Золотых Рем Григорьевич

Родился я 26 декабря 1929 года в семье военнослужащего.

Кто придумал дать вам такое необычное имя?

Не поверите, но даже не родители. Когда я родился, отец был лейтенантом и преподавал в Киеве в школе младших командиров. А жили они с мамой на квартире у бывшего штабс-капитана царской армии, у которого было две дочки-пионерки. И это именно они настояли, чтобы мне дали такое имя - Революция, Электрификация, Мир. Вот такая романтическая история.

Потом отец служил в Кременчуге, Кривом Роге, а с 1934 года на Дальнем Востоке. Начинал служить обычным строевым офицером, но после того как его избрали секретарем партийной организации, дальше служил только в качестве политработника. К 1938 году он уже был комиссаром парашютно-десантной бригады, но дальше последовали известные события…

Отца не арестовали, но за то, что, как он уже потом мне сам рассказывал, будучи членом партийной организации, он отказался заочно исключать людей из партии, его вызвали в Москву на комиссию Мехлиса. Там с ним долго разбирались, и, в конце концов, с понижением в должности отправили служить в авиационный полк. Никакой обиды он никогда не высказывал, но когда тебя с должности комиссара бригады понижают до инструктора политотдела полка, думаю, вы сами понимаете…

А вам то время как-то запомнилось?

Очень даже хорошо. Когда я в Хабаровске учился в 1-м классе, в бригаде отца арестовали несколько офицеров. Ночью…

Я говорил с одним вашим ровесником, и он признался, что время было настолько напряженное и тягостное, что у них в семье у дверей стоял чемоданчик с самыми необходимыми вещами. На случай если за отцом придут ночью.

Нет, у нас чемоданчик у дверей не стоял, но тревожно было в чем. Отец по службе был занят очень сильно, а у нас так сложилось, что мы с ним остались вдвоем. Мама серьезно заболела, и на лечение уехала к родственникам в Ленинград. Так что я помню одно - чуть свет он уходил и поздно возвращался. Вот такая была тревожная служба… И по моим ощущениям длилось это до самой финской войны.

Если не ошибаюсь, отец прошел ее в качестве батальонного комиссара, и вернулся с орденом «Красной Звезды» и медалью «За боевые заслуги». Что-то потом, конечно, рассказывал, но мало, потому что Отечественная затмила собой все.

С отцом и его сослуживцами на Дальнем Востоке (1936 г.)

Где вас застало начало войны?

В Риге, где мы прожили весь предвоенный год. В августе 40-го отца направили служить туда, и мы естественно переехали за ним.

Как вам вспоминается жизнь в предвоенной Риге?

Вы знаете, прекрасно. В городе было абсолютно безопасно и в своих пионерских галстуках мы ходили где угодно. И что сейчас кажется особенно удивительным, совершенно не было никаких трудностей с языком. Все знали русский язык, и никакой дискриминации как, например, в конце 80-х не было. Помню, как выступали перед заводскими рабочими и они к нам очень хорошо относились. Единственное, что запомнил негативного, придем, например, на каток, а местные пацаны, причем не простые, а дети местной элиты, играли в непривычный для нас хоккей с шайбой и смотрели на нас исподлобья. Но вообще мы с местными почти не пересекались. Учились мы отдельно – школу для детей военнослужащих устроили в прекрасном здании бывшей немецкой гимназии. А жили мы – улица Вольдемара, 60 кв.2. Когда я потом учился в военно-морском училище, и мы заходили в Ригу, я непременно ходил к нашему дому.

А 22-го июня нас должны были отвезти в пионерский лагерь на Рижском взморье. К десяти утра мы собрались у небольшого стадиончика, который располагался недалеко от нашей улицы, и вдруг нам объявляют, что мы никуда не едем. Мы ничего не поняли, но после выступления Молотова все стало ясно… Женщины сразу в слезы, а я думал: «Чего вы плачете?! Да мы сейчас этих немцев прижмем, будь здоров!» С пацанами собрались на стадионе и начали обсуждать планы, как мы сейчас двинем на Берлин…

Неужели начало войны оказалось совсем неожиданным?

Лично для меня абсолютно. Мы ведь в лагерь собирались, а тут такое…

А отец, например, на такой вариант развития событий не намекал?

