Мелковская (Кузенёва) Антонина Николаевна

Я родилась 24-го ноября 1921 года. В Саратовской области в Екатериновском районе есть такое село Сластуха. У родителей нас было трое: старший брат Николай, я и сестра Таисия 1926 г.р.

Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.

Село считалось государственное, свободное, барщины не было, поэтому жили мы богато. В роду Кузенёвых пьяниц не было ни одного. Все работящие, толковые, но за свой труд нас и раскулачили… Отец с двумя братьями выстроили огромный дом, в котором жила вся наша семья. Дед с бабушкой, три семьи братьев, всего 26 человек. Представляете себе, что это за дом? Печка такая большая, тётя Маша в ней каждый день хлеб пекла. Ведь своих 26 душ, так ещё, то родные приедут, то знакомые, то ещё кто-то. Во дворе в погребе такие чаны стояли с тёрном, и солодки корень, заливали холодной водой и квас делали. Каждый день – ведро на семью.

Все три брата разбирались в технике, и работали механиками на мельнице у барина. Но ещё до революции барин почувствовал, что дело пахнет керосином, и продал мельницу своему управляющему и нашим. Потом этот управляющий тоже почувствовал, и продал свою долю братьям. Они расплатились с долгами, сделали ремонт, но в 1924 году её у них отобрали. Дед этого не перенёс и вскоре умер... И начались на нас большие гонения. Потому что якобы подкулачники... Они ведь не только мельницу купили, но и маслобойку построили, делали масло, жмых. В нашем доме школу устроили, а нам отделили вот такой чулок… Ну что, печку сделали, дверь прорубили, и стояли только кровать и стол. Но долго мы так не выдержали, пришлось уехать…

Вначале в Среднюю Азию уехал старший брат отца. В Канибадам, это город такой в Таджикистане. Потом средний брат с семьей к нему уехал, а потом уже и мы. Но через пару лет отец познакомился с одним мужчиной, только отчество помню – Демьяныч, и он соблазнил отца поехать в Уфу. Уехали туда, но что-то там не пошло, и опять все вернулись в Канибадам. Но наша семья осталась в Раевке (самое крупное село по численности населения в Башкирии – прим.ред.) Мы там несколько раз жили, уезжали-приезжали.

Потом в 1929 году поехали в Альшеевский зерносовхоз, он как раз только начал строиться. Отец работал бригадиром тракторной бригады. Но там был такой Лобода Александр, и он нашего отца потопил… Отец ведь хороший работник был, не стяжатель, не жулик, всё своим трудом, и его всегда уважали на работе. До этого ему премии давали за ударный труд, и тут вдруг в 33-м году его арестовывают… Но через три месяца отца в Уфе оправдали, а этого посадили на 10 лет… Но отец, конечно, обиделся на такую несправедливость, и мы сразу уехали оттуда. А сюда ведь уже вся папина и мамина родня переехала. В Поволжье-то вон, какой голод разразился…

А ещё в 21-м году, какой страшный голод был, сколько людей поумирало… Мы из Средней Азии привезли много разных материй, всё такое яркое, так мама всё поменяла на продукты. И когда родня приезжала к нам, мы всех содержали, пока отец не устроит их на работу. Мамина родня приехала: сестра с мужем и детьми (всего пятеро), дед, один брат с женой и ребёнком, другой брат, потом и третий брат. И наши односельчане тоже жили у нас.

Когда отца арестовали, нас с квартиры сразу выгнали, так мама увела корову в деревню к знакомым. Потом дядя Миня, мамин брат, квартирку получил, мы к ним. А когда отца освободили, то мы сразу уехали в Раевку.

Там отец устроился на работу, а я жила у башкир. Ещё когда мы жили на квартире у дяди, у хозяев все дети почему-то умирали, и они просили меня в дети. И когда я училась в Раевке, то жила у них. Ни за квартиру не платила, ни за питание, ничего, как к родной относились. Я и башкирский язык от них хорошо знала. Потом на отца донос – подкулачники… Тогда он устроился в Михайловке, вскоре опять донос… Уехали в Глуховскую, там отец устроился механиком в туберкулёзный санаторий «имени Воровского». В сосновом бору дали дом, правда, отопление ужасное. Но хозяйство завели крепкое: и корова была, и свиньи, всё свое. Два года там прожили, потом отец прибегает: «Уезжаем!» Оказывается, директор санатория вызвал его: «Собирайтесь, на вас донос!»

А Евнеевы, у которых мы всегда жили в Раевке, уже переехали в Стерлитамак, они нас вызвали, и мы приехали сюда. Вот так мы здесь оказались в 1937 году и с тех самых пор я живу в Стерлитамаке. Отец устроился на мельницу. В 1942 году его в Давлеканово перевели, надо было поднять там работу. Вернулся сюда только в 44-м. Вот так мы жили…

С родителями (1946 г.)

А не было идеи вернуться в родное село?

Перед самой войной в Сластуху поехал дядя Митя. Но как приехал, его сразу арестовали, и он десять лет отсидел в Соликамске… Сын его на фронте погиб, а отец сидел… А спрашивается за что? Ведь они своим трудом жили, наёмных работников не держали. За что, спрашивается, всю жизнь гонения? Вон сейчас, сколько миллиардеров, почему их никто не раскулачивает? Разве они своим трудом нажили? Тогда почему мы пострадали?

Наша Сластуха считалось богатым селом. Оно тянулось по берегу реки на семь километров, такие сады стояли… Всё было: прекрасный каменный храм, школа работала, несколько мельниц, больница, разные лавки. Даже проклятая девочка была. Вот говорят, что колдовства нет, а я скажу, что нет, всё было. Я лично несколько раз в своей жизни с этим сталкивалась. И первый раз столкнулась с этим как раз в нашем селе.

Рассказывали, один поехал с бочкой на речку за водой, и вдруг перед ним предстала женщина, волосы такие длинные, распущенные, и говорит ему: «Дай мне крест!» Он испугался, сразу бросился назад и умер от испуга… Потом эта проклятая девочка поселилась… Из-за чего она проклятая, не знаю, но её боялось всё село.

У меня подружка была – Нюшка Назарова, они через дом от нас жили. Как-то мы на печке играли, и меня послали домой за куклой. Это сейчас какие угодно куклы продаются, а тогда мне мама сама сшила, вышила. Возвращаюсь, тут уже шум-гам. Оказывается эта проклятая девочка зашла в их дом, и старшая сестра Вера, всех девчонок в окно… Сейчас в это никто не верит, а она если зайдёт в дом, то все выпрыгивали в окно.

И главное, ни милиция, никто не мог с ней ничего сделать. Она или в погреб залезет, или под печку. И сидит там, волосы чешет-чешет… Сами они жили в амбаре, а потом священника пригласили, он там молебен читал, так она выскочила оттуда, и на четвереньках бежала, а за ней люди гнались с кольями и вилами, так она в лес и убежала. Но лесов же там нет, только вдалеке небольшой Вязовский. И больше она не вернулась. Когда бабушка звала нас на речку полоскать бельё, я ей говорю: «Как же мы пойдём, там же проклятая девочка!» - «А ничего, мы её коромыслом…»

А в школе вас, допустим, из-за отца не притесняли? В пионеры, например, принимали?

Я и пионеркой была, и комсомолкой. Меня без проблем принимали, никто ведь не знал про папу. Это только отец страдал, а в школе на это как-то не обращали внимание. Конечно, у него была обида на власть, но он мне никогда ничего про это не говорил, не попрекал.

Но из-за всех этих переездов я потеряла в школе два года. Когда из этого совхоза приехали, меня из 4-го класса перевели в 3-й. А на Глуховской мы ходили в школу совхоза «Максима Горького» за три километра. Причём, ходили-то кто: две девчонки и два мальчика. А моя сестра одна ходила в 1-й класс. Но ведь волки кругом, какая пурга, в общем, настрадались… И когда родители переехали в Стерлитамак, то оставили меня у родных, чтобы я там 6-й класс спокойно закончила. Но на экзамене мы с подружками, любопытные же, дети есть дети, чего-то переглядывались. А у нас учительницей физики была немка, и она меня посадила: «Ты не знаешь!» - «Я знаю!» - «Нет, не знаешь!», и всё тут… Ассистентка как раз куда-то вышла, и она мне назначила пересдачу на осень. Сюда в Стерлитамак приехала, сразу в 6-й класс села. А у нас в 3-й школе преподавал Диведин Владимир Тимофеевич.Это был настоящий учитель! Он к нам сразу после института пришёл, высокий, красивый, костюмы разных цветов, мы все были влюблены в него. А материал так давал, что я сразу стала математиком. Только на 4 и 5 училась. Но меня опять физичка невзлюбила. По всем предметам четвёрки и пятёрки, только по физике тройка. Но мы все: Милочка Андреева, Линка Григорьева, Шура Конькова и я, поступили в планово-экономический техникум. У нас ни шпаргалок не было, ни связей, всё сами сдали. Но потом я там немножко заленилась, танцы-шманцы, и запустила новый материал. Запнусь где-нибудь, а учитель математики Попов укоряет: «У тебя ведь такая основа! Ты не учишь уроки, за счёт своего багажа выезжаешь…»

Мне многие ветераны говорили, что в последние предвоенные годы жизнь улучшалась прямо на глазах.

