Хайтин Юрий Наумович

- Юрий Наумович, расскажите о семье.

- Я родился 13 апреля 1925 года. Наша семья жила в Белоруссии. Отец был родом из деревни Словени - это на дороге между Минском и Витебском. Там его родители занимались лесозаготовками. Доски делали, срубы. Еще у них была небольшая мыловарня. Потом мой отец со своим братом перебрался в Минск, еще два брата - в Витебск. В Минске отец работал в артели "Химпром". Он был механиком и химиком-самоучкой. Делал мыло, краски, эмаль для посуды, клей из фотопленки. Слыша, что в церкви иконы плачут, он посмеивался: "Я, - говорит, - могу так сделать, что у меня в нужное время любой портрет заплачет. Ошибусь минут на десять". И он это делал! А мама была не шибко грамотная, работала служащей, типа счетовода. У меня младший брат Миша был, 1931 года рождения. Семья занимала одну комнату в деревянном доме. Печь, керогаз, вода. Остальные "удобства" на улице. Время от времени приезжали возчики (говновозы) с бочками и вычерпывали содержимое выгребных ям. То, что туалет может быть прямо в квартире, я и понятия тогда не имел.

Во время учебы в школе я посещал детскую техническую станцию и дворец пионеров: ходил и в фотокружок, и в электротехнический, и в радиотехнический, и на шахматы. Мог на токарном станке работать, на фрезерном, резьбу нарезать… В 15 лет я знал свойства металлов, виды стали, собирал детекторные радиоприемники. Сейчас молодежь такого и представить не может. Вот эта техническая подготовка потом помогла.

А в 16 лет, 18 июня 1941 года, я оказался в Москве - приехал в гости к тете после окончания 9-го класса. Это была младшая сестра матери тетя Геня, она врачом работала. У нее единственной в нашей семье было высшее образование. Она жила с мужем и двумя сыновьями в отдельной двухкомнатной квартире на Малой Грузинской улице, недалеко от Белорусского вокзала. Она была хорошим терапевтом, имела какое-то отношение к Кремлевской больнице (ее часто вызывали как консультанта). Благодаря этому ей и дали квартиру.

Три дня я погостил у нее, на четвертый объявляют: "Война".

- Это неожиданно для вас оказалось?

- Ну да, в газетах же печатали опровержения слухов о возможной войне. 14-го заявление ТАСС было напечатано…

- Вы вообще верили пропаганде? Сталина любили?

- Ну да, я же не знал о репрессиях. Скажут: "враг народа", - верили. Правда, отец иногда возмущался: "Такого крупного специалиста арестовали!" Или вдруг велели однажды сдать учебники истории. А новых не дали - мы только конспекты писали.

Когда войну объявили, я сначала хотел домой возвращаться. Но куда там! По-моему, 23-го пришел вызов на переговорный пункт. Отец сумел дозвониться из Минска: "Город бомбят. Наш дом горит, улица горит". Мы жили на улице Горького - это сплошь одноэтажные деревянные дома. Я говорю: "Наверное, вам сюда надо выбираться".

А тут в Москве начинаются проверки. Кто-то доложил, наверное, к нам пришли: "Кто такой?" У меня прописки нет, из документов - только паспорт. Мне говорят: "Чтобы через десять дней покинул Москву". Куда покинуть? Отправили меня в Подмосковье, к брату тетиного мужа. Там тоже меня поймали и уже не выпустили. Посадили в эшелон и отправили в эвакуацию. Привезли в село Архангельское в Башкирии. Я совершенно один. Что с отцом, матерью и братом, не знаю… В Архангельском с каким-то служащим то ли из райкома, то ли из райисполкома разговор состоялся: откуда, что могу… Отправили меня на работу в райпромкомбинат. Там были распиловка леса, изготовление металлоизделий, повозок, шерстечесалка, маслобойка, мельница… На одном токарном станке я заметил надпись "Русско-бельгийское акционерное общество (какое-то название). 1899 год". Все это на довольно примитивном уровне, на ременных передачах от турбины, установленной на реке. Но как раз 22 июня 1941 года плотину прорвало. К моему приезду ее восстановили, но напор воды еще был недостаточным. Смотрю, электрогенератор лежит - постоянного тока, на 20 киловатт. Его везли в эшелоне из Одессы в Стерлитамак, да не довезли: вывалился при аварии, а работники комбината подобрали. Я взялся его установить. Рассчитал, какие нужны колеса и ремни, сколько переходов. Дали мне людей в помощь. Месяц мы возились - и запустили. Радиоузел нормально заработал (до этого его включали от аккумулятора, который на зарядку аж в Уфу приходилось на лошадях возить). Потом мы провода провели, и я подключил пункт подготовки допризывников, клуб, дома начальства, школу. Ну и сам стал в школу ходить, в 10-й класс. Мы так договорились: с утра я в школе, а с наступлением темноты ток даю и дежурю у генератора. Ну, дежурство было не сильно уж обременительное, я там устраивался на широком подоконнике и спал. Там и жил - сделал себе конурку в мехмастерской. На комбинате я между делом все оборудование освоил. Из семян мака мы масло делали - вкусное, запах прекрасный, даже и в голову не могло прийти, что мак можно как-то иначе использовать.

- Зарплату вам платили?

- Немного, но платили. Меня больше устраивало, что я продукты получал. Раз в месяц то пшеницу, то овес, то муки немножко. Талоны на обед в столовой давали - это было важнее денег. Еще я рыбу в реке с друзьями ловил ловушками из прутьев.

- А сами, наверное, о семье постоянно думали…

- Да… 27-го или 28 июня фашисты вошли в Минск. Но я был уверен, что семья выберется из города. Несколько раз я звонил из Архангельского тете в Москву. Отец ей успел сказать по телефону: "Мы уходим". Потом сообщил, что они находятся в Воронежской области, в городе Борисоглебске. А брат мой Миша был в июне в пионерском лагере в поселке Дараганово в Могилевской области, где он - неизвестно. Где-то в середине июля отец с матерью добрались до Москвы и поселились у того самого тетиного родственника, где до этого пытался пристроиться и я.

- Как они от фашистов успели убежать?

