6427
Гражданские

Дзюба Василий Михайлович

Родился я 15 сентября 1929 года в селе Ясная Поляна Павлоградского района Омской области в семье крестьянина-хлебопашца, он по своей, как тогда готовили классовой сути, был середняком. Наша семья была потомственной крестьянской семьей. Так, мой дед, Дзюба Федор Никитич, прожил 98 лет, и у него было три сына и шесть дочерей. Отец, Дзюба Михаил Федорович, женился на моей маме, отделился от семьи и в 1928 году стал активно участвовать в коллективизации и создании нового для того времени и сейчас малоизвестного объединения - коммун. Он был комсомольцем до мозга костей, активным членом сельсовета. Потом отец стал присматриваться к тому, что происходит и обращать внимание  на то, что раскулачивают не тех кулаков, которых нужно было. Ведь, по сути, время коллективизации раскулачивали самых, что ни на есть, добросовестных тружеников. А вот настоящие кулаки, которые эксплуатировали батраков, успели все продать все свое имущество и удрать в Москву, Ленинград, Омск, или Иркутск. Отец был очень справедливым человеком и не мог участвовать в том беспределе, что начал твориться в себе. Поэтому он оставил дом родственникам, забрал нас с мамой и увез в деревню Долинскую Одесской области, где жила его сестра. Там его в 1931 году избрали заместителем председателя колхоза и назначили на должность кладовщика. В 1932-33-м годах случился на юге Украины страшный неурожай. Люди пухли от голода и умирали прямо на улице. Когда отец увидел, как массово голодают и умирают люди, а на станции под открытым небом гниет и преет зерно и кукуруза, он стал помогать людям, во многом рискуя своей жизнью. Зерно охраняли солдаты, которые имели право расстреливать на месте любого человека, кто попытается его украсть. В лучшем случае могли посадить в тюрьму на 10 лет. Так как учет зерна отец вел лично, то он, когда люди привозили, к примеру, три брички зерна, записывал в журнал две, а третью помогал ночью вывезти обратно. Так сельские люди имели хоть какую-то возможность выжить. Мне было очень приятно, когда я через 10 лет вернулся в это село и селяне меня узнали. Благодарили со слезами на глазах, рассказывали много хорошего о моем отце. Благодаря такому поведению моего отца, по сравнению с другими соседними деревнями в нашей деревне смертность в те годы была достаточно маленькая.

Несмотря на то, как отец помогал людям, кто-то донес на него. Тогда он оставил нас с мамой у сестры, а сам бежал в Балаклаву. Там он устроился грузчиком на карьер. Чуть позже его назначили бригадиром и, надо отметить, он очень хорошо справлялся со своими обязанностями и целиком оправдывал все возложенное на него доверие. Я помню, как, будучи еще совсем маленьким, забегал в рабочий клуб посмотреть на фотографию отца, сделанную хорошим фотографом. В клубе висел большой стенд, который назывался очень интересно: «Первые Балаклавские Стахановцы», в центре которого располагался портрет моего отца, а по кругу находилось 12 фотографий членов его бригады. Некоторые фамилии я и сейчас помню – это были Руденко, Коптев, Забырев...

Но та история с зерном так просто не закончилась. Сотрудники правоохранительных органов долго искали отца. Когда они от кого-то узнали, что он находится в Балаклаве, то сразу же приехали за ним, но коллектив сумел защитить отца. Его трудовые подвиги фактически спасли его. Вскоре после этого отец приехал за нами и забрал нас к себе. Так с 1934-го года мы стали жить в Балаклаве. Я ходил в детский сад. Могу сказать, что у меня было тогда достаточно счастливое детство.  Очень хорошо помню, как я шел с родителями по площади. Из громкоговорителя доносились слова диктора «Мы живем в счастливое время - в великую Сталинскую эпоху. Наши внуки будут непременно знать, помнить и гордиться этим». Я теперь каждый раз, когда приезжаю в Балаклаву, прямо на ту площадь, где трамвай разворачивался, непременно вспоминаю эти слова.

У нас были пионерлагеря. В пионерлагерях вожатыми были в основном девочки-татарочки. Лагеря были расположены в скелях, это маленькие пещеры в крымских горах. Сейчас, по-моему, это место называется Родниковое, расположено оно было за Байдарами. А второй лагерь располагался в Алсу, это ближе к Севастополю.

- Было ли какое-то ощущение приближающейся войны в вашей семье?

- Да. Было. Надо отметить, что многие люди понимали тот простой факт, что война не за горами. Мой отец был образованным, начитанным и весьма умным человеком. Он выписывал газеты, и после трудовой смены у него в комнате собиралась его бригада, после чего отец вслух для всех читал газеты. Я тоже там присутствовал, мне было интересно слушать взрослые разговоры. Мужики, работавшие в отцовской бригаде, были в основном из Курской и Орловской области. Многие из них не имели вообще ни одного класса образования. Сидели на стульях, или на полу и внимательнейшим образом слушали отца.

Однажды, я помню, отец прочитал новость о том, что с Гитлером был заключен договор о ненападении. Самым старым у отца в бригаде был дед Никита. Он еще в 1914-м году участвовал в боевых действиях против немцев. Дед Никита тогда сказал: «Обдурит нас этот гад. Я еще в империалистическую войну был у немцев в плену. Этим гадам верить нельзя. Он договор заключит, молоко, пшеницу, сало отберет и пойдет на нас войной». В газетах были фотографии, на которых Молотов с Гитлером стояли в обнимку, а Сталин стоял сбоку от Риббентропа. Конечно, далеко не все верили в то, что война затронет нашу Родину после того, как был заключен договор о ненападении. И все-таки, было достаточно много людей, которые не верили в честность Гитлера.

- Как вы узнали о начале войны?

