Козлов Петр Андреевич

Родился 17 сентября 1937 года в деревне Балдино Духовщинского района Смоленской области. В 1942-43 гг. находился в немецком концлагере в Слуцке в Белоруссии. В июне-июле 1944 года находился в партизанском отряде бригады «За Советскую Белоруссию.» После войны окончил железнодорожное училище, затем — Ленинградский железнодорожный институт. Работал по специальности в Эстонии: главным инженером локомотивного депо, заместителем начальника и начальником цеха на Прибалтийской ГРЭС. В 1971-75 гг. - заведующий промышленно-транспортным отделом Нарвского горкома партии. Затем до выхода на пенсию — заместитель директора Нарвского комбината стройматериалов. Ударник коммунистического труда. Был награжден медалью «60 лет Победы», знаком «Фронтовик». Скончался в сентябре 2010 г., похоронен в Нарве.

А вы, Петр Андреевич, где и когда родились?

Я родом со Смоленщины. Родился в сентябре 1937 года в такой деревне Балдино. Она созвучна пушкинской деревне Болдино, но не имеет к Пушкину совершенно никакого отношения. Расположена она в Духовщиноском районе области. Лет 10 тому назад, когда я имел машину, ездил с семьей в эти места. Ну что сказать? Деревня была уже очень заброшенной. Отец погиб у меня в 1941 году. Мать, совершенно безграмотная, дожила до 90 лет, я ее уже похоронил. Оба родителя были крестьянами. Ведь в этой деревне больше ничего, кроме сельского хозяйства, и не было. Больше заниматься было абсолютно нечем!

Когда началась война, вам было всего четыре года. Несмотря на такой возраст, помните ли вы хоть что-нибудь из этого времени?

Из 1941 года я запомнил единственное. Значит, когда отец уходил на войну, а это была Смоленская область, я уже об этом говорил, он купил сушки, тогда их баранки называли, моток такой был большой, и надел мне их на шею. Но он потом погиб. Вот это единственное, что я из 1941 года помню.

А потом, когда в 1942 году Смоленск оккупировали немцы, нас со своих насиженных мест, а уже мест никаких не было, потому что дома разобрали на землянки и на блиндажи, вывезли в Белоруссию, в город Слуцк. Там я попал в немецкий концлагерь. И мы там всей семьей, мать и трое ее сыновей, в концлагере находились. В 1943 году концлагерь расформировали, а нас, тех, которые еще могли что-то делать, или от кого что-то можно было взять немцам, распределили по индивидуальным участкам к тем людям, которые занимались сельским хозяйством. То есть, практически это было так. Приезжали в концлагерь на подводах мужики и отбирали, смотрели на кого-то там и говорили: «Ага, ты еще можешь что-то сделать? Садись на подводу.» Таким образом, после концлагеря мы шесть месяцев там были. Если говорить настоящим языком, после концлагеря мы попали в рабовладельческий класс тех людей, которые занимались раньше в Западной Белоруссии сельским хозяйством.

А каковы были условия вашего содержания в лагере?

Не знаю, как тебе даже об этом и сказать. Можешь мне даже не поверить, это вполне естественно, но я тебе скажу следующее. Ты можешь себе такое представить, что лежащий мертвый человек шевелится? Кстати, почему шевелится? По одной простой причине: потому что вши его шевелят. Я такое видел в лагере. То есть, было очень много вшей. И помню еще такое. Когда ходили в туалет, нечем от истощения было попасть в очко. И стояла очередь в 400-500 метров. И каждый пытался попасть в это очко, а нечем было, и, естественно, не попадал. Все это было по причине того, что кормежка была плохая! Вот такая ситуация была в концлагере, где я находился. После войны, когда я проезжал по Слуцку на своей машине, как раз смотрел эти места. И тогда же я узнал, что Слуцке в этом самом концлагере погибло 24 тысячи человек. Недалеко от Катыни, не доезжая 800 метров, был стенд, где было указано, сколько и где именно в Белоруссии погибло в концлагерях человек. В том числе был указан и наш концлагерь. Моя супруга — тоже малолетний узник фашистских концлагерей, но она была в Германии. Именно поэтому она получает деньги из Германии. Ведь Германия реабилитировала себя и компенсировала хотя бы на самую малость причиненные страдания бывшим узникам тем, что стала им выплачивать деньги. А мы, которые были в концлагерях в Белоруссии, а не Германии, к этой категории пострадавших не относимся и ничего не получаем. То есть, те концлагеря, которые в Белоруссии были, Германия не признала своими. Поэтому мы так можем об этом только вспоминать. И вот что интересно. Несмотря на то, что я был далеко не последним человеком в городе Нарве, занимал должность заведующего промышленно-транспортного отдела горкома партии, я при всем желании не мог бы купить машину. А когда жена с фонда взаимопонимания и доверия получила перечисление как узница фашизма, мы получили машину. Белоруссия может признать, что во время войны я находился в концлагере, но она ничем не может мне помочь. А те люди, которые были в Германии, самой Германией признаны как узники и получают оттуда деньги.

