Я родился 2 января 1922-го года в селе Еделево Кузоватовского района Ульяновской области. Реально я родился в сентябре 1921-го года, но родители схитрили – решили, что я должен пойти в армию немножко помудрей и повзрослей, так что записали меня в книге рождений 1922-м годом. Отец трудился рабочим на большой государственной мельнице, и мы следом за ним меняли места жительства. Мать была простой домохозяйкой, воспитывала пятерых детей – четырех мальчиков и девочку, шестой ребенок умер в младенчестве.
Окончив семь классов, я поступил в горно-сланцевый техникум, расположенный в городе Сызрань. Учился на «отлично», имел склонность быстро с ходу писать стихи и сочинения. Приезжали к нам преподаватели из Куйбышева и организовывали у нас литературные вечера. Все пророчили, что я буду поэтом. Но получилось так, что война изменила планы.
Перед началом войны с третьего курса ушел в Тульское оружейно-техническое училище. Окончив это училище, я получил назначение за месяц до войны. Назначили меня в прибалтийский город Ковно, в 190-й стрелковый полк. Но в связи с тем, что я красиво писал, много участвовал в работе техникума и помогал кадровику, ротному и комбату оформлять личные дела, в итоге мне дали назначение с правом заезда домой в Ульяновск к бабушке по материнской линии. Там жили родители, три брата и сестра. Приехал туда, побыл два дня, на третий, а это было воскресенье 22 июня 1941-го года, иду днем из пригорода, где стоял наш дом, к мосту через речку, за ним тетка жила. Вдруг по радио, расположенном на подоконнике у близлежащего к дороге дома, слышу выступление наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова о начале Великой Отечественной войны. Домой я уже не вернулся, мать не увидел, прямиком поехал в Тулу, где оставил у командира свой чемодан. Забрал его и поехал в часть, в Вязьме сел на попутный эшелон, чтобы добраться в свой полк. Оказалось, что в составе двигались части 1-й Московской моторизованной дивизии. Командир 12-го танкового полка Андреев взял мое личное дело, и сказал: «Вы не доедете до своей части, повсюду бушует война, оставляю вас в своем полку». Подъехали к Смоленску, там все разбомбили, мы как раз попали под конец бомбежки. Дальше уже своим ходом двинулись к реке Березина. Остановились в белорусском городе Борисов. Я стал техником-оптиком полковой ремонтной мастерской. Первые бои в начале июля 1941-го года были страшно тяжелые. Воевали за Борисов. Там погибли многие наши танки, пришлось отступать, и на переправе через Днепр я был ранен, дальше меня увезли в Вязьму, оттуда отправили на Кавказ в Ессентуки на лечение. Оздоровился там и поправился, после чего меня направили в город Армавир, в запасную стрелковую бригаду, откуда был направлен в 8-й отдельный дивизион бронепоездов начальником боепитания. В дивизионе насчитывалось несколько тяжелых и легких бронепоездов. Потом дивизион стали расформировывать, тяжелый бронепоезд остается основным, им командовал Иванов, который стал мне предлагать остаться у него, на той же должности, мол, работы будет не меньше, но и не больше. Я согласился остаться, но тут из Северо-Кавказского военного округа приказали перевести начальником боепитания в танковую бригаду. Но я туда не попал. Прошло какое-то время и поступило распоряжение из округа направить меня на учебу в Самарканд, в артиллерийскую академию РККА имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Не спрашивая моего согласия направили. Шесть месяцев там учился, и опять на «отлично». Заканчивается учеба, нас было 300 курсантов, и в связи с отличной учебой, меня вызывают к начальнику курса по артиллерии, генерал-майору. Он мне говорит о том, что меня решили оставить, буду на будущем курсе специалистом по технике. Я не соглашался: надо ехать на фронт и воевать. Учиться после войны буду, если жив останусь. Раза четыре вызывали, в результате почти уговорили, но тут я услышал в начале 1943-го года, что весь наш выпуск отправляют в Сталинградский учебный артиллерийский центр (СУАЦ). А у меня во время лечения в Ессентуках появилась девушка Алла, будущая жена, которая окончила 10-летку в Евпатории, собиралась поступать в Харьков в институт, но с началом войны эвакуировалась, приехала к родной тетке на Кавказ. По молодости полюбили друг друга. И когда я услышал о СУАЦ, то категорически отказался оставаться в Самарканде, решил поехать со всеми. Едем в эшелоне, и вдруг узнаем, что едем не в Сталинград, а на Урал в город Чебаркуль Челябинской области. Как это так?! Здесь в глухомани находился эвакуированный СУАЦ. Здесь 21 день побыли, за это время сформировали 16-ю артиллерийскую дивизию прорыва резерва Верховного Главнокомандования, в которую входила 14-я минометная бригада, состоящая из 4 минометных полков. Махина была мощнейшая. Меня назначили начальником артснабжения 228-го минометного полка. На вооружении у нас состояли 120-мм минометы. В дивизии имелись орудия от 45-мм до 203-мм. Нас повезли на фронт под Старую Руссу. Так что воевали в тех местах, где паскудный подлец Власов предал Родину и перешел на сторону немцев. Там были очень тяжелые и трудные бои, весь февраль и март 1943-го года здесь бились.