- В  воскресенье, 22 июня 1941 года я с друзьями играл в футбол. Мы являлись пионерами, у нас были свои футбольные команды, ведь в то время пропаганда здорового образа жизни являлась основой основ. Играли мы на стадионе на улице Севастопольской между Кадыковкой (в прошлом деревня Кады-Кой) и Балаклавой. По этой улице из Севастополя в Балаклаву ходил трамвай. Мы увидели, как все люди почему-то стали бежать к жилым домам. Время было мирное, жизнь была спокойная, счастливая, веселая, поэтому такое поведение людей стало для нас очень необычным. Никто не знал, что именно произошло, но понимали, что что-что случилось нехорошее. В одном из домов жил дядя Коля Антипов, служивший еще в Первой конной армии, сражавшийся под командованием Буденного. У него еще с гражданской войны дома на стене висела сабля и Орден красного знамени. Он, как  участник боевых действий, один из немногих в поселке имел дома  радиопродуктор. В то время это была очень большая редкость. Дядя Коля летом выставлял этот радиопродуктор на подоконник и открывал настежь окна, чтобы все люди могли слушать радио. И 22 июня он также выставил его на подоконник. Пока Левитан объявлял по радио: «Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза», люди поняли, что сейчас будет очень важное объявление и стали спешно собираться у дяди Коли под окном. Народный комиссар иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов объявил о том, что фашистская Германия, нарушив все условия подписанного ранее договора о ненападении, вероломно напала на нашу Родину. «Товарищи, трудящиеся Советского Союза! – говорил Молотов – Мы непременно остановим и разобьем врага» Дядя Коля снял со стены шашку, надел ремень и сказал: «Ну что ж, пойдем еще повоюем».

Я с товарищами прибежал к нам домой. Нас встретил отец. Он спросил меня, как я считаю, разобьем ли мы немцев, ведь они уже пол-Европы завоевали. Я, не раздумывая, ответил, что, конечно же непременно разобьем. Отец спросил, почему я так считаю. «Потому что с нами Сталин!» – ответил я.  «Ты один так думаешь?» - спросил отец. «Так думают все пионеры и комсомольцы. Можешь у ребят спросить» - сказал я, кивая на своих товарищей Комара и Шмору. «Сережа, Володя, а как вы думаете?» - обратился отец к ребятам.  «Дядя Миша, мы непременно разобьем немцев, ведь с нами еще Будённый» - сказал Сережа. «А еще с нами Ворошилов» - добавил Володя. Отец одобрительно на нас посмотрел, погладил по голове и предложил маме напоить всех чаем.

 

С каждым приездом трамвая из Севастополя до нас доходили последние известия о бомбежке города русской славы. Нам рассказывали о больших человеческих потерях, о том, как немецкие самолеты хотели специальными минами закрыть Севастопольские бухты, тем самым заперев Черноморский флот, как наши зенитки сбивали фашистские самолеты.

Комсомольцам и пионерам объявили о том, что нужно собраться возле дачи князя Гагарина, стоявшей на пригорке за трамвайными путями. Недалеко от этого места, на даче графа Славина, располагался штаб НКВД. Нас, пионеров, сразу стали обучать санитарному делу, показывали, как надо оказывать первую медицинскую помощь. Потом мы изучали противогаз, специальную сумку к нему, винтовку и даже автомат. Создали наши пионерские и комсомольские боевые дружины и установили дежурство. Дежурство было необходимо для своевременного обнаружения вражеских самолетов и попыток высадки вражеского десанта. В Балаклаве вечером и особенно ночью обязательно применялась светомаскировка. А бомбили Севастополь часто. Ночью со всех сторон слышался гул самолетов. Наши прожектора вылавливали немецкий самолет и следили за ним до тех пор, пока зенитки его не собьют. Иногда сбивали, но чаще немецким самолетам удавалось скрыться. Нашему городу они большого вреда наносить не успевали. Дежурили мы на определенных для нас участках, по 4 часа. Основной нашей задачей было заметить высадку немецких парашютистов и немедленно доложить в НКВД. Таких случаев было достаточно много. На моей памяти только несколько случаев, очевидцем которых был я лично. Однажды поймали мужчину, одетого балаклавским рыбаком, фамилия у него была какая-то греческая. В другой раз поймали крымского татарина. У них на руках были документы и радиостанции. Таких современных радиостанций у нас тогда еще не было. Кроме наблюдений за небом, мы также обращали внимание на подозрительных людей, которые выходят из леса.

Бомбежки происходили каждую ночь. Но, несмотря ни на что, 1 сентября мы пошли в школу. Сначала наша школа располагалась в здании молитвенного дома, а потом в 1941-м году было законченно строительство новой семилетней школы. Занятий, конечно, никаких не было, потому что всю территорию школы перерыли под блиндажи и доты. Нас отправили на уборку винограда. Однажды, в начале октября, мы пришли к школе и увидели разбросанные вокруг парты, а на мете здания школы находилась огромная воронка. Воронка была настолько глубокая, что на дне даже виднелась вода. Нам рассказали, что ночью немцам удалось сбросить бомбу на школу.

В конце октября – начале ноября 1941 года фашисты прорвали оборону Перекопа. На утесе, при входе в Балаклавскую бухту была расположена 19-я береговая батарея. Их орудия могли стрелять на расстояние до 40 километров и доставали даже до окрестностей Бахчисарая. 8 ноября на Балаклаву со стороны моря налетело 15 фашистских самолетов. Все самолеты бомбили одну 19-ю батарею. Я думал, что от них ничего не останется, но одна пушка уцелела и впоследствии сумела дать отпор наступающим немцам.

Возле школы НКВД собрали краснофлотцев на митинг «На оборону Москвы». Им выдали новую форму, винтовки и отправили в Москву. А в Балаклаве из 600 краснофлотцев-курсантов был сформирован батальон морской пехоты под командованием комиссара Иващенко. Комиссар Иващенко повел вверенных ему краснофлотцев в сторону Кадыковки, и Хитровки. Было там такое место, называлось «Благодать», которое располагалось между Итальянским кладбищем и Балаклавой. Мы туда в мирное время выезжали на «маёвки». Фашисты двигались со стороны Ялты. В этой долины с 9 по 11 ноября было перебито очень много фашистов. Многие краснофлотцы сражались и в рукопашную, и в штыковую. Мы же, пионеры, подносили им патроны и лимонки.

Когда фашисты потеснили наших краснофлотцев ближе к Кадыковке, морские пехотинцы заняли оборону напротив Кадыковки на горе над Балаклавой.  Мы называли эту гору «Лысой», там были склады «аммонала», который использовался для взрыва на карьерах. На этой горе еще при Врангеле были вырыты бетонные подземные сообщения. Фашисты долгое время не могли взять эту высоту. Я лично видел, что под горой вся земля была покрыта трупами немецких солдат. Комиссар Иващенко был тяжело ранен, почти все краснофлотцы погибли на этой Лысой горе. Оставшиеся в живых морские пехотинцы отступали вплоть до Генуэзской крепости, а мы по-прежнему подносили им патроны. Боеприпасы носили исключительно ночью. Краснофлотцы нас очень оберегали. Как только мы принесли патроны, нас сразу же прогоняли, хотя, как сами понимаемее, нам очень хотелось остаться и поглазеть на бой.

