был членом ВКПб, верным сторонником Советской власти.

А в 1937 году его арестовали и осудили по 58-й статье, пункт -11.

Перед самой войной отца выпустили из заключения.

В 1939 году через наш город потоком шли беженцы из Польши, и всем стало ясно, что война уже не за горами. Вскоре после «польской кампании» в моем родном Коростене открыли новое пехотное училище.

В то время в Красную Армию уже стали брать добровольцев с возраста - 17,5 лет. Я подал документы на прием в училище, не указав в анкете о судимости отца. Никто не стал ничего дотошно проверять.

Это был конец февраля сорокового года.

В начале марта 1940 года будущих курсантов собрали на плацу.

К нам вышел начальник училища и предложил желающим пойти добровольцами на финскую войну. Дал команду разойтись, и объявил, что через десять минут, добровольцы должны собраться возле училищного клуба.

Таких добровольцев набралось человек восемьдесят. Я был среди них.

Но пока мы доехали до «финского» фронта - война с Финляндией закончилась.

В училище нас встречали как «героев», и всех «финских» без проволочек зачислили в училище. Так в семнадцать лет я стал курсантом.

А потом началась напряженная учеба.

Нам постоянно внушали, что война с Германией неизбежна и начнется она очень скоро. Немцев открыто называли потенциальными врагами, и даже мишени на нашем стрельбище выглядели как силуэты немецких солдат.

Никто из командиров и политруков о «Пакте о ненападении» даже не вспоминал.

Курсанты сами строили оборонительные рубежи.

У нас было много курсантов, уроженцев Грузии и Армении, вскоре прибыла на учебу большая группа сибиряков.

Все ребята были как минимум с девятиклассным образованием.

Большую часть преподавателей составили участники Финской комании.

Помню, как к нам на занятия принесли для изучения - «совершенно секретное оружие» - винтовку СВТ. Летом 1940 года училище подняли по тревоге, мы совершили марш с полной выкладкой и прибыли в Бердичев.

Здесь нам объявили, что наше училище переименовано в Бердичевское пехотное училище. Все учения проводились в полевой обстановке.

Мы снова рыли траншеи полного профиля, строили полевые укрепления, ДОТы и ДЗОТы. Гоняли нас до десятого пота.

В феврале 1941 года весь наш курс снова пешим маршем перебросили из Бердичева под Киев. Нам объявили, что мы зачислены для продолжения учебы во вновь образуемое 2-ое Киевское пехотное училище.

В мае 1941 года в училище состоялся досрочный выпуск.

Семьсот человек курсантов выпустили в лейтенантском звании и направили служить в западные приграничные округа.

Оставшихся в училище, несколько сот курсантов с образованием 10 классов, вместо ожидаемого выпуска в войска, привезли под Москву, на химический полигон РККА под названием «Святошинская пуща».

Для меня это была уже третья передислокация с начала службы в РККА.

Здесь мы проходили ускоренную подготовку - изучали особенности ведения химической войны, тренировались в защите от отравляющих веществ, изучали огнеметы, ставили дымовые завесы и так далее.

Нас учили также разворачивать станции первичной санитарной обработки. Преподаватели и инструкторы были классными специалистами, и тщательно нас готовили к каждому учению.

Я не помню несчастных случаев во время хим. подготовки.

С началом войны остатки нашего училища, 2-го КПУ, отправили в Вольск, где наше училище переименовали в Вольское военно -химическое училище.

В конце сентября 1941 года нам присвоили воинские командирские звания и я получил направление под Харьков в 76-й отдельный батальон химической защиты, на должность командира взвода.

РАБОВСКИЙ С ОФИЦЕРАМИ ХИМСЛУЖБЫ 37-Й ГВ.СД Рабовский в первом ряду слева

Г.К. - Насколько высока была вероятность, что немцы первыми применят химическое оружие?

С.Р. - Мне кажется, что такая опасность витала в воздухе в течение всей войны. Возможно, в первые два года, когда немцы победоносно наступали, угроза применения химического оружия не была явной, но и в 1941 году немцы держали химические боеприпасы непосредственно рядом с передовой.

Например, там же, под Харьковым, разведка доложила, что на нашем участке фронта появилось немецкое химоружие новой модификации.

Две разведгруппы из нашего батальона неоднократно посылались в тыл врага на поиски следов химоружия. Я был в одной из этих групп.

