Татькова Галина Петровна

Я родилась 1 марта 1927 г. в райцентре Белоглазово Алтайского края, на родине Василия Шукшина. Папа был у меня военный, он воевал в течение 6 лет во время Гражданской войны с белогвардейцами, и с Деникиным, и с Юденичем. В Белоглазово мы жили спокойно, но тут папа умер, мне было 6-й год, я заболела корью, и мама Пелагея Ивановна отнесла меня на руках в больницу, но меня в палате не оставили, потому мама принесла меня назад домой, ей только сказали, какие надо лекарства пить и все такое. В 1932-м начался в Сибири голод, причем долгий, он и в 1933-м продолжался, а у мамы ноги заболели, и она дома лежала, не могла работать, тогда она нам с младшей сестренкой Олей сказала, мол, возьмите сумки, а тогда сумки были самодельные с пришитыми ручками. И вот что интересно, когда мы с Олей ходили, если выходит тетка толстая, то она говорит: "Бог подаст!" И уходит, а хата у нее такая хорошая, и барашки там, а если стояла такая завалюха, вся бурьяном заросла, и несчастная худая женщина выйдет, то обязательно поделится чем-то, хоть шкурками какими-то. И мы сами не едим, ведь мамочка больная, относили ей, причем всякой ерунды набирали, сейчас и собака не стала бы такое кушать. А голод был потому, что были всякие богачи делали ямы и сыпали туда зерно, чтобы не дать большевикам. После того, как голод прошел, стало полегче, но все равно непросто, и тут в 1940 г. мамина племянница, которая жила в Крыму, написала нам письмо: "Тетя Поля, у вас там холодно в Сибири, а вы приезжайте в Крым, у нас тут летом тепло, даже зимой ходят с коротким рукавом". Мама говорит: "Дети, раз такое дело, тем более, что это наша родня, давайте поедем туда!" И мы отправились в Крым, в 1941-м году, мама продала дом, 92 ведра картошки, а корову, так получилось, мы отдали бесплатно. Дело в том, что мама дала мне деньги за корову, а я была еще маленькая, 14-й год шел, я положила деньги, у меня нижнего белья как сейчас тогда не было, под одеждой были специальные пуговички, чтобы чулки держались, вот туда я деньги и положила. И представьте себе, когда умывалась, деньги выложила, а забыла взять назад. Мы сели на полуторку и уехали, потом подъезжаем к ст. Шипуново, и мама говорит: "Дочка, давай деньги, с водителей надо расплатиться". Тут я и говорю: "А я забыла их!" Тогда мама попросила водителя скорее развернуться и назад поехать, дома стояла лавка, там, где ведро для умывания было, и вот на лавке ничего не было. Значит, те, кто купил дом, забрали, и корова им досталась бесплатно. Вот сейчас говорю вам, а сама думаю, что надо было нам вернуться и жить дома, а то оказалось, что поехали прямо в войну. Это было в марте месяце, у нас как раз р. Чарыш поднялась, наш огород в половодье всегда заливало, поэтому мы весной постоянно рыбью чешую находили, такой хороший огород был. Поехали мы в итоге в Крым, я, мама и младшая сестренка Оля 1930 г. рождения, у мамы было еще два сына, но они уже с нами не жили, а служили в армии, один Илья на Дальнем Востоке, а другой в Омске. Мы же от Шипуново добирались на попутках, потому что на полуторке у водителя уже бензина не хватало, далеко ведь, так доехали из Барнаула до Новосибирска, который оказался огромным городом, и такой большой вокзал, прямо страшенный, я там чуть не потерялась, там все такое похожее и большое. Но, короче говоря, мама говорит: "Никуда не уходите, тут сидите и все". Тут мама уже обходилась без нас, пошла и купила билеты и талоны на багаж. Ведь мы в Крым везли и посуду, и одежду, даже валенки, у нас они "пины" назывались, а то вдруг там зима.