Я помню, как уже после войны встретился со своим товарищем Сергеем Кирсановым, которого долгое время считал погибшим. Мы сидели, вспоминали наше детство, и он мне сказал: «Помнишь, Вася, мы ведь всегда лезли в самый очаг событий». Я не могу сказать, что было совсем не страшно, просто обида за вероломно нарушенный мир, за нашу Родину и ненависть к фашизму притупляли чувство страха. Хотелось видеть воочию, как наши краснофлотцы героически бьют фашиста. Как редеют ряды немецких оккупантов. Мы старались подносить патроны как можно быстрее, чтобы успеть, хоть одним глазком взглянуть на ход боевых действий.

Но вернемся к обороне Севастополя. Недалеко от Генуэзской крепости были расположены бараки рабочих. Живших там рабочих всех забрали на войну, а в этих бараках организовали лазареты. Вскоре фашисты стали бросать зажигательные бомбы на эти лазареты. От одной из бомб лазарет загорелся. Мы стали его тушить, а на горе уже сидел немецкий снайпер, который начал по нам стрелять. Там меня ранило и контузило, когда что-то взорвалось недалеко от меня.

В этих бараках лежали раненые краснофлотцы, и один из этих краснофлотцев оттащил меня в санчасть. Все мое лицо было залито кровью. Военный врач сказал мне: «Сынок, открой глаза и скажи, что у меня на груди».  Я открыл глаза и сказал: «У вас на петлицах три кубика, товарищ старший лейтенант». Он улыбнулся, сказал, что все будет хорошо, и стал омывать мою рану. К счастью, осколок глаз не задел, он попал выше и рассек бровь. Осколок достали, меня перевязали, и врач сказал, что в Севастополе я скоро поправлюсь. Я не хотел ехать в Севастополь. Сами понимаете, считал, что мне нельзя покидать мой город, и я непременно должен помогать краснофлотцам отбивать нападения фашистов. Я видел, как моего друга Пашку, когда снайпер ранил его в ногу, забросили в полуторку и увезли в Севастополь. Полуторки постоянно курсировали из Балаклавы в Севастополь.  Раненых было очень много.

Ехать в Севастополь на машине было небезопасно, ведь к тому времени немцы уже достреливали до Сапун-горы.  Многие из автомобилей просто-напросто не доезжали до Севастополя. Либо машину взорвут, либо осколком кого-то зацепит. Мне удалось настоять на своем, и в итоге меня оставили в Балаклаве.

Вскоре я снова начал помогать краснофлотцам. Нужно было доставить на передовую лимонки. Я со старшим братом потащил эти лимонки. Навстречу нам шел краснофлотец, который тащил раненого. Этот краснофлотец попросил нас оттащить раненого в санчасть, а сам побежал за подмогой, так как немцы уже были достаточно близко.  Мы с братом быстро отнесли лимонки и вернулись за раненным. Тащить его было достаточно тяжело. Мы притащили раненого в рабочий клуб и сели передохнуть. Тут мы увидели того краснофлотца, который нам передал раненого.  Он бежал с маузером в руке, за ним бежали человек 20-30 краснофлотцев. Некоторые из них были с винтовками, некоторые с автоматами, остальные вовсе без оружия.  Кто-то из краснофлотцев спросил про оружие и краснофлотец с маузером ответил, что оружия много на поле боя. Мне эта фраза очень врезалась в память.

Они разделились на два отделения, одно из которых побежало направо, второе налево. Следом за ними прошагал взвод красноармейцев, который возглавлял лейтенант, вооруженный сразу и автоматом, и пистолетом. И сидевший возле меня раненый красноармеец, которого звали Алексей, укоризненно посмотрел на этого лейтенанта и сказал нам с братом «Видите, ребятки, как за себя печется. У многих его солдат кроме лопаты вообще оружия нет, а у самого так и автомат есть, и пистолет за поясом. Хоть бы пистолет кому-то из солдат отдал».

 

Нас позвали в санчасть помочь перенести раненых. Я немного замешкался и стал очевидцем, как тот лейтенант отправил своих солдат на верную гибель.  Он их построил, и дал команду идти в атаку. Когда кто-то из солдат спросил про оружие, то лейтенант закричал что это приказ и оружие они могут себе добыть на поле боя. Сам же он, как я уже говорил,  был вооружен и автоматом и пистолетом.

Уже после войны я читал мемуары немецкого фельдмаршала Манштейна. Он утверждал,  что его доблестный 15-й или 16-й пехотный полк сходу овладел Балаклавой.  Мне было очень неприятно это читать, ведь я был участником тех событий. И, как никто другой знаю, сколько немцев там полегло от рук наших героев-краснофлотцев. Так что немцам наша земля доставалась большой кровью, никакой легкой прогулки, как это было в Европе, по советской земле не получилось.

Когда фашисты заняли господствующую над Балаклавой высоту, со стороны Севастополя подплыли наши корабли. Корабли стали на рейд и начали палить со всех оружий по немцам. Вся гора была в черном дыму и огне. Эти залпы дали возможность нашим краснофлотцам  пойти в атаку. Наши краснофлотцы шли в наступление 19 декабря, 1 января, 23 февраля. И все это время Балаклава была нашей. Пионеры и комсомольцы также были на передовой.

Весной нас обязали собирать лекарственные травы. Об этом даже писал в своей книге «Оборона Севастополя» бывший первый секретарь Севастопольского горкома партии Борисов. Мы собирали подорожник в противогазные сумки и несли в санчасть или лазарет. Там врачи делали пометки, какая дружина сколько трав собрала.

Однажды, собирая травы, мы стали свидетелями воздушного боя нашей авиации с немецкой. Мы спрятались в воронке из-под снаряда и стали наблюдать. Падали на землю сбитые и немецкие самолеты и наши. Бой был очень жестокий. Вдруг мы услышали очень сильный гул. Обернулись и увидели, как недалеко от нас падает самолет. От этого самолета отделилось маленькое пятно. Это был летчик, который успел катапультироваться. Мы стали ползком пробираться к нашим блиндажам.  Наши солдаты тоже заметили парашютиста и выдвинулись ему наперерез. Мы, чуть вдалеке, поползли за ними.

Немец приземлился, снял перчатки, выбросил их в сторону и поднял руки вверх. Одни из наших солдат ударил его прикладом в спину, так что у немца даже слетел шлем. Мы увидели, что он был совсем рыжий. Немца за шиворот привели в блиндаж, раздели, обыскали и допросили. После этого в одних трусах запихнули в машину и отправили на допрос в Севастополь.

