- Меня зовут Волков Алексей Иванович. Я родился в марте 1926 года в деревне Кольтичеево Рыльского района Курской области, расположенной в 10 километрах от Рыльска. Рыльск - это старинный город, самый старый в Курской области, в "Слове о полку Игореве" упоминается князь Рыльский. Родители мои были крестьянами. Отец, Иван Алексеевич, работал в колхозе, мама тоже. Еще была жива бабушка, мать отца. Мой дед, Алексей Иванович, умер рано, в 1910 году, - поэтому отец рос сиротой. У нас в деревне на реке Сейм было несколько водяных мельниц и плотина. Когда-то там было организовано судоходство, до Курска ходили пароходы, а дед работал на этих водяных колесных мельницах и зимой обрубал лед, который намерзал. Он простудился, заболел воспалением легких и умер, оставив бабушку с четырьмя детьми. Двое из них скончались, выжили только мой отец 1903 года рождения, и его сестра 1900 года рождения. По сути дела полдеревни работало на этих мельницах: земли в поле никакой не имели, только один огород. Да и сама деревня появилась в связи с этими мельницами. В этих местах такое геологическое строение, что имеет выход синяя глина, которую используют гончары, и Сейм разветвляется на много рукавов. И на этих рукавах разные купчики строили каждый свою мельницу. Потом князь Барятинский все это прибрал: скупил все мельницы и построил современное предприятие, поставил вертикальные турбины. У нас было 6 камней простого мола, крупорушка, просорушка, толчея, лесопилка, и даже электричество было еще до революции. Отец с 7 лет рос сиротой, и когда подрос, колесные мельницы были уже ликвидированы, стали турбинные. Я спрашивал у бабушки: как вы жили, за счет чего? Она говорит: "Мне посоветовали пойти во дворец к князю и попросить, чтобы он оказал помощь". Князя не было, её принял управляющий, который выдал 25 рублей. Это был 1910 год: деньги были большие по тому времени. Ещё он написал записку сюда своему представителю, чтобы каждый месяц выделяли по два пуда муки, - и так до революции её выделяли. Потом все это дело закончилось.
В юности отец работал грузчиком, а в 1925 году женился. Свою будущую жену он увидел только при сватовстве, и она его тоже. Тогда этот вопрос решали старшие, и ему пришлось подчиниться воле деда. Я родился в 1926 году, в 1929 году родился мой брат, а в 938 году сестра. Они получили землю в поле, - а чем обрабатывать? В качестве приданного была овца и жеребенок, "конек". Вот это было их хозяйство. Конь подрос, было на чем пахать, сеять. Когда возили заготовки государству в Рыльск на станцию, один сосед решил пошутить, вывернул наизнанку шубу и на четвереньках к этой запряженной телеге. А конек был пугливый, - и сорвал сердце, так что ко времени коллективизации не осталась даже этого конька. Отец в период коллективизации с первых дней вступил в колхоз, вынужден был внести свой инвентарь и пойти обрабатывать землю. Послали его на курсы садоводов от колхоза, - и он насадил сад в 10 гектар. Потом его послали на курсы пчеловодов, но по сути дела он только числился пчеловодом, - а на самом деле, как только весна наступает и потом пойдет косовица, он с косой. У нас там чудесные места, пойменная зона Сейма, шириной до 3 километров: заливные луга, леса, островки. Много было затонов, много рыбы, птицы, благодать! На плотине было три деревянных водоспуска. На двух водоспусках были старые мельницы, а один водоспуск князь построил новый, там вода была зеркальная, на три-четыре метра видно дно. Над водоспусками были мосты, на водоподводящем канале тоже мост: всего было четыре моста. Новый водоспуск был нашим любимым местом для купания. Мы прыгали с моста, впереди затворы, один-два затвора открыты. Сейм был довольно полноводный, и в половодье разливался шириной до 3 километров: вода шла через плотину, и частично ее разрушала. Потом ветками из лозы и орешника с землей её сверху засыпали. Вот так безмятежно проходило мое детство. Наши края - это самое прекрасное, что у меня осталось от детства: И почему осталось, - потому что в 1943 году стоял фронт по Сейму. Я родился на правом берегу Сейма, а там были немцы, все сожгли...
Деревня у нас была небольшая, всего 120 домов. "Деревня", - поскольку не было никакой церкви. Была только начальная школа до 4 классов, а дальнейшее обучение - в селе Осмолово. Учиться я начал в 1933 году, и помню голод 1933 года.
А.Д.: - Голод 1933 года коснулся Курской области?
- А как же! В полном смысле, и больше того! Но на Украине был еще более тяжелый голод, и оттуда народ буквально полз сюда. Мы очень тяжело переживали голод, но не опухали. Помогал Сейм-батюшка. Отец был рыбаком, но не с удочкой сидел, а у него была сеть, а в зимнее время кубари, вентеря. Благодаря рыбе мы выжили. Я помню начало коллективизации. Мне было лет 7, когда все посвели: лошадей, часть коров. Кулаки не были эксплуататорами, они были трудяги, которые от зари до зари работали. Конечно, у них было много скота, по 2-3 лошади. Только когда приходили в церковь, они надевали сапоги, а обратно снимали, - и шли босиком. Их пораскулачивали, и некоторые, спасаясь от голода 1933 года, кинулись в район Азова. Там было очень рыбное море: сейчас оно и двадцатой доли той рыбы не дает. Причина банальная: в связи с развитием промышленности на орошение разобрали воды пресных рек, которые впадали туда, в Донбасс. Раньше вода в Азовском море была полупресная: водился судак, лещ, и излишек воды с Азовского моря тек в Черное море. А теперь из Черного моря течет в Азовское, через Керченский пролив идет масса медуз, а медузы пожирают икру, мальков промысловой рыбы. Я помню, как бывшие раскулаченные сами уезжали в Донбасс, Харьков. В ссылку некого не отправили. Некоторые старики во время голода оттуда возвращались.
Мы в то время не ездили ни в какие пионерлагеря, начинали работать в колхозе с 10-11 лет. Работали на лошадях, пахали толоку. Толока - это клин земли, предназначенный для посева осенью под озимые. Ему дают перегулять, весной пашут, а в августе месяце пускают под засев. Поскольку нам трудодни не шли, их записывали на родителей, а нам - только моральное поощрение. Но нам так нравилось ездить верхом на лошади! Мы вспахивали по 10-15 плугов каждой бригадой. Начинается сенокос, нас тоже используют. Мы сгартывали сено в более крупные валки гартами - конными граблями. А когда начинали стога метать, мы подвозили копна. Длинная веревка и хомут, веревка вокруг копны обводят: ты верхом сидишь, а второй сзади на этой копне едет. Вроде игра, а на самом деле приучают к труду. Конечно, на нас и весь крестьянский домашний труд, - нарубить дрова, прополоть огород. Такого безделья, как сейчас практикуется в пионерлагерях, не было. А самое любимое занятие было - купать лошадей. Какое это умное животное, когда его купаешь, шерсть ему моешь, как оно благодарно! Проплывешь, держишься ему за гриву. Это прекрасно!
А.Д.: - Что в основном ели?
- Молочные продукты, птица была: гуси, куры. В огороде выращивали картошку, свеклу, огурцы, капусту, помидоры, подсолнечник, кукурузу. Полгектара земли было: сеяли просо, потом из него делали пшено. Сеяли обязательно коноплю. Почему? Из конопли выбирали мужскую часть: когда она цветет, ее выдергивали, она высыхала. Это мужская часть - замашка, ее потом замачивали, делали ткань. А уже пеньку для веревок, это когда саму коноплю выдергивали, потом молотили, потом замачивали в озерах. Никто не знал, что это наркотик. Почему? Потому что до войны с материалом, тканями было очень сложно. Если привезут мануфактуру - бери подряд, все, что дают, иначе ничего не получишь. Из замашки делали тонкое волокно, более нежное. Были домотканые станы, делали холсты, - зимой женщины этим занимались. Делали нательное белье.
