Демидова Мария Григорьевна

Мария Григорьевна, расскажите пожалуйста, когда и где вы родились?

Я родилась 4 ноября 1928 года в деревне Островерховка Харьковской области.

Кто были ваши родители?

Мама моя Прасковья Николаевна Шимыгон (13 января 1909 - 27 июля 1977) была родом из Харьковской губернии село Виловка, а папа Григорий Александрович Малик (9 ноября 1906 года) был из того же района, но из села Островерховка. Все они были из крестьян. Отец матери был батраком, семья их была очень бедной, ну а наша семья состояла из 4-х человек, я, папа, мама и младший брат, Толя, родившийся 16 августа 1937 года.

До 30-х годов наша семья проживала в сельской области, а вот в школу я пошла в городе Мерефа, этот город был районным центром, где-то около 15 км от Харькова. Папа и мама работали в это же городе, а я, как уже сказала, в 1936 году пошла в 1 класс, в тот период дети шли с 8 лет в школу, за этим строго следили.

Кем были ваши родители?

Отец до войны работал в управлении МВД, но почему-то потом стал работать в пожарной охране, а мама работала на фруктовой фабрике, я тогда впервые увидела как яблоки заворачивали как в пергамент, а после войны мама уже не работала из-за подорванного здоровья. Папа ходил в форме, но без всяких знаков различий, а его родной брат, мой дядя служил в пограничных войсках, у меня сохранилась его фотография, а отец в звании майора ушел в отставку уже после войны. В партию он вступил в 1939, но при каких и где, мне было неизвестно. Тогда нас это и не интересовало как-то, жили мы очень скромно. Отец не занимал высокий пост, несмотря на то, что его родной брат занимал высокий пост в МИДе.

Замечали разговоры о войне? Взрослые говорили что-то об этом?

Я не могу сказать, что что-то предвещало войну, по крайне мере, никаких разговоров не слышала, была размеренная, спокойная жизнь, никаких особенных настроений вокруг тоже не ощущалось. Всегда была надежда на лучшее.

Мария Григорьевна, а 22 июня 1941 запомнился?

Я хорошо помню тот день. Папа лежал читал газету, а мама гладила или что по хозяйству делала. Напротив нас, в коммунальной квартире на три семьи жили наши знакомые, семья Шапиро. Детей звали Оля и Вова, и вдруг входит их мать и говорит: «включите радио будут передавать важное правительственное сообщение! Когда мы включили его, уже звучал голос Юрия Левитана, он сообщил что будет выступать Молотов Вячеслав Михайлович. Сообщали, что начали бомбить наши города, а у нас в то время дядя в Витебске служил. Его семья, жена Наталья с ребенком сразу же уехала в Саратов к родителям. Так началась война. Я как ребенок почувствовала, что все начали что скупать, но ощущения, что идет война, нет, такого не было. Люди продолжали заниматься своими делами, ходили на работу, многие из них трудились на заводах. Меня же родители отправили к бабушке в село, где-то в 25 км от Харькова. Село было на 1000 домов. Три колхоза, но многие мужчины уже тогда ушли на фронт, хотя некоторые оставались по броне. Колхозники трудились, но каждый день мы наблюдали зарево. Харьков бомбили. Налеты на город не прекращались, но здесь в деревне их не было. Когда начались занятия в школе, я снова вернулась в Харьков и пошла в 4 класс. Здание наше было уже занято под госпиталь и нам выделили какое-то другое, но уже далеко от дома. Оно было одноэтажным и мы занимались в три смены. Мы приходили в обычное время домой, а старшеклассники возвращались уже вечером. Налеты на город возникали и днем и ночью, поэтому у каждого дома были щели, что вроде окопов, и как только объявлялись воздушные тревоги, мы прятались в эти щели, поэтому всегда успевали спрятаться в них до налета. В то время я не видела много военных, может просто не замечала их, но эта деталь в памяти у меня не отложилась.

Мой младший брат всё это время жил с родителями, в деревню его не отправили. У моей бабушки было 5 сыновей, а муж умер в 28 лет и она всегда так говорила: «я выйду замуж, когда женю всех своих детей!», так и получилось. Всю любовь после того, как дети разъехались она перенесла на меня, а дедушка, второй муж, был изумительный человек, все приняли его и сыновья и я, и мои родители. Но в 1941 была умеренная жизнь в Харькове. Помню даже так говорили, что где-то может быть шпион, обратите внимание, что могут быть диверсанты, а на что именно обращать внимания я не знала.