- Отец рассказывал, что взял велосипед. Сколько смогли вещей на него уложить, столько и взяли. Выскочили 25-го или 26 июня. И - до самого Смоленска. У отца сильный варикоз вен был. Проедет на велосипеде метров 300 - ждет, когда мать догонит… Потом еще 300 метров… Где пшеницу в поле соберут, где им картошки дадут… Были продпункты, где беженцам еду раздавали. Из Смоленска их эвакуировали в Борисоглебск Воронежской области. Оттуда они добрались до тети Гени. Побыли немного в Подмосковье и ко мне приехали.

А потом тетю Геню мобилизовали как врача, и она попросилась в Уфу - поближе ко мне. В Уфе попросилась в Архангельское. Ее назначили в участковую больницу в соседнее село Арх-Латыши главным врачом. Вот так мы собрались. А где наш Миша? Я смог это выяснить!

В то время в Сызрани находилась организация - бюро по учету эвакуированных или что-то в этом роде. В августе я написал письмо туда: мол, я, Юрий Хайтин, ищу брата, Михаила Наумовича, 1931 года рождения, в начале войны находившегося в Дараганово, в Белоруссии. К моему удивлению, буквально через две недели пришел ответ, что брат находится в детдоме… в Борисоглебске Воронежской области, где чуть раньше останавливались и родители. Когда они приехали ко мне, я им дал листок с адресом Миши! "Так я же там все знаю!" - говорит отец. И сразу туда. Почти без денег, без билета, без документов, нелегальным путем, в прифронтовую Воронежскую область. Нашел детдом. Дети в одежде из старых байковых одеял, вшивые, смотреть страшно. Детдом собирались эвакуировать, начальство уже сбежало… Отец схватил Мишку (никто никаких документов-расписок не спросил) и дней через 10-12 они приехали.

- Повезло. Вся семья воссоединилась.

- Да. И братья отца убежали. А дед с бабушкой не смогли. Старые они были, чтобы убегать. Их в витебское гетто загнали, там и погибли…

…А тетю перевели в райбольницу Архангельского, а потом в Уфу, в госпиталь №1742, прямо напротив Башвоенкомата. От госпиталя ей дали однокомнатную квартиру на улице Ленина, напротив почты, во дворе. А потом она остальных в Уфу к себе перетащила. Сначала отца - он устроился на завод эмалированной посуды (это в самом конце улицы Чернышевского). Он был там единственным, кто мог для каждого металла найти свой тип эмали. Потом он мать привез и Мишу. В конце 1944-го тетя в Москву вернулась.

А я в Архангельском остался. В феврале 1943 года меня уже призвали в армию. В школе дали не аттестат, а справку об окончании 10 классов, невзирая ни на какие отметки. Кстати, я и не все предметы изучал, а только те, что считал нужными: математику, русский, химию и физику. И на допризывную подготовку я не ходил. Позовут - я свет выключаю, прихожу. Мне - тут же: "Ладно, иди включай, дежурь".

- Вы ситуацию на фронте отслеживали? Верили, что фашистов разобьют?

- Честно говоря, сомнения были…

- А когда немцев разгромили под Москвой?

- Там же были сильные морозы. А я знал, что у немцев синтетический бензин, который на морозе густеет, как сметана… Что техника у них работать не может. А летом 1942-го опять началось немецкое наступление.

- А откуда вы знали про синтетический бензин?

- Нам еще в школе, когда у нас еще с Германией хорошие отношения были, рассказывали про немецкую химическую промышленность.

Происшествий нет, но хлеб украли

- …Ну, призывают вас…

- …И отправляют в Тоцкие лагеря. Это землянки. Никакого отопления. Двухэтажные нары. Освещение коптилками: сплющенная гильза, в ней кусок сукна от солдатской шинели и оружейное масло. Даже тарелок не было. Я как жестянщик наладил производство тарелок из консервных банок из-под американской свиной тушенки.

Столовой как таковой не было. В ведрах носили еду. Утром, как правило, дневальный докладывает дежурному: "Товарищ дежурный, никаких происшествий не произошло, кроме того, что кто-то украл буханку хлеба!" А буханка - это 7 кг на 35 человек. По-моему, все заранее планировалось, и офицеры в этом участвовали. Уже дней через десять мы стали доходягами. Утром на занятие выводят - ветром всех качает. На взвод одна учебная винтовка, в основном, изучали по плакату: "Затвор служит для подачи патрона в патронник и плотного закрытия ствола…" Учили нас на минометчиков, но подготовки не было никакой. Месяца через полтора комсомольцев вдруг вызвали и отобрали тех, у кого рост не менее 175 сантиметров. Куда отбирают, никто не говорит. Кого ветром совсем уж качает, не брали. Нашли человек 30 поздоровей. На следующий день дают новую форму. Опять никто ничего не говорит, вроде как на фронт. Дают сухой паек на 10 дней. А мы настолько голодные, что кончили всё за три часа. У всех начали животы болеть. С последствиями… Ладно, был второй комплект одежды… Отправили в город Гурьев, Казахстан, в пехотное училище. Добрались - оно уже переехало в Астрахань. Через неделю грузят нас на баржи и по Каспийскому морю везут в Астрахань. Но и там неладно: то ли наше училище уже не нужно, то ли еще что…

Опять какие-то представители приезжают. Строят нас и - в поезд. Куда-то едем… Приезжаем в Москву, на пересыльный пункт на Красноказарменной улице. Опять какая-то проверка… Оттуда через три месяца я попал в 13-й гвардейский учебный автополк. Это около Москвы, в районе платформы "Заветы Ильича" по Ярославской железной дороге.

- Как кормили вас во время этого путешествия?

- Плохо. Только когда из Астрахани в Москву ехали, лучше стало. На баржах много сухой рыбы лежало, вот ее мы и грызли.

- И вот вы в учебном автополку. На водителя вас учат…

- Не только. Учили специальности механика. Мы углубленно изучали "Студебеккеры" и другие американские машины, а также ракетные установки.

На фронт!

- Как вам "Студебеккер"?

