Антонов Виталий Николаевич

Я Антонов Виталий Николаевич 1927 года рождения. Родился в деревне Полосутино Локнянского района ныне Псковской области. Тогда это была Витебская область, потом она преобразовалась в Калининскую, потом в Великолукскую, Ленинградскую, а вот сейчас она числится Псковской областью. Честно сказать я даже не помню, какая область записана у меня в паспорте. Наша деревня стоит в трёх километрах от станции Локня. Мой отец служил ещё в царской армии, когда произошла революция он перешел на сторону красных. В деревне отец создавал товарищества по объединению единоличников, затем он был одним из организаторов колхозов. У него было четыре класса образования, поэтому в 1934 году отца направили учиться в Ленинградский «Комвуз» - Коммунистический Вуз имени Сталина в Таврическом дворце. Когда он учился на втором курсе, его обвинили по доносу, в том что он скрыл своё происхождение, хотя он везде писал, что он крестьянин-середняк. А в доносе написали,что он из семьи кулаков. А раз так, его раз-два, из партии исключили и с учёбы. Вернулся в деревню, работал инспектором где-то чего-то и агентом по снабжению. Потом всё же в партии его восстановили.

О жизни в деревне у меня остались самые лучшие, добрые воспоминания детства. Во-первых там было чем заниматься, дедушка был конюхом. До того как образовался колхоз у дедушки было две лошади, один был уже старый конь, а вторая лошадка намного моложе, её дедушка отвёл в колхоз. Эту лошадку звали Лисичка, я её очень любил. В семь лет я уже вовсю катался на лошадях. На каникулах мальчишки помогали старшим - помню вывозили на санях навоз на поля. Так что у меня самые хорошие впечатления от детства. В школу, в первый класс, мы ходили километра за полтора. Я поступил учиться в один класс вместе с сестрой, только ей было восемь, а мне семь лет. В этом классе нас было около тридцати детей. В 1938 году наша семья переехала в Ленинград. Родители, мы трое детей и бабушка с дедушкой. Первым приехал дедушка Василий Ильич, устроился работать дворником, оформился, с бабушкой конечно, а через год уже приехали все мы, пятеро. Дедушке дали комнату метров четырнадцать в бывшей дворницкой, а теперь коммунальной квартире в полуподвальном этаже. Жили мы на 2-й Красноармейской улице в доме 11. Это большой пятиэтажный дом, выходивший вторым фасадом на 1-ю Красноармейскую улицу, но если по 2-й Красноармейской он числился одиннадцатым, то по 1-й Красноармейской он значился дом 14. Из детей я был самым младшим. Старшим был брат Евгений 1921 года рождения, средняя сестра Нина родившаяся в 1926 году. Чтобы поскорее получить какую-нибудь комнату, отец поступил работать бухгалтером в жилищное хозяйство, там же где мы жили. Он был человеком активным, его заметили, и поэтому скоро из бухгалтеров стал управхозом. Мама работала уборщицей.

