Лебедев Алексей Андреевич

Родился я в Камышинском районе Сталинградской области, в селе Дубовочка, 20 км от Камышина в сторону Нижней Добринки, по Волге и в 5 км от Уракова бугра  Степана Разина. Пещеры там очень большие, примерно на 6 км от Волги тянутся. Так мы туда ходили, хоть и страшновато было. Мы в том месте заготавливали все время корма – косили сено. Это наш участок был. По ту сторону бугра уже поселения немцев Поволжья, по речке граница была. У немцев были не колхозы, а совхозы: Дворянское, Лебяжье, Субботник, Галки. Жили они по своим законам. У нас поля рядом, одному МТС мы подчинялись  - Камышинскому: им трактор дают новый, а нам старьё.

Родился я 1 апреля 1926 года. В семье у нас было пятеро детей, остались перед войной трое, двое умерли в 38 году братишка и сестренка – от  скарлатины. Брату Николаю было 6 лет, через 40 дней заболела 10-ти летняя сестра. 6 дней минуло ее нестало. Через 40 дней слег я. Брат умер дома, не повезли его в больницу, а сестренку возили в больницу в Камышин. А когда я заболел, отец так сказал: «Тот дома умер, а эта в больнице, его никуда не повезем! Выживет – значит выживет, а нет, значит, такая судьба!» Я выживаю. Потом оказалось, что как раз после 12 лет эту болезнь проще перенести детям –  иммунитет выше. Так что я остался.

В 39 году еще родился у нас мальчишка – назвали Николаем, как того, что умер. И вот нас было трое. В 41 году 17 апреля мы проводили старшего брата в армию. Прошло 2 месяца всего – война началась! Он тракторист хороший был. Его забрали подо Львов в автороту. И вот за два дня дают команду – машины поставить на колодки – на техосмотр. А тут началась война, машины сняли с колодок. Они едут – а куда не знают… Их перекидывали-перекидывали. Они доколесились, что в плен попали всем полком. Все 4 года он находился в плену. Он вернулся после войны, выжил.

Когда он в 1960-ом году умер, я его ездил хоронить. Мне только друзья, что с ним в плену были все рассказали... Он мог бы жить и не волноваться – он у хозяев там был, потому что он хороший тракторист. Но он 5 попыток бегства совершил, из плена. Но его все время ловили. Четыре раза его хозяин успевал из лагеря забрать обратно, а пятый – не успел. И врачи немецкие сделали такую операцию, которую только с животными делают! Я когда узнал об этом, я к немцам стал относиться… В 39 лет он ушел из жизни. До войны он был самый весельчак… После этого я с немцами запретил себе встречаться. Меня приглашали, когда немцы приезжали в Волгоград. Федотов Николай Степанович (председатель совета ветеранов) потом на меня обиделся за это, но потом понял, когда я ему рассказал.

Ну, а моя жизнь… Отец – организатор колхозов был в 29 году. За что его и невзлюбили. Поэтому он даже с председателей ушел, стал заведовать кроличьей фермой. Колхоз только этими кроликами и выживал. Мне досталось работать с кроликами! У нас 25000 клеток было, а в сараях фактически 150 000 кроликов. В 1941 году, когда война началась, отцу сделали 2 операции, и его в армию не взяли. Только в октябре его забрали копать обводы - противотанковый ров, оборонительные рубежи. Он месяц побыл там, вернулся и ушел в ополченцы. В книге памяти написано, что его не стало в 43 году, но я этому не верю, его уже в 42-ом не было. Там написано: пропал без вести в мае 43. Это было в 42 году под Харьковом. Его видели, сельские наши, что он в плен там попал, а написали просто: пропал без вести.