Я согласна! Когда началась финская кампания, я перешла в нефтяной техникум на экономический факультет. Жила бесплатно в общежитии, и в столовой бесплатно питались. Мама мне что-то, конечно, привозила. Брат шофёром работал, бывало, с оказией привезёт продукты. Мы в комнате пять девочек жили, так всё поровну, не делили, это моё, а это твоё. Нет! Вот как-то дружно очень жили. Когда голодно становилось, покупали газировку и ржаной хлеб. Но не курили и не пили, боже упаси! А какое веселье было… Ведь вы посмотрите, сейчас люди почти не улыбаются. Оглянитесь в транспорте, у всех угрюмые лица. А я когда училась в техникуме, когда крекинг строился, нас водили туда помогать убирать. Туда едем с песнями, обратно с песнями… Если недалеко, идём строем. Я потом когда работала учительницей, пробовала водить своих учеников. Не хотят! 5-е классы и те не хотят строем идти! И никаких песен, ничего… А сама работать не будешь, и дети ничего делать не станут. Сейчас дети совсем ничего не хотят… Учиться не хотят, им только телевизор и компьютер. Разлагают наш народ… А какие передачи показывают? Я вот, уже человек преклонного возраста, многое повидала, но такое посмотришь, и волосы дыбом… Мне не нравится такая демократия. Одни люди обогащаются, а другие нищенствуют. Разве раньше были такие бомжи, такая безработица? Ведь как жили хорошо… Перед войной в Уфе мёд стоил 6 рублей, а у нас в Стерлитамаке 5, а то и 4. Грибы грузди привозили целыми бочками. Хорошие – 2 рубля за килограмм, а похуже за рубль. Мука за пуд - 12 рублей. Да, не было промтоваров, в очередях даже по ночам стояли. Зато настроение в народе было совсем другое. Люди чувствовали, что есть перспектива, что жизнь развивается, идёт вперед. А сейчас?! Нет, я молодым не завидую. В наши годы было веселее.

22-е июня помните?

Я в то время работала на практике в Ишимбае, но на выходные приехала домой. Чтобы побыть с женихом. На Садовой, 7 Анастасия Львовна снимала у Плотниковых полдома. А жила за счёт того, что сдавала комнату двум офицерам, в том числе моему жениху. И я как раз была у них, когда по радио началось выступление Молотова… У Анастасии Львовны муж был немец, но его в 37-м арестовали, а сама она немецкий язык преподавала. И когда услышали объявление по радио, она так горько заплакала… А я, дурочка, подумала: «Чего плакать-то? Вон с Финляндией три месяца и всё…» А оно вон как получилось… Ну что, молодость есть молодость…

Сержик - жених мой, был лейтенантом-связистом, и он сразу побежал в свою часть. Там им сказали, что на фронт они уедут 11-го июля. Он сразу предложил мне: «Давай зарегистрируемся! Хоть одна ночь, но будет наша…» Даже Анастасия Львовна его поддержала: «Тося, соглашайся, он же тебя так любит!» Но я ему отказала. Мы ведь должны были пожениться 1-го июля, а 4-го ехать жить в Ленинград. Он же поступил на учёбу в Академию Связи. До знакомства со мной он дважды поступал, но оба раза срезался по русскому языку. А я его всю зиму готовила по русскому, он сдал экзамены, и 23-го февраля сделал мне предложение. У родителей, конечно. Но прежде чем сделать предложение, он меня показал и своему комиссару, и начальнику, и замполиту. Впечатление я произвела хорошее (смеётся).

В общем, 23-го июня он меня проводил после обеда, я на попутке поехала в Ишимбай, а уже в ночь их отправили… 27-го к вечеру я должна была приехать, и решила дать согласие на срочную регистрацию. Но было уже поздно… Между прочим, я через всю жизнь пронесла это чувство…

Он погиб?

В том-то и дело, что нет. Но там целая история…

Если можно, расскажите, пожалуйста.

Как они уехали, я о нём ничего и не знала. Только из Себежа от него получила последнее письмо. Писал, что, дескать, их бомбят. Хочешь жди, хочешь не жди, вот в таком духе… И на этом всё кончилось. Пока наши в 43-м Орел не взяли, я ничего о нём не знала. Только друг его, Костя - Константин Георгиевич Шаркевич, с которым они в комнате жили, после ранения учился в танковой что ли академии в Москве, писал мне письма. Всё звал замуж. Так вот он мне написал, что их часть даже до фронта не доехала, попала под бомбёжку, и кто, куда… Его самого ранило, а Гриша Ананьев, их командир, погиб… Я знала его жену, она потом двух сыновей подняла без него. (По данным https://www.obd-memorial.ru командир радиовзвода 170-й стрелковой дивизии младший лейтенант Ананьев Григорий Федосеевич 1909 г.р. пропал безвести летом 1941 года).

И только в августе 43-го, когда наши освободили Орёл, то я написала его родителям письмо. И его мать мне ответила… Оказывается, их дивизия попала в окружение и он вернулся домой. («170-я стрелковая дивизия была сформирована в 1939 году в составе Уральского Военного Округа. Штаб дивизии и большинство частей дислоцировались в городе Стерлитамак. На 22.6.1941 г. дивизия активно занималась боевой и политической подготовкой, проводились учения и сборы военнообязанных, которые привлекались к сборам и учениям через военные комиссариаты республики. Дивизия была укомплектована по штату мирного времени, приписной состав был из людских ресурсов Башкирской АССР.

Уже на второй день войны, 23 июня 1941 года, части дивизии начали убывать на фронт. 29 июня первые эшелоны выгрузились в районе г.Себеж Псковской области. С 3 июля части дивизии вступили в бой с атаковавшими Себежский УкрепРайон немецкими моторизованными частями. В ожесточенных боях, периодически переходя в контратаки, части дивизии отступая, сдерживали наступление противника. Дивизия участвовала в упорной обороне Великих Лук, а ее командир - генерал-майор Силкин Т.К. был назначен командиром обороны города и погиб во время боев за город. 

25 августа немцам удалось захватить Великие Луки, и они замкнули кольцо окружения вокруг 22-й Армии. К 28 августа из первоначального состава 170-й дивизии в 13 819 человек из окружения вышло не более 300 человек… 4-го октября 1941 года дивизия была расформирована» - http://rkkawwii.ru/division/170sdf1 )

Сержик выходил из окружения вместе с Ваней Екатерининым. Это его приятель, тоже командир взвода. Ох, до чего же был красивый парень, до чего красивый… Но по дороге они расстались, пошли к своим родителям. Ваня родом из Курска что ли, а этот орловский, из села Нарышкино. (По данным https://www.obd-memorial.ru командир взвода связи 170-й стрелковой дивизии лейтенант Екатеринин Иван Данилович 1920 г.р. пропал безвести летом 1941 года.

Впоследствии, командир взвода связи 22-го Гвардейского полка 9-й Гвардейской стрелковой дивизии лейтенант Екатеринин И.Д. погиб в бою 22.9.43. Похоронен в деревне Тикуны Духовщинского района Смоленской области).

Сержик всё-таки добрался домой. Где его только ни прятали от немцев, но потом кто-то донёс, и его чуть не расстреляли. Мать у него учительница, а отец преподаватель музыки. Причём, слепой, в молодости ослеп. Именно из-за родителей его пощадили и немцы, и наши. Но он мне сам рассказывал, что когда явился домой, то мать ему прямо сказала: «Уж лучше бы ты погиб…» Потом как-то в разговоре упомянул, что там же у себя в Нарышкино работал и кочегаром, ещё кем-то, в общем, на чёрной работе. А потом, видимо, немцы назначили его на какую-то административную должность. Потому что когда стали угонять молодёжь в Германию, то среди девушек попалась одна очень красивая, так он с ней оформил брак, и её оставили. Но это я ему простила, ведь он её пожалел, она же совсем ребёнок 16-17 лет. Он фактически спас эту девочку от германского рабства. Но когда он мне признался, что она ему сына родила, вот тут я ему отказала: «Она себе мужа найдёт, а отца ребёнку нет…» А он мне написал: «Или ты или другая, но с ней я жить не буду!» Вот так вот… (По данным https://www.obd-memorial.ru командир радиовзвода 210-го отдельного батальона связи 170-й стрелковой дивизии лейтенант Соломатин Сергей Васильевич 1918 г.р. пропал безвести летом 1941 года).