Мария и Толя Малик, 1941 г.

Ваши родители как воспринимали новости с фронта?

При нас родители ничего не говорили. Самое страшное, когда я поняла, что такое война это расставание на вокзале, было очень страшно. Крики, слезы, папа сказал, что дорога займет на три дня, а мы ехали 20 дней, и со средствами было тяжело и потом на одной остановке мама пошла купить что-то покушать, она опоздала на поезд, мы подняли такой шум, плач, когда она не пришла. Но она успела на последний вагон запрыгнуть. Наш эшелон состоял полностью из семей военнослужащих, и всю дорогу нас сопровождали постоянные бомбежки, а перед нами шел в Арзамас еще один состав артистов театра оперетты, и их состав разбомбили, были ли жертвы?, Я не видела, но вещи вдоль дороги валялись повсюду. Наконец, мы приехали в Казахстан. И что было удивительно видеть, что на берегу были уже выстроены бараки. То ли специально построили, или раньше стояли - я не знаю, но нас сразу же поместили в них. Если один человек, он жил в комнате, если небольшая семья, то 2 комнаты. Мы жили вдвоем в комнате, в начале мы покупали хлеб и не испытывали недостатка в еде. На жизнь нам хватало. Кто мог устроиться шли работать. Мама была малограмотная, поэтому она пошла работать в кагаты, это хранилища овощей, она перебирала картофель, там ей не только платили, но можно было взять картофель, поэтому у нас всегда был картофель, можно было жить и климат был как у нас в Украине. Этот казахский город назывался Лениногорск, это совсем на границе с Китаем. Там же тогда добывали руду, перед добычей взрывали место залежи, и брат поначалу подумал, что это самолеты летят нас бомбить. В общей сложности мы там пробыли до конца 1941, а в начале 1942 переехали в город Успенку, Павлодарского района, там ни одного деревца ни росло, ни одного водоема не было, а печки топили навозом. Он был в брикетах таких, их нам давали, но они также и продавались, можно было чай выменять на них. В ход еще ковыль шёл, дети его собирали по полям, но сколько натопишь им? Сами понимаете какой это был материал. Мама работала, колхоз функционировал, летом жара, а зимой под 50 мороз, рожь и пшеница очень низкорослые, комбайны не брали их, надо был серпом собирать их, мама жала в снопы, уходила рано, приходила поздно, вымыться негде было, вода была в колодце холодная, и это подорвало ее здоровье. Мы с братом сидели дома в тот период, в школу в Восточном Казахстане не ходили, а когда перебрались в Северный Казахстан, снова возобновилась моя учебу в школе. Я пошла в 5 класс. Через некоторое время мы перебрались на Урал, где я продолжила учебу уже в 6 классе и мне надо было нагнать немецкий язык за 1.5 года, потому что в 5-ом классе преподавался французский. Чтобы нагнать язык, я ходила на дополнительные занятия к учительнице немецкого, ее муж был на фронте, на руках было 2 деток, но жила она со свекровью, и хотя ей было лет 30, мы с ней подружились и я имела доступ к ее библиотеке. Это была богатая библиотека и дом в котором они жили мне напоминал дом купцов из рассказов Печерского, там на Урале действительно, было много купеческих двухэтажных домов. Двор вымощенный досками, сараев много, мне там очень нравилось. Наверное, еще поэтому мы сдружились. Мы вместе посещали Николаевский театр, он тогда находился в эвакуации, там же теперь работал Днепропетровский завод. Это был город Алапаевск. Как ни странно, но большая разница в возрасте не мешала нам с интересом общаться.

Зимой нам приходилось самим отапливать школу, дрова нам кололи лесорубы, но мы должны были ехать за ними в лес на санках.