А.Д.: - Что считалось лакомством?
- Сколько я себя помню, считали, хватит ли хлеба до новины. Ведь в колхозе на трудодни дают осенью. Надо зерно распределить, чтобы на целый год хватило хлеба. Приблизительно в 1936-1937 годах урожай был получше. И перед войной стало немножко легче. Но у нас беда, что отца тогда уже не стало, и у матери на плечах оказалось нас трое, и нетрудоспособная свекровь. В 1937 году я окончил 4 класса. Отец тогда продолжал работать в колхозе, занимался пчеловодством. Но как косовица пойдет, онс осой; потом косовица хлебов, - тогда комбайнов не было. Потом начинают молотить: или конная молотилка, или на 4 деревни пришлют один трактор, и он там как барабанщик стоит. Отец был "дополнительно" ещё и заместителем председателя колхоза. У нас свеклосеющий район, и мать тоже работала в колхозе, а бабушка смотрела за нами. В 1940 году я окончил 7 классов осмоловской средней школы, это за 2,5 километра от нашей деревни.
В Рыльске стоял полк (это были так называемые "территориальные формирования"), и каждый год отца призывали на сборы: после весеннего сева, и осенью тоже. Не только его, конечно, - эти возраста призывали. Отец очень хорошо стрелял, в соревнованиях занимал призовые места, и однажды был премирован - принес 10 метров мануфактуры. Организация ОСОАВИАХИМ контактировала с полком, и отец возглавлял эту организацию в селе. Нас до войны даже не называли по фамилии, сначала была прозвище "Агнеевы". Я пытался у бабушки узнать, кто такой Агний, - а это то ли бабушка моего отца, то ли у моего деда была такая сестра, Агния. А потом у отца было прозвище "Ворошилов": раз готовит "Ворошиловского стрелка", значит Ворошилов!
В 1939 году, когда началась польская компания, в Рыльске формировалась 113-я Стрелковая дивизия, в которую он был мобилизован в начале сентября 1939 года. Помню, что отец тогда дежурил в сельсовете. Он получил телефонограмму: "вскрыть пакет". Вскрывают пакет, а там список тех, кто подлежит мобилизации: всего тогда с нашей деревни было мобилизовано не меньше 10 человек. Когда отец уходил, сестренке моей было полтора года. Он наклонился над люлькой, поцеловал её и сказал: "Прощай, моя бесприданница". С другими мобилизованными они пешком прошли с Рыльска до Коренево 25 километров, потому что с Рыльска была только узкоколейка, а из Коренево шла линия Курск-Киев. Это ведь юго-западная область. И вот они ушли на Польшу, но в боях не участвовали, стояли в местечке Пуховичи. Потом их перебросили под Ленинград, и отец участвовал в войне с белофиннами. Уже в начале 1940 года он погиб, не доходя 10 километров до Выборгского залива, на последнем рубеже линии Маннергейма: Принесли похоронку, - этих похоронок у нас в деревне принесли на 5 человек. Дома мать плачет, во двор выйдешь - бабушка плачет. Я только заканчивал семилетку, и гибель отца, конечно, повлияла на мои школьные успехи, горе было большое: Все-таки в 1940 году я поступил в Рыльское педучилище, хотя мне было только 14 лет. За несколько дней перед войной я окончил первый курс педучилища, приехал на каникулы помочь матери, и тут мы узнали о начале войны. Так что я за свою жизнь помню две мобилизации: одну в 1939 году, и вторую мобилизацию 1941 года, когда мне было 15 лет. Конечно, это страшная картина: мужики пьяные, песни поют, дети кричат, визжат, прощаются, бабы плачут: Не дай бог это страшное зрелище когда-нибудь увидеть. Полная обреченность!
А.Д.: - Как восприняли известие о начале войны?
- Во-первых, в деревне не было ни телефона, ничего. Но на мельнице был трехэтажный корпус, и человек 20 местных у нас там работало постоянно. Ехали туда из нескольких районов: простой помол делали во многих местах, а в белую муку вокруг в пяти районах не делали, ехали в нашу деревню. Ее все знали! И вот на той мельнице в конторе был батарейный радиоприемник. Я шел с рыбалки, и видел, что там многие крестьяне на мельницу привозили муку. Приезжали на лошадях, хотя уже появились и трактора, тележки. И вот когда узнали эту новость, когда выступил Молотов, - это было что-то ошеломляющее.
Дальше началась война. Мужчин забрали в солдаты. Остались мы, пацаны. Пришлось работу выполнять за более взрослых. Все лето я работал на оборонных работах. Как только началась мобилизация, работал на оборонных работах, в двух местах строил аэродромное поле. Как правило, выбиралось клеверное поле, клевер увозили, бугорки срезали, ямочки засыпали лопатами. Вокруг Рыльска рыли противотанковые рвы. Там были еще пацаны, школьники. Женщины с маленькими детьми оставались дома. Одинокие женщины варили нам еду.
А.Д.: - Вы в училище не вернулись?
- Некуда было возвращаться. Я уже сказал, что это запад-юго-запад: дело в том, что в середине сентября, там близко подошли немцы, подошли до границ Курской области. От нас 65 километров - Глухов, Сумская область, Украина. А фронт подошел еще ближе, и подошел не кто-нибудь, а Гудериан со своей танковой армией. Уже артиллерийские раскаты были слышны, поэтому начало занятий в нашем районе в сентябре не состоялось. Мы уже были в прифронтовой зоне, хотя в это время Киев наши еще держали, и Ставка не разрешала его сдавать. Сталин старался, как можно больше приковывать немецкие сил, чтобы отвлечь, не дать возможность их перебросить под Москву, где сложилось критическое положение. Если бы туда перебросили свежие немецкие силы, неизвестно чем бы это закончилось: Киев был далеко в тылу на западе, Днепр немцы форсировали в Кременчуге, а верховье Днепра и Десну форсировал Гудериан, который и подошел к границам Курской области. Во второй половине сентября они наносят два удара: Клейст с Кременчуга на север, а Гудериан отсюда, с района Шостка-Глухов - на юг. Встретились они в Полтавской области, в районе Сенча-Лохвицы, и даже отсекли эту огромную группировку, Юго-Западный фронт, которым командовал Кирпонос. Кирпонос и сам оказался в этой ловушке, и погиб со своим штабом в районе Лохвицы, это западные районы Полтавской области. Только начальник оперативного управления Баграмян (в последующем маршал), который на сутки или двое шел раньше на броневичках, успел выскочить из этого котла. В этом котле осталось огромное количество войск: это были ни с чем несравнимые потери. Их не сравнить с потерями немцев под Москвой, Сталинградом и на Курской дуге. Потом Гудериан оттянул свои силы опять в район Шостки Сумской области, и начал наступление на Москву. Он прошел частично по западным районам нашей области, и уже 3 октября захватил Орел, в котором ещё ходили трамваи. Из Орла он начал двигаться на Москву, и только в районе Мценска наши смогли выбросить в спешном порядке несколько дивизий, и там его задержали. Туда перебросили бригаду Катукова (впоследствии маршала). Катуков видит: силы не равные, и он применил хитрость, тактику засад. Так что пока Гудериан шел до Тулы, в засадах где-то в лесополосах у него было выбито половина танков.
Рыльск оказался взят немцами 5 октября, Орел 3 октября. Наши, когда отходили из Рыльска, взорвали мосты. Через главное русло Сейма был понтонный мост, и когда немцы захватили Рыльск, им потребовалось недели две, чтобы навести переправу через Сейм. После этого стали наступать на Курск, и 6-7 ноября они вошли в Курск.