Оба деда у меня участники русско-японской войны в Порт-Артуре. Правда, один – по матери, был в трубвзводе Порт-Артура, музыкант, а второй артиллеристом на электрическом утёсе, кавалер Георгиевского креста, старшина Лебедев Александр. Он рассказывал потом: «В 1904-ом году, японцы сами не поверили, что мы сдадимся, если бы часа 2 еще, мы бы ушли сами из Порт-Артура, а туда приехал князь Алексей, взял и подписал капитуляцию, сдачу Порт-Артура. Офицеры уехали все с подарками по домам, а солдат всех на 9 лет в плен в Японию». Он в Японии был до 14-го года, и когда Николай II  вспомнил это пушечное мясо, то документ подписал: вернуть всех пленных на родину. Он думал ,что они вернуться и пойдут за него… А они пришли, и ни один не пошел с немцами за него воевать.

В 1942 году к председателю колхоза пришли разнарядка – в военкомат. Он мне повестку сует. А тогда призывался 25 год. Я поехал в Камышин. Ростом я был  1,60 м., даже поменьше. Военком и говорит: «А ты с какого года?» – «Мать говорит, с 26-го» – «А что ты приехал тогда?» Военкомат на Октябрьской улице в Камышине, а рядом ЗАГС. Он мне и говорит: «Видишь вот тот дом – иди туда и принеси мне метрики». Ну, я пошел. Мне мать все время говорила, что 17 марта я родился, но они считали по-старому. Я прихожу, а она мне и говорит: «Не 17 марта, а 1 апреля 1926 года». Я прихожу, военкому показываю. А он мне говорит: «Вот как. Иди и подрасти маленько!» Я и уехал. Прихожу к председателю, отдаю его повестку.

Тут как раз 1-й Камышинский стройотряд. И он меня туда – на окопы. Наш участок был от какой-то станицы до Большой и Малой Ивановки – это первый обвод был – именно противотанковый ров. Это не окопы! Это сейчас бульдозером прошли и все. А тогда: лом, кирка, лопата! Ров этот – 6 м шириной, одна стена – 3 м, а вторая отлогая, чтоб он туда заскочил, а обратно не вылез. Нам надо было копать 50км, и я 4 месяца без замены, и никто – ни председатель колхоза, ни в исполкоме – ни строчки записи даже не сделали. Меня оттуда увезли уже в октябре, когда я хотел уже сбежать в кавалерийский корпус, он там неподалеку стоял. Я бы сбежал, но меня увезли оттуда с тяжелым воспалением легких в Камышин.

Мать возле меня сидела 15 дней, пока я не зашевелился. Тогда как раз впервые появился пенициллин и уколы меня спасли. Прошло потом время – я пошел учиться на тракториста. Меня в Лебяжье направили, там было наше МТС – все трактора на зиму сгоняли под Камышин, а весной обратно пригоняли. Как раз это была зима 43 года – мы там и учились, и ремонтировали. Недалеко аэродром был, самолеты… Мы один раз их спасли. Они ушли все на обед, а нас там много было пацанов – бегаем все время. Увидели, что не те люди туда пошли, а когда сказали в столовой – они все как кинулись и успели. Они уже магнитные мины подвесили под них.

Диверсантов тогда много было в Камышине. Там же узел железнодорожный, вокзал, а через овраг идет мост. Как до моста эшелон подходит, так сразу появляются немецкие самолеты и бомбят. То есть кто-то сообщал. Потом поймали одну женщину.

В 43 году меня призвали в кавалерию. Не далеко от моста были конюшни кавалерийские. Часть находилась на Пролетарской улице, там казармы наши были. Там я находился с 1 ноября по декабрь. А потом нас маршем отправили в Острогожск – там корпус недалеко был.

- В учебке в Камышине как вас обмундировали?

- Нас сразу обмундировали и через семь дней присягу приняли – на 7 ноября.

Там пришлось с месяц-полтора попотеть здорово! Тогда приходили к нам не наши кони, а степняки с Монголии. Я, допустим, вырос на коне, да и большинство тоже, а ребята с города были, они и не видели лошадей. Стоит и не знает, с какой стороны подойти – она ни сбоку не подпустит, ни спереди, ни сзади.

- Как выглядело объезживание?

- Их прямо с вагона на полигон выпускают, а тут уже ловите! А от вокзала идет гора, мы их ловим, и на эту гору. Я на тех горах вырос, и в детстве мы выбирали самых злых всегда и катались все лето на острове и на Ураков бугор. Поэтому я спокойно в кавалерии служил. Лошадь надо любить, иначе будешь седло на себе таскать.