Мы приехали в Крым, въехали через Сарабуз (ныне Чангарский перешеек), поезд остановился, мама пошла купить что-нибудь покушать, а тут как раз продавали что-то в бутылках белого цвета, и мама приходит к нам и говорит: "Деточки, куда же мы приехали, мы дома давали молоко даром всем, у кого дети есть, а коровы нет. А тут продают, да еще и стоит так дорого". Купила что-то перекусить, приехали мы в Симферополь, оттуда прямо в Крымскую Розу, где жила мамина племянница, они семье жили в доме на третьем этаже. Как родня они нас взяли, но представляете, у них семья, муж, она и три мальчика и нас тут трое. Мы добрались в Крым в апреле, немного пожили, мама работать начала, я в школу ходила Зуйскую: и тут 22 июня 1941 г. началась война. Хорошо помню, что везде стояли столбы деревянные, на них черные тарелки, и вот стояло у каждой народу, человек 20-30 у каждого столба, и все тихо слушали, мы, дети, также пристроились, страшное дело война, я помню, как объявили, что в 4 часа бомбили Киев. Тут мы, конечно, начали собираться назад, но, Боже мой, куда там назад, армия из Крыма отступает, а богатые люди наняли дрожки с рессорами, запряженные лошадьми, все подъезжали к Сарабузу, а там армия, мы в толпе мирных людей, толкотня. Тогда командир дал сигнал, стрелять только в воздух, но не пускать к кораблям. Но богатые все бросили и забрались на корабли, выбраться из Крыма простым людям невозможно было, помню, что на прситани корабль стоял большой на Новороссийск, и богачи выехали, спаслись, а армию оставили. Тогда мы вернулись назад в Литвиненково, которое тогда называлось Кентугай, а там, за то, что мама выполняла какую-то простую работу, нам дали комнату. Мы с сестренкой ходили в школу в Зую за 3 км. И в один день осенью 1941 г. учительница нам сказала: "Дети, вы завтра в школу не приходите, мы потом вам скажем, когда приходить снова". А мы такие радостные, что не надо идти. И тут наутро в Зуйский район пришли немцы. Мы глянули, а они не в нашей одежде, вслед за немцами вскоре появились вроде бы советские солдаты, но они ходили с повязками, также молодые татары 18-20 лет носили повязки, там по-немецки было написано "Дежурный по КП". Немцы сразу же вывесили объявление, мол, комендантский час, в семь часов чтобы в окнах не было света, молодежь не должна ходить позже 7 часов, если есть корова, "млеко", как мы потом выучили, надо отдавать, если есть поросенок, то его кормить салом. А потом началось: если у кого есть братья, служащие в Советской армии, то такую семью надо уничтожить.И объявления подобного рода висели, причем по-русски написанные. Но нас никто не выдавал на новом месте, нам дали в Литвиненково квартиру в здании, посередке нужно пройти, с одной стороны 3 двери, и с другой столько же. Нашей маме там дали комнатушку, но блох было, ужас, мама моя родная, она возьмет простынь, намочит, одевает нас обоих с сестренкой, и мы лежим в мокром, чтобы блохи не съели.

Люди в деревне были отзывчивые и хорошие, мы жили дружно, и даже разговоры втихую ходили, что рано или поздно немцев к чертовой матери выгоним, а мы останемся, и все будет хорошо. Хорошо помню первого увиденного мною лично немца, он такой важный ходил, как будто он тут хозяин, прямо герой какой-то, фашист самый настоящий. И вели они себя плохо, было дело, что убивали ни за что людей. У меня была подружка, ей было лет 14, Руфа звали, папа и мама евреи, и к ним подъехала машина, там сидели ее папа и мама, а Руфа была у нас, и вы представляете, как получается, она была такая красивенькая, волосы пышные, а немцы кричат: "Шпацирен!" Оля маленькая, ей 11 лет, она с нами выходит, ее родители на полуторке, ведь видно же, что они черные. И эту Руфу вместе с семьей недалеко от кладбища поубивали, и не спрашивали никого, а мне до сих пор жалко ее, она такая хорошенькая была. На улицу мы не выходили, больше лежали дома, тем более что школу сразу закрыли, прошло 4 года, прежде чем она снова раскрыла двери, и тогда я уже пошла в школу в галошах больших, потому что надевать было нечего, сейчас никто и не поверит, а надо же было идти в школу. Мама ходила на работу, немцы четко всех заставляли работать, подсолнухи и кукурузу сажать, а там уже весна пришла.