Летом у нас начинались экзамены по всем предметам. Длились они до конца июня, потом нас вывозили в колхоз в село Коптелово, где мы до ноября месяца трудились. Особенно мне запомнился горох, очень сладкий и крупный, как фасоль. В колхозе нам выдавали суп, как правило с крапивой, кисель и хлеб. Нас рассаживали по 4 человека за стол, но мы договаривались собирать хлеб для дома. Как только набиралась буханка, каждая из нас по очереди несет ее домой, а это 25 км. Буханка - это около 1 кг хлеба. Так мы носили по очереди нашим мамам. Конечно, можете себе представить, мама слезами обливалась, девочки 25 км идут несут хлеб, он стоил тогда 400 рублей, его просто невозможно было купить, только по талонам выдавали. На экзамене нам дали батон хлеба прямоугольной формы и толщиной с палец. Я помню пришла домой и разделила с братом напополам. Мне кажется, что мы привыкли к этому, а когда в колхозе были, выручала капуста, белая сладкая капуста. Я всегда советовала покупать круглую и белую капусту, она самая лучшая и морковь короткая и оранжевая. Там вот в колхозе, все было съедобное, даже турнепс был, сорт репы такой, это вообще для скота идет, но тогда все в ход шло. Надо было собирать горох, и норма была 8 соток в день, и мы с Асей, она была из местных, мы перевыполняли нормы в 2.5 раза и когда мы приехали обратно домой, нас наградили грамотной за успешную работу на колхозных полях во время ВОВ и дали премию по 100 рублей. Помню ребята просили показать купюру, ведь никто из нас такие деньги в руках не держал, мы 23 сотки навыдергивали. Там же в Алапаевске я вступила в комсомол, церемония была скромной, без всяких торжеств. Прошло 50 лет, и когда стали оформлять льготы, надо было подтвердить мою трудовую деятельность во время войны, а грамота за трудовую деятельность во время войны была у мамы, а так как муж был военный, и мы несколько раз меняли место проживания стаж подтвердить было делом проблематичным, несмотря на то, что я обращалась в архив. В итоге мой трудовой стаж во время войны так и не подтвердился.

Теперь я хотела бы рассказать про фамилию моего отца Малик.

Родной брат отца, мой дядя, как я уже говорила состоял на дипломатической работе. Так получилось, что ему довелось поработать в США. Было это в военные годы, в частности в Нью-Йорке. И вот на очередной дипломатической встрече они общались с представителем Индии и тот человек поинтересовался на счет фамилии дяди, т.к. на его языке, малик монарх или король. Мой дядя ответил, само собой на нашем языке слово имеет такое же значение. В деревне, где родился отец было половину Малик.

Мать папы, моя бабушка, тоже Малик пережила оккупацию. Отец, братья предлагали ей выезжать, но она ответила: «Я пожила уже свое, какая разница где умирать?»

Я только потом подумала, ведь ей было всего 59 лет, она ведь не была старушкой, а про немцев говорила так: «Разные были немцы, все были обязаны идти на фронт, они так и говорили, что у нас есть дети, семья, поэтому многие относились по человечески к нам. Бабушка не сопротивлялась, когда они пришли за скотом, забирали свиней, корову, курей. Рядом с бабушкой жил полицай, который не был замешан в темных делах, он ей говорил, что ваши дети коммунисты, Ирина Васильевна, не надо сопротивляться, но никто и не выдал ее. В общем жили они тихо при немцах, не было никаких замков. Этого они не любили, когда кто-то закрывал на замок двери. С хлебом было тяжело, поэтому бабушка в Сосновщину ездила. Очень богатое село было, там они меняли фрукты на хлеб. Бабушка до войны довольно прилично жила, дядя ей ежемесячно помогал. Участок земли во время войны был 60 соток, картофель засажен повсюду, работали они вместе с мужем, за которого в 42 года вышла повторно после смерти первого мужа. Так они пережили вдвоем эвакуацию. А в деревне ловили молодежь, бабушка прятала жену племянника, дочь прятали, а вот мамину сестру забрали. Возвратилась она в 1946 году, некоторые скот прятали в лесу, даже я знаю, моя подружка заболела и умерла в 1945, а скотину прятали все равно и зимой. Когда полицаи убегали вместе с немцами, а потом оказывались в Америке, некоторые возвращались, намного позже, когда по-тише стало уже, годах в 60-х. Наши все дяди были на фронте, у папы дядя ушел с дочерью куда-то из деревни, пока была оккупация. Предателей не встречала, среди нашей родни таких людей не было замечено, и 37 год нас не коснулся, абсолютно, воспринимали, как нужно было воспринимать, но, например, у меня был ученик, у которого была реабилитирована бабушка, несмотря на это не было злости у нее, а так я не встречала, но если у кого было, это другая реакция, это конечно ужас. Для семьи это трагедия, для нас был ужас, однажды бабушкин брат чуть было не попал под следствие, в деревне росли деревья, он попросил срубить одно дерево. Что вы? моментально из сельсовета 300 рублей штрафа выписали, чуть ли не под суд хотели отдать, у нас никогда никто не попадал под следствие.

