Родилась в 1927 году в Гдовском районе Псковской области (тогда — Полновский район Ленинградской области.) Малограмотная. В 1941-44 годы находилась в немецкой оккупации. После войны работала в столовой. С конца 40-х годов живет в Эстонии, в городе Кохтла-Ярве. После войны вышла замуж за фронтовика Георгия Георгиевича Кожевникова.
- Эту войну я хорошо помню. Как началась война, мне было лет 14. Сама я не здешняя. Сюда, в Эстонию, я попала после войны глупо. Я прекрасно знала, что здесь такое творится... У нас три семьи жило эстонцев. И потом, помню, пришли в немецкой одежде, в черной такой одежде, какие-то непонятные люди. А у нас Сальма жила, тетя Сальма. Мама тогда мне и говорит: «Сбегай, спроси у тети Сальмы, может, она и понимает, что они говорят? Мы ж не понимаем ничего.» Я говорю: «Мама, они что-то говорят не по немецки.» Но я и то же, как и мой муж, много классов не закончила тогда. Молодая была. Потом война пошла. Я сама с 1927-го года. Вот прибежали мы с одним пацаном к тете Сальме. Он теперь в Сочи живет. И говорим: «А что они говорят? Тетя Сальма, скажи.» «Это, - говорит, - карательные отряды, молчите, не говорите. Деревню то сожгут вашу всю. Вот кресты поставлены. Вам поставили. Вы смойте, только не скоблите, а то сожгут.» Ну мы все смыли, а они, конечно, и ушли. Это тетя Сальма нам сказала, она эстонка, спасибо, она нас хоть выручила.
Потом у меня дядя был Козырев. А я сама из под Ленинграда. Вот некоторые говорят мне: почему из под Ленинграда? А я писала все время, когда нужно было указывать место рождения: Псковская область, Псковская область... Меня-то и спрашивают: «Слушай, откуда ты сама родом? А ну ка покажи ты свидетельство.» А в свидетельстве написано о брате: Ленинградская область. «Так ты, оказывается, из под Ленинграда?» - спрашивают меня. Я говорю: да. Так вот, дядя у меня был в партизанских отрядах. Один меня все спрашивал, помню: «Сколько тебе годов? Потому что дядя - больно он постарше, а ты моложе.» Я говорю: «А зачем тебе мои года? Я сейчас скажу. Моей мачехи, неродной матери — он брат, фамилия — Козырев. Вот под Ленинградом он ведет отряды всё. Вот это он делает и нашим помогает0.». Ну и вот, когда потом от нас погнали коров, своих коров отдали к партизанам, и тогда уже всю нашу деревню сожгли. Я когда вернулась обратно, уже деревнри не было, и уже немцы отступали.
А был у нас в деревне парешок один. Его до армии не успели то взять. А взяли их в армию только в 1944 году. Ленинградский это шел фронт. Он домой после войны вернулся. Его в военкомате про образование спрашивали. А он перед этим матери и говорит: «Мама, а я годок, наверное, может, можно прибавлю, если что? Прибавлю побольше классов. Я солдатом не хочу быть, а я буду офицером.» Мама и говорит: «Да как можешь, так и делай. Если ты хорошо по картам понимаешь, то говори.» Подолгал, и он — офицером сделался. Письма с фронта писал. И все говорил: «Вот не солгешь — не проживешь. Я прибавил года. По карте я хорошо понимаю, солдат я понимаю.» И шли они на Эстонию через Изменку. Там перешееек был 2 километра. И их начали бомбить. Но он потом рассказывал: «Видишь? Я уцелел и все пришел, вот смотри. Вернулся в Сочи.» Он замкомандира какой-то был, и кончилась война, и он вернулся с войны. Видишь, парню как досталось? Как ловко. Вот он сказал: не солгешь — не проживешь. А все правильно подолгал. А так они бы его не взяли в командиры. Сказали: мало классов, не понимаешь ты, говорит, как командовать. А я, говорил он, покомандовал. Так его еще домой отпускали, когда он проезжал мимо на лошади. Ему только сказали: «А ты догонишь нас?» Он говорит: «Я хорошо местность нашу всю знаю.» Догнал свою часть на лошади. Но лошадь, говорил он, пустил вброд через реку, а то так-то ему долго было круг давать. И живой остался.
А был в деревне постарше парпешок один, Малков Михаил его было звать. Так тот глупо, можно сказать, погиб. Вся деревня даже его жалела. Погиб через маму он свою. Старший брат Сережа его был офицером. Прислали им письмо, что он погиб. Вот когда в 1944 году нас освобождали, мы тоже ведь под немцем были. И когда этого Мишу призывали, мать и говорит: «А ты, сынок, скажи, что ни одного класса у тебя нет.» А он сказал: «Да я скажу — один.» Вот про один класс сказал, и вот, значит, под Нарвой и погиб. А сколько просили они его: «Ну все подтверждаем, сверстники его.» Нет, раз он говорит, что один, значит, все. Вот так глупо получилось у него, что он учился и шел отличником даже. И я знаю, он меня постарше, года на два, наверное, побольше. Но не соглал. И парень себе смерть нашел. Мама просто попросила: Сереженьку убили, а ты сынок скажи, Мишенька, скажи: ни одного класса, и выживешь. Мне даже до сих пор жалко этого паренька.
