Помните, где и как Вас застало известие о том, что началась война?
Это все осталось в голове так, как будто вот сейчас происходило. Ну, во-первых, то, что сама война, а второе… Нас в семье было шесть человек: четверо детей и родители. Мама не работала, она вела хозяйство - это в Подпорожье было, и отец работал в торговле, директором… (вспоминает).
Лавки?
Нет, не лавки… А в сельском… Все, что в Подпорожье было… Он работал, в общем, в этой системе. Когда объявили войну, мы, ребята, собрались в четвертом, третьем классе, кто еще там постарше, и пошли навстречу финнам, сражаться с ними. Короче говоря, искать. Нашли - не нашли, видели - не видели, но все так быстро случилось, что Подпрожский район очень быстро окружили финны. Началась эвакуация населения на баржах. Мой отец руководил этой отправкой. И наступил такой момент, что он позвонил и сказал, что все, мы сейчас отправляем последнюю баржу, и я еду к вам, заберем на машине, загрузимся и будем ехать в сторону Ленинграда. Отец погрузил все, мы должны были ехать на последней барже. Но уже эту баржу, еще до того как она [отплыла], разбомбили.
С людьми или без?
С людьми… Конечно, с людьми. Он приехал домой, за нами, на полуторке. Про полуторку вы знаете, что она небольшая? На этой машине сидело тринадцать семей. Можете себе представить, что могли взять эти люди с собой? Ничего. У нас у всех все время висели вещевые мешочки. И когда начиналась тревога, мы уходили в убежища и ждали с этим. Отец приехал, мама закрыла ключом квартиру и мы с тем, в чем были, и уехали. Проехали 30 километров. Шофер сказал, что у него кончился бензин и что ему нужно ехать за своей семьей. И мы остались в лесу. Без одежды, без продуктов, без всего.
Все эти 13 семей?
Да все эти 13 семей. Знаете, что творилось! Весь лес был заполонен людьми, которые хотят уйти. Насколько это мое детское воображение [сохранило], все время ходили наши войска то сюда, то туда, то сюда, то туда. И говорят, вы никуда не стремитесь, к такому-то числу товарищ Ворошилов дал приказ Подпорожский район освободить. Но ничего этого… Ходили солдаты и офицеры и в одну сторону, и в другую сторону, а мы между ними. В конце в концов мы дошли до такой стадии: у нас ни еды, ничего буквально не было. И люди, которые остались, вот так ушли из дома, мужчины и женщины, взрослые, решили се-таки пробиваться к Важинам. И каким-то образом все-таки вырваться. Собрались, ночью шли по лесу, а под утро вышли на шоссе и вот в этот момент, когда весь этот народ вышел на шоссе, примчались финны на мотоциклах, окружили нас. Они-то на мотоцикле, а мы-то пешком… и до Важин. В Важинах два дня нас держали в скотских вагонах, а потом отправили в Петрозаводск. Долго… до Петрозаводска… от Важин до Петрозаводска ехали больше двое суток.
Не помните, как вас кормили, когда держали в вагонах?
А никак не кормили. Не кормили ничего. Даже в туалет не давали выйти.
То есть ходили прямо там, в вагонах?
Да. Вот такое было. Нас привезли в Петрозаводск и мы попали в третий лагерь, который на берегу Онежского озера.
А где именно?
Это за церковью. Вот церковь…
Рядом с кладбищем?
Рядом с кладбищем церковь (Лагерь располагался на берегу Онежского озера за Екатерининской церковью в Петрозаводске). А за этой церковью стояли дома двухэтажные, и люди оттуда уехали раньше. Нас поселили в эти дома. Как мы все оставляли, так и они все оставили. И посуду, и что-то еще, что они не могли взять. В общем, там нас поселили. Все было уже проволокой перегорожено, никуда нас не пускали. Но мы, ребятня, все равно ходили. Я, в частности. У меня было трое меньших братьев и сестер, это две сестры и брат. Надо же было кормить. Взрослые ходили на работу. А я и соседка… Были такие отважные люди: одни держали проволоку, чтобы пролезть через нее, а другие шли в город. Кто что, как мог. На Октябрьском проспекте (Проспект, идущей через густонаселенные жилые районы ) в то время были овощные поля. Но это уже был октябрь, то есть уже все замерзало. Так мы собирали все, что можно было собрать вроде как съестное, и несли с собой обратно в лагерь. У меня, в общем, все как-то шло ничего. А в один прекрасный день они, видимо, решили, что надо нас все-таки поймать каким-то образом. Никак не могли поймать, потому что у нас была команда: одна поднимали, а другие убегали.
А когда вы ходили, днем или ночью?
Всяко было. И в один из таких разов получилось… Они всё ходили эти охранники вот так: сюда один, сюда другой, и в этот момент мы пробегали. А тут, значит, они вернулись назад и я… у меня на ноге до сих пор шов, даже два шва, я разорвала ногу проволокой. Кровь… крови было очень много. У кого что было, завернули…
Это Вы пытались обратно прибежать?