Отец и не мог ничего рассказать, потому что в то время он учился в подмосковном Перхушково на высших курсах усовершенствования политического состава. Правда, я помню такой эпизод. Как-то он приехал нас навестить, и тут как раз срок действия пакта продлили с 5 до 10 лет. Он мне показывал газету, а там фотография – Риббентроп держит Молотова за локоток. И глядя на нее, у меня вырвалось: «Ууу, ехидная рожа!»

Но насколько я помню, в первый день Ригу не бомбили, бомбежки начались только 24-го июня. А в январе 41-го мама родила Таньку, она «искусственница» была, часто плакала, тем более с коляской сильно не натаскаешься, поэтому мы всего пару раз сходили в бомбоубежище. Но надо отметить, что немцы бомбили только порт, воинские части, нефтебазу, на которые их наводили шпионы и разного рода пособники из числа, например, бывших айзсаргов. Надо признать, их там было полно. Помню, ночью к окну подойдешь, а там всполохи идут…

А 27 июня подъехал сосед – Дмитрий Степанович, мы взяли пару чемоданов, детскую коляску, и в эшелон на нары… Перед нами эшелон полностью разбомбили, а нам повезло. Видимо бомб у них уже не осталось, только из пулеметов чесали… Дважды такое было. У всех паника, люди бежали из вагонов в лес, раненые были. Вот тут мы уже поняли, что-то здесь не то…

Привезли нас в городок Сергач, это в Горьковской области. Из эшелона выгрузили прямо в чистом поле, пришли колхозные подводы и всех забрали. Пару дней прожили в местной школе, а потом всех распределили по квартирам. Вначале мы жили на одной квартире, а потом переселились в один полуподвал. Как и все взрослые, мама пошла работать в колхоз, но и я тоже работал. До сих пор помню, что первый раз за все лето заработал в колхозе 9 килограммов ржаной муки, 10 килограммов гороха, 35 килограммов капусты и 250 рублей денег. Правда, во время работы кормили. Председателем нашего колхоза был Киреев. Хороший мужик, относился к нам с пониманием, поэтому нам и молоко давали, и даже мед. Он же прекрасно понимал, откуда у нас, пацанов, силы возьмутся?.. Нас же на все работы направляли: и пололи, и косили, и боронили, а с 14 лет уже и пахали. И почти все вручную, ведь всех хороших лошадей еще в 41-м отдали в армию, и в колхозе остались только забракованные – одры. И все это без всяких выходных… Только когда выдавалось затишье, мы отпрашивались на любимую рыбалку. Вот там себя очень вольготно чувствовали. Хорошая была компания. Постепенно многие семьи эвакуированных разъехались кто куда, по родственникам, по знакомым, и получилось так, что я сдружился с местными ребятами.

На что еще я там обратил внимание. Не самая лучшая земля, а урожаи получали хорошие. Потому что колхоз работал нормально. Но всю войну, я отчетливо это помню, все время хотелось есть. У нас оставались кое-какие шмотки, так мама меняла их на продукты.

А какое настроение было у людей в конце 41-го, в 42-м?

Поначалу там царило полное уныние, но в конце 41-го, еще до разгрома под Москвой, отец заскочил к нам туда проездом, и приободрял нас: «Не волнуйтесь! Работайте спокойно, держитесь, все будет нормально!» Надо было знать моего отца - это был несгибаемый человек. Он всегда был уверен в нашей победе, на этот счет у него никогда не было никаких сомнений, а от него эта уверенность передавалась и нам. Поэтому, когда в 42-м шло жуткое отступление, среди нас, пацанов, все равно не было такого уныния как в 41-м. Уже были уверены, что отобьемся. Правда, не все. Именно в тот период, я там столкнулся с «контрой».

С отцом – Григорием Андреевичем

Расскажите, пожалуйста.

