Каленский Владимир Дионисович

- Родился я в Иркутске в 1920-м году. Отец у меня был гидрограф и топограф, это очень военная специальность, когда в те годы 20-е, когда я родился, шло строительство Забайкальской железной дороги… там горы, пещеры, тоннели – всё проектировал отец. А я, как пацаненок, при нём был.

Жили в доме на втором этаже, а внизу – Серёжка: примерно моего возраста. И мы с ним путешествовали по Ангаре, ловили рыбу, раков…

Что интересно – в те годы находили плитки глиняные, окаменелые: их так ещё надо было суметь расколоть (а не как попало), чтобы вскрыть отпечатки папоротника, черепах там, открыть внутренности их доисторические… и мы всё относили в местный музей.

Тогда автомобилей не было – и поэтому никто улицы не боялся. Единственное что – тарантас. Лошадь запряжённая ездит… но они нас жалели.

Вот так у меня было в детстве.

В 1924-м году весь город Иркутск на ушах стоял: умер Владимир Ильич Ленин! Звонили в колокола, заводы гудели, пароходы гудели… а мы от страха прятались кто куда: я залезал в сундук, затыкал уши… не мог выдержать этот вой, когда весь город с ума сходил.

Отец у меня был человек известный, как профессионал: из-за строительства Забайкальской железной дороги. А в это время в Москве создавался Совет народного хозяйства, и там нужны были специалисты, и его пригласили в Москву, и мы всей семьёй вынуждены были собраться… отец раньше, конечно, оказался в столице (и со своим старшим сыном, моим братом Георгием), который тоже шёл по его стопам: картография, география, строительство железных дорог…

…после высшего Совета народного хозяйства стали создаваться Народные комиссариаты, и был собран Народный комиссариат путей сообщения, и отец был переведён туда вместе с братом. Это находилось в районе Китай-города, там были эти министерства, Наркоматы – и я какое-то время жил в доме № 2 на Солянке: известный дом для работников министерств и так далее.

И – занимался спортом! Я был левым нападающим и в футболе, и в хоккее, но у меня шли только большие дистанции, по бегу для меня 100-метровка – непригодная была, а вот 3 километра – это моя дистанция, там я чаще всего занимал 1-е место. Так организм был устроен, что быстро пробежать 100-метровку не получалось. Всё равно среди пацанов – это здорово, 100-метровка; но как для рекордов – я не был приспособлен.

И настало время, что родители умерли: и мама, и вскоре за ней отец, и куда-то надо было устраиваться работать. У старшего брата – семья и дети. Ну, нужно и мне было. Я поступил на завод электромеханический, на Даниловке. Завод имени Владимира Ильича он назывался. Там я учился токарному ремеслу, а тогда шло стахановское движение.

Лет мне было где-то вроде 20. Мало… пацанёнок… на завод – приняли, но пацанят мало было, товарищей не было, потому что я моложе многих был. А стахановское движение требовало сообразительности. Вот ты работаешь на станке (гайки я вытачивал), и, допустим, у меня за мой рабочий день 100 гаек выходило выточить. А я вдруг взял и смог 200 сделать: придумал приспособление! И там всегда ходили сметчицы, женщины, и около меня стоят – и записывают, как это я так, перевыполнил на 100% план?! И зарплата, естественно, у меня повышается – и меня поздравляют, руку жмут и… а когда сметчицы ушли – подходят ко мне два мужика, и – кулаком под носом:

- Ты вот тут сделал себе такое – а нам сейчас задание повысят, а денег – фигу! И тебе не дадут! Это только сейчас так говорят!

Ушли – а я думаю: что-то не то… и удрал с этого завода. И поступил в механический техникум. Видимо, голова у меня соображала, и выдержал экзамен, и стал учиться. Специальность – обработка металлов давлением и резаньем, так что – близко к искусству… [Смеётся.] …а в общем, мне, конечно, помогал всё время старший брат Георгий, хоть у него семья и свои дети пошли – но меня он не бросал.

Дом, в котором жили – недалеко от Павелецкого вокзала, там есть улица вдоль Москва-реки. Кожевническая? Нет? Похоже. Ну и вот, техникум…

…я стал учиться – и каким-то образом попал в отличники, а вдобавок любил просто рисовать ерунду всякую – и мне это поручили, и сделали меня главным редактором стенгазеты. Тогда это везде было: в учебных заведениях выпускали стенгазеты. Против тех, кто плохо учился – или восхваляли тех, кто отличники… ну, такая пропагандистская была стенгазета, и я был главным редактором. И там пацаны приносили мне заметки, я читал, хоть ещё сам был пацанёнок и ещё сам учился.

Учёба – шла, много интересного было… я стал в техникуме отличником, там спорт для меня стал много значить, если что – я мог и морду набить, и поднять штанги, да… но вот чего я не любил – так это бокс, потому что меня однажды так долбанули, что чуть не свернули нос набок… мне не понравилось.

Где-то в 1940-м году на Селигер на лыжах прошли по путёвкам отличников. Не я один такой герой был: собрали группу человек десять, и я просто был главным, руководителем… или старшиной. Мы шли, а наши стали нас пугаться, ведь в это время Финская кампания была в Финляндии, и местные селигерские жители думали, не шпионы ли мы. Принимали нашу группу за финских диверсантов.