Помните, как вас кормили в лагере?

Пусть тебя это не шокирует. Когда мать жила, она часто вспоминала: «Сынок, ты помнишь, как ты почти уже без сознания просил: мам, мам, дай-те кишки, дай-те кишки.?» Кишки — это было самое вкусное и полезное, что можно было кушать в то время. А так ели копыта, голени, вполне естественно, без мяса, нечищеную свеклу. Все это, что можно было бросить, бросали в котел, варили в нем эту бурду и этим кормились.

Каким было отношение немцев к вам в концлагере?

Но в концлагере были не только немцы, но и полицаи. Как немцы к нам относились? У них были четко поставленные задачи, которые они, собственно говоря, и выполняли. Тут выходила очень интересная ситуация. Ведь когда в 1943 году в Слуцке начали расформировывать концлагерь, делали так: приходили подводы с мужиками, которые занимались сельским хозяйством, мужики отбирали в лагере тех, кто им был нужен, а тех, которые были уже не нужны были, их должны были немцы принудительно вывозить в Германию. Так они и делали. Поэтому для того, чтобы выйти из концлагеря и не попасть в Германию, наша мама и мы, трое ее детей, несмотря наш малый возраст, стали выполнять разные работы. Старший мой брат Иван, например, таскал вот так вот за ноги мертвых. Этих мертвых надо было вытаскивать, потому что каждый день у нас умирали десятки людей. Помню, когда все это только начиналось, заболел средний брат. Из-за болезни он ослаб, стал хилым. А в это время как раз началась распродажа трудовой силы мужикам. Встал вопрос: оставить мужикам ребенка или отправить принудительно в Германию? И мать нашла выход из ситуации: для того, чтобы он вышел через ворота лагеря и попал в распределение мужиков, которые приехали на телеге за работающими, взяла и привязала ему на спину подушку. А подушка-то большая была! И вот он выходит с большой подушкой. Полицаи смотрят и говорят: «Ага, мужики такого заберут! Если шатается, ничего, ладно.» И вот так она спасла своего среднего сына. Она же неглупая была женщина.

Если не ошибаюсь, в 1944 году вы попали в партизанский отряд, когда вам было всего-то семь-восемь лет. Как вы в таком возрасте попали в партизанский отряд?

Ситуация была следующая. Представь только себе! 1944 год, лето, идет огромная операция по освобождению советской территории от немецко-фашистских захватчиков. Началась она немножко восточнее от Белоруссии. И поэтому тогда немцы, чувствуя то, что они теряют плацдарм, возможности, живую силу, технику и так далее, стали собирать население, которое находилось в Белоруссию, и пытаться увезти на принудительные работы в Германию. Это присказка к моей истории. До этого мой старший брат Иван, который жив и сейчас, ушел в партизанский отряд, потому что его хотели завербовать немцы в свои войсковые части. Он не согласился у них служить и ушел в партизанский отряд. И он ушел в партизанский отряд на полгода раньше, чем мы оказались в этом партизанском отряде. Поскольку операция по освобождению Белоруссии «Багратион» разворачивалась и немцы собирали наше население для того, чтобы увезти в Германию, наши партизанские отряды тоже считали своим долгом каким-то образом сохранить эти жизненные силы для того, чтобы они остались на своей освобожденной территории, потому что немцев уже в 1944 году перли дай Боже и только так. В общем, получилось так, что однажды старший брат вместе с другими партизанами приехал на шести подводах за населением. И нас в том числе они забрали и увезли с собой в партизанский отряд.  Но в отряде были не только мы, а население, которое было взято с Бобруйского района. Тогда отрядов, в которые стекалось все население, в Белоруссии было множество. Вот ситуация, которая была в то время.

Когда мы попали в партизанский отряд, а мне тогда, вполне естественно, было семь лет, чем я занимался? Для этого нужно ответить на другой вопрос: что представлял из себя партизанский отряд в то время? Получалось следующее. У партизанского отряда было ядро. Это ядро, в свою очередь, охранялось мобильными отрядами. То есть, с партизанского отряда выставлялся дозор и этот дозор прикрывал подступы к этому партизанскому отряду. Это так, к слову.

