Якимова Галина Исаковна

Я родилась 11 декабря 1931 года в городе Ленинакане.

Расскажите, пожалуйста, немного о довоенной жизни вашей семьи.

Надо сказать, что история семьи у меня довольно сложная. Мой родной отец был военным, и я родилась в Армении именно потому, что в то время он там служил. Но когда в 1932 году его арестовали, мама со мной на руках вернулась в Винницу, потому что вся мамина и папина родня была из Винницкой области.

Я так точно не знаю, из-за чего его посадили. Знаю лишь, что он был пограничником и звали его Георгий Иосипович Арбесбауэр. Он был украинец, но откуда у него такая немецкая фамилия, точно не знаю. По-видимому, его предки были немецкие колонисты, которые осели на Украине. И что с папой произошло, из-за чего так случилось, у нас в доме никогда не говорили. Во всяком случае, при мне. Но в Виннице жила его родная сестра и от нее мы знали, что после освобождения он жил в Самарканде, воевал, но вот его дальнейшей судьбы после войны я не знаю. Но слышала, что у него в Самарканде появилась семья, наверное, были и дети, и мне было бы интересно узнать об этом, о его судьбе, ведь это мои кровные родственники. Бабушка мне говорила, что я похожа на отца. И мама никогда о нем плохо не отзывалась, только хорошее говорила о нем, что он любил ее и меня. Но в войну весь наш семейный архив, все пропало Виннице, так что своего родного отца я даже на фотографиях никогда не видела…

И после его ареста мама, еще совсем молодая двадцатилетняя девушка, вернулась на родину с маленьким ребенком на руках, а время ведь было тяжелейшее - разгар страшного голода 1932-33 годов… И чтобы прокормить меня она бралась за любую работу. Окончила курсы медсестер, и бухгалтерские, работала и на телефонной станции.

А в 1934 году мама повторно вышла замуж. Мой будущий отчим работал вместе с моей бабушкой в винницкой тюрьме, и когда он в первый раз пришел в нашу маленькую комнатку, я кинулась к нему: "Папа! Папа!" Впоследствии он меня удочерил, и вы знаете, я могу назвать себя счастливой, потому что и маму и меня он любил по-настоящему, и мы с ним очень хорошо жили долгие годы. Это был очень хороший и добрый человек - Беккер Исаак Абрамович.

Вы лишь обмолвились о голоде 1932-33 годов.

В то время я была еще совсем маленькой, поэтому, конечно, подробностей того, как выживала наша семья, рассказать вам не могу. Со слов мамы и бабушки знаю, что пришлось очень тяжело, очень… Но при всем при этом в это страшное время моя бабушка взяла в нашу семью девочку, родители которой умерли от голода. Таких детей, оставшихся без родных, собрали по селам, привезли в Винницу, и добрые люди разбирали их в свои семьи. Когда моя бабушка узнала об этом, а она была невероятной доброты человеком, то пошла и взяла эту совершенно незнакомую нам девочку из села Черепашенцы. И Меланья, котурую у нас в семье называли - Ланя росла у нас до определенного момента и была мне словно старшая сестра.

С Меланьей

Политические репрессии как-то затронули вашу семью?

Насколько я знаю, из наших родных тогда никто не пострадал, но я очень хорошо запомнила зиму 1937 года. Почему я хорошо помню, потому что в том году 12 декабря должны были состояться первые всеобщие прямые выборы в Верховный Совет СССР, а 11 декабря у меня день рождения. В то время папа служил в погранвойсках в Могилев-Подольском, а бабушка работала там надзирателем в местной тюрьме, мама в бухгалтерии, так их всех в эти дни уволили… Я до сих пор очень ясно помню, как они собирали вещи, плакали, и у всех было какое-то нервозное состояние… Кто его знает, может, это и было как-то связано с репрессиями. А может, из-за того, что бабушка была полька? Не знаю. Но отлично помню, что в семье в то время было какое-то тягостное настроение…

Как вы узнали о начале войны?

В моей биографии так интересно получилось, что каждый год я шла в школу на новом месте. В 1939 году я училась в первом классе в Виннице, а во второй уже пошла в Мостыйске. Это небольшой, но зато очень красивый, уютный и чистенький городок у самой границы на Западной Украине, который сейчас находится на территории Польши. Там мы оказались, потому что в 1940 году туда направили артиллерийскую бригаду, в которой на какой-то хозяйственной должности служил мой отчим. И то небольшое время, что мы там прожили, я всегда вспоминаю очень хорошо.