Командир полка Висаитов Мавлид Алероевич

- Были ребята, которые не справлялись?

- Нет, их учили же. Да и в полках потом, получали коней обученных. Потому что коня туда не отправят, если он не строевой. Поэтому и запасных полков было много, которые готовили и солдат, и коней. Лошадей было почему много? Потому что в  упряжках один человек, а три пары коней. У меня, например, взвод ПТР бол тоже на конной тяге. Но я никогда ПТР свой на подводе не возил, он был у меня всегда при себе -  на лошади, к седлу приделан. Если что – я его сразу раз и готово, а подвода подождет ли  тебя?

- Как вас кормили?

- В запасных полках была норма – 650г хлеба. Некоторые, конечно, не выдерживали. Ходили и попрошайки-солдаты. Особенно в Воронежской области, когда ехали, но мне хватало как-то. Я выдержанный. Это уже на фронте больше доставалось, привезут на 100, а осталось всего 50 человек.

За два года войны я в помещении ни минуты не был. Спали на земле и снегу. Повод за ногу привязал и спи, или на коне спишь. Иногда мы даже не успевали поесть: только нальешь в котелок, а тут сразу команда: «По коням!» вот сидишь на коне и ешь.

- Под Воронежем вы попали в 3-й Гвардейский кавалерийский корпус?

- Да. Воевать я начал когда мы по Белоруссии шли. Это самый тяжелейший участок был, там же болота. До Минска мы по тылам немецким шли всем корпусом. Вышли когда к Минску, тут уже мы пошли с основным фронтом.

- В рейд сухой паек выдавали?

- Нет вроде, за нами все время кухня шла. А если нет, то у нас было в сумках НЗ:  сахар, тушенка американская.

- ПТР у вас какое было Симонова или Дегтярева?

- Насчет Дегтярева могу сказать так, что если вдруг плохо прижал к плечу, то с первого выстрела плеча не будет. А Симонова это совсем уже другое! Оно пятизарядное и его уже можно не так здорово прижимать. Патроны у меня всегда были только бронебойные, потому что трассирующие. Когда стреляю – я вижу куда пуля летит. Я только такие брал. У меня не было ни сухарей в сумке, ничего, а только патроны. Еще у меня карабин был, и сбоку клинок висит. Это все на мне.

- Клинок всегда с собой?

- Да, всегда. Смоленск, допустим, я не угодил туда, но после там как раз был. Так вот его брали в конном строю. Что и погубило много людей. Но все-таки Смоленск взяли. И эту дурость хотели сделать в Германии. Но командование наше сказало: «Под расстрел пойдем, но в конном строю брать не будем! Мы его возьмем в пешем!»

- Часто приходилось атаковать в конном строю?

- В основном конный строй это передвижение только. В атаках редко было. Основная задача это ввод кавалерии в прорыв. Иногда и прорывали оборону. Где вот самое тяжелое было положение – туда нас и бросали.

- Были при корпусе танковые полки?

- У нас все было. До Сталинградской битвы в нашей дивизии было 4 полка кавалерийских. Под Сталинградом оставили 3, а один расформировали и ввели танковый полк в дивизию. Артполк тоже был: 152 мм, 122 мм, 76 мм, а вот сорокопяток у нас почти не было. Миномёты были: 82 мм, 120 мм. Командир корпуса Осликовский имел право распоряжаться всеми.

- Расскажите о вашем первом бое?

- Многое уже стирается из памяти. Я даже и не понял тогда. Во-первых, в тылу в прорыве, а там идешь и не видишь никого, кругом леса и болота. Если дозорный проспит, то нас бывало, пересекала немецкая колонна. А когда глаза-то откроешь…нос к носу. Много было таких случаев.