После этого нас перебросили на переформировку в Подмосковье. Отдых и пополнение. Побыли недолго, дней пятнадцать. Получили новую технику, и нас срочно перебросили на брянское направление. В течение суток мы по три-четыре раза меняли положение по учебным тревогам. Минометные полки сворачивали и бросали из стороны в сторону вдоль линии фронта на 20-30 километров. Такими тяжелыми тренировками нас хорошо выучили уходить из-под удара. Были и настоящие обстрелы, тоже выводили в тыл. Так замучили тренировками, что мы прямо-таки ждали, когда же начнется немецкое наступление на Курской дуге. Когда в июле 1943-го года начались сильнейшие бои под Белгородом, то мы стояли от него в 30 километрах. 5 августа в том числе и наша дивизия освободила этот город и с боями пошла на Харьков. Перед этим городом было расположено шесть оборонительных полос, немцы в репродукторы на передовой объявляли, что перемелют на них все наши войска. На одной полосе через порядки пехоты прорвались немецкие танки, я как раз в это время подвез на батареи боеприпасы. Комбриг приказал, нужно было срочно их везти. Из четырех начальников боепитания полков я один повез груз, потому что знал, как доставать боеприпасы, хотя это было трудно. Дружил с 64-й полевой армейской базой и автомобильным полком, поэтому быстро забрал со складов мины в ящиках, и повез туда. Попал в ад. Прорвавшиеся танки противника все давили и крушили, в упор расстреливали позиции и расчеты. Один из танков подошел ко мне на близкое расстояние, стрелять не мог, я находился в «мертвом» пространстве. Тогда он наехал на миномет, около которого я стоял. И кто-то меня толкнул, я упал в траншею, танк на нее наехал и хотел раздавить. Потом, когда меня раскопали, выяснилось, что меня толкнул начальник штаба минометного полка Волобуев. И он на меня тоже прыгнул. Вот так остался жив. А в том бою погиб один из командиров полков, был тяжело ранен комдив. Вражеские танки частично ушли обратно, частично были уничтожены.
За это дело был награжден медалью «За отвагу». А командир полка Пятаков у нас выпивал. Тяжелый был по характеру, но при этом отчаянный. Героическая личность, не как другие, в тылу не сидел, всегда на передовой находился. За Харьковом есть городок небольшой, и когда в нем комполка меня хотел наградить, я ему сказал: «Себе на пьяный живот повесь! Не признаю такие награды – за что мне медаль?! Я же никого не убил!» Еле остался жив, а мне еще медаль дают!
Дальше мы двинулись к Днепру, форсировали его, и закрепились на плацдарме. Когда я возвращался с передовых позиций на левую сторону реки, то налетел немецкий самолет, бросил рядом с переправой бомбу, поднялся столб воды, водитель остался в машине, а я побежал вперед, чтобы с переправы на берег выбежать. Смотрю – на берегу стоят три генерала: лично командующий Степным фронтом генерал армии Иван Степанович Конев, его начальник штаба и член Военного совета. И они по карте смотрят, решают что-то, как будто бомбежки рядом и вовсе нет. Вот какой героизм проявляли генералы. Поднялся дальше, а там берег в гору идет, к песчаной насыпи, вроде бы искусственной, высотой 6 или 8 метров. Бомба попала рядом со мной, меня засыпало землей и ранило.