Как немцы заняли Рыльск? Он стоит на правом, крутом берегу Сеймы, а с запада - маленькая речушка, приток, река Рыла. Там было два моста, они были заминированы, красноармейцы дежурили. Непонятно, каким образом мотоциклисты прорвались из Глухова за 60 километров, - как не успели взорвать эти мосты? Что помешало взорвать? Эти мотоциклисты захватили центр, ворвались в город. Где была старинная крепость, там гора Ивана Рыльска, из нее виден понтонный мост, через которые уходили войска. Они поставили пулеметы - и по войскам: Даже председатель райисполкома был в своем кабинете, - а во дворе уже были немцы. Как это получилось?! Тогда в армии была паника. И потом, в этом месте участок был слабо прикрыт войсками. Между 13-й и 20-й армиями был разрыв больше 100 километров, не было войск, и разрыв был прикрыт местным ополчением. И вот немцы, пользуясь такой мобильностью, на мотоциклах проскочили. Возможно, мосты на этой речушке, все-таки какое-то препятствие, наверное, была какая-то диверсия, перерезали провода? Ведь красноармейцы дежурили в самом Рыльске!
А.Д.: - Вашу деревню, когда захватили?
- Немцы проехали мимо 6 октября, несколько автомашин с войсками. В деревню они не зашли, зашли в соседнюю деревню Осмолово, и там остановились. Мы старались никуда не высовываться. 6 октября на талую землю выпал снежок и мы бегали в район кладбища смотреть отпечатки крупных протекторов немецких машин. О том, что проехали немцы, мы, конечно, знали. Через несколько дней они к нам наведались, у кого-то забрали поросенка, теленка. Перед тем, как прибыли немцы, был приказ местных властей начать эвакуацию, колхозный скот угонять на восток. Если бы вы посмотрели, что творилось на дорогах, идущих на восток. Гонят стада, коровы недоенные, молоко перегорело.
А.Д.: - Ваша семья не хотела эвакуироваться?
- Какая эвакуация? На чем, на телегах? Их не было, ничего не хватло. огда появились немцы, мать говорит: "Придет весна, на чем и где будем пахать? Надо искать лошадей". Своих лошадей не осталось, мы ходили по полям, искали. Потом мы с моим соседом Борей Косухиным (он был на год меня старше) переправились на лодке через Сейм, - а у нас заливные луга, по сути дела, это огромный остров. Наши, когда отходили, на плотине взорвали все 4 моста. Можно было пройти только по затворам, дощечкам. Восточнее, у деревни Мазеповки, (как говорили, "у Мазепы") в Курской области было имение, три села: Ивановское, Степановка, Мазеповка Рыльского района. В Ивановском находится бывший санаторий ЦК "Марьино". Это село было Ивана Степановича Мазепы: после того, когда Мазепа изменил Петру I, все было конфисковано. Мазеповка от нас в трех километрах через пойму, и там старое русло Сейма. Мы переправились на эти острова и там искали лошадей. С собой взяли вожжи, оброть, куски хлеба. А эти острова кое-где поросли лесом, лозняком. Мы идем по лугам, смотрим: выходят двое наших бойцов, с ними командир. "Мальчики, вы куда? Откуда?" Мы сказали, что ищем лошадей. Спросили: "Немцы были у вас?" - "Проехали мимо нас, а потом заезжали грабить, а так их у нас в деревне нет". Говорят: "Не ищите, тут ничего нет". Смотрим - назавтра взвод красноармейцев оказался в нашей деревне. Они в Березняках переправились и заняли всю деревню. Взвод солдат, во главе взвода младший лейтенант. Все, конечно, обрадовались. А рядом немцы. С одной стороны, радость, а с другой стороны, настороженность, - что будет дальше? Немцы пронюхали, и командир взвода принял не совсем понятное решение: он их впустил в деревню. Деревня с юга на север тянется двумя порядками, и два холма, - а с западной стороны поля, там огороды, колхозный сад. Они впустили немцев в деревню, и через огороды начали наступать. Немцы зашли в деревню, - а они с огородов, с верхнего ряда начали их атаковать. Когда немцы зашли в деревню, нас выгнали из избы, которая стояла на самом бугре. Немцы залезли на потолок, вынули несколько снопов соломы из крыши, протянули телефон.
А.Д.: - Вас выгнали в сарай?
- У нас рядом был саманный амбар: в случае пожара он сохранит крестьянский скарб. И пока бой не закончился, мы были в саманном амбаре. После этой операции 16 трупов красноармейцев осталось, в том числе и командир, - а всего во взводе было около 30 человек. И всего один убитый немец! Это был октябрь месяц, наступило бабье лето, через несколько дней трупы стали разлагаться. Из винтовок побили приклады, повыбросили затворы, но гранаты, боеприпасы лежали. Старики пошли искать старших. Некоторые из этих стариков были в плену еще в ту войну, попросили похоронить. Им разрешили. Собрали нас, пацанов, мы лопатами вырыли братскую могилу на кладбище, и стянули туда 14 трупов. Взяли две жерди, из веревок сделали носилки, их туда накатывали и носили. Убито было 16, но мы похоронили только 14. Ещё собрали все винтовки без затворов, которые остались, принесли гранаты, все туда сложили и закопали. А две трупа красноармейцев оказались на углу колхозного сада. Там был сделан деревянный ДОТ: они там были, и их там убило. Мы закопали этот ДОТ, но закопали не очень глубоко, потом его собаки раскопали, таскали кишки, - жуткая картина. Вот результат: 16 наших - один немец.
А.Д.: - Если бы Вы были на месте этого командира взвода, что бы Вы сделали?
- Этих немцев можно было расстрелять, если занять оборону с северной стороны, там болото. Нужно было их расстрелять на подходе, не пускать в деревню. Часть их можно было бы истребить, а потом отойти. Но не получилось:
Немцы были у нас дней десять, потом ушли. Оказывается, к этому времени навели переправу через Сейм в Рыльске, и они пошли наступать в сторону Курска.
А.Д.: - Какое у Вас о них сложилось впечатление?
- Жуткое впечатление. Они поступали дерзко. "Матка неси воду, поливай ноги!" Резали скотину. Наши гуси никогда домой не приходили, они были на песчаных островах, и немцы ходили туда, обстреливали гусей из автоматов. В этот период население не расстреливали. Фронтовые немцы относились к населению с пренебрежением, но никого не трогали. Мы к ним относились с осторожностью. Нас выгнали из дома, грабили, забирали, что им понравиться. В 1941 году они рвались к Москве, думали, это прогулка.
А.Д.: - Вы были комсомольцем?
- Нет, не был к этому времени. А пионерских организаций у нас в селах не было. И пионерлагерей не было - мы работали.
А.Д.: - Как воспринимался в деревне приход немцев, учитывая коллективизацию, голод. Были люди, которые радовались приходу немцев?
