Я родился 30 мая 1922 г. в г. Смоленске, в штабном вагоне Западного фронта, после рождения никогда в этом городе не жил. Во время Гражданской войны мой отец был крупным политработником, членом Реввоенсовета Западного фронта, затем стал членом Реввоенсовета Южного фронта, и так далее. Я был потомственным сыном военного, вплоть до 1927 г. отец возглавлял политотдел Красной Армии в Украине. Как говорится, от судьбы не уйдешь, поэтому, когда меня призвали в армию в 1940 г., я уже не боялся призыва. Но до этого в 1937 г. была чистка лиц, связанных с армией, а так как мой отец работал с Тухачевским и Фрунзе, его арестовали. Только в 1953 г. отца посмертно реабилитировали. Моя судьба сложилась очень просто: как сын репрессированного врага народа я попал в тюрьму в возрасте 14 с половиной лет, где пробыл 2 месяца. Целевая функция моего ареста: что я знаю об отце? Я ничего не знаю, а что я мог знать в 14 лет?! Как и над чем он работал, я же не знаю. После, ничего не добившись, меня выслали в Заполярный круг, но мать, которая развелась с отцом в 1932 г., узнала об этом, решила забрать сына назад. По случаю появления матери местные руководящие круги вынуждены были меня отдать. Так я стал ленинградцем в 1938 г., в том же году пошел работать на Невский машиностроительный завод токарем. В первый класс я поступил еще в 1930 г. в Москве, мы тогда там жили. У нас и в семье, и в школе было очень хорошее отношение к людям в военной форме, вообще я был в окружении военных, маршал Егоров был другом отца, часто бывал у нас. Я великолепно играл в бильярд и выигрывал у самого маршала. Отец часто вспоминал военные годы, его друг Кононов Иван Иванович, награжденный тремя орденами Красного Знамени, часто к нам приезжал, он был инвалидом, на нем Гражданская война отложила свой след, он тоже сыграл определенную роль в моем воспитании. В период войны 1936-1939 гг. в Испании я рвался туда, мне самому хотелось поучаствовать, но я был мальчишка тогда, не было ни профессионального опыта, ни специальности военной. В итоге, поражение от Франко было очень тяжелым ударом, я болезненно переживал все это, ведь там наши интернационалисты участвовали в боях.
В 1940 г. я окончил 10 классов средней школы в г. Ленинграде. Мы тогда этого не знали, но теперь мне совершенно ясно, что Сталин готовил всех десятиклассников к тому, чтобы они стали офицерами. Когда меня призвали в армию, я отказался идти в военное училище, но попал в воинскую часть, состоящую только из одних десятиклассников, это была артиллерийская воинская часть, размещенная во Владимире, которая фактически была артиллерийским училищем, хотя надо отметить, что мы имели полное право по истечении двух лет уйти младшими лейтенантами и не оставаться в армии. Нам сразу выдали военную форму, мы получили необычное в то время оружие - изучали артиллерию калибра 503 мм, один снаряд для орудия весил 500 кг. Взрывная воронка составляла 30 метров в диаметре и 6 метров в глубину, когда мы изучали эту могучую технику, рождалось чувство гордости, что мы имеем такие артсистемы. В части мы служили как солдаты и, одновременно, как курсанты, ведь Сталин и руководство понимали, что развернутся военные действия, и нужны были кадры. Что представлял собой процесс обучения? Глубокое изучение теории артиллерийского дела, практические занятия по овладению артсистемами, приборами наведения. В стрельбах мы не участвовали, так как я проучился всего один год, и началась война. Кормили нас хорошо, было мясо, я не могу сказать, что плохо. Преподаватели мне очень понравились, это были высококвалифицированные педагоги, владеющие как педагогикой, так и военной техникой. Мне очень нравилось учиться военному делу, также значительное место занимала физическая подготовка, строевая, изучение уставов, ведь армия зиждется на определенных правилах. Дисциплина была хорошая, смотрели вперед с верой и чувством оптимизма, что тем более подпитывалось необычностью могучих артиллерийских систем, изучаемых нами.
22 июня 1041 г. мы находились в Горховецких лагерях под г. Горький, где готовились к стрельбам. Днем по радио Молотов объявил о начале войны, до этого ничего не было известно, но предварительно собрали всех на площади, был устроен большой митинг. У меня не возникло чувства опасности, я был уверен - мы так воспитаны были, - что превосходство наше несомненно. Война есть война, страшное слово, но у меня оно не вызвало ассоциаций с опасностью, наоборот, хотелось поскорее на фронт, поскорей разделаться с врагами. 22 июня не было для меня тяжелым днем, потому что я верил в силу страны и в мощь оружия, которым мы тогда овладевали. И когда после начала войны пошли сводки, мне непонятно было, почему наши части отступают? - ведь мы имеем такое могучее оружие: я же служил в такой части, где снаряд 500 кг весит. И сразу же после объявления о начале войны по приказу Сталина все части, подобные нашей, обыкновенные солдатские, были превращены в военные училища. Так я стал курсантом Московского Краснознаменного минометно-артиллерийского училища им. Красина, поэтому мы приехали в Москву, училище располагалось около ипподрома. И вот тут мы узнали, что такое война. Каждую ночь Москву бомбили, как во время крупных налетов, так и отдельные самолеты. Нам приходилось ночью идти в метро как в бомбоубежище, а днем заниматься: надо изучать артиллерийское дело. Курс не уплотнили, но произошло так, что ночью не спишь, а днем занимаешься, - очень сложно и тяжело было. Но в то время Москву практически все время беспокоили. Питание было хорошее, здесь преподаватели были еще более грамотными и квалифицированными специалистами, чем у нас. Июль и август мы прозанимались, мы в это время постоянно видели военные поезда, "литеры" катились ближе к Ленинграду и Москве. Многое было нам непонятно из того, что происходит на фронте, потому что то внутреннее чувство превосходства, которое мы имели под влиянием довоенного воспитания, как-то потихонечку развеивалось. Где же наши силы? Почему мы отступаем? Не было понятно, хотя политработники продолжали что-то традиционно объяснять. И вот в сентябре наше училище разделили на три части.
Одна часть, самая маленькая, села на "Катюши" и они под Оршей впервые нанесли ракетный удар по гитлеровцам, который оказался неожиданным для немцев. Это была батарея Флерова и еще несколько батарей. Тогда в училище теории ракетного дела еще не было, мы изучали только артиллерийские системы, но, очевидно, эту группу учили специально. Вторая часть, в которой был и я, получила 152-мм гаубицы, и нас превратили в солдат, тогда в конце сентября были брошены для защиты Москвы все военные училища и все академии. Я считаю, что немцев под Москвой остановила вот эта сила - народное ополчение, оно не было квалифицированно, а мы были. Я отступал на Волоколамском направлении сентябрь, октябрь и ноябрь месяцы. Это были тяжелые оборонительные бои, превосходство Гитлера чувствовалось в воздухе, он был заполнен немецкими самолетами. Они всегда предварительно бомбили наши позиции, но мы старались как можно глубже врываться в землю. Поэтому у нас, артиллеристов, были не такие большие потери от бомбежек, как можно было ожидать. Мы находились примерно в 5-7 км от передового края, наша 152-мм пушка позволяла нам наносить удары с такого расстояния, а потом ночью опять нужно было не спать: отступать до следующего оборонительного рубежа, и там снова врываться в землю. Потерь было не так много, но дикая, нечеловеческая усталость из-за ночных отступлений, одновременная подготовка к очередной обороне, все это очень изматывало. Я был обыкновенным заряжающим, снаряд весил 43 кг - довольно тяжелая штука. Но мы непосредственно стреляли на расстоянии, немцев не видели, только авиацию. В батарее снарядов было вдоволь, мы их не жалели, но вот что характерно для боев под Москвой - это бесконечное количество листовок. Немецкая авиация бросала не только бомбы, но и агитацию, довольно обильную; листовка разрешала переход через фронт, тебе как пленному немцы обещали золотые горы. Но никто в это не верил, мы были все-таки, во-первых, артчасть, во-вторых, курсанты. А вот третья часть нашего училища участвовала в военном параде 7 ноября 1941 г. на Красной площади, а мы, большая часть, участвовали в это время в боях. Вообще-то мы отходили раньше пехоты, но встречались с отступавшими - наши солдаты очень понуро шли. И вот что интересно: бомбежки были, но под контрбатарейный немецкий огонь мы не попадали. Во время бомбежки огня мы не вели, прятались; мы были будущими офицерами, поэтому нас старались беречь. Бомбежка продолжалась 20-30 минут, потом уже самолеты улетали, и мы снова начинали артогонь. Служба оповещения действовала хорошо, потерь у нас было немного, но матчасть выходила из строя. Когда после двух месяцев ожесточенных боев мы вернулись, у нас сохранилось 90% личного состава. Произошло это так: мы уже твердо знали, что дальше отступать не будем, 41-й км под Москвой, был приказ "Ни шагу назад". Еще снег выпал, холодно, мы в шинелишках, в яловых офицерских сапожках, и вдруг к нам приходят части и приказывают, чтобы мы покинули позиции. Мы сначала сказали, что не уйдем, но они пояснили, что заменяют нас. Это были сибиряки - в полушубках, в валенках, с новой техникой. И вот, представьте себе, они нас заменяют, а мы садимся в эшелоны и едем через Москву. Город представлял собой страшную картину - мы не узнали столицу через 2 месяца нашего отсутствия: надолбы, везде все говорило о том, что Москва готовилась к уличным боям. Печальные и черные дома и от непрерывных бомбежек, и потому что пожары возникали постоянно.