А нам полагалось везде, где колхозы, как-то выступать, рассказывать про сталинизм, ленинизм, всё это восхвалять нужно было. Мы ж – люди грамотные, а там некоторые ни писать, ни читать не умели: крестьяне…

Только начиналась такая жизнь – и вдруг, когда вернулись к Москве обратно – я получил эту путёвку: призывная комиссия, комсомольский набор, выбирали из молодёжи здоровых комсомольцев. Тогда комсомол другой был: просто сильная спортивная подготовка и отличная учёба – считалось, лучшие из лучших. Это не просто «я так хочу»: там строго отбирали, везде конкурсы, так что всё было не просто так, захотел – и стал! Но я старался, чтобы и учёба шла, и помогал брату своему старшему Георгию. У меня и дома не было своего: я ж с братом жил. Был квартирный вопрос – не простой для нас… а сестра – вышла замуж, ей муж предложил квартиру в другом месте.

Вот попадаю на призывную комиссию. И, когда собрались все ребята (мы встретились все примерно моего возраста, около 20-ти лет каждому было) – у всех:

- Ну, ты куда?

- Я – в пехоту, конечно!

Вроде уже через 10 месяцев – домой, а я думаю: а я хочу – на флот! Все говорят:

- Ты что, спятил?! Пять лет будешь ишачить!

А я – этого и хочу! Хочу ходить, бороздить моря и океаны, хочу стоять за штурвалом и покорять водные просторы по всему миру! И, естественно, дело было и в Балтике: «депутат Балтики»… я представлял, где там побываю на островах, потом в общем ерунда всякая пацанская… но – хотелось! Меня в комсомольский набор и набирали – среди таких же придурков, которые на флоте хотели называться «комсомольский набор»! Нас было чуть ли не около ста человек, и все – добровольцы.

Настало время, мы – в поезд. Едем, смотрим в окно, приезжаем – в Петербург. Да, там уже нас встречали настоящие моряки-североморцы, посадили по другим вагонам и руководили нами. Комсомольский набор в Москве сделали – а они встретили нас на вокзале, и – уже туда. Когда проезжаешь Балтику – никакого Кронштадта не видать, а северные моря – это океан! Хочешь направо, налево – везде снизу глубина и сверху северное сияние…

Тогда как раз была история с теплоходом «Челюскин». Он покорял всё, расшвыривал льды – и мы прибыли в Мурманск. Там выдали нам форму и матрас пустой: его нужно было набивать сеном, а пока мы набивали своей гражданской одеждой. Только надели морскую форму, и – на Соловки нас. И мы вспомнили, что это же тюрьма, кого только туда ни сажали… ссылали туда… и перепугались мы!

Но вначале – в Архангельск прибыли. Там стоял далеко – метров 300 пройти по льду – теплоход, на который мы должны были погрузиться, чтобы плыть на Соловецкие острова. И вот с этими мешками по льду, еле живые… а с другой стороны – как пацанью – весело нам было: чего только в жизни нет интересного! И мы погрузились на теплоход, он загудел – и часа через 2-3 мы уже подплывали к Соловкам.

Нам сказали, что там сейчас никого нет, никто не сидит, а тюрьмы мы будем переделывать в кубрики, и стали выламывать решётки, где кому как доставалось. Мне достался шикарный кубрик, я был жутко доволен. Из камней. Он весь сложен из камней: это такая красота невероятная! Там где-то в ходах выламываешь дверь – она зарешечённая – и куда-то дальше в темноту идёшь… просто чудеса.

Нас туда зимой привезли, уже полярная ночь была. Зимой – по-северному, но – не совсем: здесь есть ещё весна, по-нашему-то, «по-южному»… так что в Москве зимы уже не чувствовалось, это май-месяц… не, в Москве не в мае призывали, а в апреле. И вот мы прибыли, когда уже конец полярной ночи был. И сияние полярное мы видели, и солнце как выходило: оно чуть-чуть выползет – и опять садится.

А начальник нашего отряда – сухопутный генерал какой-то был. Вот он собирает нас всех – общее построение – кто как сумел, тот так и встал, и – выходят старшины… сколько там… человек 10-15-20 старшин, которые из нашей кучи прибывшей будут делать отряды по специальности. А я вдобавок ещё в Москве получил спортивный разряд, третий…

На Воробьёвых горах раньше купались – и много тонуло ребят, и я, когда в техникуме учился, напросился туда. Мне хотелось вот этого вот: вода, шлюпка… спасателем стал. И вот я несколько человек спас. Ну как «спас»… она орёт, подгребёшь ближе, вытаскиваешь в шлюпку, и берег недалеко. Если он нахлебался – так вытряхнуть лишнюю воду. А некоторые – сами откашливаются. И вот там я получил разряд, и у меня было его удостоверение.

А там уже старшины смотрят, кто эти будущие специалисты морские: кто-то шлюпки делал, кто-то радио, мотористы – много специальностей, а я ещё любил музыку и играл на гитаре. Здорово играл. Это у меня, оказывается, слух был музыкальный! И когда выкрикивают «Музыканты есть? Два шага вперёд!» – я шагаю. «Художники есть? Три шага вперёд!» – и шагаю, и всё вперёд и вперёд, и оказалось, что я с несколькими специальностями в самом деле.

- Художник?

Я говорю:

- Нет, но рисовать люблю.

- Видишь холст натянутый? Нужно написать «Вперёд к коммунизму!»

Первое задание… или что-то в этом роде, но, по-моему, так. Я этим белилом – взял, написал… похлопали меня так… и – за то, что я написал лозунг, говорят – персик получишь! А я персик не пробовал никогда. И говорят:

- Смотри, нам ещё столько нужно написать лозунгов и нарисовать! Так что, молодец, держись!

Но на флот я попал всё-таки в шлюпочной команде.

Потому что потом спрашивают:

- Шлюпочники – есть? Шаг вперёд.