- У нас в деревне таких не нашлось. Но, тем не менее, немцы начали устанавливать свой порядок. Потом немцы ушли, и стали в райцентре. Это уже октябрь, ноябрь, уже и морозы сильные ударили. В Рыльске разрешили открывать базары, чтобы крестьяне вывозили все, что есть. В основном все ценилось на пуды. Ходили и советские деньги, и оккупационные марки в отношении 1:10: одна немецкая марка - 10 рублей. Сельсоветы ликвидировали, восстановили волости, которые были в первые годы советской власти. Но волости объединяло не 4 деревни, а 30-40 деревень. В волости появился старшина, в деревне старосты: нужно было выбрать старосту. У нас одного старика принудили быть старостой, это был бывший кладовщик колхоза. Потом оказалось, что он помогал партизанам. Колхозы не распустили: им облагать каждого было не выгодно, а дать налог на всю деревню, с колхоза взять, - это легче. Председателем колхоза оказался наш агроном, он вышел из окружения, но в основном все решал староста. От колхозов ничего не осталось: скот угнали, не на чем было пахать. Организационно остался, а внутри ничего нет. Но налогом колхозы облагались. Мы все попрятали, что могли, зарезали поросенка, и оказались без соли. Уже начались морозы, а мы без соли. Кинулись в сельпо, кто близко жил возле сельпо, они развезли мешками эту соль. 100 рублей стоил стакан соли, это были большие деньги. Послала меня мама за солью в Рыльск. Я пошел, и только зашел на базар, вдруг весь базар оцепили и погнали в сторону улицы Дзержинского, - она шла от понтонной переправы на запад, перпендикулярно главной улице: трехсторонний перекресток, и везде перекрыли. Там торговые ряды. Оцепили кругом, немцев полным-полно, с фотоаппаратами. Полицаи из местных с белой повязкой на рукаве. Стоим, ждем. Потом смотрим, - там одноэтажное здание купеческого типа, вверху овальное смотровое окно, оттуда высовывают бревно на тротуар. Потом притащили, на бревно повесили петлю. Через некоторое время ведут из комендатуры лысого старика без фуражки, всего избитого, руки завязаны веревкой, спереди кусок фанеры или картона, там написано: "меня повесили за то, что я выдавал немецких солдат и русских полицейских партизанам". И совершили такую казнь: Это был конец 1941 года. Весь народ, который был на рынке, согнали, - все это дело приурочили к базарному дню, когда народ стекается. Его сначала поставили на стол, потом на табуретку, потом ее выбили, и он повис. На самом людном месте! Мне было 15 лет... Некоторое время я не смог сдвинуться с места. Соли я не купил, пробежал 10 километров домой, сам вне себе еще. Мать плачет: "Сама везде буду ходить, никуда больше тебя не пущу". А до этого я ходил проведать родственников, и все обошлось. У нас не было никаких документов, у меня был только документ, что я студент училища. Я встретил своего учителя музыки Соломона Соломоновича Цыпина, он не успел эвакуироваться. У нас была обязательно скрипка, и было два преподавателя музыки: один тургеневского типа, а другой этой старичок. Он идет с нашитой звездой, - я поздоровался, а он махнул рукой, не остановился. Он не выжил:
В "полицаю" пошли в основном те, кто был выпущен из тюрем. Некоторые, кто бежал из плена. Начали организовывать рыльскую "полицаю", волостную "полицаю". В нашей деревне не нашлось таких, которые пошли бы в "полицаю". Потом вернулся один, сын бывшего раскулаченного Куманев Иван ("Кутуз" его звали), тот пошел в "полицаю". В нашей деревне он не безобразничал, но в соседних деревнях бедокурил.
В 1941 году на мельнице появились первые партизаны. Как теперь стало известно, уже по литературе, это был партизанский отряд имени Ворошилова, который был сформирован в Хомутовском районе, граничивший с Рыльским районом, - он находится севернее. Отряд был из бойцов 13-й Армии Брянского фронта. Там, на мельнице, всегда много было гарцевого сбора, который забирают за помол. Они появились и забрали муку, крупу. Народ собрался узнать: где наши, стоит ли Москва? Они появились ночью, а к обеду слух разнесся, и все потянулись на мельницу. Те рассказали что знали, и уехали. Следом за ними, уже часа через 2-3 из Рыльска отправился карательный отряд, но догнать они их не смогли. Так мы начинали жить. Из-за этой мельницы была "свадьба в Малиновке", только в трагическом плане. Чтобы охранять мельницу летом 1942 года, немцы вынуждены были туда поставить сначала полицейских, - но ничего у них не получилось. Они задержали там двух красноармейцев, которые выходили из окружения, и один полицай их повел "в волость", как тогда говорили. Полицай был из соседней деревни, - и что-то он домой не является. Начали искать, - нашли тело в стогу сена. А с его документами эти красноармейцы ушли, уже под видом полицаев. Потом стали ставить охрану из мадьяров. Целая венгерская дивизия стояла в Рыльске, которая гонялась за партизанами. Тут Брянские леса, и наши отряды там базировались. Такая началась возня! Немцы приладились перерабатывать зерно, потому что больше негде было. Кто-то давал информацию партизанам: те ночью приедут, заберут (надо же было питаться), - а следом карательный отряд. У карателей были так называемые "казачки": на лошадях, в немецкой форме, но без погон. Среди полицаев были всякие, и наших полным-полно было. Поскольку начало появляться партизанское движение, где-то зимой 1942/43 года появился и местный рыльский отряд, который возглавлял Дроздов Иван Алексеевич, до этого директор мельницы. Года за два до войны был избран председателем рыльского райисполкома. Появление этого отряда было связано с тем, что осенью 1942 года командиры отрядов и соединений были приглашены в Москву, и была директива организовывать местне патизанское движение. Наши партизаны входили в соединение Ковпака, но директива ЦК Партии была создавать местные отряды. Дрозов был товарищем моего отца, хорошо знал нашу семью. Он потом рассказывал, как было. Было разрешено организовывать местные отряды, и 9 рыльских жителей организовали первый партизанский отряд. Сначала они числились в отряде Боженко Ковпаковского соединения, и только с 31 декабря 1942 года они стали числиться как самостоятельный отряд. Стали к нему идти ребята. По 1921-й год были все мобилизованы, а 1922-му, 1923-му году было приказано эвакуироваться. Некоторые не успели уйти, и кинулись в этот партизанский отряд. "Пожалуйста, со своим оружием!" Я уже говорил, что мы положили оружие в братскую могилу. Вспомнили про те разбитые винтовки, и, несмотря на то, что в деревне были полицаи, зимой ребята раскопали братскую могилу, достали несколько винтовок, придали сами ложа, и с ними ушли в партизанский отряд. Некоторые были и призывного возраста, вышли из окружения. Народу было много, не до такой мелюзги, как мы, которым было по 16 лет! В деревне были окруженцы: я знал одного, который бежал из плена вместе с нашими: Кшеня Павел Иванович, потом он ушел в партизаны. Было несколько человек бывших раненых красноармейцев, которые немцы развезли и раздали по деревням. Они потом все поуходили в партизаны. Еще я знал двух окруженцев, здоровых ребят, оба лейтенанты: один - это отец моего товарища, Илья Васильевич Шмурыгин. Они работали вроде на мельнице грузчиками.
А.Д.: - В примаках?
- Эти двое было из бывших раненых. Всего таковых было мало, 4-5 человек. Так вот, ребята стали добывать оружие, особенно военнообязанные. Партизанский отряд имени Фрунзе разросся до 600 человек. 27 февраля 1943 года мельницу в это время охраняла уже рота фронтовых немцев, а до этого - полроты тыловых немцев. Эти фронтовые были в маскхалатах. Фронтовые немцы появились в конце февраля, потому что их турнули от Воронежа. Наша 60-я Армия 8 февраля освободила Курск и продвигалась в том направлении, - и они по Сейму занимали линию обороны. До этого были ещё мадьяры, и вот их заменили фронтовыми немцами: тогда немцы отходили по железной дороге в сторону Киева.
Ещё перед тем, как фронтовым немцам занять это место, в Рыльске была какая-то заваруха между мадьярами и немцами. Только позже я узнал суть этой заварухи. Венгерскую армию "заставили одуматься", так сказать, - под Воронежем расколошматили ее. Видно, некоторые отдельные венгерские солдаты, которые гонялись за партизанами, здесь уже не захотели служить верной и правдой Гитлеру. Между прочим, зверствовали венгры больше, чем немцы. Но некоторые в одиночку идут, "ищут партизан": "Гитлер капут!", - это они идут сдаваться партизанам. И наши полицаи и жандармы, - русские, которые служили немцам, - те тоже. С взятием Курска немцы стали убегать, а этих с собой не берут. Оказалось, они и новому хозяину не нужны, и перед своими провинились. И вот я наблюдал такую картину: через нашу деревню едет обоз на санях (зимой дело было). На переднем шест, на нем половина белой простыни: это полицаи едут к партизанам сдаваться. И вот часть рыльской "полицаи", часть рыльской жандармерии, потянулось в этот отряд. Волостная жандармерия тоже приехала, сдались им.
 |
Комиссар 2-й Курской партизанской бригады Михеев Н.К. (слева) и командир 248 ОКСБ Буйновский Т.П. |
А.Д.: - У вас были и мадьяры, и немцы, и полицаи, - кого больше ненавидели?