Я поступил в пятый класс школы и до войны окончил шестой и седьмой. Школа мне очень нравилась, большая … Впечатлений конечно когда приезжаешь из деревни в город очень много, бесспорно приятных в любых отношениях.. Новизна всего и вся. Если в деревню нам привозили иногда немые фильмы, то здесь можно было уже сходить в кинотеатр. В 1940 году я пошел во Дворец Пионеров заниматься в военно-морской кружок. Зимой у нас была теория, я хорошо овладел азбукой Морзе, изучил семафор, занимались и вёслами и шлюпками и парусом. Занятия проходили во флигеле Аничкова дворца. Летом наша база располагалась в Елагином дворце на территории Центрального Парка Культуры и Отдыха имени Кирова. Там мы жили как бы на казарменном положении, рядом на Масленном Лугу была столовая. Дворец Пионеров выдал нам морскую форму: бескозырку, тельняшку, всё прочее. Там на вёслах, на шестёрках натёр я свои первые мозоли. А 22-го июня нам сообщают, что будет важное правительственное сообщение, давайте все к этому времени будем там-то, а у нас в двенадцать часов как раз обед. Мы строем пришли на Масленый Луг стоим, слушаем. И вот тут, стало быть, война началась, «враг будет разбит, победа будет за нами!». Самым первым впечатлением было удивление - как так? Ведь мы как-то особенно не предполагали, хотя разговоры разные бывали. После удивления, вдруг возникла определённая собранность. И я помню, что слушал не подняв головы, почему-то стоял понурив голову, задумался. После обеда команда: «Собрать вещи и всем по домам. Завтра в 9. 00. быть во Дворце Пионеров». Напротив Аничкова дворца, где находился Дворец Пионеров стоит дворец Белосельских-Белозерских, в котором находился Райком Партии Куйбышевского района. Нам была команда: «Уборка бомбоубежища». Вот мы стали заниматься уборкой всякого хлама, который был в подвале. Неделю занимались этими делами, потом команда: «эвакуация детей города». Сбор был на школьном дворе, и уже тридцатого июня мы поехали поездом в эвакуацию. Прибыли мы в Тихвин, там примерно в 25-и километрах есть станция, вроде «Старый двор». Потом нас машинами привезли, как мне помнится, в деревню Андреевка. Через неделю дали команду, если есть добровольцы, помогать на строительстве аэродрома, что находился недалеко, в двух километрах. Сначала я помогал топографам, переносил инструмент. А самое главное, когда стояла сильная жара и солнце сильно пекло, моей задачей было держать огромный зонт. Капитан топограф с прибором проводит измерения, а я держу над ним зонт. Потом мы с ребятами срывали лопатами всякие кочки и выравнивали территорию будущего аэродрома. В конце июля, вдруг, за одним мальчиком из нашего дома, приехала мама, она мне говорит: «Виталий, я беру с собой Юру, твоя мама сказала что если ты хочешь, то можешь возвращаться и поехать с нами». Я собрал вещички и мы пошли. Идти надо было далеко. Это конечно было испытанием, тогда я прочувствовал, что значит в жаркий день пройти 25 километров. Вечером сели на поезд и утром часов в пять или шесть прибыли. Первое впечатление - это висящие над городом аэростаты воздушного заграждения. Ещё помню, как шли полки народного ополчения, которые ценой своей жизни остановили врага. А теперь слышишь по телевизору как этот предатель Сванидзе говорит, что: «... их заставляли, гнали пот дулами пулемётов…». Я-то прекрасно знаю, видел как уходили добровольно, и как они были вооружены. Первое время мы занимались противопожарной подготовкой дома. На чердаке, специальной противопожарной краской, белого цвета, красили стропила. Носили на чердак песок, пожарный инвентарь, длинные щипцы, чтобы брать ими зажигательные бомбы. К этому времени мы уже жили в шестиэтажном доме на Шестой Красноармейской. Там у нас была шестнадцати метровая комната на третьем этаже в нормальной коммунальной квартире. Во время налётов мы дежурили на крыше нашего дома. К этому времени мой старший брат бывший курсантом училища связи в составе отряда курсантов воевал на «Лужском Рубеже». Оттуда он писал нам письма, некоторые из которых у меня остались. Там под Лугой он пропал без вести.

Отец уже давно страдал болезнью почек, поэтому в армию его не взяли, он служил в отряде местной противовоздушной обороны. Сестра на летние каникулы уехала отдыхать в деревню, на станцию Локня. Началась война, а от неё никаких вестей нет и нет. По некоторым известиям мы знали, что наши родные места уже оккупированы, поэтому потеряли надежду. И вот выхожу я из дома, иду через двор и вижу - она идёт, удивился, «вот те здрасти!». Конечно обрадовались. А вышло так: наши войска отступали, а тётушка её никак не отпускала. «Будь тут!» - говорит. Но она вырвалась от тёти Саши и под обстрелами, под бомбёжкой, две недели отходила вместе с войсками. Две недели находилась с войсками, помогала, ей же было уже пятнадцать лет. И я толком не помню, как она потом добралась до Ленинграда.