Несмотря на то, что в июне 1942 года мы знали, что наши войска отдали немцам Керчь, боевой дух балаклавских солдат был на очень высоком уровне. В блиндажах мы занимались тем, что вытирали от смазки патроны и набивали ими пулеметные ленты.

Первого или второго июня 1942 года мы услышали сильный грохот и залпы немецких орудий. Кто-то сказал, что немцы готовятся к наступлению. 3 июня в 4 часа утра Кадыковка была в огне. Фашисты открыли огонь со всех сторон. Фашистские самолеты, как мухи, летали над Кадыковкой и бомбили. Все это пламя двигалось на Балаклаву. Все прятались в бомбоубежищах. В Балаклаве, в скалах было оборудовано два бомбоубежища. Одно было глубиной 90 метров, второе – 70.

Сегодня многие умники, которых в те годы там и в помине не было, доказывают, что в Балаклаве было всего одно бомбоубежище. На самом деле их соединили уже после войны. Так что если кто-то начнет рассказывать об одном бомбоубежище – значит, такой вот он «настоящий» житель осажденной Балаклавы.

Я пару лет назад стал невольным свидетелем такой неприятной ситуации. Я стараюсь, пока позволяет здоровье, приезжать в Балаклаву, встречаться со своими товарищами. Однажды я гулял по набережной и увидел как к художнику, рисующему на пристани, подошли студенты. Художнику этому было не больше 60 лет. Студенты спросили у этого художника, видел ли он осаду Балаклавы. Художник ответил, что видел, и что ничего страшного тут не происходило. Меня распирало от злости. Мне хотелось выкинуть эту картину и его самого вслед за ней в море. Я подошел к нему, и едва сдерживая себя, спросил «Был ты здесь? Ты на Манштейна работал или на Гитлера? Или тебя вообще тогда на свете не было?» Этот горе-рассказчик спешно собрал свои вещи и сбежал.

Одна из стен генуэзской крепости в то время еще была цела. Там занимали оборону пограничники под командованием подполковника Рубцова. Фашисты, как ни старались, не могли их оттуда выбить. Немецкая авиация бомбила в основном только одну башню и часть стены, прилегающей к ней. На этой стене наши краснофлотцы ночью большими буквами, прямо в человеческий рост написали «Смерть фашизму». Я уверен, что немцы эту надпись видели издалека.

Так вот, утром третьего июня 1942 солнца мы не увидели. Солнце закрывал густой дым. Люди были в бомбоубежищах, солдаты сидели в окопах.  Как вдруг мы все услышали жуткий гул сирены.  Мы разглядели в небе фашистские самолеты, их было очень много, наверное, штук 40, не меньше. Эти самолеты по очереди пикировали, и при этом вражеские летчики включали какую-то особую сирену, так что страшный пронзительный звук практически не замолкал. Кстати, не знаю почему, но от этой сирены сильно клонило в сон. Видимо, фашисты специально сделали этот маневр, чтобы усыпить наших солдат.

Я сидел в окопе с краснофлотцами. Прибежал лейтенант, снял фуражку, оставил зачем-то автомат и патроны, надел каску и убежал. Началась бомбежка. То место, где мы находились, качало как люльку. Земля сыпалась на голову сов всех сторон. Потом притихло. Я выглянул из окопа и удивился. 10 утра, а я на небе звезды вижу. Дачи Шолохова и Славина стояли без крыши. На месте дачи князя Гагарина, в которой мы собирались, вообще виднелась только черная воронка. Я нашел в окопе каску, надел её и пополз к даче Шолохова. Там должны были быть мои родные и друзья.  Пока я полз, по мне несколько раз стрелял снайпер, но он чудом в меня не попал. Подобравшись к дому, я стал кричать «Есть ли кто живой?». Вокруг валялись разорванные перины, остатки кроватей, лежали трупы. Я развернулся бежать обратно в блиндаж и чуть не нарвался на пулю снайпера.  Она вонзилась в стоящее рядом дерево. Снайпер видимо думал, что раз я в каске, то, значит, солдат.

Ближе к ночи, когда бомбежки поутихли, к нам в блиндаж прибежали краснофлотцы и велели немедленно уходить в бомбоубежище, так как с минуты на минуту немцы должны снова начать атаковать. Краснофлотцы стали устанавливать минометы.

Я прибежал в бомбоубежище. Свободные нары были только в глубине. Людей было очень много, но вглубь идти никто не хотел, потому что там нечем было дышать. Воздух туда практически не доходил. Позже солдаты проложили трубу через все бомбоубежище, по которой с помощью ручного вентилятора в конец подавался воздух. Крутили вентилятор по очереди, каждый так работал по 10 минут. В этом бомбоубежище мы провели 28 дней.  Высовываться из бомбоубежища было опасно. Напротив, на горе сидел снайпер, и стрелял достаточно метко. Под нашим бомбоубежищем было целое кладбище, сделанное немецкими снайперами.

Возле бомбоубежища было железобетонное перекрытие трансформаторной станции, около которого разжигали печку, чтобы приготовить какую-нибудь еду. Еду  готовили исключительно ночью, так как днем добраться до печки было практически невозможно из-за снайпера, сидевшего на противоположной горе. К этой трансформаторной станции можно было пробраться по окопу. Фашистский снайпер, стреляя по нам, засыпал этот окоп щебенкой, и нам ночью приходилось выкапывать окоп заново. Днем запрещалось высовываться из бомбоубежища. У нас выставляли дежурных, которые следили, чтобы никто днем не лез в окоп. Я тоже дежурил. Помню, как уговаривал тетю Розу не лезть в окоп. У неё на руках был  годовалый ребенок, и ей нужно было его накормить. Она думала, что ей удастся добраться до трансформаторной станции незамеченной. Только она ступила в окоп, как снайпер прострелил ей шею. Пуля прошла на вылет и прострелила руку ребенка. Он обнимал маму за шею. Я успел выхватить у неё ребенка, а она упала в окоп. Ночью мы её вытащили и похоронили.

Позже мы стали ходить в блиндажи. Нас там кормили кашей, а мы набивали пулеметные ленты патронами. Так же мы должны были вытирать от солидола лимонки и запалы. Потом запал вставляли в лимонку и ставили её на предохранитель.