Представьте себе чувства человека, которого сняли с фронта, посадили в поезд и отправили учиться - когда? - в ноябре 1941 г.! Это говорило о силе страны, когда она могла снять с фронта части и отправить их учиться дальше. И мы ехали через всю страну до Урала и в г. Миасс - наше военное училище продолжало функционировать. Вот уже здесь с питанием стало тяжело. Сколько радости было, когда мы попадали дежурить на кухню: можно хоть чуть-чуть отъесться. Жарили картошку прямо на буржуйках, когда чистили, и ели вот такую печеную картошку. Так получилось, что в одно из таких дежурств меня забрали в госпиталь. Оказалось, что поврежден желудок, и я примерно три недели вынужден был лежать в больнице из-за плохого питания - там давали манную кашку, чтобы восстановить желудок, но я так и остался навсегда больным человеком. Я хочу сказать, что, несмотря ни на что, нагрузку нам физическую никто не снижал, надо было пробежать 15 км с полной выкладкой, то есть винтовка, вещмешок, с палаткой и запасными частями. Я норму выполнил, но это было очень сложно. Учеба продолжалась, у нас снова были очень квалифицированные, замечательные преподаватели, но нас учили уже не артиллерийским системам, а ракетным, из нас готовили уже ракетчиков. Давали нам топографию, мы владели всеми приборами, которые с ней связаны, проходили практику, непосредственно с теодолитами выходили на местность, делали замеры. Обучение было очень хорошо поставлено. Вот только ходить мы продолжали в наших шинелишках.
В апреле 1942 г. (задержка у меня с окончанием курса произошла из-за болезни) я закончил Московское Краснознаменное минометно-артиллерийское училище им. Красина в звании лейтенанта, у меня не было четверок, только отличные оценки по всем предметам, а их было 17 или 18: одни связаны со знанием уставов, другие со знанием артсистем, политическим образованием, по ракетным системам. В итоге я получил офицерскую форму. Там я также сдал на военные права, стал водителем, потому что "Катюши" были установлены на машинах. У нас в училище было два вида "Катюш": Р-13 с 16 ракетами и М-24 с ракетами меньшего размера - эти установки монтировались на танках. Мы изучали их, танки нас также учили водить, но вот огневых тренировочных залпов мы не устраивали, видимо, ракеты действительно были дорогие, чтобы мы их использовали. Их я уже в годы войны расходовал на немецких шкурах.
Меня назначили командиром взвода управления в 68-й гвардейский минометный полк РГК. Эти полки создавались как особого рода единица, каждый состоял из 3 дивизионов, в дивизионе - 2 батареи. Такие полки придавались непосредственно фронту, не входили в армии, и уже командование считало нужным сосредоточить их на определенном направлении, то есть это была своеобразная единица мощного ракетного огня, страшная, конечно, сила. Мой полк дислоцировался в Сокольниках, когда я прибыл, он уже сформировался, дальше получилось самое смешное - я заболеваю, меня списывают из полка и предлагают остаться в резерве, не пускают на фронт. Желудок был подорван, поэтому я должен был заниматься формированием мобилизованной молодежи, давать первичное обучение, не по моей специальности, конечно. В Коломне я находился в тыловой части, с этим согласиться не мог, в это время как раз готовился сильнейший удар по Москве с юга, со стороны Воронежа, поэтому я все время писал письма на адрес командования с просьбой отправить на фронт. И меня послали в боевую часть, но не в ракетные части. Ах, так, вы хотите? - тогда вы пойдете в пехоту.
Я попал на Воронежский фронт в расположенный под Лисками 959-й стрелковый полк заместителем командира роты 82-мм минометов. Вот тут я уже был рядом с передовой, расстояние полета мины небольшое, я был на самых передовых позициях. Бои под Лисками были страшные, у нас на той стороне Дона оставались свои плацдармы, которые мы никак не хотели отдать, и вот за эти участки шли ожесточенные бои: июль, август, сентябрь, октябрь. Тут я уже видел смерть, понял, что такое война, по-настоящему, потому что быть в пехотных частях, обслуживать их как минометчик - это другое дело, чем артиллерист. Я должен сказать, что в этот период времени однажды был приказ построить батарею для расстрела: три человека решили бежать к немцам. Мы выполнили приказ, расстреляли их. А в целом это была сибирская дивизия, моим командиром являлся чистый сибиряк старший лейтенант Чиндяскин, очень мужественный человек.
Мы сначала непосредственно стояли против немцев, потом немцев сменили итальянцы, потом уже итальянцев сменили венгры. Понимаете, воевать с немцами тяжело, это настоящие, прирожденные солдаты, люди войны. Итальянцы - они плохие воины, против них можно воевать, венгры - еще хуже, но они очень злые, если попадешь в плен, сильно издевались над нашими пленными. Почему произошла смена? Главный удар на Москву у немцев не получился, им не удалось завладеть инициативой и перейти на другую сторону [Дона]. Мы так плацдарм и оставили, и лавина немецких частей пошла на Сталинград, там началась битва, которая решала судьбу войны, мы в это время должны были продолжать защищать свои плацдармы во что бы то ни стало, не уйти на другую сторону Дона. Потери у нас были большие, естественно. Но смена немцев на другие нации означала для нас передышку. Наша дивизия находилась все время на передовой, с июля до начала февраля. Солдаты менялись, я уже стал старшим лейтенантом, в ноябре месяце подал заявление в партию - считал нужным умереть в боях за Родину коммунистом - и стал кандидатом в члены ВКП (б). Я продолжал оставаться замом командира роты, дело в том, что батарея находилась на этой стороне Дона, а командир батареи находился на самых передовых позициях непосредственно в траншеях на плацдарме. Потом он оставался на минометных позициях, а я вместе с пехотой уже регулировал огонь, для того чтобы отбить атаки немцев. Мы не предпринимали тогда никаких контратак, главное было - защитить рубежи. Для немецкой тактики боя была характерна хорошая артиллерийская проработка наших позиций, обязательно вместе с пехотой двигалась танковая лавина. Приходилось отбиваться и от пехоты, и от танков, минометы били по пехоте, потому что они не способны бороться с танками, которым противостояла наша противотанковая артиллерии и ПТР. Я находился на НП ротного командира. Питание было хорошее, даже отличное, и 100 грамм давали. С разведчиками я не сталкивался, они потом сыграли свою роль, когда началось наступление.
Наступила зима, мы подготовили траншеи к ней, у нас были сделаны в три наката землянки, но мы прекрасно знали, что это все временно, скоро начнется наступление. 19 ноября на Сталинградском фронте началось наступление, охватили значительную часть немецких войск Паулюса. Наша целевая задача была такой же - отсекать от Воронежа немцев, отсюда должны уже были двигаться войска, чтобы еще большую часть немцев пленить во время их отступления. В это время как раз венгров снова сменили немцы, они почувствовали, что те не могут воевать. И вот 3 февраля 1943 г. заиграли "Катюши", заработала наша артиллерия, и мы пошли в атаку, я вместе с пехотой. Так как немцы тоже хорошо закрепились, атака наша сначала не удалась, и на поле боя оказалось много убитых и раненных, в том числе я. Я был тяжело контужен при атаке, меня вытащили, уже обмороженного, заикающегося, говорить я не мог. Перевезли на ту сторону Дона, наше наступление развивалось дальше, а меня отправили в санбат, оттуда поездом вывезли в г. Тамбов, где я месяц лечился в госпитале. Мне тогда стало совершенно ясно, что наша артиллерийская подготовка не сыграла решающей роли, поэтому немцам удалось нанести нам серьезные потери в живой силе. И еще один я сделал вывод: наше руководство не жалело людей. Это было печально, но это факт. Можно было иными способами добиться победы, но нам нужна именно победа, как говорится в песне, "мы за ценой не постоим", и так оно делалось в жизни, цена же была одна - человеческие жертвы. Но ценой наших жизней оборона немцев была прорвана, и началось наше наступление.