Г.К.- Удалось что-нибудь обнаружить?

С.Р.- Да, кое-что удалось .

Одна из разведгрупп нашла артиллерийские снаряды с начинкой из ОВ.

Другая группа доставила к своим новые немецкие противогазы и химпакеты, конструкция которых позволила сделать выводы о возможном грядущем применении немцами новых отравляющих веществ, типа ТО.

Сильнодействующее ОВ, ранее неизвестное вещество без цвета и запаха.

Обо всем было доложено в армейские штабы.

Но я не помню, чтобы нас, шесть человек участвовавших в этих разведках, обязали тогда дать подписку о неразглашении.

Г.К. - Но в химических частях РККА были готовы дать отпор на применение немцами первыми подобного вида оружия?

С.Р.- Мы были готовы к любому сценарию развития событий.

Все офицеры и солдаты служившие в химбатах были хорошо обучены для ведения химической войны.

И если бы немцы применили ОВ - то мы бы им сразу ответили.

У нас были все средства и возможности для этого.

Но как бы это происходило, я не хочу рассказывать.

Это технические детали и мне, как говорится - « никто не давал полномочий раскрывать подробно эту тему»…

Г.К. - Иногда можно встретить подобное заявление, что поскольку угроза химической войны было небольшой, то было нецелесообразно держать в тылу многие десятки тысяч солдат в армейских и фронтовых частях химической защиты, мол это было просто неправильно, и всех химиков надо было направлять в стрелковые роты, а не «мариновать» в армейских тылах.

С.Р. - Такую глупость могут сказать только люди ничего не понимающие в военном деле. У нас «пока гром не грянет, мужик не перекрестится».

А если бы химическая война все же разразилась?

С таким же успехом можно заявить, что уже в начале 1943 года надо было полтора миллиона солдат перебросить с Дальнего Востока и из Закавказья на фронт, все равно, японцы и турки на нас бы тогда уже не полезли.

И откуда эти заявители «знают», что части химзащиты «мариновали в тылу».

Их бы в этот «тыл». Полковыми и дивизионными химиками часто прикрывали бреши в обороне. А хорошо обученные химические части армейского подчинения старались по возможности сохранить и правильно делали.

В нашем химбате мы не бездействовали, а также часто гибли как и простые солдаты пехоты.

Наш батальон был сформирован из пожилых донбасских шахтеров. Пока отступали от Харькова до Сталинграда, многие солдаты из батальона погибли.

У меня во взводе ранцевых огнеметов РОКС было всего 12 огнеметов.

Больше половины расчетов выбыли из строя. Когда бронебойная пуля пробивает баллон огнемета, то огнеметчик вспыхивает как факел.

И я таких «костров и факелов» в донской степи вдоволь насмотрелся.

В начале мая 1942 года наш батальон передислоцировали из - под Харькова на Дон и благодаря этому счастливому обстоятельству мы не вляпались в «Харьковское окружение». Но много солдат батальона погибло при бомбежках, прикрывая дымзавесами донские переправы.

Из Бекетовки нас перебросили в Сталинград.

И здесь батальон попал под «знаменитую» первую массированную бомбежку города. В небе появилась армада немецких самолетов, которые стали сравнивать город с землей.

Помимо бомб, на наши головы летели с диким ревом пустые бочки с дырками, куски рельсов, своим невыносимым воем вынимая из нас всю душу.

А на «десерт» сверху посыпались листовки, «пропуски в плен» - «До Волги с бомбежкой, а до Урала с гармошкой»…

Батальон прочно занял позиции на подступах к городу, мы вырыли траншеи полного профиля, позиции для огнеметов, и приготовились к встрече с противником. Настроение у всех было боевым.

Все машины батальона были переданы артиллерии для подвозки снарядов.

Мало кто знает, но перед самим городом, на подступах, воевать в пехоте уже было почти некому, дорога к Сталинграду была фактически для немцев открыта.

Г.К.- Как вы попали на катера ВКФ?

С.Р.- Вызвали в штаб батальона и сказали, что я направляюсь к морякам.

Когда я возразил - «Какой из меня моряк, я и моря то в жизни не видел», то меня « сразу успокоили», еще раз объяснили, что «приказы не обсуждаются», и направили к морякам ВКФ.