Я уже подрастала, дети моего возраста, молодежь, в кучу собираемся, балайка там, прямо на проезжей части на нашей улице стоим, другие подходят. Соберемся так, и идут разговоры между нами, как это так, пропустили немца, и прямо в Крым, а они тут хозяйничают и бездельничают, что делать, и зверствуют сильно, к примеру, если только свет появился, то они врываются в дом, везде все обшаривают. У нас часто кричали дома: "Матка! Курка, яйка! Млеко, шпиг!" Я уже кое-какие слова немецкие в школе учила, понимала, что они еду требуют. И молодежь была прямо возмущена, ведь такая армия, и в 1939 г. заключили пакт Молотова-Риббентропа о ненападении, а все равно немцы на нас напали. Партизаны прямо в дом не приходили, но стучали в окошко, уже темно, но еще люди не спят, и кто-то ходит за продовольствием, и он всегда говорил: "Не ждите, пока вас немцы поубивают, а лучше идите в партизаны". Немцы тоже не дремали, следили за домами, как-то мама забыла ночное ведро поставить в комнате, чтобы ночью не выходить в туалет, она открыла двери, а ведро стояло на крыльце, упало, и шум поднялся, вдруг сразу сапожищи застучали, немцы чуть двери не выломали, ворвались в комнату, и с порога закричали: "Партизан! Партизан!" Начали шастать, а мама объяснила, что она взяла ведро, но те стоят на своем, мол, вы партизана выпустили и все. Мама отказывается, настаивает на своем, но ее все равно забрали в комендатуру и там побили, причем так сильно, что ей почку одну отбили. Нас все знали в деревне, что мы сибиряки приезжие, помогли нам, маму забрали в больницу в 1942 г., где еще при немцах ей сделали операцию. Она стала поправляться, только не так, какая она была здоровенькая до того, как ее избили, хотя и была 1891 г. рождения. Немцы и без мамы к нам приходили и все спрашивали: "У вас куры есть?" Мама нас предупредила, чтобы мы говорили, мол, нет, но тут мама домой приехала, снова немцы заявились, тогда она говорит, что у нас 6 штук кур, но немец пошел смотреть, пришел и начал по-своему что-то лопотать, мол, мама его обманула, он 6 забирает, а 6 нам оставляет. Вот такое было дело.