Жених – Сергей Соломатин

А когда освободили Орёл, то его уже наши чуть не расстреляли. Вначале он воевал в штрафном батальоне. Его мать мне пришлёт адрес, я напишу, а его опять куда-то переводят. И пока его ни ранило, я всё никак не могла с ним связаться. А тут я уехала 7-го апреля, а 8-го от него первое письмо пришло… Конечно, я бы сразу к нему в госпиталь поехала, но так получилось, что в дороге я познакомилась с первым мужем… Это уже 1944 год шёл. Я как раз институт в Уфе бросила, и одна моя знакомая, которая в госпитале работала, по блату устроила мне командировку. Чтобы морально меня хоть как-то поддержать и чтоб я с ума не сошла. Я ведь уже забалтываться начала. Сижу на уроках и только бормочу – «Сержик, Сержик…» Вот такая любовь у нас была…

А вы знаете, какая со мной случилась истерика, когда я узнала, что он в оккупации женился? На весь квартал, наверное, кричала… Я ведь всю жизнь в бога верю. У нас бабушка – папина мать, была очень набожная. Она даже ходила с паломниками в Саров, в Дивеево, и потом рассказывала нам. Причём, что она, неграмотная женщина говорила, всё сбылось: «Птицы будут летать железные, кони будут железные, а перед концом света дома станут, как грибы расти…» На 1-е мая, когда женщины на демонстрации шли в красных косынках, она говорила дома: «Бабоньки, сядьте в простенке, не смотрите в окно!» У нас дома и не чертыхались никогда. Нас за это отец даже бил – «Ты чего призываешь его?!» Поэтому я никогда против бога не говорила, всегда верила, но когда началась война, я начала молиться за Сержика. Вы себе не представляете, как я за него молилась. Даже специально ездила в Уфу в церковь. И увидев это, мамина подруга - тётя Ариша стала меня приобщать. Стала учить читать Евангелие на старославянском, молиться стали. Я прямо из техникума иду к ним, и только в полночь выхожу и иду домой на Халтурина. Считай с одного конца города на другой. И никто меня ни разу не тронул. А наутро только и слышишь, что под мостом труп нашли… Она говорила: «Тося, иди, никто тебя не тронет!» Помню, только один раз меня старичок сопровождал. Я уверена, что это был сам Николай Угодник…

И не только богу молилась. Ночами вставала, и молилась и звёздам, и луне, и ветру, и небу, и солнцу. Могла часами на коленях молиться-молиться… Так когда Сержик приехал ко мне на 50-летие, то рассказывал, как они из окружения выходили: «Вот идём, а немцы будто нас не видят…» Моими молитвами… Вот только за брата я не молилась, и теперь так каюсь… Точно, как в той старинной песне поётся:

Мне не жалко крыла - жалко перышка,
мне не жалко мать отца - жалко молодца.
Без отца я проживу и без матери,
без него, без дружка, я умру с тоска…

Так что если бы я получила от него то письмо, то непременно бы помчалась к нему в госпиталь. Хотя и ехать было не на что. А потом я узнала, что он женился, родился сын, и решила - нет, я ребёнка отца не лишу! И когда я вышла замуж и приехала к мужу в Германию, то Сержик ведь там в Галле служил. Правда, уже не офицером, а рядовым. Но я решила, что нам не стоит встречаться. Правда, мы с ним всю жизнь переписывались.

А его потом никак не преследовали?

Я не знаю, про это он не рассказывал. Но он же в штрафном батальоне себя оправдал. После армии он окончил институт, стал врачом, долгое время работал на крайнем Севере. А потом они с женой переехали в Крым, жили в Симферополе. Последнее письмо я получила от него году так в 2003-м. Вот такая у нас история… Скольким людям эта проклятая война судьбы поломала…

Вот, например, у Вани Екатеринина, с которым Сержик выходил из окружения, была девушка – Лёля Белякова. Так вы знаете, как она погибла? Я её хорошо знала, потому что мы с Лёлей и Верой Мисковой в 3-й школе учились и вместе бегали на танцы с 16 лет. Учились там танцевать вальс, фокстрот, танго. Но я поступила в планово-экономический техникум, а они окончили двухгодичное медицинское училище, сейчас у нас там техникум работает. В Финскую кампанию они уже работали медсёстрами в уфимском госпитале. У меня фотография была, на которой они в форме. Я её отдала в музей техникума, в котором они учились. Ну, и когда война началась, их сразу забрали на фронт.

Они с госпиталем поехали, и оказались в окружении. А у них же столько раненых скопилось… Те кто мог идти, сами пошли. А кто не мог, попросили, чтобы их добили. У них начальником госпиталя был наш сосед - дядя Федя Лаптев, превосходный хирург. И когда они сами попросили: «Чтобы немцы над нами не издевались, дайте нам что-то такое, чтобы мы уснули и не проснулись…», вот он это сделал, что-то им дал такое… Так это было, не так, не знаю, но мне так рассказывали. А потом его за это «врагом народа» сочли. Знаете, какое гонение началось на семью? Хотя у них четверо детей было, и старший сын на фронте погиб. Даже не знаю, чем всё закончилось, только слышала, что сам дядя Федя остался жив. (По данным https://www.obd-memorial.ru начальник хирургической группы 50-й Отдельной медроты усиления военврач 2-го рангаЛаптев Федор Трофимович 1892 г.р. за измену Родине в сентябре 1943 года был приговорен военным трибуналом Калининского Фронта к ВМН (высшей мере наказания). Но в 1946 году был жив.)

Когда стали из окружения выходить, Лёлю тяжело ранило, но Вера её не бросила и осталась с ней. Так они вместе попали в плен. И вот Лёля погибла… (По данным https://www.obd-memorial.ru военфельдшер 391-го полка 170-й стрелковой дивизииБелякова Ольга Николаевна1923 г.р. пропала безвести летом 1941 года. 22.1.42 Военным трибуналом Калининского фронта приговорена к 10 годам ИТР или штр. 5 лет). И брат у Лёли тоже погиб. (По данным https://www.obd-memorial.ru стрелок 349-й штрафной роты 22-й Армии красноармеец Беляков Кузьма Николаевич 1920 г.р. погиб в бою 24.1.44 г. Извещение о гибели выслано по адресу: г.Стерлитамак ул.Первомайская, 34. ) А Верочка потом в тюрьме сидела… Когда мы в 1954 году вернулись в Стерлитамак, я встретила её маму – тётю Пашу. Она всё ждала Верочку. Но так и не дождалась, Верочка умерла в тюрьме… (По данным https://www.obd-memorial.ru военфельдшер 391-го полка 170-й стрелковой дивизииНизкова Вера Евдокимовна 1922 г.р. пропала безвести летом 1941 года. 22.1.42 Военным трибуналом Калининского фронта приговорена к 10 годам ИТР или штр. 5 лет).

Как изменилась ваша жизнь после начала войны?

Я ещё год проучилась в техникуме. Все госэкзамены сдала на четвёрки и стала работать в Ишимбае в автотранспортной конторе треста «Ишимбайнефть». Меня оформили как бухгалтера производственного стола, но посадили на материалы. Но на этом месте только какому-нибудь старику работать. Очень нудная и скучная работа. Я просила, чтобы меня отпустили учиться в институт, но главный бухгалтер не отпускал: «Тогда переводите меня в расчётный отдел, мне нужно с людьми общаться!»

Потом всё-таки я поступала в нефтяной институт в Уфе, и меня отпустили. Какое-то время проучилась, но тут отец нас бросил, а мама ведь всю жизнь не работала, домохозяйкой была. И на что мне там жить в Уфе? Хоть мы и в общежитии бесплатно жили, и в столовой питались бесплатно, но представляете, что в войну там можно было покушать? Даже картошки не было, баланда какая-то… Мои подружки из Стерлитамака меня уговаривали: «Тося, только не бросай институт, мы тебя будем поддерживать!» Но тут всё одно к одному: и отец ушёл, и про жениха я узнала… В общем, во мне самолюбие взыграло, и я институт бросила. Но, конечно, была в невменяемом состоянии, и одна моя знакомая, увидев это, решила мне помочь. Она работала в госпитале, и устроила мне поездку, чтобы морально меня как-то поддержать и отвлечь. Мне поручили сопроводить одного раненого из Уфы в Баку. Я ведь курсы РОКовские посещала, немножко медицинского образования имела.

Ему уже за сорок было, Павлом звали, на костылях ходил, и я должны была ему во всем помогать. Но в дороге я всем подряд помогала, раненые ведь просят: «Сестричка-сестричка», а он ревновал… Вот тогда в вагоне я и познакомилась с будущим мужем. Он после блокады тяжело болел, и лежал в госпитале, кажется в Чебаркуле. А потом ему дали отпуск, и мы в одном вагоне ехали. В Москве он мне помог с Казанского вокзала переехать на Курский что ли. Ведь раненый у меня при посадке поторопился и упал, ой…

Вот так мы в дороге случайно познакомились, Анатолий Михайлович в меня влюбился и почти сразу сделал мне предложение. А я подумала – ну и зачем он мне нужен? Я ведь жениха ждала. Так он мне два года постоянно писал, посылки присылал, деньги. Мама мне говорила: «Антонина, он тебя покупает! Не бери ничего, откажись!» Однажды прислал мне туфли, одна 37-го размера, другая 36-го (смеётся). Но мама всё равно продала. Прислал пальто, мы его продали, добавили денег и корову купили.