Я попал служить командиром на катер Волжско-Каспийской Флотилии - ВКФ. Экипаж катера - пять матросов и мичман - капитан из гражданских моряков, пожилой и одноглазый.

Мы занимались следующим - днем постановкой дымзавес и подвозом боеприпасов, а по ночам - эвакуацией раненых через Волгу из района Тракторного завода и на участке 62-й Армии. Хотя понятие «ночь» на волжской переправе было весьма условным и относительным.

Горел город, горела земля, горела вода, горела подожженная нефть, спускаемая немцами вниз по реке из нефтехранилищ, и ночью всегда было светло как днем.

Выходили из района села Ленино, расположенного на восточном берегу.

Высокий западный берег был в немецких руках, как впрочем, и 90 % территории города. Горящая нефть огненной стеной плыла по реке.

Нас ежеминутно обстреливали шквальным огнем и бомбили с воздуха.

Там и без наших дымовых завес все было вокруг в дыму и огне…

Г.К. - Насколько опасной была работа моряков ВКФ?

С.Р. - Катер был марки БТ-150 , и на катере было два зенитных пулемета. Обычно на катере размещали до тридцати раненых.

Пока под непрерывным вражеским огнем достигали восточного берега, часть эвакуируемых бойцов погибала или получала повторные ранения.

Пересечь Волгу в спокойной обстановке нам ни разу не посчастливилось.

В небе над нами постоянно шли воздушные схватки. Прилетает пятерка наших истребителей, становится в круг и барражирует над переправой. Появляется штук десять немецких истребителей , связывает наших боем, начинают в воздухе «восьмерки» выкручивать, и в это время появлялись немецкие бомбардировщики и спокойно бомбили все что двигалось по земле и по воде, превращая Волгу в адскую реку, кипящую от осколков и пуль, нашпигованную свинцом и смертью .

Но паники среди нас не было, мы продолжали работать в этом аду.

При очень сильных обстрелах моряки старались укрыться за затопленными баржами. В сентябре я два раза тонул вместе с катерами.

Мы воевали в защитной форме, только тельняшки были видны в раскрытых воротах гимнастерок. Обязательно мы одевали поверх пробковые спасательные жилеты. Я и так хорошо плавал, но дважды спасся только благодаря этим жилетам.

Но в октябре 1942 года мой катер был разбит при бомбежке у островка расположенного посередине Волги. Меня сильно контузило.

Вывезли в госпиталь в село Комсомольское, а оттуда направили в Москву.

Оклемался я довольно быстро, но при выписке начальство узнало, что по военной специальности я химик, и вместо батальона для выздоравливающих, меня направили на ускоренные курсы усовершенствования при Военно-Химической Академии имени Ворошилова.

Но долго я там не задержался.

На Волге вершилась судьба страны, и я хотел побыстрее вернуться на фронт.

По Сталинграду меня хорошо знали командиры из 37-й гвардейской дивизии, я немало поработал на своем катере, на участке обороны этой дивизии.

Гвардейцы считали меня уже своим человеком и прислали по моей просьбе на меня именной запрос прямо на курсы в Академию.

30/12/1942 , я уже был в 37-й гв. СД, и получил назначение на должность начальника химической службы 118-го гв. СП.

Г. К. - Согласно воспоминаниям участников Сталинградской битвы, в ноябре 1942 года от 37-й гв.СД уже никого и ничего не осталось.

В своей мемуарной книге врач дивизии Гулякин прямо пишет, что за месяц боев в Сталинграде через санбат 37-й гв. СД и санбаты соседних частей прошло свыше четырех с половиной тысяч раненых гвардейцев- десантников из этой дивизии, а остальные 8.000 бойцов навеки остались лежать в сталинградской земле. И эти данные еще без учета нескольких «сибирских» и «среднеазиатских» маршевых батальонов, переданных дивизии на пополнение в октябре, и полностью погибших в городских боях.

А медики к статистике потерь всегда на войне относились очень скрупулезно.

С.Р.- Дивизия полтора месяца вела бои на Тракторном заводе и в районе завода «Баррикады». В ноябре все остатки дивизии собрали в 118-й гвардейский сводный полк, но через несколько дней из сводного полка вышло к своим живыми всего шесть человек, которые вынесли тяжелораненого комполка.