- Всех. Ненавидели всех! Только вида не показывали. Партизан наши, конечно, скрывали, помогали им, чем могли. У нас Глинка Данила Максимович был старостой: кстати, когда немцы ворвались в деревню, убили его дочку, а у нее осталось двое детей. И после войны оказалось, что у него была партизанская явка. Его даже не тронули, отдали все документы, и он уехал к сыну, - никто его не преследовал.
Я помню, что Льгов, который в 40 километрах северо-восточнее Рыльска, был занят, и к нам в деревню вот этот наш партизанский отряд зашел. Мать меня будит: "Вставай!" Дело было зимой. Я в окно смотрю (где-то в каком-то месте щелочка не замерзшая, а остальные все окна замерзшие), - а там полна деревня народу, и целая рота на мельнице. Мы знали, что посты у немцев были в одном конце деревни, в другом конце деревни, - а мельница вынесена на восток, где хозяйственные постройки мелькомбината. И вот они все там, а кто, мы с мамой не знаем. В щелочку мне видно, что одеты не в одинаковую форму: кто в телогрейке, кто в полушубке, - значит или партизаны, или полицаи. Перелезли через забор, стучат к нам: "Откройте. Мы партизаны!" Заходят, спросили, где у немцев посты, попросили показать, где лучше подход, - и позвали меня с ними. Только я вышел с ними на улицу, вдруг с северной стороны началось: Они со стороны Рыльска вошли, с южной стороны: смогли втихаря снять часового и заняли всю деревню. Но северная сторона считалась немцами более опасной со стороны партизан, - там, видно, немец был начеку, и когда к нему кинулись - он открыл стрельбу. И началось! Кто из пулеметов, кто из минометов стреляет. Меня чуть свои не уколошматили! Я знаю, что около дороги у немцев стоят пулеметы, но со стороны свинарников к ним можно было ближе подойти. Я провел партизан через соседку, через три дома. Вдруг бежит связной и кричит что-то. Мне говорят: "Постой здесь, останься, сейчас вернемся". Их позвал куда-то командир, еще левее, в проулок к мелькомбинату, - а я остался, как он велел. Вдруг появился незнакомый человек: "Стой! Ты кто?" - "Я местный, вел вашего командира". Он навел на меня винтовку, и пока мы препирались, к счастью, появился рассыльный. Я вернулся домой, и в это время приступом поднялись партизаны, и разгромили роту немцев. Половину убили, половина отошла в соседнюю деревню. А к утру в соседней деревне в Березниках уже были немцы, и начали оттуда обстреливать нас. Они пытались пройти, окружить, но партизан было около 600 человек, они как бы держали фронт. Через два дня к ним пришел взвод красноармейцев. Во главе красноармейцев был лейтенант, они привезли с собой две пушки: одну 76-мм и одну противотанковую "сорокапятку". Немцы обстреливали нашу деревню с Березников, это в одном километре всего, - и все время наш бугор, где наша изба была. Оставаться там было довольно тяжело. Так продолжалось около недели: наши и немцы стояли на месте. В штабе отряда был полковник. У меня даже есть его фотография, и позже я узнал его фамилию - Буромский, заместитель командира 248-й отдельной стрелковой курсантской бригады, из которой и был выделен сюда подошедший взвод. Полковник был в штабе партизанского отряда, который находился посередине деревни. Поскольку наш бугор все время обстреливали из минометов и из артиллерии, то мать и бабушка прятались в амбаре. А мы на северном конце деревни, откуда пришли партизаны, сидели в избе, играли в карты. Что нам еще было делать?
В составе этих партизан, которые ворвались в нашу деревню, были и бывшие полицаи. Больше того, у нас на постое оказался начальник волостной Костровской "полицаи", некто Мазуров, лейтенант. Сволочь была, дрянь, - мне от него тоже досталось. Партизаны разгромили половину роты немцев, а восточнее нас, в Мазеповке, еще немцы, которые отходят по шоссе в сторону Рыльска. Но из числа бывших полицейских, которые сдались партизанам, двое или трое ночью сбежали с поста с южной части деревни и перешли в Березники, где были немцы. И вот следующим днем мы играем в карты, - и вдруг начался очень сильный бой. Немцы пошли большими силами. Когда немцы применили танки, партизаны не выдержали и стали отходить. Видим, партизаны уходят в соседнее село, что километрах в 7-8 от нас, где их главная база, - и мы следом. В соседнюю деревню я пришел, там должна быть моя тетка, но я до них не дошел: уже за эту деревню тоже начался бой. Что с матерью и бабушкой, я не знал. Я переночевал в соседней деревне, где раньше учился, потом зашел к тетке: ее нет, ушла в другую деревню по соседству. На входе в деревню Копыстичи стоит секретарь нашего сельсовета Рогов Федор Никифорович. Он был родом с соседней деревни и всех знал в лицо. И вот стоит офицер и красноармейцы, и он всех по 1925 год включительно останавливает. Мне он говорит: "Ты, Леня, иди", - а своих двух сыновей поставил в строй. Кто в лаптях кто в чем, - но их сразу, через час, бросили в бой. Обучение длилось несколько минут: как целиться, как стрелять, и - "шагом марш". По 1925 год включительно: Многие так там и остались. В соседней деревне был мостик через речушку, и вот этот мостик им так не отдали:
Я пришел в соседнюю деревню, наших встречаю много. Мне говорят: "Ваш Коля здесь". Это мой брат, который на 3,5 года моложе меня. Деревня длинная, 7 километров длиной, - вижу, он идет по берегу Сейма. Оказывается, сосед, отцов товарищ, участник Первой мировой войны, вывез на лошади свою дочку с двумя детьми и сынишку, который был ровесником моего братишки, - и брата взял. Куда им дальше ехать? Кругом еще немцы, соседнее село Бупел, откуда его бабка родом, сожгли немцы, - 200 с лишним домов! Поехали еще в одну село километрах в 10, там его сват жил. Нас было 7 человек. "Сваты приехали дорогие, обрадовали!" Все думали, через день-два наши прогонят немцев, и мы вернемся обратно. Мы не голодали, у нас были припрятаны продукты. Урожай в 42-ом весь собрали, поделили на души и припрятали. Когда поля убрали, делили на все живые души, даже тем, кто вернулся, бывшим раскулаченным. На всех земляков поровну.
А.Д.: - В 1942 году проводили посевную?
p clss="plain">- Да. Пахали на коровах. Сеяли в основном яровое: ячмень, просо. Не было соли. В этой деревне мы побыли дней пять, потом услышали, что освободили Ивановское, где санаторий Марьино. Кстати, дворец этот так немцы не взорвали. Оказывается, что наши войска в нем не располагались, дворец был подарен Гудериану, а тот оставил роту охраны, которая жила во флигелях. По поводу произошедшего есть разные версии, но во всяком случае, когда они отходили, в дворец наши войска не угодили. Мы решили из деревни Мухино перебираться. Думаем: если немец попрет и Сейм разольется, куда деваться? И мы через леса отправились на Ивановское. Там я и был призван в армию.А.Д.: - Ваша деревня так и осталась под немцами?