Обратно, да. Нам туда уже было невозможно идти… В общем, [финны] не нашли, кто бежал. Но у меня два шва до сих пор. Посмотрите, сколько лет прошло, так и осталось. А за водой нас водили - наш лагерь был прямо на берегу озера, и за водой ходили прямо на озеро. А у меня тетка, отцовская [сестра], она сама всю жизнь жила в Петрозаводске - мы-то жили в Подпорожье, и у нее была корова. У нее эту корову не отобрали. И она пыталась нас каким-то образом [подкормить]. Малышам-то молоко нужно, брату младшему был год. И я ходила с чайником, уходила вроде бы как за водой, а потом делала круг и приходила с молоком. В один прекрасный день понял товарищ охранник и отобрал у меня это молоко. Как я его умоляла: не выливайте, у меня брат маленький. Руками [объясняла], по-всякому. Нет, вылил молоко прямо на лед. Вот так и прожили. А потом наши начали наступать.
Давайте снова вернемся к началу истории. Вы говорили, что Ваших родителей водили на работу. Что это были за работы?
Работа - разбирали, где что-то взорвалось, где что-то чистили, такие работы. Кормили очень, конечно, плохо. Прошло несколько месяцев [с начала заключения], я думаю, когда «Красный крест» выделил какую-то определенную, видимо, сумму денег, и кормить стали, продукты стали [лучше]… лучше кормить стали.
А какой рацион был? Не помните, что вам давали?
Ну, что… каши, баланду всякую. Да, а что мы еще делали очень здорово. Мы - ребятня такая, кто не боится ничего, тот ходил под проволоку. Ходили на финские кухни. У каждого из нас была какая-нибудь баночка или что-нибудь, и они нам отливали. Причем, знаете что, что меня поразило, что большинство из них сначала нам отливало, а потом себе оставляли. Но были и такие, которые объедки отдавали. Но нам уже было все равно. Картошку копали мороженую, капусту. Так и жили. Вот через… я не могу сейчас точно сказать… наверно, через сколько-то месяцев стали немножко получше пайки давать.
А как вы общались с финнами?
С финнами? Очень просто. Я знала очень много слов, научилась. Научилась каким-тослоам, например, «хлеб» - «leipa». Я говорю, что везде есть плохие и хорошие, так и тут.
А помните, может быть, личности какие-то из финнов?
Ой! Я вам скажу про одну личность. Причем, он не финский, он русский, по-моему, Ванька-палач, который нас загонял под мост и ловил. Вот это был такой товарищ, что творил он много.
Вы помните, что?
Ну, как что? Он ловил ребят и в каталажку. Ну, его терпеть все не могли, конечно. И был он, по-моему, наш, русский. Мне так кажется. Тогда мы еще не соображали эти дела все. Ну, ничего, прожили. Прожили, и когда начала наступать наша флотилия, вот тут-то мы, вся наша команда, я имею в виду ребятню… и взрослые тоже… (воспоминает) Финны в один прекрасный день, то есть ночь, сожгли мост, вот который идет не первый…
В районе Соломенного?
Нет. Вот мост, который… про который я говорила… они сожгли его.
Через Лососинку?
Да. И ушли. Ушли ночью… тихо-тихо, все спали. А утром оказалось, [что] они в очень многих местах поставили мины. И в этот день было столько раненых наших. В домах, под крыльцом, где только не ставили они. Это было, конечно, страшное дело. Вроде как они ушли, но оставили вот такую… А там кто… Ребята, конечно, ребятня…
Многие тогда инвалидами стали?
Да… Я сама видела, это страшное дело. А потом, когда наши пришли… (вспоминает) А, да… В общем, финны ушли, а весь Петрозаводск собрался - я не буду говорить, что весь, но ребятня-то точно - и мы пошли встречать нашу флотилию, навстречу пошли. Часть из них [частей, освобождавших Петрозаводск] пришла пешком, а часть - на кораблях. Это был праздник большой. И праздник и горе, что было много раненых или даже…
Были по отношению к взрослым в лагере наказания или поощрения, например, за труд или за поведение? Не помните такого?
Вы знаете, я не могу сказать. Потому что мы-то были дети. Мы на своем фронте были, а родители… Они работали там, где дома, и все это дело надо было убирать. Но в один определенный день увеличили пайки уже через «Красный крест», потому что очень плохо кормили, насколько я помню.
А к вам приезжали наблюдатели? Может быть, немцы или из нейтральных стран, не помните? Никто не посещал ваш лагерь?
Нет, не помню. Может и были. Может быть, но не могу сказать. Может быть… Я думаю, что да. Но так, чтобы в лицо их видели… А разговоры были…
Были разговоры?