А шлюпочников оказалось очень мало, и все москвичи, а у меня ж так получилось, что я разряд получил – и вот записывают меня в шлюпочную команду. А Соловки – это учебный отряд Северного флота. Готовили будущих специалистов на корабли, на самолёты – куда надо было.

Интересно получились соревнования шлюпочников. Мы готовились сразу же, как прибыли, и через месяц – всегда каждый новый набор – получался праздник. Это когда все отправлялись по своим точкам довоенной службы. Нас обучали месяц примерно, это всё от специальности зависело.

Вот радиодело – страшная штука: пока на этом ключе то, сё… но всё шло нормально… там же ещё англичане стояли, английская флотилия военная. И как-то эти англичане нам симпатизировали и готовили, тоже помогали стать моряками.

- У Вас в школе в учебном отряде обучение вели ещё и англичане?

- Да, и не только.

А шлюпочная команда – штука для флота одна из важнейших. Радио и шлюпочное дело – самое такое… ну, конечно, и машинисты, но эти две – наиболее трудные и наиболее необходимые.

- А в чём была такая уж главная и особенная задача шлюпочной команды?

- Полностью обслуживание шлюпок и манёвры! Не дай бог война! Но тогда ещё о войне не говорили, не было конкретных разговоров на эту тему. Вот корабль – идёт, а подобьёт его торпеда – он начинает тонуть. И кто будет его спасать? Шлюпочники! И каждый корабль снабжён несколькими шлюпками, и поэтому были соревнования с англичанами, а они во всём мире славились: это ж древняя морская держава!

И вот настал день: давай соревнование устроим, гонки по Кольскому заливу нашему! И мы – старт, все рванули, много нас было, шлюпок 20-30, и кораблей… и я был в шлюпочной команде… рвём, сколько сил хватает…

…даже считалось, что если срежешь весло об воду – то это тебе не штраф, а плюс, и у меня как раз так и случилось. Но случилось – уже потом, а тогда всё вовремя было.

Мы рвём – и летит эта английская шлюпка. Мы её догоняем – и вот настолько обогнали. Всего-то на длину носа – а они кааак заорут от расстройства! А нам кричат с берега «ура!»…

И вот – кончается учёба. Всех будут расформировывать в настоящий флот по кораблям, по базам, все готовимся к параду, грядёт такой праздник всеобщий, все отряды несколько месяцев учились, готовились… и вдруг – что такое?! Все забегали. Старшины, офицеры – бегают, радио включили на полную мощность, «говорит и показывает Москва, сегодня, 22 июня 1941 года немецкие войска, нарушив соглашение, перешли войной…» – и мы все изменились. Ох, трудно было.

- Когда Вы узнали о войне – у Вас было ощущение, что она будет быстрой или тяжёлой?

- Скорее всего – да что мы все об этом знали? Мы же ещё не были настоящими моряками. Может, моряки, которые послужили 2-3 года на кораблях – другое дело… мы – были готовы стоять насмерть, мы – сразу писали рапорты «прошу послать меня на фронт, хочу бить немцев». Командование:

- Нет, надо продолжать учёбу. Нужны настоящие специалисты, и никаких чтобы бумажек больше не было, надо учиться военному делу! Это – ваша основная профессия.

Старшина говорит:

- А вы ещё учтите, что вам вкалывать много, потому что радио – это глаза и уши флота!

Командование не может существовать без радио, а радио – дело трудное, поэтому вкалывать и учиться морзянке чуть ли не день и ночь нам приходилось. Учить радиодело – жуткая специальность!

Было нас два или три надёжных радиста. Всех вызывает командир и говорит:

- Завтра отправляетесь в действующий флот!

И нас – в Советский остров, там ещё войны нет; а действующий флот – это Мурманск, Кольский залив, бухта Полярная, и главная база – это город Полярный. А там вот – уже куда попадёшь.

Я – очень отличился: попал в разряд отличников Военно-морского флота. Не я один, нас несколько ребят. В 1943-м году, в марте-месяце. А поскольку я отличался от других вдобавок к своей физической выправке – я получаю бутылку спирта! И это не за художество, не за то, что рисовал; просто у нас были соревнования, гонки, и мы заняли первое место по шлюпкам. Сколько нас было? Шлюпок 20… И старшина боцман наш достаёт бутылку спирта – и говорит:

- А ну кто из вас может сейчас нырнуть и вокруг шлюпки проплыть – есть такие?

Вода – ледяная, можно сказать; выше пяти градусов никогда не бывает: ни в жару, ни в холод. «Гольфстрим»! Я снимаю с себя шмотки – и прыгаю, и – кааак очумел!..

- Через какое время после начала войны Вы попали на боевой корабль?

- Наверное, не на корабль сначала, а в отряд радиоразведчиков… радиошкола, радиоотряд был (он и сейчас существует). Задачи радиоразведки – это быть глазами и уши командования флота. Очень жуткая вахта была по 6 часов во время войны: не хватало специалистов, чтобы сделать по 4-5 часов. Наша группа, мы – различали любой немецкий корабль, самолёт, подводную лодку: где она, откуда идёт…

У нас были свои радиоприёмники, радиолокационные станции, у меня – «Луна» называлась, и я с ней крутил и нащупывал… ага, услышал: немецкая подводная лодка… плюс мои какие-то ещё человеческие способности… я слышал звук немецкой радиостанции: она там, как и у нас, даёт цифры… морзянка, ещё что-то… или текст передаётся. Могут и открытым текстом: особенно, когда они ещё не знали, что мы не хуже англичан можем соображать.

Радиоразведку создали англичане ещё до войны, и сила её – как раз в том, что человек может по звуку определить и расстояние, и тип корабля, который этот сигнал посылает. Каждый корабль, самолёт – или даже пехотинец ползёт – у каждого своя рация! А мы – пеленговали переговоры противника.