Как ни странно, я никогда не спрашивала папу ни о чем, он был не кадровым военным, он приезжал и уезжал, мы ведь были в эвакуации. Вот вам дочь ничего не знаю. Скажу однозначно одно, что и как и все, наверное, жили мы скудно, мама подорвало здоровье во время эвакуации, а папа после войны один работал. Мы все равны были после войны, это было незаметно, не было видно ни зависти, ни обиды, хотя у кого-то папа был инженер, профессор. Вполне это нормально, конечно, что кто-то чуть скромнее жил, кто-то побогаче. Я помню пошла в пальто, в котором я еще в школу ходила и никто об этом не говорил, а фронтовики, так те вообще в форме всегда ходили, и это было закономерно. А сейчас правильно сделали, что форму ввели, чтобы дети особенно не выделялись.

И вот что мне интересно стало, почему, когда шла война, отец смог перевезти нас в восточный Казахстан, а в 1942 уже в Северный Казахстан, позже он приехал снова на Урал, но как ему удавалось за нами выезжать во время войны остается загадкой. Таким образом мы вернулись снова в Харьков в 1944, здесь же отец и остался служить до выхода на пенсию. Наша квартира на тот момент была занята, а так как отец работал в органах, нам дали другую квартиру, папа там же в Управлении работал, а потом в 50-х годах был назначен начальником пожарной части. Тогда я узнала какая у него зарплата, и что он сильно болел, бабушка дяде написала в Америку, собрали консилиум, узнали, что он 9 месяцев болел. Мы ничего не знали, мы знали, что родители если могли что-то купить, то покупали. А когда стала работать знала, что сможем сами купить, а что нет. У папы умерли два брата в детстве. Один совсем маленький, другой в 8 лет, когда папа умер ей было 28 лет, когда умирал, говорил, что я бы был спокоен, если будет девочка. Дядя Яков дипломат, у меня есть фотографии, высылал в 43 году из Алапаевска. Он был в смокинге, а тетя в длинном бархатном платье, на обороте написано, Гриша, смотри внешний вид буржуазный, душа комунистическая. Второй кадровый офицер Петр Александрович, в 1943 году он погиб, не возвратился, 1915 года рождения, служил в Витебске. Тетя Наташа, его жена с ребенком приехала в Саратов, где еще один мальчик родился. А старшему годика 3 было тогда, и он пока мама работала, взял малыша и выкупал его в холодной воде. Мама вернулась домой, а он ей говорит: «Мама я выкупал Вову», а через три дня малыш умер.

Вся наша родня, дядя, его жена, моя бабушка, два сына, невестка, все похоронены на Ваганьковском кладбище, только первым умер его первый сын, Женя, он приехал в Лондон, его пролизывало, плохо было с почками, врачи ему дали не больше 10 лет, прожил до 20, в 77 году умер второй сын в Женеве, ему было 47 лет, работал в институте по разоружении, а отец их умер 11 февраля 1980 году, у меня сохранился никролог в газете Правда.

День победы помните?

Я оканчивала 8 класс, очень безоблачный день, сирень цвела, прекрасный день был, прежде мы слышали, все стреляло, тысячи залпов, все что стреляло было в воздухе, все ринулись на площадь Дзержинского, и конечно и слезы и смех, это ликование всего, это был незабываемый день. Были выстрели и все ринулись, победа и все.

Мария Григорьевна, вам приводилось встречать военнопленных в Харькове?

Детали почему-то не сохранились. Не видела, хотя они строили Универмаг.

Послевоенные годы.