В подвале нашего дома было устроено бомбоубежище. Когда начались первые налёты мы спускались в бомбоубежище — нас заставляли, а потом перестали. Решили так: «что будет, то будет». Как правило бомбёжки были ночными, но как-то весной 1942 года, когда я учился в восьмом классе, нас по классам заставили спуститься в бомбоубежище под школой, а мы мальчишки убежали на улицу и смотрели, где бомбёжка. И мы видели, как с юнкерсов, на Адмиралтейский завод падают бомбы. Тогда страха от бомбёжки мы уже не испытывали. Особенно большая бомбёжка была восьмого сентября 1941 года. Под вечер был колоссальный налёт. Я не считал сколько было самолётов, помню просто целая стая. Я тогда находился у бабушки с дедушкой, они к тому времени жили на окраине Ленинграда, на Пороховых. Там была такая улица Коммуны, вот там дедушкин племянник построил дом и взял к себе жить дедушку с бабушкой. Я смотрел на этот налёт и думал: «Ну, как же так! Они черти, бомбят и не видел чтобы кого нибудь из них сбили в тот раз. Зенитки били, били …» Кстати там у нас между улицами Павлова и Коммуны был военный городок, стояли зенитки. Немецкие бомбардировщики после разворота проходили над нами, один самолёт прошел мимо, мне казалось совсем низко, и думаю- «Как же так! В него же можно из винтовки попасть!» В тот день разбомбили наши продовольственные склады, в том числе и огромные Бадаевские. Бомбили, как правило, центр города, у нас на окраине бомбы падали редко. Однажды была сброшена тяжелая бомба на парашюте, она упала в районе капустного поля и не взорвалась. Тогда же, в сентябре 1941 года начались артиллерийские обстрелы. Если наш район подвергался обстрелу, то надо было спускаться в убежище, но мы этого не делали. Помню, я как-то сидел на диване у окна и читал. Вдруг — раз! и снаряд упал где-то рядом. Думаю- «ага, нужно отойти от окна подальше». Только встал и отошел, разрывается второй снаряд, и там, где я только что сидел, прямо напротив моей головы падает здоровенный осколок. Он до сих пор у меня хранится, когда я его подобрал, он был ещё горячий. Наш дом от обстрелов и бомбёжек не пострадал, а вот небольшой дом, стоявший напротив нашего, был разрушен прямым попаданием бомбы. Как и все жильцы, мы во время воздушных тревог дежурили на крыше дома на случай если упадёт зажигательная бомба. Ещё смотрели за сигнальщиками, но поблизости ракеты не взлетали, я их видел но где то вдалеке, у нас рядом никаких объектов не было. Один раз напротив дома я увидел небольшую толпу окружившую человека в милицейской форме. Говорили, что поймали лазутчика. Всё происходило спокойно, он пытался что то возражать, но его не отпустили пока не пришел милицейский патруль и его увел. Тогда еще появилось много плакатов призывавших к бдительности и осторожности типа «Болтун находка для шпиона» и тому подобных.