Можно увидеть вдруг немецкий корабль, но может и уже поздно быть: и для него, и для нас! Кто кого перебьёт? А когда я заранее сообщаю командиру корабля, что в 20-ти милях от нас работает радиостанция немецкой подводной лодки такого-то типа и находится она почти на поверхности – то даже наше командование просто балдело, как же так человек может дать такие сведения, не видя противника?! Где он находится, какой класс, чем он располагает – вот такие сведения давали…

Вот в марте 1943-го года на подводной лодке С-56, которая пришла с Тихого океана, я за время похода не раз заранее обнаруживал самолёты и корабли противника при нахождении лодки в надводном положении. Командир лодки капитан-лейтенант Щедрин – впоследствии Герой Советского Союза и вице-адмирал – учитывая информацию радиоразведки, принимал решения о срочном погружении. За это я тогда был награждён медалью Нахимова.

- Вначале Вы попали в отряд радиоразведки, а как на лодку?

- А вот на лодку я попал по необходимости: доказал, что наш отряд разведчиков – существует! Раньше он береговой назывался, а потом стал называться морским: за невероятные успехи! Флот не мог действовать без радиоразведчика. Не, он бы мог действовать, но кто кого разобьёт – трудно сказать, потому что немцы тоже не дураки, у них корабли были хорошие.

И я проявил себя: что физически могу на подводной лодке быть, а то я приду… допустим, я радиоразведчик отличный, а как моряк – у меня голова закружится, тошнить начнёт, шум в ушах... А я – и в подводники подходил! И по специальности, и по физическим параметрам.

Тогда нужно было высадить сухопутных разведчиков в тылу, в огороде у немцев, а у них была военно-морская база на севере Норвегии в районе Нордкап. Скалы, и в этих скалах нужно было тайно, прячась, высадить, так сказать, под носом…

Немцы – не дураки, они следят, и у них радиоразведчик стоит. Речь шла – кто кого. И лодка С-56, которая прибыла из Тихого океана – она себя ничем особенно не проявила, но экипаж преодолел все океаны. Вокруг Земного шара шла, все: Ледовитый, Тихий, Индийский… шла вокруг Африки… и экипаж проявил себя готовым к подвигам, к тяжёлым заданиям, но у них не было радиоразведчика. Радист – есть, у каждого корабля есть радист. А у нас – БК-4, отсек наш небольшой, чуть больше кресла, радист местный – и туда я втискиваюсь со своей «Луной», и сразу мне всё понравилось!

Было это в 1943-м году. Война – в самом разгаре. Я ещё был в отряде разведки. Но там я себя проявил, как один из лучших радиоразведчиков: мне можно поручать любое задание! Вот я – не кто-то, и дали мне это задание потому, что я физически был здоров: командир – он всегда отлично знает, с кем имеет дело.

Задание – такое: под носом у немцев всплыть, высадить наших шпионов сухопутных (один норвежец и один русский), по сигналу световому, который длится секунды – мы подходим…

…а, да, что мне ещё помогло! – лично мне и командиру в том числе – что, когда мы только вышли из Полярного (это наша ещё территория), а я любил рисовать, и блокнотик у меня был. Любил – просто так, мне интересно оказалось. На лодке спрашиваю:

- Товарищ командир, а можно?

Он говорит:

- Ты что, спятил?

Потом задумался – и говорит:

- А давай. Кто его знает, как пойдёт…

И я начал. Нарисовал, где торпедные аппараты стоят в носовой части лодки, показал командиру. Потом – дизельный отсек, где мотористы: сделал набросок, показал командиру. Он ухмыльнулся:

- Ну а теперь прячь все свои карандашики: мы входим в воды, которые ничьи. Там и немцы хозяева, и мы.

Но он что-то почувствовал. Кто его знает, что там может быть?!

Входим в воды… уже там и немцы не дураки, у них есть тоже радиоразведчики, они нас ловят – и мы ловим. Там я сижу около своей «Луны» – и слушаю, а они – наши отсеки, а я докладываю, говорю:

- Тихо!

Идём, наша лодка работает уже не очень на быстром ходу: чтобы тише. А нам главное – вовремя попасть в огород немецкий… и вдруг я услышал: летит самолёт! И – погружение! Там мы, даже находясь на небольшой глубине, услышали, как он пролетел над нами, немецкий самолёт! Тут командир меня зауважал совсем.

Это сейчас мы знаем, что я действительно сыграл огромную роль тем, что мог рисовать, а тогда…

Идём всё ближе к этому месту высадки. Все – на своих боевых постах. Буквально – замереть всем! Чтобы всё шло тихо, спокойно, на малых оборотах входим в зону, где их охрана… наши сухопутные разведчики, двое, уже готовы… стоят в командирском отсеке, в штатском одеты, под крестьян… и вот – стоп, лодка!

Ещё на своём продвижении, на собственном, по инерции, она идёт – и вот остановилась… и спускается надувная шлюпка, туда идут эти наши разведчики, садятся – и вдруг крики:

- Мина, плавающая мина!

Увидели наши наблюдатели (ребята ж смотрят): буквально в нескольких метрах огромный круг с рогатками [Так у автора. – Прим. ред.]. Лодка продолжает всё равно чуть двигаться по инерции, а тут ещё спустили шлюпку надувную – и ребята руками мину отталкивают подальше от лодки, и все в напряжении и в страхе, что ничего бы от нашей лодки не осталось, сработай она там…

Оказалось – всё нормально, высадили после этого всего разведчиков, они увидели световые сигналы, а там – навстречу двое, и – морзянкой. Всё рассчитано и в книге, и в вахтовом журнале у командира всё написано: сколько минут, сколько секунд должны быть там-то, по такой то долготе и широте. И вдруг – услышали взрывы где-то далеко… взрыв глубинной бомбы… но – всё равно: приказ – замереть, всё отключить!