- Да, там были немцы: Ивановское село огромное, связанное с именем Мазепы. До войны там было около 10 колхозов. Мы пришли, попросились переночевать у хозяйки. Назавтра уходить некуда. Мне было около 17 лет, а братишка ходил с сумкой, конечно. Тем мы и жили. Брат рассказал, как вышло, что он оказался далеко от дома. У нас к тому времени корова отелилась, и было молоко. Когда были там партизаны, они приходят, просят молока. Им было некуда налить, у матери было одно ведро. Мать мнется: "молока не жалко, так налить некуда", - и попросили младшего брата отнести им молоко. Вот он и пошел. А у нас середина улицы называется "околица", - когда-то это действительно была околица, край деревни. Позже в связи с развитием этих мельниц застроили второй бугор, а название осталось прежним, "околица". На запад были поля, а здесь река Сейм. Он пошел с этим партизаном: они дошли до той околицы, а оттуда, сверху от полей (там были колхозные животноводческие постройки), отходят партизаны. Всё это было во время боя. Они видят, что пушки повезли, красноармейцы уходят, штаб партизанского отряда посередине, тоже на двух лошадях по пойме Сейма уходит в сторону. Брат бросил ведро, и тоже побежал за партизанами, - только не по пойме, а через второй бугор. А немцы уже зашли на бугор, поставили там пулеметы. Коля видит, что партизан с лошади свалился, и как-то проскакал на этой лошади. Потом я его встретил.
На Ивановском много было войск, туда подошла 60-я бригада, но во дворце (он сохранился) наших не было. В парке были землянки, зенитные батареи там были. Теперь расскажу, что случилось с теми, кто остался, с моими родными. Во-первых, немцев там наколошматили несколько сот. Никто из партизан в плен не сдался, - а вот убитые партизаны, конечно, были. Наши отошли, оставив три деревни: Кольтичеево, Осмолово, Игнатьево. Из Конопляновки наши не ушли. Как я сказал, там мост был через приток, через Омонку, - и этот мост удержали до конца. Когда немцы ворвались в мою деревню, они поубивали всех пацанов, всех стариков, которые там остались. А моя мама, бабушка и сестренка, которой было 5 лет, сидели в погребе. Немцы их из погреба вытянули. Мать говорит потом: "Тянут из погреба нас, смотрю: одного соседа и другого, - стариков, им по 60-70 лет". Кстати, у обоих сыновья служили в армии, хотя сами они были раскулаченные, вернулись во время оккупации в 1942 году. Им и землю дали, наделили озимыми. Старики не могли убежать, и их, двоих наших соседей, расстреляли на глазах у матери. Пацаны, подростки убежали. Если бы не убежали, то всех бы перебили. Поставили перед ними пулеметы: "Кто тут был? Партизаны или солдаты?" - "И те, и другие". Немцы не могу понять: откуда солдаты - до Курска 40 километров. Мать говорит: "Плакать уже нечем было. Дети орут, кричат. Какой-то фриц приехал на лошади. Ему все бегали, докладывали, - и тут несут труп красноармейца. Так он своей смертью спас жителей от верного расстрела". Тогда немцы сняли эти пулеметы, и жителей, в чем они были, в том и выгнали их, - и начали гнать на запад в сторону Глухова. Фронт тогда остановился: только 23 августа с взятием Харькова закончилась Курская битва, и тогда уже в сторону Киева пошли наши войска, и только тогда наша деревня была освобождена. Немцы отогнали жителей нашей деревни, сделали несколько перегонов. На первом перегоне некоторые наши отстали, у кого рядом родственники жили. А на втором перегоне и мои родные отстали: мама, бабушка и сестренка. Там километрах в трех была деревня, откуда мама родом. В ту же деревню оказался эвакуированным ее отец с женой, и дядя, который вышел из окружения со всей семьей: трое детей и жена. Ещё тетка была из Москвы, с дочкой, и материна сестра там была замужем. И вот они там так и жили. Хатка в два окна: как они там помещались, я не знаю. Мать все время плакала, не зная, что с нами. "Два сына во время боя пропали! Лежат где-нибудь убитые, птицы глаза клюют". Мой дед ее успокаивал, как мог. Каждый день она плакала: Но чем дело закончилось? Мой дед был участник Первой мировой войны, солдат обстрелянный! Уже когда после Курской битвы наши стали наступать в сторону Киева, он решил, что за деревню может быть бой. А деревня была степная. И вот корову запрягли в двуколку, сделали постилки. Бой уже идет и за Рыльск, они в 7 километрах от Рыльска. Чувствовалось, что вот скоро начнется и у них. Налетел самолет, - они не поняли какой, выскочили и руками машут. Не разобрались, что там кресты, что это немецкий самолет, - но это оказался немецкий корректировщик. Рядом стояла гаубичная артиллерия, и по ним начали гвоздить тяжелыми снарядами. Бабушка моя рассказывала: "Когда артналет закончился, под кустом орешника сидела ваша мать и держала Нину, мою сестру. Один сват без головы. Второй так убит, лежит. Двое других моих двоюродных, тетка из Москвы убиты. Шесть гробов. А матери вашей нет. Сидела под кустом, - а куста нет". Смотрит потом, - нога торчит: гаубичный снаряд зашел глубоко в землю, и накрыл их. Она откопала мою сестренку и мать. Мать была контужена, но сестренку она прикрыла своим телом, ей ничего не было. Благодаря бабушке они остались живы.
Наши войска в один день прошли и Рыльск, и Глухов, прошли 65 километров западнее Рыльска, и вот уже старый город Севск был освобожден. Начала наступать 60-я Армия; немцы отходили вниз по Сейму на Путивль и на Глушково. По сути дела, они были вынуждены бежать отсюда. Потом наши войска прошли. Моя мать оказалась жива, но только на третьи сутки к ней вернулся слух. Уже гробы поделали, по частям собрали родных. Деда с внучком положили (внуку было лет 6-7), и отпевают. Слух к ней вернулся, но она не может понять, что такое, что за такая картина? Похоронили их местные жители: До нашей деревни оттуда было 15 километров. Мать побежала в деревню посмотреть, пришла, посмотрела на головешки. Оказывается, в том месте, между Осмолово и Колтичеево, 60-я Армия сначала заняла плацдарм: переправилась на правый берег, а впереди болота и бугры, сильно укрепленные. Черняховский нащупал у них слабое место под Севском, наши оттуда зашли, и Рыльск оказался в тылу, немцы вынуждены были драпать. Местные еще один перегон сделали, и немцы их распустили.
Мать посмотрела на головешки и вернулась. Идти некуда, и там оставаться тоже нельзя. Оказалось, в соседнем селе отцова сестра, у них изба осталась цела. И ещё: в этой ситуации, в которой они были, - и под расстрелом, и под артиллерийским налетом, - у нас уцелела корова, которая отелилась. Как уцелела?.. На стыке с Рыльским был Крупетской район: сейчас его нет, сейчас это Рыльский район. Местные жители ходили, побирались, и как придут - обязательно проведают мать: зайдут, рассказывают. Оказывается, в деревне Крупетского района был немецкий госпиталь: туда немцы нагнали коров, которые давали молоко, и держали там ферму. Мать знала, что корова там, но при немцах не могла туда пойти. Потом, уже перед тем, как нашим прийти, жители ей говорят: "Алексеевна, а твоя корова-то у старосты этой деревни!" Уже ферму эту ликвидировали, но к старосте тоже не пойдешь. Когда наши пришли, она сбегала посмотрела, что от дома остались головешки, а от саманного амбара только стены, - и пошла в ту деревню, где корова. Видит, стадо пасет пастух, и корову свою видит. Мать подошла и позвала ее по кличке, ее звали Красотка. "Красотка, Красотка!", - а та подняла голову, осмотрелась, видно, узнала - и бегом к ней. Мать принесла ей кусочек хлеба с солью. Пастух подходит, говорит: "Тут не скажешь, что не хозяйка". Расспросил мать, откуда она. Нашу деревню все знали из-за мельниц. Мать говорит: "т моя корова. То, что она у старосты, тоже знаю". Решила пойти к нему. Старосту еще не тронули, не до этого было. Когда она пришла в деревню, часть жителей, которые были на той стороне уже 6 месяцев, рассказали ей, что я призван в армию, а Коля жив, - их эвакуировали в сторону Курска. Мать это уже знала, и вот приходит и говорит: "Я вдова, муж погиб, я из Кольтечеева. У меня ничего не осталось кроме этой коровы". Староста говорит: "Я за эту корову отдал свою телку", - и не захотел отдать корову. Миром договориться не удалось. Мать пошла в сельсовет. Председатель там был парнишка 16 лет, больше никого не было. Она все ему рассказала, поставила его в известность, кто она и что. На обратном пути она пошла в Рыльск в райисполком, к командиру партизанского отряда Дроздову Ивану Алексеевичу, другу моего отца. Он знал, что отец погиб на Финском фронте. Когда она к нему пришла и все рассказала, он говорит: "Если бы это было в моем районе, я бы послал милиционера, и тебе бы вернули корову. Надо официально". Ей помогли составить заявление в суд, найти из своей деревни свидетелей, отнести заявление, - и уже в Крупце было назначено заседание суда. Видно этот председатель райисполкома позвонил туда и рассказал, что это корова семьи погибшего. До Крупца от нас 35 верст. Вдруг верхом приехал 10-летний мальчик, его прислал этот председатель сельсовета, пишет: "Тетя Тася, придите ко мне и заберите свою корову. В суд идти не надо. Старосту уже забрали, а корову вашу пока держу у себя". И ей в суд не пришлось идти. Если бы не эта корова, моей семье в 1947 году, в послевоенное время не выжить бы.
