Родился в 1927 г. на Полтавщине. Отец был высококвалифицированным рабочим, строил железнодорожные мосты по всей стране от Днепропетровска до Красноярска. Там отца в 1937 г. и посадили, дав 8 лет за антисоветскую агитацию. Семья вернулась в большое, на 10 тыс. домов, село Веприк, на Украине, где встретила войну. В пионеры Володю не принимали - был сыном врага народа, но с самого 22-го июня он с такими же пацанами всё ждал, когда наши возьмут Берлин. А дождался в сентябре 41-го немцев. Передовые части простояли в селе сутки и ушли дальше на Восток. Власти не осталось. Как дальше жить? Избрали старосту...
- Семья жила бедно, мать работала прачкой в больнице. Спасал только самогон. Я притаскивал с поля мерзлую сахарную свёклу, мать гнала первач. Что такое самогон во время войны? Это самая главная валюта. Правда, через тот самогон я в Германию попал. Весной 42-го пошёл в лес по дрова, нашёл советские листовки на немецком языке - их наши с самолёта сбросили. Собрал - это ж бумага, тоже ценная вещь во время войны. Положил сушить в хате на бабушкин сундук. А тут полицаи за самогоном пришли...
Чтобы не поставили к стенке как партизана, согласился «добровольно» поехать на работу в Германию - остарбайтером - «восточным рабочим», как это называлось по-немецки. Но тамошний хлеб оказался горьковат. Пока добрые люди не помогли устроиться к немецкому «гроссбауэру» - кулаку по-нашему, я заработал две грыжи на разгрузке железнодорожных вагонов под Галле, гастрит и эмфизему лёгких на рытье траншей в Гамбурге.
Попал я в землю Баден-Вюртемберг на границе с Францией. Хозяин мой Антон Старц был хорошим мужиком, если б не он, точно помер бы. Звал меня Вольдемаром. Работал я на него в поле и в саду, иногда остарбайтеров гоняли на лесозаготовки. Когда американцы бомбили Штутгарт, мы разбирали завалы на банхофе - железнодорожном вокзале. Охрана ругалась на меня: «руссиш швайн» и «кляйне Сталин». Потом я узнал, что в ту ночь город бомбила тысяча тяжёлых бомбардировщиков. Земля ходила волнами. Германию разбомбили так, что, казалось, тысячу лет восстанавливать придётся. Но немцы справились гораздо раньше.
Когда хозяин с семьёй ходили в церковь, я слушал по его радиоприёмнику Москву. Вообще, все иностранцы, угнанные в Германию, на удивление хорошо разбирались в обстановке на фронтах. Зимой 1943-го работали на лесоповале с французскими пленными. Узнав о капитуляции армии Паулюса, они качали меня, русского мальчишку, как будто это я взял Сталинград.
В марте 1945-го боевые действия снова докатились до меня. Рядом с деревней, где я работал на Старца, немцы стали готовиться к обороне, делать засады. Одну - в том месте, где дорога (а это уже предгорья Альп) делала петлю. Солдаты вкапывали в землю танки, маскировали пушки, чтобы поймать наступающих, а это были американцы, в огневой мешок. Свернуть некуда, с одной стороны лес, с другой овраг.
Я понял, что американцев надо предупредить. Подбежал к первому джипу, кричу по-немецки (я его еще в школе учил, а когда на «гроссбауэра» работал, все слова вспомнил) - никто меня не понимает. Но, видно, сообразили, что пацан хочет сказать что-то важное. Через некоторое время появился американец, говоривший по-немецки. Звали его Юджином, он до войны в Бонне учился. Я ему говорю, что дальше ехать нельзя - засада. Он достает карту, просит показать. А потом всё было как в детских книжках: «Хочешь с нами воевать»? Какой пацан в 17 лет не мечтает об этом? Разумеется, я согласился.
У Юджина убили стрелка, ранили водителя, и он остался на своём джипе один. Пополнения не предвиделось - дивизия (потом я узнал, 4-я пехотная) была в наступлении.