Родители решили, что мне безопаснее будет жить у бабушки с дедушкой, и в восьмой класс я пошел в школу на улице Коммуны. Месяц или два мы занимались нормально, потом ряды, так сказать, стали редеть и нам сказали, что нашу школу закрывают и мы будем ходить в школу на улице Панфилова, в районе Среднеохтинского проспекта. Это примерно десять остановок на трамвае. Вначале трамвай ходил, потом перестал и кто мог - несколько человек, ходили в школу пешком. Помню 25-го декабря я только вышел из дома чтобы идти в школу, как кто-то мне сказал, что прибавили хлеба, и теперь нам-детям и иждивенцам будут выдавать не 125 грамм хлеба, а 200 грамм! Я так обрадовался, и думаю: «В школу не пойду, вернусь к бабушке с дедушкой, объявлю, что нам добавка». Вернулся, сообщил им и на радостях в школу не пошел. Ещё помню дату 6-го января 1942 года. В тот день мы впервые получили по пятьдесят грамм сливочного масла. Тогда уже работала «Дорога Жизни» и появилась возможность прибавить продуктов. Этот день я запомнил потому что ни в декабре, ни в январе сливочного масла не выдавали. Ещё этот день запомнился потому, что мама попросила меня пойти получить это масло. Я получил двести грамм на себя, родителей и сестру. Принёс его домой, мама была на работе, и мне никак не вытерпеть, ну как же, ведь там масло, ну хоть чуть-чуть попробовать. Вот эта была борьба!. Ну и я конечно не выдержал, не знаю пять там или десять грамм съел и снова переживания, что мама скажет узнав, что я попробовал чуть-чуть масла, пока её дома нет. Да, был такой момент, и больше никогда в жизни не ел я такого вкусного масла.

Дедушке было уже 72 года, но он работал на военном заводе «Краснознамёнец». Тогда были ещё грузовые лошади, он опекал их и был шорником, то есть занимался ремонтом сбруи и тому подобное. За эту работу в 1943 году он был награждён медалью «За Оборону Ленинграда».

Надо сказать, что те, кто жил только лишь по одним карточкам - все умерли. Нас спасло то что мы жили рядом с совхозом «Красный Выборжец». Мы с бабушкой ходили на убранные капустные поля и собирали оставшиеся, от кочанов листья. Набрали, нашинковали две полные деревянные бочки. Потом ходили и перекапывали картофельные поля, насобирали немного картошки. До войны бабушка держала кур и у нас оставалось ещё некоторое количество комбикорма. В августе, недалеко от нас, на строительстве укреплений работали ребята из ремесленных училищ, им каждый день выдавали по буханке хлеба. Ну зачем мальчишкам этот хлеб, тем более их там где-то кормили. Вот бабушка у них покупала этот хлеб и делала сухарики. Благодаря этим запасам мы и выжили. Всю зиму бабушка строго распределяла эти продукты, например в день каждый съедал только по две картофелины. В самое голодное время, когда уже не ходил городской транспорт, я осуществлял связь с родными оставшимися на Шестой Красноармейской, ходил пешком от ул. Коммуны через Большеохтинский мост и дальше по Суворовскому проспекту. При этих посещениях я приносил понемногу что нибудь из запасённых бабушкой продуктов. Первая блокадная зима была очень холодная. У нас не хватало дров, поэтому помню - просыпаешься утром, идёшь попить, а в ведре с водой корочка льда.

Осенью 1941 года немцы сбрасывали на город много листовок, в одной помнится писалось: «Чечевицу съедите и Ленинград сдадите.» В другой листовке, которую я сам держал в руках, сообщалось, что командир такой-то дивизии Яков Джугашвили сдался в плен. И там было показано, как он здоровается с немецким офицером. И призыв, «давайте сдавайтесь, другого выхода у вас нет!». Но я не у кого не видал соответствующего отклика. Мне не приходилось слышать, чтобы люди говорили, что мол «да, да, надо сдаваться». Конечно где-то, у кого-то, наверное, не было уверенности , что мы устоим. Не было сомнений в победе, поэтому мне не приходилось вокруг видеть и чувствовать страх в людях. С началом блокады у людей появилась такая, как бы, сдержанность, такая внутренняя выдержанность. За всё время я видел всего один раз, когда стоял в очереди, как какой-то мальчишка вдруг побежал, украв у кого-то хлеб, но его быстро догнали, хлеб отобрали, и наподдали напоследок. В 1942 году я начал работать строителем. Мы готовили город к уличным боям, я строил амбразуры, в частности на углу улицы Труда и Мойки и ещё на углу площади Труда и Конногвардейского бульвара. Так что сомнений не было в победе, нет. Мы страдали, конечно. Что значит блокада? Блокада, это тысячи, тысячи погибших людей. Я сам видал, как люди умирают, тут же на улицах. У нас в подворотне, три дня лежал завёрнутый труп, пока его не унесли. Были тогда соответствующие отряды. В районе 9-й Красноармейской был такой двор, там забор, так через забор было видно много сложенных там трупов, которые собирали с окрестных улиц, а потом вывозили. Про случаи людоедства я узнал только после войны из рассказов других блокадников.