Летом 42-го так получилось, что я подрядился подработать у одного учителя, но не из моей школы. У него было свое хозяйство: корова, пасека, и он меня нанял как рабочего, сено заготавливать. Но я был скорее как помошник, а в основном сено заготавливали два брата-старовера. Старшему – Василию было 72 года, это я точно запомнил. Лысоватый такой. А Ивану лет 68-69, и был он очень крепкий мужик. Волосы скобкой. Стали работать, они меня сразу Ромкой обозвали, потому что Рем для них звучало совсем уж непривычно. Работаем, как положено, и в один из дней приехал председатель колхоза, но не нашего, а другого, их там три было. Фамилию его до сих пор отлично помню – Полубесов. Приехал на дрожках, и они сели там с учителем. Чекушку раздавили, и разговорились. А как раз шло наступление немцев на Сталинград. И вдруг я слышу у них такой разговор: «Ну, теперь с коммуняками и с этими жидовскими делами точно покончено! Придут настоящие хозяева…» Это все Василий говорит, а эти Полубесов и учитель ему кивают. Представляете?! А я же пионер, пламенный патриот, как услышал такое, схватил вилы и кинулся на этого Василия. Но тут мне Иван как саданул, и я в нокауте оказался. Я потом боксом серьезно занимался, приходилось еще бывать в нокауте, но тогда это случилось в первый раз в жизни.

В общем, очнулся оттого, что они воду на меня льют. Они сами перепугались, он же мог и убить меня. Пока меня откачивали, председатель уехал, потом учитель ко мне подходит: «Ну, ты понимаешь, они же староверы…» - «Ладно, я не доносчик! Но с вами все понятно…» А уже потом, после Сталинграда, хотел их найти, и спросить: «Ну, что, суки, дождались?!» Ведь вся страна воевала, весь народ поднялся. Там же почти всех мужиков забрали, а кто и сам ушел. У нас, например, был учитель географии – Иван Андреевич, ему было уже за пятьдесят, так он добровольцем ушел в армию. А эти…

А вы знали, например, какие-то подробности того, что творится на фронте? Люди как-то обсуждали причины таких жестоких неудач в начальный период войны?

Кто-то из местных возвращался с фронта калеками, но они твердили одно и то же: «Тяжело…»

А с отцом, например, вы этот момент потом не обсуждали?

Обсуждали. Он считал, что армия к войне готовилась, но, по его мнению, не надо было подводить армию непосредственно к границе, а нужно было сосредоточить ее на старой границе. Поэтому сразу и попали в мешок… Но к огромному сожалению, мы с отцом мало о войне говорили. Когда война закончилась, я пошел учиться. А в отпуск приеду, какие-то свои дела, заботы, я занят, он тоже. Отец ведь был очень активным и работал до 85 лет, так что был занятой человек, и только если случайно разговор зайдет. А ведь за войну отец был награжден несколькими орденами «Ленина» и «Красного Знамени», но уж такой он был человек, что особенно о войне не рассказывал. И фильмы про войну он смотреть не мог. Скептически относился, хотя 9-е мая для него был святой праздник.

Но что-то же он все-таки наверняка рассказывал. Какие-то памятные эпизоды, где он воевал, кем.

Насколько я помню, после окончания курсов в Перхушково отца назначили комиссаром в воздушно-десантную бригаду, которая формировалась на Урале, и потом их корпус готовился к фронту в Ногинске. А в августе 42-го их бросили в самое пекло – под Сталинград. (Судя по наградным листам, которые есть на сайте www.podvig-naroda.ru, Золотых Григорий Андреевич 1906 г.р. начал воевать в августе 1942 года в качестве заместителя командира 119-го Гвардейского стрелкового полка по политчасти. Этот полк входил в состав 40-й Гвардейской стрелковой дивизии, которая была сформирована 02.08.1942 г. на базе 6-го воздушно-десантного корпуса – прим.Н.Ч.) Отец рассказывал много всяких случаев, но отмечал главное – «Мне приходилось не агитировать идти в бой, а учить самосохранению!» Потому что по его словам бригада на 85 процентов состояла из комсомольцев. Ребята все молодые, по 18-19 лет, пламенные патриоты, так они чуть ли не со штыками лезли под танки… (Вот выдержка из наградного листа, по которому Золотых Г.А. за бои на подступах к Сталинграду был награжден своим первым орденом «Красного Знамени»: «20.08.42 противник, подтянув свежие силы, перешел в решающее наступление, потеснив наши части на высотах: 180,9 и 146,6 в результате чего части дивизии оказались в критическом положении. Поэтому 119-му Гвардейскому полку было приказано решительной контратакой отбросить противника с занятых им высот.