Но что нам, пацанам, нужно было делать? Значит, во-первых, поскольку это были июнь и июль 1944 года, а я в отряде находился два месяца, в отряде было много семей, много пацанов, много малышей. Что нужно было делать с нами? Начинать учить. И были учительницы, которые пытались нас чему-то научить. Начиная с азбуки. Когда после освобождения Белоруссии мы с Беловежской пущи вернулись в свои деревни, я уже знал 16 букв.

А те, которые постарше были, находились в дозорах. Но эти дозоры же надо было кормить! Они находились примерно в 400 метрах от основного партизанского костяка отряда. Им надо было принести поесть и попить. И вот, которые чуть постарше были, в том числе и я, занимались не только в школе, но и приносили этим ребятам, которые стояли в дозоре, а их было всегда трое, или поесть, или попить, или что-нибудь другое.

А чем питались партизаны?

Дело было так. Из этого ядра уходили бригады численностью не менее трех человек, обычно три-пять человек, на подводах, и ехали по деревням. Вот ядро нашего отряда находилось в Беловежской пуще. Слышал о таком месте? Но помимо того, что партизаны занимались подрывом железнодорожных полотен, уничтожением немцев, они брали и продукты питания. И тем более, когда началась операция «Багратион», когда на все это хозяйство наше ринулись немецкие солдаты и офицеры, которых разбили начиная от подхода к Минску, питание нужно было добывать вдовойне. Ну и вполне естественно, было так, что распределяли все по обязанностям: кто уходил на задание, кто уходил на задержание, кто уходил на добывание продуктов. А у нас те бригады, которые занимались продовольствием, поступали так. Ведь это все-таки была Западная Белоруссия, это был зажиточный район даже в то время, когда советская власть согласилась, как сейчас говорят об этом эстонцы и белорусы, на оккупацию. Нет, оккупации тогда, конечно, никакой не было! И делали так. Тогда выходили отряды и делали так. Приходили, допустим, партизаны к мужику и говорили: «Слушай. У тебя две или три коровы. Мы у тебя одну корову берем, потому что надо кормить семьи, надо кормить тех людей, которые занимаются боевыми операциями, которые занимаются всем остальным. Мы у тебя берем корову. Но мы тебе обязательно даем справку о том, что ты отдал для партизанского отряда, скажем, буренку, лошадь или что-нибудь другое. А потом это к тебе вернется.» То есть, если партизаны что-то брали у населения, то они обязательно у тех людей, у которых брали, оставляли официальный документ, что мы взяли то-то и то-то. И там же было сказано, что к Победе обязательно все это будет возвращено. И так оно теоретически и было!

Немцы как к вам относились? Приходилось ли их видеть?

Я их видел только, когда их в партизанском отряде расстреливали. Я их не видел. Но я знаю, что когда началась операция «Багратион», немцы очень жестоко поплатились за те зверства, которые они делали в Белоруссии. Их настолько сильно били, что Беловежская пуща была покрыта теми солдатами и офицерами, которые пытались уйти на Запад. Те немцы, которые проходили через территорию партизанского отряда, их, вполне естественно, блокировали, забирали у них документы, делали все необходимое для того, чтобы определиться, что и как, а потом посылали одного из партизан следом, который их расстреливал вдалеке от партизанского отряда, скажем, в 400 или 500 метрах.

А как назывался ваш партизанский отряд?

Наш отряд назывался «Советская Белоруссия». У меня есть сообщение с архива ЦК Компартии Белоруссии и там об этом сказано. Эту справку я получил, наверное, в 1992 году. Интересно, что тогда наши партизанские отряды были занесены на карту у немецких разведчиков. И нас, помню, как-то однажды немцы начали бомбить. Что оставалось делать? Из главного отряда убегали в болото. Это было где-то в 400-500 метрах от отряда. И вот в этом болоте прятались от самолетов. Сейчас смешно об этом вспоминать. Как будто там можно было найти спасение! Лагерь бомбят, а мы находимся в болоте. Спасения-то никакого не было в этом болоте, это вполне естественно.

«АРХИВНАЯ СПРАВКА. По учетным данным Центрального партийного архива Компартии Белоруссии КОЗЛОВ Петр Андреевич, 1937 года рождения, числится рядовым партизаном бригады «За Советскую Белоруссию» Барановичской области с июня 1944 года по июль 1944 года. Директор Центрального партийного архива Компартии Белоруссии Е.Барановский.»