После 25-го декабря я ещё немного походил в школу, но уже школы не было. Сейчас трудно сказать, но наверное месяца два. Где-то в марте, я вернулся к родителям и там опять началась учёба. В школе детей иногда подкармливали, не вырезая талоны из карточек. Но к концу месяца примерно половина талонов оставалась не отоваренными. Например, помню, полагалось девятьсот грамм сахара, два килограмма круп, но эти продукты не были выделены и оставались не обеспеченными.

Как известно, зимой в городе водопровод и канализация не работали, поэтому люди выносили нечистоты прямо во двор. Когда пришла весна встал вопрос, или мы погибнем от эпидемии, или надо всё скопившееся за зиму убирать. Проводились субботники по очистке города. Ломами и лопатами кололи лёд грузили на двухметровые фанерные листы, которые за верёвки тащили и сбрасывали в Обводный канал.

В мае я закончил восьмой класс, можно было учиться дальше и сестра пошла в девятый класс. Но я решил, что нет, надо всё же иметь рабочую карточку. В районе Звенигородской улицы находилась мастерская «Металл. быт ремонт», куда я и поступил. Мы там чинили велосипеды, замки, патефоны, швейные машины, примусы, керосинки, делали ключи, точили пилы. Нас было трое ребят и заведующий. В то время был десятичасовой рабочий день, но я не помню, может быть мы-мальчишки, работали восемь часов. На работу я ездил на своём велосипеде.

В начале лета появилась трава, помню бабушка делала лепёшки из лебеды Кроме маленького огородика возле дома мы на территории совхоза вскопали небольшое поле и посадили на нём картошку, но сажали не клубнями, а в прямом смысле картофельные очистки. На удивление, из них выросла хорошая картошка, конечно может и не такая, какая бы выросла из клубней, но выросла. В городе тоже, всё свободное место отдали под огороды. От нас недалеко был, так называемый, «Польский садик» - это 1-я Красноармейская с выходом на Фонтанку, и там у родителей тоже были две или три грядки

В октябре 1942 года меня приняли в Комсомол. Это произошло в Октябрьском райкоме ВЛКСМ. Из таких же ребят работавших в мастерских «Металл. быт ремонт» была создана Комсомольская организация примерно из тридцати человек. Я был избран комсоргом.

Помню меня послали на трёхдневные курсы, чтобы повысить, так сказать, грамотность в том числе политическую и общую. Так что Комсомол действовал, хотя говорили, что на фронтах погибло три миллиона комсомольцев.

О попытках прорвать блокаду в 1941 и 1942 годах нам ничего не было известно, так же как и о боях в январе 1943-го. По этому сообщение о прорыве блокады было для нас полной неожиданностью. Надо сказать, что прорыв блокады настолько поднял психологически, поднял дух. «О! Прорвали! прорвали!» Когда по пробитому коридору пошли поезда, то сразу почувствовалось улучшение питания.

Я всегда мечтал быть моряком, и вот, как-то весной 1943 года, повстречал знакомого, служившего на теплоходе «Советская Республика». Он говорит: «Давай к нам». Так я стал матросом. Наш пассажирский двухпалубный теплоход был оборудован под плавучий гражданский госпиталь и стоял у набережной Невы рядом со Смольным. Возглавлял госпиталь военврач второго ранга, что соответствует званию майор. Был ещё один врач и медсёстры. На момент моего прихода больных и раненых в госпитале не было, он находился в готовности их принять. Я был обычным матросом второго класса, а наше дело, как говориться - драить, чистить, убирать и мыть.