- Вы знаете, даже современный "Урал-375" ему не соответствует. До недавнего времени мне приходилось на нем ездить… "Студебеккер" для "Катюши" - это было спасение. У ЗиС-6, который до этого был, двигатель слабый, проходимость по грязи нулевая, маневренности никакой. Грузоподъёмность - три тонны, а "Катюша" - это ж почти пять тонн. Горючего не наберешься: до 70-80 литров на сто километров! А у "Студебеккера" где-то 30-35, притом, что мощность-то в два раза больше. Скорость у ЗиС-6 по грунтовой дороге - 15-20 километров в час, больше не выжмешь, а "Студебеккер" на 50-60 шел свободно. И проходимость хорошая. Въезжаешь в болото - можно прямо из кабины приспустить колеса. Выезжаешь - опять, сидя в кабине, шины подкачал, и вперед. Первую партию этих грузовиков американцы выпустили, по-моему, только в конце 1941 года. Для сборки нам даже попадали машины с заводскими номерами 140, 170. То есть только-только начинался выпуск.

Может, поэтому секретность доходила до абсурда. Устройство "Студебеккера" мы записывали в рабочие тетради, а к вечеру сдавали их в спецчасть. Когда на фронт уезжали, нам сказали: "Пришлем на фронт". Конечно, никто их больше не видел… А когда "Студебеккеры" начали в части поступать, транспортники в командовании их встретили с опаской. Потому что не понимали. В устройстве машины были серьезные отличия. У нас бензин в основном выпускался с октановым числом, самое большее, 66. А ему требовалось хотя бы 70 или 72. Поэтому добавляли тетраэтилсвинец. Это страшнейший яд. А мы не понимали - берешь шланг, всосешь - и в бак. Да и начальники, наверное, не понимали. Сколько добавлять, никто толком не знал, ну и добавляли на глаз.

Был такой случай, уже на фронте. Получили "Студебеккеры", а аккумуляторы - советские. На ЗиС и ГАЗ плюс шел на массу, а минус - в цепь. А у американских, наоборот, минус - на массу, как сейчас и у нас. Встал вопрос: как ставить? Я посмел сказать: "Какая разница, американский аккумулятор или советский?" (Мол, надо от машины "плясать"). Меня чуть на гауптвахту не посадили. Когда вывели из строя четыре аккумулятора, офицер пришел, извинился…

- О "Катюшах" вы, наверное, вообще понятия не имели?

- Конечно. Но что интересно, до войны самые дешевые папиросы, по 35 копеек, назывались "Ракета". Так вот, на этих пачках была нарисована точь-в-точь ракета от наших БМ-13. "13" значило калибр снаряда в 132 миллиметра. Снаряды были двух типов: осколочные для огня по живой силе, и фугасные - по сооружениям. А на вооружение ее приняли, как нам на занятиях говорили, 21 июня 1941 года. Первые модели шли на ЗиС-5. Чтобы начать стрельбу, рамы приходилось снимать и ставить на землю. Потом начали ставить на трехосные ЗиС-6. Стрельбу стали вести вдоль кузова. Но мы из них не стреляли. Мы уже изучали установки на базе "Студебеккеров". И теорию (как компрессию замерять, как зажигание выставлять и прочее), и собирали сами: американские машины ведь приходили в разобранном виде, и на завод ЗиС ездили их собирать. И мотор ставили, и ходовую... Дня два в неделю. Это давало глубокое знание машины. А еще мы на фронт их отгоняли. Раз десять пришлось съездить, колоннами по 15-20 машин. Заодно доставляли снаряды или продовольствие. Преподаватели у нас грамотные были - прошли практику в Америке. Не знаю, может, они и потому еще старались, что местом дорожили: преподавать - не воевать. И заводские работали добросовестно. В цехах ночевали…

- А вам на фронт хотелось скорей попасть или вы не особенно туда рвались?

- Скорей на фронт! Казалось, там лучше. Тем более что мы уже видели фронт, когда машины туда гоняли.

- Как долго длились такие командировки?

- Дней 10-12 в оба конца. Первые два раза я волновался, а потом - просто работа, и всё. В одной из таких поездок впервые под бомбежку попали. Были легкораненые. В другой даже залп дали. Пригнали машины в 26-ю бригаду (куда я потом служить попал). В августе 1943-го бригада стояла на Брянском фронте, в районе города Карачев. Приехали, а там на одном участке наши войска никак не могут немцев выбить. В двух каменных казармах еще довоенной постройки немцы сильно укрепились и ведут оттуда сильный и пулеметный, и артиллерийский огонь. А наша артиллерия никак не может эти здания разрушить: не знаю, может, на яйцах раствор делали… Мы установки пригнали, и нам тут же приказали их зарядить. Командир дивизиона дал сопровождающего. Отстрелялись прямой наводкой метров с пятисот, через свои войска, и уже после этого сдали машины.

- И что, немцы по вам огня не открыли?

- Когда мы подъехали - не стреляли. Может, и заметили, но огня не было… Мы дали залп, здания рухнули - тут уж они не могли стрелять.

- Потом приходилось прямой наводкой бить?

- Да, в боях за Берлин, но уже не с такой близкой дистанции.

На направлении главного удара

- В каком звании вы выпустились из учебки?

- Многие сержантами, а я сопротивлялся, как только мог, лишь бы рядовым остаться. Не хотел командовать людьми. Отвечать за кого-то, замечания получать. Лучше я за железки будут отвечать.

- И когда на фронт попали?

- Проучились год, и осенью 1944-го с одним парнем из Чувашии мы были направлены в 26-ю гвардейскую минометную бригаду ордена Суворова. Бригада - это четыре дивизиона, в каждом по 12 установок. Потом название еще больше удлинилось: Варшавская, Берлинская. Командовал ею генерал-майор Красильников. Ему тогда было 32 года.

Бригада стояла в Польше на Первом Белорусском фронте в районе Праги - это пригород Варшавы.

- Вы застали народное восстание в Варшаве?

- Нас там сдерживали. Говорили: "Завтра выдвигаемся". Потом приказ отменяли. Опять: "Завтра..".

Вообще, мы подчинялись Ставке Верховного главнокомандования. У нас на машинах было написано: "СВГК". Где готовится серьезная операция или где наступление замедлилось, туда и направляли. Однажды с Первого Белорусского перекинули за тысячу километров на Второй Прибалтийский, потом обратно...