Родители снимали небольшую комнату у местных поляков. К нам там вообще прекрасно относились, а хозяйкина дочка, которая была вышивальщицей у местного ксендза, очень полюбила меня и всячески баловала. Перед самой войной даже пошила мне костюмчик с вышивкой и передничек: "Это я тебе сшила как своей дочке!" Я была некрещеная, но, несмотря на это она меня водила с собой в костел на праздники. В общем, вот в этом самом Мостыйске нас и застала война.

Накануне войны папину часть вывели в летние лагеря, и в субботу он приехал оттуда, чтобы искупаться, отдохнуть и провести с нами воскресенье. Я очень ясно помню, как вечером в субботу мы сходили в кино и смотрели знаменитый фильм "Чапаев". Причем, сеанс шел очень долго, потому что фильм постоянно прерывался из-за того, что гас свет. Люди долго ждали, свистели и когда наконец мама с папой уже ушли, а я все сидела в зале, мне казалось, что Чапаев вот-вот выплывет, что он не может погибнуть… А рано-рано утром, когда только рассвело, за отчимом прибежал ординарец: "Война!" Он тут же собрался, выскочил, и в следующий раз мы его увидели только через два года. Может, мама и успела с ним проститься, не знаю, но я даже не осознавала, что такое война, хотя видела, как мама и другие женщины плакали…

Неужели для вас это известие оказалось полной неожиданностью? Ведь очень многие люди, которые, как и вы, жили у самой границы, вспоминают, что в воздухе буквально "пахло грозой" и ходили слухи о скором начале войны.

Это действительно немного странно, ведь мой отчим был военный, к тому же мы же часто ездили в Перемышль, но видимо родители таких разговоров или не слышали, или не принимали их всерьез, потому что мы оказались совсем неготовыми к такому развитию событий. Для нас и видимо для большинства людей это произошло абсолютно неожиданно! Например, Перемышль, который располагался от нашего Мостыйска всего 28 километров, разделен на две части рекой Сан, и люди рассказывали, что в первые часы войны с западного берега бежали полураздетые жители, а с немецкой стороны за ними лился горящий бензин…

Но, на мой взгляд, то, что в те дни многие воинские части отправили в летние лагеря, это было самым настоящим вредительством. Ведь там орудия и технику нужно было разбирать и чистить, т.е. они оказались совсем не готовыми воевать…

В общем, папа сразу убежал в часть, и видимо там распорядились, потому что вскоре за нами приехал совсем небольшой грузовичок, в которую погрузили несколько семей комсостава. Из вещей мама успела собрать только один чемодан и набросила на меня пальтишко, хотя было очень тепло. На всю жизнь я запомнила, что оно было розового цвета, потому что когда мы поехали, то в одном месте перегородив дорогу, стоял огромный танк, из-за которого мы не могли двигаться дальше. Как раз в это время налетели немецкие самолеты, началась бомбежка, все спрыгнули с машины и начали кричать, чтобы меня прикрыли, потому что яркий цвет моего пальто бросался в глаза и демаскировал всех нас. Мама накрыла меня собой, и я так это ярко вспоминаю, будто вчера все случилось…

Родители: Исаак Абрамович и Ольга Николаевна

Доехали до Львова, там нас сгрузили, потому что машина должна была вернуться в часть. Спустились в какое-то подвальное помещение, то ли комендатуры, но отлично помню, что там располагался тир, и мы, дети, начали развлекаться тем, что в песке стали искать пистончики. Там скопилось очень много народу и время от времени людей вызывали целыми группами: такие-то и такие-то на выход! А мы все сидели и сидели, и тогда жена командира полка по видимому написала записку своему мужу, потому что вскоре прибыл его ординарец и нас погрузили в машину. Но когда мы ехали по городу, по нашей машине вдруг начали стрелять с крыши какого-то высокого дома. В нас не попали, потому что ехали мы очень быстро, но мама опять накрыла меня собой…