Когда вернулась в Стерлитамак, то поступила секретарём-статистиком на маслозавод. Там заместителем директора работал наш учитель географии из Раевки, когда я там в 5-м классе училась. Хороший такой, справедливый. Что характерно, там выдавали по пять литров пасты (отходы, когда масло бьют), а это большая поддержка. Тем более, там все деревенские, я им помогу отчёт составить, так мне или сметаны дадут, или масла, или яичек. Но там я проработала всего месяцев пять, уж очень далеко было туда ходить. Потом я поступила бухгалтером в ОРС сплавнойконторы, и уже оттуда уехала к мужу в Германию.

А вначале войны не было опасений – а если проиграем?

Нет, вы знаете, не было такого. Потому что Россия никогда не ломалась. Нас бог оберегает! Это я как первого мужа схоронила в 78-м году, так и стала набожная. Владимир Иванович потом даже шутил: «Я-то женился на даме, а она оказалась монашка…» (смеётся). Но первые годы были очень тяжелыми. Потом уже как-то свыклись, но всё время ждали, когда, когда же всё это закончится… А поначалу чего только не пережили. И голодно, и холодно… Помню, ездили в какую-то деревню на лесозаготовку, деревья пилили, так моей младшей сестре на ногу упало дерево. Ой, всё было… Но ведь всё пережили, как-то выкручивались. Хорошо, у нас отец работал на мельнице, так иногда носил шабашки. Потом его перевели в Давлеканово, мама туда поедет, так он обязательно мучки даст. А из Ишимбая привозили солёную воду, выпаривали, и эту соль она возила в Давлеканово и продавала.

В Ишимбае нас и на свёклу посылали, и на сенокос. Мы ударно работали и нам по килограмму хлеба давали. Ночью все вместе на сене спали, и парни, и девушки, но никогда никакого безобразия не было. А сейчас бы не знаю, что началось. Посмотрите, какая нравственность низкая! Как себя девочки ведут…

Но знаете, что главное? Хоть и голодно было, тяжело, но всё-таки люди добрее были, чем сейчас. Так помогали друг другу! Не было такого как сейчас, чтобы наживаться-наживаться… Сестра у меня познакомилась с солдатиком, так мама его никогда не отпустит, чтобы не угостить. Всегда говорила так: «У меня сыночек на фронте, может, и его там кто-то накормит…» Мама у нас была очень добрая. Она всегда солдат жалела. Даже немецких. Я когда приезжала в отпуск в 1950 году в Стерлитамак, то меня удивило, что пленные немцы свободно ходили по городу и побирались. Так мама и им что-нибудь давала.

В Стерлитамак много беженцев приехало?

Очень много. И Украина, и Белоруссия, отовсюду. Их подселяли по домам жителей. (В годы Великой Отечественной войны в Стерлитамак было эвакуировано множество промышленных предприятий: Одесский станкостроительный завод имени Ленина, оборудование завода №59 наркомата боеприпасов им.Петровского из Ворошиловоградской области, Славянского и Донецкого содовых заводов, Ново-Подольского, Брянского, Волховского цементных заводов, Бакинского завода «Красный пролетарий», Конгрессовского сахарного завода, два цеха, обувная фабрика и учебная часть Московского кожевенно-обувного комбината. С началом войны в город был переведён трест «Башнефтеразведка». Специально для строительства военного завода №850 в 1941 году была сформирована особая строительно-монтажная часть (ОСМЧ-50), преобразованная в 1944 году в трест №50, а в 1947 году — в трест «Стерлитамакстрой». В 1943 году введён в строй завод № 850 наркомата боеприпасов, нынешний ФКП «Авангард». В 1944 году введён в эксплуатацию завод № 880 по выпуску авиабомб, сегодняшний «Строймаш» - https://ru.wikipedia.org).

Причём, очень много приехало евреев. Ведь завод Ленина приехал из Одессы, сколько их там работало. На танцы придём, а мы ведь скромно одевались. Зато они все разодетые, разукрашенные. Конечно, наши ребята за ними ходили. Мы, местные, на второй план отошли. Нас, конечно, это задевало. И было очень обидно, что столько наших девчонок на фронте, а они здесь. И только радуются. Как по радио скажут, они сразу голосят: «Ой, наши взяли город! Наши взяли…» Обнимаются, целуются, честно говоря, неприятно было на это смотреть.

А мы были скромные провинциальные девчонки. Но, между прочим, нас тоже выделяли. За мной, например, ухаживал один аккордеонист - Александр Королёв. Он и в кино снимался, мы с ним ходили на картину с его участием. Родители его были эвакуированы из Москвы в Стерлитамак, и он к ним приехал после госпиталя. В обе руки был ранен, я ему ещё цигарки крутила. Потом приезжал забирать родителей и заранее написал, что хочет со мной встретиться. Но главный бухгалтер меня не отпустил на день… Знаете какой я сон вижу? Что накануне этого овчарка коричневого цвета ко мне ластится-ластится, а главный бухгалтер оттолкнул его от меня… Он мне нравился, конечно. Красивый такой, симпатичный, культурный, но одно слово – артист. Он мне ведь сам признался: «Если бы я был другим, то женился бы на тебе! Но я испорчен вниманием женщин…» Подарил мне на прощание свою фотокарточку и подписал: «Будь всегда такой хорошей девушкой!» Но муж у меня порвал все карточки: его, Сержика, других ребят…

Так что про эвакуированных пошли всякие нехорошие разговоры. У нас в техникуме политэкономию преподавала женщина-еврейка из их числа, так она на каком-то собрании выступила: «Такое ощущение, что я не в техникум пришла, а на кулацкое собрание!» Потому что постоянные разговоры, что они везде всё заполонили, а наши все на фронт пошли… Но ведь так и было! Сколько наших ребят погибло… У меня до сих пор хранится фотография Робочки Сарца. Какой хороший был парень, мой одноклассник. Он под Сталинградом погиб… (По данным https://www.obd-memorial.ru Саарц Роберт Владимирович 1923 г.р. числится пропавшим безвести с октября 1942 года.) 

Роберт Саарц

И всю жизнь я вспоминаю свою подругу – Тамару Сухареву. Мы с ней так дружили… Мы ведь познакомились ещё в Альшеевском совхозе, они тоже жили там. Но потом и они переехали в Стерлитамак. Отец её - дядя Серёжа, хотя на самом деле звали его Терентий, но имя ему не нравилось, и он себя Сергеем называл. Он был замечательный человек, ко мне очень хорошо относился. Если у меня родители строгие были, то он нам разрешал допоздна гулять. Как раз с Тамарой мы и познакомились на танцах с Костей и Сержиком. У нас директором техникума был Медведев Константин Иванович, я за него, между прочим, до сих пор молюсь. Он постоянно устраивал в техникуме вечера, нанимал артистов, чтобы студенты не болтались где-то, а всегда были на виду. Всё-таки, какие были люди. Оберегали молодёжь… Мы ведь в войну по 12 часов в день работали. Каждый божий день с 9 до 9, и без всяких выходных. Так помню, но новый год директор конторы дал мне пригласительный билет, и чуть ли не приказал: «Сходи в городской клуб на вечер!»

В общем, когда началась война, Тамара на 2-м курсе училась, а я на 1-м. Отец её сразу ушёл в армию добровольцем, а она осталась с мачехой. Отец ведь её много жён имел. Родная мать Тамары жила в Уфе с другим мужем. И брат с ней, они ведь распределили детей. От второй жены – латышки, у него тоже родилась девочка – Клара. А третья жена родила ему сына. И вот отца забрали на фронт, а мачеха есть мачеха… Тамара поехала в Уфу, но мать была против, чтобы она жила у неё. Там же отчим. А тут как раз объявили комсомольский набор девушек, и Тамара бросила техникум и ушла в армию… В мае я её провожала. Это был первый эшелон с нашими девушками, там и Женя Белобородова была (https://iremember.ru/memoirs/zenitchiki/beloborodova-evgeniya-nikolaevna/ ), другие девчонки, и все они попали под Сталинград.

