В.Ц. – Я родился 14 августа 1936 года в селе Первозвановка Чутовского района Полтавской области. Семья у нас была небольшая, всего три человека – отец, мать и я. Мои родители всю жизнь работали, не покладая рук – мать была простой колхозницей, а отец механиком в МТС.
Хорошо помню день начала войны. В центре села на столбе висел рупор, и 22 июня 1941 года к нему сошлось множество людей, все слушали выступление Молотова. Взрослые заметно волновались, а у меня особого страха почему-то не возникло – может быть, потому, что я был еще совсем маленьким. На третий день после начала войны отец ушел на фронт по призыву, очень быстро — собрался и ушел.
Хоть наши люди и волновались, когда началась война, но все равно, мало кто думал, что нас оккупируют. Но все именно так и получилось. В октябре 1941 года в нашем селе появились немецкие мотоциклисты, потом подошли танки. Мостик через речушку был взорван отходящими нашими, и танки шли прямо через реку. Сильных боев в наших местах не было, а наше село немцы вообще заняли без боя.
И потом мы два года жили при оккупации, в селе стояли немцы. В нашей хате поселилась похоронная команда, это были уже немолодые мужчины, и к войне они относились без особого воодушевления. Помню, один из них все время нам говорил: «Гитлер капут!» Показывал фотографии: «Вот мои дети. Я не хотел идти на войну, меня послали. Я знаю, что это плохо закончится».
Немцев у нас квартировало пять человек. Я даже не знаю, чем именно они занимались – по-моему, искали и вывозили убитых немецких солдат. Одно могу сказать точно – нам они ничего плохого не делали, отношения с ними были вполне хорошие. Они и подкармливали меня, а кое-чего я у них даже воровал – мармеладину или конфетку. Но все равно, не было такого, чтобы они меня обижали. Только один раз немец решил слегка напугать меня, но и то, оказалось, что ему не с кем было поиграть, и он решил пошутить – нацелился на меня. Но я уже хорошо их знал, поэтому не особо испугался. В общем, это были нормальные люди. А один раз они нас очень выручили. У матери была корова, и однажды я погнал эту корову пастись. Иду и по дороге встречаю какого-то немца — незнакомого. И этот немец показывает мне – мол, уходи. Я отошел в сторону, а он взял нашу корову на налыгач и повел. Я сразу же побежал домой, все рассказал матери, а она тут же сказала нашим «домашним» немцам. Те сразу же пошли, догнали того немца, отобрали у него корову и привели ее назад. А когда осенью 1943 года немецкие части уходили из села, то «наши» немцы даже оставили нам что-то из продуктов.
А.И. – Когда вы были в оккупации, какие-либо вести с фронта доходили до села?
В.Ц. – Практически нет – ни газет же, ни радио у нас не было. До войны в селе была радиоточка с рупором, но при немцах и ее не стало. Поэтому мы были, как бы сейчас сказали, в информационной изоляции — ничего не слышали и не знали.
А.И. – В селе была полиция?
В.Ц. – Была, но немного. Дело, может быть, вот в чем — у нас район не лесной, и партизаны в округе не появлялись. Единственное, что помню — это как в начале войны, в 1941 году, мать спасала наших советских парашютистов. Их самолет где-то сбили, а они спустились на парашютах и пробирались к своим. Немцы уже были у нас в хате, а мать прятала парашютистов на чердаке. Слава Богу, что никто ничего не заподозрил! Они пробыли у нас несколько дней, а потом ушли, ночью.
В полиции у нас служили местные мужчины и молодые парни. Конечно, я особо с ними не соприкасался, но, по-моему, они вели себя нормально. Каких-то издевательств с их стороны я не замечал — так же, как и со стороны немцев. Я думаю, что немцы и полицаи были к нам добрее, потому что у нас степной район, а вот в районах, где действовали партизаны, оккупанты вели себя совсем по-другому. Например, если они не могли догнать партизанский отряд, то отыгрывались на местном населении. А в нашем селе и в соседних селах обстановка была спокойная, поэтому никаких репрессий к населению не применяли — я не видел виселиц, не видел расстрелов.