На рассвете 21.08.42 полк в ожесточенном бою сумел отбросить численно превосходящего противника и занять эти высоты, в результате положение частей дивизии было восстановлено. За период ожесточенных боев полк уничтожил: солдат и офицеров – 2978, орудий – 9, танков – 29, минометных батарей – 2.

В этих боях гв.подполковник Золотых развертыванием политического воспитания обеспечил в полку непоколебимую стойкость и упорство личного состава, веру в собственные силы и победу над врагом. Лично храбр, презирая смерть, всегда находился на наиболее ответственных участках. Своим личным примером воодушевлял бойцов и командиров на героические подвиги» - прим.Н.Ч.)

А уже конец Сталинградской битвы он встретил, будучи начальником политотдела 27-й Гвардейской стрелковой дивизии, комдивом которой был Глебов. Впоследствии Герой Советского Союза. А с 44-го и до самой Победы отец воевал в 8-й Гвардейской Армии Чуйкова в качестве начальника политотдела 4-го Гвардейского стрелкового корпуса, командовал которым дважды Герой генерал-лейтенант Глазунов.

Из его рассказов знаю, что им пришлось освобождать Украину, Молдавию, потом их перебросили на 1-й Белорусский Фронт, где за освобождение Польши отца наградили польским орденом.

За все время на фронте отец был дважды контужен. Рассказывал, что как-то они были в землянке, и только вышли из нее покурить, как тут прямо в нее, то ли бомба, то ли снаряд, и их волной швырнуло. В общем, всякое пришлось испытать, потому что часто бывал на переднем крае.

Наверняка вы ему задали главный вопрос, который задавали своим вернувшимся с войны отцам все дети – папа, а ты убивал немцев?

У него адъютантом был Никита такой, фамилии, к сожалению, не помню, и после ранения он в отпуске заезжал к нам, и рассказывал, что где-то их крепко прижали, и отцу пришлось самому лечь за пулемет. Но такие вещи из него приходилось буквально выдавливать, а раз он не хочет, то я и не настаивал. Правда, один случай все никак не давал ему покоя. Как он однажды во время отступления к Сталинграду расстрелял одного пацана… «Все время этот мальчик стоит у меня перед глазами…» А дело было так.

Где-то они оказались в окружении, заняли круговую оборону, и вдруг бойцы притащили к нему, а он там оказался самым старшим, окровавленного парнишку. Оказалось - самострел. Ребята бушуют: «Товарищ комиссар, мы его расстреляем за предательство!» И отец говорил, что он поддался этому всеобщему настрою… Я только со временем понял, насколько это страшный эпизод, но тогда помню, сказал ему: «А что здесь такого? Ты все правильно сделал!» На что он с горечью мне ответил: «Нет, ты не понимаешь! А если б мы его вылечили, он бы может потом и героем стал… А так минутная слабость восемнадцатилетнего мальчишки…»

Ваш отец как-то отзывался о ком-то из известных военачальников, с которыми ему довелось служить?

Он всегда восхищался, и по существу был влюблен в Рокоссовского. А вот к Жукову, и это стало для меня открытием, немного сдержанно относился. Помню, что когда Жукову вручили 4-ю звезду Героя, отец был в Москве, и со своим приятелем генералом, провожая меня на службу, так это комментировали: «На хрена он берет эту звезду?! Купили его!», что-то в таком духе. Отрицательно к нему относился за то, что тот поддержал Хрущева… Нет, он не ставил под сомнение его военный талант и заслуги, но признавался, что тот в некоторых моментах был слишком резким, несдержанным. Зато Рокоссовского боготворил. Хотя когда рассказывал эпизод, как Жуков принимал 1-й Белорусский, сам подчеркнул - «Все-таки Берлин должен был брать русский Жуков, а не РокоссовскИЙ!» О Чуйкове говорил, что несдержанный был человек, который допускал и мордобой. И кстати, помню, что без всякого пиетета отзывался о Тухачевском, которого знал по довоенной службе. Не считал его великим полководцем. Зато очень хорошо отзывался о Глазунове, Батове, Колпакчи.