А на Рождество мы с ней ходили на Ашкадар, из проруби брали святую воду. Здесь уже вера появилась у нас, ну как же, такая война… Мне какую-то коробочку подарили, так я положила туда крестик, прикрыла его бумажкой, засыпала пудрой и дала ей… Она меня обнимает: «Тосик, молись за меня!» (плачет…) 

Тамара Сухарева

А я всегда ходила в красном берете, и когда её провожала, у меня он с головы упал, а это нехорошая примета… У меня в груди сразу всё оборвалось… Так и вышло. В мае я её проводила, а уже в сентябре она погибла… (По данным https://www.obd-memorial.ru телефонистка 748-го зенитно-артиллерийского полка красноармеец Сухарева Тамара Терентьевна 1924 г.р. погибла 8.9.1942 г. и похоронена в Волгограде в братской могиле в поселке им.Гули Королевой)

Она была такая волевая девушка, бывало, где появимся, она сразу командует: «Тосик, глазки!» (смеётся). Ну, мы, конечно, успех имели. Я даже как-то пощёчину получила, за то что, не ответила взаимностью. А другие меня защищали. Был у нас такой Борька Булганов. Коренастый, кареглазый, а ресницы до самых бровей. Когда мне этот Фишка дал пощёчину, он меня защитил: «Убери свою инфекцию!», и врезал ему потом. Уже перед самым моим отъездом к мужу в Германию, он вдруг стал за мной ухаживать. Как-то пришёл ко мне, пригласить на вечер. А я ему говорю: «Боря, я люблю другого. Давай мы с тобой останемся хорошими друзьями!», и он меня понял. Между прочим, как он раскаивался: «Какой же я был дурак, из-за какой-то тысячи убивал человека… Сколько у меня денег было…» Оказывается, до войны он бандитом был, но не в нашем городе, а где-то. Но когда с войны вернулся, видимо, насмотрелся там смертей, и очень раскаивался. Сестра его Лидочка работала врачом, мне рассказывала, что у него семья, всё хорошо, работал где-то начальником планового отдела. Вот видите как, война кого-то калечит, а его исцелила. Стал порядочным человеком.

А вас саму не должны были призвать?

Так я ведь на брони была, на весь наш нефтяной техникум сразу «бронь» наложили. Но с нами по соседству жил Дармасюк Николай Михайлович. Он у нас в Стерлитамаке лежал в госпитале, а потом его оставили работать в военкомате. Жена с дочкой у него остались в оккупации, и он как-то маме рассказывал, что жена у него очень красивая, и он побоялся вернуться к ней безногим. Женился на медсестре, взял её с двумя девочками. Замечательный человек! Чем мог, всегда нам помогал. Так что может, я и загремела бы на фронт, но подозреваю, что он в военкомате этого не допускал.

А вы не пробовали считать, сколько в войну потеряла ваша семья?

Очень много… Во-первых, погиб мой старший брат. Это боль всей моей жизни… Было бы хоть известно где его могилка, а так… Колю призвали ещё до войны, в сентябре 1939 года. Вначале он служил в Балашове, а потом их перевели в Сызрань. У меня до сих пор хранится его последнее предвоенное письмо: «10 мая выехали из Сызрани и приехали в Первомайск. Ждем как у моря погоды… Нашу часть расформировали, кого куда. Адреса не имеем, так что ответа не надо писать. Наш командир полка набрал себе небольшую группу, куда попал и я. Евдокимов Вася тоже со мной».

Вскоре после начала войны он был ранен, вначале лежал в 1-й Советской больнице в Херсоне, а потом в Ростове-на-Дону. Писал оттуда: «Рука у меня заживает, кость не задета, действует хорошо, так что сюда больше не пишите. Как выйду из госпиталя, напишу». Писал он регулярно, 2-3 раза в месяц. Последние письма пришли в апреле 1942 года. Предпоследнее письмо от 14-го апреля сохранилось, в нём он пишет, что уже тепло, кругом вода: «… От противника находимся недалеко. Он по одну сторону реки, а мы - по другую…» И было ещё самое последнее письмо от 29-го апреля, но оно не сохранилось. В нём он писал: «… Завтра в бой. Жив останусь, напишу…» И всё, больше писем от него не было… Моё же письмо отправленное брату в мае, вернулось обратно в июне с вырезкой из безымянной полевой газеты. В ней было написано: «… Он лежал на краю окопа, растянувшись во весь свой богатырский рост, с закушенной от боли губой… Рядом с ним лежали убитые товарищи: Гусев…» и еще 2-3 фамилии, которые я не помню. А вырезка, к моему огромному сожалению где-то затерялась. Все письма от брата в 1942 году приходили с полевой почты №834, насколько я знаю, он служил во взводе управления 38-го мотополка. Всё, что удалось узнать, что до 12-го мая их 21-я Армия вела оборонительные бои восточнее Белгорода на рубеже реки Северский Донец. Куда я потом только ни писала, но от 21-й Армии в архиве ничего нет. Видимо попали в окружение и очень много наших там погибло… (По данным https://www.obd-memorial.ru Кузенев Николай Николаевич 1917 г.р. числится пропавшим безвести с 1942 года). 

Брат – Николай Кузенёв

Да, вот ещё что. Лёшка Фадин, сосед наш бывший, лётчик, рассказывал мне потом, что где-то на фронте он его встречал: «К нам на аэродром приехали офицеры, и среди них в этой свите и ваш Коля. Но я его не узнал. Это он меня узнал. Я здоровый, а Коля ещё здоровее». Он же в дедушку Филиппа пошёл, такой же богатырь. Жаль, семьи у него ещё не было, так что осталась от него только фотография и письма…

Отца у нас не призывали, потому что он как очень опытный механик был на «брони». К тому же в Гражданскую он был ранен в Кронштадте, и у него правая рука после ранения стала как сухая. А два его брата – дядя Митя и дядя Тимофей в I-ю Мировую были в плену в Австрии. Дядя Митя вернулся, а Тимофей там и умер…

Погибли на фронте мамины братья: Степан и Михаил. Дядя Миня был ранен, в Уфе лежал в госпитале, подлечили, и где-то в декабре 41-го отправили под Москву. И оба брата там погибли… (По данным https://www.obd-memorial.ru Кузьмин Степан Филиппович 1901 г.р. числится пропавшим безвести с февраля 1942 года). А Анатолий был самый младший. Он здесь у нас в Стерлитамаке в госпитале лежал, и когда его выписали, он ходил, побирался, и не знал, что мы здесь живём. Вот так вот…

Ещё один мамин двоюродный брат – Владимир Сергеевич, вернулся инвалидом с войны. Восемь месяцев в госпитале лежал.

У моей тёти муж погиб… Погиб сын дяди Мити… (По данным https://www.obd-memorial.ru Кузенев Василий Дмитриевич 1915 г.р. числится пропавшим безвести с 1941 года).

А другой мой двоюродный брат был лётчик-торпедоносец. Сам дядя Яша в Трудармии, а его сын геройски погиб в 20 лет… (По данным https://www.obd-memorial.ru командир экипажа 510-го Минно-торпедного авиаполка мл.лейтенант Кузьмин Александр Яковлевич1923 г.р. не вернулся с боевого задания (погиб) 30.10.44 г.) 

Двоюродный брат Александр Кузьмин с отцом

Отрывок из книги воспоминаний И.Ф.Орленко «Крылатые торпедоносцы»

Мы с Сашей, конечно, общались. У меня даже где-то карточка есть – я его обняла. Он засмущался, а я же была постарше, посмелее.

Ну, и оба мужа у меня воевали. Первый был артиллеристом. Анатолий Михайлович учился в Ленинградев судостроительном техникуме на 4-м курсе, уже надо было госэкзамены сдавать, а тут началась финская кампания, и их всех забрали на фронт. Он там и контужен был. Несколько часов пролежал в разбитой землянке. Зато во время Великой Отечественной даже царапины не получил. А ведь всю войну прошёл в гаубичной артиллерии. 

Мелковский Анатолий Михайлович

Он был очень начитанный, эрудированный человек, я бы сказала даже аристократичный. Грамотный офицер, на всех учениях у него всегда пятёрки, но ему всю карьеру испортил его командир дивизиона Чепель.И вы знаете из-за чего? Он у мужа попросил трофейную ручку, дескать, продай, а Толя ему отказал: «Я трофеи не продаю!» - «Ну, подари!» - «Мне самому нужна!» Мы когда потом в Гарделеген приехали, встретились с этим майором, так он мне лично это рассказал. Представляете?! МНЕ (!) сам рассказывал: «Из-за этой ручки я твоего мужа зарубил…» Вот бывают же такие мелочные люди… Он ему ни звание ни разу не присвоил, ни к наградам не представлял, а ведь их дивизион чуть ли не самым первым открыл огонь по Берлину. 

Наградной лист

С военными годами, получается, что муж 20 лет прослужил, но ушёл из армии старшим лейтенантом. А ведь он ещё в финскую кампанию стал младшим лейтенантом. А потом всё, как обрезало, представляете?.. Правда, надо признать, что у Толи характер был очень сложный. Уж очень любил порядок, невероятно честный, законник большой. Без подхалимажа, прямой, поэтому в армии и не вырос. Но никогда не жаловался, у него же характер такой – не сгибаться: «Нас Сергей Миронович учил… Нас Владимир Ильич учил…» Он же сам ленинградец и всю блокаду в кольце провёл. Правда, про это почти не вспоминал. Только в общих чертах, что очень тяжело пришлось. Правда, помню, как-то рассказал, что у него все зубы шатались, он их вытаскивал и опять вставлял, такая цинга была… А им временами даже хлеба не давали, так они такими зубами мёрзлое сало грызли…

У него мать умерла в блокаду, 14-го марта 1942 года. Но тогда же никакой транспорт не ходил, и пока он добрался, её уже схоронили. Причём, она умерла почти одновременно со своей сестрой. Самая старшая и самая младшая…

И второй муж у меня тоже воевал. Он уфимский сам, и его забрали в армию с последнего курса мединститута. Мы с ним 22 года прожили. Человек был добрейший, правда, немножко суховат. О войне он почти не рассказывал. Он вообще, мало разговаривал. Это я всё говорю-говорю… (смеётся).