И когда вы из отряда выбыли?

Значит, Илья, дело было так. После того, как Белоруссию освободили, наш отряд расформировали. Из отряда мы прибыли в Беловежвскую пущу, а из пущи, что вполне естественно, перебрались в деревню. Старший брат Иван потом призвался в армию, попал на фронт, воевал. Там он отличился, получил даже два ордена Славы (2-й и 3-й степеней) и медаль «За отвагу». А я начал тогда ходить в школу. Школа находилась в таком большом сарае. Ты знаешь, что это было такое: в апреле месяце босиком ходить в школу? А мы так и делали, так и ходили в школу. А ведь тогда еще лед стоял. У нас, помню, директором школы был бывший военный пилот, который во время войны потерял правую ногу. Он ходил на одной ноге и на двух костылях. Так он приходил, присаживался и говорил тому, если кто приходил босиком: «Ага, а ну иди сюда!» И подзывал, поскольку мы все ходили босиком, одного, второго, третьего, то есть, собственно говоря, весь класс и выгонял домой, в классе никого не оставалось. А что мы могли сделать? У нас же ничего не было. Мы все, в том числе одежду, потеряли в Смоленске. А потом были концлагерь, партизанский отряд... А в каких условиях мы учились? Писать не на чем было. Помнится, чернила у нас были самодельные. Мы брали сажу с печки и размешивали в воде или же натирали на терке красную свеклу, и этим писали. И вот именно так пытались грызть гранит науки...

Расскажите о том, как сложилась ваша судьба в первые послевоенные годы.

Ну когда война закончилась, мы, пацаны, значит, продолжили учиться в школе. Я учился сначала в Забрестской начальной школе. Тогда ведь было как, в то время? По окончании четвертого класса ученики получали удостоверение о получении начального образования. Подумать только, четыре класса считались за образование! Этих четыре класса я фактически закончил. Но получилось так, что после окончания войны образовалась Калининградская область: наши войска эту область, которую раньше занимали немцы, освободили, немцев зачистили. Но получилось, что вся область оказалась без трудового человеческого участия. И были разосланы по тем областям, которые еще не восстановили после Великой Отечественной войны, вербовщики, агитировавшие за переезд в Калининградскую область и за освоение этой территории. Появились такие вербовщики и у нас. Ну а мы что? Нам терять было нечего. Ведь когда мы вернулись из леса, то всего на девяти квадратных метрах как-то ютились. Нас в комнате жило 13 человек. И когда вербовщик предложил нам переехать, мы согласились. Потому что вербовщик сказал: если вы поедете в Калининградскую область, там вам будет выделена квартира, двух или даже трех-комнатная, меблированная, можно также взять с собой скот, можно взять с собой тот скарб, который у вас есть. Тогда, помню, даже предоставляли на две-три семьи целый железнодорожный вагон. Можно было погрузить все, начиная от дров и заканчивая кошкой, и вывезти в Калининградскую область. И нам, кроме всего прочего, подъемные платили еще.

И так мы в 1950 году после всего этого переехали в Калининградскую область. Поселились сначала в деревне Заречье, а потом оказались в деревне Зайцево, это в 42 километрах от Калининграда. Ходил я за 7 километров из своей деревни в школу, закончил семь классов. Нас в классе было 17 человек, из них только четверо парней: Пашка Сизов, Соколов, еще кто-то и я. Тогда была такая ситуация, что учебные заведения старались заполнять хоть кем-то! Это же был 1951 год, шесть лет только после войны прошло! И мои друзья, Соколов и Сизов, пошли после школы учиться в мореходное училище. Я учился немножко получше, чем они, но тоже решил идти в мореходное училище. Когда я матери об этом своем решении сказал, она устроила мне дома скандал. Все кричала мне: «Ты? Море? Вода? Зачем тебе это?» В общем, она запретила мне поступать в мореходное училище. И я после этого пошел учиться в железнодорожный техникум в Калининграде. Он располагался по адресу: улица Малая, дом 4. Сейчас этот техникум закрыли. Жили мы в общежитии Калининградского государственного политехнического института, там у нас, помню, были и столовая, и спортивный зал, и все, что было нужно.  Ребята, конечно, через несколько лет блестяще закончили мореходку. Дай Бог им счастья! Я не знаю, где они сейчас, потому что мы уже давно потеряли друг с другом связь.

