- Я сам из Крыма, 40 км от Симферополя, станция имеет татарское название Биюк-Онрал. Там я и родился в 1926 г. Семья была большая, восемь человек: три брата и пять сестер. Старшая сестра работала учительницей в Москве (она уже умерла), еще сестра с 1925 года, на год старше меня, она жива. Потом я, потом брат (он пил и уже умер). Еще сестра живет в Гурзуфе, еще сестра в Казани, - и самая младшая в Москве. Потом родились еще две сестры, их назвали Надя и Клава, как и старших, потому что не думали, что они с войны вернутся. Так и получилось две Нади и две Клавы. И потом так и называли "Клава и Надя-маленькие".
Мать работала в колхозе. Она была работящая, вечная стахановка, - всякие премии, то ковры, то продукты. Когда я уже служил в Германии, фотография моей матери была пропечатана в газете "Правда", с тяпкой на плечах. Увидел, аж не поверилось. Но жили мы бедно, еле-еле сводили концы с концами. В школу я ходил за три километра. Рядом школы не было. Деревня! Чернозем, грязь…В ботинках уже подошвы нет. Ждешь, когда придет сестра, тогда менялись обувью. Но все мы то время пережили. Отец был такой хозяин! До того он не любил эти колхозы, все там было ему не по нутру. Он работал при складе на станции, а потом все-таки пошел в колхоз.
- Как узнали о начале войны?
- Радио же было. Громкоговорители висели на столбах, и объявили войну. Севастополь бомбили в первый день войны. Самая старшая сестра работала на аэродроме, когда началась война. Немцы подходили, аэродром эвакуировали, и она с ними. И средняя сестра также была эвакуирована.
Немцы же быстро пошли в наступление, быстро дошли до Крыма, и на Перекопе уже слышно было, как стреляли. И по-моему осенью немцы уже пришли. Оккупация… Молодежь угоняли в Германию. Кого? Редко тех, у кого большие семьи были. Немцы назначили старост, такие предатели выслуживались. Приходили домой: "один человек из семьи должен ехать в Германию". Сестру отправили, а я пошел "лес пилить", - и убежал от облавы. Уже были партизаны. Я еще пацан. Иду лесом с палочкой, роса, сапоги мокрые. А там в основном стояли румынские посты. Смотрю: румынский офицер один идет по этому шоссе. А я тоже вышел на шоссе, и догоняю его. Он мне говорит: "Иди сюда. Куришь?" - "Да". Дает мне табак. Курили тогда махорку, самокрутки делали. Он дал специальную бумагу. Я думаю: отпустит или застрелит? Но он дал мне прикурить, и только спросил: "Откуда?" Я говорю: "Я больной из Орта, отпустили меня". Покурили. Он говорит: "По дороге не иди, там патрули". Вот так и отпустил меня. Только вернулся домой - опять облава. Залетает машина с немцами, первых попавшихся - в машину. На Перекопе мы копали траншеи. Неделю я там побыл, а мать узнала что я там, и приехала за мной. Я ее увидел, и упал в ложбинку, пока все прошли. Потом потихоньку (кругом же патрули), мы сели на товарный поезд. А была зима, - но мы с матерью на подножке доехали домой…И еще раза два так же было до 1944 года.
- В оккупации немцы зверствовали? Старосты, полицаи как себя вели?
- Если чуть под подозрение попал, то всё. В старосты порядочные люди не шли. Полицай был дурак, дали ему винтовку, он ходил: мол, "Я тут вас всех!" Один полицай пьяный меня чуть топором не зарубил. Брат меня оттолкнул, и он мимо ударил. Его потом судили, но не за меня: он много гадостей сделал. Лет 10 отсидел, вышел. Потом брат рассказывал: они с друзьями в забегаловку зашли, и он там. Увидел брата и говорит: "Ну, Шурик, восстановим колхозы, все у нас будет!" Брат ему: "А ты помнишь, как брата чуть топором не зарубил? Я тебе!" Ну и отметелили его.
- Партизаны действовали?