Заровняев Владимир Иванович

(Заровняев Владимир Иванович 1919 г.р. был призван в армию в августе 1941 года. С декабря 41-го воевал на Калининском фронте в качестве младшего врача 1239-го полка 373-й стрелковой дивизии. С 22.8.42 – старший врач полка. 24.6.44 приказом по 52-й Армии назначен бригадным врачом 97-й Отдельной Гаубичной Бригады РГК. На фронте был награжден орденом «Красной Звезды» и медалью «За боевые заслуги» - прим.ред.)

После войны Владимир Иванович окончил академию, но совсем не был похож на человека с академическим образованием. Совершенно простой. Его невероятно ценили как прекрасного хозяйственника и организатора. Представляете, он на заводе СК за счёт ремонта госпиталя умудрился построить двухэтажную поликлинику! Генерал, который проводил следствие, ему признался: «Тебя бы надо судить, но ты ведь не украл, а построил!»

9-е мая 1945 года помните?

Это я уже в Стерлитамаке работала, и по радио услышала. Конечно, восприняла со слезами на глазах… Во-первых, брат не вернулся, с женихом так получилось… У мамы два брата погибло, третий присмерти лежал…

Хочу спросить о вашем отношении к Сталину.

Вы знаете, я не против. Всё-таки из отсталой аграрной страны поднять такую мощную державу, как Сталин сделал... Конечно, много было перегибов, даже говорить не стоит. Просто он верил таким как Берия, Егода, вот они ему и вредили. Но если бы Сталин не умер, он бы Берию сам расстрелял.

А то, что ваша семья так пострадала?

А причём тут Сталин? Это всё на местах перегибы. Эта голь перекатная... Это не Сталин, нет. Я вам сейчас случай расскажу.

Когда в 1950 году мужа отправили служить на Дальний Восток, там я познакомилась и подружилась с одной девушкой, её Машей звали. Муж у неё капитан, а мама её жила в городке Бикин, есть такой в Хабаровском крае. Так вот у тёти Кати была подружка, которая вырастила четверых детей. Сыновья все военные, и дочери за военными были. А тогда же после войны налогами крепко облагали, но она не платила. Не должна была. Но что-то там случилось, что налоговые инспекторы у неё корову вывели со двора, а её саму за волосы оттащили от коровы… Конечно, после этого она пожаловалась своим сыновьям, зятьям, тёте Кате. У неё прямо слёзы текли: «Дорогая моя, разве мы за это боролись?..» В общем, кто-то надоумил её поехать в Москву, там у них кто-то в кремле работал. И представьте себе, что она добились того, что сам Сталин её принял. Она всё рассказала, так и так, и когда вернулась домой, ей вернули все деньги за корову. Мало того, она выхлопотала Машиной матери пенсию за погибшего сына. Правда, это всё держалось в секрете. Но поскольку мы с Машей дружили, она мне это рассказала.

Мне почти все ветераны говорят, что без Сталина мы бы войну не выиграли.

Правильно! И мой муж всегда так говорил. А как за Сталина шли в бой и умирали? Нет-нет, если бы не Берия, Ежов и Егода, то не было бы таких репрессий. Все так говорили. А сколько такого вредительства на местах было? Нет, я не против Сталина. Вот у мамы двоюродная сестра в Воскресенске до 94 лет прожила, так она говорила так: «Сталин нам жизнь дал!» Зато Ленина не одобряла. Потому что он отделил от людей религию. А чему плохому религия учила?

Нет-нет, до войны мы лучше жили! Пусть и не было у нас ковров, мебели, но была здоровая пища и здоровый быт. У молодёжи был стимул работать и учиться. А как сейчас люди живут, не дай бог… Таких пьяниц и бомжей не было, и совсем не знали, что такое наркомания. А сейчас власти говорят хорошо, складно, да вот на местах не делают. Всё-таки власть нам нужна пожёстче. Надо или Петра I-го поднять или Сталина!

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В апреле 46-го я уехала к мужу в Германию. Приехала в Потсдам и в общежитии десять дней его ждала. Они где-то на учениях были. А он же мне только и написал - «ищи хозяйство Писарева». Хорошо, с нами ехал один офицер из отпуска, так он меня отвёл в комендатуру 2-го района Потсдама. В комендатуре меня сразу определили в гостиницу. Батюшки, я сразу помылась, там такая белоснежная постель, перины, зеркала, прямо в шоке была… Ведь что мы видели до этого? Но пока ждала, наревелась… На десятый день зовут: «Иди, твой пришёл…» 20-го апреля мы встретились, а 26-го зарегистрировались. Вся комендатура пьёт, в комнате столы расставили… Потом пошли в деревню, где его полк стоял. По дороге нас его офицеры встречают и не понимают – с немкой идёт! Меня же никогда не видели. Потом один подходит: «Мелковский, к тебе что, жена приехала?» Он ведь даже меня не представил. Ну, тут уже офицеры пошли с подарками, посмотреть на меня… (смеётся).

Вначале мы в Гарделегене жили. Этот городок сначала оказался у американцев, а потом к нам отошёл. В пригороде стоял концлагерь и перед самым приходом американцев немцы расстреляли там всех пленных. Сами немцы потом рассказывали, что там такие стоны были… Столько крови, надписи на стенах – «отомстите за нас…» И когда американцы увидели всё это, они угрожали расстрелять всё население городка, и все немцы попрятались по подвалам. Но потом издали приказ, чтобы каждый житель города принёс по две новые простыни. Чтобы похоронить пленных. Похоронили, и у всех белые кресты одинаковые. 1 300 крестов… Потом американцы всех своих вывезли. Но там и югославы были, и чехи, и поляки, но в основном, конечно, наши.

А в 1948 году приехал один чех. Оказывается, перед самым расстрелом ему удалось бежать. Хотя там поле огромное, километр на два, от дороги далеко, и я себе даже не представляю, как ему удалось сбежать. Так этот чех выследил директора мясокомбината, и указал на него, как на человека, который чуть ли не возглавлял этот расстрел. А наши-то к нему прямо так… Ведь всё полковое начальство к нему ездило, колбасу мешками увозили, прямо друг… Его, конечно, сразу арестовали.

В Гарделегене мы вначале жили у комендатуры, но оказалось, что у хозяйки дочка болеет сифилисом. Наши солдаты родимые, 15-летнюю девочку… И мы сразу с этой квартиры съехали в деревню Клостер-Нойердорф. В ней прямо посреди улицы стоял дуб Петра Великого. Рядом ресторан и дом, в котором останавливался Петр I-й. Но наш майор вывез оттуда всё, что можно… Только кровать огромная стояла красного дерева.

В этой деревне приходим в дом, а нас хозяйка не пускает. У неё два сына погибли в войну, лётчиками служили, а муж ещё сидел у нас в плену. Она такая… Вначале к нам не очень, а потом поладили. Всё говорила мне: «Тоня, ты не русская, ты наша – немка!» Я потом даже задумалась, у нас же в Саратовской области была республика немцев Поволжья, может, и среди наших предков кто-то из немцев затесался? Меня ведь однажды чуть наши солдаты из поезда не выбросили. За немку приняли…

Я ведь там за шмотками ездила. Однажды случайно познакомилась с девушкой. Как-то пошли с мужем в кино на 7-часовой сеанс, специально для русских. Обратно чего-то задержались, смотрим, сумка на полу лежит. Спрашиваем: «Чьё?» Неизвестно. Пришли домой, посмотрели, там полторы тысячи марок, фотографии и все документы, что она репатриированная. Звали её Мария Грушева, а потом она стала Ковалёва. Сама она их города Шахты, совсем молоденькой угнали в Германию, а потом она вышла замуж за офицера. Вот так мы с ней познакомились. А она уже немецкий язык хорошо знала, и мы с ней ездили за шмотками. В Германии ведь была карточная система, а у нас снабжение было отличное, паёк хороший давали. Помню, на троих получали 16 килограммов мяса на месяц. Рыбы много давали, так что материально очень хорошо жили. К тому же я ведь первое время и работала в хозчасти. Но потом в меня влюбился начальник штаба, и каждый день повадился с замполитом приходить к нам в хозчасть с проверкой. Наш старшина даже спросил мужа: «Лейтенант, а вы свою жену не боитесь потерять?» Но я не грешная ни в чём. И когда начштаба назначил моего мужа сопровождать офицеров в Союз, а это поездка на два месяца, Толя меня снял с работы: «Не ходи больше в часть!» Потом, уже, будучи беременной дочкой, пошла заверять к нему справку, и он мне объяснил, какие имел планы…

В общем, Мария меня научила: «Когда станут выдавать паёк, попроси вместо мяса побольше сала!» Немцы ведь этот шпик любят, не знаю как. Сама его засаливала. Ещё масло растительное пользовалось большим спросом, кофе. Ездили в Зальцведель на сахарный завод. Нам там отпускали сахар по одной марке за кило, а на рынке он уже стоил по 120 марок. Представляете? По десять килограммов давали, но потом стали поменьше давать. Там женщина работала, 54 года, но на танцы ещё ходила. У неё муж погиб в России, но кто-то её заверил, что там за его могилой ухаживают. А потом она узнала, что её обманули, кто там будет за немецкой могилой ухаживать? И перестала нам давать. Да ещё у немцев кое-что доставали. За три пачки сигарет давали два килограмма сахара. Так мы на эти продукты меняли вещи. За 30 километров уезжали с Марией: Гляухау, Райхенбах, Ляйпциг, Магдебург.