- Чем запомнился первый день на фронте?

- Пригнали мы с напарником "Доджи ¾" с продуктами. "Додж" - это такой небольшой грузовичок с грузоподъемностью три четверти тонны, тоже отличная машина: крепкая, все колеса ведущие. Встретил нас замполит. "У нас, - говорит, - три "Студебеккера" неисправные, можете наладить?"

Но ни ключей, ни приборов… И много что из деталей уже с них поснимали. Где хочешь, там и ищи. Ладно, пошли по шоферам. Кто ключ даст, кто отвертку. Капот открываю - ничего не пойму. Провода должны быть разноцветные, красные или зеленые. А тут - все черные. Видимо, при сборке на нашем заводе поставили, что было под рукой. Моего напарника в другой дивизион забрали, два дня я один разбирался. Приезжает командир дивизиона - а у меня вроде ничего не выходит. "Мы, - говорит, - не знаем машину, а эти приехали - тоже ничего не знают". А на третий день я все три машины пустил. И стал героем дня. Командир дивизиона сразу командиру бригады доложил. Тут же выдали мне комплект приборов и инструментов. Еще две машины притащили на буксире ремонтировать. Стал я в бригаде крупнейшим специалистом…

- Стрелять часто приходилось?

- В Польше не очень, а чем ближе к Германии, тем чаще.

- Какое подразделение давало вам информацию о целях?

- Дивизионное отделение разведки. Мы получали координаты цели, огневую позицию и время залпа. Офицеры давали нам маршруты, объясняли, где что объехать, где мост разрушен, как оттуда удрать... Иногда просто на местность привезут, покажут: "Здесь встанешь". Мы приезжали минут за 15 до открытия огня. Развернулись, пульнули - и бежать.

- Какие приборы вы использовали для наведения на цель?

- Угломер-квадрант, укрепленный на машине. Вычисления, как правило, делались заранее. Выезжали, например, на "Додже", а расчеты делали с учетом габаритов "Студебеккера". Этим занимался в основном сержантский состав. В конце войны, в феврале-марте 1945-го, появились оптические приборы для наведения.

- Какой была дальность стрельбы?

- Километра два-три.

- Официально максимальная дальность у БМ-13 - 8 километров…

- В принципе, можно так сделать, что и на большее расстояние улетит. Но даже минимальной точности не будет.

- Мощное это оружие?

- Очень. Эффективное против дзотов, дотов. Артиллерия бьет - ничего не может сделать. А мы ударили - может, не уничтожили, но что-то сдвинули или обрушили. И немцы огонь уже вести не могут.

- Бывало такое, что ракеты шли совсем не туда, куда надо, или даже попадали по своим?

- Не туда - бывало. Иногда метров двести всего пролетит… Из-за дефекта ракеты. Или у направляющих что-то отломается… Но чтобы по своим попасть - никогда.

- Приходилось вблизи видеть результаты своей работы?

- Обычно смотрели сразу после пуска, в бинокль. Иногда проезжали мимо целей, уничтоженных ракетами. Но как поймешь, кто стрелял - мы или другой экипаж?

- Вам приходилось рыть окопы для укрытия машин? Я читал интервью других ветеранов - там такое упоминалось.

- У нас абсолютно этого не было. Видимо, это на старых типах, когда рамы установок снимали, чтобы машины не раскачивало. Но такую позицию быстро расстреляют…

- Как чаще ракеты запускали, по одной или залпом?

- И так, и так приходилось. Когда по одной запускаешь, смотришь, накрыта ли цель. Поразил - значит, можно остановить стрельбу, чтобы снаряды не тратить. Но чаще все же залпом пускали: меньше вероятность, что самого накроют.

- Сколько времени на залп требовалось?

- Секунд десять, примерно. А если по одной пускать, то между пусками делали интервал примерно 8-10 секунд.

- Сколько человек в расчете было? Кто и как осуществлял пуск?

- Вообще пять, но мы справлялись втроем: командир экипажа, наводчик и водитель. Обычно водитель ехал в своей машине один, остальные в другой. Пуск производили из кабины, поворотом тумблера. Это любой из нас мог сделать.

- Велика была вероятность попасть под ответный огонь после залпа?

- Да, обычно начинался обстрел. Недолет, перелет… Чувствуешь, что берут в вилку. Но мы моментально уезжали.

- Что для вас представляло наибольшую опасность? Артиллерия врага или авиация?

- Артиллерия, конечно. Авиация - если случайно заметят. Только один раз, почти уже в Берлине, немецкая авиация нас по-настоящему напугала. Сбросили неподалеку десант, человек 20. Думаем, как же будем отбиваться… А потом оказалось, что это… картонные макеты с мешками на парашютах.

- Отказы при пуске случались?

- Бывало. То контакт оборвался, то в пусковом устройстве что-то, то ракета дефектная. Но залпы все равно давали - быстро находили решение. Не срывали задания.

- Ночью приходилось стрелять?

- Приходилось. Днем позицию выбирали, прицеливание проводили, маршруты готовили. Ночью подъезжаешь, а там уже специальный человек ждет. Но по ночам стреляли нечасто. Пламя позицию выдает.

- А громко "Катюша" бьет?

- Страшный рев, когда ракета вылетает. Секунды три-четыре, наверное, ее слышишь, а потом звук уходит.

- Запуск, насколько я знаю, был от электрических контактов. Надежно они работали?

- Надежно. Мы называли эти контакты "папа-мама". Ток от автомобильной цепи.

- Где вы находились при стрельбе?

- Да тут же - в машине или рядом. При стрельбе опасности никакой. А после - надо удирать.

- А наводчиком не приходилось работать?

- Нет, но я мог это делать. По угломеру-квадранту навести, поправки на ветер учесть по таблицам.

- Доводилось читать, что немцы говорили про ракетчиков, что "Иван ящиками стреляет". Откуда это?

- Может, потому что в установках на ЗиС-6 ракеты в направляющие устанавливали, не распаковывая, прямо в ящиках - это четыре рейки, а ракета внутри, на пружинах. С этими рейками она и вылетала. Скорость позволяла заметить, что снаряд летит в ящике. А на наших установках так запускать было нельзя, потому что направляющие были поуже. И точность у наших была выше.