Потом опять кто-то ночью в окошко стучит, тук-тук, тогда заборов еще не было, подсолнухи поставим, через такую ограду можно перешагнуть, у кого мужья были, те колья ставили, а у нас кто заниматься этим будет. И как стучат каждый раз, мама нам сразу говорит: "Тихо!" И там снова уговаривают идти в партизаны. Вскоре начали я и моя подружка Найденова собираться у фонтанчика, там как раз через мост можно пройти, и в итоге сговорились с ней, мол, давай уйдем в партизаны. Девчонки молодые, надо же сказать родителям, а то их немцы убьют, и мама тоже слышала в окошко, у нас к тому времени уже была корова, мама взяла продукты, яму выкопала, все, что было из вещей, туда положила. Правда, когда мы вернулись, наш дом был разбит до самого цоколя, и яма та раскрыта, были такие мародеры из села, свои же, они все искали золото или что-то ценное, видимо. Все, в сентябре 1943 г, мне было 16 с половиной лет, что с собой решили забрать, на корову навязали, решили уйти вечерком, мы заранее узнали, что в деревне не было немцев. Тогда дежурными оставались молодые татары, а они тоже идут до девок до своих, у них не дежурство, а совсем другое на уме. Пошли мы прямо, да и все, к Красной Розе, это как бы второе отделение Крымской Розы, шли ближе к Красногорью, где была здоровенная церковь, там при советской власти держали зерно, отдыхала мама у ручейка по дороге. Оттуда мы зашли в лес и в итоге добрались до такого места, где раненные лежали в сарае каком-то, гора Яманташ находилась немного дальше, а этом место все называли первая застава, похоже, это раньше было для лошадей здание, конюшня. Почти сразу же после нашего прихода немцы пустили наверху пять самолетов, и заходы делали, где народ по лесу шел, мы же легли на землю и все, нас не заметили. Мы расспросили у партизан дорогу, мама накосила целый стог травы для коровы, и вот мы остановились на г. Яманташ в мирном лагере 18-го отряда, а воды нет, корову надо поить, мама берет ведро и идет вниз. Кстати, мама во время одного такого захода была ранена в руку, я тогда уже служила в отряде, мама мне потом рассказывала, что она уже набрала воды и стала подниматься, когда немцы пустили самолеты, которые массово прилетели, тогда очень многих побило, пули людей как дрова секли, жуткое дело. Мама же шла к корове, и вдруг самолет летел, никого нет, одна мама, осень еще, снега не было, но немец ее все равно заметил. Мама видит, что только за ней охотятся, она спрячется за дерево, но самолет все равно пролетал и стрелял, и один раз вроде улетел уже. Мама только выглянула, как вдруг выстрелили очередью в ведро, и вода потекла, а мама была в руку ранена, и упала, видимо, немец подумал, что она убита, и не стал больше летать. Мама добралась кое-как до лагеря, в ведре немного воды, где-то литр остался, она ее дала корове.

В мирном лагере нас стали переписывать, и 32 человека записали в отряд, таких, кто может держать в руках оружие, в том числе и меня. Я и сама была такая боевая, в итоге попала в 18-й отряд, командиром у нас был Воднев, комиссаром Клемпарский Николай, постарше командира, уже в летах, я там была и санитаркой, и бойцом, у меня был русский автомат ППШ с круглым диском, у нас были либо такие, либо немецкие рожковые автоматы. И как-то мы стоим, нас пять человек, Сорокин во главе, он прибыл из Соединения, мужчины разговаривают, и я рядом торчала. Они решают что-то, и вдруг взрывы, дело в том, что немцы поставили орудия, дальнобойные минометы такие, они как стреляют, то снаряды прямо рассыпаются так, что на 20 метров все уничтожают, и вот снаряд как разорвался, и там прямо сзади Сорокину разорвало все, полчерепа слетело, а мы остальные четверо живые. После я приняла участие в первом бою, немцы напились шнапса и шли на прочес леса, снега еще не было, мы оружие на них навели, я вижу в прицел, как идет немец, одна рука на спуске крючка, а другая держит автомат за рожок. И они почему-то шли так, как будто у себя дома на параде, а мы лежим в кустах или прячемся за большими деревьями, там в лесу маленьких не было, только толстые, в общем так получилось, что мы немцев видим, а они нас нет. Мы внезапно открыли огонь, сильно их побили, после этого я постоянно участвовала в боях, даже одного румына поймала в плен. А у меня к тому времени на ногах обувь сносилась, а тогда корову уже зарезали, дали маме документы, что забрали мясо на питание партизанам, а мне сделали из кожи коровьей постолы, и вот я стояла с несколькими партизанами, и думаю: "Господи, это ж надо, румыны с немцами на нас пошли!" Подошла, и как дала ногой под зад своему румыну, а он, так как сейчас помню, поглядел, на мне же не сапоги, как у немцев, железом окованные, а кожа. Видимо, румын подумал: "Ну и партизанка!" Но не сказал ничего, только стоял себе, вроде ничего ему не сделалось, даже не упал. И дальше мы опять в бой, постоянно сражались, чтобы немцев в лес не пустить, война есть война, это мы не за столом сидим. Надо сказать, что я была октябренком, пионеркой и комсомолкой, нам доверяли больше в отряде, и как-то нам сказал командир Воднев: "Соберите шесть сухих палок, и сделайте так: три штуки тут, и три тут, и как самолет будет лететь, он увидит, ночью будут разноцветные огни гореть на палках". Перед прилетом с Большой земли давали знак, у нас был один партизан, он все фиксировал. И вот прилетел самолет, и вдруг там знаки пошли, мол, зажигай костры, мы зажгли, и что вы думаете, костры очень быстро сгорели, а он сел на посадочную полосу. Выходит из самолета парень молодой, на боку планшетка, такая просвечивающаяся, и пожилой офицер вышел, поздоровался с нами, а молодой говорит: "Будем принимать присягу!" И надо было повторять за ним слова присяги, помню как сейчас: "Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, перед своими товарищами клянусь, что буду защищать Родину до последней капли жизни!" В итоге молодой офицер из Москвы зафиксировали фамилии всех присутствующих, и они улетели, сначала сел в самолет пожилой, а его молодой адъютант позже подошел.