Приехали на вокзал, и нас погрузили в состав, на крыше которого едва ли не каждом вагоне стояли зенитные пулеметы. Я помню, как кто-то объяснил для чего: "А иначе мы не проедем!" Вагоны были вроде как товарные, но в них точно были окна, в которые можно было смотреть. Почему я это рассказываю, потому что при подъезде к следующей станции, названия которой уже не помню, мы долго стояли и нам объяснили, что немцы ее бомбят. И когда мы к ней подъехали, то та картинка, что я тогда увидела в окошко, потрясла меня. По перрону бегала окровавленная женщина с детской ручкой в руке… Мама сразу постаралась отвлечь мое внимание: "Не смотри туда, дочка!", но эта страшная картинка у меня всю жизнь перед глазами…

Наш состав ехал в Глухов, но мама решила выйти по пути и ехать в Винницу, ведь там жили все наши родственники. Никто ведь тогда и не думал, что немцев аж туда допустят… Но как мы ехали, что ели, ничего не помню.

Приехали в Винницу, наши родственники нас успокоили, что немцы город не бомбят, и в первую же ночь была первая бомбежка... И в такой обстановке мои родные поняли, что нужно срочно уезжать.

Младший брат мамы незадолго до начала войны служил связистом в летной части в Чкалове (ныне город Оренбург - прим. Н.Ч.), женился там на местной девушке и в 1939 году они с женой приехали в Винницу. Он работал на радиостанции связистом, и когда настал черед эвакуироваться, его жену и ребенка отправили в тыл, а им отдали приказ взорвать радиостанцию, и только после этого уезжать самим. Даже оставили им машину, на которой они должны были вывезти семью начальника радиостанции и нас: бабушку, маму и меня. Но шофер, который должен был нас везти, накануне ночью снял с машины колеса и сбежал… Видимо он наделся, что машину без колес мы бросим и она достанется ему. Но мамин брат с начальником успели найти какие-то другие колеса и мы поехали. То дядя был за рулем, то его начальник, и всю дорогу им приходилось что-то латать, потому что я помню, что много раз мы останавливались для мелкого ремонта.

С мамой

В основном ехали какими-то проселочными дорогами, и я навсегда запомнила эти страшные дороги войны. То где-то что-то горит, то пожар, то в стороне что-то бомбят… Потом смотрим, навстречу нам гонят скот, и люди нас предупредили: "Куда же вы едете, ведь там уже немцы?!" В одном месте даже видели, как с поля взлетал самолет, присмотрелись, а у него на крыльях кресты…

В общем, кое-как доехали до Кременчуга. Дядя со своим начальником должна были уехать обратно, но тут как раз немцы разбомбили мост, и переправиться через Днепр оказалось невозможно. Тогда они договорились с какими-то местными жителями, и нас на маленькой лодочке все-таки переправили. Но дядя нам уже потом рассказывал, что ужасно испугался, когда увидел, что под нашим весом эта лодочка погрузилась в воду до самых краев бортов, и ее почти не было видно…

На той стороне сели на поезд, но куда нам было ехать? Решили в Чкалов, потому что там жила наша единственная родня - родители жены маминого брата. Приехали туда, а там и без нас тесно: ее родители, она сама с маленьким ребенком, а тут еще мы трое.

А добирались-то как… Под бомбежки уже не попадали, но проблем и так хватало. Где-то достать продуктов, успеть на остановках сбегать и набрать чайник кипятка. Помню, как ехали в эшелоне, который перевозил части моста. Дождь, снег, а мы прямо в этой открытой платформе, поэтому меня с поезда сняли с корью и воспалением легких.

И когда приехали, мама сразу устроилась работать в госпиталь. У нее был очень красивый почерк, поэтому ее определили записывать в карточки истории болезней. Мама находилась в госпитале с утра и до ночи, и я ходила туда к ней, и совершенно не боялась раненых, хотя вы себе представляете, с какими ранениями люди попадают в челюстно-лицевой госпиталь? Читала им письма, писала и иногда они меня угощали: "Возьми мандаринку!" А мы же туда приехали почти без вещей, абсолютно нищие, так бабушка из какой-то рогожи пошила мне тапочки. Так я когда выходила из дома клала их в карман, и только перед самым госпиталем надевала.

А учились мы в подвальном помещении какого-то госпиталя. Но зимой в школу мне совсем не в чем было пойти, так мне оборачивали ноги какой-то мешковиной, тряпками, но в школу я все равно ходила, хотя даже в нашем подвале было настолько холодно, что в чернильницах замерзали чернила. А я же в первых двух классах училась на украинском языке, и это, конечно, доставляло определенные проблемы. Я и букву И писала с точкой, и над моим говорком тоже посмеивались, так что в чем-то мне было неудобно. Но в целом я была девочка смелая, бойкая, постоянно играла с мальчишками, так что в плане общения все было нормально.