- У вас служба лучше была, чем в других частях?

- С бытовой точки зрения, конечно, было лучше. Всегда, например, был запас американских мясных консервов, галеты. Мы могли автономно жить дней десять.

- А у вас было чувство превосходства над пехотинцами?

- Было чувство… Может, как у человека с высшим образованием перед теми, у кого среднее или начальное…

- У вас командующим фронтом Жуков был. Он считался у вас авторитетом?

- Мы об этом не задумывались. Это слишком высоко для нас. Мы даже командира своей бригады редко видели.

- Вы упоминали, что вас на Второй Прибалтийский фронт отправляли. Куда именно?

- Запомнились названия городов Тукмус и Либава. Это, наверное, тысяча километров пути. Примерно в январе 45-го. Никак немцев не могли выбить из четырех кирпичных зданий. Там же доты, дзоты. Артиллерия их не брала. Мы прибыли на двух машинах, каждая дала по четыре пуска. И все, подавили. Потом нас построили, и представитель командования фронта выразил благодарность. У них наступление в этом месте застопорилось, потери пошли, а мы выручили.

- Первые "Катюши" считались секретными, их даже минировали, чтобы взорвать при угрозе окружения - только бы не достались врагу. А во время вашей службы, наверное, это уже отменили?

- Да глупостью было бы взрывать этот аппарат. Ничего особого в нем нет. Любой инженер глянет и сделает так же. А порох скопировать трудно.

- СМЕРШ за вами приглядывал?

- В бригаде был начальник СМЕРШ, капитан или майор, у которого, как мы знали, были неофициальные сотрудники. Мы их знали… Один из них - из Башкирии, из села Аксеново, что возле Белебея. Они следили, чтобы не было мародерства, предательства, пессимистичных настроений. Но мы никогда не вели антисоветских разговоров - может, из чувства патриотизма… А ошибки командования... Да откуда мы знали, что принято стратегическое неверное решение… Мы, рядовые, просто не могли анализировать такие вопросы. И даже командир дивизиона: получил задание - и выполняй. А общую задачу он мог и не знать.

- С поляками были контакты? Как они к вам относились?

- Довольно враждебно. Но прямых контактов особо не было. Политработники старались не допускать этого.

"Была команда взять Берлин к 1 мая"

- Когда в Германию вступили, почувствовали, что сопротивление усилилось?

- Да. Германия была сильнее укреплена. Доты, дзоты, вкопанные танки, рвы - все заранее подготовлено. Там залпы стали давать ежедневно, а ближе к Берлину - до четырех раз в сутки. Там старинные здания, как крепости. Артиллерия по ним бьет, бьет. Дырку пробьет, а здание стоит. А как наша "Катюша" попадет - у-у-у, и всё. Рухнуло.

- Что можете сказать о потерях наших войск?

- Говорили, что была команда взять Берлин к 1 мая. А командующие стремились еще и досрочно эту команду выполнить. Соревновались, кто первым в город войдет, Первый Белорусский или Первый Украинский фронт. Это все дорого нам обошлось. Можно было бы артиллерией поработать, доты-дзоты кончать, не пускать пехоту под огонь. Раньше ведь делали хорошую огневую подготовку. А в середине апреля началось... Настолько бессмысленно иногда людей губили, толпами гнали. Приходилось слышать, как наши командиры возмущались: "Почему нас не пустили первыми? Мы же могли эту оборону пробить". И артиллерии было достаточно, просто ее надо было подтягивать. Я и сам видел на подходах к Берлину: идут наши под огонь и падают, падают… Или фаустник даст по танку - визг "ву-ву-ву", в броне трещина, и все, нет танка. Причем не то что в бок, а даже в лоб, где самая толстая броня. Мальчишки 15-16 лет стреляли, я их видел пленных. На домах надписи крупными буквами: "Берлин был и будет немецким городом!" Но 1-го в окнах начали вывешивать белые флаги, простыни…Окончательно взяли 2-го. А если бы, скажем, 10 мая, то потерь было бы в несколько раз меньше.

- А у вас в дивизионе и бригаде были потери?

- Были, но по сравнению с пехотой, конечно, несопоставимые. На моей памяти три машины у нас в бригаде подбило, убило человек 15. Артиллерия накрыла.

- Смерти боялись?

- Нет. Вообще, на войне "звереешь". Какое-то безразличие приходит. Лежит на дороге труп нашего солдата - уже не объезжаешь, а просто между колес его пропускаешь. И по отношению к себе тоже. Так устаешь, что иногда думаешь: "Лучше бы убило". На ногах стоять не можешь, постоянно спать хочется. А самое страшное было заснуть за рулем.

- У вас к немцам была ненависть?

- Да нет, особо не было. Смотришь на пленных… К офицерам, может, отвращение было. А к рядовым… Думаешь: "Ну что? А если бы меня заставили?"

- А вы уже знали, что они творили на оккупированных территориях? На национальной основе ненависть не возникла?

- Политработники рассказывали о зверствах врага. Но и какой-то национальной ненависти я не чувствовал. У нас вообще национальные различия не выделялись, хотя, наверное, 20 национальностей было. Так, иногда добродушно подшучивали друг над другом.

- Есть у вас боевые награды?

- Самая простая солдатская медаль - "За отвагу". Причем вручили уже на Дальнем Востоке, перед войной с Японией. Ну, еще медали "За освобождение Варшавы", "За взятие Берлина", "За победу над Германией", "За победу над Японией".

- На какие темы чаще всего говорили в свободное время?

- О женщинах… Что будем делать после войны… Еще с завистью говорили о немецкой жизни. Например, что к свинарнику ведет асфальтовая дорога. Какой у них порядок, какие аккуратные туалеты и кладбища.

- Мирное население вас боялось?

- Да, запуганы были. Сначала места безлюдными были. А километров за 50 до Берлина - потоки людей. Дороги запружены. И беженцы с тележками, и освобожденные из концлагерей… Голод не тетка - немцы стали к нам подходить. Развернем полевую кухню - подходят мальчик с девочкой маленькие, лет двух-трех. С тарелкой или консервной банкой. Дашь каши - хвать рукой, и нет ничего. Опять протягивают... Возле Берлина уже восьми-девятилетние стали подходить. Потом женщины… Мужчины - нет. В самом Берлине нам встречались в основном старики и больные, кто не мог ходить.