У меня был 2-ой номер ПТР, я его не мог вообще оставить, чтоб он смотрел. В одном месте всю ночь в окопе сидели. Окоп для ПТР не простой, а круглый. Я всю ночь почти сидел, под утро поднял его, а сам лег. Он задремал, и как раз проверяющий пришел, и как заорет! Тот как вскочил – и выстрел сделал спросонья! Я тоже вскочил – благо я чуть не успел выше подняться, а то бы остался без головы. Потом я его не стал одного оставлять, особенно в «секретах», когда за 50 метров от траншей сидим одни, а впереди тебя только немец. Поэтому, может, и зрение сейчас плохое.

- Из ПТР по технике стреляли?

- Я по технике только и стрелял, по БТРам в основном.

- Памятки у вас были, куда стрелять тяжелому танку?

- На тяжелом танке мы только могли гусеницы перебить, чтоб вывести его из строя. А чтоб попасть в ствол - это очень трудно.

- Как вы крепили свое ПТР к седлу лошади?

- У нас спецремни были. Оно пристегивалось к седлу с одного боку – там просто. А седла у нас были казачьи, с драгунского можно упасть, а в казачьем сидишь как в кресле и спишь.

- Когда спишь, в такт с лошадью не попадаешь. Спину ей не набивали?

- Ко всему привыкали. Седло если долго не снимаешь с лошади, намертво прилипало. Приходилось часто отпускать подпруги и пускать туда воздух. Это брат наука – мы же выросли на конях и знаем.

- Во взводе сколько ПТР было?

- У нас три ружья на отделение было. У нас тройки были, и 12 человек в отделении. В пулеметном взводе было 9 тачанок.

- Тачанки как использовались?

- Очень сильно! Главное чтоб был хороший ездовый и пулеметчик. У нас одна тачанка прошла без единой замены лошади от Сталинграда и до Берлина. Ни одной такой не было больше.

- Какой необходимый уход за лошадью на марше?

- Уход за конем это ежеминутное. Первое это корм: всегда торба и ведро брезентовое с водой. Насыпаешь и надеваешь прямо на морду. Для чистки – скребок, щетка. К некоторым командир придет да платком белым протрет. А коня не будешь любить - значит будешь седло на себе таскать. Это заповедь! Переметные сумки всегда набиты патронами. Шинель к седлу привьючена, а в переметной сумке все кроме сухарей.

Я, например, конину и после войны никогда не ел. Когда ездил по командировкам в Челябинск, Таганрог, там ребята, на праздники особенно, колбасы из конины пожарят. Они едят, а я лучше пустой бульон попью. Друзей не едят!

- Поставками фуража кто занимался?

- Спецслужба была. Корм у нас обеспечивался: овес, ячмень, и тюки сена все время рядом. А особенно в Польше, крыши соломенные у местных за ночь улетали. Мы как встанем где - так полкрыши обязательно съедят за ночь.

- Ветеринарная служба была?

- При каждом эскадроне была, и полковая, и дивизионная была. У нас был начальник дивизионной ветслужбы, врач 1-ой категории полковник Сафронов, жил в нашем Краснооктябрьском р-не.

- Сколько за войну у вас сменилось лошадей?

- У меня три сменилось за войну. По ранению меняли, а поставляли в основном монгольских степняков.

Командир эскадрона Зайков Иван Григорьевич, конь Абрек

- Трофейными пользовались?

- Это дрянь, а не лошади! Они все тяжелые, у нас таких тяжеловесов даже в артиллерию не брали. Наши были выносливые, хоть и маленькие.

- В конном строю, ребята больше стреляли с лошади или шашкой пользовались?

- Конный строй – это сабельный. Карабин уже не годится.

- С местным населением как отношения складывались?

- Белоруссия это единственное место из всех, куда я ежегодно ездил, и всегда как к себе домой! Мы всю Белоруссию прошли и за 18 дней с боями мы прошли 950 км! Гродно – это считалась крепость. Когда мы его освободили и на ту сторону через мост хотели подойти. Половина эскадрона переправилась, а второй половине пришлось вплавь, потому что взорвали мост. Пришлось переплыть, и наводить срочно переправу, мы досок набили и переправили все остальное.