А в 1943 году папа сумел разыскать нас через картотеку беженцев в Бугуруслане и решил нас забрать к себе. Потому что наши родственники хоть и хорошо к нам относились, но мы в их скромном домишке на окраине Оренбурга жили в таких тяжелых условиях… Спали, например, втроем на одной кровати и укрывались какой-то мешковиной. У нас ведь ничего не было, хотя помню, что кто-то мне подарил валенки, страшненькое пальтишко. А сколько там было клопов, вшей… Поэтому меня мама даже стригла наголо, чтобы у меня никакая зараза не завелась. Бабушка работала уборщицей в эвакуированном министерстве станкостроения что ли, и ей на растопку печи разрешили брать домой использованную бумагу. А я помню, необыкновенно радовалась огрызкам карандашей, которые она приносила, и тому, что у меня было чем писать. Да и тетрадей, и вообще бумаги не было, так писали на чем придется: в книгах между строчек или на оберточной бумаге, на которой перо постоянно цеплялось.

В общем, папа приехал и забрал нас в Марийскую АССР, где в деревне Кожласола, что в Волжском районе, перед отправкой под Ленинград на переформировании стояла их часть. Но только он привез нас, как через какое-то короткое время их бригаду отправили на фронт. Я хорошо помню, как мы провожали их эшелон.

В поселке Красногорск мама и бабушка устроились на работу в местное ФЗУ, а я пошла в 4-й класс. Училась хорошо, даже получила похвальную грамоту, но как мы там учились… С электричеством было плохо, поэтому во вторую смену иногда даже приходилось зажигать лучины. В школе нас научили вязать, привозили шерсть и мы вязали для фронта варежки и носки. Потом собирали их в посылку, писали письмо, рисовали рисунок и отправляли ее на фронт.

С бабушкой и младшим братом

А в свободное от школьных занятий время, работали на заводе, где сколачивали ящики для снарядов. Получали молотки, гвозди, готовые планочки и нам оставалось их только сколачивать. И я хоть и была еще совсем девочка, но тоже забивала, даже получила премию за хорошую работу - чулки белого цвета, потому что красить их было просто нечем.

А где вы там жили?

Вначале мы жили в одной очень набожной семье староверов, но когда из города вернулась их дочка, то мы съехали на маленькую квартиру.

А в плане питания как было в Красногорске?

Уезжая на фронт, папа оформил на маму свой офицерский аттестат, так что стало немного полегче. И на заводе нас кормили, как сейчас помню зеленые щи. Помогал нам и маленький огородик, который нам выделили около железной дороги, но в тех местах такой климат, что помидоры, например, даже не успевали вызревать. И все остальное, тоже нужно было укрывать мхом, потому что заморозки могли погубить все в один момент. Но особенно здорово выручал нас лес. Мы там и ягоды собирали, и щавель, еще какие-то травы.

Но все равно было тяжело, поэтому все, чтобы выжить старались хоть как-то, как сейчас говорят "крутиться". Попробовала однажды подзаработать и моя бабушка. У нас было несколько простыней, их разрезали на косынки, покрасили, и на уголках мама сделала красивую вышивку. Обменяли эти платки в марийских селах на картошку, и однажды, когда мы с бабушкой сидели и чистили ее, она вдруг и говорит: "Давай я напеку из этой картошки оладьев, и попробую на станции продать". Она их напекла, но когда пошла на станцию и увидела этих раненых, то сразу вспомнила, что у нее самой и сын и зять на фронте, и она все раздала бесплатно: "Выздоравливайте!" И она мне потом так сказала: "Нет, внученька, продавать это не для нас…" Летом ходили в лес за грибами, солили их. Кстати, грибы сдавали на заготовки. Брали нас и на сбор картошки, помню даже свое маленькое ведро, видно сделанное из гильзы снаряда. И представьте, земля замерзшая, бабушка копает, я выбираю, и потом нам выдают какое-то количество на трудодень. Так что натрудились мы там…

В эвакуации в Красногорске

А в 1944 году мой дядя вызвал нас из Красногорска в Орел. Там вроде как должно было быть получше и не так холодно. Бабушке он выслал литер, и мы уехали. Помню, даже один забавный эпизод в дороге. Вагон был забит битком, я лежала на верхней полке, и когда ночью поезд вдруг резко затормозил, то упала в проходе на какого-то военного. Он поднимается и говорит так с некоторой досадой: "И тут бомбят…"