А.И. – За счет чего жило сельское население при немецкой оккупации?
В.Ц. – Мы с матерью выживали за счет подсобного хозяйства. У нас была корова, шестьдесят соток огорода, который мы обрабатывали. А колхоз в нашем селе оставался, немцы его не распустили, и моя мама ходила туда на работу. Платили ли ей за это что-нибудь — точно не могу сказать. Кое-что она оттуда приносила, но была это плата за работу или ворованное — я не знаю.В сентябре 1943 года немцы стали отступать и выгнали из нашего села все население. Километров за пять от села была большая балка, и вот там они собрали все село и сказали: «Будьте здесь!» Это были уже другие, незнакомые немцы – какие-то солдаты. Пока мы сидели в балке, факельная команда поджигала хаты в селе.
Просидели мы в балке какое-то время, потом немцы сказали нам: «Собирайтесь!» Стали гнать нас на запад, под конвоем — до сих пор не пойму, зачем им это понадобилось. Рядом с балкой проходила трасса на Полтаву. Вышли мы на эту трассу, и увидели, что полсела уже полыхает. В сторону своей хаты мы с мамой уже и не смотрели.
Нашим соседом в селе был один мужик без глаза и без пальцев — поэтому его в 1941 году на войну не взяли. У этого соседа была телега и бык. Еще когда нас выгоняли из села, он нам сказал: «Вот вам третья часть телеги, грузите свои вещи. Будете с нами». И дня три или четыре вся наша колонна шла по трассе в сторону Полтавы – потихоньку, километра три-четыре в час, не больше. Сами понимаете, у нас же бык, а быки ходят медленно. Остальные тоже шли медленно – все с вещами, нагруженные телеги.
Шли мы, шли, и вот, несколько мужиков, в том числе, и наш сосед, решили дальше не идти, а ночью уйти в сторону, в лес. Так и сделали – несколько телег и какое-то количество беженцев ушли в лес, и двое или трое суток мы там сидели, пережидали. Нам, пацанам, взрослые сказали никуда не показываться, вести себя потише. А остальные наши односельчане ушли дальше по трассе, но потом, не доходя Полтавы, немцы их бросили и начали убегать. Наверное, поняли, что это дурная затея. И все эти люди тоже вернулись домой, где-то через пару недель. А мы сидели в лесу и слышали отдаленный звук канонады, который перемещался все дальше и дальше на запад. Когда мы поняли, что фронт уже прошел, то опять вышли на дорогу и поехали назад в свое село. Как только двинулись по дороге, встретили наших солдат – шла пехота и один или два грузовика. Радость была, веселье! Все, у нас что оставалось из продуктов, отдали им.
Вернулись обратно в село, а села нет — из примерно трехсот хат несгоревшими остались всего три. В одной из уцелевших хат разместили школу, и в ноябре 1943 года я пошел в первый класс.
Наша хата тоже сгорела, а где-то нужно было жить. Сначала мама сделала курень, покрыла его соломой, а на первую зиму выкопала маленькую земляночку. На следующий год мы с соседями сумели достать несколько бревен и начали строить хатку. Строили, из чего пришлось – глина, солома, бревна. Я даже не знаю, как матери удалось достать эти бревна – ближайший лес был километров за тридцать от нас. Я уже помогал чем мог, делал гвозди из проволоки, чтобы можно было что-то крепить. И к 1945 году у нас появилась небольшая хатка – одна комнатка и кухня. Накрыли ее соломой, и уже можно было жить.
Мой отец на фронте был начальником мастерских по ремонту «катюш», закончил войну в Германии, был награжден орденом Ленина. Где-то в 1942 году он на фронте встретился с одним нашим односельчанином, и тот ему сказал, что, мол, так и так, в твою хату попала бомба, и ни твоей жены, ни твоего сына больше нет в живых. Отец поверил этому человеку, посчитал нас погибшими, поэтому ни переписки, ни какой-либо связи у нас с ним не было всю войну. Он потом рассказывал, что уже даже присматривал себе немку, чтоб жениться на ней и остаться в Германии. А после войны, в сентябре 1945 года, он решил поехать на нашу могилу – в последний раз глянуть. Приехал в село и увидел, что мы живы. После войны отец работал в районе заведующим мастерскими. Мой отец был очень мастеровой дядька, на работе его ценили. Он почти не пил, но много курил и от этого умер еще нестарым – в пятьдесят четыре года.
Отец рассказывал, за что получил орден Ленина. Однажды он вез несколько «катюш» с ремонта на фронт, и они все уже были снаряжены снарядами. Не доехали километров десять до линии фронта, и тут к нему солдатики бегут: «Фронт уже ушел, а в этом лесу немцы! И у них там даже техника есть!» То есть, фронт ушел, а эти немцы остались в тылу наших войск. Отец моментально принимает решение и накрывает этот участок своими «катюшами». Сразу же прибежали смершевцы и чуть ли не за шиворот его схватили: «Ты что делаешь?!» Но потом начали разбираться – действительно, оказалось, что «катюши» нанесли удар по немцам. В том лесу потом насчитали больше сотни убитых, много сгоревшей техники. Они много чего натворили бы, если бы их вовремя не обнаружили и не уничтожили.
После войны я закончил семь классов школы и поступил в Полтавский железнодорожный техникум. Тогда было модно работать на железной дороге, и железнодорожникам хорошо платили, обеспечивали кое-чем. Но после техникума я не пошел работать на железную дорогу, а вместе с компанией других ребят поступил в Харьковское военное авиационное училище связи. А через два года окончил училище и по собственной инициативе уехал на Дальний Восток. Почему решил ехать? Потому что друзей моих туда посылали. И когда уже выбрали Курилы, кто кадровик сказал: «Нам на Зеленый нужен специалист для самостоятельной работы, чтобы он был и грамотный, и толковый». Все говорят: «Да вот, Валька у нас с красным дипломом!» А я даже не понял что такое Зеленый – думал, что это позывной или какая-то часть. Оказывается, это остров семь на девять километров, самый южный остров Курильской гряды, семнадцать километров от Японии. Два года я служил там, потом наше управление немножко реорганизовали, и нас, связистов перевели на более крупный остров – на Буревестник (Итуруп). Там находился штаб авиадивизии, где я занимался связью. В 1958 году, когда эту дивизию тоже начали расформировывать, нас перевели на Сахалин, я уже имел звание старшего лейтенанта. Я был хорошим связистом – и на ключе работал, и знал все, что надо, но на службе у меня возникли кое-какие проблемы. Дело в том, что в то время я увлекся спортом, стал перворазрядником по пулевой стрельбе. Начали нас вызывать на сборы в Хабаровск, в Благовещенск. То сборы на целый месяц, то соревнования – в Риге, в Тбилиси. И мне мое руководство говорит: «У тебя восемьдесят человек подчиненных! Ты парень хороший, но надо что-то решать. Давай мы тебе предложим должность помощника командира полка по комсомолу». Жалко было со связью расставаться, но у меня впереди уже маячило звание мастера спорта, и я согласился. Стал помощником по комсомолу – там у тебя нет непосредственных подчиненных, поэтому работать проще. Продолжал ездить по соревнованиям, получил мастера спорта. Прослужил я на Сахалине восемь лет, там женился и заочно поступил в Военно-политическую академию. В 1966 году мы уехали оттуда в Васильков, где я продолжил службу в 4-м радиотехническом полку – сначала тоже помощником командира полка по комсомолу, а потом заместителем начальника политотдела полка. Служить мне было интересно, в тому же, во время службы я был знаком с такими замечательными людьми как трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин, дважды Герой Советского Союза Владимир Дмитриевич Лавриненков. Через некоторое время наш полк преобразовали в бригаду, и в этой бригаде я служил начальником политотдела, получил звание полковника. Где-то в 1978 году меня перевели в Киев, в штаб 8-й отдельной армии ПВО. Там я прослужил до самого своего увольнения из армии в 1991 году. После увольнения я больше десяти лет проработал в Министерстве сельского хозяйства Украины, откуда и ушел на пенсию.