Ну а мне что оставалось делать после окончания техникума? Надо было обязательно убежать от родителей, то есть, от матери, и желательно куда-нибудь подальше. Когда же техникум получил распределение выпускников, там была и Туркестано-Сибирская железная дорога. И вот мы, пять парней, которым было по 16 лет, как раз и уехали туда, на Туркестано-Сибирскую железную дорогу. Депо, где мы поселились и где нас, собственно говоря, приняли, располагалось в местечке Започарская, что в 140 километрах от Семипалатинска. Поработал я там помощником машиниста паровоза 6 месяцев. И вдруг мне, пацану, которому не было еще и 18 лет, предложили идти в железнодорожное училище № 13 работать мастером производственного обучения. Ну и вполне естественно, я согласился и пошел туда работать. И когда, помню, передо мной выстроили ребят, которых я должен был учить, я был в солдатских галифе, в какой-то рубашечке, в общем, так бедно мы жили мы в то время. В этом училище я шесть месяцев отработал преподавателем, потом выпустил ребят на следующий курс. Помню, ребята у меня не знали черчения (у них были определенные задания по черчению, и они не могли с ними справиться, не тот был уровень), и я им в этом деле помогал. Что еще вспомнить? Никогда не забуду тот благородный поступок, который был сделан воспитателем нашего железнодорожного училища. Он приобщил всех нас к театру. И мы разучили какую-то постановку. Единственное, что сейчас я помню, что я исполнял роль секретаря какой-то высокопоставленной комсомольской организации, который учил людей, как надо жить по-коммунистически и по-комсомольски. Вот это запомнилось. А в июле 1956 года меня призвали в армию.

Расскажите поподробнее о вашей службе в армии.

Значит, все было таким образом. 1956 год, июль месяц. Но что такое был этот 1956-й год? Это освоение целины и сбор того огромнейшего урожая, который Россия никогда не имела. И нас, когда призвали в армию, одели в солдатскую форму и отправили в Кокчетавскую область на уборку того самого урожая. Какой же это был урожай!!! Помню, буквально от одного зерносклада до второго зерносклада было каких-то два-три километра. Каждый зерносклад был примерно 800 метров длиной и 400 метров шириной. И все это было завалено пшеницей. Элеваторы не готовы были к принятию зерна, государство тоже было не совсем готово к этой работе. Чего было делать с этой пшеницей? Никто ничего не знал. А нам, солдатам, говорили: «Надо перелопачивать!» Ведь что получилось? Горело зерно. Но оно, ты, наверное, знаешь, если горит, то горит специфически: то есть, горит не пламенем, а как бы гниет. А для того, чтобы это безобразие прекратить, его нужно перелопатить. Вот этим мы и занимались в Кокчетавской области. В общем, загубили мы урожай 1956 года. И «слава» эта принадлежит Никите Сергеевичу Хрущеву. На этом урожае мы, солдаты, были ни много ни мало -  полгода, до 15 декабря. Вполне естественно, когда мы работали, у нас была своя колонна — если мне не изменяет память, 744-я. Была кухня, был повар, нас кормили. Как и у солдат, у нас было построение: утреннее, вечернее и все остальное. Но что такое Казахстан в декабре месяце? Представляешь? Это градусов 30-35, а иногда и больше. А нас держали в летнем обмундировании, ни хера ничего не было. Нам показали какую-то холупу и сказали: «Вот тут будете спать!» Раскладывались. А ведь каждый хотел в туалет сходить. Как только ты вскакивал, справлял свои естественные надобности и приходил обратно, твое место оказывалось занятым. И тогда приходилось как-нибудь сверху ложиться. Вот такая была ситуация.

15 декабря 1956 года нас погрузили в грузовые вагоны, в общем, теплушки, и повезли с Кокчетавской области. Вполне естественно, нас кормили. Теплушки отапливались, потому что там стояли буржуйки — выделялось две таких буржуйки на вагон. Первым нашим большим остановочным пунктом был Сталинград. Там отобрали нас несколько человек. А тогда была в Сталинграде полковая школа железнодорожных войск. Нас помыли, постирали, и уже направили туда. Ну а потом поступил соответствующий приказ, и всех нас, кого в полковую школу отобрали, опять собрали в кучу и повезли еще дальше. Сначала повезли в Баку, а оттуда — на станцию Джульфа, это примерно половина расстояния между Баку и Ереваном. Я там служил шесть месяцев в железнодорожном батальоне. Его численность была 900 человек. Интересно, что тогда общевойсковой полк и железнодорожный батальон по численности были одинаковы. В общевойсковом батальоне было человек 150, а в общевойсковом полку - примерно 900-1200. А у нас только в батальоне набиралось человек 900! Занимались мы там всякой ерундой: строили домики и подсобные помещения. Уже потом, через шесть месяцев, мы написали письмо заместителю командира корпуса по политической части с тем расчетом, чтобы нас использовали в армии как специалистов. К тому времени я имел специальность техника-механика паровозного хозяйства. И таких нас было несколько человек в батальоне. Вот мы и написали письмо, в котором высказали возмущение тем, что нас заставляют заниматься строительством различных домиков и подсобных помещений. И буквально через месяц нас, всех специалистов, отправили на станцию Кала, которая была расположена в 25 километрах от Баку. Там нас зачислили в отдельную роту эксплуатации. И там же я практически и заканчивал свою службу в армии. Между прочим, когда я служил на станции Кала, я там был и машинистом паровоза. Это тоже очень много значило.