 

На рассвете, часов в шесть  30 июня 1942 года мы, как всегда, пришли в блиндажи. Там никого не было, и стояла жуткая тишина. Возле казанков с кашей мы нашли записку  «Ребята, кушайте кашу. Это все вам. Ваши друзья».  Мы растерялись. Потом выглянули из блиндажа и застыли. Дорога на Сапун-гору была похожа на живую змею. По дороге ехали немецкие автомобили и танки, шли пешие отряды фашистских войск. Над самой Сапун-горой шел воздушный бой. Корабль, пришвартованный неподалеку, обстреливал фашистов.

Первого июля мы впервые увидели солдат в плоских касках. Это были румыны. Вскоре мы их прозвали «вшивые румыны», потому что на них было очень много вшей. У них были засучены рукава, в руках немецкие карабины, а у некоторых даже автоматы.

«Есть ли среди вас коммунисты, пионеры, комсомольцы?» - спросил нас один из румын. Бабушка, сидевшая ближе всех к румынам, ответила, что все коммунисты ушли воевать. «Кто знает румынский, цыганский, бессарабский, молдавский языки?» - спросил все тот же румын. Некоторые люди вышли вперед, среди них был один дед, бессараб по национальности. Начал с ними разговаривать. Румыны его прекрасно понимали и назначили главным переводчиком.

Над нами загудел фашистский самолет-разведчик. Румыны достали красный флаг, в середине которого в белом кругу был нарисован фашистский крест и расстелили его на поляне. Самолет сделал еще несколько кругов над нами и улетел.

Нас всех погнали на площадь в Балаклаву. На ту самую площадь, где совсем недавно радио вещало о том, что мы живем в счастливое время – великую Сталинскую эпоху. Рядом с площадью возле цветочных клумб стоял памятник Сталину. Что удивительно, вся Балаклава  была разрушена, от многих зданий не осталось и следа, а памятник Сталину уцелел.

Посреди площади в кресле сидел пожилой румын. Вокруг него стояло человек десять солдат. Остальные солдаты приносили ему вещи, найденные в разбитых домах. Несли все подряд. Детские игрушки,  швейные машинки, зонтики и другое барахло. Пожилой румын осматривал вещи и распоряжался, в какую кучу что складывать. Мы не могли поверить своим глазам. Не укладывалось в голове, что солдаты могут грабить мирное население.

В Балаклавскую бухту зашел катер и затащил следом за собой баржу. Катер и баржу пришвартовали и спустили трап. На катере и барже стояли фашисты в касках с автоматами. С баржи под конвоем сошли на берег 16 краснофлотцев и 7 девушек. Первым шел весь заросший бородатый капитан в окровавленной тельняшке. За ним шли фашисты и подталкивали его автоматами. Краснофлотцы были сильно перебинтованы, вся их одежда была в крови, одного из них несли на руках. Девушки были одеты в темные юбки, тельняшки, гимнастерки и пилотки. Их всех построили на набережной. Подъехала большая машина типа Студебеккера, из которой вышли два немца. Один из них был очень высокий, под 2 метра ростом. На груди у него на цепи висела железная бляха с немецкой надписью. Потом я уже узнал, что он был из СС. Этот долговязый фашист начал что-то гавкать по-немецки. Стоящий  рядом немец оказался переводчиком и стал переводить собачий лай своего командира. Оказывается, он приказал выйти вправо коммунистам и комсомольцам. Бородатый капитан первым сделал шаг и отошел в указанное место. За ним проследовали все остальные, в том числе и девушки.  Фашист сказал, что все они будут расстреляны и если среди них есть беспартийные, то они могут встать на прежнее место. Никто из пленных не тронулся с места, а капитан еле слышно сказал: «Стреляй, скоро и вам конец придёт!». Всех пленных посадили в машину и увезли к туннелю возле итальянского кладбища на расстрел. А долговязый фашист еще долго кричал нам о том, какая великая фашистская армия, которая по его словам, уже завоевала всю Европу и большую часть России.

Возле Благодати было захоронено много немцев. Мы с моими друзьями обнаружили что немцы, когда хоронили своих, оружие почему-то не забирали, а аккуратно складывали в кучу.  Там мы нашли несколько минометов и мины. Запустили несколько мин в сторону тоннеля на Ялтинской дороге, а там как раз ехали немецкие машины.  Машины остановились, из них вылезли немцы и разбежались в разные стороны. Сначала нас очень позабавила эта ситуация, но потом мы увидели, что разбежавшиеся немцы бегут в нашу сторону. Мы испугались и убежали в лес. В лесу мы прятались до поздней ночи. Убедившись, что кругом достаточно тихо и темно, мы аккуратно добрались до дома.

Спустя несколько дней мы вернулись на то место, где лежало оружие. Мы его перебирали. Исправное оружие забирали и прятали, а после передавали знакомым подпольщикам или говорили, где его закопали. Также мы обходили все окрестности в поисках оставшегося оружия и боеприпасов. В одном из окопов мы нашли пулемет «Максим» и два ящика. В одном из ящиков были лимонки, в другом патроны.

Через некоторое время я совершенно случайно встретился со своим двоюродным братом - Василием. Он  был одним из подпольщиков. Спросил, не видел ли я его подругу - Катю Кирсанову. Я сказал, что видел её в бомбоубежище, она дежурила вместе со всеми, а после того не видел и спросил, зачем она ему. Брат пояснил мне, что она тоже в их списке и если я её увижу, то должен ей обязательно сказать, чтобы она вышла с ним на связь.  Также брат попросил, чтобы мы раздобыли еще оружия. В частности, ему нужны были автоматы.

Когда мы вернулись на место захоронения фашистов, на котором мы еще недавно брали оружие, то увидели, что вся территория завешена табличками «Ахтунг! Ахтунг партизанен!». Нам  даже было приятно, что немцы считают нас, балаклавских пионеров, партизанами. Винтовки, минометы, мины немцы успели вывезти. Остались только пустые ящики, винтовки без затворов и автоматы без патронов и магазинов, которые, видимо, нельзя было починить.

Через несколько дней Васю арестовали, видимо, кто-то из местных его сдал. В целом, у нас были достаточно хорошие и порядочные люди, но, как известно, всегда найдутся несколько человек, способных на подлость. Я не знаю, кто именно сдал брата, но знаю, что были люди недовольные советской власть и люди желающие улучшить свое положение на оккупированной территории за счет того, что начнут работать с фашистами.