- Я не сталкивался, но бывало: по деревне то нищий, то хромой, не местный пройдет, а потом слухи, что партизаны разведку вели. Все партийные наверное имели связь. Одна интеллигентная семья жила, отец в банке работал, партийный был, - они ушли в партизаны. Потом его парень, одногодка мой вернулся в деревню, и немцы его расстреляли, - он шпионил.
В 1944 году уже всё, наши наступают. Немцы всех собрали, - опять копать окопы. Уже слышны выстрелы с Перекопа, орудия бьют. День, второй, и я говорю другу: "Давай убежим, а в понедельник вернемся". Пацанов особенно не охраняли. И пошли мы домой километра четыре. Пришли домой. Друг побоялся и пошел на работу вечером. Говорит: "Лучше я в воскресенье". Я ему говорил: "Утром раненько пойдем". У немцев такой порядок, - в воскресенье отдых. Такие они аккуратные, немцы. И только он ушел, - облава: две машины с брезентом, как КАМАЗы, и подряд всех тянут всех в машины. И меня туда из дома. Соседка у нас была интересная такая женщина, лет 50. А один старичок по фамилии Фокин (ему было уже 65) приходил к ней: и вот от в тот день выбрился, а к ней зайти не успел. Всех забрали, - а ему уже 65, так бы его не взяли, если бы он так не хорохорился, не побрился. (смеется) А мой отец наоборот бороду отпустил: вроде как старый.
Нас отвезли в севастопольскую тюрьму, и мы опять ходили рыть окопы: дня три, наверное. Потом нас выгоняют и к морю гонят. Всех погрузили в баржи. Получилось так, что я один только пацан, - а все пожилые: старичок этот, и остальные, помладше. Молодежь-то вся на окопах, а я-то не пошел, и вот меня схватили. Посадили нас, и дня три жрать вообще нечего было. Я пацан, туда-сюда полазил по закоулкам: выгребал ячменные зерна, это радость была, старики жевали.
В то время Румыния отказалась воевать, солдаты демобилизовались. И когда нас забросали в трюм, румыны к нам заглядывали. Помню, как человек 10 шли домой. Румын в Констанцу, - и нас тоже. Оттуда всех на поезд, и пошел. Товарные вагоны все забиты колючей проволокой, а потом и проволоки не было, Европа уже, куда бежать?! Оттуда едут власовцы, поют, пьют: в окно видно, едут на фронт, на восток. Уже есть возможность убежать. Думаю: "Туда, с ними? Застрелят…ну их к черту". Но еще в Румынии я убежал, пока поближе к дому. Меня заметили, и прикладом как дали мне! Ночью встали уже в Будапеште, в Венгрии. "Да, убегу!" Старики начали отговаривать, - "Как-нибудь доберусь". По веревке вылез, туда-сюда прошел, куда бежать? Смотрю - патруль. Подхожу в вагону, кинул камушек, мне веревку кинули, и я залез обратно. А рядом тоже кто-то лазил, и немец его застрелил. Если что-то не так, они откроют вагон, одного, двух застрелят, - и дальше идут.
В Германии мы недолго посидели. Подошел какой-то поляк, махнул, и я пошел с ним. Идем с ним по городу, - такой небольшой город Штаргард, - заходим на лесопильный завод. Короче, всех стариков, человек 8, их всех по деревням на сельское хозяйство, а меня этот поляк приехал и забрал на лесопилку. Хозяин такой седой, 65 лет ему было. Я был такой шустрый. Привозят лес, прицеп. Надо нажать, чтобы цепь отскочила. Я раз-раз и уже там, наверху: шустрый, быстрый. Видно, этот хозяин все видел, кто как работал. У них окна конторы во двор, и все видно. Он купил мешок фасоли, и дал мне: кушай. Там было два поляка, одиннадцать пленных французов, я, и старики-немцы, человека четыре. Немцы поляков чего-то не любили. А пленные французы ходили вольно, их никто не охранял ни на работу, ни в лагерь. У шефа был сад, я полмешка яблок натрусил и к французам в лагерь. Немцы яблоки рвут и в сеточку каждое, а я подойду, дерево потрусил, полмешка набрал. (смеется) Они говорят: "О-о, пойдем к нам в лагерь". А им Красный Крест присылал посылки. Шоколад, печенье… Периодически немцы приходили проверять в лагерь. Я пришел к французам, и завтра мне на работу, а тут проверка. Я надел французскую пилотку и под одеяло лег. Немцы не заметили.