Приехали мы в Орел, когда город еще бомбили и поселились в какой-то маленькой комнатушке с цементным полом. Нам еще рассказывали, что у немцев там стояла какая-то аппаратура. Помню пришли меня записывать в школу, а там ни одной парты - немцы сожгли все… Так сбили из чего-то длинный-длинный стол, и каждый кто приходил учиться, должен был принести с собой табуретку. Мама устроилась на работу, а в счет отпуска ходила пилить березовые дрова, которые немцы в изобилии успели заготовить в окрестных лесах.

В Орле мы тоже прожили год, и в начале 45-го дядя нам прислал новый вызов и мы приехали в Кишинев, который тоже оказался очень сильно разрушен. Жили мы в Чижевском переулке, это угол Садовой и Комсомольской, и тут мы и встретили Победу. Причем, мы узнали о ней накануне. Дядя ведь служил связистом в КГБ и вечером 8-го мая он приходит со службы: "Ну, все…"

Там где начиналось Котовское шоссе построили арку, через которую проходили войска и сколько было цветов… У нас во дворике рос барвинок, так мы его нарвали и тоже дарили… Сколько было радости…

С родителями. 1946г.

А в 1946 году папа вызвал нас к себе в Германию, и мы приехали в городок Намбург. А так как к тому времени я уже была комсомолка, то меня в бригаде сразу взяли на комсомольский учет. Кстати, в Комсомол мы с подружкой вступили в Кишиневе, когда нам еще не исполнилось четырнадцати лет. Это было раньше положенного срока, но так как мы хорошо учились, знали устав, и активно участвовали в общественных мероприятиях, то к 7 ноября нас тоже приняли. И я была счастлива.

А в бригаде я участвовала в художественной самодеятельности, читала поэму Симонова "Сын артиллериста". Удивительно красивая поэма, я до сих пор иногда по ночам вспоминаю ставшими крылатыми слова из нее:

"… Держись, мой мальчик: на свете

Два раза не умирать!

Ничто нас в жизни не может

Вышибить из седла! -

Такая уж поговорка

У майора была".

И меня очень хорошо принимали, даже хотели послать поучаствовать в конкурсе, но мама очень переживала за меня: "Куда ты поедешь? Ты же еще совсем ребенок!"

Вам пришлось много поездить, пожить в разных местах, тем интереснее было бы узнать о ваших впечатлениях от Германии и о немцах.

В Намбурге нам говорили, что это был фашистский город, но, сколько я ни искала каких-нибудь сведений об этом, но так ничего и не нашла. Это был очень красивый город, но что меня поразило, совершенно не тронутый войной и бомбежками. А ведь когда мы только приехали в Германию, то по дороге к папе остановились в берлинской гостинице, и своими глазами видели, что весь Берлин был разрушен. Но зато бросилось в глаза, что дорога была как стекло, будто ее только что построили…

Зато в Намбурге чистота и аккуратность были просто необыкновенные. На улице, на которой мы жили, росли деревья, которые цвели удивительно красиво. Такими большими соцветиями. А наш трехэтажный дом вплоть до самой крыши был увит розами. И представьте себе, что у них уже в то время, стояли что-то наподобие домофонов, и кнопкой из квартиры можно было открыть дверь внизу.

А про немцев я вам скажу так: в целом у нас сложились доброжелательные отношения. Помню, на третьем этаже нашего дома жила немка с девочкой. У них был свой огородик, и они мне в подарок приносили тарелку клубники, так мама давала им взамен то муки, то крупы, то еще чего-то. Еще я запомнила такую деталь. Всех наших детишек стригли наголо с чубчиками, и немцы все удивлялись: "Они что, натворили что-нибудь? У нас так стригут только в наказание". Так что общались с ними вполне нормально. Помню, например, что в городке работала небольшая частная булочная, так мама мне давала немного муки и без опаски посылала туда, чтобы я заказала сделать из нее французских булочек.