- Большие жертвы были среди жителей города?

- Трудно сказать. В городе была огромная сеть убежищ, люди там спасались.

- Сейчас много говорят о массовых грабежах, изнасилованиях…

- Я в это не верю. Армию держали в рамках. В нашей части никто грабежами не занимался, и в пехотных тоже не припомню. Может, где-то тыловые части, а те, что участвовали в боях, - нет. В дом зайдешь - немцы шифоньер открывают: бери что хочешь, только нас не трогай. Да нам ничего от них и не надо было. В сельской местности, где население из деревни ушло, а корова ревет, три-четыре дня не доенная, мы могли ее пристрелить на мясо. Или свинью там, курицу.

Дома не грабили. А трофеи - брали. 2 мая в Берлине поехали мы к Рейхстагу - наверное, всем дивизионом. В подвале - штабель бутылок с вином метра два высотой. Берешь 20-литровую канистру, горлышко отбил - и сливаешь. Отметили победу…

- Канистра из-под бензина, что ли?

- Ну да… Потом еще из радиатора воду выпустили и тоже вино туда налили. Когда в Японию ехали, сливали оттуда и пили. Ну, в склад забредешь или в магазин брошенный, кусок материи возьмешь. Мне какой-то склад с часами попался. Часы дешевые, штамповка. Они год примерно работают. Я их штук 200 там взял и отправил родителям посылкой. Она, что странно, дошла. Мать потом мне сказала: "Мы на этом прожили весь 45-й год. Пойду на базар, двое часов продам, буханку хлеба куплю". А посылки так отправлялись. На полевой почте столы с табличками: "Куйбышевская область, Челябинская область, Башкирия…" Кладешь туда свою посылку, никакой квитанции тебе. Я посылок десять отправил, дошли четыре. Формально можно было одну посылку в месяц отправлять, но это никак не контролировалось.

- На стене Рейхстага расписались?

- Какое там… Не подобраться! Толпа солдат, чуть не дерутся, чтобы к стене пробиться и роспись оставить. Пехота в основном, которой больше всего досталось… А вообще в этот день такая радость царила - все обнимаются, невзирая на звания и должности… Войне конец, а мы живы!

- С союзниками довелось встретиться?

- Нас готовили к такой встрече, вплоть до того, как ложку-вилку держать. И даже английскому учили. У меня до сих пор остались англо-русский и русско-английский словари 1944 года. Представляете, там даже слово "компьютер" есть. Но у нашей части с американцами встреча так и не состоялась.

На Восток

- Долго вы Германии находились?

- Примерно месяц. А потом нас погрузили, и на Восток. Железная дорога двухколейная. Что интересно, одну колею железнодорожные войска уже расширили под наши вагоны, и от Германии до России мы ехали по широкой колее. Другая колея использовалась под трофейные вагоны и паровозы. Смотришь, там и здесь ушедшие под откос вагоны. То ли от бомбежек, то ли из-за аварий. И на одних надпись "СССР", а на других - "Polska".

Начался массовый демонтаж немецких заводов. Все станции вокруг Берлина были забиты оборудованием. И тоже надписи: "Одесса", "Москва", "Стерлитамак"… И чего уж говорить, не только оборудование везли. Кто мог из офицерского состава, отправляли барахло: и пианино, и что ты хочешь…

- Когда вас отправили на Дальний Восток, вы сразу поняли, что воевать придется?

- Мы же видели, что части прибывают и прибывают, что не случайна такая концентрация войск. Были тревожные мысли. Мол, в Германии повезло выжить, а тут, наверное, не выживем. У нас же занятия проводили, рисовали нам, что Квантунская армия такая, вооруженная до зубов…

Местом нашего базирования стала станция Камень-Рыболов Приморского края. Это на берегу озера Ханка. Мы были приданы Первому Дальневосточному фронту.

9 августа нас подняли в 4 утра. Командир нашего третьего дивизиона Калашников объявил боевую готовность. Указал направление - на запад, на Муданьцзян. Это километров 500. Выехали где-то в 5 утра. Дорога в отличном состоянии, не похоже на наши дальневосточные дороги. У нас грунтовые, гравийные, а эта - широкая, асфальт.

- А что значит "перешли границу"? Что собой граница представляла?

- Ничего мы не заметили. Наша дорога кончается, метров двести бездорожья, и пошел по асфальту. Вот тебе и Маньчжурия. Погода солнечная, теплая…

До Муданьцзяна дошли без единого выстрела: мы ни в кого не стреляли, и в нас тоже. Но тут начала нас своя авиация бомбить. Видимо, слишком рано мы там оказались. Взрывы, пулеметная стрельба с самолетов... Наши пушки начали бить…

- А какая авиация? Штурмовики или бомбардировщики?

- Бомбардировщики, по-моему. Какие - не помню. Командование раскраснелось, забегало… Машины убрали в камыш - высокий, в человеческий рост, по сторонам дороги. Всё это длилось очень недолго, минут 40...

- Ничего себе недолго.

- Один самолет сбили. А мы потерь не имели.

- А вы видели, как в самолет попали? Что с летчиками стало?

- Мы не видели, это потом уже рассказывали на политзанятиях. В общем, часа через полтора опять двинулись и шли так же до самого Харбина.

- И что, без всякого сопротивления?

- Когда мы из камышей выезжали, кто-то стрелял. И мы стрельнули… И больше ни единого случая. Мы даже не видели ни одного японца.

- Без отдыха шли?

- Мы менялись. На машине можно пристроиться между рамами, вздремнуть. Мы возили с собой одеяла, матрацы - иногда сами их делали: сена или соломы в мешок набьешь...

Не помню, сколько дней шли в Харбин, но помню, что войны нам не досталось.

- Вот вошли в город. Увидели японцев, наконец?

- Не было их. Там и китайцы, можно сказать, второстепенную роль играли. Торговлей занимались. Это был русский город. Разместили нас в здании общежития учебного заведения: по-нашему - техникум связи.