Американцы звали меня Вилли. Честно говоря, порядки в американской армии меня удивили. Там всё было на удивление просто. Юджин, например, легализовал моё пребывание в армии Соединённых Штатов следующим образом: привёл меня к своему непосредственному начальнику, капралу, и сказал ему: «Хай, Билл, этот парень будет ездить со мной». На второй день пришел капеллан поинтересоваться, какой я веры. Чтобы, типа, знать, по какому канону отпевать, если убьют. Я ответил, что христианин. Вот и все формальности. Так я стал стрелком из тяжёлого (калибр 12,7 мм, по-американски - полдюйма) пулемёта «Браунинг», установленного на металлическом шкворне в кузове джипа «Виллис». Еще было 3 автомата Томпсона и пулемёт винтовочного калибра.
Отряд состоял примерно из 10 бронетранспортёров и джипов. Наш экипаж всегда ехал впереди, остальные за нами в колонне. Наш «Виллис» прикрывал броневик капрала Риски. Наша задача была всё время идти впритык за отступающими немцами и информировать командование о том, где нынче находится передний край.
В бой я попал уже на второй день. Мы напоролись на немецкий арьергард - полевую жандармерию. Выскакиваем из-за поворота и видим: немцы мост минирую через какую-то речушку, уже бикфордов шнур подожгли. Юджин кричит: «Вилли, стреляй»! Я дергаю затвор, жму на гашетку (она у «Браунинга» была как у нашего Максима) - не стреляет. Затвор я не дотянул. Немцы нас заметили - и на мотоцикл. Пока его седлали, я с пулеметом справился и - очередь. У того, кто сзади сидел, оторвалась рука и полетела вместе с рукавом шинели. Мотоцикл - вверх тормашками. Юджин побежал шнур гасить, а я к раненому. Он умирал. Руку вместе с лопаткой оторвало, лёгкие видно. Они дышали. Правда, недолго.
Пистолет «Вальтер» я потом отобрал у того, который жив остался. С тех пор я стал взводить затвор пулемёта заранее, а под гашетку клал стреляную гильзу, которую перед стрельбой вынимал.
Мне выдали чудесные шерстяные брюки защитного цвета, рубашку с двумя карманами, суконный жакет, куртку Юджин отдал свою. Билл, особенно когда нас осчастливливал своим присутствием лейтенант, заставлял надевать каску. Я её не любил носить, она была для меня тяжеловата, но в американской армией с этим было строго. С едой проблем не было. У нас в джипе всегда был полный ящик консервов. Однажды Юджин пошел в немецкой деревне разжиться кастрюлей, чтобы их разогреть, а я нашел в ящике пакетик с какими-то разноцветными штуковинами наподобие фасоли. Попробовал - сладкие. Так и смолотил всю упаковку. Вернулся Юджин и спросил, куда я дел содержимое пакетика... «То есть как съел»? Хотел в госпиталь меня везти, потому как съел я жевательную резинку, которой в СССР тогда не знали. Потом смеялся весь отряд. Последствий для моего желудка никаких не было. Так что питались американцы хорошо. А вот пить почти совсем не пили. Единственный раз я в армии США столкнулся со спиртным 12 апреля, когда Рузвельт умер. Ну, помянули по маленькой. Виски, надо сказать, мне страшнее не понравился. Наш самогон лучше.
Называлось подразделение, в которое я попал, разведотрядом 4-й пехотной дивизии. Немцы отступают - мы наступаем. Немцы остановились - мы вступили в бой. Сами не справляемся - по рации вызываем танки или авиаподдержку. Самое страшное - потерять противника из виду. Тогда жди какой-нибудь пакости вроде засады. Придумал я тогда военную хитрость. Если немцев теряли из виду - заехать в первую попавшуюся деревню и заставить кого-то из местных позвонить знакомому в соседнюю деревню. И спросить по-соседски, есть ли в деревне войска. Если есть - какие, вермахт, или СС, какие дивизионные эмблемы? Если нет - по какой дороге ушли и т.д. Немцы не врали - догадывались, что мы можем проверить их показания у их же рабсилы - поляков, белорусов, украинцев, русских. С ними говорил я, переводил Юджину на немецкий, он переводил Биллу на английский... Когда через 44 года американские друзья, с которыми мы снова встретились, мне сказали: «Вилли, да ты родился разведчиком», я был страшно польщён. Впрочем, это было потом.