В 1984 году приехали в Белоруссию 40-летие освобождения отмечать, сидим в зале, а один из 31-ой стрелковой дивизии сидит и говорит: «Вот мы подошли к мосту  первые!» Его спрашивают: «А как вы переправились?» – «Так там доски были, и мы по доскам!» Я на командира эскадрона смотрю, а он говорит: «Да ладно, пусть трепет!»

Потом мы разделились на три города, 32-я дивизия в Молодечно, 5-я дивизия в Лиде, 6-я в Гродно. Нас на стадионе было 80 человек, а стадион на 25 000. И вот мы проходили когда, весь стадион стоял, пока все не прошли. Все прошли, и смотрим – одного у нас нет, думаем, где там Никола у нас пропал, а один говорит: «Да он пива захотел выпить». Смотрим, он через ворота заходит на стадион. И весь стадион снова встал, и пока он не прошел, они не сели! Вот этот эпизод запомнился на всю жизнь.

Поляки никогда не дадут попить воды. Танкисты предложили поляку: «Пан, купи танк?» –  «Куплю!» – «А чё ты будешь с ним делать?» – «Пахать!» А у них сараи такие высокие стояли – ворота открыли, загнали его внутрь, а механик-водитель остался в машине. Поляк спрашивает: «Сколько?» – «Давай 5 000 злотых и литр самогонки!» Танк в сарае постоял некоторое время, завелся, развалил сарай и уехал.

А в Германии местные, в одном месте нам сказали: «Если бы не ваши власовцы, то мы давно бы сдались».

- С власовцами сталкивались?

- Нам они не попадались, а вот калмыки попадались. И мы их – грешники -  в плен не брали. В одном месте едем, смотрим круг на конях. Командир взвода говорит: «Что там за группа такая? А ну поехали!» Подъезжаем, а они круг сделали, а в кругу калмыки, человек 10-15, и они их гоняют клинками.  Посмотрели и командир говорит: «Поехали! Сами разберутся».

- Как вы относились к немцам?

- Как к врагу. Но я вырос среди немцев. У нас в селе было 6 семей немцев и мы вокруг них. Наши поля соседствовали с ихними. В 41-ом их начали выселять, потому что начали появляться самолеты: забрасывать диверсионные группы. Немцев сразу же начали эвакуировать из Нижней Добринки как раз через наше село в Камышин на вокзал. На 150 подвод всего 3 конвоира было. Они взяли с собой кое-чего, что им разрешили, сели на подводы и поехали. А вот когда с Верхней Добринки начали эвакуировать, то там на 10 подвод уже 150 конвоиров было, и взять с собой им ничего не дали. По слухам там под землей раскопали склад оружия, целую дивизию можно было снарядить. Из армии их сразу же убрали. Так же как и калмыков 1943-ем. Много их призвали с Элисты, и попали они в нашу кавалерийскую 6-ю бригаду в Камышин, это в ноябре было. И кто-то в это время увел толи дивизию толи корпус под Ростов к немцам, и их сразу же убрали из армии всех калмыков. Мы пришли как-то в столовую, то она была полная – эскадронов целый полк был, а это пустая.

- Как с немцами поступали, кто сдавался?

- У нас все-таки строгий был приказ. Если взял в плен – не трожь! Как они убивали, так мы их – нет.

- Кубанки у вас были в ходу, бурки носил кто-нибудь?

- Да, у нас кубанки были. Бурки носили командир полка, зам комполка, комиссар полка.

- Как удавалось постираться, помыться?

- Вшивость была, а куда от нее денешься? Все время же одетые. Но у нас с собой всегда была баня-палатка. При первой возможности идешь в парилку, там все стряхнешь.

- Трофеи собирали, было же разрешено посылки посылать?

- Не, я не собирал, и ни одной посылки не отправил. На коня много не положишь и не возьмешь. Ездовые, те – да. Когда демобилизация пошла, многие на тачанках имели трофеи, а наш командир эскадрона жесткий насчет этого был. Если у сабельника который на демобилизацию идет нет ничего, командир говорил: «Ну-ка давай выкладывай, что там у кого есть?» Ты, говорит, найдешь потом еще. А я демобилизовался через 5 лет после конца войны, там уже все изменилось.