Хозяин французов кормил, и они меня подкармливали. Молодцы были! Даже по немкам ходили, и просили у меня фасоль: немцам тоже жрать нечего.
- Где Вы жили?
- Привели меня в первый день: "Сиди", и я пять часов сидел. Рабочий день кончился, а я сижу. Потом поляк подошел, показал. В 3-5 километрах лагерь, - пацаны, старики, гражданские, - их почти не охраняли. Оттуда на работу. Мне в неделю платили 27 марок: 3 марки вычитали за харчи и то, что я ночевал. А я был такой шкодный, в очко играл, когда освоился. Там бендеры с западной Украины в галстуках ходили! Так я обыгрывал всех, мне там шулеры показали как мухлевать.
- Расскажите, как и кого в карты обыгрывали?
- В лагере. Арифметика простая. Колода карт: десятку или туз пальцем "раз!", и назад, - не видно. Вижу туз или десятка лежит, я его сдвину, даю ему другую, и он редко когда "очко" наберет. А себе я "очко" выкладываю.
Так я там и работал в Германии. Приспосабливался. Нарежу дров, сделаю вот такой круг, в середину палку, обрезки обвяжу проволокой, и несу с работы. Продавал дровишки! Немцы берут нарасхват, зовут меня. Топлива-то особенно не было. Они мне то хлеб, то кусочек масла. Немцы тоже туговато жили. Потом им наши помогали. Всё же было разбито, всё восстанавливали, хлеб выпекали. Я смеялся, когда мне рассказывали, как уже наш комендант собрал директоров хлебозавода, молокозавода, еще несколько человек. Они идут, человек восемь, и заходят к нему в шубах, шапках меховых: в Сибирь собрались. Говорят, как войну России объявили, сразу купили валенки, шубы, знали мол, чем все закончится. Смеху было!
- Новости получали какие-нибудь?
- Нет. Но у французов, видно, было что-то. Недели две прошло, и тогда наши освободили Севастополь. Меня спрашивают: "Откуда?" - "Крым. Симферополь", - "Севастополь капут". Французы уже знали, что Севастополь освободили. Наверное, сообщали им через Красный Крест.
- Наших пленных видели?
- Видел. Доску обрезали с французом, и я по пальцу попал, на девчонку засмотрелся. Хозяин сказал девчонке, и она меня ведет к врачу. Я с ней иду, и гонят наших пленных человек 200. Охрана вокруг. И они строем: видно на работу. Она меня спрашивает про семью, мы идем, разговариваем. Один пленный говорит: "Ну ты, парень, даешь!"
- Кроме случая на железной дороге с власовцами больше не сталкивались?
- Ходили по лагерям не в форме, предлагали записываться. Я сам не видел, но говорили, к русским приходили. Когда к французам ходил, рядом был русский лагерь. Они с нашими пленными как-то общались. У одного француза темно-синие галифе были, он в них работал, нравились они ему. Обменял за кусок хлеба в русском лагере. Наших же кормили, - не дай бог. Французов же в лагере кормили и платили им, они ходили чуть ли не в галстуках.
Я уже говорил, что дают мне каждую неделю 27 марок в конверте и мелочь. Я играл в карты, деньги были. Рассыплю мелочь, эти "феники", на ступеньках конторы, и смотрю. Идет хозяин с собакой Рексом. Увидел деньги, наклонился, - а сам толстый. Ногу выставит, кряхтит, и собирает эту мелочь. Что у него, денег мало!?
- Что и где можно было купить на эти деньги?