После первого боя отпросилась я у командира и попросила его: "Можно, я к маме схожу". Они же там с сестрой в мирном лагере были, но тут мне в голову закралась одна мысль, и надо такому, вместо того, чтобы зайти нормально, мама и сестра сделали шалаш, мама его сплела из деревьев и они вырыли земли. Натаскали листьев, чтобы было лежать на чем-то, я еще потому отпросилась, что думала, хоть поем что-то, а то питания никакого в отряде не было. И вот, вместо того, чтобы спокойно открыть полог, я беру и автомат туда сую сразу, а они там с Олей и попадали туда, где сидели. Я думала похвастаться, что я уже на войне была, и так сильно их перепугала. Потом сильно извинялась, а мама в ответ: "Мы тут уже подумали, что к нам немцы добрались!"

Когда появился снег, стало по-настоящему страшно, потому что немцам все очень было четко видно на земле с самолетов. И каждый день нельзя расслабляться, в любое время мог быть бой, и патроны беречь приходилось, если увидишь, что немец где-то упал, сама ползешь и обшариваешь его, и обязательно тянешь назад оружие. У нас был один парень, старше меня, Бугаев, большой здоровый дядька, так он при мне был ранен в живот, и когда его ранило, у него же в руках оружие, он непроизвольно выкинул его недалеко от себя. Потом пришел в сознание и говорит мне: "Сестрица, сестрица". А я смотрю: у него полные сапоги крови, и живот весь в крови, а что я ему могу сделать, когда у нас никаких бинтов нормальных не было. Потом я сообразила, что он у меня просил, мол, автомат ему подать, или просто оружие какое-то, а то он рукой не достает. Тут я думаю: "Точно хочет застрелиться!" В это время командир говорит: "Приготовиться к бою!" Немцам что, они нажрутся, шнапсу напьются, сами ведь в деревне живут, и еще в чужой стране делают что хотят. Снова завязался бой, немцев опять какая-то команда прет, но остановились, видно, их сзади потревожил другой отряд, скорее всего 19-й, он обычно рядом с нами был. А вот Бугаев все просил оружие, но я не стала такого делать, не дала ничего, мы отступили, нам приказ был отступать, т.е. позиции оставить и немного назад отойти. А Бугаева мы оставили, он, наверное, погиб, кто его там спасать будет.