А.Д.: - Что было, когда Вы получили повестку?
- Рыльский военкомат стоял в то время на Ивановском. Только левобережье Рыльского района было освобождено, и вся власть, - военкомат и райисполком, - все было на Ивановском. К тому времени я начал работать в Райуполнаркомзаге, в наркомате заготовок, - нужно было кормить армию. Всего я поработал там 3-4 дня, и вдруг мне повестка. Я когда уходил в армию, заходил к Дроздову Ивану Алексеевичу, прощаться: он был уже не командиром партизанского отряда, а председателем райисполкома. Он написал, чтобы мне выделили из Потребсоюза две буханки хлеба и грамм 300 сливочного масла. На 10 суток велено было продуктов взять, - а откуда у меня? С этим я пошел служить. И с тем, чем снабдил меня мой братик, который провожая меня, расплакался. Он сказал: "Леня, с кем же я останусь?" Мне, конечно, его было очень жаль:
Как началась служба? В то время железная дорога на Курск и на Москву была перерезана, был Орловский выступ, и на юге в районе Белгорода тоже было перерезано. Единственное сообщение, которое было - это с Воронежем, узкоколейная железная дорога, над которой бесконечно висели вражеские самолеты. По этой дороге перебазировалось три фронта: Воронежский фронт, Центральный фронт (бывший Донской фронт, после завершения операции в Сталинграде) и Степной фронт, который разворачивался сзади по линии Щегри-Тим-Губкин. Это делалось на случай, если этот выступ не удалось удержать, чтобы не дать немцам с востока обойти Москву. Поэтому нам предстоял довольно длительный пеший маршрут. Прежде, чем нас повезли по железной дороге, мы прошли около 500 километров. С Ивановского по липовой аллее пешком мы пошли в сторону Льгова, потом вышли Большежирово и на Свободу, это теперешняя Коренная Пустынь, где был КП Центрального фронта. От Свободы шли на восток, огибая немецкий орловский выступ, который был километров на 80: на восток мы шли через Фетовскую усадьбу деревню Воробьевку. Потом шли на Косоржу, Копну, - это железнодорожная ветка со стороны Охочевки. Дальше в сторону Наливны, и дошли мы до Ефремова пешком. Это расстояние мы преодолели суток за 11. Больше 40 километров проходили в сутки!
А.Д.: - Вас кормили?
- Было велено на 10 суток взять еду. Первый раз нас снабдили, покормили, дали паек, когда мы проходили город Ливны, который был только что освобожден. С тех пор нас поставили на довольствие, и потом уже снабжали. Нас размещала везде безоговорочно местная власть. Командование идет в сельсовет, и председатель идет и говорит: "Марья, тебе пять", - и другим, кому сколько. Никакого возражения! Слава богу, что крыша над головой была, хотя иногда и соломы не было под ногами. Мы за это время обзавелись нескончаемым количеством насекомых. В Ливнах, прежде чем нас посадили в товарные вагоны, и повезли в Приволжский военный округ, нам всем устроили обработку, пропустили через полевую душевую. Наше белье прожарили, за исключением ремней. Хотя пришлось одеть то же белье, но никогда я потом так сладко не спал, как после помывки. Сначала нас повезли в сторону Москвы, там по окружной дороге мы пересели на Горьковскую линию, и нас привезли в Чебоксары, где переправили через Волгу на Левобережье Волги, - это Чувашия или Мордовия. Там мы попали в 95-й запасной стрелковый полк. Мы были на левом берегу Волги, и он был весь занят запасными полками. Нас нужно было учить 3 месяца, и потом мы попадали на фронт. Но началась Курская битва, и маршевые роты от нас пошли уже через полтора месяца. Я учился на минометчика 55-мм минометов, это так называемый ротный миномет.
А.Д.: - Чему учили в запасном стрелковом полку?
- Запасной полк - это учебное подразделение, но имеет штатный сержантский штатный состав, специалистов. Состав все время переходной, не боевой.
А.Д.: - Как учили, хорошо или как?
- Все было хорошо, но кормили нас, конечно, по той норме, которую давали пленным. Но пленным все доставалось, а нам мало что попадало. Сержанты, как черт ладана боялись фронта, и пытались делать невозможное. Например: три километра до учебного поля, три километра обратно на обед. И на ужин то же самое. Мясного нам попадало мало. В столовой антисанитария, жуткие кишечные заболевания, - и никто с этим не боролся. Даже из запасного полка, случалось, убегали: 16 или 17 ребят убежало. Их отлавливали. - "Куда бежишь?" - "На фронт". - "Почему?" - "Там кормят хорошо", - вот такой ответ был. После нас там была комиссия, которая выявила, что там были жуткие нарушения. Их за это пошерстили здорово. Ходили мы в том, что было снято с убитых, которых хоронили в нательном белье. У меня шинель была с запекшейся кровью, и отверстие в районе сердца. В землянках, в которых мы жили, была уйма клопов. Мы все затягивали: гимнастерку заправляли в брюки, голову втягивали, ноги завязывали, оставляли только один нос, чтобы только заснуть. Клопы сыпались, как град. Накат сделали из жердей, жерди потресканы, а в них эти клопы. Это жуткое дело, уму непостижимо! Выйдешь, "Под сосной буду лежать!", - нет, часовой загоняет. Самое неприятное впечатление - это 95-й запасной стрелковый полк.
А.Д.: - Так было везде, я имею в виду запасные полки?
- Не везде, тут жулье попало в интендантскую службу. У меня есть дружок, мы вместе призывались. Их потом перевели в мотоциклетный полк и перегнали в Ивановскую область. Сравнить с нами - это было небо и земля. Мы в действующую попали уже в июле, а они только в 1944 году.