Я не мог оставить брата в беде, и мы с ребятами не придумали ничего лучшего, чем подкупить охраняющего его румына. Румыны были вороватые и продажные и все знали, что с ними можно договориться. Этот румын отвел брата на улицу в туалет, а сам остался ждать на улице. В туалете было окно, через которое Вася и успел сбежать, пока румын делал вид, что охраняет пленного.

Я сообщил брату, что Катю Кирсанову тоже арестовали. Он мне сказал, что уже знает, так как их вместе вызывали на допрос. И добавил, что ему как можно скорее нужно смываться из Балаклавы. У него еще было такое выражение «пока трамваи ходят». Он ушел в лес к партизанам и до 1944 года мы с ним не виделись больше. В 1944 году, когда Крым был освобожден, из оставшихся в живых партизан сформировали две роты, и они пешком отправились к Кишиневу, к линии фронта. Всю дорогу они разучивали песню, которую я знал со слов брата.

Ничего не говорила, только рядом вдоль речки прошла.

Посмотрела, как будто рублем одарила,

Посмотрела, как будто огнем обожгла.

Расставаясь, оглянулась, на прощанье махнула рукой

И такою улыбкою нам улыбнулась, что вовек не забыть нам улыбки такой.

Даль степная прояснилась, ночь веселая звезды зажгла.

Первой роте сегодня ты ночью приснилась,

А четвертая рота уснуть не могла.

 

Вася, сражавшийся в партизанском отряде, в армии был пулеметчиком, погиб после освобождения Варшавы. Я даже не знаю где именно, знаю только, что он был награжден Орденом Славы III степени.

Моего родного старшего брата Митю немцы хотели вывезти в Германию. Его отвезли в Севастополь для прохождения комиссии на пригодность работы в Германии. Я даже не знал, чем ему можно помочь. Я прибыл в Севастополь вслед за Митей. Пробрался через колючую проволоку на территорию, где их держали до отправки в Германию. Дальше нужно было преодолеть еще забор. Через забор не перелезешь, потому что с той стороны периметр охраняли вооруженные немцы с собаками. Я увидел, как на территорию ведут новое пополнение, и тихонько пристроился к ним. Нас завели в двухэтажное здание. На втором этаже в комнате сидели ребята, играли на гитаре и ждали своей очереди. Пели они такую песню:

Раскинулись рельсы широко

Колеса по рельсам стучат

Фашисты на каторгу гонят

Наших советских ребят

Немного освоившись, я нашел там своего брата. Сразу же предложил ему, чтобы он отдал мне свою метрическую карту, и я вместо него прошел бы комиссию. Я был крепкий, но очень маленького роста. Знал, что меня забракуют. Митя испугался, что этот обман буде раскрыт и нас обоих повесят. Я процитировал Мите строчку из песни «Смелого пуля боится, смелого штык не берет». Митя спросил, что мы будем делать, если меня все-таки признают годным для работы в Германии. Я ответил, что постараемся сбежать из вагона. Немного подумав, Митя отдал мне метрическую карточку. Я спросил,  как мне его потом найти. Митя показал мне подвал, в котором он прятался и объяснил, как туда забраться.

Я пошел на комиссию и встал в общий строй. Фашисты отсчитывали по пять человек, и заводили на комиссию. Возле каждого врача стоял фашист с автоматом. Всего врачей, по-моему, было человек 10.  «Шнель, киндер шнель» - подгоняли нас фашисты. Всех раздели догола и стали проверять слух, зрение, координацию движений. От доктора к доктору нас передавали как вещь. Один доктор тебя посмотрит, приходит автоматчик, берет тебя за руку и тащит к следующему врачу. Всех врачей я прошел достаточно быстро. В последнем кабинете объявляли приговор. Фашист в каске зачитывал заключение комиссии, а стоящий рядом переводчик переводил нам.  Время, пока зачитывали вердикт комиссии, показалось мне бесконечно долгим.  Я боялся, что  меня признают годным, и тем самым я подведу брата.  Когда немец объявил: «Дзюба Дмитро Михайлович не пригоден для работы в великой Германии», нет таких слов, которые могли бы описать мое состояние после тех слов. Я был на седьмом небе от счастья. Я забрал свои вещи и побежал в подвал, в котором прятался Митя. В подвале сидела красивая девушка, Митиного возраста. Она спросила кто я такой. Я объяснил, что Митя мой брат и мне срочно нужно его увидеть. Девушка предложила мне подождать его. Она просила, чтобы я не забирал у неё Митю, потому что он для неё был единственным, кому она верила и на кого могла положиться. Когда Митя пришел, я предложил ему выйти, чтобы не объявлять хорошую новость при девушке.

Когда мы вышли на улицу, я торжественно вручил Мите бумагу о том, что он не годен для работы в «великой Германии». Митя расплакался  и трясущимися руками взял у меня эту бумагу. Она являлась его пропуском в прежнюю, хоть и достаточно неспокойную жизнь. Митя очень переживал за меня, ведь он знал, что я нахожусь на территории этого отборочного пункта незаконно и выбраться оттуда намного сложнее, чем попасть в него.  Я его успокоил, сказав, что буду ждать его за воротами проходной.

Откуда у меня в то время было столько уверенности в своих силах и бесстрашия я не знаю. Единственный возможный выход с территории был через главные ворота. Возле ворот всегда толпилось много людей. Кто-то хотел хоть одним глазком увидеть своего ребенка, кто-то стоял в ожидании и тешил себя мыслями, что вот-вот выйдет его сын или дочь. Преграждал дорогу всей этой толпе здоровенный полицай, размахивающий прикладом перед людьми. Понаблюдав немного за происходящим возле ворот, я определил для себя наиболее вероятное место прорыва. С правой стороны ворот стояла очень крупная пара. Мужчина и женщина очень громко кричали, пытаясь дозваться своего сына. Учитывая их большую комплекцию, я решил попробовать проскочить у них между ног. Я почти проскочил, но полицай успел меня схватить за ногу. К моему счастью меня отбила у полицая та самая большая женщина. На подмогу к ней бросились и другие женщины, стоящие рядом. Они подняли крик и стали бить полицая котомками, которые  держали в руках. В этих котомках по-видимому были вещи и еда для их детей. Мне удалось вырваться из цепких рук полицая, и я со всего маху, не оглядываясь, бросился через дворы, куда глаза глядят.

Убедившись, что за мной никто не бежит, и немного отдышавшись, я вспомнил о своем обещании встретить Митьку возле ворот. Я прокрался на улицу, ведущую к воротам, и забрался на одно из высоких деревьев, с которых хорошо просматривались ворота.