Остатки дивизии с конца ноября 1942 года находились на восточном берегу Волги в резерве. Когда я попал в 37-ую гв.СД, то в ней было немного меньше десяти процентов от первоначального «Сталинградского» состава, и то, только благодаря тому, что в дивизию стали возвращаться «старые» бойцы из госпиталей.

Но подавляющее большинство десантников погибло в осенних боях.

Когда в январе 1943 года дивизия оказалась на переформировке в Балашове и нас всех построили на площади, то народу в дивизии было как в стрелковом батальоне. И когда командир дивизии Жолудев вышел к нам, то от волнения и душевной боли он долго не мог начать говорить, видя перед собой жалкие остатки своей отборной героической гвардейской воздушно-десантной дивизии.

Г.К. - Дивизия считалась десантной формально?

С.Р. - Нет, наша 37-ая дивизия формировалась летом 1942 года в подмосковных Люберцах из десантников 204 - ой ВДБр, 211-ой ВДБр и еще, кажется, были люди из 1-ой ВДБр.

Все эти бригады уже имели опыт десантных операций в немецком тылу.

Дивизия состояла из отборной молодежи, многие бойцы были опытными десантниками, прошедшими хорошую боевую и прыжковую подготовку.

80 % личного состава были коммунисты и комсомольцы, а в то время этот показатель объяснял многое.

Люди дивзи стояли насмерть, сражались до последнего патрона.

Но когда я прибыл в дивизию, то в ней уже почти не оставалось в живых тех, кто высаживался в немецком тылу например под Ельней в начале 1942 года или еще под Москвой в конце сорок первого года.

Из выживших в десантах начального периода войны, к январю 1943 года в дивизии были буквально единицы, мне говорили, что на всю дивизию таких десантников осталось всего двадцать человек. Потери, понесенные дивизией в Сталинграде , действительно были колоссальными.

Помню точно, что начхим дивизии майор Семен Фукс и еще один офицер по фамилии Антипов были участниками воздушного десанта под Вязьму.

И вроде все из тех, кого я знал лично…

Г.К. - Кто пополнил поредевшие ряды дивизии на переформировке в Балашове?

Когда дивизия была возвращена на передовую?

С.Р.- Шло массовое пополнение из Сибири. Уже в конце февраля дивизию перебросили в Ливны, a в мае мы уже стояли на позициях в Дмитриевском районе Курской области. Все это время были бои местного значения.

Нас влили в 65-ую Армию Центрального Фронта.

Когда начались бои на левом фасе Курской дуги, основной немецкий удар пришелся по соседним частям.

Я хорошо запомнил начало курского сражения.

Три часа продолжалась наша артподготовка. Наша бомбардировочная авиация буквально зависла над немецкими позициями.

А потом стало тихо - будто дирижер палочкой взмахнул.

Наступила страшная, зловещая тишина…

С двух сторон навстречу друг другу без выстрелов пошли танки. И началось…

Мы стояли на фланге, на нас в тот день немецкие танки так и не пошли, но мы видели этот жуткий танковый бой, видели, как вспыхивают танки, как из них выскакивают горящие люди… За нашими траншеями стояла без движения целая танковая бригада и ждала приказа на атаку.

Но для меня самый тяжелый момент Курской битвы, это наш выход к городу Севску. Этот Севск штурмовали несколько раз, по всем правилам.

На КП находились авианаводчик, артиллерийские корректировщики от гаубичников и самоходчиков.

Это были очень кровавые бои…

Г.К. - Летом 1943 года Вы уже были на должности ПНШ-1?

С.Р. - Нет. Тогда я еще был начальником химической службы полка.

Кстати, по поводу вашего вопроса, чем занимались химики на войне.

Когда дивизию переформировали в Балашове, в химвзводе полка было двадцать человек. За два года войны личный состав химического взвода из-за высоких потерь полностью поменялся многократно.

Из тех кто был со мной на формировке, уцелел и благополучно дошел до конца войны только Владимир Нефедов, ставший впоследствии моим ординарцем.

Замечательный парень из Белоруссии.

Химвзвод в шутку называли - «ремонтно-аварийный» и постоянно бросали в бой или на прикрытие в любой ситуации, близкой к определению - «критическая».

В должность ПНШ-1 я вступил уже в январе 1944 года, пережив тяжелейшие бои на Десне и на Соже.