И вот потом, уже после того, как нас освободили, нам сказали в военкомате: вы были раньше Полновский район, а теперь — Гдовский район. А раньше это, значит, мы к Ленинграду относились. И вот когда нас отделили! Я сама из под Ленинграда. А то одна стала у меня все записывать, ну и говорит: «А почему ты третий паспорт получаешь, пишешь в Эстонии, что ты псковская?» Я говорю: «Ну потому что отделили нас.» «Но ты же родилась то под Ленинградом», - говорит она. «Ну родилась-то под Ленинградом, а потом отделили.» «Нет, - говорит, - надо писать то место, где ты родилась.»
Но я вам не договорила про войну. И вот тогда эта тетя Сальма нам сказала: «Будьте осторожны!» А дядя у меня был Дорожкин, он потом оказался здесь, в Эстонии, и похоронен в Йыхви на кладбище. Он танкистом был. Он меня и взял потом сюда, в Эстонию. Я ему сказала: «Там дома я не хочу оставаться. Ты мне взял бы с собой.» «Хорошо, я возьму», - говорит. Но это было потом уже. А тетя Сальма тогда и сказала нам: «Смотрите, будьте осторожны.» Потом судили наших партизан. И нам Сальма сказала: «Не говорите нигде, что карательные отряды были у вас.» А я знала, что когда война еще была, тетя Сальма сказала: смотрите, это карательный отряд идет, опасно вам быть здесь, убегайте в лес, дома не будьте, иначе вас убьют. И вот одного парня убили, звали его Филька, забыла я его фамилию. Потом — жену партизанскую. Тоже забыла ее фамилию. С одной деревни мы были, а все равно забыла. Вот, даже фамилии стала забывать. Убили ее разрывными пулями. Потом, по моему, еще кого-то убили. А председатель с самого Пскова у нас был Иванов. И он пришел и сказал как-то: «Это опасные люди. Идите спокойно, будьте дома. Никуда теперь не убегайте. Они уже отступили.»
И я ведь знала, что эти эстонцы, которые были у нас карателями, это страшный был народ. Я теперь ведь знаю сама об этом. Господи, я и сейчас боюсь про них говорить. Муж мой говорит: «Это счастье, что ты жива осталась.» А это было уже после войны. Я в столовой стала работать ФЗО. Взяли меня туда, значит, работать. Там тетка одна работала. Ну там были те, которых набирали и учили на электромашинистов, слесарей, ну всех - в шахты. Ну я эти шахты не знаю, что это такое. И попались в одну квартиру. Там кухня была на троих. Он на работу ушел. А во время войны был у меня такой случай. Слышу: девочка плакала-плакала. И один хотел эту девочку убить. Но она уцелела. Она не знает и до сих пор об этом. Потом она подросла. Я смотрю, захожу тогда на эту квартиру: он уже дома. А эта самая девчонка достала фотокарточки. И там на нем один был изображен. А я и говорю: «Эрик! Слушай, так ты бы в карательном отряде? Ты понимаешь, та же одежда.» Он говорит: «Не, это мой брат.» Я говорю: «Так это ты, оказывается, с братом был? Вот ты молодец как нашего брата убивал!» Я же все видела. А мне говорят: «Что ты говоришь? О дура, так ввалишься, что тебя убьют.» Богу молюсь, что он под машину потом попал. Вы верите, я от души и честно говорю. Может, мне и большой грех, но я говорю это. Вот отделились мы потом. И муж все мне говорил: «Вот язык-то у тебя! Зачем ты ему сказала? Ты бы помолчала!» Я говорю: «Потому что был ФЗОшник. А девочка достала фотокарточки, а я и сказала, Лайна ее звать, кто это. А он и сказал: это мой брат.» Я говорю тогда ему: «Так ты, оказывается, еще и с братом был? Ты к нам приезжал тоже тогда же. Ты — карательный отряд.» Один человек стоит и говорит мне: а я ведь не могу справиться, мы на одной кухне стоим, он и на месте может тебя прибить. Ну прошло, правда, немного время, и он говорит: «Под машину попал!»
Он тут в Эстонии уже мне встретился, когда я тут в столовой в ФЗО работала. А мой муж с работы пришел и говорит: «Что ты со своим языком выпалила. Так убьет же тебя!» И наша советская власть была, а я побоялась. Он сказал: «Не доказывай, не говори, иначе тебя ввалят.» А теперь бы они меня ввалили, убили бы, эти эстонцы-то. Это я знаю, кто у них сейчас этот премьер-министр. Вы можете передавать. Этот запросто! Но я считаю, что они такие очень плохие люди. И он плохой человек. Это я уже знаю их.
- Расстрелы, казни проводили у вас в деревне?