Митя очень долго не выходил. Я даже стал волноваться, что это из-за моего побега. Ворота уже были закрыты, людей возле них к тому времени уже разогнали. За несколько часов моего «дежурства» ворота открывались лишь два раза, когда вооруженные солдаты заводили очередную партию подростков, для отправки в Германию. Когда Митя вышел, я проследил, куда он направляется и лишь, отойдя, на безопасное расстояние от ворот решил к нему подойти. Мы долго стояли, обнявшись, и плакали.

Когда наши войска стали наступать, мы решили вернуться в Николаев, где у нас оставалась корова и дом. Николаев у немцев еще не отбили, поэтому нас туда не пустили. На той территории уже командовал не Гитлер, а Антонеско. Я помню одну песенку Румын, которую они напевали: «Антонеско дал приказ – всех румынов на Кавказ, а румын почул разбой, на карусу и домой». Каруса это они так бричку называли.

Мы расположились в близлежащей деревне.  Эту деревню фрицы, отступая, подожгли. Но видимо продолжали за ней приглядывать. Мы стали тушить один дом. Четырехлетний Ваня Ломакин внизу из лужи набирал воду в ведерко, а я таскал на крышу ведра с водой. Подняв на крышу очередное ведро, я стал приподнимать черепицу, чтобы залить под неё воду, туда, откуда идет дым. Вдруг рядом со мной по черепице звякнула пуля. Обернувшись, я увидел приближающегося немца, который стрелял по мне прямо на ходу. Я спрыгнул вниз. К нам подошел немец, и пнул ведерко, в которое Ваня так усердно, ладошками набирал воду. Ваня повернулся к нему и сказал: «Уйди Гитлер проклятый». Фашист стал что-то лаять по-немецки и вскинул винтовку. Я бросился к нему и стал кричать: «Комрад, комрад, киндер, нельзя, нигхт, дитё, нельзя». Ребята, которые тушили другие дома, заметили, как через балку едет бричка. Кто-то из них крикнул: «Партизаны!». Фашист будто растворился в воздухе. Он убежал настолько быстро, что я даже не успел сориентироваться, в каком направлении он сбежал.

На следующий день, 27 марта 1944 года в эту деревню вошли наши солдаты. На рассвете кто-то стал кричать, что идут фашисты с облавой сжигать деревню. Мы с отцом выглядывали через окно конюшни. Отец присмотрелся, и, повернувшись ко мне, сказал: «Не волнуйся сынок, это наши». Солдат мы встречали со слезами на глазах. Настолько были рады их видеть. Они привели человек восемь пленных фрицев. Я их людьми не называю, для меня они навсегда фрицами останутся. Фрицы были в рваных пилотках, натянутых по самые уши, шинели и ботинки тоже рваные, вши по ним лазают. Их посадили возле нашего барака. Я забежал в барак, чтобы сообщить об этом отцу. Отец к тому времени уже был инвалидом, покалечился на карьере, и потому его не взяли в армию. Он взял костыли и пошел на улицу. Мне было очень приятно смотреть как отец, даже на костылях гоняет по двору восьмерых фрицев.

 

Командир подразделения, вошедшего в нашу деревню, спросил, давно ли ушли немцы, и в каком направлении, а потом приказал всем покинуть деревню. Он сказал, что на территории нашей деревни теперь передовая линия фронта, и в ближайшее время на этом месте развернется кровопролитное сражение. Многие стали собирать пожитки для переезда в  другие села, расположенные в тылу. Меня и других ребят моего возраста солдаты оставили в деревне для помощи. Ожидалось наступление фашистов со стороны реки Ингул.

Солдаты окопались возле того дома, который  я тушил с маленьким Ваней буквально за день до этого. Дом нам спасти так и не удалось. Солдаты поставили пулемет «Максим», а нас попросили набивать патроны в ленты. Старшина лежал с биноклем рядом с пулеметчиком и указывал направление стрельбы.

К нам, по окопу пробрался мужчина в солдатской шинели без головного убора. Увидев его, старшина скомандовал солдатам «Встать!» и отрапортовал ему «Товарищ полковник, пулеметный расчет такой-то к бою готов». «Как же готов, когда воды нет?» - возразил полковник. «Вода будет» - заверил его старшина. Мы увидели вспышку, полковник скомандовал – «Ложись!». Огневая точка была обнаружена, полковник отдал приказ в спешном порядке эвакуировать людей и боевую технику. Не теряя ни секунды, мы убежали вглубь деревни и спрятались в сарае. Полковник снял шинель и тогда я впервые в жизни увидел погоны и три звезды на них.

Обстрел продолжался не долго. Ночью делали плоты, готовились к наступлению. 28 марта штурмом через реку Ингул отбили город Николаев у фашистских захватчиков. Радость, с которой нас встречали в Николаеве, описать словами невозможно. Для меня там закончилась война. Я остался жить в селе. Мы восстанавливали дома, занимались сельским хозяйством. Старались не пропускать ни одного сообщения по радио. Я был очень горд за наши доблестные войска, которые все ближе и ближе подбирались  к Берлину. Они были для нас настоящими героями. Их подвиг вечен. Также было приятно осознавать, что я лично, хоть и не большой, но свой взнос в эту победу внес.

Было, конечно, тяжело. В нашем совхозе осталась только одна лошадь и та была ранена. Коров всех забрали уже давно. Главным агрономом у нас был однорукий дядя Коля Берестовский. Ему еще в гражданскую войну махновцы руку отрубили. Хороший дядька был, очень переживал за каждого жителя села.

Урожай собирали телегами-«лобогрейками». «Лобогрейкой» ее называли потому, что очень жарко было на ней работать. Это была у нас такая специальная телега, на которой собирали урожай. Тянули её лошади, специальные ножи срезали рожь или пшеницу. Пропеллеры складывали скошенную пшеницу на лафет, а мы вилами эту скошенную пшеницу сбрасывали с лафетов. Просили конюха, чтобы ехал медленнее. Бывало, круг проедешь, и руки поднять не можешь. Мы, пятнадцатилетние ребята, были тогда хозяевами села. Знали, что некому больше, кроме нас добывать хлеб для Родины.

На лобогрейке работали днем до 18 часов, потом спали до 21 часа и шли пасть лошадей. Лошадей пасли до утра по двое. Один спит до полуночи, другой пасет, потом менялись. Утром лошадей пригоняли обратно в конюшню.

Я был достаточно крепким и меня позже поставили в кузницу молотобойцем. Там уже было легче, чем на лобогрейке.