Г.К. - Читал воспоминания бывших фронтовиков, химиков по военно-учетной специальности, Вилинова и Марьясина, которые вскоре после прибытия на фронт становились ПНШ по оперативной работе в своих полках.

Это было само собой разумеющимся назначением?

С.Р. - Конечно нет. Должность начхима была штатной, и ее всегда должен был кто-то занимать. Другое дело, что начхимов часто посылали заменять убитых командиров или использовали для боевой штабной работы, и многие из них быстро, как говорили, - « на лету осваивали смежные специальности», и можно было встретить на войне стрелкового комбата из бывших химиков, как например в моем случае. Но мне было проще чем другим, все-таки я проучился больше года в пехотном училище, и до прибытия в 118-й гв. СП успел хорошо повоевать, так что быстро и спокойно вошел во фронтовую жизнь стрелкового полка и не испытывал никакого мандража, когда мне надо было заменить убитого ротного или комбата, поднять людей в атаку или разработать оперативную задачу.

Г.К. - Какие функции были у ПНШ-1 в стрелковом полку?

С.Р. - Это должность помощника начальника штаба полка по оперативной части. Что входило в обязанности ПНШ-1?

Обработка всей информации, разработка оперативных задач, составление карт и кроков, ведение боевого журнала - дневника и составление боевых донесений и так далее. Но меня напрямую не касались например вопросы охраны знамени и документов, вопросы тылового обеспечения или контроль за специальными и вспомогательными частями полка.

Кроме того, за каждым батальоном закреплялся определенный офицер штаба полка, который координировал и контролировал боевые действия батальона.

На мою долю выпал 3-й батальон, который мне пришлось принять под командование после гибели комбата осенью 1944 года.

Да и в ПНШ я попал , заменив выбывшего по тяжелому ранению предшественника. Был до меня на этой должности еврей, майор, очень храбрый офицер. Фамилию не могу точно сейчас вспомнить, типичная такая фамилия.

После войны встретил его в Киеве.

Г.К. - Расскажите об офицерах штаба 118 гвардейского стрелкового полка?

С.Р.- Полком командовал майор Поляков. Пожилой офицер, участник еще Гражданской войны, в начале войны он был призван из запаса из Сталинграда. Среднего роста, широкоплечий, с добрым открытым рябым лицом.

Душа - человек был. Грамотный волевой командир, воевал с умом, солдат никогда зря не гробил. Пользовался всеобщей любовью и уважением.

Погиб в начале 1944 года под Речицей.

Комиссар полка, майор Моисейкин, нередко бывал в батальонах, в боевых порядках, и был лично смелым человеком.

Начальником штаба был кадровый офицер, москвич Глотов.

Только самые лучшие слова могу сказать о нем.

ПНШ по разведке был мой близкий товарищ капитан Киричек, смелый офицер, украинец, родом из Сумской области, из района Шостки.

В 1944 его тяжело ранило, ему парализовало правую часть тела.

Очень колоритной личностью был наш начфин Урман, провоевавший всю Сталинградскую эпопею простым стрелком- пехотинцем в передовой линии. Замечательным парнем был комсорг полка Толя Журавлев, ставший после войны секретарем Воронежского обкома партии. Журавлев воевал храбро и честно.

Переводчиком в полку всю войну был русский немец, коммунист из Поволжья.

Были еще ПНШ по шифрослужбе, по учету личного состава и так далее.

Штаб полка - это же целое хозяйство включавшее в себя множество различных служб и подразделений.

Г.К. - Кто командовал полком после смерти Полякова?

С.Р. - Полковник Оноприенко Николай Николаевич, Герой Советского Союза, «старый» грамотный вояка, еще участник борьбы с басмачеством.

Имел среди наград даже английский крест.

Оноприенко был тяжело ранен и его заменил полковник Вишняковский.

Хороший человек. Я был командиром 3-го батальона, когда из штаба армии пришел вызов. Хотели меня назначить начальником химической службы в соседней дивизии. Вишняковский не соглашался меня отпустить, сказал - «Капитан, тебе всего двадцать два года, вся карьера впереди, оставайся в полку, ты нам нужен. А майором ты и у нас быстро станешь, парень ты боевой ».

Да я и сам, как говорится, уже прикипел душой к своему батальону.

Так и продолжал воевать комбатом.