В марте 1943 г., после излечения, я из Тамбова двигался на железнодорожном транспорте и пешком на фронт, он уже вместо Воронежского назывался 3-й Украинский. По прибытии, когда в штабе фронта узнали, что я ракетчик, меня направили в 62-й гвардейский минометный артиллерийский полк. Вот в его рядах я прошел всю остальную часть войны. Полк возглавлял умный, талантливый командир - полковник Кислицкий, депутат Верховного Совета СССР от Украины, хотя сам он жил в Москве. Командиром дивизиона был майор Павлиенко, тоже украинец, удивительно чуткий и требовательный командир, любящий солдат и стремящийся сохранить жизнь каждого. Большая часть личного состава полка также состояла из украинцев. Эта часть пережила трагедию окружения под Чугуевым у Харькова, немцы сумели в ответ на Сталинградское устроить нам небольшое, но все же окружение, и через чугуевские леса выбилась незначительная часть полка, техника была взорвана, это были "Катюши" на танках, мне рассказывали, как их взрывали при отступлении. Именно поэтому я прибыл на пополнение и сразу был назначен командиром батареи. Но я фактически стал командиром двух батарей - дело в том, что в этом дивизионе было две батареи: одной командовал Кочубей Иван, а второй - Новиков. Иван оказался очень хорошим разведчиком, смелым, дерзновенным человеком, но не умеющим требовать дисциплину от солдат, добиться от них выучки, чтобы кадры владели техникой, могли быстро выполнить приказы. А у меня, по всей видимости, оказались педагогические способности и требовательность. Поэтому эти батареи объединили под мою команду, и у меня было не 4, а 8 установок, плюс 8 машин со снарядами, также две технические "летучки".
Получилось, что фактически дивизионом командовал один я, а Иван Кочубей, как правило, занимался управленческими делами: он на передовых позициях выискивал цели, смело действовал, был за свое мужество награжден орденом Красного Знамени. По всей видимости, в войсках всегда надо учитывать психологию руководителей. Мне же доверили 8 установок, и такое разделение труда сделали официальным: взвод управления выделили для того, чтобы они находились в передовых частях, а мы уже непосредственно делали дело. При выборе позиции я подчинялся командованию: мне говорили заранее, куда надо переехать; карты были, кстати, прекрасного качества. Моя задача заключалась в том, чтобы на этих позициях сразу принять меры к спасению техники: ее закрыть, спрятаться как можно больше, зарыться. Боже мой, сколько было перерыто земли солдатами - ведь надо было их прятать в землю, зарывались в аппарели, для того чтобы техника не попала под удары бомб.
Но обратите внимание: я был назначен на должность в апреле 1943 г., но в войну мы вступили в июне, так как месяца полтора в Гончаривке Луганской области готовились к битвам - прибыло пополнение, мы обучали солдат, этим я занимался. Ведь каждая установка имела в расчете по 6 человек (водитель, командир орудия, наводчик и заряжающие); надо умело надеть ракету, которая весит 45 кг, это непросто, также надо подготовить машину, чтобы резина колес выдержала удары, вы понимаете, ракеты поднимали дым и гарь, огромная волна. Как происходил залп? Каждая ракета состояла из двух составных частей: снаряда, имеющего огромную разрушительную силу, и собственно самой ракеты, которая была наполнена твердым топливом, очень похожим на макароны, но желтого цвета. Ракеты зажигались из пульта управления поочередно. Достаточно было сделать один оборот небольшого колесика прибора пульта управления, и топливо ракеты воспламенялось, после чего она по прорези рельсы начинала скользить и улетала по заданному направлению. Шестнадцать оборотов колесика пульта управления - это примерно три-пять секунд, и огненный залп полетел в указанную точку. Правда, точка - это название условное, так как ракеты били по площади круга с радиусом 350-400 метров. Но если 8 установок моей батареи ударят по этой площади и сто двадцать восемь взрывов пробороздят эту площадь, то плохо будет тем, кто на ней был. Кроме того, после залпа место наше становится зримым, его можно легко отбомбить. Поэтому наша задача заключалась в том, чтобы сразу после залпа исчезнуть: мы заранее знали, куда должны переехать, уходили туда и там прятались. И знаете, года полтора мы все время прятались, пока была сильна немецкая авиация, после залпа моментально уезжали, уже только в 1944 г. стали меньше бояться. "Катюши" стреляли на 8 км, мы знали цели заранее, поэтому стояли всегда в 3-4 км от фронта.
Однажды я, находясь на передовой позиции, - тут мы поменялись с Иваном Кочубеем, он оказался на огневой позиции, а я в разведке, - почувствовал, что такое наши "Катюши". Ракетные удары были нанесены в 150-200 м от нас. Это страшная штука - попасть под залп, я сам был оглушен и одурманен. Представьте себе залп батареи из 128 ракет, которые, бесшумно приближаясь к скоплению немецкой пехоты и танков, неожиданно падают с неба и разрываются с огромной страшной силой необычного взрывчатого вещества. Все живое и неживое горело, [залп] одной моей батареи вызывал такую взрывную волну, что немцы, попав под удар, не будучи убитыми, являлись беспомощными, оглушенными, контуженными. Когда пехота после этого с криком вставала и бежала, немцы не могли сопротивляться - они были оглушенные. Только через какой-то период времени они в себя приходили, но тем временем наши пехотинцы ворвались, перестреляли всех, и пошли дальше. Могучее, очень сильное оружие наша "Катюша". И, в целом, солдаты и сержанты гордились свои оружием и четко выполняли все операции по установке орудия на огневой позиции, прятались в окопчики во время залпа и быстро бросались к машинам, выезжая с места, откуда был дан грозный залп.
Так вот, после формировки уже началось наше наступление. Первый бой для меня произошел очень просто: выехали на огневую позицию, было приказано подготовиться к залпу, дали его, и уехали за километра четыре от этого места. А вот что там делается, видят те, кто отдал команду бить туда. Я знаю одно - мне после рассказывали находившиеся на НП, - что удары, которые я совершал, нанесли определенный ущерб немцам. Потом нас направили в Донбасс, мы прошли города Краматорск, Димитров, Вел. Новоселку, дальше рванули к г. Запорожье, взяли его. И здесь мне пришлось поучаствовать в необычной ракетной атаке прямой наводкой. Небольшое отступление: как всякая артиллерийская система, "Катюша" имела прицельное устройство и была способна направить ракеты в цель. Разумеется, залп на дальнее расстояние, требовал поднять угол вылета под 45-65 градусов. При залпе на близкое расстояние угол вылета ракет был незначительным, однако овал разлета ракет возрастал, то есть площадь поражения возрастала, но точность уменьшалась. Это я рассказываю потому, что дуэль "Катюши" требовала огня ракетами прямой наводкой вместо традиционного удара по площади. А произошло следующее: на подступах к Запорожью сложилась ситуация, когда пехота осталась без всякой огневой поддержки и вынуждена была залечь под ударами из двух огневых точек, из которых огненные, свинцовые пулеметные очереди наносили ощутимый урон наступающим. Позже мы узнали, что там были прикованы к пулеметам (чтобы не убежали) отнюдь не немцы. Командир пехотного полка обратился с просьбой оказать помощь к командиру полка гвардейских минометов, "Катюш". Полковник Кислицкий прибыл в расположение моей батареи на маленьком джипе. Я доложил, что батарея ожидает приказа для движения вперед, и замаскировалась в лесной полосе.
Полковник пытливо смотрел мне в глаза, как будто что-то оценивая, и вдруг тихо сказал: "Приказываю лично вам сесть в одну из "Катюш", выехать на передовую и уничтожить прямой наводкой огневые точки противника, и обеспечить прорыв наступающим. Приказ понятен?" Я ответил: "Так точно, товарищ полковник". 3атем, обращаясь к заместителю, я сказал: "Вы остаетесь за меня". После чего приказал: "Старшина Прасолов, сесть за руль первой машины", - и пошел за ним к первой установке. Далее приказал расчету: "Расчехлить установку, всем остаться в походной колонне. Я еду один со старшиной". Каждая "Катюша" была закрыта большим брезентовым чехлом, и его надо было быстро снять. Солдаты сняли чехол, и мы выехали к передовой позиции пехоты, которая была в четырех километрах на окраине деревни. Деревня закрыла своими домиками наш приезд, и мы, оставив машину под их прикрытием, поползли к передовой, находящейся метров через триста на другой окраине. Встретили сержантов из пехоты, которые обрисовали положение дел и показали на черные точки убитых на поле. Увидели огневые точки примерно в 200 метрах от конца окраины. Нам стало ясно, что если мы сможем выехать и приблизиться на выбранную нами позицию, то нас просто расстреляют. И вместе со старшиной приняли решение пожертвовать собой, но приказ выполнить. Вернувшись к машине, подготовили орудие к бою, несколько увеличив угол подъема. Опустили бронированный щиток на стекло машины и медленно, прячась за домами, подъехали к последнему дому и внезапно выехали на открытое место, которое заранее приметили. Нам повезло: очевидно, находящиеся в огневом доте немецкие наемники стали разглядывать какие-то странные рельсы, выглянувшие из-за дома. Этого нам было достаточно, а засевшим в дотах стоило им жизни. Я сам себе сказал: "Огонь". И через три-четыре секунды огненные стрелы 16 ракет ринулись в сторону огневых точек. Ракеты летели, выли, стонали и взрывались с чудовищным грохотом. Тут был очень большой риск, потому что я не мог обеспечить прямого попадания ракеты, они же вылетают без контроля с моей стороны. Но, по всей видимости, где-то недалеко ударились они, сидевшие внутри были оглушены. Мы развернулись, не оборачиваясь назад, под рев наших солдат, которые кричали: "Катюша играет!", "Ура!" В итоге огневые точки были взяты. Так "Катюша" выиграла смертельную дуэль. После захвата дотов, мне самому было интересно, кто же находился внутри, и командир пехотного батальона мне рассказал, что это были прикованные "бандеровцы" - они решили не сдаваться в плен и биться до последнего, - и действительно, они были оглушенные после залпа.