После быстрого выздоровления я принял участие в Уманско-Ботошанской операции. Вошли в Румынию. Затем в ходе Ясско-Кишиневской операции моя транспортная колонна наткнулась на танки противника. Дело было так. Меня любили минометчики, потому что я всегда доставал боеприпасы, другой не получит, а я обязательно смогу договориться со складом. Это сильно выручало всю бригаду во время наступления. В этот раз я двинулся транспортной колонной на передовую, а немцы прорывались из окружения. А в округе наших войск нет, только специальные подразделения по сбору трофеев на тыловые базы, но в них было всего по 4-5 человек. Так что танки на нас прямо на дороге наткнулись. Мы воспользовались тем, что немецкие танкисты растерялись и стали бить по нам с запозданием, они-то были уверены, что мы начнем драпать, и стали стрелять нам в тыл, а я приказал двигаться вперед прямо на них. Перескочили мост через речку, после чего скрылись в лесу, потом вдоль реки проходили и уходили дальше. За этот прорыв и сохранение всех машин мне вручили Орден Красной Звезды.
Ранили меня на переправе через реку Тису в Венгрии. В это время на переправе была бомбежка, настоящий ад. Не знаю, как остался жив. Водителя изуродовало, меня ранило: множественные осколки с левой стороны в ногу, руку и голову. Находился 4 месяца в госпитале в венгерском городе, сидел на третьем этаже. Хотели мне трижды ногу ампутировать. Немолодой врач лет пятидесяти все кричал, что не будет сопляка, то есть меня, слушать, и отрежет, если у гипса заметит омертвение тканей. Но я не дался. Причем, несмотря на нагноение после выздоровления, прослужил в армии еще восемь с половиной лет. Вот одно не знаю: выжил ли водитель мой. Без памяти я был.
В палате мы с соседями в основном резались в карты. Однажды прямо во время игры к нам пришли и стали вызывать по очереди на фронтовую комиссию. Мне сказали, что из-за нагноения решили отправить в тыловой госпиталь на Урал. А майор из комиссии и другие врачи должны принять окончательное решение. Мне же настолько осточертело лечиться, что страшно хотелось вернуться обратно в часть. И мой товарищ по палате пошел вместо меня и его выписали. Я взял документы, нашел свою дивизию, и вернулся в полк. Закончил войну в Австрии, в городе Бад Вальтерсдорф. 9 мая 1945-го года комбриг выстроил всех, охрана по периметру была поставлена, чтобы остатки недобитых фашистов не напали, ведь многие спрятались в округе под видом гражданских людей. Он со своей подругой, верхом на лошади, где нашел коня, не знаю, поздравил всех, и вечером мы отпраздновали Победу.
После войны наша бригада попала под Бердичев, затем под Житомир. Здесь я собрался увольняться, но в отделе кадров в Ровно встретил своего комполка полковника Кухарева, и он меня, несмотря на гноение ноги, оставил в армии. Три дня провел в Ровно, куда приехал на мотоцикле. Нельзя было выезжать – бандеровцы на пути. Расстреливают все машины. Потом дали команду, что все спокойно и можно ехать. Двинулся, надо было пересечь реку по чугунному мосту. Метров 500 не доехал, как меня стали обстреливать бандеровцы из засады. Я с мотоцикла свалился на бок. Когда стрельба закончилась – тихо пробрался, поднял мотоцикл, включил газ и рванул к чугунному мосту со стропилами. Враги открыли огонь и сзади, и спереди. Пошел скрип по мосту от пуль. Но повезло мне – проехал и ни ранили, ни убили. Прибыл в город Владимир-Волынский, в отдельный истребительный противотанковый артиллерийский дивизион. Оттуда я и демобилизовался.
- Какой транспорт использовался для подвозки боеприпасов?