Из запасного стрелкового полка я должен был попасть с маршевой ротой на Курскую Дугу, но случилось непредвиденное: я заболел сыпным тифом и был переправлен через Волгу в Чебоксары. После того, как выздоровел, я пришел, и уже многих своих друзей не нашел: они ушли в маршевых ротах на Курскую битву, их досрочно отправили. В это время появились моряки - им дали наряд на доукомплектование учебного отряда Северного флота. Меня даже в списках не было, потому что я был сильно истощен. Кожа и кости, я был освобожден от нарядов, от занятий, и только ходил с ротой питаться: короче говоря, выздоравливал. После выписки из госпиталя надо было идти 2 километра до лагеря, и я шел целый день: не хватало воздуха, сажусь, отдыхаю. Конечно, все ребята рвались во флот. Все в юности мечтали о флоте, а тут такая возможность! Но меня в списках не было. Спросили, какое у меня образование? А оно, по сути дела, 8 классов; один курс педучилища. Я объяснил, что заболел сыпным тифом. Повели меня к председателю комиссию, капитану 2-го ранга. Тот решил: "поправится на флотских харчах". Нас набрали в этих запасных полках в онвном курян, потому что с Курской области шестнадцатилетние были туда направлены на обучение. Было набрано два эшелона. Мы прибыли 26 августа 1943 года, в День военно-морского флота, и были зачислены в военно-морской флот. Конечно, когда мы прибыли на флот, это уже было совсем другое дело.
А.Д.: - Куда попали?
- Я попал в учебный отряд Северного флота, который находился на Соловецких островах: кронштадтские школы туда были эвакуированы в начале войны. Там я был корабельным "химистом", и должен был обслуживать дымовую аппаратуру, которой оснащались военные корабли всех типов. Бывает, во время артиллерийского боя необходимо прикрывать что-то дымом. Но это по специальности, - а когда ты служишь на корабле, там не очень имеет значение, какая твоя специальность. Там у каждого моряка есть боевой номер, и он знает что он должен делать, и кого он должен замещать в случае выхода того из строя. Служа потом на военных кораблях, я числился химистом, а по боевой тревоге на самом деле был заряжающим 37-мм пушки. Поскольку она расположена рядом с дымовой аппаратурой, то в случае если поступит команда, меня подменял кто-то другой, - то есть, ты действуешь по боевому номеру. Даже боевой номер у меня был артиллерийский, начинался на двойку.
А.Д.: - В учебном отряде по сравнению с запасным полком как было?
- Небо и земля во всех отношениях. Запасной полк - это кошмарный сон. Флот нам очень много дал, и мы старались флоту тоже отдавать всего себя. Учились усердно, старались всем овладеть. В это время там еще учился Пикуль, - но том, что он будет великим писателем, мы, конечно, не знали. Школу юнг в это время эвакуировали в Саватию, в 10 километрах от [Соловецкого] Кремля, а в Кремле располагались школы учебного отряда. А школа юнг - это одна из школ учебного отряда Северного флота.
А.Д.: - На какой корабль Вы попали?
- После окончания учебного отряда весной 1944 года я попал служить на минный заградитель ЗМ-93 "Юшар" (до 1921 г. "Колгуев" - С.А.). Это значит "Югорский шар", - там шарами зовут проливы. Югорский шар находится между островои Вайгач и материком, где северная конечность Урала. За нами пришел ледорез "Литке", который и вывозил нас. Часть ребят попала служить в главную базу, они были отправлены в Мурманск, я же попал на минный заградитель ЗМ-93, который входил в состав Беломорской военной флотилии Северного флота, и меня отправили в Архангельск. Зоной нашей деятельности было не только Белое море, но и южная часть Баренцева моря, Карское море, район островов Новая Земля, Колгуев. Мне приходилось бывать на Новой земле. Там тоже были очень опасные районы в смысле подводных лодок: те всегда у проливов. И минная опасность там была, и самолеты тоже.
У нас на севере было 8 эсминцев, когда началась война. На Северный флот выпали такие нагрузки в связи с ленд-лизовскими поставками, а кораблей мало, вот и старались всю войну как-то его укрепить. Откуда только не шли! С Тихого океана подводные лодки пошли, - одна погибла, а несколько штук пришло. Ещё с Тихого океана Северным морским путем в 1942 году пришел лидер "Баку", эсминцы "Разумный" и "Разъяренный". Конечно, много по ленд-лизу было передано, много пришло катеров: охотников, тральщиков. В счет итальянского флота пришли линкор, крейсер, эсминцы, две подводных лодки. Но все равно не хватало. Разве такой должен быть Северный флот? В 1943 году его стали создавать, но не успели. 23 подводных лодки Северного флота погибло! Всю войну перетаскивали туда лодки, часть с Балтики успели, по Балтийскому каналу. С Москвы все перетянули, все, что на Волге стояло. Беломорско-Балтийский был перерезан, и их перетягивали на Северную Двину.
А.Д.: - В боевых выходах Вам приходилось участвовать?
- Конечно. Это и называлось боевыми походами. Мы охраняли морские коммуникации. Ленд-лизовские караваны встречали не мы, туда посылали эсминцы для усиления. А мы - арктические конвои. Война шла не только в Карском море, но даже в море Лаптевых.
А.Д.: - Приходилось сталкиваться с немцами?
- С подводными лодками и самолетами. Я попал на корабль, каких было больше двухсот: из числа гражданских судов, которые были во время войны мобилизованы и довооружены. В Первую мировую войну этот корабль был вспомогательным крейсером, в 20-х годах его переоборудовали под минный заградитель, потом разоружили, а потом это же оружие поставили в 1941 году, - опять как на минный заградитель. Корабль мог брать на борт до 120 морских мин, ставить минные заграждения. Также он использовался для других целей, как эскортный корабль. Укомплектован он был экипажем из числа запасников, а некоторые работали на нем по вольному найму, Кочегары и машинисты, так и остались кочегарами, машинистами. Сугубо военные корабли были укомплектованы по-другому: или сверхсрочниками, или теми, кто служил срочную службу. Потом, когда война окончилась, их демобилизовали.
А.Д.: - Как встретили молодое пополнение в экипаже?
- Я вам сейчас покажу фотографию того времени, где вместе служат деды, отцы и внуки. Внуки, конечно, были мы. Но не было дедовщины, это однозначно! Вы знаете, не совсем же мы всё освоили, команда была из запасников, и нас приняли "на ремонт личного состава". Когда на освободившуюся штатную должность - это называется "на ремонт".
Когда война окончилась, пришел приказ: "товаропассажирский пароход "Юшар" передать старому владельцу". Соответственно, те, кто из запаса призван, всех демобилизовать. Остальные, которые на срочной службе, - тех в резерв. Так я оказался в резерве при штабе ОВР, - это охрана водного района. Это крупное соединение, которое включало около 100 единиц, весь водный район ОВР должен охранять. А водный район - это южная часть Баренцева моря, это Карское, и прочее. И батареи и береговые части, и зенитные части, и плавсредства, около 100 кораблей было, - все в него входят.
А.Д.: - Как встретили известие об окончании войны?
- С радостью, конечно. Узнали раньше, за несколько дней. Пришли караваны, и англичане сказали: они же раньше подписали.
А.Д.: - Приходилось общаться с союзниками?
- Нет, это дело контролировалось. Общение очень дозировалось нашей контрразведкой, - это раз. Я сказал, что мы обеспечивали арктические перевозки, а это на наших судах. Туда же, к их конвоям, выходили эсминцы, подводные лодки. Мобилизовывали авиацию, причем не только принадлежащую флоту, но и Карельскому фронту, и Архангельскому военному округу, - всех бросали на прикрытие подходящего конвоя. По договору они обязаны своими военными судами конвоировать, и их корабли, конечно, заходили к нам. А в главную базу заходила эскадра ее Величества - это единственное место на севере, где мы соприкасались их с военными кораблями. У Головко об этом написано. Им надо было соблюдать радиомолчание; они охотились за немецкими линкорами. У нас был москитный флот, прибрежный флот. У нас не было океанского флота, была только программа построить океанский флот. Корабли-то строят десятилетиями. Вон, в Питере строят "Стерегущий" 15 лет! Такие сроки потому, что строят иностранцам, а на своих денег нет. И то на достройку корабля-тральщика "Валентин Пикуль" движение поддержки флоту помогло. Один сторожевик ("Стерегущий") ушел на Каспий, - и тральщик "Валентин Пикуль".
| Интервью: | А. Драбкин |
| Лит.обработка: | С. Анисимов |