Вот так, вцепившись в немецкий хвост, и дошли мы сначала до Штутгарта, потом до Ульма, который весь, кроме старой кирхи, был разрушен бомбардировками. При форсировании Дуная, это уже апрель был, в городке Делинген в нас стрелял «Тигр» прямой наводкой. Дело было так: мы выскочили к мосту, который надо было захватить, пока немцы его не взорвали. Выскочить-то выскочили, а там по бокам - танки. Ближний, он от джипа метров за 150 был, начал на нас башню разворачивать. Нам бы машину бросить и тикать, но пока Юджин заднюю передачу врубал, а я по танку из пулемета бить пытался, танк и выстрелил. Я увидел вспышку у набалдашника не его пушке - и всё!
Когда очнулся, слышу, Юджин и Ричард (его нам в экипаж водителем прислали) орут: «Вилли, Вили»... Лежу на бруствере, из носа и ушей кровь Выбило 7 или 8 зубов, контузило. Встал - меня шатает. Повезло ещё: снаряд попал в угол дома. Потом еще месяца два заикался, но в американский госпиталь не пошел - что мне там делать без языка? А мост немцы взорвали один чёрт.
Эти парни - командир экипажа Юджин Пэт Мейли, юрист из Пенсильвании, водитель Ричард Фицсиммонс, электрик из Вермонта, командир отряда капрал Уильям Риска, фермер из Коннектикута... Они знали, что я сидел в немецком лагере и что мой отец сидит в советском. Когда им присылали посылки из дома, они старались подкормить «нашего Вилли» чем-то вкусненьким. Они были лет на 5 старше меня. Были мне как старшие братья.
Потом взяли Мюнхен. Под Аугсбургом видели страшные взрывы. Думали, снова авиация, оказалось - это немцы взрывают заводы, на которых делали «Фау-2». Мы должны были перехватить эсэсовскую часть, которая собиралась уйти в Альпы. Был конец апреля. И тут я по недоразумению обстрелял американскую машину из другой части. Не опознал: они были с поднятым тентом, чего у нас никогда не делали. Ещё у них уголок стальной был вертикально к бамперу приварен. Немцы под конец войны стали натягивать против американских разведдозоров проволоку на уровне шеи сидящих в джипе. На полной скорости, говорят, голову срезало...
Попавшие под мои пули дали зелёную ракету, Юджин мне кричит: «Вили, хальт, хальт»! - а уже поздно. Были жертвы. Американцы это называют дружественным огнем. Через много лет я, когда в первый раз в Америку приехал, сначала здорово боялся, вдруг меня к ответу за это дело потащат. Но мудрый Юджин сказал: «Вилли, тейк ит изи. Во-первых, прошло 40 лет. Во-вторых, тогда была война».
Собственно, после этого я и засобирался домой. К тому же дивизия получила приказ поворачивать в Италию, а мне надо было совсем в другую сторону. Из 4-й дивизии (она входила в 7-й корпус американской армии, которой командовал генерал Омар Брэдли) я ушел 1 мая 1945 г. На прощание американцы подарили мне трофейный Мерседес в камуфляжной раскраске (говорили, раньше на ней ездил генерал из СС), ящик продуктов, немецкий автомат и дамский Браунинг. Над машиной натянули оранжевый тент, чтобы свои истребители не расстреляли. Представляете: мощная машина, Первомай, кругом красотища - альпийские луга, а мне 17 лет!
Через неделю я прибился к 5-й советской воздушно-десантной дивизии, которой командовал генерал Афонин Павел Иванович. Приводят к нему:
- Кто такой?
- Владимир Куц.
- Как у союзников воевал?
- Как положено советскому человеку...
- Шварёв, - говорит комдив, - займитесь.
А Шварёв - это был капитан из контрразведки СМЕРШ. Я уж думал, что всё, приехали, но - пронесло. Контрразведчикам нужно было знать, что собой представляет американская армия, а я в этом смысле был ценным источником информации. Так началась моя служба в Красной Армии, в которой я, правда, тоже бойцом не числился.