Очень мне запомнился командир соседнего 109 -го гв. СП ГСС подполковник Григорий Михайлович Левин. Человек сложной судьбы.

Очень смелый и толковый офицер был. Еврей из города Канска Красноярскоо рая, хоть Левин и шел по документам « как русский».

Г.К. - Кто командовал дивизией после гибели генерал - майора Жолудева?

С. Р. - Виктор Григорьевич Жолудев еще в 1943 году ушел от нас на командование корпусом, и погиб летом сорок четвертого года в Белоруссии, будучи комкором.

После него дивизией командовали Брушко, Ушаков, и одно время дивизией руководил наш начштаба полковник Морозов.

А последним комдивом был узбек, генерал-майор Рахимов.

Генерала Рахимова убило в конце марта 1945 года под Торунью.

Прямое попадание мины в КП дивизии .

Тогда же погиб начальник политотдела Смирнов и еще несколько штабных офицеров в звании полковников.

Уцелел начальник штаба дивизии Морозов. Еще пару лет назад он был жив и здоров, проживал в Москве. Ему сейчас примерно 95 лет. Если сможете - найдите.

Г. К. - Читал воспоминания одного из ветеранов 37-й гв. СД.

Он описывает бои дивизии в окружении зимой 1944 в лесах под Мозырем.

Что тогда произошло?

С.Р. - Брали Гомель, потом пошли на Речицу, дальше двинулись в направление на Калинковичи и Мозырь. Полк шел по узкой дороге зажатой с двух сторон болотными топями. Мы пересекли какое-то шоссе и зашли в леса, в партизанский край, и оказались в полуокружении.

Немцы пытались нас в этих лесах добить.

Там произошел один очень редкий фронтовой эпизод.

Мы пережили ночную немецкую танковую атаку. Танки шли на нас с зажженными фарами. Основной удар пришелся по 109-му полку.

Но мы выдержали и выстояли, немцы так и не взяли нас в «котел».

Потери у нас были не очень большими, и когда нам было нужно, мы брали к себе на пополнение бойцов из партизанских отрядов.

Г.К.- Что из боев в Белоруссии Вам особенно запомнилось в летние дни 1944 года?

С.Р. - Весной мы стояли в обороне. В полку началась эпидемия тифа.

Я тоже заболел, лежал в санбате.

Перед началом летнего наступления я вернулся в полк.

А дальше мы участвовали в операции «Багратион».

Все лето наступали, от Полоцка до Беловежской пущи мы дошли относительно «малой кровью».

А дальше начались очень тяжелые бои в болотах.

Разведчики в «мокроступах» шли вперед, выискивали проходы в топях, и мы двигались за разведкой. Под Слонимом солдат нашего полка Мирошник закрыл грудью амбразуру ДОТа.

Г.К. - Как красноармейцы относились к немцам, массово сдававшимся в плен в белорусских боях?

С.Р. - Звериной злобы мы к ним не испытывали.

Уже под Осиповичами, немцы стали группами сдаваться в плен, выходили из леса с белыми тряпками на штыках. Их никто не трогал, даже иногда пленных немцев из батальонов отправляли в полковой тыл без охраны.

Самое парадоксальное, что даже когда наш полк принимал участие в освобождении концлагеря Треблинка, и мы видели лагерь, в котором были убиты и сожжены сотни тысяч людей, видели огромные капустные поля удобренные человеческим пеплом и человеческие скелеты обтянутые кожей лежащие на территории лагеря - то в полку, как правило, продолжали брать немцев живыми в плен!

И «власовцев» до Нарева бывало что оставляли в живых. Они часто перебегали к нам с мольбой о прощении, и их не всегда убивали на месте…

Г.К.- Что за эпизод с «власовцами» на Наревском плацдарме?

С.Р. - Шел бой за расширение плацдарма. Темно, ни черта не видно.

Слышим голоса «Славяне! Не стреляйте! Тут свои!».

Послал старшину с двумя бойцами проверить что там и кто там, а их в упор из автоматов расстреляли. Западня…

Мы рванули вперед, и … взяли в плен человек двадцать «власовцев».

Бойцы их не пощадили … На куски…

Г.К. - Как происходила высадка на Наревский плацдарм?

С.Р. - Переправа была более - менее подготовленной.

Помимо подручных средств у нас был плоты, и даже какие-то лодки. Переправлялся ночью, в первой волне.