3 марки в лагерь за баланду отдавал. А так и не вспомню, в основном между собой рассчитывались за барахло, то туфли, носки или рубашку. Иногда у немцев покупали карточки, у них карточная система была, просто так продукты не купишь. А в магазине не смотрят поляк ты, русский или немец у тебя карточка все законно.
И вот французы приходят и говорят: "Уже в километре русские". А тут уже и так видно. Прихожу на работу, ни шефа, никого нет. Они уже дернули. Нас всех - в американскую зону. Русских они боялись. "Русские с рогами!" Е… твою мать, они чуть ли не щупали первое время! Вот такая пропаганда. Немцы убегали, хорошие вещи увозили. Нас всех собрали в одно место, и мы пошли в американскую зону. А мне друг говорит: "Давай убежим, что мы, сколько дома не были!" Ванька с Орла был в лагере. И мы в лес. Охраны никакой не было. Немцы бегут: кто пешком, кто на велосипедах, на машинах. Мы в лес, - а там коровы. Доим коров, дня три побыли в лесу. "Пойдем, посмотрим, что там". А рядом прятались поляки. Подходим к полякам. Они нам говорят: "Русские уже здесь, - сняли с меня часы". Мы вышли на дорогу. Выходим, тут уже танки, наши машины, сборный пункт. Я с 1926 года, и меня в армию. "Немцев есть за что бить?" - "Конечно!"
- Не проверяли?
- Никаких проверок не было. Наверное, потому что молодой. А вообще все говорят, было строго.
И вот так 5 или 6 лет я служил. Наши тогда шли освобождать остров, а он сдался. Пока мы там простояли, - меня назад, и в мотоциклетный батальон. Спрашивали: "Кто может ездить на велосипеде?" Я хорошо ездил, даже мог ездить без рук. А ребятам, с которыми я окопы копал, им сразу дали винтовки, и они все погибли. Никого не осталось. Друг который в воскресенье вечером ушел, который со мной убегал, погиб. Старший его брат один только и остался.
А меня - на американский мотоцикл Харлей. Получали их узлами, а мы их собирали. В разведбатальоне было 118 мотоциклов. Они были без люлек, но по-моему наши люльки к мотоциклам приделывали. Ещё до этого, когда мы в лесу сидели, то выходили на дорогу, - стоит немецкий мотоцикл. Я его завел, и сразу поехал… Учились мы на аэродроме, и я быстро обучился.
- Когда попали в часть, как к Вам относились?
- Никто никогда слова плохого не сказал.
- Как узнали о Победе?
- Лежал под танком, от ветра прятался. Задремал. Слышу, как "бу-бух…" Что такое?! Танкист по рации вел переговоры, - услышал, что капитуляция. И он на радостях как бабахнет!
Потом лейтенант отправил меня в распоряжение, говорит: "Хоть отдохнешь при Доме офицеров". А там музыка, водка, пьянка. Где только брали эти французские коньяки, колбасы? Немок трахали. Их вроде как не разрешали, - а они на счет этого слабые были. Он ведет ее в номер, на проходной спрашивают: "Русская?" - "Да-да!" Это он ее научит, в ответ "да-да" говорить. Уже после войны было так, что 2,5 тысяч марок у офицеров зарплата в месяц на книжку, и 5 тысяч марок наличные. Вот бывшая регулировщица, моя ровесница торгует в буфете. Моя задача: дождаться ее, пока все разойдутся. Мешок марок она набьет, эти марки в мешок, в коляску, сама садится сзади, и погнали. Она на квартире, я на чердаке там же: маленькая комната, кровать. Вот такая работа. Ночью ее забираю, днем дома она считает эти марки, упаковывает. А немцы же голодные! Хозяев мне было жалко: хозяйке лет 28, он постарше, и девочка в первом классе школы. Вот ночью едем домой, я беру пару кусков сухой колбасы; хозяева спят, но мы поднимаем их, даем коньяку, колбасы. Немец выпьет и сидит пьяный, голову повесит.
Так я служил года полтора. В футбол играл, в бильярд там играть научился. Ни подъема, ни отбоя - я же на квартире. Я туда не хотел идти, на такую службу, но лейтенант говорит: "Иди, хоть там отдохнешь".