Через некоторое время мы вошли в г. Запорожье. Когда мы взяли его, Днепрогэс еще стоял, немцы взорвали его позже, мы как раз были свидетелями этого страшного взрыва, и плотины не стало. Оказывается, при заливке немцы закладывали в бетон тол, взрывчатку. Получалось, что немцы не верили в свою победу, они же восстановили Днепрогэс, но восстановили так, чтобы потом взорвать. И в это время как раз напротив Хортицы в зеленой посадке был снят фильм "легендарная батарея". Он состоял из трех эпизодов, до сих пор, насколько я знаю, есть в Москве в хронике, корреспондент снимал, это был один из самых известных хроникеров войны, хотя я и не помню его фамилию. Первый эпизод: батарея на марше - было показано, как мы двигались километров 10-15, второй эпизод: батарея на отдыхе - мы расположились, кто брился, кто играл на гармошке, кто пел украинские песни. И, наконец, третий: батарея на огневой позиции - мне разрешили для съемки сделать залп, я не бил по немцам, но по той стороне Днепра, где они находились, прикинули, чтобы хоть какой-то ущерб нанести, но прямого не было. Я выхожу, 8 установок у меня на виду, кричу: "Огонь по врагу, за нашу Родину!" Стреляю из "парабеллума", и начинается мощный залп. Фильм есть, мне потом показывали фотографии, нашу батарею выбрали потому, что командир полка Кислицкий был депутатом Верховного Совета, не всякий мог таким похвастаться.
После Запорожья нас ожидало очень непростое форсирование Днепра. Что характерно, наш берег низкий, а берег противника высокий, это создавало на всем протяжении переправы большие трудности. Непосредственно в форсировании "Катюши" не участвовали, мы дали залпы, и остались на этом месте, а нужно было перейти на ту сторону, мы играли подсобную роль, помогали пехоте огнем, если нужно. В послевоенных кинофильмах довольно хорошо отражена эпопея взятия того берега, который считался немцами неприступным, а потом мы просто, когда был восстановлен мост, поехали вторым эшелоном. Мы двигались по понтонному мосту, который очень быстро навели саперы. Переправлялись сначала, в первую очередь танки, потом уже артиллерия и "Катюши". Надо отметить, что степень организованности была очень высокой, так же, как дисциплина и умение. Вообще, надо сказать, что война - это работа, профессионализм возникает в ходе познания разных вещей. Оттуда - в Днепропетровск, где был период, когда мы не двигались, затишье: дело в том, что Кировоград мы сразу не взяли, только подошли к нему. И был промежуток примерно месяца полтора, пока мы его не брали, наступил период зимней передышки, мы остановились километрах в 15 от Кировограда, нас отвели в Днепропетровск на зимние каникулы. Мы там отдыхали, снова учили людей, это, конечно, город огромный. После этого, когда уже началось освобождение Киева, мы двигались в Днепродзержинск, Кировоград, Новоархангельск, Житомир, Луцк, Ровно, Люблин. После этого нас посадили на эшелоны и отвезли назад, потому что в Белоруссии было сосредоточена крупная группировка немецких войск. И из района Чернигова начиналось наступление на Беларусь. И я оттуда уже во второй раз попал в Польшу, в г. Ковель.
В Белоруссии мы сразу пошли в прорыв, и когда пересекли Пинские болота на "Катюшах" и танках, вдруг оказались в глубоком немецком тылу. Мы перепутывались с немецкими частями, в целом для Белоруссии было характерно следующее: слишком стремительный наш марш-бросок вперед - группа танков 8 машин и моих 8 "Катюш" с машинами поддержки не заметили, как рванулись вперед и на 60 км ушли туда, к Барановичам. Во время движения нужно было в одно местечко сходить, и солдаты соскакивали, в лесах видели немцев, и мы двигались дальше. Только глубоко в тылу мы пришли в себя и поняли, что находимся в тылу у немцев. И танкисты, и мои солдаты, как только мы разобрались в ситуации, что фактически сами попали в окружение, сразу врылись в землю. Впереди от нашей позиции была небольшая речушка и взорванный мост, движения дальше уже не могло быть, деревенька называлась Верьсмак. Я курил тогда, и вот, когда мы врылись в землю, капитан танкового батальона и я обходили спящих, вдруг заметили, что листва осеребрилась, красиво-красиво, как перед смертью бывает. Мы знали, что вряд ли выживем завтра, и тогда я и капитан дали клятву: выживем - бросим курить. Утром нас атаковали немецкие танки, начали бомбить, но самое смешное оказалось в том, что немцы не знали, [что] "Катюши" находятся в тылу, они видели только, что танки прорвались. И когда я сделал два залпа, и немцы поняли, что здесь находится такое грозное оружие. Хотя потом оказалось, что немцы не могли разобраться, откуда бьют "Катюши": ведь залпы прошли в 60 км от линии фронта, это сыграло решающую роль в их паническом состоянии. Три дня мы оборонялись, а на третий день подошли наши - им понадобилось 3 дня на эти 60 км. Наши подошли ночью, мы подумали сперва, что это немцы крадутся, но, к счастью, обошлось без проблем, узнали друг друга. За эту операцию, за то, что мы способствовали психологическому поражению фашистов: они не ожидали, что наши танки и "Катюши" могут оказаться в глубоком тылу, - я получил полководческий орден Александра Невского, мне тогда был 21 год. Что такое окружение? Это фактически не было окружением, мы же вырвались вперед, а наши отступали. Это была одна из тех необходимых, в данном случае тактических операций, которые привели к быстрейшему разгрому врага. Понимаете, какая психологическая обстановка создается, когда "Катюши" играют в тылу врага. И я бросил курить, как и обещал. Больше не курю.
При пересечении границы с Польшей мы увидели старые пограничные столбы Советского Союза. Они были, конечно, смяты и сброшены, немцы установили свои. Когда мы освободили Люблин, он превратился во временную столицу, и вот там как раз формировалась Польская армия с помощью Гвардии Людовой. Сейчас историческая память поляков говорит, что они создали свою армию, но это не совсем так: эту армию мы создавали, так как нужен был противовес Армии Крайовой, которая существовала под эгидой лондонского правительства. Мировые геополитические игры. Помню, когда мы освободили предместье Варшавы Прагу, на той стороне была Варшава, а мы на этой стороне взяли Прагу с тяжелыми боями. В это время возникло восстание поляков против немцев. Что удивительно, нам был дан приказ не помогать; выходит, в данном случае мы являлись союзниками немцев, потому что это было польское восстание под руководством польского лондонского правительства. Оно было подавлено в крови. Могут ли поляки потом простить нам это? Нет, точно так же как не могут простить расстрел лучшей части своего польского офицерского корпуса, который был без суда и следствия расстрелян и похоронен в Катыни. Своеобразные сложились отношения, сразу чувствовалось, что Советский Союз несет с собой определенную, совершенно четко продуманную линию. Так как поляки, восставшие против немцев, не несли нашу идеологию, поэтому мы им не помогали. Сегодня Международный суд признал, что коммунистическая и фашистская идеология однотипны, это страшное признание, потому что мы боролись за свободу народов, а вместе с тем это признание накладывает свой отпечаток, ведь я тоже вступил в партию и как солдат честно выполнял свой долг. А вот такая идеологическая подоплека оказалась. Мы видели восстание, даже просили: давайте мы залп дадим, поможем, но нам отвечали одно - приказа нет. Тогда мы не понимали, почему не помогали; видеть, как сражаются люди, немцев видеть, которых мы можем уничтожить, а приказа нет. Поэтому, конечно, польская гордость всегда помнила, что мы вели себя непристойно в годы войны, когда не помогли восставшим. Для того чтобы как-то подкупить сердца поляков, мы тогда построили в сердце Польши дворец, но разве это здание может компенсировать те потери, которые понесли поляки в борьбе с немцами без нашей помощи. Затем нас из предместья Варшавы передвинули чуть севернее от Вислы, там был такой приток Нарев, мы заняли плацдарм на той стороне притока. И на этом мы остановились на определенное время, до большого наступления. Нас отвели правее от Варшавы, и мы двинулись вперед к Восточной Пруссии. Но я получил медаль "За освобождение Варшавы", так как нами были взяты предместья, Прага.