А как ваш отец относился к Сталину?

Очень уважал и доклад на ХХ-м съезде расценил как грязную клевету. Мы с ним на этой почве очень сильно разругались. Я как раз приехал в отпуск, и мы много и серьезно говорили. Я тогда, конечно, поддался докладу, и отец очень болезненно воспринял то, что я воспринял клевету Хрущева против Сталина. Кричал мне: «Это самая настоящая ложь! Что ты слушаешь этого троцкиста?!» и т.п. И примерно лет пять после этого мы были в контрах. Пока я не понял, что отец прав. А прозрел я после XXII-го съезда в 1961 году. Когда завалили все хозяйство, когда стали закупать зерно за границей, и за белым хлебом стали выстраиваться очереди, то опять стали пинать Сталина. Вот тут я призадумался, что же вы делаете? Причем здесь Сталин?! Сами лучше работайте! Поэтому я с отцом примирился в 1961 году. После съезда приехал к нему, извинился.

Но отец признавал: «Да, ошибки были, но больше клеветы!» Вот взять, например голод на Украине в 1932-33 годах. Уже когда перестройка началась, и в прессе начали муссировать эту тему, я спросил как-то отца: «Пап, ну ты же служил тогда на Украине, объясни, что там произошло? - «Там был элементарный голод, голодовка, какие раньше случались регулярно при любых правителях. К тому же на селе в этот момент сложилась очень сложная обстановка – тут тебе и коллективизация, и кулаки, которые недовольны и устраивают разные диверсии. Головоломка как у Нагульнова – давай все забирай! Естественно, все это вызвало недовольство среди людей… Но сам подумай. Я был лейтенант в военном городке, и что я мог знать?! Но мы, конечно, видели, какие к нам в часть прибывали парни с Украины». Такие хиляки, что их как в 90-е годы вначале откармливали по два месяца… Но больше ведь такого никогда не было. И голод был не только на Украине, и это такая глупость утверждать, что Сталин задумал извести украинцев… Но эта ложь из той же породы, что и слова Хрущева о том, что «Сталин руководил по глобусу!» Я тогда уже служил, и прекрасно помню, как мои сослуживцы возмутились. Это такая ложь, что просто нет слов… И несправедливость и в свой адрес и в адрес деда отец не относил на счет Сталина.

А как пострадал ваш дед?

Наша семья хоть и была бедняцкая, а у деда в селе даже прозвище такое было говорящее – «комиссар», но во время коллективизации он как-то там пострадал. Потому что выступал против насильственных мер. Лично мне рассказывал: «Попадались такие дуроломы, что просто диву даешься. Я за советскую власть жизнь отдам, но ведь они такую ерунду творят…» Дед был простой и в чем-то наивный человек, он, например, говорил так: «Вот Ленин был, если ручку протянет, его все слушают! А это грузин – хитрый!» Но от него же я услышал одну очень точную и мудрую мысль: «Ты знаешь, пан это плохо! Но пан из хама - еще хуже!» Поэтому это вина не Сталина, а тех людей, которым власть кружила голову, и они такое творили на местах. Потом это все, конечно, перемололось, но сколько пострадало невинных людей…

А у вас самого какое отношение к Сталину?

Было прохладное, но в последние годы пришло понимание, что это была просто величайшая фигура в истории, планетарного масштаба, который сделал очень много полезного. При нем бы, конечно, такого безобразия не случилось…

А вся гниль пошла с Хрущева, после его наглой лжи, а Брежнев не остановил этот поток антисталинизма, и вот во что это вылилось… Хрущев дал сигнал к обогащению партийной элиты, и прямо на моих глазах партия стала перерождаться. Я сам в 1964 году был свидетелем тому, как из официального визита по скандинавским странам вернулась «Советская Башкирия». В Балтийске мы его встречали, он ручкой махал, а пришвартовался ночью, как вор, и мы его обслуживали. Подогнали пульмановские вагоны и грузили все это барахло… Потом с друзьями собрались, и я отлично помню, что мы все были в полной растерянности: «Как же так?! Разве так можно…» И стали замечать, как наша элита: в обкомах, горкомах, стала перерождаться буквально на глазах… Во время референдума народ-то проголосовал однозначно: «Будем жить в СССР!», «давайте что-то менять, усовершенствовать», но элита разодрала страну. Страну, которая имела все… Поэтому я до сих пор стою на таких позициях – в России не было ничего лучше СССР! И если Россия не объединится с Украиной и Белоруссией свой статус она никогда не поднимет.