И вот как-то в очередной раз поехали. Сели в русский вагон, они же отдельные были. Но я ведь одевалась как немка, и эти пьяные солдаты прицепились. Хотели из поезда выкинуть… Говорю: «Вы что ребята, какая же я немка?» Но там ещё ехал офицер с овчаркой, и он как заладил: «Немка села!», и всё тут… Так что вы думаете, потом мы стали в немецкие вагоны садиться.

В другой раз какие-то офицеры решили добиться нашей любви, и повели нас в комендатуру. Хорошо, Мария была уже такая опытная, она все сигареты дорогой незаметно выбросила в палисадник. И в комендатуре им начальник такое устроил: «Вы что творите?! Своих женщин! Бессовестно…» Но надо признать, что мы наших солдат боялись… Не знаю, было, не было, но факт тот, что не доверяли. Наши поначалу там очень безобразничали. Раз его немка заразила, так и он должен отомстить – других заразить. Знаете, сколько там наших в госпиталях лежало?

А как ваш муж относился к вашей деятельности?

Он это дело не одобрял, хотя там все подряд этим занимались. Это же никакая не спекуляция, мы ведь продавали только часть своего пайка. А вот одну жену офицера, которая плотно занялась гешефтами на американскую зону, на английскую, им с мужем сразу поставили условие – выехать в Союз в 24 часа… И не раз слышала, что некоторые старшие офицеры барахло вагонами вывозили, но я в этом отношении нелюбопытна. Хотя я про это ещё у нас в Стерлитамаке узнала. В эвакуацию приехала генеральша Семёнова. Причём, у него тоже была фронтовая любовь, но жене своей он вагонами присылал добро. А она здесь в открытую с любовником ходила… Но это не нашего поля ягоды. Так что такой торговлей занимались почти все, в меру своих возможностей, конечно.

Но я только в отсутствие мужа ездила. Как только он на выезд, мы с ней сразу едем. Беру этот сахар, селёдку, масло и всё – tausch(обмен - нем.яз.) Мария с немками хорошо умела договариваться, а от неё и я уже научилась. И вот мы с ней отоваримся, везём всё домой, надрываемся. Я и тазы везла, и ванну детскую, скатерти, там же очень хорошие были вещи. Но я никогда не нахальничала, как некоторые. Вцепятся как ненормальные – «Моё!» Как-то немец даже сказал одной такой: «Нет, я этой даме продам!» Вот так вот всё за счёт меня в семье появилось. Когда мы с мужем сошлись, у него был только один ковёр и всё. А за четыре года жизни в Германии я много всего купила. И диван хороший, и трельяж, шифоньер из карельской березы. Стол вон ореховый стоит, я его за 50 марок купила. А посуда какая была, а хрусталя сколько, разных фигурок. И до сих пор у нас стоит пианино «Zimmerman». Ему уже больше ста лет, наверное. Вещь антикварная, ореховое дерево, клавиши облицованы слоновой костью, есть родные подсвечники. Звук был очень красивый. В 1950 году, когда мы ехали на пароходе из Белозерска, меня умолял продать его администратор какого-то Ленинградского театра. Большие деньги давал. Но мы хотели, чтобы дочка занималась. Олечка у нас росла настоящим вундеркиндом. Она и плясала, и пела. В клубе вначале в центре пляшет, потом по периметру пойдёт, все спрашивают: «Чья? Чья эта девочка?» Слух у неё хороший, но ручка маленькая, и не получилось из неё музыканта.

Пианино мы купили в Котбусе. Там многие немцы уезжали в английскую зону, и уже маклеры появились. Им только говоришь: «Мне нужно хорошее пианино!» Она договорилась, я посмотрела, всё – 1 200 марок. А муж у меня всего тысячу получал и только 600 рублей нам меняли. Пошла посмотреть, и как всегда обязательно с гостинцами. Так они мне и картину подарили, какую-то подушечку с вышивкой, стул для пианино. А как-то насчёт зеркала договорилась, залог оставила, но пошла на день позже, а они уже уехали. Но вообще, очень честные люди.

А вы не боялись одна ходить к немцам?

Вы знаете, нет. Вот совсем! Немцы нас никогда не трогали. Никогда! За всё время пропала только одна женщина. Я с ней не была знакома, но рассказывали, что она была из числа репатриированных и очень издевалась над немцами. Мстила им. Вот она и пропала. А я немцев никогда не боялась. Когда была беременная, то ездила на велосипеде через развалины концлагеря в пять часов утра. И никогда не боялась, что немцы тронут. На рассвете сажусь на велосипед и в магазине всегда первая была.

Однажды стою, магазин открывается, и я упала в обморок… Наши женщины через меня все перешагнули, никто не помог. А немки меня подняли, стулья составили, и слышу, одна говорит: «Она, наверное, беременная…» А я ещё даже сама не знала, что в положении. Вот так я с ними познакомилась, конечно, отблагодарила их, и когда привозили хороший товар, то комплект шкурок на шубу, то драп хороший, то ещё что-то, они мне всегда говорили. Но и я всегда с гостинцами ходила.

Как-то с парикмахером познакомилась, и если нам с мужем куда-то идти, я у них Оленьку спокойно оставляю. У них такая чистота в парикмахерской, такие причёски делали. Я договорюсь, прихожу самой последней, и мне самую красивую причёску делают (смеется). Придём к ним, дочка лежит на огромной кровати как ангелочек… Муж, конечно, возмущался: «Ты настолько доверяешь немцам!»

С мужем и дочкой

У меня и домработница была. Я её не обижала, наоборот, помогала всегда. Она у меня за дочкой до года смотрела. Благодаря ей Оленька у нас очень рано стала по-немецки говорить. С шести месяцев приучила её на горшочек, я и не знала, что такое пелёнки. Хорошая такая женщина – фрау Ахуль. У неё была слепая свекровь, мать и дочка маленькая, но их поляки вышвырнули из Польши за 24 часа… Всё побросали, забрали только то, что смогли унести. Кстати, там же были и наши русские эмигранты с I-й Мировой войны. Правда, в основном украинцы. Но это такой народ… Недаром такая поговорка есть – где хохол прошёл, там еврею делать нечего. Нет-нет, в Германии мы жили очень хорошо и спокойно.

Зато когда к нам переводили офицеров из Польши, то они удивлялись, что мы так свободно передвигались. Ведь сколько наших ребят сразу после войны поляки постреляли… У них ведь там даже по двое-трое не ходили, минимум шесть-семь человек. Постоянно под подушками пистолеты держали. Это же самый злой народ! Не знаю, может я и ошибаюсь, но поляки, финны и японцы – это очень злые народы. Пусть они и считаются большими патриотами.

А вообще, какое впечатление осталось от Германии, от немцев?

Они очень пунктуальные, очень экономные, и я бы сказала, что не вредные люди. Нет! Во всяком случае, я не встречала таких. Хотя я очень много общалась. У меня и хозяйка была Эльза и соседка тоже Эльза. Она заходила к нам в гости. У нас ведь как заведено, я что-то напекла, угощаю. Так вот дома у них совершенно одинаковые. Только у этой земли побольше, поэтому у неё и работник по хозяйству. Имеет две коровы, обе на цепях. И тут же у неё прачечная. Конечно, мы так не жили. Сейчас вот, слава богу, и то нам до них очень далеко.

Потом нас приглашали на утренники в школе. Там культура сразу видна. Вы бы видели, как родители сидят, и как мальчики приглашают девочку на танец. Даже кокетничать девочек учат. Когда фотографируют, мама ей подсказывает – ты такое личико сделай. Там учат всему хорошему. Культура там, конечно, с нашей не сравнить. Мы серые против них…

Так что же они наших людей как звери убивали?

Вы не путайте, то фашисты, а это простой народ. Но мы ведь и сами дураки какие… Вот у нас фронтовичка была – Клара Воронина, так она нас организовала, что мы, пять-шесть женщин, все беременные, работали по огородам и садам. Представляете? Сейчас бы я на такое точно не согласилась. Потом идём в кино, а немки на подоконники подушечки положат, локоточки на них, в окно смотрят, нас увидят: «O, russische schweine!» Просто русские женщины полные. Особенно у лётчиков почему-то были некрасивые жёны. Все такие вот, дородные…

Но вообще, немцы неплохие люди. Правда, у них нет такого застолья как у нас. Вот помню, у меня хозяйка отмечала день рождения. Я ей подарила чулки шёлковые, она уж так благодарна, так благодарна. А немки несут цветы и всё. А угощение какое? Чашечка кофе, пирожное и вина рюмочку. И не то, что время голодное, они всегда такие. Мы вот всё выставим на стол, а они нет. Хотя у них в погребе всё есть: и курятина законсервированная, и стручки фасолевые. Даже яйца чем-то заливали, и они хранились по два года.