А при вступлении в Пруссию получилась такая интересная вещь. Глубокой осенью, в ноябре месяце 1944 г. в нашу часть приехал полковник Кислицкий, не один, а привез с собой старшего лейтенанта и прочитал приказ о том, что для формирования новых, совершенно секретных частей Новикова отправить в Москву. Поэтому в дальнейших операциях на прусской территории я не участвовал, потом ребята, приехавшие в Москву, рассказывали мне, как проходила операция, как они вышли к Балтийскому морю, наши части освобождали Кенигсберг. Рассказали о том, как они участвовали в прямых сражениях в городе, непосредственно по целям в городе моя батарея стреляла только в Кенигсберге, когда шли бои в городе.
В Москве формировались новые ракетные части для ударов на длительные расстояния - как я теперь понимаю, не исключалась война с нашими союзниками. Поэтому подбирались, видимо, опытные люди для службы в этих частях. У нас еще не было ядерного оружия, но ракеты, способные на 500-600 км доставлять заряды, уже были. Вот я был направлен в такую часть. Но самое смешное произошло дальше: прибыв в Москву, я тяжело заболеваю, сначала у меня воспаление среднего уха, потому что пока на машине осенью ехал, продуло. А потом врачи придрались к моему здоровью, положили в госпиталь, и 5 января 1945 г., несмотря на то, что я плакал как ребенок, меня комиссовали как инвалида Великой Отечественной Войны III группы. Когда мои ребята вернулись с фронта в Ленинград, уже шло формирование ракетных частей, они нашли меня и сказали: "Возвращайся, мы тебя возьмем". Но я уже сам признал себя инвалидом, я лечился в Бехтеревском институте мозга, так как сказалась контузия. Пока на фронте, я был огурчиком, а тут сразу же в мирной обстановке всякие болячки вылезли. Поэтому мои боевые действия заканчиваются 1944 г. Квартира в Ленинграде, куда я приехал, находилась на Невском проспекте, она сохранилась, потому что она была не со стороны улицы, которая обстреливалась, а с другой, внутренней. В моей квартире находился штаб воинской, когда я приехал, обстановка сохранилась, все как и было. Ребята, конечно, освободили помещение, прикрепили меня временно к столовой, чтобы подкормиться, пока разберусь. На этом началась моя мирная жизнь.
- У "Катюш" была исходная позиция, и только перед выстрелами они выезжали на огневую. Это так?
- Делалось только так, причем на карте указывалась точка, на которую я должен выйти, и я располагал свои машины в ряд, они уже подъезжали с нерасчехленными установками. Я был где-то здесь, впереди, чтобы меня могли видеть и слышать. Чехлы снимались, "Катюша" имела 8 ракет, которые вешались на верхнюю часть и внизу - там была прорезь такая для закрепления. Для того чтобы устроить залп, у нас были специальные домкраты, потому что настолько мощное давление, что резина могла бы не выдержать. По команде "Приготовиться к бою!" все машины выезжали на огневую, домкратились, и подымался огонь после моего приказа "Огонь, за Родину!" Поднимался дым, и моментально - ведь 6 человек каждую установку обслуживают - поднимались домкраты, и [мы] мчались подальше, по ходу дела надевали брезент - уже ракет не было. Сама огневая позиция всегда выбиралась по ходу дела, расстояние от места расположения машин до нее - метра 3-4, не больше.
- Какие установки "Катюш" использовались в вашей батарее?
- В 1943 г. мы получили установки на "Студебеккерах" и "Джемси" с 16 ракетами. Я должен сказать, что "Джемси" быстро вышли из строя, а вот "Студебеккеры" - прекрасные машины, я с удивлением наблюдал за тем, как машина сама себя вытаскивает во время марша через Пинские болота. Вы понимаете, надо было построить гать и пройти через болота на этих тяжелых машинах, которые постоянно застревали. Но "Студебеккер" имел устройство, которое позволяло зацепиться за что-либо, и машина сама себя вытаскивала. Это было удивительное зрелище, после чего у меня появилось глубокое уважение к американской технике. Вот то, какие они присылали танки, они по отношению к нашим были слабые, к примеру, "Шерман", ну, неважные. Все-таки в области танкостроения мы сумели превзойти все страны мира. Я хорошо знаю немецкую технику: я открывал огонь по "Фердинандам", "Пантерам", - хорошая техника, но все равно она уступала по ТТХ нашим танкам. Поэтому получилось так, что к концу войны мы имели многочисленную и более совершенную технику, чем Германия, Англия, Франция или любая другая страна. И ее было много, а до Парижа переход небольшой, можно было просто продолжить. Но настолько все хотели мира, что заниматься еще одной войной, нести "свободу" всей Европе не стали, все хотели мира, мира, мира. То же самое получилось с нашей авиацией, мы видели, как штурмовики Ил-2 были снабжены таким же ракетным оружием, как и мы. Это были современные, могучие машины, небо становилось нашим, это тоже мы чувствовали. Также я могу отметить, что усовершенствовались в годы войны артсистемы, они стали более надежными, могли в сражениях "артиллерия против артиллерии" уже побеждать. Поэтому трудом нашего народа были созданы удивительные виды оружия, для того, чтобы добиться Победы.
- Не сталкивались с немецкой реактивной артиллерией?
- Сталкивался. Это жалкое подобие, тот же шестиствольный миномет - я же минометчик, - просто нет никакого сравнения и сопоставления с "Катюшей". Шесть стволов… нет, жалкое зрелище. У меня одна установка имела 16 ракет.
- Рассеивание залпа было велико на ваших "Катюшах"?
- Оно зависело от расстояния: если это было 3-4 км, то овал был более кучный, если 7-8 км, то овал получался в 2 раза больше. То есть на меньшие расстояния была большая плотность, поэтому для уничтожения считались оптимальными 3- 4 км, иначе получался слишком большой разброс. В целом точность скольжения была незначительная.
- Зенитное прикрытие у Вас было?
- Нет, дело в том, что мы сами старались быстро покинуть позиции, вообще командование держало нас в некотором отдалении от фронта, и мы зарывались в землю, поэтому зениток нам не придавали. Они были, скорее, как средство защиты пехоты, кроме того, каждый солдат был вооружен автоматом, в случае необходимости он представлял боевую единицу. Все солдаты очень хорошо владели оружием и могли создать определенное прикрытие. Когда мы попали в окружение, врылись, танки были без пехоты, так что мы превратились в пехоту. Но там получилось очень интересно: мы шли по одной из параллельных дорог, немцы отступали, они обошли нас, и пошли по соседним дорогам.
- Сколько времени нужно для перезарядки "Катюши"?
- Мы могли на этой же позиции делать перезарядку, просто нас берегли, потому что мы себя обнаруживали легко с воздуха, и нас могли уничтожить. Поэтому нам был отдан приказ покидать позицию после стрельбы, что мы стремительно и делали. Через несколько минут мы были уже в 10 км от позиции. Но происходили ситуации, когда говорили: "Перезарядить!" И мы делали это, на перезарядку уходило немного времени, 16 ракет надо навесить, каждая по 45 кг, машина снабжения подходит, быстро навешивали, всего занимало минуты 3-4, не больше.
- Как организовывался марш ваших батарей?
- Мы много километров намотали на марше. Последовательность была такая: на первой машине ехал всегда я, и в машине 6 человек - все сидели внутри под чехлом или рядом. Внутри машины в кабине можно было спокойно сидеть трем людям: водитель, старшина и я. Я хочу сказать, что растягивались 8 "Катюш", 8 машин со снарядами плюс 2 "летучки", получалось 18 машин, а теперь представьте, если расстояние будет 50 метров между машинами, то это уже километровая колонна.
- Как часто беспокоила вас немецкая авиация?
- Она всегда беспокоила. Единственное, что ее постепенно стало поменьше, наших самолетов стало побольше, научились отгонять, сбивать. Но я как-то недавно видел фильм о немецких асах, на их счету сотни наших сбитых самолетов. Это были действительно специалисты, и техника у них была несколько выше по уровню, чем наша. В начале войны особенно. Поэтому особый героизм принадлежал нашим летчикам. Они противостояли немцам на нашей технике. Поэтому, конечно, побеждали своим мужеством. Но немецкая авиация становилась к 1944 г. все малочисленнее и играла менее существенную роль. Я видел перелет американских летающих бомбардировщиков. Вот это потрясающее чувство: небо черное, гудит, и попробуй, не поступись такой армаде. Они делали челночный перелет из Франции на Украину, это могучая сила. Конечно, нельзя не признать, что когда появилась американская техника, их самолеты начали бомбить немецкие аэродромы, фашисты стали нас меньше беспокоить.