Всем ветеранам мы обязательно задаем один вопрос – есть ли у них ощущение, что людей у нас не берегли? Что мы могли победить с меньшими потерями?

Вы знаете, тут мне уже трудно высказать отцовское мнение по этому вопросу. Но у него такое проскальзывало, что плохо было то, что техника у нас отставала. Летчики-то у нас были отличные, а вот самолеты… И много людей погубили на этом. Очень был недоволен, что танкисты научились воевать только к 44-му году. А до этого они бездарно воевали даже на таких танках как Т-34 и ИС. Это его слова. В остальном же, что мы де заваливали немцев трупами, такого он не мог бы сказать. Потому что он начал по-настоящему воевать уже под Сталинградом, а начальный, самый страшный, тяжелый и спорный период войны он не застал. К тому же он воевал в десантных частях, а это - элита армии.

А моими сослуживцами в основном были моряки-северяне, так они вообще гордились тем, что ни пяди родной земли немцам не отдали. Помню, когда мы в 60-е годы в ресторанах обмывали звания и запевали, например, песню: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!», к нашему столику сразу валил народ. Обступали нас наши отцы, братья, и я понял одно – это только в верхах Сталина обосрали, а в народе к нему такой же пиетет остался.

С сыном

Ваша семья много людей потеряла в войну?

Если считать и дальних родственников, то боюсь, что очень много можно насчитать… Например, по линии матери у нас в блокадном Ленинграде погибли мои бабушка, тетя и двоюродные братья. У маминого брата, Бориса Владимировича Кудицкого была семья – четверо детей. Он ушел на фронт и вернулся живым, а они все погибли…

А у отца погибли родные братья. Николай как раз где-то здесь под Керчью погиб… (По данным www.obd-memorial.ru помошник начальника штаба 105-го горно-стрелкового полка старший лейтенант Золотых Николай Андреевич пропал безвести в мае 1942 года). А у самого младшего брата – Василия, у того судьба вообще получилась как в романе. В начале войны он попал в плен, но сбежал и вернулся в родное село. Их родовое село Ивановское в Рыльском районе Курской области было огромное, но насколько я знаю, массовых расправ в нем немцы не устраивали. Но соседка выдала его полицаям, его арестовали, но он опять сбежал. В конечном итоге погиб где-то в Белоруссии в 44-м…

С соседкой как-то посчитались?

Я деда спрашивал: «Дедушка, а ты как с ней?» - «Да она совсем старая, - когда село освободили, ей было около восьмидесяти лет, - нечего связываться…» Дед был на редкость добрый человек. До I-й Мировой был очень набожным, даже состоял регентом местного церковного хора, но после того, что ему довелось увидеть на войне, пережить в плену, он как-то разуверился. Не хулил бога, но говорил примерно так: «Разве Бог может допускать такое смертоубийство между людьми?» А отец был убежденный атеист и меня он даже не крестил.

Как отец относился к немцам?

Он был настоящий интернационалист, и ненависти к ним он не испытывал. Помню, еще до войны он мне лично подсовывал книги о Тельмане, о Ротфронте. А после войны отец с 45-го по 47-й год служил в Германии и 10-й класс я окончил у него в Потсдаме. В аттестате у меня была единственная тройка – по немецкому языку. Ненависти к немцам у меня тоже не было, но я был слишком патриотичен и не хотел его учить. Так отец меня постоянно руга: «Дурак, учи язык, тебе сейчас это ничего не стоит!»

И как вам показалась Германия?