- Условия цивильными были?

- В то время нам это казалось роскошью. Постель, вода, туалет. Все работало… И командир дивизиона Калашников нам говорит: "Вы свою задачу выполнили, командование перед вами больше задач не ставит. Будем здесь быт обустраивать".

- Кстати, что вы можете сказать про отношения с непосредственным начальством?

- Если в бригаде все время один командир был, то в дивизионах постоянно менялись - на повышение уходили. Пять или шесть на моей памяти сменилось. Это были ребята нашего возраста. Носили такую же форму, те же кирзовые сапоги. И ели с нами ту же еду. Не знаю, как в пехоте, может, там субординацию соблюдали, а мы обращались к ним на ты. Единственное, что их отличало, - лейтенантские или капитанские погоны.

- И вот для вас война закончилась…

- Да, только по городу гулять нас официально не отпускают. Потом мало-помалу командование начало закрывать глаза. По двое, трое стали выходить в самоволку. Но до 10 вечера надо было в часть вернуться. Сначала ходишь вокруг, присматриваешься. Все вывески были на русском языке - ни одной на китайском или японском! Причем по новому правописанию, без ятей. Учебники лежали в нашем общежитии - тоже на русском. В том числе нашли советский учебник, переизданный в Харбине. Китайцы в магазинах и с лотков торговали чем угодно: мануфактурой, чемоданами, пуговицами… Уже дней через десять появились пуговицы к форме: как наши, со звездой, но блестящие (а наши были матовые). Это они освоили производство, зная, что нам предстоит демобилизация. У нас тканевые воротнички, подшивать надо. А они пластмассовые продают - вытер его, и всё.

- А деньги были у вас?

- Да, так называемое довольствие, 30 рублей в месяц. Японские деньги уже не шли, а рубли китайцы принимали.

- А по какому курсу?

- Да не знали мы никакого курса… Правда, бывали нечестные солдаты и офицеры - всучивали облигации. А китайцы полагались на честность. Уходит на обед - лоток оставляет, цены написаны. Деньги клади - товар бери. Если хочешь поторговаться, написано, когда вернется. И многие из них сносно говорили по-русски.

- Не воровали у них товар?

- Не припомню явного воровства…

- Население не обижали?

- Нет. Но действовали СМЕРШ, НКВД. Вот они хватали людей пачками, причем русских.

- Может, тех, кого считали белогвардейцами?

- Не знаю, там уже второе поколение эмигрантов выросло. А в основном, по-моему, там жили бывшие служащие КВЖД. Может быть, сил НКВД в Харбине было больше, чем войск. Смотришь, к дому машины подъезжают, кого-то выводят, сажают… Мы не совсем понимали, что происходит. Думали, действительно там враги…

- У вас личное оружие-то было?

- Обязательно. Автоматы. Но по городу мы ходили без оружия.

- И никаких инцидентов?

- Никаких. Русские жители интерес к нам проявляли, такое дружелюбное любопытство. Расспрашивали про уровень жизни, кто откуда, искали земляков. Для нас было странно, что они живут без замков. Стул выставлен снаружи - значит, дома никого нет.

- Спиртное продавалось в городе?

- Сколько угодно, только мы не покупали. Всегда можно было к старшине подойти - нальет. Как правило, это делалось вечером. И водка была, и спирт, и вина разные - в основном почему-то португальские. Может, трофейные. А больше всего котировался коньяк. Вначале казалось, клопами пахнет, а потом распробовали. Крупы появились местные - чумиза, гаолян.

- Политработники вас обрабатывали, чтобы вы аккуратно себя вели?

- Обрабатывали. Да мы и не нуждались в напоминаниях.

- А свидания устраивали с местными девушками?

- Не могу сказать, что была какая-то любовь… Так, общались. И они цеплялись за солдат... Но СМЕРШ предупреждал: никаких связей с местными. Наша часть считалась вроде как секретной…

- У вас было желание скорей домой вернуться или все же побыть там, посмотреть, как люди живут?

- Домой, домой! Все это не твое... И свободы хотелось. А у нас потом начали занятия проводить - и политические, и строевые. До этого мы строевой подготовкой вообще никогда не занимались.

- Ну, видимо, командование понимало, что солдат должен быть чем-то занят.

- Да, вплоть до того, что сегодня так что-нибудь переставляем, а завтра обратно. Или машины до блеска драили… Офицер колесный диск тронет - не дай бог, чтобы на пальце что-то там осталось… Бессмыслица - лишь бы солдата занять.

"Гвардия, наших бьют!"

- Сколько времени вы в Харбине провели?

- Месяц. И назад по этой же дороге до станции Манзовка. А потом случилась драка между офицерами или ещё что… В общем, в 1946 году нашу часть расформировали. Где-то в конце октября.

- А что случилось-то? Неужели за драку могут часть расформировать?

- Не знаю, что там произошло. Что-то на уровне командования. Может, наши офицеры не поделили женщин с моряками с катеров на озере Ханка… Там флотилия была или что-то в этом роде. В общем, у нас вдруг тревога: "Гвардия, наших бьют!" Команда: машины на озеро. И - залп по катерам…

- А как вам было стрелять по своим?

- Раз команда есть…

- А ваша задача была только машины подвести или огонь тоже вели?

- Только машину привести. Дальше меня уже не касается. Вообще пригнали машин десять, а стреляла только одна установка (не из нашего, а из второго дивизиона). Выпустила восемь ракет. Но попали или нет, не знаю. Может, даже была команда бить не по кораблям, а просто попугать… А потом началось… Особисты нагрянули, выход из части запретили.

- И сильно вас наказали?

- Рядовых - нет. Офицеров коснулись. Наверное, человек 30 судили.

- Практически всех офицеров бригады?