Лодка, на наше счастье оказалось, не могла далеко от берега отойти: немного отошла – и залегла на грунт. И лежит на грунте, мотор не работает. И вот взрывы всё ближе к нам и ближе, что такое?! Лодка наша стала вздрагивать, у нас уже волосы дыбом встали: взрыв следующий – точно на нас будет! Лодка дрожит, подскакивает, ударяется корпусом…

Потом – дальше и дальше взрывы: пронесло… а потом – опять! И так вот – целый час прошёл! Час под бомбами. Мы не имеем права ни есть, ни пить, ни дышать, ни разговаривать – каждый на своём боевом посту, как мертвец: иначе – прослушивают, даже разговор шёпотом. Может, у них свои радиоразведчики такие, что могут услышать разговор?! А в воде, кстати, он очень сильно раздаётся, и хоть это и не радиоволны бывают – но любые звуки акустики… и вот так вот – ещё час прошёл. Итого – два. И снова – взрывы!

Мы поняли, что немецкий катер засёк нас каким-то образом, но он точно не знает, где мы. Он знает квадрат моря, где мы находимся, не зная, куда точно бросить бомбу. И – ходит кругами. Знает, что рано или поздно он нас разбомбит – или мы сами подохнем: кислорода-то сколько может у нас быть запаса?..

И мы все, и командир – в надежде, что вот-вот уйдёт катер. Но опять очередной взрыв – ближе…

И тут командир выходит – и меня по плечу:

- Володька, мне тут мысль пришла в голову! Слушай, а нарисуй карикатуру Гитлера, страшного: я ему фигу показывать буду – а он нас ловит, но не может найти и не найдёт. Нужно ребятам поднять настроение…

Уже нечем дышать, мы еле живые, все в страхе – а я стал делать карикатуры и пускать по отсекам – и стали смеяться ребята. Кто мог. Ну у нас и выхода нет уже: лучше в бою погибнуть, чем задохнуться. И вот так вот:

- А нарисуй карикатуру и на меня, я покажу Гитлеру…

Какую-то ерунду рисую, пускаем по отсекам – и действительно, ребята начинают смеяться. Хоть в любом случае нам конец, а взрывы всё ближе. Лодка трясётся, у нас уже лампочки не горят, темнота полнейшая – и он снова уходит. И так вот – у меня ж командирская лампочка – я опять рисую карикатуры на Гитлера, на всю Германию, на командира нашего, и на себя…

И вдруг настал момент – взрывы прекратились.

36 часов бомбёжка, 36 часов мы лежали на грунте под взрывами, под бомбами: ни лечь, ни сесть, не разговаривать… как человек такое может выдержать?

Сколько подводная лодка может находиться в подводном состоянии – аккумуляторы там, кислород – мне трудно ответить, потому что я не настоящий подводник. Но так вот мы 1,5 суток провели – и выжили всё-таки, несмотря на все ужасы. Ну сколько мы ещё могли выдержать? Час, два?..

Я вдруг услышал, что заработали двигатели – и мы стали всплывать. А на флоте – лучше погибнуть в бою, чем сдохнуть от страха! И мы все – под приказ «быть на боевых постах» – всплываем! Что будет – никто не знает: немцы – здесь? Ушёл катер? А может, он притаился или набирает бомбы глубинные?..

У каждого свои мысли, и мы ничего не знаем, кроме того, что мы всплываем, и нет разрешения, кто может выскочить на мостик глотнуть свежего воздуха, чтобы спастись… уже физически способов нет у человека, голова раскалывается, туман сплошной, глаза не смотрят, надо выскакивать набраться кислорода – а я не имею права, я радиоразведчик!

Я прилип к ушам – и говорю командиру:

- Всё тихо.

- Молодец, давай на мостик – глотни воздуха. Это приказ, выскакивай!

Кое-как выполз на мостик – и действительно: буквально несколько глотков кислорода, и – возраст такой, что я – снова живой! Несмотря на все эти кошмары, оказался живой. Вдохнул воздух – и опять к своей аппаратуре. Слушаю и докладываю командиру.

Он мне говорит «молодец», потому что он понимает, что особенно сейчас неизвестно, как мы уйдём из района, который контролируется немецким флотом: самолёты их, корабли… и мы должны или всплывать – или погружаться, и иметь для этого какие-то сведения. И вот я слушаю – и говорю: «Всё тихо, никого нет, не слышу самолётов», и постепенно мы уходим из этого района потихоньку.

Но я слушаю – и осознаю, что умение моё или возможности – уже еле живые… и командиру об этом говорю… долго всё было тихо, и вдруг опять услышал: самолёт! И лодка наша погружается на какую-то небольшую глубину, и опять эти самолёты немецкие. Они всё время стреляют, но они же просто разведчики: контролируют и патрулируют, и через какое-то время мы опять всплываем – и лодка наша потихоньку уходит из этого района.

Вдруг я слышу немецкий транспорт: немцы совсем не идиоты, и у них транспорт – не безоружное существо, а во время войны они были оснащены торпедами. Я командиру говорю, что слышу транспорт немецкий. Командир ушёл на перископную глубину. Идём… тут уже – кто кого: то ли транспорт нас долбанёт, то ли мы его. И мы идём на перископной глубине, пока командир не увидел этот транспорт…

Залп! Враг пошёл на дно, а мы, пользуясь моментом, опять – кислорода! Всплыли прямо пока транспорт тонул – и дышали… страшная картина… сейчас я вспоминаю – одни ужасы.