Да. Разговоры были, в связи с тем, что увеличили паек.
А для детей финны пытались организовать что-нибудь вроде обучения?
Нет. Финская была школа… Школа была финская. И наша, и финская, это [для] тех, кто не был в лагере, которые жили в Петрозаводске в поселении. Ну, это уже в конце [оккупации]. Учились мы немножко. Нам же надо было научиться и разговаривать по-фински… Немножко учились. Особенно такие слова, которые в быту необходимы.
Вы не помните, как люди организовывали свою жизнь в лагере? Как они селились, отдельными семьями или несколько семей в одну комнату помещались?
Сколько было жилья, так и селились. У кого семья… Там же семьями, семьями… Так что вот, семьей и все.
Вы помните помещение, в котором Ваша семья жила? Что оно из себя представляло?
По-моему, там было две комнаты и кухня. Как они [предыдущие жильцы] уехали, у них все было оставлено. Вот они как только скоропостижно уехали, как мы… Как мы оставили все, так и они все оставили.
То есть у Вас на семью была отдельная комната, даже квартира (Очень необычные условия для финского концлагеря)?
Квартира такая небольшая. Знаете, какие в этих домах квартиры? Я честно скажу, не помню, в одной комнате мы были или... Да, вроде в одной…
А не помните, рождались ли в лагере дети?
Честно сказать, я не знаю. Наверно… Наверно, рождались. Лагерь очень большой был. Наверно, были и такие. Точно сказать, не знаю.
А у Вас сохранилась общая картинка лагеря? Если на него со стороны посмотреть, что он из себя представлял?
А как же. Очень даже просто. Это двухэтажные дома. На два подъезда. И эти дома огорожены проволокой.
Много домов?
Ну, там же поселок целый, там же был целый поселок. Только раньше он не был огорожен. А когда финны пришли, все огородили, и там все время ходили постовые. Вот эта нога-то у меня из-за того, что я дернулась, не хотела попасть к ним в руки. А там был Ванька-палач такой... вот так и прозвали - Ванька-палач…
А кто-то попадал к нему в руки?
Ой, еще как. Конечно, попадали. Он прятался под мост и потом ловил. Ну, всех он поймать не может. [Наказывал] розгами. Так что такой был товарищ. Мне кажется, что он из русских, но я тогда в этом очень мало понимала.
А вы не помните, как вообще была организовано управление лагерем?В самом лагере был специальный дом или вы ходили [за пределы лагеря]?
Этого я вам не скажу, потому что мы, если и ходили, то родители, а не мы. Нас не касалось.
Ходили ли по лагерю слухи или, возможно, Вы знали сами, как финны отличали своих от чужих? Известно, что они четко проводили границу между карелами и русскими. Было такое или в лагере сидели и карелы тоже? Или одни русские?
Нет, карелы, наверное, тоже сидели. Дело в том, что, по-моему, не делили. Но если кто-то там сам проявил инициативу, что он финн, может быть такое и было, они ходили к начальству местному и… Но так, не знаю… Трудно сказать.
Не слышали ли Вы о случаях, когда финны отправляли карелов или вепсов в Финляндию на учебу, на работу?
Вполне может быть. Я не могу Вам точно сказать. Я не могу сказать, потому что я была занята совершенно другим. Когда освободили, нам надо было как-то пристраиваться, где-то жить, где-то учиться, так что у нас было забот полон рот. Тем более, что нас, ребят, было четверо. Младшему-то, я говорила, был год, а за это время он подрос. И этот лагерь надо было освободить, и мы искали в Петрозаводске где-то жилье. Уже когда наши пришли. Подходил учебный год, надо было нас определять в школу.
А в целом, после того, как освободили канцлагерь, вы быстро перестроились к нормальной жизни?
Так конечно. Ну а как же? Город-то должен был жить. Город-то должен и хлеб печь и всё остальное. Что-то осталось от того, что было. Были пайки, потом они потихоньку-потихоньку увеличивались. Я уж не могу сейчас сказать точно, потому что родители этим больше этим занимались, чем мы.
А после освобождения из концлагеря не было ли для вас последствий? Не было ли подозрительного отношения к оккупированным?
Я лично ничего не испытывало, но, думаю, что это было. А мы… во-первых, что было с нас взять? Дети и совершенно больной человек, который отдал всю жизнь работе. У нас даже крыши над головой не было. Люди же [после освобождения] начали приезжать, и нас начали выселять…
И последний вопрос: какие черты личности у людей сформировала оккупация, пребывание в концлагере? Можно ли говорить о каких-то особых чертах?
Я бы не сказала. Опять-таки, я же не знала всего. Я только могу сказать, что когда наши пришли в Петрозаводск, ребятня вся пошла помогать. Я сама приходила в госпиталь, писала письма раненым, приносила все, что у меня оставалась. Не было какого-то антагонизма.
Интервью: Лит. обработка: |