- Как складывались отношения с замполитами?
- Как командир батареи я не имел никаких заместителей по политчасти. У нас были только полковые работники. Они знали, что я коммунист, отсюда была большая степень доверия. Приезжали, когда мы находились на отдыхе, устраивали политинформации, выступали, говорили об успехах советских войск. В батарее из 83 человек было 8 коммунистов. Нормальные отношения с замполитами, это деловые люди, хорошо знающие дело политического воспитания. Вообще, в части, которые назывались ракетными, неслучайные люди попадали, хотя было много национальностей, что вообще характерно для Советского Союза, но в основном были белорусы и украинцы. К политической деятельности я относился спокойно, как к нормальному явлению: нужно людям разъяснять и пояснять многое, что они могут и не понять.
- С особистами не сталкивались?
- А как же, сталкивался. СМЕРШ регулярно к нам наведывался, смотрели, спрашивали у меня, я докладывал им о состоянии дел, или политработникам, или им. У меня никаких претензий к личному составу не было, я умел так работать с людьми, чтобы они четко подчинялись. Никто не совершал никаких проступков, которые могли бы вызвать интерес таких органов. Их же интерес я тоже нормально воспринимал, потому что должны быть люди, которые выявляли недругов.
- Женщины у вас в полку были?
- Нет, наш полк состоял только из мужчин. Если нужно было обратиться в санитарный батальон, то мы находились рядом с пехотными полками, у них уже были женщины. В ракетной артиллерии женщин не было. Вот в 959-м стрелковом полку женщины были, вообще, женщины - особые существа, мы не можем не уважать мать, сестру, поэтому было очень уважительное отношение, очень. Многие из девушек, которые служили, были очень мужественными людьми. Кстати говоря, в стрелковом полку я также сделал вывод, что из всех наций самыми мужественными являются евреи. Вы понимаете, я старший лейтенант, нахожусь на самых передовых позициях, в 200-250 метрах уже расположены окопы немцев. Между нами - "мертвое" пространство, где могут быть убитые немцы. Был у командира батальона ординарец-еврей, настолько поражал нас своими выходками, он вскакивал на бруствер и играл на шарманке, не боялся немцев, начиналась стрельба - он соскакивал. Много раз он просился сходить к немцам в одиночку, устроить шорох там. Но никогда не возвращался без трофеев, всегда либо выбитые зубы немецкие, либо часы, либо еще что-то такое. Это была характерная особенность, какой-то у него был интерес, прыгать мужественно и при этом немножко нажиться. Это же надо, убить несколько человек, еще и зубы у них выбить. Кроме того, война Израиля с египтянами показала, что евреи умеют воевать, мужественные люди.
- В войсках брали трофеи?
- Как-то мы этим не занимались, в Польше я обратил внимание - ребята же на машинах едут, - что появились разные подушечки, бисером вышитые, - в разоренных и взорванных костелах находили. Но специально не занимались, может, в Германии и занимались, но Польшу мы считали нашим союзником, а поляков нашими людьми, идеи трофеев не было.
- Сталкивались ли с пленными немцами?
- Да, я немножко говорил на немецком языке, поэтому в первые такие встречи я задавал ряд вопросов. Потом мы их отправляли в органы, которые занимаются ими, сами не разбирались, это не наши были функции. Меня же, прежде всего, когда появлялся пленный, интересовало его психологическое состояние. Для меня очень важно было почувствовать, что немцы уже не те. И могу сказать, что я понял это: в 1942-м, 1943-м, 1944-м годах разница пленных была существенная. То пренебрежительное отношение в 1942 г. к нам, хотя мы взяли в плен, все равно у немцев сохранялось высокомерие, закончилось в 1944 г., когда мы видели перед собой сломленного немца. Я говорил, что немцы умеют прекрасно воевать в отличие от венгров и итальянцев, но психологически в 1944 г. это уже были совершенно не те немцы. Но я в Москве видел уже колонны немцев, которые вели по Садовому кольцу. Дело в том, что ракетные части имели штабом Москву, там всегда проходило формирование, всякие поездки, поэтому в столице я был и в 1942 г., и в 1943 г., и в 1944 г. Там было интересно пленных посмотреть, но пленный есть пленный, все же изменились немцы сильно. А вот когда удавалось видеть пленных итальянцев или венгров - они были несчастными людьми, без немецкого высокомерия и превосходства.
- Как награждали в ракетных войсках?
- Меня представляли 4 раза к правительственным наградам, но я получил только 2: Орден Красной Звезды за дуэль и Александра Невского за Белоруссию. Могу ли я объяснять, почему? Нет, не могу, но справедливо ли это? Нет, конечно. После войны уже вручили Богдана Хмельницкого и Отечественной Войны I степени, но это просто памятные ордена. Понимаете, я представлял своих солдат к наградам за их деятельность, всегда получали. А вот то, что мне не всегда давали, это дело командования - им видней, почему я получил 2, а не 4 ордена, почему я старшим лейтенантом воевал всю войну. Главное, я приехал в Москву, мои же ребята подполковники, майоры, кто-то даже полковником стал, а я как был старшим лейтенантом, так и остался. Хотя справедливости ради надо уточнить один момент, подпортивший мне послужной список. Однажды мы переехали километра три вперед в такую балочку, и вдруг был по телефону приказ: "Немедленно дайте залп, на штабной КП маршала Малиновского движется колонна танков с пехотой". Я не успел подготовиться, скомандовал: "Расчехлить! К бою!" Но когда на карте измерял, то должен был стрелять сюда, а я переехал, но взял расстояние со старой позиции, поэтому мой залп перелетел танковую колонну. И все равно мы ударили по пехоте, но наши-то рассчитывали ударить по танкам, а я попал по пехоте. Конечно, танки развернулись сразу же, и Малиновский был спасен, правда, мне за это награду не дали.
- Как мылись, стирались?
- Со вшами были проблемы. И что интересно, особенно заели нас вши вот здесь на Украине, когда мы приблизились к западной части. Как же боролись? - к нам приезжало специальное подразделение, где мы впервые за долгие месяцы и даже годы мылись в бане, а одежда вся наша проходила специальную обработку, пока мы мылись. Когда мы выходили, выдавали горячую-горячую одежду. Причем проблемы были именно на Западной Украине, в других местах как-то терпимее было.
- Как кормили в ракетных войсках?
- Питание было хорошее, причем не потому, что я офицер, я питался из общего котла.
- Как Вас встречало мирное население на Украине, в Белоруссии?
- Честно, самое лучшие люди - это жители Донбасса, прекрасные люди. Курские деревни очень неприветливо встречали, как это ни странно. Понимаете, ведь во время жары хочется пить, а они в воде отказывали. Правда, мы только краешек Курской области зацепили. А вот Донбасс, Запорожье - хорошее, нормальное отношение, самым сложным было, когда мы вступили в Западную Украину. Там было очень сложно, жители прожили под советской властью всего несколько лет, а мы двигались вместе с частями, которые производили зачистку от тех, кто сотрудничал с немцами. Мы были свидетелями, когда многих полицаев и так далее при нас арестовывали. В Днепропетровске когда мы жили, хорошее отношение было. Но нет более близкого мне по духу народа, чем белорусы. Нищие, одетые в тряпье, они готовы были отдать все, потому что четверть Белоруссии немцам не принадлежало, они так и не отдали эту территорию, это был очень мужественный народ. Я как ленинградец знаю, что каждый человек в Ленинграде отличается от москвича, они все-таки немножко хамоватые. А вот душевный народ - это питерцы, и белорусы были с нами чем-то схожи, мне по душе этот народ. И в Западной Белоруссии, которая также ранее принадлежала Польше, я был свидетелем зачистки, ведь "Катюши" обычно двигались за 6-7 км от линии фронта, и мы были свидетелями этого. Специальные части быстро собирали жителей и спрашивали, кто сотрудничал с немцами. Те указывали: один, второй, третий, их сразу отбирали, еще кто сотрудничал, полицаем был, к примеру. После отобранных заставляли рыть яму и без суда и следствия расстреливали. Так поступали с западными украинцами и западными белорусами. Это значило, что идет власть советская, которая не терпит никаких иных видов права и взаимоотношений, кроме коммунистических.
- Как складывались взаимоотношения с населением в освобожденных странах?