Как я уже говорил, наш теплоход стоял напротив Смольного, недалеко от нас находился маленький пирс. Как-то видим по Неве на скорости подходят два или три торпедных катера, на пристани стоит Жданов в окружении каких то военных. Катера там постояли, Жданов со свитой на борт не поднимался. Потом катера ушли. Думаю были представлены новые торпедные катера сделанные на наших заводах. Это было где то в апреле или мае.

Иногда нас направляли на Московский вокзал, где мы с машин и повозок грузили в вагоны раненых для отправки в тыл. У пассажирских вагонов опускали окна и прямо в оконные проёмы подавали носилки с ранеными. Врач и медперсонал тоже не всё время находились на теплоходе, наверно где-то ещё работали.

Я очень хотел быть моряком, и много читал соответствующей литературы. Однажды я прочитал книгу, которая называлась: «Что главное на корабле?» Прочитав её я понял, что главным на военном корабле является электричество. Без электричества «ни туды и ни сюды». Главный механик и командир судна были очень хорошими людьми. Они мне сказали: «Давай, иди учиться». Они же мне подсказали, что при Ленэнерго открылся Энерготехникум. Учился и осваивал профессию электромонтёра. Работал в мастерской по ремонту испытательных машин. Это машины высокого напряжения для проверки оборудования станций, подстанций и проверка повреждений наших кабельных линий. Работа была связана с выездами на трассы. Надо было выявлять места повреждений. Работать надо было и на улицах, независимо от артобстрелов.

В 1943 году в отличии от 41-го немецкой авиации было почти не видно, но участились и стали более жестокими артиллерийские обстрелы Ленинграда. Навсегда в памяти запечатлелся день восьмое августа 1943 года, это был замечательный, солнечный, воскресный день. Мы с родителями решили пойти сфотографироваться. Фотоателье находилось на пятом этаже дома стоявшего между Садовой и Малой Садовой улицей. Народу было много и я решил, что успею съездить на работу пообедать. Я работал в Ленэнерго и у нас было рационное питание, мы сдавали карточки и я по этой карточке там питался. Это было удобно ещё потому, что там давали дополнительное питание, шротовый суп например или соевое молоко. В это время в ателье вошел морской офицер, капитан-лейтенант в парадной форме с кортиком. Он посмотрел, видит, что народа много развернулся и пошел вниз по лестнице. Я сказал родителям, что ухожу и тоже побежал вниз, обогнал этого моряка и быстро пошел в сторону Садовой. Вдруг обстрел. Я мгновенно - на землю. Первый снаряд, второй снаряд … Когда обстрел закончился, я встал, вижу тут убитые и раненые. Думаю, надо вернуться, а то родители будут беспокоиться. Прошел я метров десять и вижу лежит тяжелораненый капитан лейтенант. У него были перебиты обе ноги. Тут быстро подъехала грузовая машина, в неё сложили раненых и убитых и увезли. Обстрелы были ежедневные, но по разным районам города. Обстреливали всегда днём и били в основном по жилым кварталам. В нашем районе например не было ни каких предприятий или складов, только жилые дома.

Работали мы с восьми до двух, потом шли заниматься четыре часа. Учились тут же в здании «Ленэнерго» по адресу Марсово Поле дом 1. Таким образом мы занимались два года, а потом нас приказом перевели на дневное отделение техникума, надо было срочно давать специалистов. В техникуме я получал стипендию 150 рублей.