- Американские грузовики «Шевроле», «Студебеккер» и «Форд». Все эти машины я водил сам. Хорошие автомобили. Наши грузовики ЗИС-5 с ними не могли сравниться по проходимости. У меня в подчинении был автовзвод по подвозке боеприпасов и ремонтная мастерская. Постоянно нужно было подвозить мины, ведь на позициях стреляли все время.
- Под бомбежки часто попадали?
- Невозможно подсчитать, сколько раз. Едешь по дороге, и тут налетает вражеская авиация, выскакиваешь из машины и бросаешься в кювет, или в овраг, только так и спасались. У нас с самолетами была такая игра – «достанет – не достанет». Мы и останавливались всегда только в оврагах или лесах. Даже в горах искали такое место, чтобы скрытно стоять. Но самым трудным было прятаться в населенных пунктах, там надо было хорошо скрываться.
- Большие были потери в Вашем автовзводе?
- У меня погибло несколько водителей, тогда как на боевых порядках гибло очень много людей. Но на войне всегда смерть найдет свою жертву. Во время Корсунь-Шевченковской операции у нас служил капитан НКВД Игнатов, он охранял Сталина, а когда в начале войны его семья оказалась в оккупации в Белорусской ССР, его убрали и направили в войска, он у нас являлся заместителем начальника штаба полка. Со мной крепко дружил, и мы в каком-то селе стояли, в хате, а за каждой хатой был земляной подвал, чтобы от бомбежек и артобстрелов прятаться. Несколько дней шли бои, мы не двигались ни туда, ни сюда. Встали. И как-то капитан пришел ко мне попрощаться. Оказалось, что его отзывают в Москву обратно в охрану Сталина, семью освободили. Сидим в углу комнаты, я на длинной скамейке, а он над стенкой на второй скамье. И вдруг артналет. Я сразу же упал на пол, а Игнатов чего-то замешкался, потом бросился к выходу, чтобы уйти в земляной подвал. И когда он дверь открыл, снаряд разорвался поблизости, и его на месте убило. Еще был у нас в полку командир взвода связи Игнатьев, в той же операции на передовую приехали по своим делам комбриг и секретарь парторганизации, и нас артогнем раздавили, связь нарушилась, комбриг требует срочно установить телефонные линии любым путем. Кто пойдет добровольно? Игнатьев попросился: «Разрешите, товарищ командир, я пойду». Ему болванкой от немецкого танка оторвало две ноги. Увезли в госпиталь.
- Как кормили в войсках?
- Питались сами. Давали паек, в том числе и сухой. Кухня, когда работала, привозила горячее, а так все время паек. У меня был старшина, занимался кормежкой. Тяжело было. Но проблемы с едой всегда решались. Немцы бросали своим окруженным шоколад и коньяк во время Корсунь-Шевченковской операции, а мы их сами подбирали. Парашюты такие хорошие были. Их продавали бабушкам за самогонку и яички. Этим занимался мой старшина. Местные жители в целом крепко выручали. С пайком была проблема в наступлении. А вот фронтовые «100 грамм» всегда выдавали.
- Вши заедали?
- Этого боялся, в полушубках ведь немытое тело, поэтому регулярно разводили в оврагах костры, заведующий делопроизводством старшина-писарь за это отвечал. Приедешь с передовой уставший, пять-шесть дней пройдет, а там в бочке воды нагреют. Помоешься и искупаешься. Спали же часто на снегу под открытым небом.
- Что было самым страшным на войне?
- Любые боевые операции были очень тяжелые и по результатам, и по всему. Много людей гибло. Я был дважды ранен, трижды контужен, но выжил. Люди гибли, как мухи.
- С контрразведкой сталкивались?
- Да, смершевец к нам питаться приходил, он был до войны директором школы, образованный, коммунист, ночевал с нами.
- С пленными немцами сталкивались?
- Было дело. Как-то вышли в румынское село, а там уже наша гвардейская пехота немецких пленных ведет. Кто-то грубо с ними обращался, а кто-то пленных защищал.
- Как в войсках относились к партии, Сталину?
- Я был, есть и умру коммунистом.
| Интервью и лит.обработка: | Ю.Трифонов |