- Помните тот день, когда о Победе узнали?

- Очень смутно. Кто стреляет, отчего, куда? А уж потом разобрались, и сами начали стрелять. Радость была. Победа Победой, а после нее нам еще досталось.

В 1945 мы до августа были на Эльбе, и все дни в напряжении. Там  очень много власовцев и эсесовцев было, которые не сдались. Только в августе мы оттуда поехали домой –  по той же дороге, по которой шли туда: через Варшаву и Краков. Когда границу перешли в Ровенской области, на ночь надо остановились отдохнуть. Утром встаем, а командир говорит нам: «Вот так, решением командования полк остается в Ровенской области для помощи местным властям в борьбе с бандеровцами». Немца мы знали, а здесь не знаешь откуда стрельнет. Здесь тяжелее было. Я всегда говорю так: Мало мы их били! Сейчас поднимается это движение. А тогда на Украине они нас все-таки боялись казаков. Но мы только назывались – казаки – а многие ими не были, мы просто кавалеристы были.

На Западной Украине, я уже был пулеметчиком на тачанке. А с бандеровцами у нас разговор был очень жесткий после того, как у нас убили старшину. Там же на каждом углу кресты стояли на дорогах и написано против советской власти. И старшина, помощник командира взвода, заставил срубить этот крест, а они никто не стали. Так он срубил сам. Его тем же вечером в доме, где он жил, и убили.

Собрались и приехали мы в этот дом, капитан из особого отдела спрашивает хозяйку: «Как он сидел?» - «Вот так сидел, спиной к окну». – «Откуда стреляли?» – «С улицы, в спину!» Капитан посмотрел а выходное на спине. Он опять спрашивает: «Как он сидел? Откуда стреляли?» А соседи и говорят: «А у нее сын прячется! Он только вчера пришел!» И капитан тогда говорит: «Знаешь что, бабулька…»

Когда мы его в Дубно хоронили, то согнали весь город, и этот крест привезли, яму выкопали, и капитан этот говорит: «Так! Вот за одного я вас сюда тысячи сгоню!» Когда салют стали делать, как их кто подкосил, все легли, испугались.

Когда обратно разъехались по своим местам, то хозяевам сказали так: «Кто будет стучать - открывай! И не бойся! Кто стоит у тебя – говори! Сколько – говори!» Мы потом ни одного больше не потеряли.

Еще что запомнилось, что у них в домах потайные ходы были сделаны. Зашел в дом, и не найдешь! У них же печки русские, и внизу поддувало есть, где ухваты лежат, и под эту печку вырыты тоннели. Вот мы их вроде и засекли. Заходим – ни одного нету. Постояли, подумали, двор окружили, а туда кинули дымовую шашку, и они  повылазили, аж 10 человек там пряталось.

Комкор Осликовский Н.С.

- Вам не приходилось из лагерей пленных или угнанных освобождать?

- Много мы освобождали! Вот под Краковым лагерь Освенцим, видели мы его.

У нас один пожилой был. Зашли в дом, там русские девчата. А у него всю семью немцы расстреляли на Украине. Он что-то начал делать, а она говорит ему: «Немцы так не делали!» Она упрекнула его. Он как развернулся и прикладом… а у них печки кафелем обложены… он ей мозги на кафель вытряхнул. Это девчата были угнанные Германию или сами ушли, не знаю.

- У вас были в полку женщины?

- В наших условиях… им делать нечего. Хотя много я знаю, и уважаю их, которые были в госпиталях. А которые были санинструкторами в батальоне, роте… Извини меня, но я это не понимаю.

У нас была капитан медслужбы в полку Зазуля Лидия Пантелеевна, она у командира полка была ППЖ, а командир дивизии как-то приехал и увидел ее, так и говорит: «Отправь ее в дивизию». И уехал. Приезжает опять – видит, она опять здесь и спрашивает: «Почему не отправил?» А тот ему отвечает: «Мне врач нужен самому!» И он чуть было хотел его ударить, а командир за руку его поймал и говорит: «Мы еще никому не позволяли себя по морде бить! Можем и сами сдачи дать»! Он как уехал и начал издеваться над нами. У нас в полку потом ни один человек ордена не получил. У меня на Красную звезду приказ был, связной был наш же – камышанин, он мне сказал: «Я три представления отвозил в штаб дивизии». Командиру эскадрона Героя надо было присваивать. За взятие этого моста и организацию переправы. Представили его, а в дивизии дали командиру взвода, который в это время вовсе не находился на этом участке.  Ордена ему давал или командир корпуса, или Рокоссовский. Все ордена он получал только через вышестоящее начальство.

Потом на парад должен был ехать командир эскадрона Зайков, везти знамя дивизии. Так он перехватил этот отряд своим новым назначенным, знамя отобрал, направил на парад других, а его направил сопровождать репатриированный скот, даже не людей! Такого офицера! А командира полка снял с полка и отправил в ставку, а там его все-таки знали, и его назначают на должность командира запасной кавалерийской бригады в Ставропольский край – по подготовке кавалеристов. Командиром бригады, а не комполка! А он и говорит: «А мне нужна жена!» – «А где она?» – «В полку, капитан медслужбы Зазуля». Телеграмму командиру дивизии: «Откомандировать Зазулю в распоряжение…» И командир дивизии остался ни с чем.

У Зайкова Ивана Григорьевича был конь Абрек. Вообще если рассказывать, это не конь был, а друг. Его никто не мог поймать даже. Он его выносил из боя полуживым, спасал здорово. А в Польше у него была знакомая полячка. Он уедет к ней, ему повода направит и он сам приходит в часть.

Мне 1992 году сделали операцию, делать нечего было, я бабке своей говорю: «Дай я поеду по друзьям?!» Поехал в Волгодонск к другу, с которым мы еще в Кронштадте 5 лет служили. Оттуда думаю: «Да поеду-ка я в Заготзерно к комполка!» Ну, и заехал. Он директором был совхоза Заготзерно.

Мы с ним сели, и он говорит: «А я и рад, и спасибо Калюжному, что он меня снял». Я говорю: «Да ты что, Иван Павлович?» Он: «Ну вот давай прикинем: Поставил он Родионова – через неделю его ранило. Поставил он Акопяна. Неделя прошла в селе Лебедево, я звоню ему: Дай мне пушку хоть одну. Танки меня одолели! Он говорит: Сейчас приеду! – Да ты мне сам не нужен! Ты мне пушку дай! Я и без тебя справлюсь! А он вдруг появляется – встал и стоит! Он ему: Смотри там стоит «тигр»! Видно его. А он говорит: А тигры по воробьям не стреляют! Я как чувствовал, подальше так стоял. В этот момент выстрел – и снаряд его прошил. Я был весь в крови. Смотри как, а я ведь живой остался! Прошел 2,5 года, а они по неделе всего командовали».

Он со своей женой фронтовой Лидией Пантелеевной прожил до самой смерти.

-  Вы фильмы про войну правдивые видели?

- Сейчас все фильмы военные они... Как-то раз собрали всех в кинотеатр «Победа» и показали…и что там показали? Половина зала встала и ушли с этого фильма! А показывали ко дню Сталинградской Битвы. Фильм был американский.

Мы фильмы свои смотрели, сразу после войны показывали кинохронику про нас. Интересно было, смотрим, а кто-нибудь кричит: «Вон ты поехал!» Нам их привозили потом на встречи. Но сейчас их нет. Больше я ничего правдивого не видел.

У нас человек 6-7 было чеченцев. Мы с ними и встречались потом – мы дружили. И воевали они смело. Вот комполка Висаитову по-хорошему надо было Героя давать, он заслужил более всех. Участник Халкин-Гола и Финской, и у него потерь было меньше всех, потому что он руководил и знал, что и как надо. Где он командует там всегда победа.

- Трудно было привыкать к мирной жизни?

- Снилось иной раз что было, и то чего не было. (смеется)