Ну и – потихоньку уходим, а я всё слушаю – и опять немецкий транспорт, а там ещё их целая дорога, в общем – транспортная магистраль: везут и провизию, и оружие, и свои войска… опять докладываю – и примерно та же картина: мы на перископной глубине долбанули и отправили на дно, какое-то время шли на перископной, ни самолётов немецких нет, ничего… уходим – а я слушаю… и сколько мы шли часов, не знаю.

Уже мы свою задачу выполнили: наши сухопутные разведчики-шпионы на борту, обладают сведениями, надо доставить их командованию вовремя живыми. И просто так долбануть торпедой – нельзя. Но если необходимость – то здесь уже да.

Ну и наконец мы вошли в наши территориальные воды, уже идём полностью… насколько может лодка полностью идти по поверхности. Дышим, радуемся, уже попадаются наши корабли, машут нам, знают, что мы должны вот-вот появиться в бухте Полярная, а там – главпункт подводных сил Северного флота.

Немцы рвались северными путями обойти Москву – и северные пути, и наш Северный флот фигу им показал! И ещё в те годы мы были награждены орденом Красного Знамени и Красным Знаменем Совета обороны! Это лично по приказу Сталина. Это высшая награда была!

Радиоразведчики БРО СФ. Справа - В.Д. Каленский

- Когда Вы возвращались – кто Вас там встречал? Был ли главком подводных сил Северного флота? А поросёнок – был?

- Был. Собрались вообще все, кто мог! От своей вахты – лодочки наши стояли в бухте – кто мог, на шлюпках надувных – нас буквально вытаскивали: у нас не было сил самим подняться, выйти на мостик… уже когда мы пришли – особенно силы куда-то ушли. Какой-то психологический момент есть, когда человек борется за последние секунды, и когда уже эта секунда ушла и не нужна – то нас там уже вытаскивали каждого подмышки… лишь бы спасти людей… кое-как и меня, и я радию держу свою… сколько у нас длился поход?! Совершенно дикий. Таких, к счастью, больше не было.

- Это был Ваш единственный?

- Нет, и потом ещё приходилось, но не так.

- Вас на лодку прикомандировывали?

- Да. Я был не переведён на лодку, а прикомандировывался туда, как специалист. Всего у меня не более десятка походов на подводных лодках.

Я – радиоразведчик, и нас, группу радиоразведчиков, наградили званием отличников Военно-морского флота и начали на руках таскать за то, что мы глаза и уши моряков. То есть мы давали такие сведения! И если я пойду с лодкой и мы кого-то потопим – это здорово, но то, что мы с берега даём сведения о поведении немецкого флота – это важнее, даже звание такое ввели: отличник Военно-морского флота!

- Давайте вернёмся немного назад, в 1941-1942 годы. Я неоднократно встречал упоминания, что с Черноморского, Балтийского и даже Тихоокеанского флотов моряков нередко списывали на берег и отправляли в сухопутные войска – просто как пехоту – на фронт. На Северном флоте такое было?

- Нет. Сейчас скажу, почему. У нас была морская пехота. Они дрались на этих скалах до самой Норвегии и Швеции: всё, что принадлежало СССР – там немцам не удалось ни метра взять! Наши матросы сухопутные разбивали все попытки немцев навредить флоту, а флот – настолько себя по-настоящему вёл, как флот! Не давал немцам сделать то, что они хотели: захватить север – и с севера захватить Москву. Не давал, даже когда они построили и собрали всю армаду свою во главе с «Тирпицем»! Почему мне так вот и хочется написать картину, как Лунин смотрит на «Тирпица», когда тот уже получил по морде…

- Немецкая авиация Вас на берегу не беспокоила?

- Беспокоила, но наши лётчики всегда давали им по мозгам! Даже в 1941-1942 гг.

- Люди, которые служили в сухопутных войсках в 1941-1942-м годах, говорят, что немецкая авиация ходила им практически по головам, а вот советскую авиацию было практически невозможно увидеть. А на Северном флоте получилось так, что советская авиация давала немцам мощный отпор?

- Да!

- Осенью 1941-го года Северным морским путём в СССР начали пробираться караваны с иностранной помощью. Вы слышали о ленд-лизе, который приходил в Мурманск, в Архангельск?

- Я, как радиоразведчик, обеспечивал их проводку! Не один. И наши подводные лодки тоже. Доходили иностранные суда, в Полярном разгружались. С англичанами мы – дружили. Кстати, там и американская флотилия стояла небольшая, но американцы ни разу из неё никуда не вышли, чтобы помогать Северному флоту. Мы просто сами про себя думали, что они ждали, что если немцы будут нас бить – они будут с немцами, а если мы немцев – значит, они будут с нами…

- Как кормили Вас в разведотряде?

- Голодновато было… поскольку я был в команде шлюпочной – мы не раз ходили ловили треску для своего отряда. И удавалось наловить – даже чтобы помогать и другим кораблям, другим ребятам.

- До самого конца войны было голодновато – или в 1943-1944 гг. стало получше?

- Не помню, чтоб что-то было сильно лучше, но и не скажу, чтоб помирали с голода… когда как… но иногда даже удавалось и вполне себе такой сытный обед добыть.

А в 1943-м – война как бы уже шла к концу, уже немцы никакую Москву не покорили – и у нас на флоте, естественно, настроение было праздничное, хорошее: что война идёт к концу и флот себя показал достойно, и мы немцам то, что требовалось от флота, сделали, а я – вообще не прочь был… короче, нам давали фронтовые 100 грамм и вдобавок ещё порцию сахара – так я охотно менял свой сахар на ещё одни 100 грамм!

- А как их выдавали? Каждый день – или по праздникам?

- Это – праздничные дни. Дисциплина – должна быть, но иногда – бывали и праздники. Загулов не было. Особенно уже на подводной лодке – никаких, хотя вообще условленно считалось, что это не вредит: иногда взбодриться…

У меня жуткий случай был. Я на «губу» попал! Был какой-то праздничный день, и у нас обед был мощный, а я не умел быстро кушать, не получалось; всегда меня дразнили все старшины: «Каленский, жри как следует!» Не мог и до сих пор не могу быстро есть. А особенно – когда я выменял сахар на 100 грамм – мне стало совсем хорошо. А у нас столовая близко к берегу была, а построение – на скалах, где часть наша дислоцировалась.

Там построение идёт – а я всё никак… и даже не знаю… ну какой-то праздничный день был. А всё равно дисциплина военная есть – и мне старшина орёт:

- Каленский, бегом ко мне!

А меня разобрало… я смотрю – вокруг действительно никого нет, он всех построил, и я по скалам побежал, подбежал к нему – и в морду! Он – с катушек долой. А боцман – меня уважал, схватил меня:

- Володька, ты что?!

А я – перехватил лишнего. Старшина поднялся, я ему – опять… тут боцман меня утащил…

Суд внутренний – разбирают поведение внутри отряда. Типа крупного выговора с отправкой на «губу». 10 суток «губы» или 20. А это за решётку входишь туда в каморочку: малюсенькая, зарешечённое окно, кружку выдают с едой – и я туда попал…

…а рисовать-то я – люблю, а начальник «губы» подходит и спрашивает, за что попал. Оказывается, он любил тех, кто к нему попадал. Он говорил: «Не матрос, который не был на «губе»!» Приходит и спрашивает:

- Как тебя зовут?

- Володька!

И стал меня подкармливать. Не то чтобы… но – больше, чем положено. А оказывается – он со всеми так «заигрывал». От кого-то узнал, что я люблю рисовать, достал мне тетрадь и говорит:

- Нарисуй мне пароходик.

И я рисовал, а ему интересно было. Говорит:

- То, что ты здесь сидишь – нормально, зато – настоящий матрос!

Но, на нашу беду, умер английский моряк. Наших с «губы», конечно – долбить могилу. Ну а кто будет? Север! Там же камень сплошной. Англичане – не могут, а с другой стороны – это наши союзники, друзья… и вот с «губы» нас собрали несколько человек – и по очереди мы долбили могилу… несколько дней выдалбливали, а англичане нас подпаивали.

- Какое было отношение на флоте к замполитам, комиссарам, политрукам?

- Нормальное. Конечно, у них трудная должность была, потому что управлять матросами не так просто… да ещё и во время войны, потому что матросов посылали на всякие чёрные дела… помимо того, чтоб сходить на подводной лодке на явную смерть. Но другого выхода – не было. Сколько смертей было на фронте из-за того, что другого выхода нет, кроме того, чтобы послать человека на явную смерть!

- Вы в разведотряде с особистами, СМЕРШем, контрразведкой – сталкивались?

- Нет, не очень… радиоотряд – это другое. Мы просто сообщали, давали сведения. А как к СМЕРШевцам относились на флоте – боюсь не вспомнить… но по-моему – ко всем одинаково.

- Как Вы узнали о конце войны 9 мая 1945-го года? Как Вы это встретили?

- Постепенно – узнали… я же радиоразведчик! Мы же уже на Северном флоте давно жили этим. И весь флот был в боевой готовности (он всегда в боевой готовности должен быть), вся также военная дисциплина, своё боевое место – всё остается. Праздники не праздники, флот – всегда в строю! Нельзя сказать, что «Ура, 9 мая!»… да, 9 мая, но – всё время в боевой готовности!

Это ощущение 9 мая – оно уже заранее было! И тут что было… и моя любовь к рисованию, и победный салют на Северном флоте… во-первых, везде на кораблях, в частях – это чувствовалось: что победа – не за горами. Ну и зашло, наконец, до того, что наступила победа: 9 мая.

Я в стенгазету должен был и сочинять, и… потом попросили портрет Сталина сделать, тоже из газет, а он же Главнокомандующий был! Тоже нарисовал. Спрашивали – не побоишься? Портрет Ленина… и прочие победные – всё меня просят нарисовать, написать… Ленинская комната – не так, как везде: Ленинская каюта! Я всё делал, и дошло дело до командующего флотом. Рисовал, да.

9 мая командир мне говорит:

- Слушай, Володька, а что мы можем?

Дело в том, что по случаю победы командующему флота адмиралу Головко все делали подарки. А чем разжиться на Севере? Ничего не купишь, ничего нет, кроме флотских сапог. А у нас на флот за время войны попали и артисты, и гармонисты, и художники… я, хоть и не был настоящим художником – мне всё равно нравилось… и командир говорит:

- Нечего подарить командующему. Напиши его портрет, и не просто портрет – а картину: корабли, Горячие Ручьи – и Полярный.

Дали мне секретный пакет: лично в руки командующему! Бегу в Полярный к нему – и, пока он вскрывает пакет и читает это всё – я его ем глазами. Посвятили его адъютанта в это дело, потому что мне того было как-то мало… ну что это такое – газетная фотография?! А какие волосы, лицо, китель? Он сделал пакеты с секретными донесениями, и я иногда в день 2-3 раза прибегал. А командующий это засёк – и спрашивает: «Что это у тебя – матросов нет, что ли?» Я говорю: «Никак нет, поручают – бегу».