- Самое смешное заключается в том, что мы всегда считали, что несем свободу. Но как только пересекли границу с Польшей, мы увидели вместо наших покрытых соломой хат великолепные дома крестьян, увидели, что они живут лучше. Женщины, как мы увидели, не одевались, как наши, в тряпье и платки, у них были красивые прически. Казалось бы, "вшистко едно война" (в пер. с польск.: все равно война), но ничего подобного, женщина все равно оставалась женщиной. И это было прозрение - о том, как мы можем освобождать народ, который живет лучше нас. Оно стало приходить в голову, сказалось на общей обстановке. В целом, когда мы вошли в Польшу, отношение поляков было довольно интересным: они увидели новую армию, армию в погонах. Офицерские части, у них колыхнулось какое-то чувство. Тем более мы сопровождали Польскую армию, сформированную Союзом, это были те же советские люди, одетые в польскую форму, просто многие из них были действительно польской национальности, они воевали за наше правое дело, гнали немцев с нашей территории. И настоящие поляки все время допытывались, просили нас спеть гимн СССР. И когда мы запевали этот гимн, в котором были слова, что Русь сплотила все остальные части, это был величественный гимн, не "Интернационал", это тоже сыграло определенную роль в настроении поляков. Но у нас были интересные встречи с польским населением, они проходили под такой эгидой: "Мы - славяне, мы - западные славяне, вы - восточные. Если бы славянская нация вся объединилась бы, чехи, все, какой же великий это был бы народ!" Вот почему-то, при встречах, возникало чувство славянские единения, братства. Кроме того, близкий язык, правда, у них католическая церковь, не православная, это не единило нас. Но видели, что славяне бьют немцев, возникало внутреннее чувство славянского патриотизма. А помните, какой славянский патриотизм привел к поражению Турции в 1877-1878 гг. сколько наших тогда шло, чтобы болгар, сербов как славян освободить. Мы же принесли свободу балканскому полуострову, и они всегда вспоминают, реально, то, что происходило в те годы. Такое отношение в Польше я увидел в первый раз, сливяночку наливают - и за дружбу славян. Это было очень приятно, но мы чувствовали, что уровень культуры внешний, одежда, дома, убранство у поляков очень высокий по отношению и к Украине, и к Белоруссии. У поляков, в отличие от нас, также нет существенной разницы между городом и деревней.
- Каково Ваше отношение к партии, Сталину?
- Для того чтобы показать, что за строй, я несколько отвлекусь от войны. Когда в 1969 г. пришла из Парижа информация: "Господин (а мы все тогда товарищами были) Новиков, Вы избраны экспертом ООН". Я уехал и работал заграницей, читал лекции на французском языке в Сененгале, Мали, Алжире. И когда я вернулся, в ЦК партии мне сказали: "Все, связей никаких, никакого общения. Всех, кого вы там знали, забыть. Мало ли, что вы были экспертом ООН, у вас образовались лишние контакты, их исключить. Понятно?" Понятно. Очень жестко в этом плане. Идеология проводилась, пока этот строй существовал. В то же время я хочу сказать о роли Сталина, потому что невозможно сегодня в спорных дискуссиях выявить роль этого человека. Ведь я пострадал, был репрессирован, отец мой расстрелян. Казалось бы, кроме ненависти к Сталину у меня ничего не должно было быть. Я должен сказать следующее, мое четкое представление. Мы готовились к войне и то, что мы отодвинули границы, присоединив Западную Украину и Западную Белоруссию, на 350-400 км на запад, это был великий правильный шаг этого человека. То, что он начал войну против Финляндии, тоже важно, потому что мы не знали, что такое минометы, автоматы. Мы почувствовали, что в техническом отношении хуже вооружены, чем финны, мало того, что финны сражались за свою территорию. Поэтому особых побед там не получили, а потери был огромны, но эта война тоже отодвинула границу, немного хоть от Ленинграда. Впоследствии это тоже спасло Ленинград в какой-то степени. Освобождение Молдавии также означало, что граница была отодвинута. Эти шаги я оцениваю как правильный стратегический план военных действий, кроме того, в ходе этих действий выяснялась наша действительная подготовленность к войне. Обратите внимание на тот факт, что меня взяли солдатом, но в часть, которая готовила офицеров. Значит, всех десятиклассников вне их воли призывали в части, которые готовили будущих офицеров, это тоже подготовка резервов для большой войны. Сталину нельзя простить оплошности начала военных действий - либо его усыпили, либо немцы сумели его переубедить. Поэтому он был в растерянности, естественно, он почувствовал, что совершил огромную стратегическую ошибку. Но все-таки нашлась в нем сила и воля, битву под Москвой мы выиграли, последующие сражения он вел себя как руководитель, как главнокомандующий. И в памяти ни одна из битв и сражений, кроме начального этапа, не может быть не связана с именем Сталина. Это был, конечно, великий человек. Величие его заключалось в том, что в этой неграмотной стране он силой принуждения, как в свое время Петр, сделал страну со всеобщим образованием. У нас не было индустрии, но была создана в результате индустриализации могучая танковая и авиационная промышленности. Конечно, хотя это и однобокое развитие, но у нас были великолепные артиллерийские системы. Все это говорило о том, что мы под руководством компартии сделали очень серьезные шаги вперед. Поэтому я смотрю с исторической точки зрения на Сталина как на великого руководителя страны, личность неординарную. Правда, ему никогда не простит наш народ, что он сделал ГУЛАГ основой строительства многих даже оборонительных сооружений. Вот что мне стало ясно, к примеру, по Ленинграду. Как я позже узнал, в Ленинградский университет приходил представитель госбезопасности и говорил: "Вот, у вас есть 120 врагов народа. Представить списки врагов народа, но учтите, что они должны быть крепкими физически!" Что это такое? Это подбор для ГУЛАГа, конечно, тех людей, которые не говорили хорошо про Советскую власть, но им нужны были крепкие физически. Через некоторое время, месяца через полтора, снова приходит представитель госбезопасности: "А у вас осталось еще 45 врагов народа. Но тоже нужно, чтобы они были физически крепкими". Это была страна бесправия, без всякого сомнения. Ему нельзя простить репрессии, в том числе гибель цвета Советской армии перед войной. В 1937-1938 гг. было уничтожено практически все командование РККА, я считаю, что это замечательная победа немецкой разведки. Они подали списки якобы завербованных ими, и мы обескровили армию; хорошо, что наш народ талантливый, и мы смогли позже выдвинуть других, кроме того, некоторые вернулись из репрессий и стали командирами. Но то, что это был удар по подготовке страны к войне, - несомненно. Ну и начало войны, ведь мы на 22 июня по своей силе не были слабее немцев. Внезапность нападения, полная неразбериха начала войны привела к трагическим последствиям. Это надо же такую глупость сделать. А так, конечно, Сталин личность великая, кстати, жил он скромно, отец мой рассказывал о том, что это был очень простой и скромный человек с огромным проницательным и пронизывающим взглядом. Мой отец готовил постановление ЦК партии, несколько раз к нему приходил, и Сталин говорил: "Слушай, Новиков, когда ты научишься русскому языку? Вот смотри, из твоего предложения я вычеркиваю это и это, из абзаца превращается в предложение, но как звучит!" Он умел очень лаконично мыслить и излагать мысли. Обиды у меня на этого человека нет, я прекрасно понимаю, что без жестокости и силы центрального руководителя вряд ли могла бы быть и Победа, это тоже ясно. Но все же слишком великие жертвы, война велась любой ценой, можно было намного меньше жертв иметь во время войны.
- Сохранялась ли какая-то дистанция между командирами и подчиненными?
- Вы знаете, с момента, как я стал офицером, я всегда чувствовал разницу. И это нужно, потому что если возникает чувство панибратства, не будет дисциплины, со времени, как я стал лейтенантом, мне подчинялось 7 человек, а когда был назначен командиром батареи, мне подчинялось 83 человека, я всегда старался быть требовательным, но справедливым, не допускал глупостей. Как у офицера у меня имелся денщик, и даже с ним у меня всегда отношения были как у офицера с рядовым, прямо скажу, как господина к слуге, он должен был - ординарец - выполнить все мои указания: собрать офицеров, объявить построение, - он необходимая рука. С ним, хотя, казалось бы, он и вещи мои чистил, и еду приносил, тоже никогда не было панибратства. Считаю, что такое мое отношение привело к небольшим потерям в батареях. За всю войну я потерял всего 4 человека, в том числе ординарца. В боях под Ковелем, когда наша батарея была атакована авиацией, он, дурачок, вскочил, хотел перебежать в окоп, а этого делать нельзя, земля спасала, и ему оторвало левую руку, мы его похоронили. Это был настоящий украинский парнишка, очень жалко его, если бы Ваня не побежал, он был бы жив, но захотел переметнуться в другой окоп. Храбрость такая вещь, может, решил блеснуть, что ничего ему не будет, а осколком оторвало руку. Также убило одного моего командира взвода - дело в том, что объединенные батареи стали называться взводами: первым и вторым, и вот 2-м командовал лейтенант Прасолов, - его убило шальной пулей. Мы просто стояли в лесочке, ни немцев, никого, а пуля вдруг раз, и прилетела. В Белоруссии потерь не было, только 2 человека в Польше погибли. А так я старался сохранить людей. Очевидно, этим и объясняется одна особенность - в годы войны участвовавшим в непосредственных военных действиях через каждые 6 месяцев присваивались очередные звания. Я пришел старшим лейтенантом и ушел старшим лейтенантом, хотя прослужил 2 года войны все время на передовых позициях. Мы не потеряли людей, а полковник Кислицкий не торопился, потому что дать звание, значит, надо выдвигать меня куда-то, а потерь не было во всем полку.