Потом в декабре начался большой прочес, немцев сняли из-под Керчи, они шли как будто они у себя дома, везде проглядывали, но наш командир был солидный человек, опытный, да и вообще все начальство, у горы были здоровенные глыбы камней, мы за ними попрятались, а тут немецкие самолеты снова прилетели. Но тут они уже не просто прошляпили, а давай по своим бить. Вот это и спасло, наверное, нас, потому что на "Ура!" Идти не имело смысла, пуля каждая на счету у нас, и тут бой нас стороной обошел, а там дали указ отойти, нам полегче стало тогда. Но все равно, пришлось нам очень тяжело, наш мирный лагерь был разрушен, мама с сестренкой в яме пересидели, мама заранее сверху поставила палки и наложила веток с листьями, так что немцы их укрытие не обнаружили. Но из-за голода они чуть не умерли, ведь нечего взять, надо прятаться, а сварить нельзя, ведь днем видно дым, у немцев был даже специальный самолет, "рама", она постоянно фиксирует все места, где хоть какая-то активность видна. Как только вечер наступает, люди собирают сухие ветки, чтобы хоть что-то сварить, картошку или кукурузу. И только где-то блестнет, рама сразу фиксирует, и немец начинает бить из дальнобойных минометов, среди нас был разговор, что они стояли где-то недалеко от Севастополя, и из-за сильного разлета снарядов людей вокруг костра обязательно убивало.

Поле большого прочеса я попала в 24-й отряд, уже наступил 1944-й год, но людям, оставшимся в живых после большого прочеса, не до праздника было, пусть и Нового года. Но все-таки вскоре немцы уже почувствовали, что их выпрут из Крыма, они уже стали лояльнее, перестали быть такими занудами, и мы могли их победить. Но потери у нас в отрядах были жуткие, если даже были раненные, то почти никого спасти не удалось, потому что не было лекарств и медицинского оборудования. Если у тебя шарфик есть, даже им стараешься рану хоть как-то замотать. Палку какую-то несешь раненному, он ползет, нога ранена, и все равно стреляет. Куда тут деваться, в лесу.

Но все равно приходилось беречься нам, если свет появится, немцы не раздумывая, укокошат, остались живые, и слава Богу, по деревням мы не сильно ходили, могут и убить немцы. И вот в апреле командир говорит: "Приготовиться, чтобы все были в надлежащем виде!" Оказалось, что наша армия наступала со стороны Керчи и Феодосии, через Судак и отсюда, из Белогорска, с колонной ехал Климент Ефремович Ворошилов, мы вышли из леса, причем увидев нас немцы сдрейфили и отступили, мы были страшные, ободранные и худые, а оружие из рук не выпускали. И вот мы залезли на наши танки, или на лафеты орудий и приехали в Симферополь, там была команда военнообязанным направо, а простым жителям налево, и нас отправили налево, вроде как документов не было, хотя мы и присягу принимали. И действительно, только потом Клемпарский выдал в Зуях справку, хотя народу было много, кто в сентябре в лес пришел, а записали меня в октябре. После Симферополя мы все разъехались по домам, в 1944 г. Крым освободили, тогда я чуть не упала со второго этажа, так радовалась. В Крымрозе есть контора с балкончиком, залезла я на второй этаж, пошла внутрь и включила радио, вокруг уже мирное время, и там началась передача, как обычно перед выступлением диктора раздались слова: "Внимание! Внимание!" Мы все слушаем, что говорит Москва, Крым освобожден, наша армия стоит под Севастополем, тогда я закричала: "Держите меня!" И упала со второго этажа, а люди стояли очень плотно и подхватили меня, такая огромная радость вокруг началась, все друг дружку целовали. Мы стали песни петь, радовались, что, слава Богу, живые остались.

Я работала в колхозе, мне лошадей запрягали, по кличке Венера и Юпитер, как они меня любили, я их накормлю, после работы они запаренные, потому что я возила на них мажару с поля, где собирали большие вилки. Тогда я работала в Крымрозе, раньше комбайна не было, были покосы, и стояли прямо там специальные машины, что кладешь снопы и выходит пшеница. После возила переселенцев из Симферополя, одна у нас была учительница, она в Ароматное ехала со здоровенным сундуком, мы проехали Зую, и тут поломалась внутренняя толстая ось в мажаре, и сундук учительнице на ногу упал, она так кричала, что я прибежала пешком в Крымрозу, все пришли и помогли учительнице, отвезли ее в больницу. А там и война закончилась.