Реку переплыли в полной тишине и немцы нас не заметили.

Захватили плацдарм шириной километра полтора и примерно километр вглубь. И здесь начались такие тяжелые бои, что все, что мне пришлось испытать до этого плацдарма, стало казаться «легкой прогулкой по передовой».

Я даже под Сталинградом не видел такого жуткого убийственного огня.

Мы постоянно вели бои за расширение плацдарма и укрепляли стыки.

Только в ноябре на плацдарме наступило относительное затишье...

Г. К. - Состав Вашего батальона?

С.Р. - Стандартный. Три стрелковых роты, пулеметная рота, минометная рота, саперный взвод, хозяйственный взвод и взвод связи.

Г.К. - Голодать на войне приходилось?

С.Р. - После сорок третьего года почти нет.

Разве что в окружении под Паричами, и на плацдарме в Польше.

Где кониной перебивались, где сухарями.

У меня был ординарец в батальоне, татарин Гимадиев.

Он, как-то, в очередной «голодный период», когда в пору было свои ремни или кору с деревьев жевать, наловил черепах и сварил из них суп.

Г.К. - Пили в пехоте много?

С.Р. - И не только в пехоте… Воевали обычные люди из мяса и костей, а не непорочные ангелы. Конечно, пили, когда было что пить…

Но никто «в стельку пьяный» по траншеям с гранатами в руках не слонялся, и перед атакой у нас людей специально спиртом не «накачивали».

Я лично на войне вообще не пил, даже в самые трудные минуты.

Все эти пресловутые «алкогольные эксцессы» обычно случались уже после боя.

Когда мы сбили немецкие заслоны и захватили узловую станцию Осиповичи, то на путях стоял целый эшелон из цистерн со спиртом.

Соседний полк перепился, спирт из простреленных цистерн тек рекой, вся станция была забита пьяными солдатами.

Нам поставили задачу - навести на станции порядок любой ценой.

Разрешили применять оружие, в случае, если кто-то окажет сопротивление или откажется подчиняться. Очень неприятный эпизод был …

После того, как все закончилось, мои солдаты налили себе по фляжке спирта и покинули станцию…

Но, например, по «пьяному делу» очень много народу погибло при взятии Шостки. Там химзавод располагался, десятки емкостей с метиловым спиртом и так далее. Там столько людей ослепло или умерло в мучениях…

Г.К. - Была ли на фронте какая-то справедливость в «наградном вопросе»?

С.Р. - Я не хочу обсуждать эту тему, тем более вы сами заранее знаете какой возможный ответ услышите.

Я на фронте воевал и за орденами не гонялся.

Честно говорю, наградами не интересовался, и всем что творится вокруг этого «вопроса» - тоже. Один раз захватили немецкую артиллерийскую батарею, развернули орудия на врага и открыли огонь.

За это я получил орден Красной Звезды.

И после этого я даже никогда выяснял, что там дальше происходит с моими другими наградными листами, мне хватало того, что есть.

Г. К. - Когда Вы выбыли из строя?

С.Р. - В последние дни марта сорок пятого года …

В марте 1945 года шли тяжелые бои за немецкий город - крепость Грауденц. Поляки называют этот город Грудзендз. Нас очень хорошо поддерживали наши бомбардировщики и артиллерия РГК.

В районе старой крепости - цитадели после их налетов, возникало ощущение, будто смерч прошел. Немецкие трупы лежали рядами…

Ставил задачу ротным командирам и офицерам приданных подразделений, корректировщикам. Стояли за углом многоэтажного дома, группой, 14 человек. Немец - «фаустник» пробрался к нам через разрушенные дома и в упор выстрелил по нашей группе. Всех «накрыл», сволочь…

Мне повезло выжить, но полученное ранение было тяжелым…

Моя рука была раздроблена, висела на коже и сухожилиях.

Нервы перебиты, вырвало 12 сантиметров кости.

Мне сделали пересадку, из правой ноги взяли кусок кости и пересадили ее в руку. По тем временам такая операция считалась уникальной.

В итоге - руку спасли, а не ампутировали.

В сентябре 1945 года меня выписали из госпиталя и комиссовали из армии по инвалидности. Вернулся домой, а через некоторое время уехал работать на Север.

В Коми АССР я прожил и проработал 43 года.