- Как бы вы определили роль командира в бою?
- Вы знаете, я считаю, что именно в ходе войны отрабатывалось мастерство ведения боя, то мастерство победы, которое затем сыграло решающую роль в битве за Берлин. Это было то, что мы называем преодолением себя, ведь человеку свойственно чувство страха. Но когда оно один день, второй, четвертый, чувство становится обыденным, и привычка к нему устраняет животный страх, который присущ человеку. И второе: я один иду - свистят пули - я кланяюсь, но вот я иду во главе группы солдат, я - офицер, что я делаю? Пулям уже не кланяюсь, чувство мужества возникает еще из психологического состояния, командир не может быть не смелым, он должен быть храбрым, показывать пример. Поэтому чувство храбрости - это умение преодолеть страх во имя долга. А долг у нас был, надо было освобождать страну.
- Как Вы встретили 9 мая 1945 г.?
- Это было в Ленинграде, я тогда военкоматом был направлен преподавателем военного дела в Ленинградское художественное училище, стал там секретарем парторганизации, в училище не так много было коммунистов. Устроили большое торжество, водки было выпито много, стрелять я не стрелял, просто у меня уже ничего не было. Я испытал, прежде всего, чувство облегчения, потому что война принесла столько горя народу, а в Ленинграде это особенно ощущалось. 9 мая для меня святой праздник.
В завершение хотелось бы сказать несколько слов о своей послевоенной деятельности. Я доктор экономических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины, академик АН Крыма, заслуженный работник образования АР Крым. Научный вклад: подготовил 91 кандидата наук (в Ленинграде подготовлены 32 чел, из них 5 иностранцев, в Симферополе - 59 кандидата, из них 6 иностранцев). Подготовлены три доктора экономических наук, в том числе в Симферополе два человека: Бузни А. Н. и Колесников Ю.В. В 2009 г вышли на защиту ученой степени доктора экономических наук еще два его ученика: Мир Абдул Каюм Джалал и Сафонова В.И.
После войны я начал работать в Ленинградской области в должности замдиректора по политчасти Лугомелиоративной МТС, затем замдиректора по учебной части Мельниковского училища механизации. Закончил в 1959 году заочно с отличием Ленинградский сельскохозяйственный институт и остался в аспирантуре на кафедре экономики сельского хозяйства. В 1961 году защитил кандидатскую диссертацию на тему "Экономическая эффективность механизации животноводческих ферм", в которой обосновал формулу оптимального размера животноводческих ферм, которая вошла в учебники экономики сельского хозяйства.
В 1969-1971 годах я выезжал за рубеж и работал экспертом ООН (ЮНЕСКО) во Франции, Мали, Сенегале, где читал на французском языке лекции по экономике сельского хозяйства и аграрной социологии. В 1973 году защитил докторскую диссертацию "Экономическая эффективность работы мелиоративных предприятий Нечерноземной зоны РСФСР".
За период работы в Ленинградском сельскохозяйственном институте с 1961 г по 1978 год сначала замдекана экономического факультета, а затем доцентом и зав. кафедрой экономики сельского хозяйства подготовил 32 кандидата наук в том числе Амаду Тьям (Мали), Абдель Кадер (Сирия), Лотар Кобер (ГДР), Мамаду Кейта (Мали). Для Ленинградского СХИ подготовлены: Антипова М.И, Колышкин В.И., Педорук Н.П., Романов И.М., Тимченко В.А., Николаева Н.А., а для других Вузов и НИИ Ленинграда Ткаченко В.А., Ивановский В.А., Жихаревич Б.С., Паршков Б.С., для Кировского СХИ Мальцев А.П., Исаев В.А., Кислицин А.И., для Вологодского МСХИ Селин М.С., Елхачев В.В, для Новгородского СХИ Соколова Н.И, Григорьев А.П., для Кишиневского СХИ Порохнюк А.Г., Хавронин С.К.; для НИИ субтр. культур-Сочи Погосян К.Г., Покровский Н.М. и другие. Основное направление исследований тех лет это эффективное использование осушаемых, орошаемых земель, экономическая эффективность отраслей сельского хозяйства. Я соавтор учебников по "Экономике сельского хозяйства", ряда монографий и брошюр по эффективному использованию мелиорированных земель.
В 1978 году я избираюсь зав. кафедрой организации сельскохозяйственного производства Крымского сельскохозяйственного института и работаю в нем по сей день Этот период времени характеризуется интенсивной плодотворной научной работой. Новиков Ю.Н.совместно с Онищенко А.М., Пасхавером Б.И. , АндрийчукомВ.Г., Гончаровым Н.П., Шияном В.И. участвует в разработке 1987-1989 гг. Всесоюзных методик по расчету производственного потенциала сельского хозяйства и его использования в экономическом механизме АПК.
Подготовленные мною кандидаты наук Костогрыз А.М., Азизов Г.С., Мир Абдул Джелал (Афганистан), Курбанов М.С., Бабкова Э.Г и другие на практике используют систему арендных отношений. Читая лекции руководителям и специалистам хозяйств, Новиков Ю.Н. активно пропагандирует и внедряет внутрихозяйственную аренду в первичных подразделениях предприятий не только в тракторно-полеводческие, виноградарские, садоводческие бригады и звенья, но и включая ремонтные мастерские, гаражи, подразделения инженерного обслуживания. Коллективом кафедры организации сельскохозяйственного производства под руководством Новикова Ю.Н. выпущен практикум по организации сельскохозяйственного производства, который долгое время был на вооружении многих кафедр других сельскохозяйственных вузов. Подготовленные диссертации Пьером Пиви (Гвинея), Ассими Хайдара (Мали), Секу Сегу (Гвинея), Кумар Кхарки (Непал), Мобиала Жильбертом (Конго), Ндабана Ткемали (Конго) содержат ряд новых элементов совершенствования финансово-кредитного механизма АПК Украины, включая выдвижения концепции государственного земельного банка.
В 2000 г. я избираюсь зав. кафедрой финансов и кредита Крымского Аграрного университета, пишу книгу "Денежная оценка земель Крыма: теория и практика использования". Особое внимание уделяется денежной оценки земельных ресурсов: уточняется методика денежной оценки пашни, виноградников (по сортам), сортам плодовых культур, овощных севооборотов на основе фактических производственных затрат и фактического уровня рентабельности. Это позволяет защитить диссертации Типаковой Е.В., Островской Л.А., Миргородской (денежная оценка виноградников), Л.А.Рощиной Ю.В. (денежная оценка кормовых культур), Мандражи З.Р. (денежная оценка эфиромасличных культур). В диссертации Логвиной Е.В. проведенные исследования позволили обосновать функциональные обязанности проектируемого государственного земельного банка Украины и предусмотреть систему ипотечного кредитования и ответственности землевладельцев за сохранение площадей и плодородия драгоценной украинской земли. Был обоснован новый критерий эффективности предприятий - отношение прироста прибыли к совокупному сельскохозяйственному капиталу (как к сумме денежной оценки земли, человеческого капитала и собственного капитала) и новый принцип расчета: экспресс-анализ экономической устойчивости предприятий в диссертации Гончар И.В.
В докторской диссертации Бузни А.Н. были определены рычаги управления внедрением научных достижений в производство и форма кооперирования всех научных учреждений в едином научном сельскохозяйственном центре. В докторской диссертации Колесникова Ю.В. был обоснован метод эквивалентного соизмерения выполненных работ по газификации сел Украины с земельными ресурсами, выступающими в качестве платы за выполненные работы.
Защитила диссертацию Бугаева Т.Н., в которой дана оценка новым организационно-экономическим формам хозяйствования после трансформации коллективных сельскохозяйственных предприятий. Подготовлены диссертация Сафоновым В.А по методам управления предприятиями виноградарско-винодельческого подкомплекса АПК Крыма, Анфаловым А.А. по методам оценки и управления конкуренцией на примере предприятий молочной продукции. В докторской диссертации Мир Абдул Каюм Джалал доказал существования дифференциальной ренты сельскохозяйственных культур, обосновал систему арендных отношений и ипотечного кредитования на основе дифференциальной ренты. В докторской диссертации Сафоновой показана диалектика становления частной собственности в сфере земельных отношений, обоснованы методические основы сохранения и использования земельных ресурсов, экологическая защита земель. Ею выдвинуто предложение о проведении экономического эксперимента по отмене моратория на территории Автономной республики Крым и предложена система экономических связей и учреждений определяющих процесс купли-продажи земли.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