В январе 1944 года началась операция по снятию блокады. По крайней мере трое суток шла такая канонада! Это очень сильно чувствовалось, всё бьёт, бьёт. А дней через десять, смотрим, что такое, на Марсовом Поле, вдоль аллеи поставили пушки, не зенитки, а такие маленькие гаубицы. Их было наверно штук тридцать. Один день стоят, другой. Тут объявили, что будет салют. Это был первый салют у нас в городе. Собралось очень много народа, школьников. У нас в Ленэнерго была своя охрана, они нам дали ракетницы и когда начался салют, мы тоже пускали ракеты.

Запомнился такой момент. Мы торжественно отмечали день рождения Комсомола, кажется 29-го или тридцатого октября. Тогда ещё была карточная система, продуктов не хватало, но нам, в столовой устроили праздничный ужин. Гречневая каша с котлетой и дали по кружке пива. Надо сказать, что у нас в «Ленэнерго» были замечательные руководители. У нас даже проходили концерты. Помню часто, у нас выступал Ефрем Флакс потом другие, я уже не помню конечно.

Девятого мая примерно в два часа ночи нас разбудил телефонный звонок, и один наш знакомый товарищ говорит: «Война кончилась. Кончилась война». Мы выскочили на улицу - радостные возгласы, люди обнимались, целовались. Утром, когда я пришел на работу там состоялся митинг, было всеобщее ликование. Эту радость словами не объяснить, такое надо пережить самому. Вечером в городе был праздничный салют.

В 1945 году возле кинотеатра «Гигант» повесили пятерых немцев, один из которых был генералом. Мы пришли, когда всё было уже кончено, но народу было ещё очень много, все одобряли, в целом настроение было такое: смерть этим паразитам за зверства которые они творили.

Я уже говорил, что мой родной брат погиб в 1941 году на «Лужском рубеже», также не вернулся с войны мой двоюродный брат Володя 1925 года рождения, сперва он был ранен и лечился тут в Ленинграде, а потом он погиб. Ещё у меня дядюшка не вернулся с фронта. Другой двоюродный дядя пришел с войны без ноги, ещё двое двоюродных братьев были на фронте и вернулись домой.

Ну, а я по окончании техникума отработал три года и как молодой специалист поступил в институт. В институте я получал стипендию 210 рублей. Надо сказать, что в 1949-50 году обед в столовой: первое, второе и компот, стоил 40-45 копеек. А что сейчас может купить студент на свою стипендию? Так что разница колоссальная между тем что было и что есть. По окончании института снова работал в Ленэнерго. Дальше путь был нормальный, соответствующий путь - инженерно технический. Дошел до директора кабельной сети, потом другие должности были, даже вплоть до председателя Исполкома Дзержинского района. Ну, а потом дело к пенсии.

В 1944 году в актовом зале «Ленэнерго», в торжественной обстановке, мне вручили медаль «За Оборону Ленинграда». Вы конечно знаете, что по Ладожскому озеру проходила «Дорога Жизни». Так вот наши ленэнерговцы проводили прокладку кабелей по дну озера, это пять кабельных линей, а зимой через Ладогу проходила высоковольтная линия на опорах. До 1943 года действовали эти линии. Наши кабельщики за этот труд были награждены орденами и медалями. Одним из них был замечательный электромонтёр Анатолий Иванович Баландин, весёлый, находчивый обладавший высокой квалификацией, он тогда получил «Орден Ленина». Ну и директор, главный инженер и другие тоже были награждены за эту прокладку. О коллективе в целом у меня сохранилась добрая, добрая память. Надо сказать, что ленэнерговцы всегда чтут своих ветеранов, ежемесячно дают маленькую надбавку, по четыреста рублей, а на День Энергетика и День Победы по тысяче или по полторы.

Когда в 1953 году умер Сталин мне было 25 лет, я был молодым коммунистом, и помню выступая на траурном митинге еле сдерживал слёзы. Именно, с большим трудом, чтобы так сказать «не закапать». Потому, что мы настолько ощущали величие Победы, что Победа перекрывает все невзгоды, которые были, конечно.

Были плохие моменты и многие люди пострадали, тут сомнений нет, но всё это Победа в конце концов перекрыла.