Как складывались в ваше время отношения в армии?

Я вот сейчас, когда смотрю телевизор и слышу иногда разговоры о дедовщине, то вообще не понимаю, как такое может быть, как так можно. У нас было уважение друг к другу, было уважение к нашим командирам, было уважение к воинской службе, это было для всех нас свято. И то, что сейчас передают по телевидению, у меня душа не приемлет. У нас не было никакого даже особенного разделения на старослужащих и молодых. Правда, единственный такой случай был. Могу о нем рассказать тебе. Вот старослужащий собирается ехать домой, его демобилизовывают. А шапка у него старая. И что он делает? Он упрашивает молодого бойца, говорит ему: «Слушай, ну ты же через три года только на гражданку пойдешь. Найдешь себе шапку! Дай мне хорошую свою шапку, чтоб я когда пришел домой, там поняли, что я все-таки был в Советской Армии.»

Помните, как проходила ваша демобилизация?

А там получилось так. Призвали меня в армию в Семипалатинске 14 июля 1956 года, а 14 июля 1959 года я получил все документы на увольнение из Вооруженных Сил СССР. Но все дело в том, что в это самое время вышло постановление Компартии Советского Союза и Совета Министров СССР о комплектовании студенческого люда теми, кто или отработал два года на производства, или же отслужил в рядах Советской Армии. Это проходило официально по всей матушке-России, по всему Союзу! То есть, было постановление, которое запрещало принимать людей в студенчество буквально со школьной скамьи. И поэтому набирали в студенческие классы только тех людей, которые или отработали на производстве два года, или же отслужили в армии. И получилась у меня такая вещь. С железнодорожных войск отправляли отслуживших свой срок в армии солдат в декабре месяце. То есть, если бы я обычным путем увольнялся бы из армии, то демобилизовался бы где-то 30 или 31 декабря. А те, кто поступал в высшие учебные заведения, увольнялись несколькими месяцами раньше. Это была какая-то дикая и непонятная ситуация с железнодорожными войсками! Дикость была связана с тем, что железнодорожников в самое последнее время демобилизовывали из армии. Разве я собирался поступать в институт? Я уже за плечами имел железнодорожный техникум и опыт работы машинистом паровоза. Но мне было сказано, что если я подам документы в приемную комиссию института и эта приемная комиссия пришлет мне приглашение на сдачу приемных экзаменов в институт, то меня командование войсковой части демобилизовывает. И я 14 июля, получив все официальные документы о демобилизации, еду в Ленинград в железнодорожный институт сдавать экзамены. Мне разве это нужно было? Мне это нужно было только для того, чтобы уехать с войсковой части. Кстати говоря, такая ситуация была два года: в 1958 и 1959 годах. А потом это правило сохранилось, но при одном условии: если военнослужащий собирался поступать в высшее учебное заведение, то ему выдавались документы, он ехал на приемные экзамены, но если эти экзамены не сдавал, то возвращался дослуживать в войсковую часть. А мне в 1959 году, когда я еще в институт не поступил, а только готовился к поступлению, выдали все официальные документы как на демобилизованного.