- Обучение какое-то в партизанском отряде было?

- Обучение у нас было, еще когда мы в школе учились, в футбол играли, на велосипедах ездили, и ГТО было, кроме того, мы бегом бегали от Зуи до Крымрозы, из 40 человек добегали 7-8, остальные падали по дороге, но я всегда прибегала. В партизанах из автомата по мишени стрелять учили, и вот хорошо помню, что нам твердили, мол, очень многое зависит от погодных условий, если ветер сильный, надо брать так, смотря с какой стороны будет дуть ветер, надо брать упреждение, иначе не попадешь в цель. Я это очень хорошо запомнила, и стреляла метко. Но надо сказать, что у нас в Сибири росли крепкие хлопцы, рядом с нами жил сосед, парень по фамилии Пятница, он сгорел в танке, был на 2 года старше меня. Все сибиряки пошли на фронт, потому и отстояли Москву, что наши ребята били белке в глаз, чтобы шкурку не портить, а потом сдать, за непорченую шкурку денег больше давали.

- Как кормили?

- Когда мы еще только собирались в отряд из мирного лагеря, был среди нас Виксюта Иван, ему сестра меньшая говорит: "Виксюта, вари галушок, чтобы было, что жуваты". Они продукты принесли из деревни с собой. А так в отряде проблемы с питанием были очень серьезные.

- Крымские татары были в Вашем отряде?

- Нет, и не только не было, они даже в Баксане сделали опорный пункт, там жил немец богатый, он многое настроил там, и они там были, с нами воевали.

- Какое было отношение к партии, Сталину?

- Сталин все делал правильно, он стоял за одно - держаться до последнего за Родину, и мы к нему относились очень хорошо. Все шли в атаку "За Сталина! За Родину!"

- Что было самым страшным для Вас в партизанском отряде?

- Предательство. Ведь подумайте, люди шли на смерть, держали оборону, и вдруг на тебе, находились мародеры, которые шастали по квартирам тех, кто был в партизанах. Мама после войны даже увидела женщину в своем пальто, она его на рынке купила.

- Как мылись, стирались?

- Какое там стирание было, сказать честно, снегом зимой ополоснешь лицо и все. А вшей наших можно было на выставку везти, такие толстые они у нас были.

- Ваше отношение к комиссарам?

- Клемпарский у нас был хорошим человеком, командовал как надо.

После окончания войны в 1946 г. был страшный голод, а я заработала мешок ячменя и льна, один или два мешка кукурузных кочанов, и вдруг завелись крысы, залезли через форточку, устроили там себе семью, но мы стали перебирать продукты и все спасли, надо сказать, что мы бы погибли без этого зерна. После я работала в Когизе, продавала перья и деревянные ручки, чернильницы, тетради, учебники, я написала письмо бывшему партизану Чубу как своему начальнику, он помог нам привезти камни на 6 машинах "Студебеккер" и мы построили дом из тех 14 тысяч "калыбов", что мама сделала ногами. С 1960 г. я работала 24 года кассиром-диспетчером на автостанции, всегда была передовая, в трудовой одни благодарности, после пошла на заслуженный отдых. Но трудности встречались и в мирное время, к примеру, мама моя долго не могла доказать, что была в партизанах, ей женщина все отвечала, что, мол, справка не такая, мама пойдет, потом опять возвращается. Все сдвинулось с место только тогда, когда я написала письмо Ворошилову, на 6 листах, пришел ответ на седьмой день, мол, Пелагея Ивановна, придите в поссовет, там были люди, мама вошла в кабинет, они поздоровались, все выяснили, и только потому получила мама 30 рублей пенсии, а раньше было всего 11 рублей.