Больше всего поразило, что люди знали порядок. Если сказано – не ходить, то не ходят. Если сказано нельзя – значит нельзя! Если стоят урны, то мусор кидают только в них, а не как у нас. А не понравился разврат. Как у нас сейчас – полуголые ходят, лобзания посреди улицы, папиросы у этих разнузданных баб, сидят на коленях… У нас же такого никогда не было и нам эта фривольность казалась дикостью. Так что мы от них взяли худшее…

И еще поразило, что там было абсолютно безопасно. Мы же футбольной командой много поездили по стране, и нигде никаких инцидентов. Я сам удивился. Думал, что там будет военное положение, но мы с пацанами везде ходили совершенно свободно, даже ночью, и никакой опасности не чувствовали.

Отец привез какие-то трофеи?

У него был наградной пистолет «Зауэр» - «за храбрость» от Жукова. А из вещей он ничего особенного не привозил. Когда первый раз на побывку приехал, привез какое-то барахло, несколько отрезов, вина. Во время службы там кое-что из мебели, конечно, приобрели. Хотя он бы мог привезти даже машину, но он был не автолюбитель. Зато отец был страстный книголюб, и там он купил много редких книг.

Говорят, многие старшие и офицеры и генералы откровенно злоупотребляли в трофейном вопросе.

Отец прямо говорил, что Жуков был барахольщик. Но предупредил – не болтай об этом! И я молчал, это был секрет. Но это имело место быть.

Как вы узнали о Победе?

Мы тогда уже жили в Туле. В Сергаче мы пробыли до 1944 года, а потом мама со знакомыми уехала в Тулу, и вскоре я поехал к ней и учился там до конца войны. Этого дня мы ждали со дня на день, ведь еще 2-го мая взяли Берлин. А узнали в ночь с 8-го на 9-е и уже рано утром весь город вышел на улицы. Военных хватали, качали, целовали… За все мою большую и насыщенную жизнь это был самый счастливый день...

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

Еще из Сергача я ездил поступать в авиационное училище в Горьком, но изголодался, и когда меня завертели на стуле, упал. А уже после школы я поступил в знаменитое летное училище «имени Сталина» в Ейске. Отучился там два года, но потом случился один инцидент из-за выпивки и меня исключили. Попал служить во флот. Отслужил комендором на гвардейском крейсере «Красный Крым», а после службы в 1950 году поступил на гидрографический факультет Ленинградского Высшего Военно-Морского Училища «имени Фрунзе». Сдал экзамены на «отлично» и по собственному желанию отправился служить на Дальний Восток.

Начинал служить в отдельном дивизионе обеспечения гидрографических работ, но я рвался в море, и вскоре добился, чтобы меня перевели служить на легендарное гидрографическое судно «Охотск». Началась суровая, но интереснейшая служба: походы по всему мировому океану, льды, туманы, шторма. Служил до 1986 года, из них 22 года командовал кораблями, а семь - дивизионом из 15 судов. В отставку вышел в звании капитана 1-го ранга. Потом переехали в Керчь, и здесь я до 77 лет учил молодежь мореходному делу.

Большая у вас семья?

У нас с женой два сына – Григорий и Александр, две внучки и два внука. Один тоже - Рем Григорьевич. Есть уже и первый правнук – Данила, одно плохо, вся моя родня осталась во Владивостоке.

При слове война, что сразу вспоминается?

Да все подряд: и налеты, и тревоги, и опыт, и слезы кругом… Ведь сколько людей было несчастных… Постоянная нужда, инвалиды, все это осталось в памяти… Помню, как я добирался к маме в Тулу. Один совсем. На крыше вагона устроился, а ведь совсем же еще пацан был. В Муроме подсели военные ребята, и сержант сразу обратил на меня внимание: «Парень, ты, сколько дней не ел?» Сразу меня угостили, и до самой Москвы они меня кормили. Парадокс - время было тяжелое, но люди были очень добрые…

И еще с горечью думаю о том, что война подкосила наш народ – выбила самых порядочных и честных. Как бы там не говорили, но еще в войну была такая притча – когда командир хочет послать на опасное задание, спрашивает – кто готов? Вся шеренга делает шаг вперед, но ведь и в ней кто-то делал этот шаг самым первым. Чувство самосохранения у этих героев было слабое, поэтому и выбило так много честных и мужественных людей. Самых-самых… Большинство героев или убиты или ранены… И убежден, что если бы не было таких огромных потерь, то никогда бы Советский Союз не рухнул…