- Да. В звании понизили, лишили орденов… А нас, рядовой состав, распределили в другие части - но не более двух в одну часть. Меня и еще одного (тоже рядовой, наводчик) отправили на разъезд Халкидон, на артиллерийский склад №159 - при нем две роты, но фактически всего человек 70. Видимо, там насчет нас указание получили… Решили, что мы какое-то жулье. Нас даже в казарму не пускали. Поселили меня в домик, где жил портной, - он солдат обшивал. Длилось это дней десять. Потом командир штаба вызвал меня, завел разговор, что да как. Интересно, что на этом артиллерийском складе ни единого снаряда не было! Все ушло на запад, охранять было нечего. Только в 1947-м начали снаряды поступать. Зато там имелось свое хозяйство: коровы, свиньи, куры. Картошку сажали, сельским хозяйством занимались. В основном служили солдаты в возрасте 50 лет и старше или молодые после ранений, кому нужны щадящие условия. А еще те, кто жил на территориях, попавших под оккупацию, и остался без родственников. Одеты были ужасно - в форму, присланную из госпиталей, с умерших солдат. Портной мудрил, пытался ее чинить. А мы пришли - на нас канадские шинели: такие мягкие, легкие, теплые, с надписью на подкладке по-русски "Подарок канадского народа героической Красной армии"… Зато я там впервые за долгое время попробовал молоко. Странно было - солдатам дают молоко. Кормили лучше, даже по сравнению с нашей гвардейской частью. Только хлеба было мало, 600 граммов в день на человека.

- А с водкой - уже всё?

- Да, уже никакой водки… Наконец, начальник склада, подполковник, позвал. Узнал, что я машины знаю хорошо. А у них были в основном ГАЗ-АА (полуторка) и ЗиС-5 - все в убитом состоянии. "Можете, - говорит, - хотя бы из двух машин запустить одну? И вторая задача - наладить водокачку: она сломалась, приходится воду привозить". Насчет водокачки я ничего не сказал, а машины обещал посмотреть. И под негласной охраной меня назначили завгаражом. Начал я с американского "Доджа ¾". Он был мне хорошо знаком, лучше, чем советские машины. А у них к "Доджу" никто даже не смел подойти близко. Через три дня наладил - чуть не праздник, а я уже чуть не ведущий специалист… Потом взялся за трактор Т-100. Гусеничный, им для пахоты нужен был. С ним я больше путался, но тоже запустил. Потом занялся ГАЗами. У одного шасси нет, у другого еще чего. А на станции Манзовка был авторемонтный завод Министерства обороны. Начальник склада говорит: "Составь перечень того, что тебе надо, - попробуем достать". Поехали с ним. Оставил я список. Через неделю опять поехали. Взяли пять буханок хлеба, с килограмм сахара, крупы…

- Бартер?

- Не знаю, на каких это условиях, может, потом еще оплата была какая-то. Все, что я написал, до единой детали, было упаковано - частично новое, частично отремонтированное. И я восстановил три ГАЗ-АА, один ЗиС - почти весь парк. Напротив нас, ворота в ворота, был другой склад (вроде госрезервовский). Видимо, наш начальник похвалился, что я машины знаю. Оттуда пригнали "Форд"… В общем, стал я признанным механиком. За это он дал мне отпуск в Уфу. Приезжаю, а там холера началась. Ехать надо, а выезд не разрешают. Комендант продлил мне на пять дней отпуск, но я все равно выбрался из Уфы раньше…

Приехал, начальник за свое: "Давай водокачку делать". Дали мне солдат. Вытащили погружной насос. Оказалось, нужен новый поршень. Поехали с начальником склада на паровозоремонтный завод во Владивосток. Сделали нам деталь. Как он рассчитывался, не знаю, но мы опять продукты повезли. А воду можно было по шлангу подавать и за нашу территорию. Стали приезжать за водой из окрестных колхозов и совхозов. Кто свеклу нам везет, кто еще какие продукты…

- У вас там маленький бизнес наладился…

- Да, маленький бизнес. Потом начальник говорит: "У нас для охраны только полоса распаханная да колючая проволока, нельзя ли что-нибудь посовременнее придумать?" А я уже говорил, что напротив нас другой склад был. Там была охранная сигнализация. Доступ туда был строго ограничен, но начальство-то ходило друг к другу. И мой начальник добыл там схему: "Не можете ли вы такую же сделать?" Опять я список ему даю того, что мне надо. Поехали мы в Ворошилов (сейчас Уссурийск) на склад трофейных материалов Квантунской армии. Там я нашел почти все, что мне нужно. Сделал и сигнализацию. Нажимного действия: если кто прошел, контакт срабатывает, и у дежурного загорается лампочка, указывающая сектор, где сработало. Для нашего времени это примитивно, а тогда было вполне на уровне. Так и дослужил. 20 мая 1948 года я оттуда был демобилизован. Сел на поезд Владивосток-Челябинск. Там - 13-й поезд Челябинск-Москва. Билетов нет. Зашел нахальным образом в вагон и в тамбуре доехал до Башкирии...

Так наша семья и осталась в Уфе. В Башкирии во время войны начали разрабатывать нефтяные месторождения, и устроился в объединении "Башнефть", заочно окончил институт. Уже выйдя на пенсию, продолжал руководить отделом по организации работ в Йемене, где работало наше объединение. Уволившись, с группой товарищей создал фирму "Башминерал". Дело в том, что у "Башнефти" было несколько десятков нерентабельных скважин: в них не нефть, а жидкость, которую надо обессоливать и обезвоживать. Крупной организации заниматься такими мелочами не с руки. Мороки много, объемов не наберешь, показатели ухудшаются. Руководство не знало, как отделаться от этой обузы и с радостью отдало их нам безвозмездно. А мы занимались только ими. Наш инженер сутками просиживал на каждой из скважин, изучая их характер. Мы искали в окрестных деревнях лучших механизаторов, которые в те кризисные годы рады были дневать и ночевать на своем объекте за неплохую по тем меркам зарплату. В общем, рентабельность стала достигать 90%!

- Так вы нефтяным королем стали!

- Нет, конечно. Просто занимался железками… Потом я и с этой работы уволился, но до сих пор меня оттуда привлекают иногда для консультаций и решения всяких оргвопросов. И я на своей "шестерке", которой почти 20 лет, по всей Башкирии езжу. Некоторые посмеиваются: "Не стыдно тебе на такой?" А что тут стыдного? Я всё в ней знаю, по малейшему стуку чувствую, что не так. Ни разу в сервис не заезжал - сам приглядываю.