- Посылки посылали?
- Я ни одну не послал. Офицеры много посылали, а солдатам не разрешали, наверное.
В 1947 году мне дали отпуск, и я домой приехал. Дома я не был с 1944 года. Раньше я не курил и не пил, в армии уже начал. Отец говорит: "Ну, сынок, маленькую возьмем". 1947 год, такой голод. У немцев тоже голод, но так все аккуратно, чисто, не замечаешь этого. А у нас… Отец тогда работал на станции. Так вот, он маленькую взял, - "А закусить чем?" - "Да вот там стоят две бочки с икрой, бери ложку…" Представляешь себе, красная и черная икра - по буфетам ее было полно. "Бери…" Дома, конечно, у него не было такого.
Я взял у врачей справку, что больные почки, и на целый месяц остался дома. На учет не встал. Приезжаю из отпуска, - "Ты где был!?" Закрыли меня в подвале в воинской части. А наутро телеграмма - отец умер. А так бы судили. Но домой уже не отпустили…
 |
Никишин Г. П. (справа) с командиром отделения г. Ленинакан |
Потом нас из Германии на Кавказ, строить дорогу. Я сразу попал в инженерные войска. Взрывали горы: проводили дорогу напрямую из Армении в Россию, что-то такое. Потом меня на границу перевели, в Ленинакан. Там тоже повезло. Служба была: освещать расположение части. У нас дизель, и мы освещали местность. Пять лет сидели в окопах наши солдаты: ждали когда турки нападут!
У нас спиртик был. Противооткатное устройство пушки, там 25 или 50% спирта, и мы его ночью перегоняли. Завскладом знакомый: им спиртику, нам лук, тушенки... Тоже повезло! У командира части была дочка. Я из Германии привез аккордеон, играл. Подопьем, вечером играем. Он попросил меня немножко позаниматься с дочкой. Думаю: раз такое дело, надо предложить. А мы спирт немножко разводили. Так он вечером иногда приходил, проверить все ли у нас в порядке (смеется). И тут хорошо было! Ни подъема, ни отбоя!
В трех километрах деревня, мы туда ходили в кино. А там граница, по одному нельзя. Двое, и только чтобы с оружием. Вот такое положение! Лунная ночь, зима. Ленинакан - это армянская Сибирь. Кино закончилось, никого нет идти вместе: я вышел за деревню иду, смотрю, - впереди три человека. Думаю, шпионы тут не пойдут. Подхожу метров на 20-30, а это сидят три волка. Я остолбенел. Думаю, что делать? Их три! Думаю: "П….ц мне! Буду стоять!" Не помню сколько стоял. Слышу, на лошади гонят, кричат. Думаю, кто-то едет. Лошадь учуяла волков. Оказывается, это кинопередвижка: ездовой, офицер и механик. Один слез с повозки, подходит ко мне. Он был с пистолетом. Подошел ко мне: "Бах!", - выстрелил. Волки и не испугались, но чуть-чуть рысачком они побежали. А так они бы меня съели!
И уже оттуда, из Армении я демобилизовался, вернулся домой в 1950 году. А меня оставляли в армии: полгода, и стану офицером. Я не согласился.
Домой приехал. Голод. У нас в Крыму начала работать камнерезная машина: ракушечник резали, из него строили дома. На железнодорожных рельсах комбайн, бульдозеры на полтора метра зачерпывали землю. Зарабатывали мы хорошо, стройматериалы были нужны. Потом меня на самосвал посадили, раствор возить. Переехал в Евпаторию. Там уже женился: моя жена медик, работала в военном санатории. Там было 60 тысяч населения, а 60 санаториев было нужно. Частники начали строить. Копейка пошла немножко! Я ремонтировал холодильники, обслуживал 96 деревень. И сметана, и масло, и цветы… Хорошо жили. Дочка стала звать в Волгоград, и потом мы переехали.
| Интервью: | А. Чунихин |
| Лит.обработка: | С. Анисимов |