И, например, страха ходить одной у меня совсем не было. Я не боялась, но у меня было какое-то такое неприятное отношение к немцам. Не ненависть, а именно неприязнь… Но я прекрасно помню, как в бригаде на комсомольском собрании всех нас очень строго предупреждали: "Чтобы и пальцем никого не посмели тронуть!" А мой отчим, хотя у него погиб сын и родители, но он был настолько добрый человек, к тому же убежденный коммунист и он говорил так: "Мы воевали с фашистами, а люди здесь ни при чем". И ни у него, ни у кого-то другого лютой ненависти к немцам я не видела.

Если можно расскажите, пожалуйста, о том, как погиб ваш сводный брат.

У моего отчима от предыдущего брака был сын Лев. Если не ошибаюсь, он был 1927 г.р., во всяком случае, года на три-четыре старше меня. Он жил вместе с нами, но незадолго до начала войны он поехал на каникулы к родителям папы, которые тоже жили в Виннице. Но когда к городу стали приближаться немцы, папин младший брат, который работал водителем, увез его и родителей аж в Ростов-на-Дону, и посчитал, что этого будет достаточно. И там их всех и расстреляли… Причем, насколько я знаю, когда немцы повели бабушку с дедушкой, то Леву соседи прятали в подвале, но увидев их в окошко он бросился к ним и вместе с ними и погиб…

Вообще у папы была большая родня - две сестры и три брата. Насколько я знаю, его младший брат, которого родные звали Шипо, погиб в начале войны. Другой брат - Фима, воевал танкистом. Знаю, что он был контужен и после этого плохо слышал. Третий брат тоже воевал, даже стал кавалером ордена "Славы".

А отчим и дядя, что-то вам рассказывали о войне?

Помню, папа как-то рассказывал те ужасы, которые ему пришлось увидеть в Ленинграде сразу после прорыва блокады. Знаю, что их артиллерийская бригада участвовала в штурме Берлина.

К сожалению, почти ничего не рассказывал о войне и мой дядя, младший брат мамы - Владимир Николаевич Ханичковский. А ведь он был ранен и воевал, насколько я понимаю радистом в партизанском отряде вместе с Георгием Брянцевым, который после войны стал известным писателем. (Георгий Михайлович Брянцев (1904-60). С 1925 по 1951 год в рядах Советской Армии. В 1942-43 годах участвовал в партизанском движении на Брянщине. Неоднократно выполнял в тылу врага особые задания командования Брянского Фронта и Орловского обкома партии. За боевые заслуги был награжден "Орденом Ленина", двумя орденами "Боевого Красного Знамени", орденом "Красной Звезды", медалями и знаком "Заслуженный чекист". После войны стал известен как автор популярных повестей: "По тонкому льду", "Клинок эмира" и др. - прим.Н.Ч.) Но дядя на наши расспросы всегда говорил так: "Вот почитаешь книги Брянцева".

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

После того как папа демобилизовался, он какое-то время еще поработал в военной администрации в Карлхорсте, и оттуда мы вернулись опять в Кишинев. Просто по большому счету ехать нам было некуда, поэтому мы приехали сюда к маминому брату.

После окончания школы поступила в университет на биолого-почвенный факультет. Правда, вначале я мечтала поступить в мединститут, но после того как зашла в анатомку и увидела все это, то категорически отказалась от своей идеи. Я не переносила вида трупов…

Еще во время учебы вышла замуж, родился сын. И Якимова я, кстати, по фамилии первого мужа. А так как у меня все документы были выписаны на эту фамилию, то чтобы избежать волокиты по их переоформлению, я и не стала ее менять.

После окончания института вначале поработала в школе в Каушанах, а потом стала работать микробиологом в мединституте. А в 1963 году по конкурсу прошла в Академию наук МССР и проработала там микробиологом до самой пенсии.

При слове война, что самое первое вам вспоминается? Может быть, она вам снилась?

Война мне не снится, но в бессонные ночи я вспоминаю и вспоминаю это все… Страшное… Эвакуацию, моменты выезда, бомбежки… А у меня ведь была настоящая фобия замкнутого пространства и я не терпела спускаться в подвалы, меня там сразу начинало тошнить и я просила маму увести меня наверх… А эти постоянные тревоги… Только начиналась тревога, все, нам уже было страшно, ведь бомбежки в Виннице были ужасные. Да и по дороге нас постоянно бомбили…

А в Чкалове я не могла спокойно смотреть на этих бедных раненых… Все перевязанные, они не могли ни говорить, ни есть и я, совсем еще маленький ребенок, уже понимала насколько ужасна война… А эта окровавленная женщина с оторванной детской ручкой в руке…