И вот, я поехал поступать в железнодорожный институт. Из пяти экзаменов я сдал три экзамена на «трояки» и два экзамена — на четверки. А в институте, видимо, просмотрели мое дело. Я уже был специалистом. Как они могли меня не принять? И вот с такими баллами, с 14-ю вместо 20-ти, меня приняли в институт. Через пять лет я его закончил. После этого приехал в Эстонию, в город Таллин. Дело в том, что в период этой самой учебы я женился на однокурснице Валентине, а ее направили после окончания института в Таллин. Помню, по окончании этого высшего учебного заведения я шел на распределение из 75 человек вторым по счету. А на распределение шли по набранным баллам за все время обучения. Я страшно хотел поехать после института работать в Коломну на тепловозо-строительный завод, у меня к этому были желание и возможности, я любил черчение, чертежи читал с блеском. Я хотел поехать туда. Но супруга поехала в Таллин, а я следом за ней. Так получилась, что группа собралась и уехала в Восточную Сибирь, и Вале ничего не оставалось, как только ехать в Таллин. Это было в 1964 году в августе месяце. В Таллине я около года отработал помощником машиниста тепловоза. Потом был назначен инженером цеха по ремонту тепловозов узкой колеи ТО-2. А через год, можешь себе представить, мне предложили должность главного инженера локомотивного депо в Тапа. Помню, когда я приехал на пятилетку встречи выпускников, никто не поверил, что я стал главным инженером локомотивного депо. Мне пришлось показывать свое служебное удостоверение. Но они говорили мне: «Это все равно херня, это че-то не то.» Ведь из 75 человек выпускников института никто выше старшего инженера не поднялся! А я был главным инженером. И проработал я в должности главного инженера три года. Решал вопросы и по эксплуатационным вопросам, и по охране труда техники безопасности, и по строительству. И все, что касалось перевода на новые виды тяги, мне также приходилось решать. В то время мы, помню, строили большой цех периодического ремонта, где паровозы меняли на тепловозы. Кстати, в то время Тапа считалось основным локомотивным депо в Эстонии. К нему относились оборотные депо следующих городов: Нарва, Тарту и Валга. Ну и многими другими вопросами занимались.

А потом через три года я оказался в Нарве. Вот как это получилось. Еще будучи главным инженером локомотивного депо в Тапа, вполне естественно, я вел вопросы и промышленной подготовки, и политической подготовки, был, помню, даже занесен на «Доску Почета» ЦК Компартии Эстонии. Ну и, кроме того, как и многие другие, проводил экзамены среди машинистов наших депо на знание сигнализации, инструкции по движению, на знание устройства локомотива, на знание устройства тепловоза или паровоза, ну и так далее. И как-то раз приехал я принимать экзамен у машинистов в оборотное депо в Нарву. Там не привыкли к такому. Но я наделал им шороха. Им понравилось это дело. Ведь меня ничего так не интересовало, как знание человеком своей специальности. И слух постепенно дошел до Прибалтийской ГРЭС, которая тоже была в Нарве. А у них получилась такая вещь. В это самое время им как раз нужно было провести аттестацию для своих машинистов. Станция Солдино и Прибалтийская ГРЭС в то время взаимозаменялись локомотивами. Ну и начальник цеха на Прибалтийской ГРЭС, зная о том, что ему нужно, чтобы его машинисты прошли экзамены, пригласил меня у них эти экзамены принять. В общем, я на его предложение согласился и экзамены для его машинистов провел. Ну и начальнику цеха настолько понравилось то, как я хорошо их провел, то, что я обладал определенными познаниями в области того, что было связано с локомотивами, что он предложил перейти ко нему работать на должность заместителя начальника цеха по ремонту. Я согласился на предложение, решился на такой отчаянный шаг. Почему? Ведь мне тогда, кроме того, директор станции Второв предложил неплохой оклад — 230 рублей в месяц. Ты представляешь? Таких окладов вообще инженеры не получали. Я как главный инженер локомотивного депо в Тапа получал только 180. Главным инженером! А начальник депо получал 200. А тут 230. И я переехал с семьей сюда 28 декабря 1968 года. Тогда у меня было уже двое детей. И я так и работал.

А в мае месяце 1969 года на горловине железнодорожной станции Прибалтийской ГРЭС произошла крупнейшая авария. Тогда перевернулись шесть полувагонов кверху ногами. Причина, и ее все знали: плохое содержание путевого хозяйства. И начальника цеха сняли с должности за это, он перешел работать на Эстонскую ГРЭС, а на его место предложили пойти мне. Опыт у меня был, знания были. Отчего было не согласиться? И я согласился. И так с 1969 года я начал работать начальником цеха. Но я построил работу таким порядком, что в течение трех лет все было на уровне. Правда, не кривлю душой, помог мне директор станции Второв Евгений Петрович: он ежедневно выделял на ремонт и содержание железнодорожных путей от 100 до 110 человек. И за три года я станцию сделал игрушкой.