Естественно, скоро я стал сравнивать, какая разница между армиями СССР и США. В Советской армии образца 45-го года чуть ли не с командира роты - у каждого баба-любовница. И денщичок сапоги чистит да на кухню бегает. А в американской армии уже тогда от солдата до генерала все ходили в одной форме и хлебали из одного котла. Самый главный у них в армии сержант, а офицеров мы, бывало, сутками не видели. Взять того же генерала Афонина, который и тогда, и потом много доброго для меня сделал. Но когда я его впервые увидел, чуть не обмер: у него сапоги так сияют, что в них смотреться можно. А галифе! А грудь в орденах! Рядом - американский бригадный генерал. Форма - как у меня, только на каске звёздочка. Были и другие отличия. Юджин учил меня, что в безвыходной ситуации, если кончатся патроны, а вокруг будут враги, американскому солдату предписано сдаваться в плен, потому что его жизнь нужна не только его стране, но и его семье. Ну а у нас с этим делом всё понятно как обстояло...
Войну уже вроде как закончилась, но бои продолжались. На запад пытались уйти эсэсовцы и власовцы. Наш 1-й батальон 16-го полка осуществлял функции пограничных войск. Американцы к нам ездили свободно, наши к ним - только командный состав и то не весь. Четыре месяца я был в этой дивизии в американской форме, с немецким оружием и машиной. Когда полк отвели на восток, комдив меня однажды встретил и спросил:
- Как дела, американец?
- Павел Иванович, домой хочу, четвёртый год дома не был!
- Как домой, - говорит Афонин, - Так ты же в армии не служил...
- Дома призовут, - отвечаю, - мне ж еще 18 нет.
Короче, отпустил меня генерал. А особист капитан Шварёв, умная голова, мне на прощание так сказал: «Володя, нигде ни при каких обстоятельствах не вздумай сказать, что ты воевал за американцев». И я молчал 43 года...
В августе 45-го я попал в советский лагерь для перемещённых лиц. В сентябре, пройдя проверку, вернулся домой. Хата разбита немецкой миной, дров нет, жрать нечего, желудок не работает, зубов нет, голова болит после контузии. Что было делать? Поехал к отцу (он освободился в декабре 45-го) в Норильск в зону ГУЛАГа. Добрался за 20 суток...
Думаете, при Сталине порядок был? Ничего подобного, бардак был, как всегда в России. Через Москву и Красноярск я проехал без билетов. Потом на пароход проник без пропуска. В Дудинке на узкоколейку просочился, миновав 3 поста НКВД, выдавая себя за футболиста из команды ГУЛАГа, которую тренировал легендарный Старостин. Он ведь тоже сидел....
Потом я долго работал в Норильске по электрической части, закончил десятилетку и институт, аспирантуру, был переведён в Москву, работал уполномоченным Совмина по объектам первостепенной государственной важности... И молчал!
Открылся я, можно сказать, по случайности. В 1988 г. после второго инфаркта лежал в Кремлёвке в одной палате с заместителем министра тяжёлого машиностроения. Ему я три дня рассказывал свою историю. Подумал: помру - так даже родные не узнают, что я всё-таки воевал. Но помереть не довелось - выжил. Выписался - пошел к генерал-лейтенанту КГБ, который курировал наш главк. Потому как замминистра хоть и хороший человек, но что знают двое - то знает свинья!
 |
Времена тогда стояли уже вполне вегетарианские - Куца не наказали, наоборот, присвоили ветеранский статус. Легализовавшись в СССР, Владимир Терентьевич решил дойти до Америки. Все эти годы он в учебнике по высшей математике (почему-то показалось, что в столь скучную книгу чекисты при обыске полезут в последнюю очередь) хранил адреса американцев, с которыми воевал. В 1988 г. в Москву приехала делегация американских ветеранов. Им-то при помощи сына Куцу удалось передать весточку. На согласование с советскими инстанциями ушёл год. Американские однополчане вспомнили своего Вилли и в 1989 году приняли как родного. В июле 1989 г. он прорвался в США. Гостил у каждого в отдельности, потом побывал на слёте ветеранов 4-й дивизии в Филадельфии, куда он привёз бутылку русской водки.
| Интервью и лит.обработка: | С. Осипов |