Война все еще продолжалась, но в село с фронта уже начали возвращаться солдаты. В первую очередь раненые. Помню, одним из первых пришел Витька Малыхин без ноги. Однажды мама пошла в магазин и по дороге встретила Егора Кузьмича Ломакина, на которого месяцем раньше пришла похоронка.

- При каких условиях вы узнали о том, что война закончилась?

- Это для меня самый памятный день за всю мою жизнь. Утром мы с Митькой как обычно пригнали с пастбища лошадей и услышали очень громкий шум по ту сторону реки, со стороны Николаева. На берегу реки собралось все наше село, кто-то сказал: «Наверное, это победа». Все стали кричать, плакать, обниматься, поздравлять друг друга. Я и сегодня не могу вспоминать этот день без слез. Это правда, что этот праздник со слезами на глазах.

Ночью я с пацанами решил всё-таки сбегать в Николаев. Несмотря на позднее время суток, улицы Николаева были достаточно оживлены. Когда люди встречали красноармейца или краснофлотца их обступали со всех сторон, подбрасывали вверх, поздравляли, обнимали. Хорошо запомнил выступление по радио товарища Сталина. Сталин говорил о великом подвиге Советского народа.

- Какое было настроение у мирных жителей в осажденной Балаклаве?

- Мне  сразу после такого вопроса вспомнился один эпизод. Как я уже говорил, в практически полностью разрушенной Балаклаве, на площади уцелел памятник товарищу Сталину. Фашисты собрали всех на площади и рассказывали о новых порядках, а один из фашистских офицеров подошел к памятнику Сталину и стал кинжалом пробивать у него в спине дырку. Люди, не смотря на то, что перед ними стояли вооруженные фашисты, направлявшие на них дула своих автоматов, стали неистово возмущаться. Никто уже не слушал фашистского переводчика, все внимание людей было направленно на изверга уродовавшего памятник. Фашист продолбил дырку в памятнике, бросил туда гранату и спрятался в кустах. Памятник разлетелся на мелкие осколки. Знаю только, что голова уцелела, её потом кто-то из наших забрал и спрятал.

Фашисты разместили в школе морпогранохраны на паркетных полах своих лошадей, а наших пленных бросили в хлев к свиньям. Как можно такое жестокое поведение назвать человеческим? Наши краснофлотцы, будучи тяжело ранеными, находились там в абсолютной антисанитарии. Медицинскую помощь им тоже никто не оказывал.

Мы тайком носили им сухари. Территорию школы морпогранохраны фашисты обнесли колючей проволокой и расставили часовых, поэтому передавать сухари мы могли только тогда, когда красноармейцы работали. Работали только те, кто мог ходить. Красноармейцы вывозили из хлева навоз и, когда они проходили возле колючей проволоки, только тогда мы могли передать им продукты. Бывало, что моя мама, если было из чего, напечет лепешек, и половину всегда велела отнести пленным. Их ведь фашисты кормили раз в день кашей из просяной шелухи. Фашисты относились к пленным хуже, чем к скоту. Я знаю, что наши солдаты иногда кормили пленных немцев лучше, чем своих солдат. Об этом нужно рассказывать. Молодежь сейчас этого не знает, а ведь должны знать и помнить о том, как вел себя враг на нашей земле.

Я сам был свидетелем того, как фашисты нашими пленными краснофлотцами расчищали минные поля. Вывели пленных в поле, выстроили в шеренгу и заставили идти вперед. Сзади стояли автоматчики с собаками. Кто-то наступил на мину и стоящие с ним рядом  четыре человека в ту же минуту разлетелись в стороны. Дальше я смотреть на это не смог, стало очень страшно, и я убежал. Знаю только, что до конца поля так никто и не дошел.

В Севастополе, возле вокзала, там, где сейчас автовокзал находился колодец. Все колодцы в Севастополе были отравлены и люди набирали воду в этом колодце. Каждое утро к этому колодцу приезжала фашистская бричка с бочкой. В эту бричку фашисты запрягали раненых пленных краснофлотцев и заставляли их тянуть её. Так издевались над пленными.

 

Однажды был такой случай. Бричку с водой всегда сопровождал один старый рыжий фриц с карабином, который зачастую был пьян. Он всегда ехал на бочке и люди всегда возмущались, что краснофлотцам приходилось тянуть и его вместе с бочкой. По той же улице навстречу бочке полицаи вели пленного моряка в бескозырке и порванной тельняшке, впереди шел вооруженный фриц. Я не знаю, может, это было так подстроено полицаями, но моряку удалось обезвредить идущего впереди фрица. Полицаи разбежались, а моряк запрыгнул на бричку и влепил рыжему немцу такую оплеуху, что тот слетел с брички и остался лежать на мостовой. Моряк схватил карабин и увел краснофлотцев за собой через балку. Как ему удалось развязать руки, я не знаю, может действительно полицаи помогли. Бывали и такие случаи.

В целом население Балаклавы, да и Севастополя люто ненавидело фашистских оккупантов, но при этом духом не падали и рук не опускали. Все были уверенны, что в ближайшее время придут наши краснофлотцы и накажут фашистов.

Кстати, еще во время обороны Балаклавы фашисты по ночам постоянно разбрасывали агитационные листовки. Задачей нашей пионерской ячейки было рано утром их собирать, и, даже не читая, уничтожать. В листовках сообщалось о том, что «Великая Германская армия» уже захватила пол-России. Также в листовках предлагалось уничтожать в своих рядах коммунистов, комсомольцев, пионеров, замполитов. За каждого убитого Гитлер якобы обещал вознаграждение. Были отдельные люди, которые, прочитав листовки, начинали думать, что это правда. У некоторых дома были радиоприемники, но все волны были заполнены немецкой агитацией. По радио сообщалось на русском языке, как немецкие войска шагают маршем победы по площадям Киева, Смоленска и предместьям Москвы.

- Сталкивались ли вы лично со случаями мародерства или воровства?

Расстрел на месте – вот это была правильная политика. Были у нас такие случаи еще в самом начале войны. Я знаю, что сотрудники НКВД проводили такие рейды по квартирам жителей, которые были на передовой или эвакуированы. И нам говорили следить. Если увидим, что кто-то идет не в свою квартиру, немедля звонить в НКВД. Балаклава – маленький городок, все друг друга знали. Иногда таких мародеров расстреливали, но чаще всего отправляли в Севастополь в тюрьму.

Интервью и лит.обработка:Антон Гарькавец, Юрий Трифонов

Рекомендуем

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus