Я родился в 1937 году в деревне Волкоставец Каменецкого района Брестской области. До войны это была маленькая деревушка, всего 40 домов, но жило там 100 человек молодежи, а сейчас там живут всего 10 пенсионеров.
Отец мой был малоземельным крестьянином, а дед батраком. Мать из соседней деревни. В семье нас было шесть детей – пятеро родились до войны, а последний в 1941 году, уже во время войны.
В 1940 году наша деревня полностью сгорела, ее пацаны лет шести-семи, которые решили напечь во дворе, в соломе, картошку, сожгли. Деревня как спичка полыхнула и за два часа полностью сгорела, осталось только несколько домов на отшибе да пара сараев.
Во время пожара, я с младшей сестренкой, Ниной, сидел дома. Как загорелся наш дом – спрятался под печкой. В это время в деревне были только старики да дети, все остальные работали в поле. Старая бабушка, по прозвищу Чайка, ей было 105 лет, забежала в наш дом, вытащила меня и сестренку и стала спасать имущество. Вытащила сундук, зеркало, которое тогда было большой ценностью. Но пока она это вытаскивала, мы с сестренкой опять забежали в горящую избу. Бабушка фартук смочила, и за нами в избу. Вытащила сестренку, передала ее кому-то, а я шустрый был, так она меня схватила за ухо, отвела за деревню, и бросила в яму, в которую на зиму складывали картошку. Яма глубокая была, метра два, так что я не мог из нее выбраться.
Вскоре прибежали родители, стали разбирать пожарище – нас нет. Бабушка, по старости, все забыла, так что мать решила, что мы погибли, оплакала нас. В результате, я в этой яме просидел трое суток. Потом уже, когда уже немного успокоились, мимо ямы шел какой-то крестьянин, услышал, что там кто-то пищит. А кто может в яме для картошки пищать? Только крыса. Он взял камень, наверное, с целью прибить ее, подошел к яме и увидел меня.
Буквально на второй день войны в нашей деревне появились немецкие мотоциклисты. В деревне, для наведения порядка, осталось шесть немецких солдат и фельдфебель. По соседству с нашей хатой был дом, который уцелел во время пожара, так немцы из дома выгнали тех, кто там проживал и там обосновались.
Мы, пацанва, еще ничего не понимали. Я, с двоюродным братом, Мишей, по деревне бегал, причем, я надел пилотку со звездой, а брат буденовку. Пробегаем мимо дома, в котором немцы остановились. Оттуда один солдат вышел, сцапал нас. Подвел к колоде, порубил пилотку и буденовку, вместо них принес нам два немецких картуза.
Мы с Мишкой к нему домой побежали, у него дом на отшибе стоял, так что, уцелел во время пожара. Прибежали к Мишке. Он топор достал, и мы порубили эти картузы. Потом Мишка залез на чердак и достал две буденовки, которые мы надели. Опять по деревне побежали. Нас немец снова поймал, отнял буденовки и чуть не отхлестал нас. На улице была огромная лужа, так немец, сперва, одного в эту лужу кинул, потом другого. Мы, грязные, как шахтеры, вылезли из лужи, а немец взял фотоаппарат и стал нас фотографировать.
А буквально на второй день, после того как в деревне разместились немцы, они повесили двух наших односельчан. В начале войны немцы разбомбили станцию Клищели, она у самой польской границе стояла, так у нас два музыканта пошли туда, чтобы что-нибудь, что осталось после бомбежке, прихватить. Немцы их схватили, привезли в деревню, и повесили. Сказали, что они бандиты и таких бандитов надо вешать.
Что еще запомнилось? Солдаты ходили по деревне, брали яйца, а скорлупу в девчонок швыряли. Пили, играли на губных гармошках. Но никаких драк не было, это были обычные солдаты, они просто несли свою службу. Правда, ночью они запирались в доме, а в караул мужиков ставили.
Пацанвы в деревне было много, так фельдфебель нас тренировал, как мы должны говорить, если встретим немецкого офицера – снял шапку, поклонился и сказал: «Здравствуйте, господин офицер». Однажды мы играли на площади, и тут ехал немецкий офицер. Привязал лошадь, подошел к нам. Мой старший брат поклонился, но шапки не снял. Так немец его по спине плеткой протянул, вернулся к лошади, отъехал метров на сто, и опять к нам подъезжает. Брат на этот раз снял шапку, но не поклонился. Немец брату еще пару раз плеткой влепил и снова отъехал. На это раз мы сделали все правильно и немец, довольный, поехал дальше.
Первую военную зиму жили в норах, все же сгорело. Старшим братьям отец сделал лапти и они помогали отцу заготавливать лес, начали отстраивать хату. А мы всю зиму в этих норах и сидели, в длинных рубашках без штанов, тогда лет до 10 все так ходили. В норах сложили печку, на которой мать еду готовила так зиму и провели.
Весной мы переехали в новую хату, и вот там у нас такой случай был – немцы ввели правило, что, для того чтобы забить поросенка, одного откормленного поросенка надо отдать, как налог. Но у нас была такая нищета, что двух поросят мы никак не могли выкормить. Выкормили одного, отец рано утром встал, завалил его, стал свежевать. Тут прибегает родственница и говорит, что идут жандармы, а жандармы – это уже не солдаты – они более агрессивные, с овчарками, проверяют не резал ли кто скотину. Отец не растерялся – быстро разрубил тушу, часть закинул за печку, на которую мы, вшестером, сели, ноги поспускали, а вторую половину кабана отец забросил на чердак.
Немцы вошли в хату, собака унюхала мясо и давай на нас прыгать. Мы на печке сидим, ревем, но мяса за нами не видно. Офицер сказал, чтобы чердак проверили, так, когда немец наверх полез – мать потеряла сознание, знала, что сейчас немец спустится, нас построят и однозначно расстреляют. Все затаились, ждут. Жандарм с чердака спустился, посмотрел на нас, сопливую малышню, и сказал, что там ничего нет. Пожалел он нас. Возможно, вспомнил, про своих детей в Германии или еще что, но пожалел, хотя очень сильно рисковал – если бы офицер ему не поверил и полез проверять чердак – то и жандарма вместе с нами расстреляли бы.
Когда немцы пошли со двора, на овчарку спрыгнула кошка и вырвала ей глаз, такая боевая кошка была. Офицер выхватил пистолет и стал стрелять по кошке, но она смогла удрать.
Потом еще такой случай был – на каждом дворе была лошадка, крестьяне же все равно обрабатывали землю. Однажды в воскресенье отец меня на лошадь посадил, мне тогда лет пять было, вцепился я в загривок и поехал на выпас. А в лесу возле пастбища жили два красноармейца, они в 41-м не пошли на восток. В деревню они не заходили, кому-то плели веники, корзинки, а когда на пастбище приходили крестьяне, менялись с ними. Один из них умер, а второй так рядом с нами и жил до 44-го года. В 44-м, когда пришли наши, Тимофея, красноармейца звали Тимофей, призвали и он дошел до Берлина, а после войны вернулся в деревню.
И вот, в тот раз, собрались мы на этом пастбище. Мужики разожгли костер, сидят, курят, травят байки и к ним присоединился Тимофей. Вдруг, по гравийной дороге, на двух бричках едут полицейские и немецкие солдаты с овчаркой. Подъехали к нам. Тимофей как увидел их, рванул, перепрыгнул через кусты и убежал в лес. Немцы спустили собаку, но она его не догнала – местность была болотной, так что собака потеряли след.
С немцами был офицер, так, когда овчарка вернулась, он приказал солдатам и полицейским вырубить лищины, это такие палки, построил мужиков и приказал их лупить. Причем, час солдат лупила, а другая играла марш на губных гармошках. И лупили так, что мужики падали в воду. Выползут, из строят, и опять, под марш, лупят. Я стоял крайним, так ко мне солдат подошел, поставил меня раком и отвесил пенделя. Раз пять меня подфутболил, я потерял сознание и меня бросили под куст. Я там минут сорок пролежал, пришел в себя, слышу немцы с полицаями мужикам говорят, что от вас вот партизан убежал, их нельзя отпускать, надо задерживать. В следующий раз такое увидим – так вообще расстреляем. Потом сели в брички и уехали, а меня мужики вечером поперек лошади перекинули и привезли домой, мать меня неделю выхаживала.
- А вообще в вашей местности были партизаны?
- Были. У нас же там леса вокруг. Немцам, видимо, доложили, что у нас в лесу партизаны, так, однажды, немцы собрали всю деревню и погнали нас в лес – вперед мы, а сзади автоматчики. Когда перешли речушку, кто-то заметил, что из-под куста идет дым. Подняли куст и обнаружили землянку. Мужик с солдатом полезли внутрь и нашли там еще горячие блины, но никого не поймали. Землянку завалили, а нас отпустили домой.
Но у нас больше не партизан было, а каморников – тех, кто называл себя партизаном, а сами за время войны не убили ни одного немца. Но жрать-то надо, так они ночью приходили к нам в деревню и грабили.
Однажды к нам в деревню пришло 40-50 человек этих каморников и стали грабить. Мой дедушка еще в 1905 году был членом Государственной Думы от крестьянства, грамотный, начитанный, он и сказал этим: «Если вы не прекратите, я пожалуюсь командиру партизанского отряда». Каморники схватили деда, привязали к лошади и потащили к концу деревни. В конце деревни жил предатель, его потом немцы застрелили, и вот каморники стали у этого предателя пьянствовать, а деда привязали к забору и на голову навалили огромный булыжник. Дед как-то сумел выцарапаться, после чего убежал и спрятался. Так каморники перетрясли всю деревню, а когда нашли деда, стали его шомполами пороть и насмерть запороли. Когда они, уже на рассвете, уходили, бабушка у командира спрашивает: «За что же вы моего деда убили? Что он вам плохого сделал?» «По ошибке, бабушка, по ошибке».
В 1944 году, когда по нашей местности шли ковпаковцы, они очень многих этих каморников расстреляли. Когда ковпаковцы стали к нашей деревне подходить, немцев из деревни как ветром сдуло. В соседней деревне шел бой, а у нас все тихо. Правда, приехал от ковпаковцев партизан на телеге, пострелял свиней и приказал их загрузить, ковпаковцам-то тоже жрать надо, их тогда было полторы тысячи бойцов. Мужики повозмущались, но делать нечего, загрузили.
И, вот что еще интересно – когда пришли наши, все настоящие партизаны ушли с Красной Армией, и почти все погибли, а вот эти каморники повылазили и заняли все посты. Помню, одного прислала Москва для организации партизанского движения, так он всю войну просидел на хуторе, ничего не делал, а когда пришли наши «создал» партизанский отряд. Моего тестя туда записал, тещу записал как разведчицу, всего человек 25 набрал в свой «отряд», хотя никакого отряда не существовало.
А когда я уже работал главным инженером в Каменеце, так там после зарплаты постоянно дрались два мужика. Один был настоящим партизаном, дошел до Берлина, а второй – каморник. Они как получку получат, выпьют и начинают драться: «Чем ты докажешь?!» «А чем ты докажешь?!»
Незадолго до того, как пришла Красная Армия, отец подобрал листовку, которую наши с самолета сбросили, положил ее себе в карман и попался к немцам. Те его посадили в сарай и хотели расстрелять, но отец немного знал немецкий, говорит: «Я крестьянин, никакого отношения ни к чему не имею», – и немцы решили его просто выпороть. Раздели, положили на колоду, всыпали 100 или больше палок. Мать его всего синего домой привезла.
Когда немцы отступали, мы им добрую свинью подложили. У нас в деревне скопилось штук тридцать немецких машин, так пацанва ночью у всех машин ручки, которыми машины заводились, стащила. Наши «катюши» ударили, а немцы не могут машины завезти, так без машин они и удрали.
Наши вошли, мы им эти «клюшки» подарили, а они нас на танке покатали. Потом красноармейцы немецкие машины завели, и пошли вдогонку. Но тут появились наши самолеты, увидели «немецкую» колонну и расстреляли ее, мало кто из тех ребят остались живыми… Потом уже наши, когда самолеты видели, ракету давали.
После освобождения через деревню день и ночь шли колонны. Все на запад, в Польшу. Спустя некоторое время в лесу, недалеко от нашей деревни, был организован лагерь для отдыха бойцов. С передовой привозили солдат, они в этом лагере недели две отдыхали, а потом обратно уезжали на фронт. Помню, мы туда бегали, смотрели фильмы. Потом, когда все солдаты уехали мы лазили по землянкам, находили там гранаты, патроны, запалы и вот у нас была неприятность – нашли запал и стали его разбирать. Никак разобрать не можем. Один парень, постарше, говорит: «Чего вы его разбираете? Бросьте в костре». Разожгли костер, бросили туда запал и каждый в костер сует нос. Мне парни постарше говорят: «Ты, мелюзга, смотри сзади», – и оттолкнули, а тут как рванет… Один парень без руки остался, другой без глаза, а мне осколков штук двадцать налетело, но неглубоко, я их потом ножиков выковырнул.
Однажды, мимо нашей деревни ехал генерал с автоматчиками, везли ордена на фронт. Так в них вцепился немецкий самолет и всех, кто был в машине, расстрелял. А машина сгорела. Мы, пацанва, когда машина потухла, прибежали к ней, нашли ордена и нацепили их себе на рубахи. Пару дней носили, а потом, конечно, у нас их забрали.
Когда наши войска шли на запад, они у нас хороших лошадей забирали, а оставляли раненных. И вот, однажды, я с мужиками лошадей пас, а они две самокрутки из ольховых листьев скрутили: «Давай, кто быстрее выкурит – то победил». Мне тогда седьмой годик шел и я не любил уступать. Как выкурил, голова закружилась и я свалился под куст. Пролежал часов пять, поднимаюсь – лошадей нет. Оказывается, пока лежал под кустом, приезжали солдаты, хороших лошадей забрали, а раненных оставили и уздечку оставили. Я лошадь взял, а она одноглазая, хромает. Домой ее привел, мать как увидела, сразу меня спрятала в стогу сена, говорит: «Батьке на глаза не попадайся», – покурил, в общем.
В 1945 году, после окончания войны, наша деревня, сперва, отошла к Польше, а в 1948 году границу перенесли и мы опять в СССР оказались, но деревня попала в 800 метровую пограничную зону. Нам приказали дома разобрать и переместить их за 2 километра от границы. А никому же свою хату ломать не хотелось, так привезли две машины комсомольцев, они на крыши полезли, стали ломать. Деревенские хлопцы их стащили, началась драка. Потом мужики собрались на совещание, говорят: «Наверное, не отстанут. Надо переезжать». И, за лето, с комсомольцами, всю деревню переместили. Причем, комсомольцы очень сильно помогли – в некоторых же домах немощные старики жили, они дом переместить не могли, так комсомольцы им бесплатно дома разобрали и на новом месте собрали.
Поставили границу, а мы все равно в Польшу на танцы бегали, и шкодили на границе. Пограничники поставили сигнальные ракеты, так мы как-то ночью к ним подползли, провода перерезали, ракеты сняли. Утром пошли в лес, девчонкам ракеты показываем, тут нас окружили, всех забрали. Привели в деревню, выписали родителям штраф, а родители потом нам выписали…
Начальник заставы такой интересный мужик был, всегда на лошади ездил. Как-то приезжает к нам в деревню. У нас такой дядя Нестор был, он спрашивает: «Граница надежно охраняется?» «Надежно». «А мы сейчас проверим». Отсчитал 100 метров и говорит начальнику заставы: «Давай посмотрим кто быстрее пробежит. Если ты – поверю, что надежно, а если я…» Побежали. Нестор начальника заставы обогнал.
Еще у нас в деревне небольшая собачка была, Жучка, я ее обучал по следу ходить. Убегу километра за 3, спрячусь, а она меня по следу находила. Начальник заставы про Жучку узнал, приезжает, говорит: «Давайте проверим. Вы со своей Жучкой, а я с пограничной овчаркой. Пусть парень в лес убежит и чья собака быстрее найдет – тот и выиграл. Если пограничники выиграют – местные заготовят нам сено, а если местные – пограничники пригонят кухню с кашей на всю деревню». В лес бежать нарядили моего брата. Он хитрым был, бежал, путал следы, а потом через ручей перебежал и спрятался. Я с Жучкой и пограничник с овчаркой побежали по следу. Пограничник до ручья добежал, и дальше овчарка не пошла. А Жучка через ручей переправилась, снова след брата нашла и догнала его, он на дереве спрятался. Опять пограничники проиграли. Авторитет им ронять нельзя, так что, на следующий день, они пригнали кухню.
- Сергей Федорович, вы сказали, что во время войны ваш отец и братья смогли отстроить дом. Немцы не мешали лес рубить?
- Нет. Им, наоборот, лучше было – чем дальше лес, тем труднее партизанам подойти.
- Из деревни молодежь в Германию угоняли?
- Да, человек 25 угнали. Они в Германии работали, кто на шахте, кто у крестьян. Но все до одного вернулись.
- Во время войны школа работала?
- Да. Ну как школа – в сарае огромный стол стоял, скамейки, там и учились. Выбрали из деревенских учителя, он пять классов царской школы окончил. Он нас и учил. Часа два первый класс, потом второй класс и так далее. К каждому празднику этому учителю собирали несколько корзин яиц и по пуду зерна от каждого двора.
После 1945 года, когда мы в Польше были, к нам из Варшавы прислали молодую учительницу. До третьего класса я учился в польской школе, а в 1948 году, когда мы опять в СССР вернулись, в деревне уже построили нормальную школу. Сперва к нам из соседней деревни учитель ездил, Владимир Филиппович, а потом прислали молодую учительницу.
Школа была четырехлетняя, а ученики – второклассников уже можно в армию забирать. Помню, один третьеклассник заслал к учительнице сватов, а она отказалась. Спустя некоторое время деревенские девки учительницу пригласили на танцы, так тот третьеклассник ее с танцев вышвырнул: «Не захотела за меня пойти – нечего тебе на наших танцах делать».
- До войны в вашей деревне советская власть была только 2 года, после войны вы три года были гражданами Польши. Как в деревне относились к советской власти?
- Лояльно. В 1948 году два мужика, побогаче, остались в Польше, а так – у нас же, в основном, беднота была, так что – нам что Польша, что СССР.
Правда, помню, к нам в деревню приезжал лектор. Так дед Семен у него спрашивает: «Скажите, уважаемый товарищ лектор, у какого животного один ряд зубов». «Я не знаю». «Пойдемте, граждане, отсюда. Если он ничего не знает про корову, что он вообще может знать»…
Но, в целом, отношение лояльное было.
- Спасибо, Сергей Федорович.