А потом, в 1971 году, я перешел работать в горком партии. Как это получилось? Дело в том, что я занимался политическим воспитанием своих подчиненных на станции. И вдруг каким-то образом Ложкин Иван Михайлович, который работал в горкоме партии в организационном отделе, заметил меня, передал это по своим каналам. И вот после этого Зоя Николаевна Ковткова, которая работала в горкоме партии секретарем по промышленности, начала на меня наседать, начала со мной вести переговоры о переходе в горком партии. И что получалось? На Прибалтийской ГРЭС я получал 230, а Ковткова мне за должность заведующего промышленно-транспортным отделом горкома партии предлагала только 160. В общем, я упирался руками и ногами в течение шести месяцев и не соглашался на ее предложение. Но потом пришлось согласиться. И в горкоме партии я проработал до 1975 году. Ну что сказать об этой работе? Отдельно выделить что-то сложно. Все, что мы решали было очень значимо. Боже мой, какие только вопросы не приходилось решать! Ведь мы, наш промышленно-транспортный отдел, готовили практически каждый месяц вопрос на бюро горкома партии. А для того, чтобы подготовить этот вопрос, необходимо было собрать абсолютное множество материалов, подытожить, определиться и преподнести все это в нужном виде. Там, к примеру: что-то правильно, что-то — неправильно. Потом, раз в квартал готовили Пленум городского комитета партии. Также через наш отдел ежемесячно проходило от 20 до 25 писем, которые были направлены в ЦК КПСС. В основном писали работники текстильного комбината «Кренгольмская мануфактура». Каждый обращался со своими бедами. Надо было все это рассмотреть, надо было определиться с тем, как людям помочь. У нас очень хорошо, помню, работала промышленно-транспортная комиссия. Возглавлял ее Михайлов Алексей Иванович. Ежеквартально подводили итоги между промышленными предприятиями, строительными предприятиями, транспортными предприятиями. Ну и занимались второстепенными вопросами. Кроме этого, в это время строились Эстонская ГРЭС и Прибалтийская ГРЭС, в городе шло активное и грандиозное строительство. И был большой поток на награждения строителей. Этим мы также занимались, то есть, награждали тех, кто особенно отличился в строительстве. Только сама Нарва была награждена орденом Трудового Красного Знамени, тот же Кренгольм (текстильный комбинат «Кренгольмская мануфактура») — орденами Ленина и Октябрьской Революции, не говоря о других предприятиях. Это все проходило через наши руки.

А потом я ушел работать заместителем директора на комбинат строительных материалов. Ну не хотел я заниматься партийной работой. Три года добросовестно отпахал, а потом сказал Ковтковой, секретарю: «Зоя Николаевна, ради Бога, ну отпустите меня на производство! Ну не могу я тут работать!» Меня отпустили. И на этом комбинате стрйоматериалов я проработал семь лет. Интересная была работа! Ведь наш комбинат выпускал в течение суток 1500 кубометров готовой продукции. И она никому была не нужна. Что оставалось делать? Надо было искать людей, надо было кормить людей, надо было назначать зарплату. А это была моя обязанность. Продали продукцию — поступили деньги на счет, поступили деньги на счет — есть возможность закупить сырье, есть возможность выплатить зарплаты, ну и осуществить все остальные побочные выплаты. Мало кто знает, что своей продукцией мы, комбинат стройматериалов, начали тогда обеспечивать Кировскую область, Ленинградскую область — в основном Подпорожье и Волосово, Саратовскую область полностью, Воронежскую область — туда тоже огромное множество продукции отправляли. Также Саратовскую область облеспечивали, Тамбовскую область обеспечивали. Ну и нет ничего удивительно, это вполне естественно, обеспечивали продукцией полностью Эстонию. А что это такое — получить продукцию и отправить? Мы ежедневно грузили от 6 до 10 полувагонов годовой продукции. И ежесуточно грузили по 120 автомашин. Тяжелейшее было время. А сейчас, говорят, и крыша на комбинате провалилась, нет этого предприятия уже.

После работы на комбинате я трудился десять лет в филиале ленинградского завода «Фероприбор». Был там начальником отдела снабжения. И у меня остались прекрасные воспоминания об этом промежутке времени. Ведь этот филиал был просто уникальным! Там, насколько мне помнится, производили начинку для магнитофонов и радиоприемников  - ферритовые кольца. А потом, в начале 90-х, началась, как известно, полная неразбериха, и я потерял работу. В это же непростое время, в 1995 году, погиб мой сын. Что и говорить! Я сам два года простоял на бирже труда. В 7-й школе, помню, нужен был учитель труда. Я был способен работать, своими руками я мог делать что угодно и мог этому научить своих учеников. Но там нашли другого человека, кого-то своего, а мне отказали.