Когда муж нашей квартирной хозяйки вернулся из плена, мы уже жили в городе, так она нас приглашала в гости. Так звала, но Анатолий мне сказал: «Не смей ходить!», и я не пошла. А зря! Мы ведь расстались с ней по-хорошему, почти друзьями. Если сам не делаешь зла человеку, то они очень уважительно. Помню, была там одна Эрна с тремя детьми, я её иногда угощала, так знаете, как они раскланивались?

Неужели вы совсем не чувствовали к ним ненависти? У вас ведь столько родных погибло.

А причём тут они? Это же простые люди. Да, брат погиб, но причём здесь простые немцы? Надо этих фашистов ненавидеть, а простые смертные ведь тоже пострадали. Вот наша хозяйка двух сыновей потеряла, муж в плену, она ведь тоже пострадавшая. Как она переживала, ведь два единственных сына и оба погибли. Когда муж из плена вернулся, вот тут она очень изменилась. А у Эрны муж погиб, и она с тремя детьми осталась: два мальчика и девочка. Так что у меня лично ненависти к немцам не было. Конечно, мне обидно была, что меня судьба развела с любимым человеком. Если бы не война, мы бы поженились и уехали жить в Ленинград. Но разве мне одной война судьбу поломала? Вот вы знаете, сколько наших девушек из числа угнанных в Германию повыходили замуж за немцев, а потом их от мужей отрывали и отправляли в Союз? Это было такое… У них уже семьи, дети, и они очень скрывали, что сами русские. Потому что этот «СМЕРШ» вынюхивал. Если только узнают, от семьи отрывали и ссылали…

А вы со «СМЕРШем» не пересекались?

Нет, ничего, никогда. Я всегда понимала, что и где можно говорить. Но однажды со мной произошла ситуация как в «Семнадцати мгновениях…» Первые роды у меня выдались тяжелейшие. Я рожала пять дней… 16-го начались схватки, и только 21-го у меня её вытащили. С нами в палате лежала одна акушерка, второго рожала, так она мне сказала потом: «Уж сколько родов я принимала, но таких ещё не видала…»

Уже на пятый день моих мучений решили, что врач должен вытянуть ребёнка щипцами. А когда я там лежала до родов, то познакомилась с женой одного полковника. Они уезжали в Россию, и накануне отъезда она принесла мне целую корзину всякой еды. Я эту корзину подарила доктору, но он, видать, переел, и у него случилось расстройство желудка. Тянуть он не мог, и тянула акушерка Шура. Мне дали наркоз и я только помню, как звякнули эти щипцы… Но в процессе всего этого, они мне задавали вопросы, а я им рассказывала, всё как есть. Как любила, как война всё расстроила, в общем, всё как было… И Шура мне потом говорит: «Мы все так наплакались…» Ну чего говорить, у всех судьбы были поломаны…

Так я ещё потом 20 дней лежала с дочкой. А почему? У жены начальника госпиталя тоже родилась девочка, но у неё грудница, операцию ей сделали, и она не могла кормить ребенка. Так я кормила их обеих 20 дней. В первую ночь после родов, вдруг, слышу, заплакал чей-то ребенок. А нас же пятеро рожениц в палате. Несут мне. Моя… А когда дочке исполнилось полгода, я поехала показать врачу, и как раз дежурила эта медсестра. Она меня спрашивает: «Вы помните этот случай?» - «Да!» - «А я ведь когда подошла к ней, она без пульса лежала…» Она её уколола, та заплакала, принесли мне, и я всю ночь с ней сидела. Так что первые роды у меня выдались, не приведи господь. Но когда я ещё совсем девчонкой была, лет двенадцати, у меня подружка была латышка. У неё мать гадала по руке, так она мне сказала: «У тебя первые роды будут смертельные, но ты не умрёшь!» А своей дочке нагадала: «А ты мне в девках родишь!» Так она с фронта с ребёнком приехала… Всё-таки что-то в этом есть.

В общем, в Германии мы прожили четыре года, а в декабре 1949 года поехали в Благовещенск-на-Амуре. Там ещё четыре года служили. Вначале в самом Благовещенске жили. На краю города старые Николаевские казармы переделали под офицерские квартиры. У нас комната была 9 метров, а потолок высоченный. Тут плита, тут топчан, тут детская кроватка. В общем коридоре сбили ящик, там держали воду, картошку, капусту и прочее. По сравнению с Германией условия, конечно, небо и земля… И вы знаете, люди себя в таких условиях тоже совсем иначе ведут. Становятся проще, грубее. Причём, не только мужчины, но и женщины. Там про местных женщин даже присказка ходила – женщины без кокетства, как цветы без аромата. Теперь-то, наверное, уже нет, а тогда так и было. Это и понятно, ведь приходилось много работать по хозяйству. И кур там держали, даже свиней, потому что снабжение было совсем плохое, никуда не годится. Я тоже кур держала, огородик нам дали. А воду носить аж за пятьсот метров. Но я воду не носила, так эти женщины меня осуждали – дескать барыня какая… Тем более я очень молодо выглядела, была одета лучше всех. Но посадила помидоры, и такие красивые вырастила, что ни у кого таких не было.

Я никогда ни с кем не ссорилась. А знаете, как у нас в полку женщины ругались и дрались?! У-у… На всю жизнь запомнила одну хохлушку и сибирячку. Хохлушка в оккупации жила, чернявая такая, а сибирячка белая, крашенная. Знаете, как они дрались? Со второго этажа на первый летели клочки волос, белые и чёрные… Эта сибирячка и меня несколько раз вызывала на скандал. Но я только повернусь и уйду. Это её ещё больше злило. А потом как-то зам командира по матчасти мне говорит: «Мелковская, вы здесь уже четвёртый год, а мы не слышали, чтобы вы с кем-то ругались!» - «А разве это обязательно?»

Хвалить себя не хочу, но у нас в полку молодые офицеры всегда считали за счастье поговорить с Мелковской. Я ведь по своему развитию сильно выделялась: всего Бальзака прочитала, Золя, Мопассана, всех наших русских классиков. У меня даже была тетрадь, куда я выписывала интересные мысли. Помню, когда в Уфе училась, так на какой-то праздник выступала, два часа «Евгения Онегина» читала. Я его почти весь наизусть знала. В Германии Толя как-то пришёл: «Ты знаешь, что говорят офицеры? Лучше твоей бабы в полку нет! И добрая, и красивая и умная…» И стряпала я очень хорошо. К тому же неплохо знала немецкий язык. Кому что-то нужно купить, я с немцами всегда договорюсь. Но я никогда не зазнавалась. Даже красивой себя никогда не считала. Просто считала себя приятной женщиной. Но почему-то нравилась многим. И отбивали меня, боже мой… Вот у нас начфин был в полку в Котбусе. Он меня всё спрашивал: «Мелковская, вы какой размер обуви носите?» А потом он мне прямо предложил стать его любовницей. Офицерам же категорически запрещалось гулять с немками. «СМЕРШ» за этим очень строго следил. Очень! Так он мне предложил: «Я раз в месяц буду вас беспокоить. Поедете отсюда в ангарских мехах…» Но я ему отказала: «Вы не по адресу попали…» Пусть я мужа и любила меньше, чем Сержика, но всю жизнь вела себя порядочно.

В итоге мы прослужили на Дальнем Востоке четыре года, а в 1954 году мужа комиссовали из армии по состоянию здоровья. Приехали в Стерлитамак. Здесь я в разных местах работала, а муж устроился начальником отдела кадров на швейную фабрику. Опять его характер проявился. Сам не пил, не воровал и другим не давал. Сколько он спорил с начальством, сколько конфликтовал… Всё это, конечно, подорвало его здоровье. При увольнении из армии Толе дали пожизненно 2-ю группу инвалидности. Но когда сменился председатель комиссии, то ему сразу 3-ю дали, а потом и вовсе сняли. Сколько он писал в разные инстанции, но 2-ю группу ему вернули только за четыре месяца до смерти. А он уже не ходил, задыхался…

Но мы с ним прожили хорошую жизнь. Толя меня боготворил. Лучше меня, добрее и красивее, для него женщины не было. Двух дочек с ним вырастили, есть внуки, правнук.

Когда вспоминаете войну, о чём, прежде всего, думаете?

Конечно, прежде всего, вспоминаю брата, Сержика… Думаю, что если бы не эта проклятая война, то совсем бы по-другому жизнь сложилась. Не только у меня, у всего народа…

За помощь в организации интервью автор сердечно благодарит Киденко Лидию Яковлевну.