Они были трудные, были молодые, и может как-то не очень ощущалось, я поступила на филфак в Харьковский Университет на украинское отделение. Я долго не слышала украинской речи и когда приехала в Харьков, я продолжала изучать язык и литературу, я очень любила преподавателя украинского языка и литературы. Он был старенький, но как он говорил. Если не помните автора произведения. Говорите, что вы не читали. Мы читали программные книги, мы должны прочитать романы. Но как он определял, что мы читали. Написал сложный план по 5 романам Тургенева, нас было 23 человека, одна фронтовичка, все были старше меня, были в эвакуации, из них 2 на украинском отделении, на русском, одна на журналистике, 5 человек из 22 на филфаке, это говорили, что они на высоком уровне были преподаватели, мы приходили, и говорили, что мы не готовы, т.к. мы учили язык и литературу, поэтому классная руководительница договаривались с другими преподавателями. я училась в женской школе, брат пошёл в первый класс в школу для мальчиков. В Харькове было много русских школ. Сейчас стало больше украинских. Наша землячка Гурченко училась именно в такой с английским уклоном, в школе№6.

Я приехала после войны и училась в русской школе далеко от дома, я даже не помню какой номер у нее был. Сейчас там математическая школа, но я помню, что на выпускном вечер я не ходила, у родителей не было денег, поэтому я не пошла. Я не говорю даже о том, чтобы мы могли купить платье, даже разговоров таких тогда не было. Конечно, никакой обиды я никогда не питала на родителей, я понимала, что родители просто не могут позволить себе такое, поэтому про вечер рассказать вам не могу, я просто не была на нем. Потом я поступила в Университет. Это были самые лучшие годы. Наш набор на две трети состоял из выпускников школ, а остальную часть составляли фронтовики. Это был очень хороший курс. Сильный преподавательский состав. Профессор Филькин и Баженов, составители составители учебников русского языка. Лекции по древнерусской литературе вёл, профессор Жинкин, который преподавал русскую литературу еще в Америке русским эмигрантам. Точно не знаю в какой период, но сам факт нам был известен. Он был стройный, высокий, с тросточкой, уже преклонных лет, но его образ запомнился нам на всю жизнь. Профессор был настолько эрудирован, что сейчас сложно представить. Вот вам такой пример. Жинкин читал у нас на факультете русскую литературу, а в ХИСЕ (техническом институте) преподавал сопромат. Что общего между этими предметами спрашивается? А он говорил так про сопромат: «Сопромат на 5 знает бог, на четыре я, а тебе так и быть поставлю 3». Помню доцент декан Вербицкий был. Ректором Харьковский Гос. Университета был Буланкин.

Во время войны здание было разрушено, поэтому здания факультетов были разбросаны по всему Харькову. В главном корпусе был физмат и химический факультет и сохранилась библиотека университетская, потом в другом месте находился иняз и биологический. Я училась на Совнаркомовской улице, там же находился филфак, биологический и еще несколько факультетов. Новое 12-ти этажное здание было построено уже после меня, я его не застала.

Закончила университет я в 1950 и вышла замуж. Случилось это 12 ноября. С моим будущим мужем мы познакомились в Харькове, он учился в танковом училище, куда он был направлен после фронта. Начальник училища был знаменитый генерал Кошуба. Курсанты училища строили мост через железную дорогу на холодную гору. В Харькове долгое время стояли разрушенные здания после войны. После окончания училища, супруга направили служить в город Идрицу под Великими Луками. Потом перевели в Клайпеду, а в 1952 году родился старший сын Валерий. В 1953 я написала письмо министру Булгалину, чтобы мужа перевели на Украину, без различно куда, чтобы я могла читать украинскую литературу. А переводили тогда естественно в Киев, т. к. округ распределял, поэтому, когда он приехал в Киев, его назначили в Днепропетровск, это было в октябре 1953 года. Я пошла в ОБЛАНО, с работой тогда было сложно, но там люди отнеслись очень внимательно. Председатель даже так сказал, что есть две школы в одном здании, я переведу одну учительницу и вы будете работать столько то часов в русской, столько то в украинской, уже учебный год начался, с октября я проработала 10 месяцев, потом маме стало плохо, а Лера на тот момент был с моей мамой, ему было 10 месяцев. Шёл уже 1954 год, поэтому я не работала с июля 1954 до сентября 1955. Ну, вот, а потом у мужа появилась возможность пойти на повышение в Днепропетровске или на понижение в Харьков. Но я сказала, что в Харькове я могу работать, а если опять дадут пятиизбенку, я нормально работать не смогу, да и дети в Харькове смогут учиться и поступать в хорошие институты. Сказала мужу: «Едем с понижением в Харькове!» Там муж еще 20 лет служил, и ушел в отставку.