- Были вот у нас и расстрелы эти. Убили же вот в этом карательном отряде несколько человек. Фамилию одного я забыла. Его звали Филька. Он был Филипп, в общем. Потом партизана жену убили, у нее двое детей осталось. А вот еще не помню, сколько их еще было тех, которых убили. Убивали, убивали у нас людей, это да. Разрывными пулями убивали. Километра полтора — два от нас это было. Убивали, это да. Вот эти приходили и убивали. А председателя жена, видно, баба умная была. Трое детей у нее было, и она, значит, успела перейти и убежать за другую деревню. И потом, когда он пришел, спрашивает: «А жена-то моя жива?» «Жива, трое детей.» Он тогда сказал: «Спасибо вам, что помогли.» А вот трех я хорошо помню, что убили. А эти самые карательные отряды были. Там были эстонцы, вот эти и убивали. Вот этому Ансупу Андресу, может, мне и грех, но я хочу сказать, что я его не одобряю. А живу пока, все боюсь. Ведь прекрасно знала, что не нужно было сюда ехать, а некуда деться было. Мне мама и сказала: «Зачем ты уехала? Через другой год в Москву вербовка пошла. Девки уехали, а ты, дура, ушла, и там мучаешься.» Но откуда знаешь, где будешь? Но Бог отвел от беды меня, что его, из этих карателей, машина сбила. Но у меня муж очень ругался, говорил: смотри со своим языком ввалишься когда-нибудь.
 |
| Мария Дмитриевна с мужем |
- Партизаны, значит, действовали в вашем районе?
- Так я говорю, что у меня за 25 километров был дядя в партизанах. Он мачехин брат был. Командовал под Ленинградом отрядом. Эти-то, партизаны, нашим здорово помогли. Все дороги взорвали, все шли и били немцев, потому что те уже начали над мирным населением издеваться. Ну я небольшая была, не знаю, как там было и что. Но они помогали, наверное, когда били немцев. Убивали они их. Они как ночь, так их убивали. Догоняли или как там они делали, я не знаю. Знаю, что они там у нас были, партизаны. Было это под Ленинградом, они все тут помогали нам всё. Чем могли, тем помогали. Это спасибо партизанам большое!
- Полицаи, «белорукавники» эти, были у вас в деревне?
- А у нас полицейских не было тогда. И с этими повязками не было у нас этих уже. Было такое, что ночью прибегали и отбирали. Сено отбирали, горелки забрали. Мама моя ругалась. И двух или трех парней у нас вроде расстреляли — убили разрывными пулями. А одну девку мать ходила выпрашивать, чтоб не убивали. Я не знаю, где она жила. Так та в ногах фашистам, карательному отряду, плакала, просила: милый, не убивай ее, она у меня одна. А у нее сын и две дочери были. Она выпросила. Это все так знали. Она комсомолка была. Я-то маленькая была. И вот она выпросила Христом Богом у них. Какой-то добрый попался в этом карательном отряде, видать. А этих за 2 километра или полтора километра разрывными пулями убивали.
- Как советские войска приходили и освобождали вашу местность, помните?
- Наши войска пришли ночью в 1944 году. К Новому году дело было уже. Зашумели всё. Только мама мне сказала. Вот она умерла уже. И она мне сказала: «Ты все таки небольшая, сбегай, посмотри, по-русски говорят или по немецки?» Говорю: «Хорошо.» Пошла. Прихожу и говорю ей: «Матюгаются! Значит, русские!» «Правда?» - спрашивает. «Че? - говорю. - Правда! Ты говорит, мать, не сюда машину поставил, опять поставь, там же немцев нет.» А знаете, как наши русские приходят? Клинут во все что надо. Идут и все. Хотели вот переходить Ленинградский фронт. Это я знаю, что здесь Ленинградский фронт через нас шел. Они хотели через Чудское озеро пройти сразу. Машины проваливались, и они не прошли. Тогда они стали лета ждать. И там через Изменку шел 2 километра перешеек. Вот тут здорово бой пошел у них. Ну взяли, пошли. Перешли и пошли. Немцев тут быстро взяли наши. Вот тут у меня дружок, теперь в Симферополе живет, который там воевал, сказал: «Мы их быстро взяли! Моментально зашли в эту Эстонию, хотели они того — не хотели. Но вот Нарву когда брали, тут нам трудно было воевать. Наших много погибло.»
- Как сложилась ваша жизнь после войны?
- Я в столовой ФЗО работала. Сами мы с мужем малограмотные, а дочек выучили. Но одна умерла. Прожили мы тяжелую и трудную жизнь. Деньги, которые мы своим трудом заработали, у нас забрали. Так что денег нам не дали. Мы остались в нищете. Голые, босые, больные, рваные. Почему мы заработанные деньги не могли снять? Мы не знали, что можно на Россию перевести. Некоторые, слух прошел, перевели, а мы не знали. Вот у мужа выходит, что он своими руками воевал с немцами, был разведчиком, на фронте с Жуковым встречался, уничтожал фашистов, работал, и деньги не смогли отдать. Всем отдали, а наши деньги не отдали. А ведь нам досталось нам при оккупации!
Воспоминания мужа Марии Дмитриевны Георгия Георгиевича
| Интервью и лит.обработка: | И. Вершинин |