Я запоминал цвета, делал набросочки – и показывал адъютанту, а он говорил: хорошо, правильно… Потом ребята наши с пехотных войск – отряд Леонова (он громил всё; от немцев, допустим, какая-то группа пробьётся, окапываются, делают блиндажи, чтобы постепенно проникнуть во флот и нас загубить – и ничего у них не получалось) – у этого Леонова тоже были и музыканты, и художники, и писатели – притащили мне холст огромный грунтованный, краски, кисти – так как тоже были посвящены в это дело, что я должен написать портрет командующего, так как это командир наш решил.

В общем, мои работы нравились. А в другой части – кто табакерки делали, какие-то вилки, топорики, что-нибудь, потом там камни есть красивые – так раскалывали те камни, полировали…

- Портрет-то – нарисовали?

- Я стал писать уже по-настоящему, адъютант стал прибывать каждый день – и в конце концов сказал, что послезавтра командующий прибудет к нам в отряд вручать награду, которой мы награждены: орден Красного Знамени и Красное Знамя Совета обороны. Это – вручает только сам командующий!

И вот мы – ура! – всеобщее построение, мы все в парадной форме, война кончилась, 9 мая позади, гости со всех флотов, флотилий, которые близко, и другие гости, и ещё – на моё счастье – по случаю Победы прибыла жена нашего командующего – Кира Головко. Она актрисой художественного театра была до войны; они только-только поженились – и началась война…

Эта вся музыка, наш оркестр, ребята… Портрет всем, кто видел – нравился. Его поставили, должны задрапировать – и ткань нужно сдёрнуть так, чтобы он не упал. Вот ребята тренировались целой командой, когда командир отряда скажет что-нибудь по поводу портрета – они сдёргивали покрывало, оно падало – и зрители должны были увидеть это всё.

Я тут же бегаю, у меня сердце молотится, что со мной будет… речи, красота, 9 мая, Победа – а мне, хоть я и отслужил все 5 лет, которые положено – оказывается, срок был продлён ещё на 3 года! Потею там в своей парадной форме с наградами… и главная – медаль Нахимова!

Все речи парадные закончились – и командир говорит:

- Товарищ командующий, разрешите от личного состава нашего отряда преподнести подарок!

Он говорит:

- Давайте!

В это время ребята сдернули покрывало – и командующий оторопел, а супруга его, Кира Головко, как заверещит!

- О, какой ты герой, красавец, как мне нравится!

Вскочила – и расцеловала его. Он говорит:

- Ну, покажите мне художника!

Я подхожу – он пожал мне руку и спрашивает, где я учился. Говорю:

- Нигде не учился!

- Так ты – талант!

Подзывает командира:

- Таланты надо поощрять. Он 5 лет отслужил, служил достойно. Значит, мы в этих делах не очень знатоки – пошлите его в Москву, пусть выдерживает экзамены. Выдержит – мы его демобилизуем.

Оказывается, он так вот артистов многих уже отправил учиться; ребята отслужили – и где-то тоже, как вот тут, такое. Мой командир ему говорит, что мне ещё 3 года служить – а он:

- Это уже мы с вами сами послужим. Главное – пусть он выдержит экзамены!

И я поехал в Москву. С гигантским трудом. А поскольку просто так нельзя было, поскольку я радист, а сейчас после войны вышла в Москве новая радиоаппаратура – мне дали задание привезти её на Северный флот.

Это было кошмарное дело – добраться до Москвы! Север весь разрушен, всё вверх ногами, всё сгорело, вагоны перевёрнутые валяются, кое-как я из одного поезда перескакивал в другой, один готовится к отбытию, а другой вообще никуда… в общем, не знаю, сколько времени я ехал, но – попал в Москву.

И по дороге, и даже там – я узнавал у ребят, что есть училище имени 1905-го года художественное, но оно – начальное, а тут уже вроде тебе за 25... Я нашёл это 1905-е училище, его начальник мне говорит:

- Да тебе надо в Строгановское! Оно скоро открывается по постановлению Сталина.

Это когда-то было Императорское. Ну и вот я туда дошёл, где оно находится, а оно временно находилось около трёх вокзалов – и там школа была обычная.

Пришёл туда к директору, он на меня смотрит… а я захватил бумаги, удостоверение, что я не просто так, а – проявил себя. Фотографии тогда не было – в общем, рассказал, что и как. Он говорит:

- Молодец, здорово, но учти: быть художником по блату – не удастся. Держи экзамены. Выдержишь, вернёшься – тебя должны демобилизовать – и будешь учиться. Только имей в виду: экзамены будешь держать наравне, со всей строгостью законов.

Я начал держать экзамены – и набрал очков больше, чем надо было. Он был очень удивлён и доволен. И там два танкиста были – из танковых войск – но они ещё должны были служить, и лётчик был, а в основном была гражданская молодёжь, которая предварительно долго готовилась. А ещё, оказывается, во время войны те, кто учился в художественных заведениях – они не были сразу призваны на фронт, а были отправлены куда-то в эвакуацию – и продолжали учёбу там!

- Вы поступили в Строгановку?

- Я выдержал эти экзамены! Купил, нашёл радиоприёмник, который должен был, радиостанцию – и обратно кое-как добрался. Сижу жду решения командующего (ему всё про меня передали). Тот старшина, которого я ударил, освободил меня от всех вахт и нарядов. Жду. День, другой, неделю… Он и говорит:

- Похоже, никуда ты, Володька, не поедешь... всё, завтра – на вахту.

И вдруг кто-то бежит: «Каленский, Москва! Командующий дал приказ демобилизовать!»

- Спасибо, Владимир Дионисович!